Нерассказанная история США Стоун Оливер

После жарких дебатов конгресс уступил. Однако многих конгрессменов встревожили призывы Трумэна поддержать с оружием в руках явно недемократические и непопулярные правительства. Бернард Барух назвал его речь «эквивалентной объявлению… идеологической или религиозной войны»⁷⁵. Маршалл раскритиковал допущенные Трумэном преувеличения. Уолтер Липпман был так огорчен напыщенным стилем «доктрины Трумэна» и неприкрытым стремлением к интервенции, что они с Ачесоном чуть не подрались на званом обеде в Вашингтоне. Кое-кто, включая Кеннана, не принял обоснование Трумэном помощи Турции, поскольку над ней вовсе не нависла откровенная советская угроза, и существовало опасение, что Сталин ответит так, как ответил бы Трумэн, если бы Советы послали военную помощь Мексике.

И снова оппозицию возглавил Генри Уоллес. На следующий день после речи Трумэна в конгрессе он, выступая на канале компании NBC, осудил как «полную чушь» попытку представить правительства Греции и Турции демократическими, а также обвинил Трумэна в «измене» программе Рузвельта: мир во всем мире. «Когда президент Трумэн объявляет о существовании международного конфликта между Востоком и Западом, – заявил Уоллес, – тем самым он говорит советским лидерам, что мы готовимся к возможной войне». Люди во всем мире голодали, испытывали страх и требовали перемен. Попытки не допустить эти перемены были не только бесполезны, но и приводили к обратным результатам. «Как только Америка выступит на стороне противников перемен, – пророчил Уоллес, – мы обречены. Америка станет самой ненавидимой страной в мире». Военная помощь – не выход. «Политика Трумэна, – предсказал он, – стимулирует распространение коммунизма в Европе и Азии. Когда Трумэн предлагает безусловную помощь королю Греции Георгу, он рекламирует коммунизм лучше, чем сами коммунисты»⁷⁶.

Выступление Трумэна разгневало СССР. «Правда» обвинила США в «империалистической экспансии под маской милосердия» и попытках «распространить “доктрину Монро” на Старый Свет»⁷⁷. Говард K. Смит, находившийся в Москве и освещавший конференцию Совета министров иностранных дел для компании CBS, отметил, что сообщение Трумэна изменило атмосферу и в Москве, и во всей Восточной Европе. В конце мая Советский Союз поддержал коммунистический переворот, свергнувший демократически избранное правительство Венгрии. По мнению New York Times, «переворот в Венгрии – ответ России на наши действия в Греции и Турции»⁷⁸.

Гражданская война в Греции становилась все более кровопролитной, а в июне 1947 года в район боевых действий начали прибывать американские войска. Они использовали Грецию, чтобы опробовать тактику (частично новую, а частично старую), которая позже будет применяться во Вьетнаме: запрещение профсоюзов; пытки; выжигание напалмом целых деревень; насильственные массовые депортации в концлагеря без суда и следствия; массовые аресты жен и детей лиц, обвиненных в противоправительственной деятельности; массовые убийства по распоряжению военных трибуналов; введение цензуры. Греция, таким образом, осталась в руках монархистов и богачей, многие из которых сотрудничали с нацистами; жертвами прежде всего оказывались рабочие и крестьяне, боровшиеся с нацистами.

Вооруженная борьба бушевала еще года два. Историк Джордж Херринг назвал ситуацию «особенно беспощадным конфликтом, в котором обе стороны совершали злодеяния, и даже дети становились пешками в этой игре»⁷⁹. Помимо отправки большого контингента «советников», США вооружили до зубов реакционную греческую монархию.

СССР одно время помогал левым силам, но эта помощь быстро была свернута. В феврале 1948 года Сталин приказал югославскому маршалу Иосипу Броз Тито прекратить поддерживать «партизанское движение» в Греции, вызвав глубокую трещину в отношениях со своим самым близким союзником. Когда югославы стали возражать, Сталин взорвался: «У них нет вообще никаких шансов на успех. Вы что, думаете, будто Великобритания и США – США, самая сильная держава в мире, – позволят вам нарушить их линии связи в Средиземном море? Чушь. А у нас нет флота. Восстание в Греции должно быть прекращено, и как можно скорее». Когда Тито отказался подчиниться советским требованиям, Коминформбюро исключило Югославию из своего состава[59]⁸⁰. Госдепартамент сообщил об этом так: «Впервые в истории у нас, в рамках международного сообщества, может возникнуть коммунистическое государство… независимое от Москвы… Новый фактор фундаментального значения был введен в мировое коммунистическое движение демонстрацией того, что Кремлю может бросить вызов один из его собственных фаворитов»⁸¹. И хотя США тайно оказывали поддержку Тито, в выступлениях американских представителей никак не отразился факт, что международный коммунизм уже не столь монолитен, как когда-то считалось.

Рабочий в Западном Берлине, участвующий в проекте, финансируемом по «плану Маршалла» (как следует из афиши на заднем плане), июнь 1948 года. США в итоге потратили 13 миллиардов долларов в 1948–1952 годах. Крупнейшими получателями помощи выступили Англия, Франция и Германия, из-за чего план усилил опасения СССР и в отношении перевооружения Германии, и в отношении капиталистического окружения.

Позже Черчилль сказал одному американскому журналисту: «Сталин никогда не нарушал данные мне обещания. Мы договорились о Балканах. Я сказал, что он может получить Румынию и Болгарию, и он ответил, что мы можем забрать себе Грецию… Он подписал бумагу и сдержал свое слово. Благодаря этому мы спасли Грецию»⁸².

Отсутствие немедленной поддержки со стороны Сталина предвещало конец восстания, и Трумэн возвестил о победе США. Однако народ Греции не разделял его уверенность. В войне погибло 100 тысяч человек, 800 тысяч стали беженцами. События в Греции также вызвали другие тревожные последствия. Хотя восстание созрело внутри страны, Трумэн рассматривал его как часть советского плана по установлению мирового господства и готовил почву для интервенций с целью поддержки других антикоммунистических правительств. США заменили дипломатию применением силы и предпочли действовать в одиночку, а не в рамках ООН. Они применили репрессии, вместо того чтобы лечить социально-экономические причины народного недовольства. Историк Арнольд Оффнер пришел к следующему выводу: «В результате этой войны в течение приблизительно трех десятилетий сменяющие друг друга греческие правительства использовали государственный аппарат (чрезвычайные указы, полицию, вооруженные силы и Центральную службу информации, созданную по образу ЦРУ) для того, чтобы систематически преследовать своих прежних врагов и лишать их основных прав и средств к существованию»⁸³.

Маршалл применил более конструктивный подход к европейскому кризису: он предложил европейским странам разработать план восстановления экономики и развития, чье финансирование ляжет на плечи США. 17 европейских стран попросили 27 миллиардов долларов. США в итоге потратили в 1948–1952 годах 13 миллиардов долларов⁸⁴. Крупнейшими получателями помощи явились Англия, Франция и [Западная] Германия, усилив опасения СССР, что США безрассудно восстанавливают могущество Германии и создают западный блок. СССР и Восточную Европу пригласили поучаствовать в программе помощи, но им предложили такие условия, которые Сталин, по расчету американских тактиков, не мог принять. В СССР начали понимать: их прежние ожидания, что западный союз сядет на мель империалистического соперничества, не оправдались.

Джордж Ф. Кеннан, эксперт по СССР, работавший в посольстве США в Москве в 1930-х и 1940-х годах, представил обоснование американской политики своей теорией «сдерживания».

Трумэн назвал свою новую доктрину и «план Маршалла» «двумя половинками одного ореха»⁸⁵. Оставив надежду на длительное сотрудничество с Западом, СССР предложил Восточной Европе собственный план – «план Молотова». Он также возобновил решительные действия по защите своих интересов. Так, последних некоммунистов в правительстве Болгарии скоро вынудили уйти. А в начале следующего года Красная армия помогла свергнуть чешское правительство, положив конец демократии в Чехословакии.

Джордж Кеннан представил теоретическое обоснование новой американской политики. Его статья, озаглавленная «Источники советских действий», появилась в июльском номере журнала Foreign Affairs под псевдонимом «X». Эксперт по СССР, работавший в Москве в 1930–1940-х годах, Кеннан подчеркнул глобальные аппетиты СССР и предложил план «сдерживания» советской экспансии с целью подрыва советской мощи и сохранения гегемонии США. В октябре предыдущего года он занимал более тонкую позицию, написав: «Думаю, будет ошибкой сказать, что советские лидеры хотят установить коммунистическую форму правления в ряде государств, окружающих СССР на западе и на юге. Чего они действительно хотят, так это насадить в этих государствах правительства, послушные их влиянию и власти. Главное – то, что эти правительства должны следовать за Москвой… В некоторых странах, уже во многом попавших под советское влияние, например в Польше, на данный момент не было попыток установить то, что мы могли бы назвать коммунистической формой правления»⁸⁶.

Понимание разницы между двумя интерпретациями послевоенных намерений СССР крайне важно. Мало того что у СССР не было проекта послевоенной советизации Восточной Европы; он надеялся поддерживать с союзниками военного времени отношения, основанные на дружбе и взаимодействии. Меньше всего хотелось СССР конфронтации с Западом. Как поясняют русские ученые Владислав Зубок и Константин Плешаков, в Кремле не было «никакого генерального плана, а желания Сталина всегда сурово сдерживались ужасной разрухой СССР во время Второй мировой войны и существованием американской атомной монополии»⁸⁷.

К сожалению, статья Кеннана в Foreign Affairs предлагала тот же черно-белый анализ склонности СССР к завоеваниям. Кеннан потом долго сожалел, что в его словах увидели поддержку именно тому милитаристскому ответу Советам, против которого он позднее решительно выступал. Оглядываясь на прошлое, он испытал потрясение, увидев в одной своей телеграмме еще более откровенный воинственный призыв – теперь телеграмма в его глазах выглядела так, словно ее написали «Дочери американской революции» во время гневного антикоммунистического выступления⁸⁸. Журналист Уолтер Липпман критиковал Кеннана за обращение к военным, а не мирным средствам урегулирования конфликтов и за всемирное распространение его политики сдерживания, не делающей различий между жизненно важными интересами и второстепенными. Он опасался, что такая политика будет означать «бесконечное вмешательство в дела всех стран, которые, как предполагается, должны “сдерживать” СССР». К тому же эта политика нарушала Конституцию США, наделив слишком большой властью президента как главнокомандующего вооруженными силами⁸⁹.

Пока Трумэн запугивал американцев байками о коммунистах за рубежом, республиканцы поступали аналогичным образом в отношении коммунистов внутри страны. Трумэн решил превзойти республиканцев, использовав их же приемы. Уже через девять дней после выступления с призывом к международному крестовому походу против коммунизма он торжественно представил сложную программу, нацеленную на «выкорчевывание» людей, подозреваемых в подрывной деятельности, из учреждений федерального правительства – при всем том, что, как позднее признал советник Белого дома Кларк Клиффорд, «президент не придавал слишком большого значения так называемой коммунистической панике. Он считал, что по большей части это все ерунда. Но политическое давление было такой силы, что ему пришлось “признать” реальность угрозы… Мы не считали эту ситуацию настоящей проблемой. Настоящая проблема только-только создавалась. В стране нарастала истерия»⁹⁰. Трумэн приказал проверить на благонадежность всех государственных служащих. Обвиняемые не могли ни узнать, кто их обвиняет, ни выяснить основание обвинений. «Не такие, как надо» представления о религии, сексуальном поведении, внешней политике или расе могли заклеймить человека как неблагонадежного. Председатель Комитета по благонадежности Министерства внутренних дел заметил: «Конечно, если человек выступает за расовое равенство, это еще не значит, что он коммунист, но вы невольно присмотритесь к такому человеку внимательнее, правда?» ФБР проводило расследование по горячим следам, как только госслужащие попадали в «черный список». Даже Трумэн опасался, что ФБР под руководством Эдгара Гувера может стать «американским гестапо». Клиффорд тоже считал, что Гувер «очень близко подошел к тому, чтобы стать американским фашистом»⁹¹. Власти организовывали массовые собрания, где служащие пели «Боже, благослови Америку» и клялись защищать свободу. В 1947–1951 годах комитеты по благонадежности уволили приблизительно 300 госслужащих и принудили уйти в отставку в 10 раз больше, таким образом возведя вину в соучастии в ранг системы и поощряя отупляющий конформизм, в результате чего большая часть американцев стала отождествлять инакомыслие с неблагонадежностью.

В октябре 1947 года Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, существовавшая в рамках палаты представителей, провела в Голливуде открытые слушания о коммунистическом влиянии. Комиссия вызвала для допроса 11 подозрительных лиц, включая кое-кого из самых видных сценаристов и режиссеров Голливуда. Сославшись на Первую поправку к Конституции, десять из них отказались отвечать на вопрос, являются ли они членами компартии – что абсолютно законно, – и были преданы суду за неуважение к конгрессу. Одиннадцатый, драматург Бертольт Брехт, заявил, что не является коммунистом, и бежал в Восточную Германию. Ранее Брехт переехал в Голливуд, спасаясь от нацистов. Вместо того чтобы встать на защиту своих сотрудников, директора голливудских киностудий осудили «голливудскую десятку» и обязались не нанимать никого, в чьей политической благонадежности они не уверены. Среди свидетелей обвинения, показавших, что коммунистическая угроза в Голливуде реальна, был президент Гильдии киноактеров США Рональд Рейган. Роберт Тейлор, Гэри Купер и Уолт Дисней согласились с ним. Намного больше голливудских звезд публично осудило устроенную конгрессом «охоту на ведьм»: Хэмфри Богарт, Грегори Пек, Джин Келли, Уильям Уайлер, Люсиль Болл, Фрэнк Синатра, Берт Ланкастер, Эдвард Робинсон, Лорен Бэколл, Орсон Уэллс, Кэтрин Хепберн, Пит Сигер, Генри Фонда, Этель Берримор, Бенни Гудмен и Граучо Маркс. Но, несмотря на все усилия, в следующем году «десятка» была признана виновной в неуважении к органу власти и приговорена к тюремному заключению.

В июле 1947 года, после пяти месяцев слушаний и жарких дебатов, конгресс одобрил самую крупную военную реформу за всю историю США. Согласно Закону о национальной безопасности, была создана Национальная военная служба (позднее переименованная в Министерство обороны), включающая в себя министерства армии, ВМС и ВВС и возглавляемая министром обороны, а также Комитет начальников штабов. Первым министром обороны Трумэн назначил антисоветчика и противника всяких компромиссов Джеймса Форрестола. Создание американских ВВС как самостоятельного вида вооруженных сил подтверждало важность атомной войны в будущем военном планировании.

Закон предусматривал также создание Совета национальной безопасности (СНБ), Военного совета, Управления ресурсов национальной безопасности и Центрального разведывательного управления (ЦРУ). Маршалл выступал против создания всех этих организаций, поскольку они позволяли вооруженным силам оказывать слишком большое влияние на внешнюю политику и урезали конституционные полномочия президента и госсекретаря. Сам Трумэн боялся, что ЦРУ может превратиться в «гестапо» или «военную диктатуру»⁹². Характер ЦРУ, окруженного завесой глубокой секретности, беспокоил Ачесона, который писал: «У меня возникли очень недобрые предчувствия насчет этой организации, и я предупредил президента, что если ЦРУ будет создано именно таким образом, то ни он, ни СНБ и никто другой не смогут знать, что оно делает, не смогут им управлять». Хотя закон специально уполномочил ЦРУ только собирать, анализировать и доводить разведданные до ведома соответствующих органов, оно также получало право на выполнение «других функций и обязанностей, связанных с разведкой и вопросами национальной безопасности». ЦРУ воспользовалось размытой формулировкой для проведения сотен тайных операций, включая 81 операцию только в период второго срока президентства Трумэна.

В конце сентября 1947 года Кеннан убедил Форрестола создать «корпус десантно-диверсионных войск» – это предложение Форрестол горячо поддержал, – хотя КНШ не рекомендовал создавать «корпус десантно-диверсионных войск и училища по подготовке их личного состава». В декабре Трумэн одобрил секретную директиву СНБ 4/A, уполномочив ЦРУ проводить тайные операции. В сентябре 1945 года он отменил право Управления стратегических служб на проведение тайных военизированных операций, теперь же вернул такое право. Летом 1948 года он одобрил директиву СНБ 10/2, которая предписывала проводить «пропаганду; экономическую войну; превентивные прямые действия, включая диверсии, противодействие диверсиям, организацию взрывов и меры по вывозу людей и материальных ценностей; подрывную работу против иностранных государств, включая помощь подпольному движению сопротивления, партизанам и эмигрантским группам освобождения; поддержку антикоммунистических групп в странах свободного мира, находящихся под угрозой»[60]. Эти действия следовало осуществлять таким образом, чтобы американское правительство всегда могло отречься от них, не вызывая излишних сомнений. В августе 1948 года Трумэн одобрил директиву СНБ 20, разрешившую проведение диверсионных операций в Советском Союзе и странах Восточной Европы⁹³.

Даже на первый взгляд мягкий «план Маршалла» обеспечивал прикрытие для подрывной деятельности. Половина из 10 % денежных средств, ассигнованных на административные затраты, шла на финансирование секретных операций через отдел ЦРУ по координации политики, директор которого, Фрэнк Визнер, был подотчетен министру обороны и госсекретарю. Тим Вейнер назвал это «глобальной схемой отмывания денег». Полковник Аллен Гриффин, возглавивший дальневосточное подразделение «плана Маршалла», признавался: «Мы сделаем вид, что ничего не замечаем, и окажем им небольшую помощь. Разрешим запустить руку в наш карман». Кеннан, создатель программы, назвал ее «торжественным началом организованной политической войны». Благодаря выделенным средствам ЦРУ основало целую сеть подставных организаций, вербовавших иностранцев на роль бойцов передовой начавшихся пропагандистских войн. Иногда они не только занимались пропагандой, но и просачивались в профсоюзы и другие организации и создавали подпольные группы. Форрестол и Пентагон хотели, чтобы программы способствовали большему, включая «партизанские движения… подпольные армии… диверсии и убийства»⁹⁴.

Часть денег от «плана Маршалла» шла на поддержку партизанской армии на Украине, называвшейся «Нахтигаль» и созданной вермахтом весной 1941 года с помощью Степана Бандеры[61], главы радикального крыла Организации украинских националистов – ОУН-Б. В 1942 году Мыкола Лебидь основал боевое ответвление ОУН – Украинскую повстанческую армию (УПА). Она состояла из украинских ультранационалистов и коллаборационистов, которые сеяли опустошение в регионе, помогая немцам или самостоятельно совершая убийства тысяч евреев, советских активистов и поляков, а иногда также сражаясь с немцами, которые не одобрили планы ОУН-Б о создании самостоятельного украинского государства. В 1944 году Лебидь помог сформировать Украинский главный освободительный совет (УГВР), являвшийся политическим крылом организации.

В конце войны Лебидь бежал в Рим и связался с союзниками. В 1947 году с ним начала работать служба контрразведки армии США, которая тайком вывезла его в Мюнхен, где уже в следующем году он начал работать на ЦРУ. В июне 1949 года ЦРУ вывезло его в США. Когда спустя какое-то время Министерство юстиции попыталось его выслать, Аллен Даллес заявил, что он «бесценен для ЦРУ» и оказывал помощь в «особо важных операциях»⁹⁵.

Среди этих операций – «специальных проектов» Визнера – были и те, которыми тайно руководил находившийся в Мюнхене агент ЦРУ Стив Таннер, в конце 1948 года приступивший к работе с УГВР. Через год он уже готовил агентов для проникновения обратно на Украину. 5 сентября 1949 года ЦРУ десантировало туда первого украинского агента. Операция продолжалась пять лет, но особых результатов не принесла. И хотя Советы быстро разоблачили большинство агентов, такие операции ясно показали, на что готовы пойти США, желая свергнуть советский контроль над Восточной Европой⁹⁶.

Советы стали действовать жестче. Последние остававшиеся некоммунисты уже были изгнаны из правительств Болгарии и Чехословакии. Мысли о том, отчего умер чехословацкий министр иностранных дел Ян Масарик: выпал ли он сам из окна ванной или его вытолкнули, – еще долго будут преследовать Форрестола. После насаждения Советами в Чехословакии послушного правительства отношения между СССР и США свелись к минимуму. Жестокие диктатуры в Восточной Европе продержатся еще четыре десятилетия.

Первая тайная операция ЦРУ была направлена на вмешательство в выборы 1948 года в Италии, что обеспечило победу Христианско-демократической партии над коммунистами. В этом случае, как и во многих других в послевоенный период, приверженность США идеям «демократии» закончилась очень быстро. Кеннан сказал Маршаллу, что победа коммунистов в Италии серьезно подорвет «наше положение в Средиземноморье». Он предпочел бы, чтобы итальянское правительство объявило Коммунистическую партию вне закона и увязло в трясине гражданской войны, дав США предлог ввести туда войска⁹⁷.

Заботы о демократии также не играли никакой роли, когда ЦРУ отобрало у армии США руководство немецкой разведслужбой – «Организацией Гелена». Генерал Рейнхард Гелен, бывший нацист, возглавлявший гитлеровскую разведку в Восточной Европе и Советском Союзе, взял на работу множество нацистских военных преступников, привлеченных частично из Службы безопасности (СД), гестапо и войск СС. «Организация Гелена», как ее называли, обеспечивала разведку по всей Восточной Европе и всегда изображала действия СССР и исходящую от него угрозу в самых черных тонах. Один агент ЦРУ в отставке признавался: «ЦРУ обожало Гелена, ведь он снабжал нас именно тем, что мы хотели услышать. Мы постоянно использовали его материалы и поставляли их всем остальным: Пентагону, Белому дому, газетам. Им это тоже очень нравилось. Но это был лишь жупел русской угрозы, и он нанес серьезный вред нашей стране»⁹⁸.

В конце войны творцы американской политики решили не допустить развала процветающей военной промышленности. В 1948 году 62 % всех федеральных научных исследований были связаны с военной тематикой. Значительная часть исследований напрямую обслуживала нужды ВВС. Генерал Карл Спаатс, выступая в конгрессе, заявил, что «следующая война будет войной в воздухе»⁹⁹. США начали исследования в области управляемых ракет, используя многих из сотен ученых, тайком вывезенных из Германии, включая почти весь штат ракетного центра Вернера фон Брауна в Пенемюнде. Кое-кто из ученых участвовал в проведении опытов на людях и в нацистских программах рабского труда. Неменьшую тревогу вызывает и тот факт, что во время судов над военными преступниками, проходившими в Токио, американские власти негласно обеспечили полную неприкосновенность японским военным и ученым, связанным с печально известным Отрядом 731, в обмен на получение доступа к результатам смертоносных экспериментов, проводившихся на 3 тысячах пленных в Маньчжурии. Тем временем ВВС, конкурирующие с армией и флотом по уровню финансирования и престижа, использовали свой собственный мозговой центр для создания военной стратегии, способствующей выдвижению ВВС на первый план. В 1948 году данное подразделение было преобразовано в самостоятельную RAND Corporation. В течение этого периода план США по ведению войны все в большей степени предусматривал использование атомного оружия с воздуха, поскольку оно должно было обойтись намного дешевле, чем применение обычных военных сил. К середине следующего десятилетия ВВС станут осваивать почти такие же ассигнования на оборону, как сухопутные войска и ВМС, вместе взятые.

Развитие американской военной стратегии повышало стратегическое значение Ближнего Востока. К 1947 году военные планы США предусматривали налеты на цели в СССР с авиабаз на Ближнем Востоке, Окинаве и в Британии. Особое значение придавалось базе в районе Каир–Суэц, откуда американские бомбардировщики могли достичь 84 % советских нефтеочистительных предприятий. Исходя из этой стратегии США увеличили военное присутствие в Турции, одновременно укрепив способность последней противостоять советскому наступлению в регионе¹⁰⁰.

В том же 1948 году возник израильско-палестинский конфликт – головная боль политиков США на ближайшие шесть с лишним десятилетий. Ситуацию осложнял тот факт, что, несмотря на отчаянные усилия американских политиков, ближневосточная проблема никогда полностью не вписывалась в рамки холодной войны. Американские политики пытались лавировать среди многочисленных регионов и групп с существенно отличающимися интересами: реакционных арабских лидеров, контролировавших обширные залежи нефти, а также стратегические базы и дороги в регионе; националистически настроенных арабских масс, живущих, как правило, в ужасной нищете; палестинцев – жертв израильской политики; евреев – жертв холокоста, отчаянно нуждавшихся в родине; избирателей-евреев в США, а позже – консервативных кругов в целом, включая христиан-евангелистов, упорно защищавших действия Израиля; объединенного мусульманского мира, выступавшего против политики Израиля, а иногда и против самого существования еврейского государства у себя под боком. Проблема возникла еще тогда, когда данный регион находился под управлением Великобритании.

В 1915 году, используя привычную стратегию «разделяй и властвуй», англичане пообещали арабам независимое государство, чтобы разжечь их восстание против Османской империи. Затем, в 1917 году, Артур Бальфур, министр иностранных дел Великобритании, пообещал поддержать создание «национального очага для еврейского народа» в Палестине, которую тогда считали своей родиной 750 тысяч арабов и 65 тысяч евреев. Артур Кестлер сказал по этому поводу, что одна нация посулила другой нации землю, принадлежащую третьей¹⁰¹.

На Версальских переговорах в 1919 году главы стран-участниц одобрили декларацию Бальфура, предоставив Великобритании мандат на Палестину. В 1922 году конгресс США также ратифицировал эту декларацию. В первые годы ХХ века европейские евреи, хотевшие изменить место жительства, чаще всего выбирали США, а не Палестину, куда до 1930-х эмигрировали всего 3 % европейских евреев, в то время как в США переехали 68 %. Но еврейская эмиграция в США резко сократилась в связи с ограничительными законами об иммиграции 1921 и 1924 годов. В 1930-х годах евреи, спасающиеся от нацистских преследований, существенно увеличили эмиграцию в Палестину, вызвав возмущение коренных жителей-арабов. Число нападений арабов на еврейские поселения возросло, поскольку еврейское население увеличилось на полмиллиона и составило 30 % общего населения Палестины. Евреи в долгу не оставались.

Рузвельт проявил нерешительность в отношении поддержки еврейского национального очага. Не желая вызвать отчуждение у жителей Саудовской Аравии, с которой США заигрывали ради доступа к нефти, и желая укрепить позиции своей страны на Ближнем Востоке, чтобы конкурировать с англичанами, он раздавал евреям и арабам противоречащие друг другу обещания. Возвращаясь с Ялтинской конференции, он встретился с саудовским королем Абдум-Азизом Ибн-Саудом и удивился глубине неприятия последнего идеи еврейского национального очага. Ибн-Сауд посоветовал организовать родину для евреев в Германии: «Компенсацию должен выплачивать преступник, а не случайный прохожий». Рузвельт тут же отказался от былых обязательств и пообещал Ибн-Сауду «не делать ничего, чтобы помогать евреям в ущерб арабам и… не предпринимать действий, враждебных арабскому народу»¹⁰². Он также мало чем помог евреям, пытавшимся бежать от преследований нацистов. Президента тормозил Госдепартамент, равнодушный к трагическому положению жертв нацистского геноцида и не изменивший свою позицию даже в начале 1942 года, когда стала поступать информация о нацистской политике расового уничтожения. В 1933–1942 годах США приняли только 160 тысяч европейских евреев, увеличив долю еврейского населения во всем населении США с 3,6 до 3,7 %¹⁰³.

На Ближнем Востоке в конце Второй мировой войны по-прежнему доминировали англичане: 200 тысяч английских военнослужащих находились на базе у Суэцкого канала; в Ираке и Судане располагались английские авиабазы, в палестинском городе Лидда (современный Лод) – объекты ПВО, в Бахрейне и Адене – военно-морские базы, в Хайфе стояли военные корабли, а в Трансиордании англичане командовали восьмитысячным арабским легионом. Стремясь не совершать ничего такого, что привело бы к усилению недовольства арабов и подвергло опасности британские интересы, включая поставки нефти из Ирака и Ирана, англичане продолжали воплощать политику Невилла Чемберлена от 1939 года, ограничив, а затем и вовсе прекратив иммиграцию евреев. Это, однако, не остановило потока выживших во время холокоста и вообще еврейских беженцев, «незаконно» переселявшихся в Палестину после войны. Когда англичане применили силу и арестовали больше 2 тысяч евреев, еврейская террористическая организация «Иргун»[62] в отместку подорвала бомбу в гостинице «Царь Давид» в Иерусалиме, где располагались английский колониальный секретариат и военный штаб. Погиб 91 человек.

В середине 1946 года Трумэн решил поддержать план, позволяющий 100 тысячам беженцев из Европы эмигрировать в Палестину, но вместо создания отдельного еврейского государства предусматривавший единое государство с еврейскими и арабскими областями. Еврейские лидеры высказали решительное несогласие с этим планом. Трумэн собрал своих министров на обед, чтобы обсудить палестинскую проблему. Ачесон и Форрестол убеждали Трумэна поскорее воплотить план в жизнь. Генри Уоллеса никто не слушал. Запись в личном дневнике Уоллеса проливает свет на взгляды Трумэна и обсуждение проблемы: «Президент Трумэн заявил, что евреи “выводят его из себя”. По его словам, “им не понравился даже Иисус Христос, когда Он пребывал на земле, так разве кто-нибудь поверит, что мне улыбнется удача?”. Трумэн сказал, что не нуждается в них, и ему все равно, что с ними будет». Уоллес напомнил: «Не забывайте, они легко поддаются дурным мыслям, ведь почти у всех американских евреев есть родственники в Европе, и они знают, что из 6 миллионов европейских евреев около 5 миллионов были убиты, ни один другой народ так не пострадал». Дальше Уоллес написал: «Джим Форрестол раньше не поленился заявить, что поляки пострадали сильнее евреев. Форрестол поднял вопрос нефти в Саудовской Аравии и заметил, что, если начнется новая война, нам понадобится саудовская нефть. Президент Трумэн ответил, что хочет решить эту проблему не с точки зрения импорта нефти, а с точки зрения того, что будет справедливым»¹⁰⁴.

В начале 1947 года Англия объявила, что наряду с сокращением расходов на Грецию и Турцию она полностью откажется от мандата на Палестину и передаст данную проблему на рассмотрение ООН, не рекомендуя никакого конкретного решения. В мае Советский Союз удивил американских дипломатов, когда заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко изложил точку зрения СССР Генеральной Ассамблее ООН. Сославшись на ужасы холокоста и на тот факт, что и у евреев, и у арабов есть исторические основания претендовать на эту землю, а также на то, до какой степени злодеяния англичан усилили напряженность в отношениях между двумя народами, Громыко заявил, что СССР предлагает образовать двухнациональную страну или федерацию. Однако если это окажется невозможным, он поддержит решение о создании двух независимых государств, которое полностью устраивало еврейских радикалов, но ни в коей мере не устраивало арабов. В конце 1947 года ООН, несмотря на яростные возражения арабов, одобрила разделение Палестины на два независимых государства. СССР поддержал это решение; англичане и арабы выступили против; а США долгое время уклонялись от окончательного решения, но в конце концов одобрили предложение. Как только о результатах голосования по данному вопросу было официально объявлено, в Палестине среди арабской части населения вспыхнули массовые беспорядки.

14 мая 1948 года было провозглашено создание Государства Израиль. США официально признали его через 11 минут. Еще через несколько часов арабские страны начали полномасштабную войну, надеясь уничтожить новое государство прежде, чем оно начнет действовать. Во многом зависящие от поставок советского и чешского оружия, чрезвычайно малочисленные израильтяне в первой войне, занявшей полгода, победили арабов. Признав Израиль, Трумэн бросил вызов совету Маршалла, Форрестола и Ловетта, которые боялись разрыва с союзниками в регионе, где США добывали много нефти. Они также боялись, что американцы и англичане потеряют доступ к своим ближневосточным базам и не смогут напасть оттуда на СССР, если вспыхнет война. 12 мая на встрече в Овальном кабинете Клиффорд изложил и моральную, и стратегическую необходимость признания Израиля. Он представил Израиль как неоценимого союзника США в неустойчивом регионе. Маршалл яростно набросился на доводы Клиффорда и заявил, что они основаны на внутренних политических интересах Трумэна: надежде на то, что евреи отдадут ему свои голоса на выборах. Маршалл прямо заявил президенту: если тот признает Израиль, то он, Маршалл, не отдаст за него свой голос на президентских выборах 1948 года.

Утверждения Маршалла не были абсолютно голословными. Трумэн, разумеется, понимал политические последствия своих действий внутри страны. «За всю политическую карьеру, – признался он одному другу, – я не припомню ни единого случая, когда бы голоса арабов склонили чашу весов в пользу одного из двух кандидатов с примерно одинаковой поддержкой избирателей»¹⁰⁵. А Трумэн оказался именно в такой ситуации на выборах в 1948 году – в его случае каждый голос мог оказаться решающим. Но Трумэн, несмотря на частые антисемитские высказывания и презрение к борцам за права евреев, искренне сочувствовал евреям – жертвам холокоста.

Маршалл отстаивал опеку над Палестиной под эгидой ООН, что позволило бы создать общую страну и для арабов, и для евреев. Его и его сторонников также беспокоили тесные связи между Израилем и СССР, чье официальное признание Израиля последовало сразу же за признанием со стороны США, 15 мая. Американская разведка сообщала о советском влиянии на организации «Иргун» и ЛЕХИ[63] и обратила внимание на приток в данный регион евреев-коммунистов. США и Англия, пытаясь не оттолкнуть от себя арабов окончательно, наложили эмбарго на поставки оружия обеим сторонам конфликта, а США к тому же предпринимали дипломатические маневры в ООН, пытаясь помешать принятию резолюций с осуждением арабской агрессии. Американские политики, боясь советского военного вмешательства – одностороннего или в составе международных сил по поддержанию мира, – требовали быстрого урегулирования конфликта.

Несмотря на угрозы Ибн-Сауда отменить концессию «Арамко» – компании, которую Texaco и Standard Oil of California создали в Саудовской Аравии, – США не слишком беспокоились о возможной мести арабов. В отчете Госдепартамента, подготовленном в начале июля, говорилось, что на долю Ближнего и Среднего Востока (исключая Иран) приходится только 6 % всей поставляемой на Запад нефти и что ее потерю можно возместить «без особого ущерба для какой-либо группы потребителей»¹⁰⁶.

Хотя в 1949 году Израиль подписал соглашения о перемирии с Египтом, Ливаном, Иорданией и Сирией, недовольство арабов созданием на Ближнем Востоке еврейского государства сохраняется и поныне, а проблемы, вызвавшие войну 1948 года, остаются нерешенными. Ситуацию ухудшила колоссальная проблема беженцев, поскольку многие арабы бежали с территории, отошедшей к Израилю: одни – по совету арабских лидеров, другие – под нажимом израильтян. Проблема беженцев и сейчас, 60 с лишним лет спустя, остается постоянным источником напряженности в регионе.

Пока на Ближнем Востоке сражались арабы и израильтяне, США и СССР едва не столкнулись в Германии. Весной 1948 года США и Англия сделали ряд предварительных шагов к созданию отдельного правительства на западе Германии, преодолев нежелание Франции и других западноевропейских держав, опасавшихся сильной страны, да еще с возможным возрождением ее вооруженных сил. Многие немецкие политики в западных зонах также противились, опасаясь окончательного разрыва экономических, политических и личных связей с Восточной Германией.

В конце июня США осуществили откровенно провокационную денежную реформу в трех западных оккупационных секторах Берлина, находившегося посреди советской зоны оккупации, за полтораста с лишним километров от границ западных зон. Видя в этом событии не только важный шаг к возникновению независимого и ремилитаризованного западногерманского государства спустя каких-то три года после поражения Гитлера, но и измену обещанию, данному американцами, обеспечить крайне необходимые репарации из более богатых западных зон, СССР перекрыл автомобильные и железнодорожные дороги к Берлину. Сталин настаивал на том, что доступ в Берлин западных стран основывался на военных соглашениях, предусматривавших четырехстороннюю Союзную контрольную комиссию как высший орган власти в единой Германии. Поскольку теперь западные державы подрывают эту организацию, считал Сталин, они утратили право доступа в Берлин.

Западные обозреватели осудили «дикую жестокость» советской блокады Западного Берлина. Военный комендант американского сектора Берлина Фрэнк Хаули назвал ее «преступным планом по отторжению восточной зоны Германии от Запада и полной изоляции трех западных секторов Берлина». По словам Хаули, это было «безнравственное решение, самое варварское за всю историю после Чингисхана». Советы, вопили политики Запада, пытаются голодом подчинить себе жителей Западного Берлина. Образ советской жестокости будет внедрен в массовое сознание по всему миру, и это восприятие кризиса сохраняется до сих пор.

Но вопреки этому широко распространившемуся мнению СССР, нравится он нам или нет, не пытался добиться ничего подобного. Наоборот: он делал все возможное, чтобы обеспечить жителей Западного Берлина продуктами питания и углем из восточной зоны или путем прямых поставок из Советского Союза. В октябре 1948 года аналитики разведотдела американской военной администрации сообщили: «Автодорожная, железнодорожная и водная блокада Берлина ни в коем случае не означает полной экономической блокады ни теоретически, ни фактически»¹⁰⁷.

Однако люди очень хорошо помнят, что за следующие 11 месяцев США перебросили в Западный Берлин по воздуху 1,6 миллиона тонн продовольствия и топлива, чтобы накормить 2,2 миллиона человек. Трумэн также отправил 60 самолетов B-29, способных нести атомные бомбы, на базы в Англии и Германии. Он заверил Форрестола, что в случае крайней необходимости санкционирует применение атомного оружия. «Мы стоим на пороге войны»¹⁰⁸, – написал президент в сентябре. Когда Форрестол попросил Кеннана оценить советскую блокаду, то получил очень тревожный прогноз: «Коммунистическая идеология и действия Советов четко показывают, что конечная цель лидеров СССР – власть над всем миром»¹⁰⁹. Несмотря на понимание рискованности своих действий, США подливали масло в огонь кризиса, пока наконец не была в общих чертах создана конституция будущей Западной Германии, а в апреле 1949 года – Организация Североатлантического договора (НАТО), которая в первый раз за всю историю США вовлекла их в мирное время в военный союз с Западной Европой. В мае 1949 года, добившись своих целей, США согласились на переговоры о будущем Германии, и только тогда СССР снял блокаду, положив тем самым конец самой опасной на тот момент послевоенной конфронтации. США сделали ставку на то, что их атомная монополия позволит достичь своих целей без вступления в войну, и выиграли.

Покинув свой пост в правительстве, Генри Уоллес получил должность редактора либерального журнала New Republic и продолжал критиковать политику Трумэна. 29 декабря 1947 года он объявил о намерении сделать следующий шаг в борьбе за мир и бросить вызов Трумэну на президентских выборах 1948 года. «Тысячи людей во всех штатах просят меня принять участие в этой великой битве, – объявил он. – Люди рвутся в бой. Мы собрали “воинство Гидеона”[64], пусть малочисленное, зато умеющее убеждать и готовое действовать… народный мир возвестит о приходе “Века простого человека”». И далее: «Чем больше людей проголосует за мир в 1948 году, тем большую уверенность испытает человечество в том, что США не поддерживают двухпартийную реакционную военную политику, которая делит мир на два вооруженных лагеря и делает неизбежным день, когда американские солдаты в полярном обмундировании будут лежать в русских снегах»¹¹⁰.

Чтобы адекватно ответить на брошенный Уоллесом вызов, Клиффорд предложил Трумэну принять прогрессивную стратегию по социально-экономическим вопросам, игнорировать нападки левых на внешнюю политику и дать другим выполнить работу по дискредитации Уоллеса. Клиффорд писал: «Следует приложить все силы… чтобы публика постоянно связывала его с коммунистами… Администрация должна убедить ведущих либералов и прогрессистов – и никого больше – публично ввязаться в драку. Они должны продемонстрировать, что ядро поддержки Уоллеса состоит из коммунистов и их попутчиков». Травля «красных» началась почти сразу же и почти полностью проводилась людьми, явно принадлежащими к лагерю либералов. Они заявляли, что Уоллес и его Прогрессивная партия – пешки в руках Москвы. Трумэн не мог не присоединиться к обвиняющему хору: «Я не хочу и не буду принимать поддержку Генри Уоллеса и его коммунистов», – заявил он присутствовавшим на обеде в День святого Патрика¹¹¹.

Уоллес неоднократно отрицал свою связь с компартией и предупреждал, что критика коммунизма используется для подрыва американских свобод. Однако толку от его заявлений было мало. Толпа нанятых молодчиков разгоняла митинги в поддержку Уоллеса. Группы поддержки Уоллеса были изгнаны из университетских городков. Университеты отказали Уоллесу в праве на выступления в их кампусах, а его сторонников иногда даже выгоняли с работы. Газета Pittsburgh Press опубликовала имена, адреса и места работы более тысячи человек на западе страны, подписавшихся за кандидатуру Уоллеса. Баллотировавшийся с Уоллесом в вице-президенты сенатор Глен Тейлор от штата Айдахо был арестован и избит полицейскими в Бирмингеме (штат Алабама) за игнорирование муниципального постановления, запрещавшего проводить митинги для белых и негров вместе; он усугубил свою вину тем, что вошел на собрание Конгресса негритянской молодежи Юга через дверь с пометкой «для черных». Уоллес телеграфировал Тейлору: «Этот факт подчеркивает лицемерие, с которым миллиарды тратятся на оружие во имя защиты свободы за границей, в то время как у нас дома свобода попирается»¹¹².

Травля «красных», «заговор молчания» против Уоллеса в ведущих газетах, заимствование Трумэном идей «левых» в вопросах внутренней политики, а также поддержка, в последнюю минуту оказанная Трумэну избирателями-демократами, опасавшимися победы республиканца Томаса Дьюи, привели к провалу кампании Уоллеса. Согласно опросу Гэллапа, в начале 1948 года Уоллес набирал 7 % голосов. Некоторые обозреватели предсказывали, что он получит голоса более 10 миллионов избирателей. Сам Уоллес называл цифру в 3–5 миллионов. В октябре за него готовы были отдать голоса 4 % избирателей. Согласно последним результатам, он шел четвертым с 1 157 063 голосами – это почти на 12 тысяч голосов меньше демократа-южанина Строма Тэрмонда. В итоге по результатам национального голосования он набрал только 2,38 %. Wall Street Journal показала итоги избирательной кампании с неожиданной стороны, заявив в передовице: «Политические комментаторы говорят, что мистер Уоллес произвел плохое впечатление, раз он получил так мало голосов. Эти люди совершенно не понимают следующего: мистеру Уоллесу удалось заинтересовать избирателей своими идеями, за исключением позиции в области внешней политики. С тех пор как мистер Уоллес объявил, что будет баллотироваться на пост президента, мистер Трумэн начал перетягивать к себе избирателей мистера Уоллеса, все больше ориентируя свою программу на пункты будущей внутренней политики Уоллеса»¹¹³. Но по тем вопросам, которые для кампании Уоллеса являлись самыми важными и которые изменили бы принципы действий США на мировой арене, американские избиратели поддержали кандидата, тянувшего страну к созданию империи, гонке ядерных вооружений и глобальной конфронтации. Это была грустная заключительная глава легендарной политической карьеры человека, никогда не соответствовавшего модели американских политиков, но отличавшегося нравственным взглядом на роль, какую могли бы играть в мире просвещенные Соединенные Штаты.

В одной записке 1948 года под грифом «совершенно секретно» Джордж Кеннан в общих чертах обрисовал дилемму, стоящую перед американскими политиками, и ясно дал понять, почему предложения Уоллеса были отвергнуты с таким негодованием:

«В нашем распоряжении примерно 50 % всех богатств мира, но только 6,3 % его населения… мы не можем не быть объектом зависти и возмущения. Наша реальная задача на ближайший период состоит в том, чтобы разработать образец отношений, которые позволят нам и дальше поддерживать такое неравенство… И для этого нам придется отбросить всю сентиментальность и мечтательность… Мы должны перестать говорить о неопределенных и… нереальных целях, таких как права человека, повышение уровня жизни и демократизация… мы оказываемся перед необходимостью действовать, решительно опираясь на нашу мощь. И чем меньше идеалистические лозунги будут нам мешать, тем лучше»¹¹⁴.

Успешное решение берлинского кризиса и образование НАТО в 1949 году на время подняли дух жителей Запада, но две колоссальные неудачи полностью вернули все на круги своя. Во-первых, Коммунистическая партия Китая (КПК) под руководством Мао Цзэдуна разгромила Гоминьдан во главе с Чан Кайши и захватила власть в самой большой и густонаселенной стране мира. New York Times назвала победу коммунистов «серьезной трагедией с непредсказуемыми последствиями для западного мира»¹¹⁵. А к концу года Times пришла к такому выводу: «События в Китае явились удивительным поражением традиционной дальневосточной политики США и не менее удивительной победой Советской России»¹¹⁶.

Переход самой густонаселенной страны в мире под знамена коммунизма означал такую превратность судьбы, что кое-кто усмотрел в ней начало конца успешной американской политики в Азии. Генерал-майор Клэр Шеннолт, бывший командир авиаподразделения «Летающие тигры», предсказал «третью и еще более ужасную мировую войну… если США позволят коммунизму завоевать Китай», поскольку «количество наших врагов возрастет до миллиарда»¹¹⁷. Вожди Китая опасались военного вмешательства США. Республиканцы обвинили Трумэна в том, что он «теряет» Китай, и потребовали от него большей поддержки Чан Кайши.

Хотя американскую общественность происшедшее застало врасплох, высшие руководители давно ожидали победы коммунистов – не столько в силу талантов Мао, сколько из-за вопиющей некомпетентности Чан Кайши и царящей при нем коррупции. Как отмечал Трумэн: «Мы поставили на дохлую лошадь». Правительство Чан Кайши, по его словам, было «одним из самых продажных и неэффективных правительств, когда-либо пытавшихся управлять Китаем»¹¹⁸. Чан со своими министрами и генералами удрал на Тайвань, захвата которого американские лидеры ожидали в течение ближайшего года. Поскольку Советы больше беспокоились о собственной безопасности, чем о мировой революции, то они предоставили китайским коммунистам не так много помощи и еще меньше поощряли их поспешность. Хотя в феврале 1950 года Мао и Сталин заключили союз, СССР убеждал руководство КПК сохранить хорошие отношения с США, и в течение нескольких месяцев торговля между этими двумя странами продолжалась. Но решимость КПК провести революционные преобразования и категорический отказ США признать законность нового правительства обрекли на неудачу все попытки сохранить добрые отношения.

А 23 сентября 1949 года американцев до глубины души потрясло заявление президента Трумэна: «У нас есть доказательства, что несколько недель назад в СССР был произведен взрыв атомной бомбы»¹¹⁹. Большинство ученых ожидали этого, а потому отреагировали на новость спокойно. В начале 1946 года Los Angeles Times сослалась на заявление химика Гарольда Юри и других ученых, что СССР разработает бомбу в ближайшие пять лет, тем самым опровергая утверждения Гровса, что Советам потребуется на это лет двадцать. Специалисты давно признали: сложность создания бомбы лежит в инженерно-технической области, а не в чисто научной. Times тогда обвинила Гровса в том, что он «держит американцев в блаженном неведении», старательно внедряя в умы фантастическую мысль о том, что США обладают «тайной», которую необходимо хранить как зеницу ока, и мудро призвала правительство использовать «оставшиеся пять лет не для того, чтобы накопить атомные бомбы и вести себя, как собака на сене, а для конструктивной государственной деятельности», – этот взгляд разделяли и многие ученые ¹²⁰. В 1948 году Роберт Оппенгеймер заявил журналу Time: «Наша атомная монополия походит на кусок льда, тающий на солнце»¹²¹. Командование ВВС же предполагало, что Советский Союз еще на протяжении многих лет не сможет провести испытания бомбы. Трумэн, ранее заверявший Оппенгеймера, что Советам никогда не создать бомбу, сначала не поверил сообщениям о советских испытаниях, а затем решил, что бомбу сделали немецкие ученые, работающие в СССР.

Советские ученые вздохнули с огромным облегчением. Физик Юлий Харитон писал: «Овладев новым оружием, мы лишили другие страны возможности применить его против СССР безнаказанно»[65]. Бомба, с его точки зрения, позволяла «нашей стране… защититься от реальной смертельной опасности». Физик Игорь Головин писал: «Их труд, бессонные ночи, огромное напряжение, все возраставшее в течение этих последних лет, не пропали даром: они выбили козырь из рук американских атомщиков-политиканов»[66]¹²².

Американцы еще никогда не ощущали себя до такой степени уязвимыми. Научный журнал Bulletin of the Atomic Scientists, посвященный проблемам атомной энергии, перевел стрелки символических часов Судного дня с без семи минут полночь на без трех минут полночь¹²³. Лидер большинства в сенате, Скотт Лукас, выразил опасения: «Возможно, мы переживаем последний этап великой цивилизации, заключительную стадию перед ужасающей войной и распадом общества, в котором провели всю жизнь»¹²⁴. New York Times задавалась вопросом: есть ли сегодня в мире человек «достаточно безрассудный, чтобы сказать, кто побеждает в холодной войне?»¹²⁵.

С другой стороны, кое-кто видел и луч надежды. По мнению журналиста Уильяма Лоренса, вполне логично предположить, что Советы способны выпускать по одной бомбе в неделю, а следовательно, через год у них будет уже 50 бомб, способных уничтожить 50 американских городов с общим населением в 40 миллионов человек. Но он также полагал, что наличие бомбы у СССР могло бы привести к долгожданному соглашению о международном контроле, поскольку переговоры между равными партнерами намного продуктивнее, чем между абсолютно неравными ¹²⁶. И снова горячих голов оказалось больше, чем трезвых. В ядерные исследования вливались дополнительные средства, американский арсенал рос. Сенатор Брайан Макмейхон, глава Объединенного комитета по атомной энергии, сказал Дэвиду Лилиенталю, что США теперь должны «стереть [Советы] с лица земли», и поскорее¹²⁷.

Первый министр обороны США Джеймс Форрестол стал жертвой нервного срыва и, страдая манией преследования коммунистами, совершил самоубийство, выпрыгнув из окна палаты на 16-м этаже военно-морского госпиталя в Бетесде.

Джеймс Форрестол не дожил до того дня, когда случилось то, что для него было бы абсолютным кошмаром. Детали его смерти все еще не ясны. В течение многих лет Форрестол работал в столичных кабинетах, оставаясь ярым антикоммунистом. Именно его взгляды помогли сформировать в Вашингтоне тот ядовитый климат, в котором администрация Трумэна неоднократно приписывала действиям СССР самые ужасные мотивы. Тем не менее он проиграл Трумэну несколько политических сражений, и среди них – признание Израиля, вопрос о военном или гражданском контроле над атомными бомбами, расходы на оборону, укрепление немецких картелей и вооружение стран Латинской Америки. В октябре 1948 года, когда перспективы Трумэна на переизбрание были туманны, газеты сообщили, что Форрестол обратился к Дьюи, выразив надежду, что, когда тот станет президентом, он, Форрестол, сохранит свой пост ¹²⁸.

Все это предвещало ухудшение его отношений с Трумэном. И 1 марта Трумэн предложил ему уйти в отставку – это предложение просто «уничтожило» Форрестола. 28 марта 1949 года он официально удалился от дел. На следующий день его обнаружил помощник: он сидел за столом, уставившись в стену. Его отправили в Хоб-Саунд (штат Флорида) на попечение жены, гостившей у Роберта Ловетта, недавно ушедшего с должности заместителя госсекретаря. «Боб, они преследуют меня», – заявил Форрестол Ловетту по приезде. Имел ли он в виду евреев и «агентов Сиона», которые, как он считал, следят за ним, или же коммунистов, – этого никто так и не узнал. 2 апреля военно-морское ведомство отправило за Форрестолом самолет и перевезло его из Флориды в округ Колумбия, где его поместили в военно-морской госпиталь в Бетесде – согласно официальной версии, для лечения от «нервного срыва». Дрю Пирсон сообщил своим радиослушателям, что Форрестол «не в своем уме», – после того как того обнаружили посреди улицы, в одной пижаме, вопящего: «Русские идут!» Ему померещилось, что русские вторглись в США. Позже Пирсон сообщил, что во время краткого пребывания во Флориде Форрестол четыре раза пытался совершить самоубийство: вешался, резал вены, глотал снотворное ¹²⁹.

Коммунистические страны выжали все, что могли, из истории о «советофобии» Форрестола. Обозреватель Washington Post Маркиз Чайлдс описал карикатуру «под названием “Клуб агрессоров”, опубликованную в газете “Правда” от 1 мая и растянувшуюся на пять колонок. На карикатуре был изображен Форрестол в смирительной рубашке, читающий лекции Уинстону Черчиллю, Джону Фостеру Далласу и другим… санитар сдерживает Форрестола, пытающегося на четвереньках взобраться на пьедестал. Рядом с карикатурой напечатан стишок, утверждающий, что вовсе не смирительная рубашка, а борьба тех, кто не хочет войны, ограничивает свободу действия Форрестола». Польская коммунистическая газета Trybuna Ludu сообщала: «Безумие. Диагноз: мания преследования. Пациент: Джеймс Форрестол, министр обороны США, ушедший в отставку две недели назад. Симптомы: несколько дней назад, услышав вой сирены пожарной машины, проезжающей мимо его дома, пациент выбежал на улицу в одном белье, вопя: “Русские входят в город!” Врачи объявили, что пациент уже давно страдал психическим расстройством, еще с тех пор, когда выполнял свои служебные обязанности». Польская газета процитировала откровения Пирсона: якобы Трумэн приказал пересмотреть все последние отчеты, рекомендации и решения Форрестола, желая установить, «сошел ли мистер Форрестол с ума из-за чрезмерно активной пропаганды холодной войны, которую сам же и разжигал многие годы, или… вся эта пропаганда была следствием безумия, овладевшего мистером Форрестолом давным-давно»¹³⁰.

Пытаясь преуменьшить серьезность его состояния, медики поместили его на 16-м этаже вместо первого, где находилось психиатрическое отделение. Сидя в одиночестве в своей палате, Форрестол мучился постоянными кошмарами. Он боялся, что его постигнет судьба Яна Масарика – министра иностранных дел Чехословакии: его выбросят из окна. Но состояние начало улучшаться, и ночью 22 мая 1949 года он долго не ложился спать, переписывая хор из «Аякса» Софокла, в котором герой размышляет о своей судьбе вдалеке от дома. На слове «соловей» Форрестол бросил ручку и вскочил на ноги.

И в результате странного, но одновременно очень показательного поворота событий человек, курировавший контакты с «Соловьем» и множество других тайных операций, – Фрэнк Визнер – и сам падет жертвой шизофрении. В 1965 году, после неоднократных помещений в закрытое спецучреждение и длительной шоковой терапии, Визнер вышиб себе мозги выстрелом из дробовика.

1 января 1950 года мир радостно попрощался с 1940-ми. Для США десятилетие закончилось на грустной ноте: победой коммунистов в Китае и первым испытанием советской атомной бомбы. Несмотря на необъятность своей территории, Соединенные Штаты чувствовали себя в осаде как дома, так и за границей. Оптимизм, царивший всего несколько лет назад, в конце войны, снова уступил место страхам и тревогам.

Глава 6
Эйзенхауэр: неприглядная картина

Утром 4 марта 1953 года американцы были огорошены новостью: Председатель Совета министров СССР Иосиф Виссарионович Сталин перенес инсульт и находится в тяжелом состоянии. На следующий день 74-летний диктатор умер. Американцы затаили дыхание. Советский народ погрузился в глубокий траур. Несмотря на исключительную жестокость Сталина, большинство граждан преклонялись перед ним за то, что он привел страну к победе над нацистами и превратил СССР в современное индустриальное государство. Пока простые люди скорбели, их руководители тайно решили ослабить напряженность в отношениях с капиталистическим Западом, с тем чтобы сосредоточиться на улучшении положения в собственной стране. Георгий Максимилианович Маленков, преемник Сталина, выступая на похоронах вождя, призвал к «международному сотрудничеству» и экономическим отношениям со всеми странами – к миру, основанному на «длительном сосуществовании и мирном соревновании двух различных систем – капиталистической и социалистической»¹. Новые советские руководители протягивали странам Запада оливковую ветвь – символ мира. Примут ли ее недавно избранный президент США Дуайт Дэвид Эйзенхауэр и его госсекретарь Джон Фостер Даллес?

После окончания Второй мировой войны США постепенно наращивали запас атомных бомб: их количество довели с 13 в середине 1947-го (причем только одну можно было подготовить к применению в течение двух недель) до 300 к середине 1950 года. Одновременно с этим США расширяли свои возможности в осуществлении атомных бомбардировок. Наступление атомного века заставило пересмотреть стратегические концепции. Теперь основная роль отводилась авиации. В 1947 году ВВС США стали самостоятельным родом войск. Одно из трех структурных подразделений ВВС, Стратегическое авиационное командование (САК), взяло на себя главную ответственность за доставку нового оружия к месту применения. В 1948 году генерал-лейтенант Кертис Лемей, вдохновитель атомной бомбардировки Японии с целью запугать противника, возглавил САК и стал превращать его в мощную боевую силу, готовую почти мгновенно вступить в активную фазу военных действий против СССР. «Мы находимся в состоянии войны!» – объявил он. Если бы война действительно началась, он намеревался просто сокрушить советскую оборону, сбросив на 70 городов 133 атомные бомбы и уничтожив таким образом 40 % советской промышленности и 2,7 миллиона человек населения. Разработанный им боевой план САК призывал к применению всего запаса бомб «одним массированным ударом»².

Скорбящие чтят память Сталина в Дрездене, ГДР.

Сухопутные войска и ВМС выступили против такого грубого нарушения военной этики, предполагавшего умышленное нападение на мирное население, и заявили, что подобные планы противоречат нормам американской морали. Но в конце 1948 года Комитет начальников штабов поддержал ВВС и план одобрил. Несмотря на дурные предчувствия, Трумэн согласился с этим решением, в том числе из-за бюджетных проблем. Полагаться на атомное оружие было куда дешевле, чем поддерживать уровень обычных сил, необходимый для защиты США и Западной Европы от потенциальной советской агрессии.

Доклад, подготовленный по указанию министра обороны Форрестола, вызывал серьезные сомнения в перспективах США нанести поражение Советскому Союзу в случае применения одного только атомного оружия. Вызванные им разрушения не шли бы ни в какое сравнение с невероятными бедствиями советских людей во время недавней войны. Фактически, говорилось в докладе, атомная бомбардировка «подтвердит утверждения советской пропаганды… вызовет негодование в адрес США, сплотит советский народ и усилит его волю к победе». Кроме того, возникнет опасный прецедент для будущего применения «любого оружия массового поражения». Но к тому времени, когда появился доклад, Форрестола давно уже не было в живых, а его преемник, Луис Джонсон, не стал показывать доклад Трумэну³.

В 1948 году генерал-лейтенант Кертис Лемей, вдохновитель атомной бомбардировки Японии, возглавил Стратегическое авиационное командование и стал превращать его в мощную боевую силу, готовую почти мгновенно вступить в активную фазу военных действий против СССР.

В августе 1949 года СССР провел успешные испытания атомной бомбы, нанеся сокрушительный удар по уверенности США в их военном превосходстве и неуязвимости. Ошеломляющая весть застала врасплох большинство тех, кто в Министерстве обороны отвечал за планирование войны. Трумэн категорически не поверил сообщениям. Когда же его наконец убедили в реальности произошедшего, он моментально одобрил планы совершенствования американского атомного оружия.

Комитет начальников штабов при поддержке физиков Эдварда Теллера, Эрнеста Лоуренса и Луиса Альвареса потребовал начать разработку водородной бомбы, или «супербомбы». Глава Комиссии по атомной энергии (КАЭ) Дэвид Лилиенталь назвал ученых – сторонников бомбы «кровожадными и истекающими слюной в предвкушении»⁴. На закрытом заседании конгресса генерал Джеймс Маккормак, директор отдела военно-прикладных исследований КАЭ, сообщил, что бомба будет «неограниченной. Ее можно сделать любого размера, даже с Солнце»⁵.

Лилиенталь и многие ведущие ученые были потрясены открывшейся перспективой. В октябре восемь ученых из Главного консультативного комитета при КАЭ, возглавляемого Робертом Оппенгеймером, единодушно осудили создание водородной бомбы, поскольку она прежде всего «уничтожила бы мирное население». Большинство ученых относили эту бомбу «к совершенно иной категории по сравнению с атомной бомбой» и отмечали, что она «может стать оружием геноцида». Учитывая ее неограниченную разрушающую способность, она представляла бы «угрозу будущему человечества». Члены комитета Энрико Ферми и Исидор Айзек Раби объявили, что она представляет собой «опасность для человечества в целом… заведомо отвратительная вещь с любой точки зрения»⁶.

Среди тех, кто особенно активно выступал против создания водородной бомбы, был советник Госдепартамента по СССР Джордж Кеннан, считавший, что СССР, возможно, готов заключить всеобъемлющее соглашение о контроле над ядерным оружием, а потому убеждал госсекретаря Дина Ачесона следовать именно таким политическим курсом. Ачесон высокомерно предложил Кеннану «уйти с дипломатической службы, облачиться в монашеское одеяние, таскать с собой оловянную чашку, стоять на перекрестке и твердить: “Близится конец света”»⁷. Испытывая отвращение ко все более и более милитаристской направленности американской политики, Кеннан 31 декабря 1949 года ушел с поста директора отдела планирования политики Госдепартамента.

31 января 1950 года Трумэн объявил о решении возобновить разработку водородной бомбы. Две недели спустя Альберт Эйнштейн появился в телепрограмме Элеоноры Рузвельт с предупреждением: «Если эта работа принесет плоды, радиоактивное отравление атмосферы и, следовательно, уничтожение всей жизни на земле станет технически возможным»⁸. Физик Лео Силард вскоре выступил с еще более устрашающими известиями, объявив радиослушателям всей страны, что синтеза 500 тонн дейтерия в водородно-кобальтовой бомбе достаточно, чтобы «убить всех на земле»⁹.

Такие предупреждения оказали громадное воздействие на психику людей. Как отметил писатель Уильям Фолкнер в своей речи при вручении Нобелевской премии в декабре 1950 года: «Наша нынешняя трагедия заключается в чувстве всеобщего и универсального страха, с таких давних пор поддерживаемого в нас, что мы даже научились терпеть его. Проблем духа более не существует. Остался лишь один вопрос: когда тело мое разорвут на части?»[67]¹⁰

Преемник Кеннана, протеже Форрестола Пол Нитце, занимал пост вице-президента могущественной инвестиционно-банковской фирмы Dillon & Read в то самое время, когда Форрестол был ее президентом. Нитце немедленно взял на себя инициативу в подготовке СНБ-68 – документа, который проведет кардинальную реформу военной стратегии США. В СНБ-68 утверждалось, что СССР, вооруженный атомными бомбами и «новой фанатичной верой», стремится «навязать свою абсолютную власть остальной части мира». Столкнувшись с угрозой собственному существованию, США были вынуждены реагировать не на то, что СССР, скорее всего, сделает, а на то, что он, по злобе своей, в принципе способен сделать: «а) захватить Западную Европу… продвинуться к богатым нефтью районам Ближнего Востока; б) начать воздушные операции на Британских островах и нанести удары с воздуха и моря по коммуникациям западных держав в Атлантическом и Тихом океанах; в) атаковать атомным оружием избранные цели, включая… цели на Аляске, в Канаде и США». Не существует территорий, которые не входили бы в американский оборонительный рубеж, поскольку, как утверждалось в документе, «в настоящее время свободные правительства во всем мире подвергаются нападкам… а падение свободных правительств в одной стране расшатывает их основу повсюду». Национальная безопасность и глобальная безопасность стали теперь единым целым. Если СССР «поймет, что обладает достаточным атомным потенциалом, чтобы нанести по нас внезапный удар и тем самым ликвидировать наше превосходство в атомном оружии, что создаст ситуацию, играющую на руку Кремлю, он может поддаться соблазну нанести внезапный и тайно подготовленный удар»¹¹.

В условиях противостояния такому опасному врагу, заключил Нитце, американское выживание зависит от максимального наращивания запасов ядерных и обычных вооружений, укрепления вооруженных сил, военных союзов, а также расширения тайных операций и потенциала психологической войны. За следующие пять лет расходы на вооружение должны вырасти в четыре раза и составить 50 миллиардов долларов, или 20 % от ВНП. Трумэн согласился с содержащейся в СНБ-68 оценкой общей стратегической ситуации и одобрил сделанные выводы, но при виде суммы расходов побледнел: он уже успел объявить о планах сокращения ассигнований на оборону в следующем бюджетном году. Ачесон и Нитце возразили ему, что увеличение расходов на вооружение вчетверо стимулирует экономику и даст гарантию от новой депрессии. Ведущие советники Госдепартамента по СССР Джордж Кеннан и Чарльз Болен выступили против такого наращивания, утверждая, что у Сталина нет ни желания, ни средств для осуществления завоевания мира, о котором говорят Ачесон и Нитце. К разочарованию Ачесона и Нитце, политика громадного увеличения военных расходов потерпела крах уже в начале 1950 года.

Малоизвестный сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти сделался безобразным лицом антикоммунизма середины ХХ века.

Растущее напряжение на мировой арене вызвало новый всплеск травли «красных» внутри страны. Это стало возможным благодаря программе Трумэна по обеспечению безопасности и лояльности от 1947 года. Истерию подпитывали широко освещаемые в СМИ обвинения в шпионаже и измене родине. В январе 1950 года бывший сотрудник Госдепа Элджер Хисс, которого безжалостно преследовал конгрессмен Ричард Никсон, был признан виновным в лжесвидетельстве. В конце месяца физика Клауса Фукса арестовали за то, что он передал СССР ядерные секреты. Фукс рассказал о существовании более широкой шпионской сети, в результате чего в июле были арестованы Юлиус и Этель Розенберг.

В феврале 1950 года малоизвестный сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти приобрел дурную славу, заявив членам Республиканского женского клуба графства Огайо в Уилинге (штат Западная Вирджиния): «У меня на руках список из 205 сотрудников Госдепартамента, которые оказались либо имеющими членский билет, либо безусловно верными сторонниками компартии, но которые, несмотря ни на что, все еще участвуют в формировании нашей внешней политики»¹². На следующий день в городе Солт-Лейк-Сити он уже называл другую цифру: 57 человек. Хотя число «коммунистов» менялось от случая к случаю, газеты запестрели заголовками с дикими обвинениями, что вызвало новый виток слушаний с предрешенным исходом. Среди его жертв числятся и советники Госдепартамента по Азии – их обвиняли в том, что они помогли Мао одержать победу в Китае. Увольнение этих людей повлечет за собой полное непонимание Азии американцами на многие десятилетия вперед.

Хотя бесстыдно рекламирующий сам себя сенатор от Висконсина, известный под насмешливым прозвищем Джо – хвостовой стрелок за вымышленные им военные подвиги, и стал безобразным лицом этих репрессий, все же настоящая власть находилась в руках директора ФБР Эдгара Гувера. Он собирал досье с компроматом на членов конгресса – и демонстрировал его, когда возникала необходимость заставить человека не отбиваться от стада. Один из главных помощников Гувера описал принцип действия этой стратегии: «Как-то вечером мы натолкнулись на одну неприятную ситуацию: пьяный сенатор сбил пешехода и скрылся с места ДТП; кроме всего прочего, в машине с ним была полураздетая баба. На следующий день к полудню наш добрый сенатор уже знал, что мы в курсе дела, и с тех пор у нас никогда не возникало проблем с его голосованием по вопросам бюджетных ассигнований»¹³.

Официальные лица и СМИ предостерегали американцев, что злобные, фанатичные коммунисты, стремящиеся уничтожить американский образ жизни, скрываются за каждым углом. Министр юстиции в кабинете Трумэна предупреждал: «Сегодня в Америке много коммунистов. Они повсюду: на заводах, в конторах, мясных лавках, на перекрестках, в частном бизнесе»¹⁴. И действительно: ученые, писатели, актеры, режиссеры, художники, учителя и вообще люди из всех слоев общества подвергались преследованиям за свои политические убеждения; в стране воцарилась атмосфера страха. Несколько сотен человек угодили в тюрьму, а до 12 тысяч, по разным подсчетам, были уволены с работы. Не пройдя проверку на политическую благонадежность, проведенную береговой охраной, почти 3 тысячи портовых грузчиков и моряков были уволены по программе обеспечения безопасности портов. Ее разработали якобы для защиты берегов страны от диверсантов во время корейской войны, но на самом деле – чтобы уничтожить профсоюзы моряков, возглавляемые коммунистами¹⁵.

Официальные лица и СМИ пугали американцев тем, что злые коммунисты, стремящиеся уничтожить американский образ жизни, скрываются за каждым углом. Правый журнал Counterattack опубликовал доклад «Красные каналы», расписав засилье коммунистов в индустрии развлечений.

Многих подозреваемых вызывали в комиссии конгресса, и следователи требовали называть других коммунистов и сочувствующих. Писательница Мэри Маккарти заметила, что цель слушаний состояла вовсе не в борьбе с подрывной деятельностью, а в том, чтобы убедить американцев принять «принцип доносительства как норму для добропорядочного гражданина»¹⁶. Журналист И. Ф. Стоун осудил «стремление превратить целое поколение американцев в осведомителей»¹⁷. Многие отказались давать нужные показания и угодили в «черный список», были уволены или оказались за решеткой. За отказ сотрудничать с антикоммунистическими расследованиями были изгнаны из университетов и колледжей больше ста преподавателей. Дэшил Хэммет, один из ведущих писателей Голливуда, попал за решетку за отказ назвать вкладчиков Фонда поручительства Конгресса гражданских прав, почетным членом правления которого он являлся. Писательница Лилиан Хеллман позже заявила, что Хэммет на самом деле «не знал имен ни одного из вкладчиков», но не стал говорить об этом на суде, поскольку не признавал за правительством права требовать подобную информацию¹⁸.

В 1947 году так называемую «голливудскую десятку» обвинили в неуважении к конгрессу и, несмотря на ряд обращений и к судебным органам, и к общественности, их приговорили к году тюремного заключения. Наряду с еще девятью голливудскими радикалами, которых в том же 1947 году Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРАД) вызвала в суд (хотя в зале суда они так и не появились), эти десять человек стали первыми жертвами «черного списка» в киноиндустрии. Вскоре к этим 19 в «черном списке» присоединились и другие известные прогрессивные деятели Голливуда. КРАД вернулась к расследованиям в киноиндустрии в 1951 году, и к 1954-му «черный список» вырос: теперь в него входили 212 мужчин и женщин, отказавшихся сотрудничать с комиссией. Ни одна студия не соглашалась нанимать тех, кто угодил в «черный список»: ни актеров, ни рабочих. Многие оказались без работы. Только 10 % людей, изгнанных из индустрии кино, снова вернулись туда впоследствии. Однако многим удалось избежать такой судьбы: они просто стали доносить на коллег. 58 из 110 человек, представших перед КРАД весной 1951 года, назвали фамилии «соучастников»¹⁹.

Девять человек из «голливудской десятки», обвиненной в 1947 году в неуважении к конгрессу за отказ назвать имена коллег-радикалов, а впоследствии попавших в «черный список» и фактически изгнанных из киноиндустрии.

К тому времени, когда все закончилось, маккартизм добился фактического разгрома левых партий в США. Коммунистическое движение было уничтожено. Сама партия выжила, но многие группы внутри и вокруг нее исчезли. «Красная паника» выпотрошила профсоюзы, политические организации и культурные ассоциации, поддержавшие реформы 1930–1940-х годов. За исключением движений за гражданские права и против ядерных испытаний, левое инакомыслие и прогрессивные реформы замерли в своем развитии больше чем на целое десятилетие и возродились, обнаружив новую силу и новый подход, только в 1960-е. Рабочее движение, однако, так и не оправилось от удара, и американские рабочие оказались более слабыми и менее благополучными во многих отношениях, чем их европейские коллеги²⁰.

Пострадало и движение за гражданские права. Оказавшись под интенсивным давлением той эпохи, организации выгоняли прогрессивно настроенных работников, в том числе и лидеров борьбы за расовое равноправие. В 1948 году Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения зашла так далеко, что зачинателя борьбы за гражданские права Уильяма Дюбуа исключила из своих рядов – за активную поддержку предвыборной кампании Генри Уоллеса и призывы к ООН обратить внимание на расизм в США. Аналогичным образом изгнали и Поля Робсона. Многие левые организации, уничтоженные нападками маккартистов, в свое время связывали проблемы классового неравенства и агрессивную внешнюю политику с процветающим в стране расизмом. Травля «красных» также расстроила союзы между организациями, борющимися за гражданские права, и профсоюзами, значительно уменьшив значимость призывов профсоюзов к расовому равенству и не давая возможности защитникам гражданских прав бороться за право на работу и достойную оплату труда. В результате маккартизма даже самые влиятельные лидеры движения отказались от былых масштабных задач и сосредоточились на проведении более ограниченных законодательных реформ, оставив попытки проведения глубоких структурных реформ экономики и прекратив критику разрушительного действия империализма за рубежом. Тем не менее важно помнить, что в течение всего периода афроамериканцы играли ведущую роль в стремлении остановить гонку ядерных вооружений и обеспечить полное понимание американцами опасности ядерной войны²¹.

Отдельные радикалы и движения за социальную, экономическую и расовую справедливость были не единственными жертвами политических репрессий в США середины ХХ века. Помимо «красной паники», началась еще и «голубая паника», в результате которой из федерального правительства изгнали гомосексуалистов. Под маской национальной безопасности – якобы «сексуальные извращенцы» особенно склонны поддаваться на шантаж иностранных и внутренних диверсантов – правительственные учреждения увольняли геев и лесбиянок или вынуждали их уйти в отставку. Историк Дэвид Джонсон считает, что в начале холодной войны рабочие места, вероятно, потеряли до 5 тысяч федеральных служащих. В 1953 году заместитель госсекретаря Дональд Б. Лури сообщил комиссии конгресса, что в одном только его отделе увольнения гомосексуалистов происходили в среднем в количестве «одного в день». Эти цифры относятся только к части рабочих мест, потерянных из-за «голубой паники». Причина увольнения часто не указывалась, якобы для того, чтобы не смущать уволенного. Многие предпочли уйти сами, еще до того, как их сексуальная ориентация станет достоянием гласности. Кроме того, тысячи людей, подающих заявление на занятие постов в федеральных учреждениях, получали отказ из-за своей сексуальной ориентации. Как и в случае с «красной паникой», чистка гомосексуалистов затронула и частный сектор. Некоторые фирмы даже нанимали профессиональных следователей, чтобы выявить «нежелательные элементы», включая геев и лесбиянок²².

Хотя именно Джозеф Маккарти стал синонимом понятия «красной паники», настоящая власть все же находилась в руках главы ФБР Эдгара Гувера. К 1960 году ФБР завело дела на более чем 430 тысяч человек и групп. Гувер также использовал свои связи в СМИ, чтобы разжигать антикоммунистическую истерию.

В те годы ФБР работало в нескольких направлениях. Оно разжигало антикоммунистическую истерию, снабжая «информацией» своих людей в прессе, таких как Уолтер Винчел, Дрю Пирсон, Вестбрук Пеглер, Фултон Льюис-младший и руководители вашингтонских бюро United Press и газеты Chicago Tribune. Программа предупреждения работодателей о политических взглядах служащих стоила работы сотням людей. Инакомыслящие массами попадали под пристальное внимание спецслужб. К 1960 году ФБР завело дела на более чем 430 тысяч человек и групп. 26 тысяч, которых в 1954 году отнесли к группе наиболее опасных – в основном члены КП США, – угодили в «список безопасности» Гувера, предполагавший арест этих лиц в чрезвычайной ситуации. А в 1956 году ФБР начало свою Программу контрразведывательных операций, или КОИНТЕЛПРО, – набор грязных приемов, нацеленных на уничтожение левых организаций, занятых совершенно законной и защищаемой Конституцией деятельностью²³.

24 июня 1950 года войска Северной Кореи вторглись в Южную Корею, и холодная война внезапно раскалилась докрасна. Расположенная между Японией, Китаем и СССР, Корея долгое время была для этих трех держав яблоком раздора. Япония оккупировала Корею и правила ею с 1910 по 1945 год. В 1945 году Корею разделили на советскую зону к северу от 38-й параллели и американскую – к югу. Это соглашение, второпях составленное полковником Дином Раском[68] на следующий день после атомной бомбардировки Нагасаки, рассматривалось как временное и должно было оставаться в силе лишь до момента, когда можно будет восстановить единство и независимость страны. На севере Советский Союз посадил генерала Ким Ир Сена, который возглавлял партизанскую борьбу с японцами во время войны; южанам американцы навязали Ли Сын Мана. Мелкие столкновения на границе не прекращались. КНШ неоднократно предупреждал об опасности втягивания США в войну в Корее – стране, не обладающей серьезным стратегическим значением и граничащей с СССР и Китаем, – и рекомендовал исключить ее из оборонительного рубежа Соединенных Штатов. Ачесон также не упомянул Корею в важной речи в январе 1950 года, из-за чего некоторые критики обвинили его в том, что он преднамеренно спровоцировал нападение.

СССР с раздражением наблюдал за тем, как США усиливают Японию в экономическом и военном отношениях, размещают на японской территории свои войска и постепенно продвигаются к мирному договору без советского участия. Начальники штабов предостерегли правительство: исключая СССР из мирного договора, можно спровоцировать советское нападение на Японию. Но СССР нанес удар по Корее.

Репрессивная политика Ли Сын Мана и грубые просчеты в экономике сделали его очень непопулярной фигурой в Южной Корее. В 1950 году он под давлением американцев позволил устроить выборы. По результатам этих выборов его сторонники потерпели поражение. Несмотря на неудачу, в последующие месяцы он продолжал обсуждать планы объединения Кореи под своей властью – военным путем. Ким тоже говорил о воссоединении, но под контролем коммунистов. Провал Ли на выборах и его полная непопулярность в народе предоставили Киму лазейку, которую он так долго ждал ²⁴.

Слева направо: Трумэн с госсекретарем Дином Ачесоном, премьер-министром Англии Клементом Эттли и министром обороны США Джорджем Маршаллом во время обсуждения корейского кризиса.

Весной 1950 года Сталин после неоднократных просьб северокорейского лидера дал Киму зеленый свет на вторжение в Южную Корею. Считая, что нападения Южной Кореи на Северную Корею долго ждать не придется, Сталин решил упредить события. Его снова переполняла уверенность. Ведь теперь в его распоряжении находилась атомная бомба, и он только что заключил официальный союз с Mao Цзэдуном. Ким обещал скорую победу.

Трумэн находился в Миссури, когда до него дошла информация о северокорейском вторжении. Немедленно заподозрив, что нападение представляет собой новый этап коммунистической агрессии, он решил, что США должны нанести ответный удар. New York Times призвала Трумэна действовать решительно или рискнуть «потерей [!] половины мира»²⁵. Кроме того, решительные действия заставили бы умолкнуть республиканцев, которые обвиняли Трумэна в потере Китая. Он быстро протолкнул резолюцию через Совет Безопасности ООН, который СССР давно бойкотировал из-за отказа Совета Безопасности предоставить место коммунистическому Китаю. Несмотря на развертывание войск, исчисляющихся десятками тысяч военнослужащих, Трумэн отказался называть вмешательство «войной», а вместо этого прибег к терминологии одного репортера, спросившего, «можно ли назвать происходящее “действиями по наведению порядка” при содействии ООН»²⁶. Хотя номинально операцию проводила ООН, на долю США приходилась половина сухопутных войск и почти все ВМС и авиация. Остальные сухопутные войска предоставила в основном Южная Корея. Трумэн также решил обойти получение одобрения конгресса, создав прецедент для будущих войн.

В записке, представленной за месяц до нападения, Джон Фостер Даллес сделал пессимистический обзор ухудшающегося стратегического положения Америки. «Ситуация в Японии может стать шаткой, – писал он, – и возможно, то же произойдет и на Филиппинах. Индонезия, обладающая значительными природными ресурсами, может быть вообще потеряна для нас, а нефть Ближнего Востока будет под угрозой потери. Ни в одной из этих стран мы не сможем удержать свои позиции, как только люди почувствуют, что коммунизм символизирует собой будущее». Но он видел и проблеск надежды: «Эту цепь неудач, возможно, удастся прервать, если в решающий момент мы быстро займем жесткую позицию, продемонстрировав уверенность в себе и решимость. Вероятно, иначе эту цепь несчастий никак не предотвратить»²⁷.

В случае с Кореей США заняли жесткую позицию. Трумэн заявил лидерам конгресса: «Если мы подведем Корею, то Советы немедленно пойдут дальше и проглотят Азию по частям, одну страну за другой. В какой-то момент нам нужно было продемонстрировать свою позицию или же отказаться от всей Азии. Если же мы упустим Азию, рухнет и Ближний Восток, и невозможно предсказать, что произойдет в Европе. Поэтому… [я] приказал нашим войскам помочь Корее… и для нас… точно так же необходимо поставить точку в вопросе Индокитая, Филиппин и Формозы»²⁸.

Особенно боялся Трумэн советского вторжения в Иран. 26 июня он назвал Корею «Дальневосточной Грецией». Прокрутив глобус и указав на Иран, он заявил своим подчиненным: «Вот где они начнут заварушку, если мы не будем осторожны… Если мы проявим достаточную твердость, если выступим против них, как три года назад в Греции, следующих шагов они уже не предпримут. Но если мы просто останемся стоять в стороне, то они войдут в Иран и захватят весь Ближний Восток»²⁹.

Победа коммунистов в Китае повысила ставки в Корее. Потеряв китайский рынок, Япония теперь бросала хищные взгляды на Корею и Юго-Восточную Азию, где ситуация тоже очень быстро менялась. Во Вьетнаме национальные силы под руководством вождя коммунистов Хо Ши Мина оспаривали власть французов. Сильное повстанческое движение боролось за власть на Филиппинах. Под угрозой оказалось британское колониальное правление в Малайе. Ачесон объяснял: «В Вашингтоне уже никто не сомневается в том, что США [должны] занять очень твердую позицию на Дальнем Востоке», тем более что «правительства многих западноевропейских стран, похоже, недалеки от паники, выжидая: будут США действовать или нет»³⁰.

Макартур отмахнулся от предупреждений ЦРУ и других указаний на скорое нападение Севера. Более 100 тысяч северокорейских солдат, прошедших обучение в СССР и получая от него все необходимое, нанесли сокрушительное поражение американцам и южнокорейской армии, оттеснив их к Пусану и окружив там.

Оказавшись перед угрозой поражения, Макартур попросил и получил разрешение прорваться через 38-ю параллель и захватить Север. В сентябре он организовал внезапную высадку в Инчхоне морского десанта из 17 тысяч человек. Трумэн похвалил «блестящий маневр Макартура» и заявил, что его корейской кампании «практически нет равных за всю военную историю»³¹. Трумэн отчаянно старался умилостивить вспыльчивого Макартура. Республиканцы цеплялись к любому намеку на то, что Трумэн может сомневаться, посылать ли американские войска через границу, и считали это признаками «попустительства».

Макартур заверил Трумэна, что китайцы не примут участия в конфликте, но согласился использовать по мере продвижения к китайской границе только корейские войска. Ачесон также не допускал возможности участия Китая в войне как «явного безумия»³². Макартур даже заговорил о том, что боевые действия закончатся ко Дню благодарения[69], а к Рождеству все войска уже будут выведены из Кореи. Он отмахнулся от неоднократных предупреждений министра иностранных дел КНР Чжоу Эньлая, что китайцы вступят в войну, если Соединенные Штаты продолжат продвижение своих войск на север. Китайцы также негодовали из-за того, что США развернули целую кампанию за недопущение КНР в ООН, а также из-за решения США защищать Тайвань с помощью Седьмого флота. Mao хотел уже отправить войска в Корею, но мнения членов политбюро ЦК КПК разошлись. Сталин ободрил Мао Цзэдуна. Он заверил Mao, что СССР и КНР сильнее США, Англии и их западноевропейских союзников, особенно пока не успели перевооружиться Германия и Япония. Раньше Сталин говорил Ким Ир Сену, что начало военных действий – просто способ ответить на «нечестные, вероломные и высокомерные действия США в Европе, на Балканах и на Ближнем Востоке, а особенно на их решение создать НАТО»³³.

Генерал Дуглас Макартур в сентябре 1950 года во время внезапной высадки американского десанта в Инчхоне, которую Трумэн назвал «блестящим маневром».

Макартур преспокойно нарушил свое обещание использовать только корейские войска и приказал ВВС бомбить районы у китайской границы. Когда КНШ потребовал от него не сбрасывать бомбы в пределах 10 километров от границы, он ответил: «Трудно переоценить катастрофичность последствий как военных, так и психологических, которые последуют за вашими ограничениями»³⁴.

25 октября китайцы атаковали войска ООН в Унсане. 8 ноября КНШ телеграфировал Макартуру с предложением пересмотреть его задачи. Макартур ответил, что требование англичан, французов и многих американцев остановиться у 38-й параллели очень напоминает «недавний случай в Мюнхене». «Сдача хотя бы части Северной Кореи перед лицом агрессии китайских коммунистов, – возмутился он, – станет самым большим поражением свободного мира за последнее время»³⁵.

Трумэн и КНШ уступили требованиям Макартура. 24 ноября Макартур начал крупное наступление, которое, с его точки зрения, должно было положить конец войне. Но внезапно через реку Ялуцзян потекли сотни тысяч китайских солдат, вынудив войска США и их союзников начать поспешное отступление. Их поражение оказалось катастрофическим. Макартур мрачно объявил: «Мы столкнулись с совершенно новой войной»³⁶. Ачесон сообщил конгрессу, что США оказались на грани третьей мировой войны. Трумэн с ним согласился. «Похоже, что третья мировая война уже началась», – записал он в своем дневнике. Генерал Омар Брэдли назвал происшедшее «крупнейшей военной катастрофой в истории Соединенных Штатов»³⁷, а журнал Time — «худшим поражением, которое когда-либо терпели США»³⁸.

Китайский представитель в Совете Безопасности ООН[70] объявил о волне освободительных движений, прокатившейся по региону: «Несмотря на дикость и жестокость американских империалистических агрессоров, решительно сражающийся народ Японии, победно идущий вперед народ Вьетнама, героически сопротивляющийся народ Кореи, народ Филиппин, никогда не складывавший оружие, и все угнетенные страны и народы Востока, несомненно, сплотятся в тесном единстве… Они будут храбро сражаться, чтобы одержать окончательную победу в борьбе за национальную независимость»³⁹. Английское правительство одобрило скорейшее окончание войны, считая, по словам газеты Chicago Tribune, что она «велась в состоянии, близком к истерии, и с излишней расточительностью»⁴⁰. Но американские лидеры решили сначала опустошить Северную Корею.

В начале войны Макартур и другие отстаивали применение атомных бомб для поддержки боевых действий. «Я вижу здесь уникальные возможности для применения атомной бомбы – нанести блокирующий удар, который потребует полугода ремонтно-восстановительных работ. Бальзам на душу моих B-29», – восторгался он. Генерал Чарльз Болте подсчитал, что 10–20 атомных бомб из американского арсенала не стоит растрачивать впустую. В июле Трумэн послал бомбардировщики, способные нести ядерные бомбы, в Англию и на Гуам. Однако КНШ решил, что, учитывая скромные размеры большинства корейских городов, будет вполне достаточно обычной бомбардировки. Генералы также выразили обеспокоенность возможным советским возмездием и осуждением таких действий со стороны общественности. Но теперь, после вмешательства в конфликт китайцев, США оказались в отчаянной ситуации, а на китайской территории цели были куда более подходящими ⁴¹. Трумэн ошеломил журналистов в конце ноября 1950 года, объявив, что все варианты, открыто предполагающие применение атомного оружия, уже лежат у него на столе:

«Если агрессия в Корее окажется успешной, то можно ожидать, что она распространится по всей Азии и Европе и докатится до нашего полушария. В Корее мы сражаемся за нашу собственную национальную безопасность и выживание…
Вопрос. Включая атомную бомбу?
ПРЕЗИДЕНТ. Включая все оружие, которое у нас есть.
Вопрос. Это означает, что применение атомной бомбы активно обсуждается?
ПРЕЗИДЕНТ. Ее применение всегда активно обсуждается…
Вопрос. Означает ли это, мистер президент, применение против военных целей или гражданских…
ПРЕЗИДЕНТ. Это вопрос, ответ на который должны дать военные… Право отдать приказ о применении оружия принадлежит командующему на месте, как и всегда»⁴².

В тот день командующий ВВС на Дальнем Востоке генерал Джордж Стрейтмейер просил начальника штаба ВВС США генерала Хойта Ванденберга отправить на Дальний Восток группы бомбардировщиков, несущих атомное оружие. Лемей вызвался командовать ими. Мендел Риверс, член палаты представителей от Южной Каролины, заявил: «Если когда и наступало время для применения атомной бомбы, оно наступило именно сейчас»⁴³. Оуэн Брюстер, сенатор от штата Мэн, предложил применить ее против китайцев. Том Стид, конгрессмен от Оклахомы, предпочитал бомбить Кремль. Джозеф Брайсон, конгрессмен от Южной Каролины, хотел только удостовериться, что ее хоть на кого-то сбросили: «Пробил тот час, когда все известные виды вооружений, включая атомную бомбу, должны применяться без промедления»⁴⁴. Ллойд Бентсен от Техаса, будущий кандидат в вице-президенты от Демократической партии, советовал президенту «предложить командующему северокорейскими войсками в течение недели отступить… от 38-й параллели или использовать эту неделю для эвакуации гражданских лиц из особого списка северокорейских городов, которые будут подвергнуты атомному удару ВВС США»⁴⁵.

Гэллап обнаружил, что от 38 до 52 % американцев поддерживают применение атомных бомб, что кардинально отличалось от результатов прежних опросов. Делегаты в ООН предупредили, что жители Азии пришли бы «в ужас» от использования такого оружия⁴⁶. Клемент Эттли немедленно вылетел в Америку, чтобы сообщить Трумэну: европейцы разделяют ужас азиатов. Сразу после визита Эттли Трумэн сказал группе конгрессменов, что было бы неправильно наносить удар по ставленникам Москвы, в то время как настоящим преступником является Кремль, однако атомные бомбардировки СССР спровоцируют его на удар по Лондону, Берлину и Парижу.

9 декабря 1950 года Макартур попросил разрешения на применение атомных бомб по своему усмотрению. 24 декабря он представил список из 26 целей. Он также попросил позволить ему сбросить четыре бомбы на вторгшиеся войска противника и еще четыре – на «критические концентрации вражеской авиации». Он рассчитал, что, если сбросить от 30 до 50 атомных бомб «у самой Маньчжурии», это привело бы к образованию «радиоактивного пояса», который помог бы одержать победу в войне уже через 10 дней. Но это только краткосрочный эффект. Пояс протянулся бы «от Японского моря до Желтого». Поэтому, решил генерал, «в ближайшие 60 лет никто бы не вторгся в Корею с севера»⁴⁷.

В то время как Макартур рисовал картины атомного Армагеддона, другие оплакивали резкое падение международного престижа США, вызванное разгромом их войск в Корее. Корреспонденты New York Times в столицах Европы, Азии и Ближнего Востока сообщали о «потере веры в Соединенные Штаты». Во Франции «падение престижа Америки едва ли не катастрофическое». В Индии, где американский «престиж чрезвычайно пострадал», многие испытывали «тайную радость, видя, как азиаты наказывают жителей Запада»⁴⁸. Кое-кто даже усомнился в способности США воспрепятствовать советской оккупации Европы, учитывая, как плохо американские войска сражаются с Китаем.

Поскольку количество жертв с американской и южнокорейской стороны быстро возрастало, Макартур, сидя в Токио, начал слать в США сообщения, в которых пытался переложить вину за военное поражение на других и требовал тотальной войны против Китая. 10 марта 1951 года Макартур попросил предоставить ему «решающие атомные средства» в ответ на советскую поддержку с воздуха в Корее и Маньчжурии и сосредоточение китайских войск у границы с Кореей. «Финлеттер и Ловетт[71] предупреждены о возможности применения атомного оружия. Полагаю, все готово», – написал Ванденберг 14 марта⁴⁹. 24 марта 1951 года, зная, что Трумэн добивается прекращения огня, Макартур выступил по радио с собственным ультиматумом Китаю. Трумэн возмутился: «Я покажу этому сукину сыну, кто здесь главный», – но спустил дело на тормозах⁵⁰. Однако когда конгрессмен от Республиканской партии Джо Мартин прочитал на заседании палаты представителей письмо Макартура, где тот заявлял: «Если мы проиграем эту войну с коммунизмом в Азии, падение Европы станет неизбежным»⁵¹, – КНШ единогласно рекомендовал снять Макартура с должности командующего. И 11 апреля Белый дом объявил об отстранении его от должности.

Однако вовсе не страстное желание Макартура применить атомное оружие стало главной причиной такого решения. Всего лишь несколькими неделями ранее начальники штабов приказали нанести атомный удар по Маньчжурии, если китайцы отправят туда еще один крупный воинский контингент. 6 апреля Трумэн одобрил этот приказ и разрешил передачу девяти атомных бомб из-под контроля КАЭ военным на Гуаме и Окинаве ⁵².

Увольнение Макартура оказалось пагубным для Трумэна: теперь его поддерживали меньше 30 % американцев. «Редко случается, чтобы непопулярный человек увольнял популярного», – отметил журнал Time.

Лидеры республиканцев в обеих палатах конгресса встретились, чтобы обсудить возможность импичмента. Сенатор Уильям Дженнер обвинил правительство в измене: «Страна сегодня находится в руках клики, которой руководят советские агенты. Наш единственный выход – подвергнуть президента Трумэна импичменту»⁵³. Джозеф Маккарти тоже хотел сместить с должности «сукина сына» за то, что тот уволил Макартура, и заявил, что Трумэн, наверное, был пьян в тот момент, перебрав «американского виски и французского ликера». Он также обвинил Трумэна в подписании «смертного приговора всей западной цивилизации»⁵⁴.

Генерал Дуглас Макартур на стадионе «Солджер-филд» в Чикаго во время прощальной поездки по стране в 1951 году после его увольнения Трумэном.

Общественность поддержала Макартура. 7,5 миллиона человек устроили ему торжественную встречу в Нью-Йорке. Его приветствовали как героя в Вашингтоне, Бостоне, Сан-Франциско и Чикаго. Макартур эмоционально оправдывал свой принцип ведения войны, выступая на совместном заседании палат конгресса, и завершил свое выступление так:

«Говорят… что я милитарист. Это утверждение удивительно далеко от правды. Я знаю войну так, как ее знает мало кто из ныне живущих, и для меня нет ничего более отвратительного, чем война. Я долго отстаивал ее полный запрет, поскольку именно ее разрушительное влияние и на своих, и на врагов сделало ее бесполезной для урегулирования международных споров… Мир менялся много раз с того дня, как я принял присягу… в Вест-Пойнте, однако я все еще помню припев одной из популярных казарменных песенок, в котором говорилось, что старые солдаты не умирают, а просто исчезают. И, как и старый солдат из этой песенки, я заканчиваю свою военную карьеру и исчезаю – старый солдат, старавшийся выполнять свой долг, как указал ему Господь Бог. Прощайте»⁵⁵.

Его речь в конгрессе транслировалась по национальному радио в прямом эфире. «Мы увидели большую Божью искру в этом человеке и услышали глас Божий», – воскликнул конгрессмен от Миссури Дьюи Шорт⁵⁶. Трумэн, однако, упрекнул «чертовых глупцов-конгрессменов, расплакавшихся как бабы» над «какой-то ерундой»⁵⁷.

Упоминание Макартуром песенки «Старые солдаты не умирают» вызвало бешеный спрос на популярную музыку. Один из руководителей Remick Music Corporation, которой принадлежали авторские права на песню, сравнил реакцию американцев с «землетрясением» и заказал публикацию 50 тысяч экземпляров нот. Джин Отри сорвался со съемок очередной серии фильма, чтобы сделать новую запись песни для Columbia Records, которая продала 25 тысяч пластинок в первый же день. Компания Decca Records быстро выпустила две другие версии песни: одну – в исполнении Реда Фоули, другую – Херба Джеффриса. RCA Victor выпустила версию в исполнении Вона Монро. Capitol Records выпустила версию в исполнении Джимми Уэйкли. Бинг Кросби спел ее в прямом эфире радиопостановки. Записи, выпущенные Columbia и RCA, сметали с полок, едва они появлялись.

Слушания конгресса по вопросу увольнения Макартура и политике в Азии продолжались два месяца. Конгрессмены-демократы и высшие военные чины не оставили камня на камне от утверждений Макартура. Генерал Брэдли отклонил предложенную Макартуром войну с Китаем как «несправедливую войну, которая велась бы не в том месте, не в то время и не с тем врагом». После этого блеск Макартура быстро потускнел. Однако популярность Трумэна так и не восстановилась. Его поддержка среди избирателей упала до рекордно низких 22 %. Ачесон отметил, что война «нанесла американской внешней политике ущерб, который даже трудно оценить, и погубила правительство Трумэна»⁵⁸.

Американский самолет выпускает напалм над Северной Кореей. Хотя весной 1951 года уже начались мирные переговоры, американская воздушная война не стихала. В качестве средства поражения был выбран напалм. Почти все крупные города в Северной Корее были сожжены дотла.

Женщины и дети роются среди развалин в Сеуле. Во время войны погибло от 3 до 4 миллионов корейцев при общем количестве населения 30 миллионов; погибло также свыше миллиона китайцев и 37 тысяч американцев.

На смену Макартуру пришел генерал Мэтью Риджуэй, и в мае 1951 года он запросил 38 атомных бомб. Но в ту весну и лето благодаря Сталину США, Китай и обе Кореи начали переговоры, которые затянулись на два года. Американская воздушная война не стихала: США развязали кампанию с использованием зажигательных бомб – подобную той, которую они вели против Японии пятью годами ранее. Теперь в качестве средства поражения был выбран напалм. Репортер New York Times Джордж Баррет описал эффект использования напалма при бомбардировке деревни с населением в 200 человек к северу от Аньяна, назвав ее «жуткой данью тотальной современной войне»:

«Жители в деревне и на полях погибли, захваченные врасплох, и остались в тех позах, в которых их настиг напалм: мужчина, садившийся на велосипед; 50 девочек и мальчиков, игравших в сиротском приюте; домохозяйка, странным образом не обгоревшая, державшая в руках лист, вырванный из каталога “Сирс энд Робак”, отмеченный карандашом на заказе № 3811294 – 2 доллара 98 центов за потрясающую пижаму кораллового цвета»[72]⁵⁹.

Почти все крупные города в Северной Корее были сожжены дотла. Оставшиеся в живых искали убежища в подвалах. Гражданам Южной Кореи приходилось не многим лучше. Ежегодник английских вооруженных сил сообщал в 1951 году: «Война велась без оглядки на самих жителей Южной Кореи, а их несчастную страну считали просто полем сражений, а не страной, которую нужно освободить. Как следствие, борьба оказалась безжалостной, и не будет преувеличением сказать, что Южной Кореи как страны больше не существует. Ее города разрушены, значительная часть средств к существованию уничтожена, а народ превратился в угрюмую массу, которая целиком зависит от благотворительности. Граждан Южной Кореи, к сожалению, считали просто “узкоглазыми”, как и их братьев к северу от 38-й параллели»⁶⁰. Оценки потерь значительно расходятся, но 3 или 4 миллиона корейцев погибли при общем населении в 30 миллионов; погибло также свыше миллиона китайцев и 37 тысяч американцев.

К февралю 1951 года только 39 % американцев все еще поддерживали войну. Ситуация оказалась патовой. Американцы начали спрашивать себя: почему их сильные, современные войска не сумели победить плохо оснащенную армию корейских и китайских крестьян?

Лемей возразил против ограничений, наложенных на вооруженные силы США, и напомнил, что, когда война началась, «мы, так сказать, подсунули записку под дверь Пентагона и сказали: “Слушайте, давайте двинемся туда… и сожжем дотла пять самых больших городов Северной Кореи – они не очень большие, – это должно положить конец войне”. Ну, в ответ человек пять-шесть крикнули: “Вы же убьете много гражданских!” и “Это слишком ужасно”. Но за три года без малого… мы сожгли дотла все города в Северной Корее – и Южной тоже… Что ж, в расчете на три года это приемлемо, но убить немного людей, чтобы этого не допустить, – нет, многие даже подумать о таком не в силах»⁶¹.

Корея была только примером быстро ухудшающейся ситуации в Азии. США решили усилить поддержку французов в Индокитае и выделили 10 миллионов долларов французской марионетке – императору Бао Даю. Неприятности назревали и на Филиппинах, где поддерживаемый США президент Мануэль Рохас и его преемник Эльпидио Кирино пытались подавить восстание крестьянской Народной армии. Во время войны Рохас сотрудничал с японцами, а потом переметнулся на сторону крупных землевладельцев и католической церкви. США усилили филиппинскую армию и развернули успешную кампанию по подавлению восстания. Во главе американцев стоял майор Эдвард Лэнсдейл. Операции проводились при поддержке американских ВВС. Лэнсдейл – колоритный руководитель отдела рекламы, служивший в Управлении стратегических служб и ЦРУ и увековеченный в двух известных романах[73], – позднее возглавил аналогичные операции по подавлению восстаний во Вьетнаме и на Кубе, но с намного меньшим успехом. И даже на Филиппинах основная заслуга в ослаблении Народной армии принадлежала не Лэнсдейлу, а филиппинскому президенту Рамону Магсайсаю, который провел земельную реформу и пригласил Народную армию вернуться в легальную политику.

Корейская война проложила дорогу резкой милитаризации американского общества. Трумэн одобрил директиву СНБ-68, и ассигнования на оборону на 1951 финансовый год выросли почти вчетверо: с 13,5 миллиарда долларов до 48,2 миллиарда. В течение полугода после начала войны в Корее американские военные расходы взлетели до 54 миллиардов долларов, обеспечив колоссальный всплеск разработок в космическом и оборонном секторах экономики по всей стране, особенно в Калифорнии. В графстве Лос-Анджелес в производстве самолетов и вертолетов было задействовано 160 тысяч человек, а в оборонном и космическом секторах трудилось 55 % населения. В Сан-Диего оборонный сектор составлял почти 80 % всего производства⁶². НАТО была реорганизована в полноценную военную структуру, Верховным главнокомандующим которой был американец, а в ряде стран Европы разместились на базах американские войска.

Американские решения перевооружить Германию и подписать мирный договор с Японией, независимо от советского участия, еще больше усилили вражду между США и СССР. Недавно назначенный американский посол в Москве Джордж Кеннан беспокоился: «Мы сами… сверхмилитаризацией своей политики и своими заявлениями… укрепили веру Москвы в то, что в конце концов действительно стремимся к войне»⁶³.

Учитывая излишнюю милитаризацию американской жизни, совершенно логично, что один из высокопоставленных военных баллотировался на пост президента. На президентских выборах 1952 года губернатор Иллинойса и кандидат на пост президента от Демократической партии Эдлай Стивенсон с треском проиграл генералу Дуайту Эйзенхауэру. В качестве кандидата на должность вице-президента Эйзенхауэр выбрал антикоммуниста, сенатора от Калифорнии Ричарда Никсона, не чуравшегося грязной работы. Во время избирательной кампании Никсон выполнял такую работу за Эйзенхауэра, осуждая «миротворца Эдлая» за примиренческую позицию по отношению к коммунистам и утверждая, что тот «получил ученую степень по сдерживанию коммунизма в колледже трусости, возглавляемом Дином Ачесоном»⁶⁴. Сенатор Джозеф Маккарти скопировал его политику и называл кандидата от демократов «Элджером»⁶⁵, намекая на Элджера Хисса[74]. Маккарти испытывал личную неприязнь к генералу Джорджу Маршаллу, которого он обвинял в «потере» Китая во время пребывания на должности госсекретаря в правительстве Трумэна. Во время предвыборной поездки в штат Висконсин, родной штат Маккарти, Эйзенхауэр собирался броситься на защиту своего друга и наставника от таких грубых нападок, но в конце концов отказался от конфронтации с таким антикоммунистом и демагогом, малодушно выбросив из своей речи абзац в защиту Маршалла. Он, очевидно, знал, что целых 185 человек из 221 конгрессмена-республиканца просили назначить их в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности при палате представителей США⁶⁶.

Кампания Эйзенхауэра, яростно обличавшая продажность демократов, снизила темпы до минимума в сентябре, когда ее пошатнули известия о том, что бизнесмены-консерваторы тайно пожертвовали Никсону 18 тысяч долларов. Советники Эйзенхауэра поддержали мнение простых американцев и потребовали выгнать Никсона из партии. В последней отчаянной попытке спасти свое политическое будущее Никсон выступил со своей знаменитой «речью о Чекерсе» перед 55 миллионами телезрителей[75].

Эта ставка на сентиментальность простых американцев спасла Никсона. Но Эйзенхауэр еще немного помучил Никсона неизвестностью и сказал, что ждет его в Западной Вирджинии. Никсон составил прошение об отставке и рявкнул помощнику: «Чего еще ему от меня надо? Я не намерен ползти к нему на карачках». На следующий день Эйзенхауэр встретил его в аэропорту и сказал: «А ты молодчина, Дик»⁶⁷. У Никсона сдали нервы, и он расплакался.

Эйзенхауэр с легкостью победил на выборах, получив поддержку в 39 штатах. В январе 1953 года, когда он вступил на пост, отношения между СССР и США были чрезвычайно напряженными. Эйзенхауэр и Джон Фостер Даллес, его новый госсекретарь, во время избирательной кампании не предпринимали ничего, что бы понизило градус в этих отношениях, а наоборот – подливали масло в огонь антисоветизма, призывая перейти от проводившейся демократами политики «сдерживания коммунизма» к «освобождению», на котором настаивали республиканцы.

Но Эйзенхауэр не всегда был таким ярым антикоммунистом. Так, в 1942 году он требовал открытия второго фронта, а позже находился в дружеских отношениях с советским маршалом Г. К. Жуковым. После войны он все еще не сомневался, что советско-американская дружба продлится. Сталин, относившийся к нему с большим уважением, сказал послу США Авереллу Гарриману: «Генерал Эйзенхауэр – великий человек не только из-за своих военных свершений, но и благодаря своему гуманному, дружелюбному, доброму и откровенному характеру»[76]⁶⁸. Эйзенхауэр посетил Москву в августе 1945 года, и советские люди принимали его как героя. Сталин оказал ему особую честь: генерал стал первым иностранцем, наблюдавшим за парадом на Красной площади с трибуны Мавзолея Ленина. Позднее, уходя в отставку с должности начальника штаба сухопутных войск, он в своей прощальной речи признал ошибочным непродуманную подмену понятия национальной безопасности военной силой:

«Национальная безопасность не означает милитаризма или чего-то подобного. Безопасность нельзя измерить накопленными боеприпасами, численностью личного состава вооруженных сил или монополией на непобедимое оружие. Таких подходов придерживались Германия и Япония, и, проверенные войной, они оказались ложными. Даже в мирное время показатель физической силы ненадежен, поскольку оружие устаревает и становится непригодным; обширные армии распадаются, высасывая силу питающих их стран; монополия на оружие длится недолго»⁶⁹.

За время пребывания у власти Эйзенхауэру не раз представится возможность отказаться от холодной войны и гонки вооружений. Возглавляя самое могущественное государство в мире в течение, вероятно, самого длительного периода международной напряженности в истории, он мог бы сделать смелый шаг, способный перевести мир на другие рельсы. Сигналы из Москвы намекали, что Кремль, возможно, уже готов изменить курс. Но из-за идеологии, политических расчетов, острой необходимости в милитаризованном государстве, а также из-за отсутствия воображения он неоднократно оказывался не в состоянии воспользоваться появившейся возможностью. И хотя он заслуживает уважения за то, что смог избежать войны с Советским Союзом в то время, когда она казалась весьма вероятной, после его ухода мир оказался в куда большей опасности, чем когда он только занял свой пост.

Эйзенхауэру не пришлось долго ждать исключительной возможности полностью изменить курс холодной войны. 5 марта 1953 года, через какой-нибудь месяц после его вступления в должность, умер И. В. Сталин. Кое-кто из приближенных советников Эйзенхауэра убеждал его использовать смятение в Москве в своих интересах и «напугать врага до потери сознания». СНБ призвал «к психологической эксплуатации этого события», а Ч. Д. Джексон, советник Эйзенхауэра по психологической войне, предложил «общее военно-политическое наступление»⁷⁰. Но новые советские руководители быстро сориентировались и постарались ослабить напряжение в отношениях с Соединенными Штатами, дав указание Китаю и Северной Корее пойти на компромисс по соглашению о перемирии. 15 марта Г. М. Маленков публично заявил: «Нет ни одного спорного или нерешенного вопроса, который нельзя было бы урегулировать мирным путем»⁷¹. Новый директор ЦРУ Аллен Даллес сообщил, что советские лидеры серьезно желают «уменьшить опасность глобальной войны»⁷². Они даже сделали предварительные шаги к либерализации в самом СССР. Черчилль, снова избранный в 1951 году на пост премьер-министра Великобритании, начал опасаться ядерной угрозы. Он убеждал Вашингтон не упустить эту беспрецедентную возможность покончить с холодной войной. Он настаивал на встрече с советским руководством на высшем уровне⁷³. Эйзенхауэр молчал целых полтора месяца, пока его советники готовили ответ. Наконец он прервал затянувшееся молчание и сделал одно из самых четких заявлений, когда-либо сделанных американским президентом, о потерях, которые страна несет из-за холодной войны:

«Каждая изготовленная пушка, каждый вошедший в строй военный корабль, каждая запущенная ракета в конечном итоге означают ограбление тех, кто голоден и не накормлен досыта, кто мерзнет и не имеет одежды. Этот мир… растрачивает силы наших рабочих, способности наших ученых и надежды наших детей. Современный тяжелый бомбардировщик стоит не меньше, чем… новые школы в 30 городах, или две электростанции, каждая из которых будет обеспечивать энергией город с населением 60 тысяч человек, или две прекрасно оборудованные больницы. Это 80 километров бетонного покрытия для наших дорог. За один истребитель мы платим цену, равную стоимости полумиллиона бушелей пшеницы. За один эсминец мы расплачиваемся тем, что не можем построить новые дома, в которых могли бы жить более 8 тысяч человек… Это не тот образ жизни… Под нависшими облаками угрозы войны проступает железный крест, на котором распято человечество»[77]⁷⁴.

Эйзенхауэр в совершенно неожиданной манере призвал к миру, разоружению и развитию стран третьего мира. Но при этом он остался верен своим основным убеждениям, остался консервативным рыцарем холодной войны, обвиняя в охватившей весь мир тревоге Советский Союз.

New York Times назвала его речь «великолепной и очень трогательной»⁷⁵. Washington Post выразила надежду, что он намекнул на неприятие «провокационных заявлений Трумэна», «воинственных жестов», «милитаризации политики» и «помощи… любому, кто станет противником коммунистов». Эйзенхауэру, как считала Post, необходимо еще отказаться от «теории, будто щелчок кнута в Москве вызывает автоматическое повиновение и в отдаленных уголках стран-сателлитов, по всему красному Китаю и во всей зараженной коммунизмом Азии»⁷⁶.

В СССР его речь издали массовым тиражом и предложили свои меры, внушающие оптимизм. Но оптимизм оказался недолгим. Два дня спустя Даллес отмахнулся от «мирного наступления» Маленкова, назвав его «мирной обороной», к которой вынуждает русских мощь США. Он обвинил коммунистов в «планировании бесконечных заговоров с целью разложить изнутри и свергнуть все по-настоящему свободные правительства в мире»⁷⁷.

Озадаченные Советы невольно задумались, кто же представляет американское правительство – Эйзенхауэр или Даллес. Они рукоплескали Эйзенхауэру за то, что он так подробно перечислил расходы американского милитаризма, но упрекнули за то, что он не учел астрономическую стоимость накопления обширного ядерного арсенала и строительства сотен военных баз по всему миру.

Шаги, сделанные с целью прекращения войны в Корее, тоже вовсе не предвещали непременного потепления в отношениях. Несмотря на продвижение процесса переговоров, Эйзенхауэр пригрозил расширить войну и подумывал о применении тактического атомного оружия, которое США впервые испытали в январе. На февральском заседании СНБ президент назвал район города Кэсон в Северной Корее хорошим местом для применения нового оружия. В мае, когда начальник штаба сухопутных войск генерал Лоутон Коллинз сказал, что «очень скептически относится к значимости тактического применения атомного оружия в Корее», Эйзенхауэр хладнокровно возразил: «Применение атомного оружия в Корее может оказаться в пересчете на доллары дешевле, чем дальнейшее применение обычного оружия»⁷⁸. В том же месяце КНШ рекомендовал, а СНБ одобрил нанесение атомных ударов по Китаю. Эйзенхауэр и Даллес позаботились о том, чтобы коммунистические лидеры узнали об этих угрозах.

США начали также бомбить дамбы под Пхеньяном, вызывая огромные наводнения и уничтожая урожай риса. В 1945 году Нюрнбергский трибунал осудил подобные действия нацистов в Голландии, назвав их военным преступлением. Наконец в июне стороны подписали соглашение, в котором урегулировали вопрос о военнопленных, и договорились о проведении демаркационной линии на время перемирия, однако бои разгорелись с новой силой, и количество жертв с обеих сторон неимоверно возросло. Боевой дух войск ООН резко упал. Участились случаи дезертирства. Количество самострелов приняло размеры эпидемии. 27 июля 1953 года перемирие было наконец подписано Северной Кореей, Китаем и США – через два года и 17 дней после начала переговоров. Южная Корея не подписала это соглашение до сих пор. В августе Эйзенхауэр снова увеличил напряженность, приказав Лемею отправить на авиабазу Кадена на Окинаве 20 бомбардировщиков B-36 с ядерным оружием в рамках операции «Большая дубинка». На прибытие бомбардировщиков Лемей пригласил прессу.

За время своего президентства Эйзенхауэр неоднократно применял атомную бомбу в том смысле, какой придал этому Дэниел Эллсберг, сказавший, что, если человек держит пистолет у чьего-нибудь виска, он применяет оружие, даже если не спускает курок. Среди тех, кто твердо усвоил: ядерная угроза может так напугать врага, что тот капитулирует, – был и Ричард Никсон. В 1968 году Никсон так объяснил Бобу Холдеману свою стратегию в отношении Северного Вьетнама: «Я называю это теорией психопата, Боб. Я хочу, чтобы северовьетнамцы считали, что я дошел до точки, когда мог бы сделать все что угодно, лишь бы прекратить войну. Мы просто намекнем им: “Ради бога, вы же знаете, Никсон помешан на коммунистах. Мы не сможем сдержать его, когда он разозлится – а ведь у него палец на ядерной кнопке”, – и через два дня сам Хо Ши Мин примчится в Париж, умоляя о мире».

Холдеман объяснил, что Никсон «усматривал параллель с действиями президента Эйзенхауэра… Когда Эйзенхауэр пришел в Белый дом, корейская война зашла в тупик… Он тайно сообщил китайцам, что намерен сбросить ядерные бомбы… Через несколько недель китайцы призвали к перемирию, и корейская война закончилась».

«Это сработало, – настаивал Никсон. – Именно бомба все сделала». Он утверждал, что Эйзенхауэр научил его ценить непредсказуемость. «Если противник чувствует, что ты непредсказуем, даже безрассуден, – писал он, – он не рискнет слишком сильно на тебя давить. Шансы на то, что он спасует, резко возрастают, и непредсказуемый президент получает лишний козырь»⁷⁹. Эйзенхауэр, разумеется, «психопатом» не был, но ему было все равно, как станет подражать его действиям человек вроде Никсона.

У корейской войны были свои победители и побежденные. Сомнительные режимы Ли Сын Мана и Чан Кайши выжили. Япония извлекла из войны прибыль. Китай поднялся против американцев и выстоял, его престиж на мировой арене возрос, чего нельзя сказать о Советском Союзе, и это ускорило раскол в китайско-советских отношениях. А Черчилль очень четко выразил настоящее значение войны для США: «Корея сейчас не играет уже никакой роли. Я об этой чертовой стране впервые услышал, когда мне уже исполнилось 74 года. Ее значимость состоит в том, что она привела к перевооружению Америки»⁸⁰.

Среди жертв войны следует назвать также Юлиуса и Этель Розенберг, обвиненных в ядерном шпионаже. Вынеся очень спорное решение об их виновности и приговорив их к смерти, судья заявил: «Ваши действия уже привели к коммунистической агрессии в Корее, в результате чего погибли более 50 тысяч американцев»⁸¹.

От войны пострадал, хоть и по-иному, и Генри Уоллес. Ряды Прогрессивной партии резко сократились после разгромного поражения на выборах 1948 года, и партия в значительной степени оказалась в руках коммунистов – а они по большей части слепо верили Советскому Союзу. Уоллес видел достаточно преступлений сталинизма, чтобы понять, насколько он отвратителен. В конце февраля 1950 года он сказал делегатам съезда Прогрессивной партии: «США и Россия выделяются сегодня на фоне остального мира, как два крупных хищника. Каждый в собственных глазах исповедует высокие моральные принципы, но в глазах других стран – руководствуется силой, и одной только силой».

Северокорейское вторжение в Южную Корею оказалось для Уоллеса последней каплей. Когда лидеры Прогрессивной партии выступили против действий ООН, он выпустил собственное «заявление совести». Настаивая на том, что Советы могли бы не допустить северокорейского вторжения, если бы только захотели, и все еще могут его остановить, он объявил: «Я не одобряю действий США и России в прошлом, но, когда моя страна находится в состоянии войны и ООН официально санкционирует эту войну, я стою на стороне моей страны и ООН». Однако он призвал лидеров США порвать с недавним политическим курсом, о котором он продолжал сожалеть: «США потерпят поражение в Азии, если будут поддерживать феодальные режимы, основанные на чрезмерных тратах толстосумов и помещиков. Россия применяет куда более грозную силу, чем атомная бомба, когда помогает людям освободиться из-под ярма давних угнетателей. Но наша страна обладает еще более грозной силой, если сумеет применить ее на благо народа». Три недели спустя он ушел из Прогрессивной партии. После долгих лет борьбы, которую он зачастую вел в одиночку и храбро, против превосходящего противника упрямый мечтатель наконец понял: с него довольно. Предательства Сталина вкупе с растущим влиянием сторонников холодной войны внутри страны высосали из него все силы, необходимые для дальнейшей борьбы. Он удалился на ферму на севере штата Нью-Йорк и провел оставшиеся годы жизни в заботах о зерне и курах – тогда они кормили большую часть мира.

Кое-кто опасался, что последней жертвой войны станет американское мужество. В одном послевоенном исследовании говорилось, что 70 % американских военнопленных «сломались» и стали сотрудничать с противником. Некоторые объясняли данное явление промыванием мозгов, устраиваемым коммунистами. Другие указывали на нечто, вызывающее куда более серьезную тревогу. Один военврач, совершавший регулярные поездки в лагеря и лечивший американских военнопленных, сообщил следующее: «Сильные регулярно отбирали пищу у слабых… Многие были больны, но им никто не помогал, о них не заботились: их игнорировали, и это в лучшем случае… Зимними ночами беспомощных больных дизентерией их же товарищи выкатывали из хижин и оставляли умирать от холода». Количество умерших потрясает: 38 % пленных американцев. Большинство уходили в себя и не старались найти пищу или содержать себя в чистоте. Доктор приписывал такое поведение «какой-то новой ошибке в воспитании детей и молодежи мужского пола – невиданной ранее мягкости»⁸².

Если американские мужчины и становились слабыми, то развитие американской техники это компенсировало. Всего лишь за три дня до выборов Эйзенхауэра США провели испытание опытного образца первой водородной бомбы на острове Элугелаб атолла Эниветок (Маршалловы острова). Остров пылал в течение шести часов (над ним при этом висел атомный гриб поперечником в полторы сотни километров), а затем исчез. Взрыв мощностью более 10 мегатонн превзошел все ожидания. Один моряк вспоминал: «Можно было поклясться, что огнем охвачен весь мир»⁸³. Физик Гарольд Агню находился на борту судна на расстоянии 40 километров от острова. Он так описывает свои впечатления: «Чего я никогда не забуду, это жара. Не сам взрыв… жар все усиливался и усиливался. И это было по-настоящему страшно»⁸⁴. В своей инаугурационной речи Эйзенхауэр признал новую реальность. «Наука, – предупредил он, – кажется, готова даровать нам… власть стереть род людской с нашей планеты»⁸⁵. Однако проводимый им в следующие восемь лет политический курс катастрофически приблизил нас к претворению этой угрозы в реальность. Создалось впечатление, что блестящее эссе о безумии американских лидеров, написанное Льюисом Мамфордом в 1946 году[78], создавалось с учетом будущего поведения Эйзенхауэра.

Как и антикоммунизм, «ядерное мышление» Эйзенхауэра появилось в его жизни не сразу. Он выступал против атомной бомбардировки Японии и по военным, и по моральным причинам. Когда Эйзенхауэр узнал о событиях в Хиросиме, он находился в Москве. Журналистам он сказал: «Пока атомную бомбу не применили… я был уверен, что нам удастся сохранить мир с Россией. А теперь я не знаю. Я надеялся, что бомба не будет фигурировать в этой войне. До сих пор я бы сказал, что мы втроем: Англия… Америка… и Россия… – возможно, гарантируем миру мир на долгое время. Но теперь я не знаю. Люди напуганы и совершенно обескуражены. Всех снова охватила неуверенность»⁸⁶.

После войны он поддерживал попытки введения международного контроля, поскольку хотел, чтобы атомные бомбы передали ООН и уничтожили. Он постоянно высказывался в поддержку гражданского, а не военного контроля над бомбой. И продолжал ставить вопрос о моральности применения такого оружия. В 1947 году он сказал на официальном завтраке: «Я осуждаю безнравственные, а иногда и злорадные разговоры о степени безопасности, которую дает оружие, способное уничтожить миллионы людей в один миг»⁸⁷.

Как отмечает Дэвид Розенберг: «Дуайт Эйзенхауэр вступил на пост президента в январе 1953 года, обладая куда большим знанием о ядерном оружии, чем любой президент до него или после». Как начальник штаба армии, временный председатель КНШ и Верховный главнокомандующий НАТО, он был непосредственно связан с ранней стадией планирования ядерной войны. За долгие годы его отвращение к ядерному оружию значительно уменьшилось, но не исчезло совсем. В марте 1953 года он посоветовал членам кабинета не думать о бомбе как о «дешевом способе разрешения противоречий». Он напомнил министрам: «Для любого западноевропейца слабым утешением будут уверения, что после захвата его страны, когда он будет тихонько отдавать концы, кто-то еще живой сбросит бомбу на Кремль»[79]⁸⁸.

Эйзенхауэр был преисполнен решимости помочь США занять позицию лидера в гонке ядерных вооружений. Летом 1953 года ЦРУ сообщило обнадеживающую информацию: нет никаких признаков того, что Советский Союз работает над созданием водородной бомбы. 12 августа 1953 года, к большому огорчению ЦРУ, Советы взорвали что-то – предположительно водородную бомбу мощностью в 400 килотонн – в Казахстане. Хотя советская бомба значительно уступала американской в мощности, она не только была готова к боевому применению – она была «сухой», то есть не нуждалась в охлаждении. Журнал Bulletin of the Atomic Scientists передвинул стрелки часов Судного дня на без двух минут полночь. С момента испытаний СССР атомной бомбы в 1949 году стрелки стояли на без трех минут двенадцать⁸⁹. Советы догоняли американцев ошеломляющими темпами.

New York Times «утешалась» тем, что США все еще удерживают лидерство в производстве атомных и водородных бомб, но призналась, что «со временем эти преимущества непременно ослабнут». Times также отметила: даже госсекретарь Даллес заявил, что «основная задача теперь состоит в том, чтобы спасти человеческий род от исчезновения»⁹⁰.

В свое время именно Даллес и его родственники помогли создать американскую империю. Дедушка Джона Фостера Даллеса со стороны матери, Джон У. Фостер, и его дядя Роберт Лансинг занимали пост госсекретаря. Джон У. Фостер терпеливо наставлял своего старшего внука на протяжении всех его детских лет, прививая стойкую веру в глобальную роль США. Дед со стороны отца и сам отец были пресвитерианскими пасторами – дед служил миссионером в Индии. Младший брат Аллен стал директором ЦРУ. Когда их дядя Лансинг был госсекретарем в правительстве Вильсона (во время и после Первой мировой войны), старший из братьев занял должность секретаря-казначея нового Русского бюро при правительстве США, чьей основной функцией была помощь антибольшевистским силам, старавшимся подавить русскую революцию. Финансист Бернард Барух, старый друг семьи, взял молодого юриста в качестве юрисконсульта американской делегации в Комиссии по репарациям на переговорах в Версале. По возвращении Даллес продолжил адвокатскую практику в фирме Sullivan and Cromwell, следя за состоянием счетов некоторых столпов появляющейся империи: J. P. Morgan & Company, Brown Brothers Harriman, Dillon, Read, Goldman Sachs, United Fruit Company, International Nickel Company, United Railways of Central America и Overseas Securities Corporation⁹¹.

Хотя утверждения журналистов о беззастенчивой симпатии Даллеса к Гитлеру в первые годы нацистской диктатуры проверить трудно, не вызывает сомнений то, что Даллес каким-то образом был связан с германской экономикой. В межвоенный период он активно участвовал в широкомасштабной картелизации: это давало возможность стабилизировать неустойчивую американскую экономику, снизить конкуренцию и гарантировать прибыль. Даллес постоянно сотрудничал с Farben через никелевые тресты и химические картели. Несмотря на то что позднее он решительно опровергал свое участие в каких-либо деловых операциях с нацистским режимом, известно, что он посещал Берлин в 1934, 1935, 1936, 1937 и 1939 годах⁹². Определяя степень участия Даллеса, Стивен Кинзер – лауреат ряда премий, корреспондент New York Times и Boston Globe за рубежом – цитирует «исчерпывающее исследование» Нэнси Лисагор и Фрэнка Липсиуса из юридической фирмы Sullivan and Cromwell: «Фирма “процветала благодаря картелям и сговору с новым нацистским режимом”, и большую часть 1934 года Даллес “публично поддерживал Гитлера”, шокируя партнеров “тем, что может с такой легкостью попирать закон и международные соглашения, оправдывая нацистские репрессии”»⁹³.

Даллес никогда не изменял своему долгу поддерживать гегемонию США и защищать американские деловые круги, как не изменил и ненависти к коммунизму. Несмотря на свой внешний вид, твердый, иногда воинственный госсекретарь и приветливый президент практически не отличались во взглядах на актуальные политические проблемы. Эйзенхауэр понимал: даже если поднять ставку подоходного налога для самых богатых американцев до 90 % или выше, это все равно не поможет наполнить раздутый военный бюджет страны, и в результате США станут банкротом. Он переживал, что «наша страна может задохнуться под бременем колоссальных военных расходов»⁹⁴. Он решил обуздать неимоверно разросшиеся расходы на оборону и положиться на ядерное оружие, поскольку оно обходилось дешевле, чем содержание большой постоянной армии. В конце октября 1953 года президент одобрил новые Основные принципы обеспечения национальной безопасности – СНБ-162/2, – ядро его «Нового облика» оборонной политики, где говорилось следующее: «В случае начала военных действий США будут считать ядерное оружие таким же доступным для применения, как и любые другие боеприпасы»⁹⁵. Основываясь на предположении, что любая война с СССР быстро разовьется в полномасштабную ядерную войну, «Новый облик» преуменьшал возможности обычных средств ведения войны и полагался на массивное ядерное возмездие с помощью сильной стратегической авиации. Таким образом, экономия, полученная от уменьшения размера армии, сходила на нет, в значительной степени из-за увеличения расходов на ВВС и ВМС. В итоге Эйзенхауэр сократил ассигнования на оборону, выделенные на 1954 год Трумэном, с 41,3 миллиарда долларов до 36 миллиардов.

Эйзенхауэра очень огорчало то, что ни американская общественность, ни союзники-англичане не смотрели с таким оптимизмом на применение ядерного оружия, как они с Даллесом. И тогда он постарался стереть границы между обычным и ядерным оружием. Согласно протоколу дебатов в СНБ в конце марта 1953 года по поводу применения ядерного оружия в Корее, «президент и госсекретарь Даллес единодушны в том, что так или иначе табу на применение атомного оружия должно быть снято»⁹⁶.

Даллес убеждал сломать «ложное различие» между обычным и ядерным оружием, которое он приписывал советской пропаганде⁹⁷. Председатель КНШ адмирал Артур Рэдфорд в мае 1954 года объяснил слушателям Военно-морского колледжа, что «атомные вооруженные силы – теперь наши основные силы… действиям на суше, море и в воздухе отводится второстепенная роль… в следующей большой войне будет применяться ядерное оружие, основанное на расщеплении и синтезе атома»⁹⁸.

Во время встречи на Бермудских островах с премьер-министрами Англии и Франции – Черчиллем и Жозефом Ланьелем – в декабре 1953 года Эйзенхауэр искал поддержки союзников в применении атомных бомб, если в Корее снова начнутся вооруженные действия. Черчилль отправил к Эйзенхауэру своего личного секретаря Джока Колвилла, чтобы выразить свои опасения. Ответ Эйзенхауэра озадачил Колвилла: «В то время как Уинстон считал атомную бомбу чем-то совершенно новым и ужасным, Айк считал ее просто очередным усовершенствованием оружия. Он предполагал, что нет никакой разницы между “обычным” оружием и атомным: любое оружие в положенный срок становится обычным»⁹⁹. Позднее Колвилл писал: «Я не мог поверить своим ушам». Эйзенхауэр также сказал Энтони Идену, что «развитие атомного оружия меньших размеров и применение атомной артиллерии стирают всякие различия [между атомным и обычным оружием]»¹⁰⁰.

В 1955 году Эйзенхауэр так ответил на вопрос журналиста о применении тактического атомного оружия: «Да, конечно, его можно применять. В любом сражении, где атомные бомбы можно применить исключительно по отношению к военным объектам и исключительно в военных целях – я не вижу причины, почему их нельзя применять точно так же, как пули или еще что-нибудь»¹⁰¹.

Буквально на следующий день позицию президента поддержал Никсон: «Тактическое атомное оружие стало обычным видом вооружений и будет применяться против любой агрессивной силы»¹⁰². Несколько недель спустя президент сказал в конгрессе, что «самые разнообразные виды» тактического атомного оружия «сегодня получили статус обычных в арсеналах наших вооруженных сил»¹⁰³.

Эйзенхауэр подготовился к применению нового оружия, передав контроль над атомным запасом от КАЭ вооруженным силам. Трумэн перевез девять бомб на Гуам еще в 1951 году, но настаивал на сохранении гражданского контроля над всеми остальными. Предыдущий президент признался: он не хочет, чтобы «какой-нибудь лихой подполковник решал, когда именно наступит нужный момент для бомбардировки»¹⁰⁴. Эйзенхауэр таких терзаний не испытывал. В июне 1953 года он начал передавать атомные бомбы Министерству обороны, чтобы увеличить боевую готовность и защитить страну от внезапного нападения Советов. В декабре 1954-го приказал разместить за рубежом 42 % атомных бомб и 36 % – водородных, причем многие бомбы оказались в угрожающей близости от СССР. К 1959 году военные держали в своих руках уже более 80 % американского ядерного оружия.

Европейские союзники испугались, что США начнут ядерную войну, и стали давить на Эйзенхауэра, требуя снизить уровень международной напряженности. Он ответил им 8 декабря 1953 года, загипнотизировав 3500 делегатов в ООН своей речью «Атом для мира». Он объявил, что США будут «стараться сердцем и душой найти тот путь, на котором удивительная изобретательность человека не приведет к его гибели, а благословит его на жизнь», неся выгоду от использования мирной ядерной энергии своей стране и зарубежным странам¹⁰⁵.

Американские СМИ встретили речь президента с восторгом. Военный корреспондент New York Times Хэнсон Болдуин написал, что «красноречивое» и «трогательное выступление Эйзенхауэра в поддержку мира… представляет собой серьезную попытку остановить гонку атомных вооружений». Однако Болдуин выразил сожаление, что вероятность успеха остается низкой, поскольку «само существование СССР построено на мировой борьбе и абсолютном мировом господстве»¹⁰⁶.

Эйзенхауэру так отчаянно хотелось выставить атом в выгодном свете, что он игнорировал многочисленные предупреждения об опасности распространения атомного оружия. Единственный физик-ядерщик в КАЭ Генри Смит отверг программу «Атом ради мира» как «абсолютно бесчестное предложение», не учитывающее риска распространения и преувеличившее перспективы атомной энергии»¹⁰⁷. Многие полностью согласились с его инакомыслием.

Опасность распространения атомной энергии особенно беспокоила советских руководителей. Пять крупнейших ученых, включая физика-ядерщика И. В. Курчатова, заявили: «Развитие промышленного использования атомной энергии само по себе не только не исключает, но прямо ведет к увеличению военного атомного потенциала»[80]. Министр иностранных дел Молотов повторил эту мысль на встречах с Даллесом, а также в ноте, где отметил, что «любое использование атомной энергии в мирных целях можно применить для увеличения производства атомного оружия». Когда на встрече 1 мая Молотов снова поднял вопрос о риске распространения атомной энергии, Даллес не мог понять, о чем конкретно идет речь, и ответил, что он «поищет ученого, который бы объяснил ему все как можно лучше»¹⁰⁸.

Если обращение Эйзенхауэра к ООН возродило надежды на ослабление международной напряженности, то речь Даллеса 12 января, обращенная к Совету по международным отношениям, разбила их. Он предупредил, что местная непосредственная оборона от коммунизма получит поддержку «огромной мощью для нанесения ответного удара», чье «размещение и способы осуществления мы оставляем на собственное усмотрение»¹⁰⁹.

Надежда на ядерное оружие демонстрировала фундаментальный отход от предыдущей политики. В то время как Трумэн – после Хиросимы и Нагасаки – считал атомные бомбы оружием, которое следует применять только в самых крайних обстоятельствах, Эйзенхауэр сделал их основой американской военной стратегии. В журнале Wall Street Journal сообщалось: «Очень многие полагают, что мы стали свидетелями опрометчивой политики превращения любого мелкого разногласия в атомный Армагеддон»¹¹⁰. Джеймс Рестон из New York Times был потрясен тем, что Эйзенхауэр и Даллес вводили «“новую стратегию”, потенциально более серьезную, чем любая другая, когда-либо предложенная правительством США», – а ни один конгрессмен даже не усомнился в том, что такая приверженность «внезапному атомному возмездию» является верной. Он волновался о том, каковы будут конституционно-правовые выводы из таких расширенных полномочий президента. Если бы китайцы вторглись в Индокитай или же Советы – в Иран, кто, интересовался он, отдаст приказ развернуть «огромную мощь для нанесения ответного удара» против Пекина или Москвы? Как, спрашивал он, может президент «испрашивать одобрения конгресса, не предупреждая Кремль и рискуя получить внезапный атомный удар по Соединенным Штатам?»¹¹¹

Аналитик корпорации RAND Джозеф Лофтус был обеспокоен тем, что новый план на случай войны и чрезвычайного положения, разработанный САК, называл в качестве целей советские города и мирное население. Когда Лофтус находился с визитом в штабе САК в Омахе, генерал Джеймс Уолш, начальник разведки САК, пригласил его к себе домой на коктейль и стал читать лекцию о необходимости максимизировать разрушения. Внезапно Уолш вспылил: «Черт возьми! Лофтус, есть только одна возможность напасть на русских, а именно – ударить по ним всем, что у нас есть, – закричал он и с силой ударил кулаком по огромной Библии на столе, – и вышибить из них дух!»¹¹²

К весне 1954 года план ведения войны САК уже призывал к нападению на СССР с применением 600–750 бомб, чтобы превратить страну «в течение двух часов в дымящиеся радиоактивные развалины»¹¹³. План также предусматривал гибель 80 % населения, или 60 миллионов человек, в 118 крупнейших городах. В конце того же года США начали размещение ядерного оружия на территории европейских союзников. К 1958 году в Западной Европе находилось уже почти 3 тысячи бомб.

Тем временем американский арсенал продолжал расти головокружительными темпами: запасы ядерного оружия увеличились с чуть больше тысячи на момент прихода Эйзенхауэра в Белый дом до 22 тысяч бомб восемь лет спустя, когда он ушел с поста.

Массированный контрудар, может, и напугал бы Советский Союз, но не мог помешать революционному подъему в развивающихся странах, где СССР использовал в своих интересах широко распространенное недовольство. Самые важные лидеры «третьего мира»: Гамаль Абдель Насер в Египте, Иосип Броз Тито в Югославии и Джавахарлал Неру в Индии, – избрали нейтральный курс между капиталистическим и социалистическим блоками и считали неприличным тратить миллиарды долларов и рублей на оружие, когда не хватало средств на развитие экономики. Во время своей первой поездки за границу в мае 1953 года Даллес узнал о враждебном отношении к США в Азии, где советскую систему считали очень привлекательной, и на Ближнем Востоке. Во время поездки он писал Эйзенхауэру об «озлобленности» арабского мира, где «США пострадали от того, что их связывают с английским и французским колониализмом»¹¹⁴, и от слепой поддержки Израиля.

Даллес не был уверен, что Соединенные Штаты когда-нибудь сумеют завоевать симпатии народов «третьего мира». Он отмечал, что просить слаборазвитые страны принять капитализм – это все равно что просить недоедающих и страдающих от рахита людей сыграть в регби: «Говоришь им: “Постройте свободную конкурентоспособную систему”. А они отвечают: “Батюшки, неужели нельзя придумать что-нибудь лучше?”»¹¹⁵ Эйзенхауэра тоже волновала глубина враждебности к США у доведенных до нищеты народов мира. Он поднял этот вопрос на заседании СНБ в марте 1953 года, спросив: почему невозможно сделать так, чтобы «часть жителей этих угнетенных стран полюбила нас, вместо того чтобы ненавидеть?»¹¹⁶

Роль США в иранском конфликте должна была предоставить Эйзенхауэру столь нужный ему ответ. После вступления в должность Эйзенхауэру пришлось иметь дело с кризисом в Иране, где правительство Мохаммеда Мосаддыка бросило вызов монополии британской «Англо-ираниэн ойл компани», предшественнице British Petroleum и третьему по величине производителю сырой нефти в мире. Компания, на 51 % принадлежавшая английскому правительству, установила удобные для себя отношения с Реза Пехлеви, который захватил власть после Первой мировой войны, а в 1925 году стал шахом, и с его сыном Мохаммедом Реза Пехлеви, сменившим отца в 1941 году, когда нацистские симпатии отца вызвали совместную оккупацию Ирана Англией и СССР.

Anglo-Iranian удерживала 84 % доходов, оставляя иранцам самое большее жалкие 16 %. Налоги она платила в Англии, а не в Иране. На самом деле английские налоги более чем в два раза превышали сумму, которая отчислялась иранцам¹¹⁷. Пока англичане богатели на иранской нефти, иранцы жили в нищете. Рабочие нефтепромыслов получали меньше 50 центов в день и не имели ни льгот, ни отпусков. Гнев иранцев вспыхнул в 1950 году, когда американская нефтяная компания АРАМКО подписала контракт, дающий Саудовской Аравии 50 % прибыли от саудовской нефти. Под давлением Ирана Anglo-Iranian была вынуждена предложить улучшить условия. Но Мосаддык так ненавидел британский колониализм, что отказался рассматривать ее предложение. Иранский парламент, отражая почти поголовное неприятие иранцами Anglo-Iranian, единогласно постановил национализировать нефтедобывающую промышленность и выплатить англичанам компенсацию за инвестиции. Лейбористское правительство оказалось не в том положении, чтобы спорить, поскольку само национализировало английские угольные и энергетические компании, а также железные дороги.

Мосаддык, бывший министр финансов и иностранных дел, несмотря на свою легендарную эксцентричность, был чрезвычайно популярной фигурой в Иране и пользовался уважением в мире. Он был первым иранцем, получившим диплом доктора права в европейском университете. Он присутствовал на Версальской конференции в безуспешной попытке помешать утверждению контроля Англии над Ираном и несколько десятилетий подряд возглавлял борьбу с колонизацией. Журнал Time в 1951 году назвал его «Человеком года». Американский посол докладывал, что Мосаддык «пользуется поддержкой 95–98 % населения своей страны»¹¹⁸. Его мужественное сопротивление хозяйничанию колонизаторов привлекло симпатии арабских масс во всем регионе.

Поскольку Иран производил 40 % ближневосточной нефти, США поняли, насколько важно снизить напряженность в отношениях с ним. США начиная с 1948 года подталкивали англичан к тому, чтобы те предложили лучшие условия сделки и избежали кризиса. Трумэн насмешливо назвал главу Anglo-Iranian сэра Уильяма Фрейзера «типичным колонизатором ХІХ века»¹¹⁹.

Реакция членов английского кабинета была типичной для колонизаторов ХХ века: они обсудили все за и против военной интервенции. Стало ясно, что вторжение окажется дорогостоящим и закончится провалом. Но капитуляция перед иранцами, как считали некоторые, могла вбить последний гвоздь в крышку гроба империи. «Если бы Персии удалось выйти сухой из воды, у Египта и других ближневосточных стран появился бы соблазн последовать ее примеру, – выразил опасение министр обороны Эмануэль Шинвелл. – Следующим шагом может стать попытка национализации Суэцкого канала». Лидер оппозиции Уинстон Черчилль сказал премьер-министру Клементу Эттли, что он «скорее потрясен отношением США, которые, похоже, не до конца понимают важность огромного региона, простирающегося от Каспийского моря до Персидского залива: он важнее Кореи». Министр иностранных дел Герберт Моррисон также осудил политику «отступления и капитуляции»¹²⁰.

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Право на «лево». Почему люди изменяют и можно ли избежать измен

Перель Эстер

В эту секунду во всех уголках мира кто-то изменяет, либо становится жертвой измены, либо думает о во...

Личные границы. Как их устанавливать и отстаивать

Миллер Дженни

Практическое руководство психотерапевта Дженни Миллер – четырехшаговая система преодоления жизненных...

Искусство трейдинга. Практические рекомендации для трейдеров с опытом

Валеев Ренат

Книга посвящена позиционному трейдингу и ориентирована на трейдеров с опытом практической работы не ...

Комбинации в Ленорман. Оракул Ленорман

Ятров Виктор

Книга поможет приобрести навык толкования сочетаний карт малой колоды Ленорман в комбинациях из двух...

Волшебником быть просто

Дуган Эрнесто

За день до нового года на заснеженной улице встречаются учитель из школы для биомусов – жутких детей...

Вода

А. Александр

В книгу вошли стихотворения Мариям Кабашиловой из опубликованного в 2012 году сборника стихов «Вода»...

Нерассказанная история США Стоун Оливер

Глава 6Эйзенхауэр: неприглядная картина

Читать бесплатно другие книги:

Глава 6
Эйзенхауэр: неприглядная картина