Нерассказанная история США Стоун Оливер

Ачесон попытался выступить в качестве посредника, опасаясь, что военные действия англичан на юге могут спровоцировать советское вторжение с севера. Хотя непримиримость Мосаддыка и разочаровала Ачесона, он сочувствовал положению иранцев. Он убедил Аверелла Гарримана поехать в Тегеран, чтобы разрядить ситуацию. Гарриман сообщил, что «сложившаяся здесь ситуация – трагический пример заочного управления вкупе с ростом национализма во всех слаборазвитых странах»¹²¹. Британцы отложили вторжение, решив начать с экономической войны. Они наложили эмбарго на импорт иранской нефти и экспорт товаров в Иран. С одобрения США Банк Англии заморозил счета Ирана и торговлю с ним. Иранская экономика постепенно замерла.

Уинстон Черчилль и его консервативная партия снова пришли к власти в октябре 1951 года и сразу стали требовать военного вмешательства. Черчилль ранее писал Трумэну, что Мосаддык – «сумасшедший старик, которому не терпится привести свою страну к катастрофе и передать ее коммунистам»¹²². Когда Мосаддык узнал о планах англичан организовать переворот в Иране, он закрыл британское посольство и выслал из страны его сотрудников.

Когда Эйзенхауэр стал президентом, братья Даллес встретились с Кермитом Рузвельтом, внуком Теодора Рузвельта и главным экспертом ЦРУ по Ближнему Востоку, чтобы обсудить устранение «сумасшедшего Мосаддыка»¹²³. Джон Фостер Даллес признал, что Мосаддык – не коммунист, но боялся прихода к власти коммунистов из Народной партии Ирана, которая будет поставлять иранскую нефть Москве. Он утверждал, что скоро и остальная часть ближневосточной нефти окажется под контролем Советов. Когда разразился кризис, Мосаддык сблизился с Народной партией. Новое правительство США изображало Мосаддыка как неуравновешенного экстремиста – «не совсем нормального», по словам американского посла Лоя Гендерсона¹²⁴.

ЦРУ начало негласно работать, разворачивая операцию «Аякс», которую поручили Рузвельту. Английская разведка MИ-6 оказывала всестороннюю поддержку. Но все пошло не так, как планировалось. Когда резидент ЦРУ в Тегеране выступил против этой грубо задуманной операции, назвав ее вредной для долгосрочных интересов США, Аллен Даллес уволил его. Мосаддык предал гласности участие шаха в подготовке государственного переворота и вынудил того бежать из страны.

ЦРУ тем временем скупало иранских журналистов, проповедников, военных, полицейских и членов парламента, приказывая им подстрекать людей к антиправительственным выступлениям. ЦРУ также оплатило услуги экстремистской организации «Воины ислама» – «банды террористов», согласно истории переворота, написанной ЦРУ¹²⁵. В августе Рузвельт начал выпускать на улицы толпы наемников, чтобы посеять в Тегеране хаос. Он распространил слухи, что Мосаддык – коммунист и еврей. Его головорезы, прикидываясь членами Народной партии, нападали на мулл и даже разрушили мечеть. Среди мятежников был и будущий лидер Ирана аятолла Рухолла Мусави Хомейни. 19 августа 1953 года, когда в городе царила анархия, Рузвельт извлек из организованного ЦРУ укрытия генерала Фазлоллу Захеди. Захеди объявил, что шах, бежавший в Италию, назначил его новым премьер-министром. После вооруженных столкновений заговорщики арестовали Мосаддыка и тысячи его сторонников. Некоторых сразу казнили. Мосаддык был признан виновным в измене и брошен в тюрьму. Шах вернулся в Тегеран. На заключительной встрече с Рузвельтом шах поднял тост: «Я обязан своим троном Аллаху, моему народу, моей армии – и вам»¹²⁶.

Американские нефтяные компании тоже выразили свою благодарность. Пять американских нефтяных компаний, которые из-за эмбарго лишились прибыли от иранской нефти, теперь получили в собственность 40 % нового консорциума, организованного для добычи иранской нефти. И США открыли шаху свою казну. В течение двух недель после переворота они предоставили Ирану 68 миллионов долларов в виде помощи в чрезвычайной ситуации, а вскоре дополнили эту помощь суммой, превышающей 100 миллионов долларов. США получили союзника и доступ к огромным запасам нефти, но при этом оскорбили гордый народ, чье негодование свержением популярного премьер-министра и восстановлением репрессивного режима еще даст о себе знать. Шах управлял страной больше 25 лет, получая сильную американскую поддержку, подтасовывая результаты выборов и полагаясь на репрессивные силы САВАК – недавно организованной разведслужбы.

ЦРУ, свергнув одно правительство, считало себя способным повторить этот подвиг в другой стране и в последующие годы не раз будет пытаться так поступить. И потому СССР, вместо того чтобы насладиться смягчением американской политики после смерти Сталина, увидел, как США навязали очередное марионеточное правительство стране, с которой у Советского Союза была общая граница протяженностью в тысячу километров, и счел это частью продолжающейся стратегии окружения.

На радостях от «успеха» операции в Иране правительство Эйзенхауэра нацелилось на маленькую, бедную центральноамериканскую страну Гватемалу. Гватемальцы сильно пострадали при правлении жестокого диктатора Хорхе Убико, пользовавшегося поддержкой США, и свергли его в 1944 году. Прежде чем к власти пришло правительство реформ, 2 % населения владели 60 % земли, в то время как 50 % населения зарабатывали на жизнь тяжким трудом на 3 % земли. Индейцы, составляющие половину населения Гватемалы, выживали меньше чем на 50 центов в день. В 1950 году гватемальцы выбрали себе президента – красивого, харизматичного 38-летнего полковника Хакобо Арбенса Гусмана. Это были удивительно честные выборы. На инаугурации в марте 1951 года он заявил, что будет стремиться к социальной справедливости и проводить реформы.

«Все богатства Гватемалы не так важны, как жизнь, свобода, достоинство, здоровье и счастье самых скромных представителей ее народа… мы должны распределить эти богатства так, чтобы те, кто имеет меньше – а их подавляющее большинство, – выиграли, в то время как те, кто имеет больше – а их так мало, – тоже выиграли, пусть и в меньшей степени. Разве может быть иначе, учитывая бедность, плохое здоровье и нехватку образования у наших людей?»¹²⁷

Американские СМИ не стали тратить время зря и обрушились на коммунистическую «тиранию» в Гватемале, начав атаку задолго до того, как Арбенс успел приступить к осуществлению своих реформ. В июне New York Times осудила «гватемальскую опухоль», отметив «чувство глубокого разочарования и крушение иллюзий в отношении тенденций гватемальской политики за два месяца, прошедшие с тех пор, как полковник Арбенс стал президентом». Особенно возмутил редакторов рост влияния компартии. Они жаловались, что «политика правительства или идет параллельно, или стоит во главе продвижения русского империализма в Центральной Америке»¹²⁸. The Washington Post через несколько месяцев опубликовала передовицу под названием «Красная клетка в Гватемале», где заклеймила нового председателя конгресса Гватемалы как «прямого проводника коммунистической линии», а Арбенса назвала всего лишь инструментом в руках коммунистов¹²⁹.

Демонстрация в поддержку Мосаддыка в Иране в феврале 1953 года. Мосаддык, чрезвычайно популярный в своей стране и уважаемый во всем мире, был свергнут ЦРУ в 1953 году.

Не обращая внимания на этих критиков, Арбенс начал модернизировать промышленность и сельское хозяйство Гватемалы, а также добычу полезных ископаемых. Сделать это означало бросить вызов могуществу компании United Fruit, крупнейшего игрока в гватемальской экономике. Получившая от гватемальцев прозвище «Спрут», компания запустила свои щупальца на железные дороги, в порты, торговый флот и банановые плантации. Арбенс объявил о масштабной программе земельной реформы, начинающейся с национализации 100 тысяч гектаров земель United Fruit, больше 90 % которых она не использовала. В целом 222 500 гектаров владений компании представляли приблизительно одну пятую всех возделываемых земель Гватемалы. Арбенс предложил выплатить United Fruit компенсацию в сумме 600 тысяч долларов, рассчитанную исходя из оценки самой компанией – кстати, очень заниженной – стоимости ее земель в налоговых декларациях. Компания потребовала больше. Арбенс предпринял некоторые шаги, чтобы завладеть еще 70 тысячами гектаров. Основоположник пиара и мастер пропаганды Эдвард Бернейс, племянник Зигмунда Фрейда, уже начал кампанию, чтобы заклеймить Арбенса коммунистом. Активных союзников он нашел в New York Times. Бернейс посетил издателя Times Артура Хейса Сульцбергера. Times вскоре стала послушно публиковать статьи о коммунистической угрозе в Гватемале. Ведущие конгрессмены, включая сенатора Генри Кэбота Лоджа, чья семья десятилетиями жировала на United Fruit, осудили растущую коммунистическую угрозу¹³⁰.

Трумэн тоже опасался предполагаемой коммунистической угрозы, исходящей от Гватемалы. В апреле 1952 года он устроил торжественный обед для диктатора Никарагуа Анастасио Сомосы, который долго был персоной нон грата в Вашингтоне. Сомоса заверил представителей Госдепартамента, что если США обеспечат его оружием, то он и изгнанный из Гватемалы полковник Карлос Кастильо Армас избавятся от Арбенса. Правительство Трумэна решило свергнуть Арбенса в сентябре 1952 года, но пошло на попятную, когда об американской причастности к заговору стало известно¹³¹.

У Эйзенхауэра таких терзаний не было. Он назначил послом в Гватемале Джека Перифуа. Перифуа, не знавший испанского языка, служил в Греции, где его роль в восстановления монархии принесла ему прозвище «афинский мясник». Фотография греческой королевской семьи по-прежнему красовалась у него на столе. Его склонность носить на поясе пистолет подсказала его жене другое прозвище: Перифуа с пистолетом¹³². До событий в Греции он помог произвести чистку Госдепартамента от либералов и левых. Арбенс пригласил на обед нового американского посла с супругой. Они шесть часов спорили о коммунистическом влиянии в гватемальском правительстве, о земельной реформе и отношении к United Fruit. Перифуа отправил госсекретарю Даллесу длинную телеграмму, подробно описывая содержание беседы, которая закончилась «моим глубоким убеждением в том, что если президент и не коммунист, то вполне может таковым стать»¹³³.

С точки зрения Перифуа, это означало быть инструментом Москвы: «Коммунизм насаждается Кремлем во всем мире, и любой, кто думает иначе, не знает, о чем говорит»¹³⁴. В действительности коммунизм в Гватемале возник на местной почве и Гватемальская партия труда не зависела от СССР. Коммунисты занимали только четыре места из 56 в конгрессе и ни одного поста в кабинете министров. Партия насчитывала около 4 тысяч членов при населении страны в 3,5 миллиона.

Предположить, что у United Fruit были друзья среди сильных мира сего в правительстве Эйзенхауэра, было бы преуменьшением. Юридическая фирма братьев Даллес Sullivan and Cromwell составила соглашения 1930 и 1936 годов между United Fruit и Гватемалой. Предшественник Аллена Даллеса в ЦРУ, заместитель госсекретаря Уолтер Беделл Смит, в 1955 году станет вице-президентом компании. Помощник госсекретаря по межамериканским делам Джон Мурс Кэбот был ее крупным акционером. Его брат Томас Дадли Кэбот, занимавшийся вопросами международной безопасности в Госдепартаменте, был раньше президентом United Fruit, глава СНБ генерал Роберт Катлер – председателем правления. Джон Макклой раньше был членом правления. А американский посол в Коста-Рике Роберт Хилл войдет в правление немного позднее.

Беспокойство об интересах United Fruit усилило и без того глубокий антикоммунизм министров Эйзенхауэра. В августе 1953 года представители администрации решили свергнуть Арбенса посредством тайной операции. Один американский чиновник предостерег: «Если вдруг станет известно, что США пытались повторить в Гватемале чехословацкий вариант, это повлияет на наши отношения в Западном полушарии, а возможно, и во всем мире… пагубным образом»¹³⁵. Но такого рода предупреждения на Аллена Даллеса не действовали, и он попросил организатора переворота в Иране и главного резидента ЦРУ на Ближнем и Среднем Востоке Кермита (Кима) Рузвельта возглавить операцию «Успех», однако Рузвельт отказался, опасаясь, что название операции совершенно не отражает возможного развития событий. Тогда Даллес остановил свой выбор на полковнике Альберте Хейни, бывшем резиденте ЦРУ в Южной Корее, и поручил ему руководство операцией на месте, а Трейси Барнса назначил командовать психологической войной. Как указывает Тим Вейнер в своей истории ЦРУ, у Барнса была классическая биография сотрудника ЦРУ той эпохи. Детство он провел в поместье Уитни на Лонг-Айленде, где было частное поле для гольфа, затем окончил частную школу Гротон, Йельский университет и юридический факультет Гарварда. Во время Второй мировой войны служил в УСС, тогда же взял в плен немецкий гарнизон, заработав Серебряную звезду. Но поскольку Барнс заслужил репутацию путаника, наблюдать за операцией поручили бывшему директору ЦРУ Уолтеру Беделлу Смиту, протеже Даллеса¹³⁶.

Гватемальский президент Хакобо Арбенс Гусман обращается к своим сторонникам в 1954 году. После того как его реформа нанесла ущерб прибылям компании United Fruit, его заклеймили как коммуниста, а в 1954-м отстранили от власти в ходе переворота, осуществленного военной хунтой по планам ЦРУ.

В конце января 1954 года просочилась информация, что США сотрудничают с полковником Кастильо Армасом, который готовит войска для вторжения. Тогда гватемальское правительство обратилось к Чехословакии с просьбой о поставке оружия. США громко осудили вмешательство Советов в дела Западного полушария. Председатель сенатской комиссии по иностранным делам Александр Уили назвал «предположительно масштабную поставку оружия» «частью генерального плана мирового коммунизма»¹³⁷. Спикер палаты представителей счел это «атомной бомбой на заднем дворе Америки»¹³⁸.

New York Times удивительным образом сменила свое мнение на прямо противоположное, и корреспондент Сидни Грусон начал освещать в газете разворачивающийся гватемальский кризис, очень точно передавая народное возмущение произволом и голословными обвинениями американцев. Грусону только что разрешили въезд в страну: в феврале его выслали с формулировкой «нежелательный элемент»¹³⁹. 21 мая он написал, что американское давление «вернулось бумерангом», вызвав «большую степень национального единства, чем имела [Гватемала] в последнее время». Даже гватемальские газеты, «которые обычно находятся в постоянной оппозиции, – продолжал он, – сплотились, чтобы защитить деятельность правительства». «Обе газеты, – отметил он, – резко раскритиковали то, что они назвали готовностью США вооружить правых диктаторов в нашем полушарии, при этом отказываясь выполнить законные требования Гватемалы»¹⁴⁰. В другой статье, размещенной на следующий день на первой полосе, Грусон подробно изложил утверждение гватемальского министра иностранных дел, что Госдепартамент помогал эмигрантам и диссидентам внутри страны, пытающимся свергнуть правительство. Он сообщил, что Госдеп оказывал давление на Гватемалу, требуя увеличить компенсационные выплаты United Fruit до 16 миллионов долларов, и процитировал утверждение министра иностранных дел, что «Гватемала – не колония США и не ассоциированная страна, которой нужно разрешение американского правительства для приобретения всего необходимого ради обороны и безопасности; она отвергает претензии [США] на контроль над законными действиями суверенного правительства»¹⁴¹. 24 мая Грусон заверял читателей, что Соединенные Штаты настаивают вовсе не на том, на чем следовало бы, и только провоцируют «резкий всплеск национализма и антиамериканизма»¹⁴². С этого момента дни Грусона как репортера Times в Гватемале были сочтены. За обедом Аллен Даллес поговорил со своим другом, коммерческим директором Times, а тот передал его жалобы издателю Сульцбергеру. Грусону пришлось паковать чемоданы и переезжать в Мехико¹⁴³.

Тем временем Перифуа и другие американские чиновники вели активную пропаганду и кампанию по распространению дезинформации как в Гватемале, так и в соседних с ней государствах, чтобы дискредитировать правительство Арбенса и ослабить его. В июне 1954 года подготовленные ЦРУ наемники напали на Гватемалу с баз в Гондурасе и Никарагуа. Их поддерживала американская авиация. Когда первая атака не увенчалась успехом, Эйзенхауэр предоставил Кастильо Армасу дополнительные самолеты. Даже англичане и французы отказались от участия в такой откровенной агрессии. Генри Кэбот Лодж, американский посол в ООН, высказал своим английскому и французскому коллегам недовольство и пригрозил отозвать американскую помощь Англии из Египта и с Кипра, а Франции – из Туниса и Марокко, если они не поддержат США относительно Гватемалы¹⁴⁴.

27 июня Арбенс, считая сопротивление бесполезным, передал власть военной хунте, возглавляемой начальником штаба армии. Вечером он в последний раз обратился к народу по радио и заявил: «Ответственность за происходящее лежит на United Fruit и правящих кругах США». Он также предупредил о «двадцати годах кровавой фашистской тирании»¹⁴⁵. В тот вечер резидент ЦРУ и один из агентов посетили главу хунты и сказали ему: «Вы просто не соответствуете требованиям нашей внешней политики»¹⁴⁶. Когда он отказался уйти, ЦРУ сбросило бомбы на главную военную базу и на правительственную радиостанцию. Кастильо Армас, прошедший обучение в Форт-Ливенуорте (штат Канзас), прилетел в Гватемалу на самолете американского посольства и возглавил новое правительство. 30 июня Даллес обратился к американскому народу и поздравил его с победой «демократии» над «советским коммунизмом». Он объявил, что ситуацию «спасли сами гватемальцы»¹⁴⁷. Один английский дипломат, потрясенный лицемерием Даллеса, заметил по поводу этого выступления: «В некоторых местах слышались интонации Молотова, говорящего о… Чехословакии, или Гитлера – об Австрии»¹⁴⁸.

Вскоре Кастильо Армас посетил Вашингтон и заверил Никсона в верности хозяину. «Скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделал, и я это сделаю», – пообещал он вице-президенту¹⁴⁹. За оказанную помощь США в следующие два года ему выплатили 90 миллионов долларов – в 150 раз больше, чем правительство реформ получило за десятилетие. Он установил жесточайшую военную диктатуру и был убит три года спустя. United Fruit вернула свои владения.

Даллес сказал, что Гватемала спасена от «коммунистического империализма», и объявил о начале «новой и великолепной главы в великой традиции американских государств»¹⁵⁰. Отставной полковник морской пехоты, принимавший участие в перевороте, позднее писал: «Наш “успех” привел к репрессивному режиму военной хунты и гибели более 100 тысяч гватемальцев»¹⁵¹. Реальный список убитых, возможно, включал в два раза большее число жертв. Похоже, Арбенс был весьма оптимистичен, когда предсказывал «двадцать лет кровавой фашистской тирании». Кровавая фашистская тирания в Гватемале на самом деле продолжалась целых сорок лет.

Пока представители правительства Эйзенхауэра праздновали победу, укрепившись в убеждении, что тайные операции можно использовать для свержения популярных правительств, другие извлекли из произошедшего совсем другие уроки. Среди свидетелей «смены режима» в Гватемале был молодой аргентинский врач по имени Эрнесто Че Гевара, живший в столице Гватемалы и наблюдавший старания Арбенса проводить реформы. Он написал своей матери из аргентинского посольства, где нашел убежище во время резни, последовавшей за сменой власти. Арбенс совершил одну серьезную ошибку, утверждал Че Гевара: «Он мог бы вооружить народ, но не захотел – и мы видим результат». Несколько лет спустя, когда придет время защищать кубинскую революцию, Че не повторит эту ошибку¹⁵². Революция столкнулась с главным контрреволюционным вызовом в 1961 году, когда вторгшаяся в страну армия эмигрантов, поддерживаемая США, потерпела сокрушительное поражение на Плайя-Хирон в заливе Кочинос (в переводе с испанского – залив Свиней). Кое-кто из тех, кто сыграл ведущую роль в гватемальском перевороте 1954 года, также отличились в фиаско 1961-го, и среди них – посол Уильям Поули, сотрудники ЦРУ Говард Хант и Ричард Биссел, Трейси Барнс и Аллен Даллес.

В это время во Вьетнаме разворачивались события еще большего значения. В апреле 1954 года крестьянская освободительная армия Хо Ши Мина под командованием генерала Во Нгуен Зиапа, а также их сторонники-крестьяне протащили чрезвычайно тяжелые зенитные орудия, минометы и гаубицы через, казалось бы, непроходимые джунгли и горы и взяли в осаду растерянные французские войска в Дьенбьенфу. Невероятно, но факт: США покрыли 80 % затрат французов, чтобы помочь колонизаторам удержать власть. В августе 1953 года Эйзенхауэр объяснил действия правительства: «Когда Соединенные Штаты выделяют 400 миллионов долларов в помощь одной из сторон военного конфликта, мы вовсе не занимаемся благотворительностью. Мы выделяем средства на самый дешевый способ предотвратить возникновение ситуации, которая имела бы катастрофические последствия для США, нашей безопасности, нашей власти и способности получить то, что нам нужно, из богатств Индонезии и Юго-Восточной Азии»¹⁵³. Он опасался цепной реакции, того, что страны этого региона станут одна за другой попадать в руки коммунистов, вплоть до Японии, что падут одна за другой, как костяшки домино. Никсон с ним согласился: «Если Индокитай падет, Таиланд окажется в почти немыслимом положении. То же справедливо и для Малайи, а она богата каучуком и оловом. То же справедливо и для Индонезии. Если этот огромный кусок Юго-Восточной Азии окажется полностью под контролем коммунистов или хотя бы попадет под коммунистическое влияние, Япония, торгующая с этим регионом (а она должна с ним торговать, если хочет выжить), будет неизбежно ориентироваться на коммунистический режим»¹⁵⁴. Журнал US News and World Report отказался от красивых слов о борьбе за свободу угнетенных народов и заметил: «Тому, кто победит в Индокитае, будет открыт один из богатейших регионов мира. Вот что на самом деле так тревожит США… олово, каучук, рис, ключевое стратегическое сырье – вот за что на самом деле ведется война. США считают, что этот регион необходимо удержать – любой ценой»¹⁵⁵.

Французы попросили помощи. Хотя Эйзенхауэр отказался отправлять в Индокитай американские наземные войска, они с Даллесом рассматривали различные возможности предотвратить грозящее французам поражение. Чиновники Пентагона составляли планы операции «Гриф» – кампании бомбардировок позиций Вьетминя[81]. Обсуждали и возможность применения двух-трех атомных бомб. Уже после этого начальник штаба ВВС генерал Натан Твайнинг отмечал:

«Мы [с Рэдфордом] считали, что следует сделать вот что – а я до сих пор считаю, что это была неплохая мысль, – взять три небольшие тактические атомные бомбы… местность-то весьма изолированная… Там целый день можно раздумывать, куда именно сбросить бомбу – чтобы уже точно не ошибиться и сбросить ее именно туда, куда надо. Никакого сопротивления. Вымести оттуда всех коммунистов – и все, оркестр может играть “Марсельезу”[82], а целые и невредимые солдаты – стройными рядами выходить из Дьенбьенфу. А коммунисты еще и подумают: “Ну, эти ребята могут снова провернуть такое дельце. Нужно быть с ними поосторожнее”»¹⁵⁶.

Эйзенхауэр обсуждал применение атомных бомб с Никсоном и Робертом Катлером из СНБ 30 апреля 1954 года. Министр иностранных дел Франции Жорж Бидо и другие французские представители сообщили, что Даллес еще неделю назад предложил им две атомные бомбы. Позже Эйзенхауэр и Даллес обсудили такую возможность, но применение атомных бомб в то время, конечно, шло бы вразрез с американской политикой. Ни англичане, ни французы не считали это разумным или выполнимым. Существуют доказательства и того, что на «новое оружие» наложили вето, поскольку позиции Вьетминя в Дьенбьенфу располагались слишком близко к французским солдатам, и при атомном ударе те неизбежно пострадали бы. Так Эйзенхауэр сказал Уолтеру Кронкайту в 1961 году: «Мы не хотели применять оружие, способное уничтожить территорию на многие мили вокруг, в том числе и разрушить сам город Дьенбьенфу»¹⁵⁷.

Многие ученые верят в правдивость слов Эйзенхауэра и Даллеса о том, что они не одобряли применение ядерного оружия, но предложение США упомянуто в дневниках и мемуарах французского генерала Поля Эли, министра иностранных дел Жоржа Бидо и генерального секретаря МИД Жана Шовеля. Министр внутренних дел Франции просил премьер-министра Ланьеля обратиться с запросом о предоставлении бомбы¹⁵⁸. Макджордж Банди тоже считает вполне вероятным, что Даллес поднял данный вопрос с Бидо – кстати, это утверждает и сам Бидо, – частично из-за того, что предполагаемое предложение в точности совпало с сообщением Даллеса в НАТО о необходимости превращения ядерного оружия в обычно применимое. В конце апреля Совет по планированию политики СНБ снова обсудил перспективу применения ядерного оружия во Вьетнаме. Когда Роберт Катлер поднял вопрос на встрече с Эйзенхауэром и Никсоном, как свидетельствуют документы, они снова рассмотрели предоставление французам нескольких единиц «нового оружия». Несколько лет спустя Эйзенхауэр вспоминал все совершенно иначе. Он сказал своему биографу Стивену Амброзу, что ответил Катлеру: «Да вы, ребята, должно быть, свихнулись. Нельзя применять эти жуткие штуки против Азии во второй раз за десятилетие. Господи!»¹⁵⁹

Хотя в то время ядерное оружие и не применили, Эйзенхауэр все же одобрял рекомендацию КНШ: в случае вмешательства китайской армии США ответят атомной бомбой, а не наступлением сухопутных войск¹⁶⁰.

Накануне пресс-конференции, где Эйзенхауэр развил свою «теорию домино», сенатор от штата Массачусетс Джон Ф. Кеннеди выступил в сенате против предлагаемого вмешательства армии США. Он отмахнулся от оптимистической болтовни, которой американские и французские деятели кормили общественность в последние три года, включая недавние гарантии французской победы, озвученные Артуром Рэдфордом и госсекретарем Даллесом: «Никакая американская военная помощь в Индокитае не сможет одолеть врага, который одновременно присутствует везде и нигде; “врага народа”, пользующегося сочувствием и тайной поддержкой народа»¹⁶¹. Сенатор Линдон Джонсон незадолго до этого сказал, что он «против отправки американских солдат в индокитайское болото, где они будут проливать кровь, чтобы увековечить колониализм и эксплуатацию народов Азии»¹⁶².

Через 56 дней, 7 мая, французский гарнизон сдался. Представители США, Франции, Англии, СССР и КНР встретились в Женеве. Даллес пробыл там недолго, но достаточно для того, чтобы его неудовольствие стало очевидным. Он отказался обмениваться рукопожатием с министром иностранных дел КНР Чжоу Эньлаем или сидеть рядом с делегатами-коммунистами и вообще отказывался от всего, что ему предлагали, так что позднее секретарь британского министра иностранных дел Энтони Идена опишет его «почти патологическую гневливость и мрачность»¹⁶³. Несмотря на то что Вьетминь контролировал большую часть страны и считал себя вправе управлять ею целиком, его представители уступили советскому и китайскому давлению и приняли предложение, которое ненадолго отсрочит объединение Вьетнама и позволит Франции сохранить лицо. Стороны договорились временно разделить Вьетнам по 17-й параллели: войска Хо должны были отступить на север, а войска, поддерживаемые французами, – на юг. В окончательном варианте декларации четко говорилось: «Военная демаркационная линия является временной и не может быть истолкована как являющаяся в какой-либо мере политической или территориальной границей»¹⁶⁴. В соглашении также предусматривалось, что ни одна из сторон не позволит иностранным государствам создавать военные базы на данной территории и не будет вступать в военные союзы.

Вьетминь согласился с текстом документа в основном потому, что на июль 1956 года были запланированы всеобщие выборы, которые должны были объединить страну. США отказались подписывать соглашения, но обещали не противиться их выполнению. Однако на самом деле США нарушили свое обещание в тот самый момент, когда представитель США генерал Уолтер Беделл Смит произносил его.

Пока у власти на юге оставался Бао Дай, США никак не могли бы удержать Вьетнам за собой. Крестьяне не знали Бао Дая, интеллигенция презирала его как французскую марионетку, в то время как Хо воспевали как борца за национальное освобождение и спасителя страны¹⁶⁵. Пока французские войска готовились к выводу из страны, американцы плели интриги, спеша сменить Бао Дая и поставить на его место Нго Динь Дьема – католика и консерватора, только что вернувшегося в страну после четырех лет изгнания; Бао Дай назначил его премьер-министром. Благодаря помощи Эдварда Лэнсдейла Дьем не стал тратить время зря и принялся сталкивать конкурентов между собой, а также начал волну репрессий против бывших членов Вьетминя на юге. Последних казнили тысячами.

В 1955 году Дьем провел референдум и попросил жителей юга выбрать между ним и Бао Даем. С помощью Лэнсдейла Дьем победил, «получив» 98 % голосов избирателей. Американские покровители Дьема создали организацию «Американские друзья Вьетнама». Среди поклонников Дьема были кардинал Фрэнсис Спеллман, Джозеф Кеннеди, сенаторы Майк Мэнсфилд, Губерт Хэмфри и Джон Ф. Кеннеди. Ослепленные неприятием коммунизма и верой в то, что этот аскет, католик и борец за независимость сумеет переломить ситуацию, несмотря на численное превосходство противника, они не стали обращать внимание на то, что было очевидным для таких наблюдателей, как Ганс Моргентау – политолог и специалист по внешней политике из Чикагского университета. После посещения Вьетнама в начале 1956 года Моргентау так отзывался о Дьеме: «Человек… действующий с хитростью и жестокостью восточного деспота… будучи государственным деятелем, живет за счет своей оппозиции коммунизму, но при этом создает точную, до мельчайших деталей, копию того тоталитарного режима, против которого выступает». Моргентау в общих чертах обрисовал ситуацию, не позволявшую действовать открыто девяти из 11 оппозиционных партий: «Свободы печати не существует», и «никому не известно, сколько людей и при каких обстоятельствах расстреливают каждый день верные режиму военные»¹⁶⁶.

Эйзенхауэр и Даллес приветствуют президента Южного Вьетнама Нго Динь Дьема в Национальном аэропорту Вашингтона. Американские лидеры плели интриги, стараясь сместить французскую марионетку Бао Дая и поставить на его место Нго Динь Дьема. Дьем не стал тратить время зря и принялся сталкивать конкурентов между собой, а также начал волну репрессий против бывших членов Вьетминя на юге. Последних казнили тысячами.

Пользуясь поддержкой США, Дьем нарушил важнейшее положение Женевских соглашений: отменил выборы 1956 года, которые вернули бы контроль над страной в руки коммунистов. Потом Эйзенхауэр так комментировал это: «Ни один из знатоков индокитайских дел, с которыми я когда-либо беседовал или переписывался, не отрицал, что, если бы… в стране были проведены выборы, возможно, 80 % населения проголосовало бы за коммуниста Хо Ши Мина, а не за главу государства Бао Дая»[83]¹⁶⁷. Вскоре восстание разгорелось с новой силой.

Рост американского участия в делах Вьетнама происходил на фоне обострения и без того напряженной ситуации в ядерной политике. В конце февраля 1954 года американские власти эвакуировали островитян и убрали все суда из большого района Тихого океана: США готовились к новым испытаниям водородной бомбы. Несмотря на изменение направления ветра, они решили осуществить испытания термоядерной водородной бомбы под кодовым названием «Касл Браво», как и планировалось, 1 марта на атолле Бикини, прекрасно понимая, что это подвергнет опасности многих людей. Ситуацию усугубило еще и то, что взрыв получился в два раза мощнее, чем предполагалось. 15 мегатонн – это в тысячу раз больше, чем взрыв, уничтоживший Хиросиму. Облако радиоактивных коралловых осадков направилось в сторону островов Ронгелап, Ронгерик и Утирик в Маршалловом архипелаге, отравив 236 островитян и 28 американцев. Не осознавая опасности, дети играли под радиоактивными осадками. Многих островитян не эвакуировали целых три дня – к тому времени у них уже появились признаки радиационной болезни. На долю 23 рыбаков на борту японского траулера «Фукурю-мару» («Счастливый дракон») № 5 выпал аналогичный жребий: их накрыл смертоносный белый пепел, падавший с неба в течение трех часов. 13 дней спустя, когда они вошли в порт с грузом радиоактивного тунца, у членов команды уже появились признаки сильного заражения. Первая смерть была зарегистрирована несколько месяцев спустя.

Халатность США и невероятная мощь новейшего поколения ядерного оружия потрясли мир. Как только стало известно, что радиоактивный тунец с японского судна был продан в четырех крупных городах и многие уже успели его съесть, началась паника. Немало людей тут же полностью отказались есть рыбу. В результате пришлось уничтожить 457 тонн тунца. Председатель КАЭ Льюис Страусс сказал пресс-секретарю Белого дома, что японский корабль на самом деле был «орудием красного шпионажа», а шпионил экипаж в пользу СССР, – откровенная ложь, которую быстро опровергло ЦРУ¹⁶⁸. Выступая на пресс-конференции Эйзенхауэра, Страусс подчеркнул вклад испытаний в «организацию обороны США», обвинил рыбаков в игнорировании предупреждений КАЭ и преуменьшил ущерб, нанесенный их здоровью¹⁶⁹. Жителям Утирика разрешили вернуться домой через два месяца. Обитатели Ронгилапа смогли вернуться домой только в 1957 году. Они оставались на острове вплоть до 1985 года, когда результаты научных исследований подтвердили их подозрения, что остров все еще заражен радиацией.

Международное сообщество пришло в ужас. Бельгийский дипломат Поль Анри Спаак предупредил США: «Если вы ничего не предпримете, чтобы возродить идею президентской речи – идею о том, что Америка хочет использовать атомную энергию в мирных целях, – то в Европе США станут синонимом варварства и ужаса». Премьер-министр Индии Джавахарлал Неру открыто назвал американских лидеров «опасными эгоистичными безумцами», готовыми «взорвать любой народ или страну, вставшие на пути их политики»¹⁷⁰.

В мае 1954 года Эйзенхауэр заметил на заседании СНБ: «Все, похоже, считают нас негодяями, которые бряцают оружием, и милитаристами»¹⁷¹. Даллес добавил: «Каждый день мы теряем позиции в Англии и других союзных государствах из-за того, что нас обвиняют в оголтелом милитаризме. Нашу военную машину уже даже начали сравнивать с военной машиной Гитлера»¹⁷².

Испытания бомбы привели и к другим непредвиденным последствиям. Ужасающая мощь водородных бомб и слегка завуалированная угроза ядерной войны стали играть более заметную роль в международной дипломатии. Ядерная угроза повлияла на поведение основных участников Женевской конференции гораздо больше, чем это было заметно большинству. Вскоре после испытания бомбы Черчилль признался на заседании парламента, что данная тема занимает его мысли «несравнимо больше, чем любая другая». Даллес встретился с ним в начале мая и потом заявил Эйзенхауэру: он увидел, что «англичане, особенно Черчилль, до смерти напуганы призраком ядерных бомб в руках русских». Энтони Иден связал этот страх с событиями на Женевской конференции. «Это была первая встреча на международном уровне, – заметил он, – на которой я остро ощутил сдерживающую силу водородной бомбы. И я был благодарен за это. Я не верю, что мы смогли бы провести Женевскую конференцию от начала до конца и избежать большой войны, не будь у нас бомбы»¹⁷³.

Случай с «Фукурю-мару» тоже усилил международное движение против ядерных испытаний и популяризировал ранее непонятный термин «радиоактивные осадки». Появились и новые сомнения в «Новом взгляде» Эйзенхауэра.

Особенно острой реакция на события оказалась в Японии, где послевоенные попытки США подвергнуть цензуре обсуждение атомных бомбардировок не увенчались успехом и не смогли стереть память о том, что сделали США с Хиросимой и Нагасаки. Петиция с призывом запретить водородные бомбы, распространяемая домохозяйками Токио, собрала 32 миллиона подписей – неслыханное количество, соответствующее трети всего населения Японии.

Пытаясь помешать дальнейшему распространению антиядерных настроений, Комитет по координации операций СНБ посоветовал правительству начать «энергичное продвижение мирного применения атомной энергии» и предложить Японии построить экспериментальный ядерный реактор¹⁷⁴. Специальный уполномоченный КАЭ Томас Мюррей поддержал этот «волнующий и христианский жест», искренне веря, что он «мог бы поднять нас всех над воспоминаниями о кровавой бойне» Хиросимы и Нагасаки¹⁷⁵. Washington Post высказала горячее одобрение данному проекту, рассматривая его как возможность «отвлечь человечество от навязчивой идеи гонки вооружений», и с неожиданным смирением добавила: «Многие американцы уже знают… что в атомной бомбардировке Японии необходимости не было… Разве можно компенсировать ущерб лучше, чем обеспечив Японию средствами мирного использования атомной энергии? Не это ли лучший способ рассеять мнение азиатов, что США видят в них только пушечное мясо?»

Какой бы жестокой иронией это ни казалось, но Мюррей и конгрессмен от Иллинойса Сидни Йейтс предложили построить первую атомную электростанцию в Хиросиме. В начале 1955 года Йейтс внес законопроект, позволяющий построить электростанцию мощностью 60 тысяч киловатт в том самом городе, который меньше десятилетия назад стал первой мишенью для атомной бомбы.

За последующие несколько лет американское посольство, ЦРУ и Информационное агентство США (ЮСИА) вели широкую пропаганду и просветительскую кампанию, чтобы убедить японцев отказаться от укоренившегося враждебного отношения к ядерной энергии. Японская газета Mainichi осудила эту кампанию: «Сначала нас крестят радиоактивным дождем, затем окатывают волной практицизма и меркантильности под маской “мирного атома” из-за границы»¹⁷⁶.

Через месяц после «Касл Браво» газета New York Times сообщила, что недавние испытания подтвердили опасения Силарда и Эйнштейна, что создание кобальтовой бомбы совершенно реально. Это заявление вызвало широкие обсуждения скорректированных оценок Силарда, считавшего, что радиация от взрыва 400 водородных кобальтовых бомб весом в одну тонну каждая будет такого уровня, что вся жизнь на планете прекратится¹⁷⁷.

Еще через два дня на первой полосе Los Angeles Times опубликовали статью с отрезвляющим известием: японский ученый Цунесабуро Асада сообщил Японскому фармакологическому обществу, что Советы производят азотную бомбу – водородную бомбу, окруженную азотом и гелием, – опасную настолько, что, «если 30 таких бомб взорвать одновременно, через несколько лет погибнет все человечество»¹⁷⁸. Как будто эта информация была недостаточно пугающей, в феврале следующего года Отто Ган, Нобелевский лауреат из Германии, тот самый физик, который первым расщепил атом урана, сократил потребное для всеобщего уничтожения количество кобальтовых бомб с 400 до 10. Об этом он заявил в радиообращении, которое можно было услышать почти по всей Европе ¹⁷⁹.

Хотя кобальтовая бомба так и не была создана, возможность такого события превратилась в самый пугающий кошмар десятилетия. Члены команды «Фукурю-мару» провели в больнице больше года. Еще находясь в больнице, один из них с горечью сказал: «Судьба, подобная нашей, угрожает всему человечеству. Передайте тем, кто в этом виноват. Дай-то Бог, чтобы они прислушались»¹⁸⁰.

Глава 7
Джон Ф. Кеннеди: «Самый опасный момент в истории человечества»

В октябре 1962 года США и СССР готовились к войне. Ядерные ракеты были нацелены на важнейшие военные объекты и крупнейшие города вероятного противника. Мир подошел куда ближе к грани ядерной катастрофы, чем думало большинство людей. Десятилетиями утверждалось, что гибели всем нам удалось избежать благодаря искусному руководству и решительности Джона Ф. Кеннеди, с одной стороны, и трезвому реализму Н. С. Хрущева – с другой. Руководители двух самых могучих государств планеты сумели мирно разрешить Карибский кризис, однако оба они понимали, как трудно направлять события, когда мир неудержимо скатывается к катастрофе. Из опыта тех напряженных дней они извлекли важный урок: мир может не пережить холодной войны, если она будет продолжаться и дальше. Усилия обоих лидеров могли привести к краху их собственной политической карьеры, зато давали возможность свободнее вздохнуть всему остальному человечеству, в страхе затаившему дыхание.

В действительности у Никиты Хрущева было много общего с предшественником Кеннеди, Дуайтом Эйзенхауэром. Оба были выходцами из бедных семей. На фото Айка[84], сделанном во время его учебы в пятом классе школы городка Эбилин (штат Канзас), можно увидеть, что он одет в рабочий комбинезон, тогда как на всех остальных детях праздничная одежда. Хрущев, выходец из крестьянской семьи, внук крепостных, всю юность проработал пастухом, шахтером, машинистом. Хотя он проявил крайнюю жесткость на посту руководителя Компартии Украины в 1930–1940-е годы и при подавлении восстания в Венгрии в 1956-м, он мог быть и остроумным, и обаятельным, и жизнелюбивым. Он стремился направить Советский Союз по новому пути развития. На XX съезде партии в феврале 1956 года он обвинил Сталина в установлении диктатуры «всеобщей подозрительности, страха и террора»¹. Он осудил культ личности Сталина и начал процесс десталинизации, в котором страна столь остро нуждалась. Как и Эйзенхауэр, он был участником Второй мировой войны, а потому война была ему глубоко отвратительна. И он верил в преимущества советской системы так же, как Эйзенхауэр верил в преимущества капитализма. Чтобы доказать превосходство социализма, Хрущев начал резкое сокращение военных расходов, чтобы направить больше средств на повышение жизни населения, чем долгое время приходилось жертвовать ради обороны страны от врага, считавшегося непримиримым.

У Никиты Хрущева и Дуайта Эйзенхауэра было много общего. Оба были выходцами из бедных семей, и оба считали свою политическую систему лучшей.

В августе 1957 года СССР провел успешные испытания первой в мире межконтинентальной баллистической ракеты (МБР). Советские руководители считали, что МБР могут лишить США того огромного преимущества, которое давали американцам бомбардировщики, размещенные на базах НАТО в Европе. Меньше чем через два месяца, когда главным событием в американских выпусках новостей были беспорядки, вызванные расовой дискриминацией в школах города Литл-Рок (штат Арканзас), а на телеэкранах впервые появился комедийный сериал «Предоставьте это Биверу», советская ракета Р-7 вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли (ИСЗ). Аппарат весил 83,6 килограмма, его диаметр составлял 60 сантиметров. Он совершал один оборот вокруг Земли за 96 минут 17 секунд и посылал сигналы, принимавшиеся всеми желающими. Советские руководители ликовали. Они называли это триумфом советской науки и техники и доказательством превосходства построенного в СССР нового, социалистического общества.

Советский Союз действительно поколебал веру американцев в то, что их передовая техника гарантирует им победу в холодной войне над технически отсталым СССР. Как отметил писатель Джон Гюнтер: «Целое поколение американцев пичкали сказками относительно того, что русские еле-еле способны управлять трактором». Каирское радио объявило, что спутник «заставит любую страну дважды подумать, прежде чем идти в фарватере империалистической политики США». Сам Хрущев тогда сделал язвительное замечание: «Дураку понятно… бомбардировщикам и истребителям теперь место разве что в музее»². Московское радио делало объявление каждый раз, когда спутник пролетал над Литл-Роком, привлекая таким образом внимание как к советским достижениям, так и к расовым проблемам в США.

В августе 1957 года СССР провел успешные испытания первой в мире межконтинентальной баллистической ракеты (МБР). В СССР считали, что МБР потенциально способны лишить США того огромного преимущества, которое давали американцам бомбардировщики, размещенные на базах НАТО в Европе. Когда в октябре МБР была использована для запуска спутника, это повергло в панику многих американцев.

Многие американцы начали паниковать, предполагая, что у Советского Союза есть и МБР с ядерными боеголовками, готовые нанести удар по целям на территории США. Этот страх подогрело и заявление самого СССР, сделанное через три дня после запуска спутника, в котором говорилось об успешном испытании новой термоядерной боеголовки для баллистических ракет. Лидер сенатского большинства Линдон Джонсон сказал тогда, что Советы скоро «будут бросать на нас бомбы из космоса, как дети бросают с эстакад камни на машины»³. Эдвард Теллер причитал, что США проиграли «битву более важную, чем Перл-Харбор»⁴. Один сатирик пошутил: «Генерал Лемей планирует послать через полмира флот бомбардировщиков, чтобы произвести впечатление на русских. Уверен, что это получится – если русским придет в голову смотреть вниз»⁵.

Проигрыш в космической гонке с Советским Союзом привел к появлению глубоких трещин в хрупком фасаде американской самоуверенности, которая и так получила серьезную встряску в результате войны в Корее, а также внутри– и внешнеполитического кризиса первой половины 1950-х годов. Критики осуждали мещанский материализм и отсутствие ясной цели в американском образе жизни, а также указывали на недостатки системы образования в стране. Сенатор-республиканец Стайлс Бриджес призвал американцев «меньше беспокоиться о длине ворса ковра или высоте гребня над багажником автомобиля[85] и быть готовыми пролить кровь, пот и слезы за выживание этой страны и всего свободного мира»⁶. Выдающийся советский ученый Леонид Седов, занимавшийся изучением космоса, главный редактор журнала «Космические исследования», однажды заметил в разговоре со своим собеседником, американцем немецкого происхождения: «У вас, американцев, жизненный уровень выше, чем у нас. Но американец любит свою машину, свой холодильник, свой дом. Он не любит свою страну так, как мы, русские, любим свою»⁷. Член палаты представителей Клэр Бут Люс назвала позывные спутника «межконтинентальной насмешкой из космоса над длившимися целое десятилетие попытками американцев доказать, что их образ жизни – стопроцентная гарантия американского превосходства»⁸.

Однако правительство, желая успокоить общественное мнение, предпочло преуменьшить опасность, которую представляли достижения СССР. «Спутник… ни на йоту не увеличил моих опасений, – сказал Эйзенхауэр. – Я не вижу в этом ничего… серьезного… Они просто подняли в воздух небольшой шар»⁹. Желая подчеркнуть сказанное, Айк сыграл на той неделе пять партий в гольф. Не мог же он раскрыть причины своего равнодушия к этой проблеме. Сверхсекретные самолеты-разведчики У-2, способные подняться на высоту свыше 20 километров, уже более года летали в воздушном пространстве СССР и делали аэрофотоснимки, показавшие, что СССР отстает от США в гонке вооружений. Для американской общественности эти незаконные и провокационные полеты так и оставались тайной, пока в июле 1957 года СССР не заявил Соединенным Штатам официальный протест. Позже Ален Даллес хвастался, что «мог видеть каждую былинку на советской территории»¹⁰, однако до появления подобных технологий тогда оставалось еще немало лет.

3 ноября Советский Союз запустил второй спутник – шеститонный аппарат[86] с собакой Лайкой на борту. Страна праздновала победу. Однако Хрущев использовал ее для того, чтобы предложить руководству США сделать космическую гонку мирной и положить конец холодной войне:

«Наши спутники… ждут, когда американские спутники, а также спутники других стран присоединятся к ним, чтобы сформировать содружество спутников. Такое содружество… было бы гораздо лучше, чем гонка смертоносных вооружений… Мы были бы рады провести встречу на высшем уровне с участием высших руководителей капиталистических и социалистических стран… в целях достижения соглашения… базирующегося на… исключении войны из числа методов решения международных проблем, на прекращении холодной войны и гонки вооружений, а также устанавливающего между странами отношения, построенные на принципах мирного сосуществования… и открывающего путь к разрешению противоречий путем мирного соревнования в области культуры и способах наиболее полного удовлетворения человеческих потребностей»¹¹.

Эйзенхауэр, вынужденный перейти к обороне, проигнорировал предложение Хрущева о дружбе и заявил о полном военном превосходстве Америки и ее намерении оставаться далеко впереди в гонке вооружений:

«Силы стратегического сдерживания нашей страны обладают достаточной мощью для того, чтобы поставить вооруженные силы любой страны на грань уничтожения. Мы разработали атомные подводные лодки… На вооружении у нас находятся тяжелые авианосцы, которые способны нести дальние бомбардировщики с ядерными боеприпасами… Число наших ядерных боеприпасов уже очень велико… мы далеко впереди Советов… и по их количеству, и по качеству. И мы сделаем все для того, чтобы оставаться впереди и в дальнейшем»¹².

Но Эйзенхауэр понимал, что слов недостаточно. Желая переиграть Советы на их поле, США попытались запустить спутник с помощью ракеты «Авангард». Аппарат продержался в воздухе всего две секунды, поднявшись на высоту четырех футов. Газеты издевательски назвали эту сферу размером с грейпфрут «капутником», «провальником» и «неподвижником» (Kaputnik, Flopnik, Stayputnik). Эйзенхауэр в конце концов зажег «зеленый свет» бывшему нацистскому ракетчику Вернеру фон Брауну и подчиненной ему группе военных инженеров «Редстоун», чтобы они запустили в воздух хоть что-нибудь. 31 января им удалось успешно вывести на орбиту спутник «Эксплорер» массой в 31 фунт[87] [примерно 14 кг].

Для восстановления собственного престижа США даже собирались взорвать на Луне атомную бомбу, равную по мощи хиросимской. Облако пыли, образовавшееся в результате такого взрыва, было бы хорошо заметно с Земли. Исследования велись с 1958 по 1959 год группой из десяти человек, в число которых входил и молодой астроном Карл Саган, работавший в Центре специальных вооружений ВВС в Альбукерке. Результатом этих исследований стало обращение ученых к властям с призывом: «Нет никакой необходимости нарушать никем не тронутую окружающую среду на Луне»¹³.

В то десятилетие командованием ВВС разрабатывались и более грандиозные проекты. Выступая перед комитетом по делам вооруженных сил палаты представителей в феврале 1958 года, генерал-лейтенант Дональд Патт объявил о планах создания ракетных баз на Луне. Патт заявил, что «боеголовки могут быть запущены из шахт, расположенных глубоко под поверхностью Луны», создавая таким образом «значительное преимущество в вопросах нанесения удара по странам, привязанным к Земле», в случае, если будут уничтожены американские вооруженные силы. Враг, желающий уничтожить эти базы до начала операции на Земле, должен был бы «начать массированную ядерную атаку на эти базы за два дня до нападения на континентальные США», открыто объявив таким образом о своем намерении совершить подобное нападение. Помощник министра ВВС Ричард Хорнер позднее сказал, что такие базы могли вывести США из ядерного тупика и вернуть стране возможность нанесения первого удара. Патт также заявил, что если и Советы создадут военные базы на Луне, то Соединенные Штаты смогут перенести свои на более отдаленные планеты и в результате получат возможность нанесения ответного удара и по СССР, и по его лунным базам. Комментируя эти планы, независимый журналист А. Ф. Стоун остроумно предложил военным создать четвертый вид вооруженных сил – для действий в космосе – и назвать его «министерством лунатизма»[88]¹⁴.

Подгоняемое иррациональным ужасом перед советским превосходством, руководство американской разведки занялось публикацией абсурдных оценок советской военной мощи. В декабре 1957 года в Национальном докладе по разведке было сказано, что в ближайшие два года советский арсенал МБР достигнет 100 единиц, а к 1960 году, при худшем варианте развития событий, это число может перевалить за пять сотен¹⁵.

Эйзенхауэр поручил специалистам во главе с Г. Роуэном Гейтером из Фонда Форда подготовить в режиме строжайшей секретности доклад по вопросам безопасности. Доклад Гейтера прогнозировал, что к 1959 году «СССР будет способен нанести удар ракетами с мегатонными боеголовками, а у стратегического командования ВВС не будет практически никакой возможности предотвратить подобный удар наличными средствами»¹⁶. В докладе рекомендовалось значительно увеличить военные расходы для сокращения возрастающего отставания в ракетно-космической сфере, увеличив число МБР «Титан» и «Атлас», планируемых к развертыванию в 1959 году, с 80 до 600, а количество баллистических ракет средней дальности «Тор» и «Юпитер», которые должны были разместить на базах в Европе, – с 40 до 260. Говорилось и о 25 миллиардах долларов, необходимых для строительства бомбоубежищ по всей стране. Когда доклад просочился в прессу, газета Washington Post нарисовала душераздирающую картину:

«В секретном докладе Гейтера говорится о том, что США оказались перед лицом самой большой опасности за всю свою историю. Страна находится на пути к превращению во второсортное государство. По мнению Гейтера, ощетинившийся ракетами Советский Союз представляет для нас непосредственную угрозу. В долгосрочной перспективе Америка рискует столкнуться как с ядерной мощью СССР, так и с его непрерывно растущей экономической и технической мощью… Гейтер считает, что для предотвращения неизбежной катастрофы следует постоянно наращивать военные расходы вплоть до 1970 года»¹⁷.

Спутник открыл для демократов невероятные политические перспективы. Советник Линдона Джонсона по вопросам законодательства сообщил ему, что, «если грамотно сыграть на этом деле, оно пустит республиканцев ко дну, а вас изберут следующим президентом»¹⁸. В результате сенат начал расследование оборонной программы Эйзенхауэра.

Среди подключившихся к свистопляске вокруг «отставания в ракетной сфере» был и молодой сенатор от штата Массачусетс Джон Ф. Кеннеди. В конце 1957 года Кеннеди уже предупреждал, что США, возможно, на несколько лет отстают от Советов по баллистическим ракетам средней и большой дальности. В следующем году, подстрекаемый своим другом-журналистом Джозефом Олсопом, Кеннеди стал взвинчивать панику еще сильнее. Олсоп обвинял администрацию Эйзенхауэра в «чудовищной лжи» в том, что касается национальной обороны. Он живописал степень возможного отставания в ракетной сфере. В 1959 году на вооружении США будет стоять 0 МБР, в то время как у Советов их будет уже 100 штук. В 1960 году соотношение составит 30 к 500, в 1961-м – 70 к 1000, в 1962-м – 130 к 1500, а в 1963-м – все те же 130, но уже к 2000¹⁹.

Опираясь в основном на информацию Олсопа, Кеннеди выступил в сенате с инициативой осудить «отставание в ракетной сфере», из-за которого страна вскоре может оказаться перед лицом «самой страшной за всю свою историю опасности», увеличивающей вероятность советского нападения и ставящей вопрос о ядерном разоружении острее, чем когда бы то ни было²⁰. Эйзенхауэр, чьи самолеты-разведчики У-2 не смогли обнаружить ни одной развернутой МБР, не стеснялся в выражениях о вашингтонских политиках, стремящихся в своекорыстных интересах спекулировать на вымышленном отставании по ракетам. Он назвал их «ханжами и лицемерными ублюдками»²¹.

Еще один сокрушительный удар был нанесен по интересам и престижу США 1 января 1959 года, когда революционеры во главе с Фиделем Кастро и Че Геварой свергли послушного Америке кубинского диктатора Фульхенсио Батисту. Американские корпорации фактически правили этим островом с 1898 года. В 1959 году они владели более чем 80 % кубинских шахт, скотоводческих хозяйств, коммунальных предприятий и нефтеперерабатывающих заводов, 50 % железных дорог и 40 % производства сахара. США имели военно-морскую базу в заливе Гуантанамо. Кастро быстро взялся за реформирование системы образования и перераспределение земель. Его правительство конфисковало более миллиона акров у United Fruit и двух других американских компаний. Когда США попытались задушить новый режим экономически, Кастро обратился за помощью к Советскому Союзу. 17 марта 1960 года Эйзенхауэр приказал ЦРУ создать военизированные формирования из кубинских эмигрантов с целью свержения Кастро.

На протяжении нескольких месяцев, позднее в том же году, США с благословения Эйзенхауэра участвовали в подготовке убийства Патриса Лумумбы, демократически избранного премьер-министра богатого природными ресурсами Конго. Директор ЦРУ Аллен Даллес называл Лумумбу «африканским Фиделем Кастро». Убийство произойдет в январе следующего, 1961 года, но львиная доля вины ляжет на бельгийцев, бывших колониальных хозяев Конго, а к власти придет ставленник ЦРУ Жозеф Мобуту. После нескольких лет борьбы Мобуту удалось укрепить свою власть. В своей книге «Наследие пепла: история ЦРУ», удостоенной Пулитцеровской премии, писатель и журналист Тим Вайнер так охарактеризовал правление Мобуту: «Он правил три десятилетия и показал себя одним из самых жестоких и продажных диктаторов, похитившим миллиарды долларов из доходов страны от продажи алмазов и убившим множество людей ради сохранения своей власти». И все это время Мобуту был ближайшим союзником ЦРУ на Африканском континенте²².

Фидель Кастро на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 1960 года. Кастро возглавил революцию, свергнувшую 1 января 1959 года послушного Америке кубинского диктатора Фульхенсио Батисту. Когда США попытались задушить новый режим экономически, Кастро обратился за помощью к Советскому Союзу.

Но даже столь неприглядная вещь, как поддержка диктаторов в странах третьего мира, блекла по сравнению с наиболее опасным и потенциально смертельным аспектом правления Эйзенхауэра – наращиванием ядерных вооружений и использованием ядерного шантажа с целью получения преимущества в холодной войне. Он с легкостью стер границу между обычными и ядерными вооружениями и положил начало созданию чудовищного термоядерного оружия.

Ни один документ не осудил эту политику жестче, чем манифест Рассела–Эйнштейна, написанный в 1955 году. Идея этого манифеста принадлежала философу и математику Бертрану Расселу и была с энтузиазмом поддержана Альбертом Эйнштейном, который прислал подписанный им манифест в последнем письме, написанном им перед смертью. Под манифестом также подписались 11 ученых с мировым именем, девять из которых были нобелевскими лауреатами. Документ был разработан будущим лауреатом Нобелевской премии мира Джозефом Ротблатом и написан в весьма решительном тоне: «Сейчас мы говорим не как представители той или иной страны, континента или вероисповедания, но просто как люди, представители рода людского, чье дальнейшее существование поставлено под вопрос». Авторы манифеста предложили читателям задуматься о себе «как о представителях биологического вида с богатой историей, исчезновения которого никто из нас не желает». Они объяснили, что «в опасности оказались абсолютно все, и, если опасность будет осознана, будет и надежда на то, что совместными усилиями люди смогут предотвратить ее». Они также выразили обеспокоенность относительно того, что большинство людей все еще мыслит категориями уничтожения городов. Они предупредили, что разрушение городов в результате термоядерной войны «является одним из наименее катастрофических возможных последствий. Если все население Лондона, Нью-Йорка и Москвы будет уничтожено, мир сможет оправиться от этого удара через несколько столетий». Но теперь, когда появилась возможность создания бомб в 2500 раз более мощных, чем хиросимская, когда стало известно об угрозе распространения по всему миру «смертельных радиоактивных частиц», «крупнейшие специалисты единодушно говорят о том, что термоядерная война способна положить конец роду человеческому. Существует опасность того, что использование большого количества термоядерных бомб может привести ко всеобщей гибели – и лишь для немногих она будет быстрой. Большинство будет обречено на медленную пытку болезнью и разложением». Подписавшие манифест ученые задали вопрос: «Должны ли мы положить конец роду человеческому или же человечеству следует положить конец войнам?» Манифест заканчивался словами: «Как люди, мы призываем всех людей: вспомните о своей человечности и забудьте обо всем остальном. Если вы сможете это сделать – вам будет открыт путь к новому раю. Если нет – вы столкнетесь с риском всеобщей гибели»²³.

Через несколько дней ученые, собравшиеся в Линдау (ФРГ), выпустили «декларацию Майнау», подписанную 18 нобелевскими лауреатами. Вновь обращаясь ко «всем людям Земли», декларация предупреждала, что «в случае всеобщей войны Земля может стать настолько радиоактивной, что будут уничтожены целые страны». Государствам придется либо «отказаться от применения силы», либо «прекратить свое существование»²⁴.

Эйзенхауэр и госсекретарь Джон Фостер Даллес утверждали обратное вопреки убеждению большей части человечества. Безрассудное бряцание ядерным оружием, заявляли они, не только оправдано теоретически – оно доказало свою эффективность на практике. В интервью, данном журналу Life в начале января 1956 года, Даллес заявил, что правительство Эйзенхауэра за последнее время трижды «балансировало на грани ядерной войны» и трижды коммунисты принуждены были отступить. Даллес утверждал, что именно решительные действия США воспрепятствовали коммунистической агрессии в Корее, Индокитае и Тайваньском проливе ²⁵.

Увлечение Даллеса ядерным вариантом игры «У кого первого нервы не выдержат» вызвало настоящий шквал критики. Спикер палаты представителей демократ Сэм Рейберн выразил сожаление в связи с его «неподобающими заявлениями»²⁶. Эдлай Стивенсон[89] обвинил Даллеса в том, что он «играет в русскую рулетку, подвергая опасности жизнь всех американцев»²⁷. Индийская газета Hindustan Standard заявила, что даллесовское «балансирование» «обрекает миллионы людей на жизнь в постоянном страхе и отчаянии»²⁸. 12 ведущих протестантских церковных деятелей и редакторов крупных религиозных журналов написали Эйзенхауэру письмо, заявив, что их «глубоко шокирует опрометчивая и безответственная политика Даллеса». «Именно господин Даллес поверг весь мир в ужас, сказав, что американское правительство трижды “балансировало на грани ядерной войны”, рискуя уничтожить человечество в огне атомного Армагеддона»²⁹.

Как свидетельствует историк Ричард Иммерман, личные взгляды Даллеса были более сложными. Он понимал всю опасность наращивания мощности ядерного оружия, стремления СССР достичь равенства в вооружениях с США и растущего возмущения международного сообщества политикой, ставящей под угрозу существование всего человечества. Даллес признался Эйзенхауэру в апреле 1958 года, что опасается слишком полагаться на стратегию «массированного возмездия», которая «предполагает нанесение массированных ядерных ударов в случае любого столкновения с советскими вооруженными силами»³⁰. Но это не помешало правительству США вновь пригрозить ядерным ударом Китаю в связи со вторым конфликтом из-за спорных островов Куэмой и Мацзу, произошедшим все в том же 1958 году, всего через три года после первого конфликта. Точно так же США запугивали «массированным возмездием» Советский Союз в 1956-м, когда разразился Суэцкий кризис, вызванный англо-франко-израильской агрессией против Египта в связи с проведенной Г. А. Насером национализацией Суэцкого канала. Вице-президент США Ричард Никсон извлек опасный урок из успехов в противостоянии СССР из-за Суэца: «В 1956 году мы проанализировали возможность использования бомбы в Суэце и решили использовать ее на дипломатическом поле… Эйзенхауэр… дал распоряжение главнокомандующему войсками НАТО [в Европе] Элу Грюнтеру выступить на пресс-конференции, во время которой тот сказал, что, если Хрущев приведет в исполнение свою угрозу нанести ракетный удар по Британским островам, Москва будет уничтожена “вне всяких сомнений”. С этого момента США играли ключевую роль на Ближнем Востоке»³¹. Никсон попытался повторить тот же прием и во время гражданской войны в Иордании в 1970 году, когда король Хусейн, американский союзник, изгнал из своей страны Организацию освобождения Палестины.

Кандидат в президенты от Демократической партии Эдлай Стивенсон сделал растущую ядерную угрозу ключевым пунктом своей предвыборной кампании, заявив, что для него «неприемлема позиция правительства, которая заключается в том, что невозможно остановить безудержную гонку к гибели», и назвав ядерную политику Эйзенхауэра безумием³². Он пообещал сделать «первостепенной задачей в случае своего избрания» достижение соглашения о прекращении ядерных испытаний³³. Английские, американские и советские испытания весной 1957 года вызвали недовольство во всем мире. Премьер-министр Индии Дж. Неру потребовал прекратить все ядерные испытания, заявив, что они «могут положить конец жизни человечества в привычном понимании этого слова»³⁴. New York Times сообщила об «обеспокоенности всего мира в связи с той угрозой существованию всего живого на Земле, которая возникает в результате продолжающихся испытаний»³⁵.

В ноябре 1957 года, после новой серии испытаний, Национальный комитет за разумную ядерную политику разместил в New York Times социальную рекламу, написанную Норманом Казинсом. Подписанная 48 видными общественными деятелями, она призывала положить конец ядерным испытаниям – в качестве первого шага к установлению контроля над вооружениями. Реклама получила неожиданно широкий отклик среди населения, в результате чего возникла широкая общенациональная антиядерная организация – СЕЙН[90]³⁶.

СЕЙН была лишь одной из общественных инициатив, возникших в 1957 году. В июле в канадской провинции Новая Шотландия была проведена первая Пагуошская конференция. В ней приняли участие ученые со всего мира, включая пятерых из США и трех из СССР. Все они призвали к отказу от войны, прекращению гонки вооружений и ядерных испытаний³⁷.

В ответ на возмущение общественности Эйзенхауэр начал внутри страны и за рубежом кампанию по пропаганде того, что он еще в декабре 1953 года в своей речи в ООН назвал «мирным атомом». Комиссия по атомной энергии (КАЭ) стала рекламировать ядерную энергию не только как защиту от безбожного коммунизма, но и как волшебный эликсир, способный заставить двигаться транспорт, накормить голодных и добывать полезные ископаемые. Почтовая служба США выпустила марку «Атом ради мира: во имя поиска пути, благодаря которому человеческая изобретательность посвятит себя новой жизни».

В конце апреля 1955 года Эйзенхауэр объявил о планах создания торгового корабля с атомным двигателем, который посетит порты по всему миру, демонстрируя приверженность США «миру во всем мире». В октябре 1956-го Эйзенхауэр объявил об успехе программы «Атом ради мира». США подписали соглашение о строительстве атомных реакторов с Японией и 36 другими странами и начали переговоры еще с 14. Одновременно Соединенные Штаты продолжали разработку самолета с атомным двигателем, однако планировавшийся атомный ледокол для береговой охраны оказался слишком дорогим – 60 миллионов долларов, и Эйзенхауэр наложил на него вето.

К 1958 году Америка погрузилась в мечты о реализации еще более грандиозного и нелепого плана: проникновения в земные недра на основе разработанного КАЭ проекта «Плаушер» («Орало»). В сентябре 1957 года КАЭ взорвала 2-килотонную бомбу в недрах одной из гор Невады. Уиллард Либби, заменивший в 1954 году слишком свободомыслящего Генри Смита в качестве единственного среди членов КАЭ ученого, заявил в декабре, что все радиоактивные продукты распада после взрыва бомбы во время подземных ядерных испытаний «Рейнир»[91] оказались заключены внутри горы, что открыло возможность гораздо более широкого использования атомных взрывов в мирных целях. Либби торжествовал. «Много лет я не видел ничего более восхитительного»³⁸, – изрек он. Но председатель КАЭ Льюис Страусс хорошо знал истинную цель данной программы. В феврале он признал, что целью «Плаушера» была «пропаганда мирного использования ядерных взрывов с целью создания климата для более благоприятной реакции мировой общественности на разработку и испытания ядерного оружия»³⁹.

14 марта New York Times на первой полосе сообщала о том, что «атомные взрывы в десять раз мощнее хиросимского через пару лет могут стать обыденными в любом уголке страны, поскольку соответствующую программу настойчиво пробивают ученые из КАЭ»⁴⁰. В июне КАЭ объявила о проекте «Чэриот» («Колесница») – планах создания искусственной гавани глубиной свыше 90 м в заполярном районе Аляски, используя для этого четыре водородные бомбы. Власти надеялись, что с помощью бомб можно будет добраться до ранее недоступных нефтяных месторождений в битуминозных песках и сланцевых формациях. Подобными взрывами можно было бы создавать огромные подземные резервуары, вырабатывать пар, опреснять воду, дробить медную и другие неподатливые руды, а также получать радиоактивные изотопы для использования в медицине, биологии, сельском хозяйстве и промышленности.

Специалисты хотели также создать с помощью атомных взрывов новый Панамский канал – больше и лучше прежнего. Джек Рид из лаборатории «Сандия» в Альбукерке предложил взрывать 20-мегатонные бомбы для изменения направления ураганов. Он был уверен, что любое связанное с этим радиоактивное загрязнение будет безвредным. Гарри Векслер, ученый из американского Бюро погоды, предложил ускорить таяние полярных льдов путем подрыва 10-мегатонных бомб близ полярного круга. По его расчетам, это должно было повысить температуру в Заполярье примерно на 10 градусов по Фаренгейту [чуть больше 5 С].

К 1960 году КАЭ удвоила финансиование проекта «Плаушер». К работе над ним было привлечено более сотни сотрудников Ливерморской национальной лаборатории им. Э. Лоуренса. Физик Эдвард Теллер, директор лаборатории, с огромным энтузиазмом относился к этим планам. Однако проект столкнулся с препятствием. В сентябре 1958 года, уступив требованиям американской и мировой общественности, Эйзенхауэр объявил о согласии присоединиться к предложенному Советским Союзом мораторию на ядерные испытания. Для продолжения проекта «Плаушер» Эйзенхауэру пришлось бы его нарушить. И он начал давить на СССР в стремлении достичь соглашения о разрешении мирных испытаний. Когда летом 1959 года президенту показалось, что Советский Союз готов уступить, он одобрил планы подрыва 10-килотонного заряда глубоко в соляных пластах поблизости от Карлсбада (штат Нью-Мексико). Целью данного проекта, названного «Гномом», была проверка возможности создания подземного резервуара, в котором хранилось бы в расплавленной соли тепло, затем используемое для производства электроэнергии. Взрыв также должен был предоставить бесценные радиоактивные изотопы для использования в медицинских целях. Пресс-секретарь Министерства внутренних дел[92], подразделению которого, Службе национальных парков, подчинен, в частности, и парк «Карлсбадская пещера», заявил, что министерство «ошеломлено» данным заявлением⁴¹.

Летом 1960 года последовал проект «Чэриот». Некоторые граждане даже выдвигали конкретные предложения в рамках проекта «Плаушер». Так, одна женщина предложила КАЭ использовать водородные бомбы для уничтожения всех змей в Африке⁴².

Несмотря на всю агрессивную рекламу мирного атома со стороны правительства, в обществе наблюдалось растущее беспокойство в отношении опасности ядерных испытаний. В апреле 1957 года лауреат Нобелевской премии мира Альберт Швейцер присоединил и свой голос к хору мировой общественности, требовавшей прекращения ядерных испытаний. Швейцер распространил свою «Декларацию сознания» примерно в 50 странах⁴³. New York Times писала о «всеобщей обеспокоенности относительно угрозы, которую ядерные испытания представляют для всего живого на Земле»⁴⁴. В мае опрос, проведенный Институтом Гэллапа, показал, что 63 % американцев высказываются в поддержку международного запрета на ядерные испытания, в то время как против такого шага выступили лишь 27 %. Осенью предыдущего года призыв Стивенсона к запрету ядерных испытаний поддержали лишь 24 % опрошенных⁴⁵.

Через несколько месяцев Washington Post, Los Angeles Times и другие газеты начали публикацию захватывающего романа Невила Шюта «На берегу». Это подлило масла в огонь. Роман рассказывал о последствиях 37-дневной ядерной войны, в результате которой было взорвано 4 тысячи кобальтовых бомб. События сосредоточивались вокруг кучки выживших людей в Мельбурне, на который надвигается радиоактивное облако. Опубликованный Эрлом Брауном в Washington Post обзор романа, названный «Перед лицом верной смерти: атомный Армагеддон 60-х», начинался словами: «Невил Шют написал наиболее важный и напряженный роман атомной эры, и, если вы читаете лишь одну книгу в год, вам следует прочесть именно ее». Свой обзор Браун завершил словами: «Надеюсь, что книгу Невила Шюта заключат в капсулы, которые будут спрятаны глубоко под землей, чтобы в случае, если атомный Армагеддон произойдет, будущие цивилизации знали, что наше поколение сознательно пошло по пути собственного уничтожения. Ее должны прочитать все: и участники нынешнего представления, и его будущие зрители»⁴⁶.

В сентябре 1957 года Уинстон Черчилль присутствовал на ужине на вилле лорда Бивербрука в Кап-д’Ай, Франция. Когда гости начали обсуждать повергающий в ужас роман Шюта, Черчилль объявил о своем намерении отослать один экземпляр Хрущеву. Кто-то спросил, планирует ли он отправить такую же посылку Эйзенхауэру. Черчилль ответил: «Это было бы пустой тратой денег. Эйзенхауэр теперь сильно поглупел… Думаю, Земля скоро будет уничтожена… И на месте Всевышнего я не стал бы ее воссоздавать, ведь в следующий раз Он и сам может попасть в переделку»⁴⁷.

В декабре 1959 года в столицах всех крупнейших стран мира вышла экранизация романа, поставленная Стэнли Крамером. Картина имела ошеломляющий успех. Обозреватель New York Times Босли Краутер завершил свою восторженную рецензию словами: «Помимо художественной ценности, большой заслугой этой картины является выраженная в ней страстная убежденность в том, что человек заслуживает спасения»⁴⁸. Кабинет Эйзенхауэра обсуждал способы, которые позволили бы справиться с могучим призывом к запрету ядерных испытаний, содержащимся в кадрах кинофильма. Члены кабинета, КАЭ и сотрудники Госдепартамента попытались дискредитировать фильм, заявив, что он содержит серьезные фактические ошибки, обесценивающие произведение в целом⁴⁹. Информационное агентство США выпустило документ под названием «Возможные вопросы и предполагаемые ответы касательно фильма “На берегу”»⁵⁰. Но зрители, многие из которых выходили из кинозала в слезах, вероятно, были гораздо больше потрясены простым и понятным отрицанием теории «атомного сдерживания», которое выдвинул Джулиан – ученый, роль которого сыграл актер Фред Астер. Джулиана спросили: кто же начал войну? Джулиан задал встречный вопрос: «Кто мог подумать, что люди будут настолько глупы, что взорвут сами себя?» Когда его попросили объяснить эти слова, Джулиан сказал:

«Война началась тогда, когда люди согласились с идиотским принципом: якобы поддерживать мир можно только путем создания вооружений, которые невозможно применить, не подписав самим себе смертный приговор. У всех были бомбы. И контрбомбы. Техника обогнала нас. Мы не могли ее контролировать. Да, я знаю, я помог создать ее. Боже, помилуй меня. Наверное, какому-нибудь бедолаге однажды показалось, что он увидел что-то на экране радара. Он знал, что сомнение продолжительностью в тысячную долю секунды приведет к полному уничтожению его страны… Поэтому он нажал кнопку, и весь мир взбесился. Вот и все…»

Да, фильм мог ошибаться в деталях, но понимание мира, который помог создать Эйзенхауэр, было в нем безошибочным. Конечно, можно было выставить Эйзенхауэра в более выгодном свете. Ведь он все-таки сопротивлялся стремлению Комитета начальников штабов применить ядерное оружие. Он ограничил расходы на гражданскую оборону и военный бюджет в целом. Он работал над воплощением в жизнь запрета на ядерные испытания. Он не отступал перед лицом могущественного и иногда враждебного СССР, пытаясь в то же время удержать НАТО от распада. И часто выступал за умеренность вопреки своим советникам, которые были куда большими «ястребами» и экстремистами, чем он сам.

Однако именно при Эйзенхауэре число американских ядерных боезарядов возросло с 1 до 22 тысяч. Они были наведены на 2500 тысяч целей на территории СССР. И даже 22 тысячи – обманчивая цифра. Сделанные Эйзенхауэром военные заказы выполнялись и в начале 1960-х годов, так что именно на совести Эйзенхауэра лежит то, что во времена президентства Кеннеди число ядерных боезарядов достигло 30 тысяч. В период с 1959 по 1961 год Соединенные Штаты приняли на вооружение еще 19 500 боезарядов. Страна производила 75 дешевых боеголовок в день. Лауреат Пулитцеровской премии Ричард Роудс писал: «Каждая боеголовка стоила США около $250 тысяч: дешевле истребителя-бомбардировщика, дешевле ракеты, дешевле патрульного катера, дешевле танка»⁵¹. Общий мегатоннаж за пять лет увеличился в 65 раз, достигнув 20 491 мегатонны в 1960 году. Их мощность равнялась 1 миллиону 360 тысячам хиросимских бомб. И хотя в 1961 году мегатоннаж начал снижаться в результате снятия с вооружения 950 бомб Б36 мощностью 10 мегатонн каждая, общая поражающая мощь возросла вследствие принятия на вооружение баллистических ракет, позволявших поражать цели с большой точностью. А повышение точности попадания вдвое позволяет в восемь раз сократить количество боеголовок без снижения их общей поражающей способности⁵².

Менее известен тот факт, что Эйзенхауэр делегировал американским командующим на театрах боевых действий и некоторым другим командующим, включая стратегическое командование ВВС и Объединенное командование ПВО Северной Америки, свои полномочия, позволяющие наносить ядерный удар по своему усмотрению в случае крайних обстоятельств, невозможности связаться с президентом или недееспособности последнего. С санкции президента указанные командующие в аналогичных обстоятельствах могли, в свою очередь, делегировать эти полномочия нижестоящим командирам. В число таковых входили десятки командующих различными соединениями ВВС и ВМС. На ядерных кнопках оказались десятки (если не больше) пальцев. По словам аналитика компании RAND Сorporation Дэниела Эллсберга, вскрывшего в ходе проведенного по заказу Пентагона исследования проблем командования ядерными силами всю опасность подобной системы делегирования полномочий, «спусковой крючок механизма Страшного суда постоянно кочевал из рук в руки»⁵³. Учитывая, что ядерное оружие в то время не имело специальных кодов доступа, число тех, кто имел если не полномочия, то реальную возможность нанести ядерный удар, было намного большим, включая пилотов, командиров эскадрилий, начальников военных баз и командиров авианосцев. Коды у ядерного оружия, размещенного в Европе (в том числе тактического), появятся только в следующем десятилетии, а у стратегических бомбардировщиков и того позже. На подводных лодках их не было до конца 1980-х. Иными словами, командир любой субмарины мог начать с СССР войну на уничтожение.

В августе 1960 года президент Эйзенхауэр одобрил подготовку Национального реестра стратегических целей и Сводного оперативного плана (СОП). Первый СОП предусматривал развертывание стратегических ядерных сил для нанесения одновременного удара по китайско-советскому блоку в первые сутки войны. Задачей было максимальное разрушение. В число целей входили советские ядерные силы, правительственные центры и промышленные объекты в городах. Когда Эйзенхауэру доложили о мощности вооружений и возможных результатах их применения, президент признался своему военно-морскому советнику капитану [первого ранга] И. П. Оранду, что у него «волосы встали дыбом от ужаса»⁵⁴. Вероятно, так оно и было. Затем он попросил членов Комитета начальников штабов оценить возможное количество жертв такого удара. Цифры были шокирующими: 325 миллионов убитых в СССР и КНР, 100 миллионов в странах Восточной Европы, такое же количество в Западной Европе (от радиоактивных осадков). Еще 100 миллионов погибли бы в результате заражения прилегающих стран, включая Финляндию, Швецию, Австрию, Афганистан, Пакистан и Японию. И эти цифры не учитывали тех, кто погиб бы в результате применения советского ядерного оружия и американских тактических боезарядов⁵⁵. К тому же тогда еще никто не знал, что удар такой силы означает почти стопроцентную вероятность начала «ядерной зимы», которая еще больше увеличит возможность глобального уничтожения. Однако, несмотря на весь свой страх перед гибелью миллионов людей в случае введения в действие СОП, Эйзенхауэр передал план без каких-либо изменений новому правительству.

Оправдывая столь опасный – если не безумный – план наращивания ядерных вооружений необходимостью сохранения на умеренном уровне общих военных расходов, Эйзенхауэр увеличил федеральный бюджет в 1960 финансовом году всего на 20 % по сравнению с 1953 годом, хотя ВНП за этот период вырос почти на 25 %.

Годы правления Эйзенхауэра были относительно мирными и благополучными, однако многие американцы боялись, что в стране начинается экономический застой; они хотели толчка к новому развитию. И демократы обратили свои взгляды на молодого бостонца Джона Ф. Кеннеди. Кеннеди происходил из видной и политически амбициозной семьи. Его отец, Джозеф Кеннеди, был неоднозначной фигурой. Преуспевающий биржевой делец и крупный спонсор Франклина Рузвельта, он в начале Второй мировой войны был послом США в Великобритании. Однако этот пост ему пришлось покинуть в результате своей приверженности политике «умиротворения» Гитлера и открытого пессимизма в отношении перспектив Англии выстоять в войне.

Став сенатором в 1952 году, Джон Кеннеди поначалу не демонстрировал никаких предпосылок к достижению тех высот, на которые взлетит его политическая карьера. Либерал времен холодной войны, он поддержал организованную Ричардом Никсоном кампанию по травле прогрессивного члена палаты представителей от Демократической партии Хелен Дуглас. В декабре 1954 года болезнь позволила Кеннеди избежать голосования по резолюции, осуждавшей Джозефа Маккарти, старого друга семьи Кеннеди, критиковать которого Джон не хотел. Намекая на название книги Кеннеди «Профили мужества», удостоенной Пулитцеровской премии, Элеонора Рузвельт сказала, что ей бы хотелось, чтобы у Кеннеди был «менее гордый профиль, но больше мужества»⁵⁶. Его брат Роберт даже работал в аппарате Маккарти. Кеннеди пытался добиться поддержки от либерального крыла партии во главе с Элеонорой Рузвельт и Эдлаем Стивенсоном, однако так и не сумел завоевать их доверие. Недоверие либералов лишь усугубилось, когда Кеннеди сделал оппортунистский, пусть и политически дальновидный, выбор Линдона Джонсона в качестве кандидата в вице-президенты.

На выборах 1960 года Кеннеди победил Никсона с ничтожным перевесом. Никсон упирал на свой опыт в качестве вице-президента и тот вклад, который он внес в достижения правительства Эйзенхауэра. Однако, когда самого Эйзенхауэра спросили о том, какие важные решения принимал Никсон, тот попросил дать ему неделю на размышления.

Кеннеди подавал себя как кандидата, стремящегося к преобразованиям. Но не все обещанные им перемены были положительными. Надев личину «ястреба», он критиковал примирительный тон правительства Эйзенхауэра–Никсона в отношении Кубы и неспособность справиться с отставанием в ракетной сфере ⁵⁷.

В какой-то момент Эйзенхауэр понял, что сам породил ситуацию, способную привести к катастрофе, и создал тот «механизм Страшного суда», который передал в руки своего преемника. Он был глубоко разочарован тем, что давление со стороны «ястребов» в рядах его научных и военных советников свело на нет усилия, направленные на то, чтобы еще до окончания его президентского срока подписать договор о запрещении ядерных испытаний. Результатом этих размышлений стало очень необычное прощальное обращение, предупреждавшее об опасности возрастающей мощи «военно-промышленного комплекса». Данное обращение не только стало кульминацией его правления, но и дало определение феномену, который возник благодаря личному участию Эйзенхауэра.

Эта речь стала самой яркой и запоминающейся из всех произнесенных Эйзенхауэром за время пребывания в Белом доме. Начало ей положили беседы между главными спичрайтерами президента Малькольмом Мусом, политологом Университета им. Джонса Хопкинса[93], и отставным капитаном ВМС Ральфом Уильямсом. Мус и Уильямс встретились 31 октября 1960 года, желая обсудить план подготовки прощального обращения и согласившись, что в нем следует упомянуть «проблему милитаризма». В черновике Уильямса об этом было сказано вполне ясно:

«…впервые в истории в США создана постоянная индустрия войны… И не просто индустрия. Ключевые посты в ней заняли отставные генералы и адмиралы, принимающие в этой чудовищной структуре все основные решения. Возникает опасность, что все то, что коммунисты говорили о нас все это время, может стать правдой. Мы не должны допустить, чтобы “торговцы смертью” стали заправлять нашей политикой»⁵⁸.

Словосочетание «военно-промышленный комплекс», сделавшее эту речь бессмертной, было предложено, по всей вероятности, Гербертом Йорком, бывшим директором Ливерморской национальной лаборатории им. Лоуренса. Летом 1971 года, работая в Стокгольмском институте исследований проблем мира (СИПРИ), Йорк сказал молодому коллеге-американцу, что именно он предложил президенту Эйзенхауэру формулировку для его речи⁵⁹. Эйзенхауэр согласился и ударил в набат:

«Этот конгломерат огромного военного истеблишмента и крупной индустрии вооружений является чем-то новым в американской жизни. Экономическое, политическое, даже духовное влияние такого союза ощущается в каждом городе, в каждом здании администрации штата, в каждом ведомстве федерального правительства. Мы признаем насущную необходимость такого хода событий. И тем не менее нам не следует недооценивать его серьезных последствий. С этим связано все – наш труд, ресурсы и средства к существованию, да и сам наш общественный строй. В наших правительственных структурах мы должны быть начеку, предотвращая необоснованное влияние, намеренное или ненамеренное, военно-промышленного комплекса. Потенциал опасного роста его неоправданной власти существует и будет существовать.
Мы не должны никогда позволить этому союзу подвергнуть опасности наши свободы или демократические процессы. Нам не следует принимать что-либо на веру. Лишь бдительное и информированное гражданское общество может настоять на разумном сочетании огромной индустриальной и военной машины с нашими мирными методами и целями, с тем чтобы безопасность и свобода могли совместно процветать»⁶⁰.

Для большинства американцев значение этих слов станет понятным лишь много лет спустя. Но были и весьма знаменательные исключения. Уолтер Липпман остроумно сравнит прощальные слова Эйзенхауэра со словами, сказанными в тех же обстоятельствах Джорджем Вашингтоном. Вашингтон предупреждал об «угрозе гражданской власти», которую представляют внешние силы. Эйзенхауэр же говорил о том, что угроза исходит изнутри, от американских военных⁶¹. Эйзенхауэр считал Вашингтона своим героем. В книге своих мемуаров «Вольно» он написал: «Его прощальная речь… была примером тех человеческих качеств, которыми я глубоко восхищаюсь»⁶².

Обозреватель New York Times Джек Реймонд написал большую аналитическую статью на тему военно-промышленного комплекса, в которой с помощью графиков продемонстрировал всю чрезмерность расходов США на оборону, которые занимали 59 % в бюджете страны, составлявшем 81 миллиард долларов. Помимо трат, съедавших больше половины федерального бюджета, он также отметил тот факт, что Пентагон контролирует еще и недвижимость на сумму в 32 миллиарда долларов, включая авиабазы и склады оружия. Реймонд объяснил, сколь тесно военные сотрудничают с промышленностью в целях достижения подобных результатов. Он также добавил, что чрезмерный милитаризм США вредит их имиджу на мировой арене: «Взявшись за дубинку, Соединенные Штаты забыли о второй части изречения Теодора Рузвельта, в котором он призывал говорить мягко»⁶³.

Позднее один из ближайших советников и биограф Кеннеди Теодор Соренсен рассуждал так: «Думаю, что главной причиной, по которой Кеннеди решил бороться за президентский пост, была его уверенность в том, что политика “массированного возмездия” Эйзенхауэра–Даллеса ведет страну к ядерной войне. Он считал, что политика “массированного возмездия”, благодаря которой, как считалось, мы поддерживали мир – говоря, например: “Если вы переступите границу в Западном Берлине или еще где-нибудь, мы уничтожим вас ядерным оружием”, – была безумием»⁶⁴. Но во время президентской кампании 1960 года мало что предвещало намерения Кеннеди снизить риск ядерной войны или проводить иную политику, чем финансовая подпитка американского милитаризма. Кеннеди обвинял Эйзенхауэра в том, что тот «ставит бюджетную безопасность выше национальной», в особенности перед лицом того, что Советы скоро будут производить «в два-три раза» больше ракет, чем США⁶⁵. Во время кампании Кеннеди признался: он не ожидает, что Советы «будут угрожать США или наносить нам удар этими ракетами», – но он не хотел бы рисковать. Призывая к увеличению военных расходов, он объявил, что «тот, кто противится этим тратам, ставит под угрозу само выживание нашей страны»⁶⁶.

Инаугурация Кеннеди была полна символизма. 86-летний Роберт Фрост стал первым поэтом, когда-либо выступавшим на инаугурациях. Марианна Андерсон, талантливая певица, которую «Дочери Американской революции» однажды выгнали из Зала Конституции из-за ее черной кожи, спела национальный гимн. А сам Кеннеди произнес блестящую инаугурационную речь, в которой одновременно обратился с призывом дружбы к СССР, «прежде чем темные силы разрушения, выпущенные наукой, поглотят все человечество», и высказал воодушевление относительно того факта, что его поколению представилась возможность «защитить свободу в час наибольшей опасности», а также выразил готовность «заплатить любую цену, вынести любые тяготы и пережить любые невзгоды» ради этого⁶⁷.

Новое правительство включило в свой состав сотрудников ведущих фондов, корпораций и финансовых компаний Уолл-стрит, слегка разбавив их небольшим количеством прогрессивных деятелей и отведя последним второстепенные роли. Дэвид Халберстам назвал их «лучшими и ярчайшими» и рассказал о том, как их ум, достижения и энергичность, шедшие рука об руку с надменностью и глубокой моральной слепотой, завели США в джунгли Вьетнама. Типичными представителями этих людей были советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди – декан факультета искусств и естественных наук в Гарварде, ставший первым человеком на этой должности, получившим в свое время отличные оценки на всех трех вступительных экзаменах в Йельском университете, – а также министр обороны Роберт Макнамара, известный как человек-компьютер и блестящий организатор. Известно, что во время встречи с командованием Вооруженных сил США на Тихом океане по вопросам снабжения войск во Вьетнаме Макнамара остановил проектор и сказал, что данные на слайде № 869 противоречат информации, показанной на слайде № 11 за семь часов до этого. Но в интеллекте советников Кеннеди никто и не сомневается. Сомнительны их выводы. Джон Кеннет Гэлбрейт, работавший при Кеннеди послом США в Индии, однажды с сожалением сказал: «Внешняя политика по-прежнему находится в руках Совета по международным отношениям. А мы прекрасно знаем, что их экспертное мнение гроша ломаного не стоит… Все, что им известно, – это разница между коммунистами и антикоммунистами… именно это мистическое мировоззрение и стало основой нашей внешней политики, а те из нас, кто в нем сомневался… были похожи на индейцев, без особого успеха пускавших стрелы в сторону лагеря [белых]»⁶⁸. Следствием этой странной смеси надменности и невежества стало то, что новое правительство сразу же стало допускать грубейшие ошибки во внешней политике.

Джон Ф. Кеннеди в своей инаугурационной речи обратился с призывом дружбы к СССР и одновременно выразил готовность своего поколения «заплатить любую цену, вынести любые тяготы и пережить любые невзгоды» ради «защиты свободы в час ее самых тяжких испытаний».

Кеннеди продолжил выполнение плана Эйзенхауэра, поручившего ЦРУ тайно подготовить на территории Гватемалы 1500 кубинских эмигрантов для вторжения на Кубу. С самого начала он усомнился в разумности подобного плана, но Аллен Даллес заверил его, что с началом вторжения противники Кастро внутри страны поднимут восстание и свергнут правительство. Этим планом также были крайне недовольны такие деятели правительства, как Честер Боулс[94], Артур Шлезингер-младший и Ричард Гудвин, а председатель сенатского комитета по иностранным делам Уильям Фулбрайт даже призвал Кеннеди выбросить эту идею из головы. Но молодой и неопытный президент побоялся отказаться от проведения операции, которую запланировали Эйзенхауэр и Комитет начальников штабов. За три дня до начала операции восемь американских бомбардировщиков B-26 уничтожили или вывели из строя половину ВВС Кастро. Силы вторжения прибыли на Плайя-Хирон в заливе Кочинос на семи судах, два из которых принадлежали компании United Fruit. Кубинская армия с легкостью разбила агрессоров, которые немедленно начали умолять США о военной помощи.

Обещанное всенародное восстание так и не началось. Банди, Раск и сам Кеннеди неоднократно говорили ЦРУ, что ни о какой воздушной поддержке не может быть и речи. Они понимали, что подобные действия нанесут серьезный урон имиджу США на мировой арене и послужат прямым приглашением для Советов начать вторжение в Западный Берлин. Незадолго до наступления 18 апреля Кеннеди, Джонсон, Макнамара и госсекретарь Дин Раск встретились в Белом доме с председателем КНШ генералом Лимэном Лемнитцером, начальником штаба ВМС адмиралом Арли Берком и начальником отдела тайных операций ЦРУ Ричардом Бисселом. Берк и Биссел в течение трех часов пытались убедить Кеннеди направить наземную и воздушную поддержку. Они с самого начала знали, что это единственный шанс на успех, и были совершенно уверены, что Кеннеди уступит их давлению. Позже сам Кеннеди скажет: «Они были уверены, что я сдамся и дам им отмашку»⁶⁹. «Для них было немыслимо, – соглашается с Кеннеди его советник Уолт Ростоу, – чтобы президент Америки, держа в своих руках всю военную мощь страны, позволил провалиться такой операции»⁷⁰. Лемнитцер обвинял Кеннеди в том, что «выбросить белый флаг – немыслимо… возмутительно и почти что преступно». Но Кеннеди был непоколебим. Он объяснял одному старому другу: «Я не позволю вовлечь нас в цепь безответственных действий только потому, что кучка фанатиков в наших рядах ставит национальную гордость выше национальных интересов»⁷¹. 114 человек из сил вторжения было убито, 1189 попали в плен. Среди жертв были и четверо американских летчиков из Национальной гвардии штата Алабама, служивших по контракту в ЦРУ.

В новое правительство Кеннеди вошли амбициозные, высокоинтеллектуальные люди, которых Дэвид Халберстам с иронией назвал «лучшими и ярчайшими». Типичными их представителями были советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди (слева, рядом с Кеннеди), декан факультета искусств и естественных наук Гарварда и министр обороны Роберт Макнамара (справа), известный как человек-компьютер и блестящий организатор.

Комментарии прессы не заставили себя ждать. Газета Chicago Tribune высказалась лаконично: «Главным результатом предполагавшегося “вторжения” на Кубу стало то, что диктатура Кастро теперь прочна как никогда, а коммунисты по всему миру торжествуют. Соединенные Штаты хорошо получили по зубам»⁷². Wall Street Journal объявила, что «США сели в лужу… над нами смеется весь мир… Но мы подозреваем, что главное чувство, которое испытывают руководители коммунистических стран, – это крайнее удивление, что США так слабы»⁷³. New York Times выразила обеспокоенность тем, что «американская гегемония в Западном полушарии впервые за столетие поставлена под вопрос», поскольку Кубинская революция может стать примером для всей Латинской Америки⁷⁴.

Кубинские контрреволюционеры, взятые в плен на Плайя-Хирон. Кеннеди, которого убедили в том, что вторжение подтолкнет внутренних противников Кастро к восстанию и свержению правительства, продолжил реализацию плана Эйзенхауэра по тайной подготовке в Гватемале 1500 кубинских эмигрантов. Кубинская армия легко справилась с агрессорами, которые стали умолять США о прямой военной помощи. Кеннеди отказался предоставить такую помощь, а обещанное всенародное восстание так и не началось. 114 человек из сил вторжения были убиты, 1189 взяты в плен.

В действительности мир был крайне удивлен неумением руководителей США трезво оценивать обстановку. Дин Ачесон сообщал, что это фиаско «поразило европейцев», считавших подобный исход «совершенно немыслимым результатом безответственной политики. Они ожидали от нового правительства США очень многого… а теперь все их надежды разбиты»⁷⁵. Боулс записал в своем дневнике: «Кубинское фиаско показывает, как сильно может заблуждаться столь блестящий и благонамеренный человек, как Кеннеди, если у него отсутствуют твердые моральные устои»⁷⁶. Вскоре после этого Боулса бесцеремонно выставят из Госдепа. Кеннеди принял на себя всю ответственность за провал вторжения, но поклялся удвоить усилия в борьбе с коммунизмом:

«Нам хватит смелости признать всю опасность предстоящего сражения. Нам хватит смелости принять новые концепции, новые инструменты, новое понимание важности борьбы, на Кубе ли или же в Южном Вьетнаме… Происходящее на Кубе, в Лаосе, подъем коммунистического движения в Азии и Латинской Америке – все это говорит лишь об одном: общества самодовольные, потворствующие своим мимолетным желаниям и просто слабые окажутся на свалке истории… Позвольте же мне четко сказать, что я, как президент Соединенных Штатов, намерен сделать все для выживания нашей системы, чего бы нам это ни стоило, какой опасности мы бы ни подверглись»⁷⁷.

Сенатор-демократ Эл Гор-старший, член сенатского комитета по иностранным делам, призвал «перетряхнуть Комитет начальников штабов. Всех его членов необходимо заменить новыми людьми, более умными и способными». New York Times, в свою очередь, возложила львиную долю вины на ЦРУ и потребовала его «капитальной реорганизации»⁷⁸.

Кубинские эмигранты обвиняли в провале операции Кеннеди, который не пожелал оказать им поддержку с воздуха. Большинство из них никогда ему этого так и не простят. Но, несмотря на столь широкую критику его действий в данной ситуации, рейтинги Кеннеди в этот период были самыми высокими за все время его президентства. Он даже шутил по этому поводу: «Я прямо как Эйзенхауэр: чем хуже поступаю, тем популярнее становлюсь»⁷⁹.

Вся эта грязная история произвела на неопытного президента глубокое впечатление. У Кеннеди выработался здоровый скептицизм относительно разумности суждений военных советников и руководителей разведки. Он объяснял Шлезингеру: «Если кто-то начнет мне указывать, что написать в законе о минимальной зарплате, я без колебаний укажу ему на дверь. А вот когда имеешь дело с военными и разведчиками, почему-то считается, что у них есть некие непостижимые способности, недоступные простым смертным»⁸⁰. А журналисту Бену Брэдли он сказал: «Первый совет, который я дам своему преемнику, – приглядывать за генералами и не думать, что, если человек военный, это автоматически означает, что его мнения по военным вопросам являются истиной в конечной инстанции»⁸¹. Эти слова означали первый проблеск понимания того, о чем с горечью предупреждал Эйзенхауэр. Но Джону Кеннеди придется еще круто ломать свое мышление, чтобы вырваться из железных тисков холодной войны и порожденных ею стереотипов.

После провала вторжения Кеннеди решил все же перетряхнуть «сукиных детей» в КНШ и «этих ублюдков из ЦРУ». Он угрожал «порвать ЦРУ на мелкие кусочки и пустить их по ветру»⁸². Председателем КНШ вместо Лемнитцера он назначил Максуэлла Тейлора, но, надеясь умиротворить «ястребов», решил поставить во главе штаба ВВС Кертиса Лемея – решение, о котором он впоследствии пожалеет. В ЦРУ Даллеса заменил консервативный бизнесмен-республиканец Джон Маккоун. Президент заставил написать заявления об отставке и двух заместителей Даллеса – Ричарда Биссела и генерала Чарлза Кэбелла. Всех зарубежных агентов ЦРУ и военных в других странах он подчинил послам, а также принял решение о сокращении бюджета ЦРУ к 1966 году на 20 %.

Ответственность за значительную часть тайных операций Кеннеди возложил на своего брата Роберта, и эти новые обязанности почти целиком поглотили время молодого министра юстиции. Именно под его контролем ЦРУ начало за три года 163 тайные операции. За все восемь лет правления Эйзенхауэра их было 170⁸³.

Перед вступлением в новую должность генерал Тейлор провел расследование ошибок, допущенных во время кубинской операции. Генерал Беделл Смит[95] свидетельствовал: «Демократическая страна не может вести войну. Когда война начинается, президента наделяют чрезвычайными полномочиями. Граждане страны считают, что по окончании чрезвычайного положения права и полномочия, временно предоставленные главе исполнительной власти, будут возвращены штатам, округам и всему народу». Смит полагал, что ЦРУ перестало приносить такую пользу, как раньше, и его, возможно, придется заменить новой секретной службой. «Пора, – заметил он, – выплеснуть на ЦРУ ведро помоев, чтобы замаскировать его понадежнее»⁸⁴.

Из-за растущего недоверия к советникам из числа военных и разведчиков Кеннеди было гораздо легче отвергнуть их требования об отправке американских войск в Лаос, хотя Эйзенхауэр и предупреждал его, что это может оказаться необходимым для победы над коммунистами из Патриотического фронта Лаоса. Кеннеди сказал Теду Соренсену и Артуру Шлезингеру-младшему, что, если бы не события в заливе Свиней, он бы уступил. КНШ настаивал на том, чтобы Кеннеди дал безоговорочное согласие на массированное вторжение в Лаос и одобрил распространение войны в Китай в случае необходимости, даже если это будет означать ядерную войну. Кеннеди воспротивился подобным требованиям и привел генералов в ярость, отдав предпочтение лаосским нейтралистам. «После залива Свиней, – сказал Шлезингер Дэвиду Тэлботу, – Кеннеди презирал КНШ… Он называл членов комитета кучкой престарелых генералов, а Лемнитцера и вовсе считал придурком»⁸⁵.

Еще не оправившись от глубокого потрясения, вызванного событиями на Плайя-Хирон, Кеннеди тщательно готовился к июньской встрече с Хрущевым, которая должна была пройти в Вене. Хрущев уже переписывался с новым президентом, надеясь добиться некоторой разрядки напряженности и достичь соглашений по вопросам запрещения ядерных испытаний, положения в Лаосе и в Западном Берлине. Но теперь отношения между СССР и США были омрачены. На саммите глава советского правительства обрушил на президента США град обвинений. Хрущев обвинял молодого президента в том, что США проводят империалистическую политику по всему миру. Он заявил, что американо-советские отношения упираются в решение германского вопроса, и при этом резко критиковал ремилитаризацию Германии и ее растущую роль в НАТО. Он настаивал на том, чтобы до конца года был подписан договор, признающий существование двух самостоятельных германских государств. Для Берлина он предложил статус «свободного демилитаризованного города» под юрисдикцией Восточной Германии при гарантированном доступе для стран Запада. В конце встречи Кеннеди сказал Хрущеву: «Чувствую, нас ждет очень холодная зима»⁸⁶. А одному репортеру объяснил: «Если Хрущев хочет ткнуть меня лицом в грязь, то я не вижу смысла в дальнейших переговорах»⁸⁷. Джордж Кеннан заметил, что Кеннеди во время саммита «почему-то боялся даже рот открыть»⁸⁸. Позднее уязвленный президент побеседовал наедине с Джеймсом Рестоном, одним из ведущих американских журналистов. «Тяжеленько?» – спросил Рестон. «Как никогда в жизни», – ответил Кеннеди. И объяснил подробнее:

«У меня две трудности. Во-первых, понять, почему он все это сказал, да еще в таком враждебном тоне. А во-вторых, понять, что нам с этим делать. Я думаю… он высказал все это из-за событий в заливе Свиней… он считал, что тот, кто влез в такую авантюру, молод и слишком неопытен, а тот, кто не сумел довести дело до конца, – трус. Поэтому он просто вытряс из меня душу. Так что теперь передо мной стоит нелегкая задача… как восстановить веру в мощь Америки, и, похоже, удобнее всего это сделать во Вьетнаме»⁸⁹.

Кеннеди было бы легче понять воинственность Хрущева, если бы он осознал, как глубоко обеспокоен СССР германским вопросом. Возможное размещение американских ракет средней дальности на территории [Западной] Германии и перебежчики из Восточной Германии в Западный Берлин были далеко не единственными причинами этой обеспокоенности. Больше всего Хрущева тревожила перспектива получения Германией своего собственного ядерного оружия. По этой причине он пригрозил заключить сепаратный мир с Восточной Германией и закрыть англичанам, французам и американцам доступ в Западный Берлин.

Хрущев объяснял американскому журналисту:

«Я понимаю, что американцы смотрят на Германию несколько по-иному, чем мы… У нас гораздо более длительная история отношений с Германией. Мы видели, как быстро в Германии меняются правительства и как легко она становится инструментом массового истребления людей. Нам сложно даже подсчитать, сколько наших немцы убили в прошедшей войне… У нас есть поговорка: “Если дать немцу оружие, рано или поздно он нацелит его на русских”. И это не только мое мнение. Вряд ли есть что-нибудь такое, против чего русские стали бы возражать больше, чем против перевооружения Германии. Вам, американцам, нравится думать, что у нас нет общественного мнения. Не будьте в этом так уверены. У нашего народа есть очень твердое мнение о Германии. И я не думаю, что какое бы то ни было правительство удержится у власти, если оно попробует пойти против этого мнения. Я сказал об этом одному из ваших американских губернаторов, и он ответил мне, что его удивляет, как СССР с его атомными бомбами и ракетами может бояться Германии. Я ответил ему, что он не понимает главного. Да, мы можем уничтожить Германию. За несколько минут. Но мы опасаемся, что вооружившаяся Германия может своими действиями втянуть в войну Соединенные Штаты. Опасаемся, что Германия может развязать мировую атомную войну. Меня больше всего удивляет то, что американцы не понимают: в Германии существуют весьма широкие круги, мечтающие уничтожить Советский Союз. Сколько раз нужно обжечься, чтобы перестать играть с огнем?»⁹⁰

Во время венского саммита в июне 1961 года Хрущев обвинил Кеннеди в проведении США империалистической политики по всему миру. Он заявил, что американо-советские отношения упираются в германский вопрос. Кеннеди был очень недоволен и в конце встречи сказал: «Чувствую, нас ждет очень холодная зима».

В Вене не удалось преодолеть разногласия по ключевым вопросам, что привело к тому, что лето 1961 года стало одним из самых жарких за все время холодной войны. Дин Ачесон, готовивший для саммита документы по германскому вопросу, советовал Кеннеди занять бескомпромиссную позицию по берлинской проблеме и не идти ни на какие переговоры на этот счет. Он считал ядерную войну допустимым риском. В случае обострения конфликта США планировали послать в [Западный] Берлин несколько бригад. А в случае вооруженного отпора со стороны стран Варшавского договора США были готовы нанести массированный ядерный удар. Банди объяснял Кеннеди: «Нынешний стратегический план предполагает, что мы сразу нанесем удар всеми наличными средствами, и составлен он так, что проводить какую бы то ни было более гибкую политику становится очень сложно»⁹¹.

На специальном заседании 20 июля Лемнитцер и другие военные обсудили с Кеннеди возможные последствия ядерной войны. Лемнитцер выступил с докладом относительно возможности нанесения «внезапного удара» по СССР в конце 1963 года. Кеннеди спросил, нельзя ли нанести его в конце 1962-го; Аллен Даллес ответил, что до декабря 1963-го у США не будет достаточного количества ракет. Кеннеди спросил, сколько времени придется американцам в случае войны находиться в радиационных убежищах. «Две недели», – ответили ему. Он приказал участникам заседания не разглашать, о чем шла речь. Замминистра обороны Розуэлл Гилпатрик рассказывал, что Лемнитцер вел себя на заседании «так, словно выступал в детском садике… В конце концов Кеннеди просто встал и ушел посреди заседания. На том оно и закончилось»⁹².

В своих мемуарах, опубликованных в 1990 году, Дин Раск так описал реакцию Кеннеди: «Президент Кеннеди прекрасно понимал, что означает ядерная война, и был в ужасе от подобной перспективы. Я много беседовал с ним и никогда не слышал, чтобы он говорил о смерти и разрушениях, но время от времени президент задавался вопросом, может ли случиться так, что именно на него ляжет обязанность нажать на ядерную кнопку»⁹³. В сентябре Лемнитцер докладывал Кеннеди, Макнамаре и Раску о СОП-62, который предусматривал нанесение массированного упреждающего удара по СССР. После встречи раздосадованный Кеннеди сказал Раску: «И мы еще называем себя родом человеческим»⁹⁴.

Но, несмотря на это понимание, Кеннеди продолжал обострять кризис. 5 июля он обратился к американскому народу:

«События в Западном Берлине несут прямую угрозу всем свободным людям. Угроза, нависшая над этим изолированным форпостом, есть угроза всему миру… Мы не хотим воевать, но ведь воевать нам уже случалось. И в прошлом другие люди жестоко ошибались, считая Запад слишком эгоистичным, слабым и раздробленным… Источник мировых проблем и напряженности находится не в Берлине, а в Москве. И если война начнется, она начнется в Москве, а не в Берлине».

Кеннеди объявил о выделении на оборону еще 3,45 миллиарда долларов. Планировались 25-процентное увеличение численности армии, приведение в боевую готовность отдельных частей Национальной гвардии и резерва вооруженных сил, а также реализация общенациональной программы строительства радиационных убежищ, как общественных, так и частных. Президент подчеркнул необходимость быть готовыми к ядерной войне и напомнил гражданам: «Сейчас, в термоядерную эпоху, любое неверное истолкование намерений другой стороны может за несколько часов принести больше разрушений, чем все войны за всю историю человечества»⁹⁵.

Государства Варшавского договора отреагировали на это решительными мерами, необходимость которых обсуждалась уже несколько месяцев. 13 августа восточногерманские солдаты начали возводить заграждения из колючей проволоки и блокпосты, преграждая путь потоку беженцев. Вскоре рабочие-строители заменили колючую проволоку заграждениями из бетона. Кеннеди перебросил 1500 американских солдат из Западной Германии в Западный Берлин, где их встретил вице-президент Джонсон. Взволнованный мир затаил дыхание в ожидании войны. 18-летний Джеймс Кэрролл ждал в Пентагоне своего отца, Джозефа Кэрролла, которого только что назначили главой вновь созданного Разведывательного управления Министерства обороны (РУМО) США. Кэрролл, впоследствии получивший Национальную премию по литературе за свою пронзительную книгу воспоминаний «Американский реквием: Бог, мой отец и война, что встала между нами», живо вспоминает тревожные слова своего отца. «Сегодня папа мрачен», – пишет он.

«…Он курит, стряхивая пепел в окно. Не говорит ни слова. Наконец гасит сигарету в пепельнице на приборной доске и поворачивается ко мне: “Сын, я хочу сказать тебе кое-что. Повторять не буду и не хочу, чтобы ты задавал мне вопросы. Договорились? Ты читаешь газеты. Ты знаешь, что происходит. Берлин. Бомбардировщик, сбитый на прошлой неделе. В любой вечер я могу не вернуться домой. Возможно, мне придется куда-нибудь отправиться – вместе со всем штабом ВВС. Если это случится, я хочу, чтобы ты вместо меня позаботился о маме и братьях”. – “Что ты имеешь в виду?” – “Я скажу маме. Но и ты должен знать. Я хочу, чтобы ты усадил всех в машину. Хочу, чтобы ты поехал на юг. Езжай по шоссе № 1. На Ричмонд. Езжай дальше – как можно дальше”. Больше он ничего не сказал… Я тоже. Должно быть, оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Что я могу вспомнить точно… это свои чувства… ужас… Несмотря на все разговоры о войне, я считал, что мой отец и такие, как он: Кертис Лемей, Томми Уайт, Пирр Кэбелл, Буч Бланшар, наши соседи с “генеральской” улицы, – защитят нас от войны. Но теперь я понял, что отец сам в это не верит. Я чувствовал страх отца, а ведь раньше я думал, что он никогда ничего не боится. Той ночью я испугался и боялся многие годы потом: сначала того, что могут сделать наши враги, а затем – того, что можем сделать мы сами»⁹⁶.

Рассказывая об этом четыре с лишним десятилетия спустя на конференции по ядерной безопасности в Вашингтоне, Кэрролл закончил словами: «И с тех пор я все время ехал на юг».

Берлинская стена устранила непосредственную опасность, позволив Хрущеву не выполнять свою угрозу о подписании провокационного договора с Восточной Германией. Кеннеди признался своим советникам: «Это не самое лучшее решение, но стена – это, черт побери, в сто раз лучше, чем война»⁹⁷. Хрущев понимал, что [Западный] Берлин – самое уязвимое место Запада, и считал его «мошонкой Запада. Каждый раз, когда я хочу, чтобы Запад завопил, – говорил он, – я нажимаю на Берлин»⁹⁸.

Хрущев нашел и другой способ заставить Кеннеди завопить в августе 1961 года: он возобновил ядерные испытания. Когда Кеннеди узнал, что испытания скоро начнутся, он взорвался гневом: «Нас снова уделали!» Советники призывали его не отвечать Советам тем же, чтобы тем самым получить выигрыш в пропагандистской войне, но Кеннеди отмахнулся от них, крикнув: «Кто вы? Пацифисты? Они только что дали мне по яйцам. Я что, должен сказать, что так и надо?»⁹⁹

Предупреждения Кеннеди во время берлинского кризиса вновь поставили со всей остротой вопрос о строительстве атомных бомбоубежищ. Рекомендации относительно их строительства в 1950-е годы чаще всего пропускали мимо ушей. В марте 1960 года конгрессмен Чет Холифилд, глава подкомитета правительственных операций, заявил, что гражданская оборона находится в «плачевном состоянии», поскольку построено всего 1565 частных убежищ в 35 штатах¹⁰⁰. Лишь немногие люди могли себе позволить либо хотели потратить несколько тысяч долларов на оборудование у себя дома таких убежищ. Лауреат Нобелевской премии, ученый-атомщик из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Уиллард Либби, бывший член КАЭ, предложил свой выход из положения. С большой помпой он соорудил в своем доме в Бель-Эйре под Лос-Анджелесом убежище стоимостью в 30 долларов и заявил: «Если ваша жизнь стоит 30 долларов, вы можете позволить себе такое убежище». Либби вырыл в склоне холма яму шириной в пять, глубиной в пять и длиной в семь футов. Обложил ее со всех боков и сверху сотней мешков с землей, а крышу настелил из 16 восьмифутовых шпал. К сожалению для семейства Либби, в феврале 1961 года по холмам Санта-Моники пронесся пожар, уничтоживший их дом. Миссис Либби успела спасти только две вещи: Нобелевскую премию мужа и свою норковую шубу. Сначала утверждалось, что убежище уцелело, но затем газета Washington Post с сожалением сообщила: «Пожар уничтожил атомное убежище Либби в Бель-Эйре»¹⁰¹. Момент был ужасающий. Газеты как раз печатали серию статей Либби под названием «Выжить при атомном ударе можно». Физик Лео Силард, один из создателей американской атомной бомбы, заметил, что этот случай «не только доказывает, что Бог существует, но и то, что у Него есть чувство юмора»¹⁰².

Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что летом и осенью 1961 года американцы просто спятили: страна начала обсуждать этические проблемы убийства друзей и соседей ради защиты неприкосновенности, безопасности и сохранения ограниченных ресурсов частного атомного убежища. В августе журнал Time опубликовал статью под названием «Убий ближнего своего», в которой цитировались слова жителя одного из чикагских пригородов: «Когда я закончу свое укрытие, я установлю у его люка пулемет, чтобы удерживать соседей подальше в случае падения бомб. Я говорю чертовски серьезно. Если тупоголовые американцы не хотят сами позаботиться о своем спасении, я не собираюсь ставить под угрозу возможность использовать оплаченное мной убежище для спасения своей собственной семьи»¹⁰³.

На митингах люди, имевшие убежища, говорили своим соседям и лучшим друзьям, что убьют их в случае необходимости. Мнения священников разделились. Так, преподобный Л. К. Макхью, бывший преподаватель этики из Джорджтауна, подлил масла в огонь, опубликовав статью в журнале иезуитов America: «Подумайте дважды, прежде чем опрометчиво впустить в свое семейное убежище друзей, соседей или случайного прохожего… за ними к вам начнут ломиться другие… Разумно ли иметь в ваших аварийных запасах “защитные устройства” вроде револьверов для расчистки заторов в дверях вашего укрытия? Решать вам – в зависимости от обстоятельств»¹⁰⁴.

Типовое частное атомное убежище, спроектированное Управлением гражданской обороны и мобилизации. Берлинский кризис 1961 года придал большую остроту вопросу о строительстве таких убежищ.

Его преосвященство Ангус Дан, епископ Епископальной церкви города Вашингтона, осудил подход «каждая семья сама за себя» как «аморальный, несправедливый и противоречащий национальным интересам». Он заявил, что «мир, переживший ядерный удар, меньше всего будет нуждаться в людях, закопавшихся в частных кротовых норах, где не найдется места для ближнего»¹⁰⁵.

Многие люди с горечью поняли, как холодная война и ужас перед уничтожением разъедают совесть американцев. Редактор журнала Bulletin of the Atomic Scientists Юджин Рабинович назвал частные убежища «жалкими», а дискуссии об убийстве ближних – «наглядным свидетельством порочности человеческой природы». Историк Габриель Колко сказал, что нейтральная позиция правительства в дискуссии по вопросу «убий ближнего своего», по всей вероятности, подразумевает, что оно «не будет протестовать и в том случае, если не имеющие убежищ соседи испортят систему очистки воздуха в убежищах своих вооруженных сограждан или просто заткнут воздуховод полиэтиленовым мешком»¹⁰⁶. New York Times написала о сатирическом номере в одном из кабаре – комики представляли, как владельцы убежищ решили перестрелять своих соседей заранее, не дожидаясь, пока те начнут ломиться к ним. Боб Дилан записал для своего альбома The Freewheelin’ Bob Dylan песню под названием «Дай мне умереть стоя». Песня не была выпущена, а начиналась она словами:

Я не стану прятаться под землей,
И пусть смерть приходит за мной.
Я не буду чахнуть с трусливой толпой —
Лучше умру с поднятой головой.

Припев был таким:

Дай мне умереть стоя,
А уж затем схорони под землею.

Но наиболее творческим ответом, вероятно, был поступок одного из протестующих у здания вышеупомянутого иезуитского журнала. Он появился с зонтиком, на котором было написано: «Переносное атомное убежище». На заостренный конец стержня указывала стрелка с надписью «Для закалывания соседей, не имеющих убежищ»¹⁰⁷. Несмотря на все давление со стороны правительства, неожиданно мало американцев построило себе атомные бомбоубежища. Очевидно, они понимали, что в случае ядерной войны от таких убежищ будет мало толку. Или же сознавали, что мир, который встретит их после выхода на поверхность, будет таким, что на его фоне смерть покажется благом.

Однако жуткий призрак ядерной войны витал над первыми двумя годами президентства Кеннеди. Он победил в президентской кампании, играя на страхе американцев перед отставанием в ракетной сфере, и первым делом поинтересовался у Макнамары, сколь велико это отставание. Всего через три недели стало понятно, что растиражированного в газетах отставания не то что нет, а у США даже больше ракет, чем у СССР.

Кеннеди хотел скрыть эту информацию от общественности. Он надеялся использовать выдуманное отставание по ракетам как предлог для увеличения расходов на оборону. Но 6 февраля его политически неопытный министр обороны шокировал репортеров, объявив: «Нет никакого отставания в ракетной сфере». Осознав, что он наделал, Макнамара предложил подать в отставку. Кеннеди ответил, что такое решение «преждевременно», и об этом случае быстро забыли.

Но в октябре 1961 года Кеннеди решил прямо заявить о значительном дисбалансе между военной мощью США и СССР. Он приказал Гилпатрику публично объявить об американском военном превосходстве в обращении к Совету предпринимателей, собравшемуся в городке Хот-Спрингс (штат Вирджиния). Речь была тщательно подготовлена молодым консультантом из RAND Дэниелом Эллсбергом. Гилпатрик объявил, что США «обладают силами ядерного сдерживания такой убийственной мощи, что любые враждебные действия против нас явятся актом самоуничтожения… Общее число наших средств доставки ядерных зарядов – как стратегических, так и тактических – достигает нескольких десятков тысяч единиц». Макнамара публично подтвердил, что американская ядерная мощь превосходит советскую в несколько раз¹⁰⁸. И это было слабо сказано. У США имелось 45 МБР¹⁰⁹, у СССР лишь четыре, и те могли быть уничтожены американским ударом. У США было 3400 боезарядов на подводных лодках и бомбардировщиках. США располагали 1500 тяжелыми бомбардировщиками против 192 советских. На вооружении американских войск стояли 120 баллистических ракет средней дальности (БРСД), дислоцированных в Турции, Англии и Италии, и тысяча тактических истребителей-бомбардировщиков, способных достичь территории СССР [с баз в прилегающих к советским границам странах], а также ядерные ракеты «Поларис», размещенные на подводных лодках. В целом США располагали 25 тысячами ядерных зарядов; СССР обладал вдесятеро меньшим количеством¹¹⁰.

Командующий стратегической авиацией США генерал Томас Пауэр был недоволен этим признанием, поскольку обосновывал свои непомерные запросы об ассигнованиях из бюджета грозящим США ужасным кризисом. Отказавшись действовать спокойно, он стал фиксировать советские ракетные установки везде, где только можно. По его мнению, они были замаскированы под силосные башни, колокольни монастырей и даже мемориал, посвященный Крымской войне [в Севастополе]. Пауэр, протеже Лемея, во время Второй мировой войны отдавший приказ о бомбардировке Токио зажигательными бомбами, всячески сопротивлялся попыткам ограничить аппетиты стратегической авиации. Когда в декабре 1960 года сотрудник RAND Уильям Кауфман сказал ему о необходимости избегать жертв среди мирного населения, Пауэр заорал: «Почему мы должны себя сдерживать? Сдерживание! Весь смысл в том, чтобы перебить этих ублюдков!» Затем добавил: «Послушайте. Если в конце войны останется два американца и один русский, это будет означать, что мы победили!» Возмущенный Кауфман ответил: «Ну, в таком случае хотя бы позаботьтесь, чтобы эти двое были мужчиной и женщиной»¹¹¹.

Несмотря на возраставшее превосходство США в ядерных вооружениях, ВВС хотели увеличить количество ракет до 3 тысяч. Стратегическое командование (СК) ВВС требовало 10 тысяч. Анализ, проведенный Макнамарой, показал, что страна не нуждается больше чем в 400 единицах, однако на всякий случай – с учетом требований военных – решил остановиться на тысяче¹¹².

Министр обороны СССР маршал Р. Я. Малиновский расценил октябрьское заявление Гилпатрика как «намерение империалистов… нанести внезапный ядерный удар по СССР и социалистическим странам»¹¹³. И Советы, решившие не использовать свое преимущество в ракетной технике – единственной области, в которой они опередили США, – ответили уже через два дня взрывом 30-мегатонной бомбы – мощнейшей в истории. На следующей неделе была взорвана бомба в 50 с лишним мегатонн. Они могли взорвать и 100-мегатонную, но решили повременить с этой стадией. Макнамара позднее признался, что нанесение внезапного удара действительно было одним из вариантов, обсуждавшихся в рамках СОП – а генерал Лемей и вовсе обсуждал его в открытую¹¹⁴. Он даже саркастически предлагал создать достаточно большую бомбу, чтобы разом уничтожить весь Советский Союз¹¹⁵.

Осенью 1961 года война казалась пугающе близкой. Роберт Лоуэлл писал:

Всю осень скрежеты слышны —
Знак скорой ядерной войны.
О смерти лишь все говорят¹¹⁶.

Непоколебимая решимость Кеннеди свергнуть правительство революционной Кубы лишь усилила напряженность в отношениях с Советским Союзом. В январе 1962 года Роберт Кеннеди сказал директору ЦРУ Джону Маккоуну, что свержение Кастро является «первоочередной задачей правительства США». За два месяца до этого братья Кеннеди начали операцию «Мангуст» – антикубинскую кампанию террора под руководством ЦРУ. Роберт Кеннеди наметил ее общие характеристики: «Смысл в том, чтобы заставить дело двигаться… путем шпионажа, диверсий, создания обстановки хаоса – и все это должно осуществляться самими кубинцами»¹¹⁷. Целью были подрыв кубинской экономики и убийство Фиделя Кастро. Руководить операцией Кеннеди поручил мастеру карательных операций и специалисту по грязным трюкам Эдварду Лэнсдейлу. ЦРУ задействовало в операции огромные силы в составе 600 своих офицеров, стянутых на юг Флориды, около 5 тысяч платных агентов, а также третьего по размеру флота в Карибском море¹¹⁸. В марте Лэнсдейл обратился к КНШ за «перечнем предлогов», которые можно было бы использовать для оправдания «американской военной интервенции на Кубу». Бригадный генерал Уильям Крейг, отвечавший за операцию «Мангуст» по линии военных, быстро настрочил нелепейший список, который был утвержден КНШ и активно продвигался его председателем Лемнитцером.

Крейг уже внес предложение, чтобы в случае провала орбитального полета Джона Гленна на корабле «Меркурий» США сфабриковали свидетельства об электронном вмешательстве со стороны Кубы. Крейг подобрал для этого вполне уместное название: операция «Грязный трюк». Теперь он представил Лэнсдейлу новые проекты операций под кодовым наименованием «Нортвудс». Они включали в себя следующие этапы: инцидент, спланированный по образу и подобию потопления корабля, послужившего предлогом для начала испано-американской войны («Помни “Мэн”»); «кампанию террора» против кубинских беженцев, включая потопление лодки с беженцами, плывущими во Флориду; попытки угона американских самолетов, в которых можно было бы обвинить кубинское правительство; организацию инцидента, при котором Куба сбила бы гражданский авиалайнер («желательно, чтобы его пассажирами были студенты, летящие на каникулы»); инцидент, который можно было бы представить так, будто «МиГ коммунистической Кубы неспровоцированно сбил самолет ВВС США над нейтральными водами»; «серию хорошо скоординированных провокаций… на базе Гуантанамо и вокруг нее, которые выглядели бы так, будто их совершили враждебные нам кубинцы». В число таких провокаций должны были входить взрывы боеприпасов на территории базы, поджоги (в том числе поджоги самолетов на базе), минометные обстрелы, подстрекательство к бунту, а также диверсии на кораблях¹¹⁹.

Действия США на протяжении всего 1962 года убедили СССР в том, что вторжение неизбежно. В январе латиноамериканские марионетки США приостановили членство Кубы в ОАГ. В апреле 40 тысяч американских солдат провели учения, кульминационным пунктом которых была высадка на один из островов Карибского моря. В мае были проведены еще два этапа учений в меньших масштабах. Летом и осенью возросло количество «инцидентов». В октябре США объявили о планах проведения операции «Ортсак» – масштабных маневров, в рамках которых 7500 морпехов должны были высадиться на карибский остров, инсценируя свержение тамошнего правительства. Адресат этого цирка был очевиден: слово «Ортсак» – это фамилия Кастро, написанная наоборот. Операция должна была начаться 15 октября, но была отменена из-за развернувшегося кризиса.

Кеннеди намеревался бороться с коммунистами и во Вьетнаме, несмотря на понимание, чего это будет стоить США. Посетив Вьетнам в 1951 году, он стал противником оказания помощи французским колониалистам, а позднее и вовсе говорил о необходимости завоевать поддержку арабов, африканцев и азиатов, а те «ненавидели… белых, которые пили их кровь, избивали их, эксплуатировали их, правили ими»¹²⁰. Он указал на противоречие между противодействием Советам в Венгрии и Польше, с одной стороны, и поддержкой французов во Вьетнаме, Алжире, Марокко и Тунисе – с другой. Но вскоре он стал оправдывать отмену Нго Динь Дьемом выборов и призывать к поддержке правительства Южного Вьетнама со стороны США. На карту был поставлен «престиж США в Азии». «Вьетнам, – твердил он, – является краеугольным камнем свободного мира в Азии, ключевым камнем всего свода, пальцем, затыкающим брешь в плотине. Бирма, Таиланд, Индия, Япония, Филиппины и конечно же Лаос и Камбоджа – все они окажутся под угрозой, если красный прилив коммунизма затопит Вьетнам»¹²¹.

В конце 1950-х годов репрессивное правление Дьема привело к вооруженному восстанию на юге. В декабре 1960-го с благословения Ханоя Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ) превратился в широкую коалицию, объединившуюся на почве борьбы против Дьема. Программа фронта, состоявшая из десяти пунктов, включала изгнание американских советников, шаги к мирному объединению страны, а также радикальные социальные реформы. Дьем же вопреки давлению со стороны США не желал никакой демократизации – напротив, он ввел запрет на любые собрания, на политические партии, даже на танцы в общественных местах. Вместо того чтобы воспользоваться всем этим как предлогом для сокращения американского присутствия во Вьетнаме, Кеннеди увеличил количество американских военных в стране, сознательно нарушив тем самым Женевские соглашения, а также значительно усилил американскую поддержку операций против партизан.

В мае 1961 года Кеннеди направил во Вьетнам вице-президента Джонсона для демонстрации американской решимости. Джонсон объявил Дьема «Уинстоном Черчиллем Юго-Восточной Азии»¹²² и призвал американцев не отступать. В октябре Кеннеди направил туда своего военного советника Максуэлла Тейлора и заместителя советника по вопросам национальной безопасности Уолта Ростоу. Те нарисовали мрачную картину и призвали к дальнейшему наращиванию американского вмешательства. Тейлор был одним из многих советников Кеннеди, требовавших развертывания во Вьетнаме американских боевых частей. Макнамара и члены КНШ согласились с суждением Тейлора относительно того, что только прямое участие американских войск в боевых действиях сможет помешать победе коммунистов. Как и Тейлор, они признавали, что развертывание войск может в итоге привести к постепенному наращиванию их численности до весьма высокого уровня. Кеннеди прекрасно сознавал подобную перспективу и противился ей. Он объяснял Шлезингеру: «Солдаты придут туда, грянут оркестры, толпа завопит от восторга. А через четыре дня все об этом позабудут. Тогда нам придется отправить еще солдат. Это как с выпивкой: опьянение проходит, и ты наливаешь новую рюмку»¹²³.

Однако с остальными рекомендациями Тейлора Кеннеди согласился и расширил американское присутствие. Когда Кеннеди вступил на свой пост, во Вьетнаме было 800 американских военнослужащих. В 1963 году их стало уже 16 тысяч. Соединенные Штаты начали под дулом автомата выселять жителей деревень в опутанные колючей проволокой лагеря, охранявшиеся правительственными войсками, а районы, где действовали партизанские отряды, опылялись гербицидами для уничтожения растительности. Долгосрочный вред здоровью людей и окружающей среде обернется катастрофой и для вьетнамцев, и для американцев.

Но именно Карибский кризис 1962 года дал Кеннеди понять всю катастрофичность возможных последствий жесткой линии в холодной войне. В воскресенье 14 октября самолет-разведчик У-2 сделал пугающие снимки территории Кубы. На следующий день фотоаналитики определили, что Советы разместили на острове баллистические ракеты средней дальности (БРСД) SS-4, способные доставить мегатонные боеголовки на территорию США.

У Кеннеди были связаны руки. Руководство Республиканской партии и его собственный директор ЦРУ предупреждали, что в один прекрасный день Советы могут разместить на Кубе наступательное вооружение. Кеннеди заверил их, что в этом случае он будет действовать решительно.

Меньше всего СССР хотел в 1962 году прямой военной конфронтации с США. Имея чуть больше десяти МБР, которые гарантированно достигали американской территории, и 300–500 ядерных боезарядов, Советы не могли реально противостоять США с их 5 тысячами ядерных бомб и примерно 2 тысячами МБР и бомбардировщиков¹²⁴. Опасаясь американского удара, Советы сделали ставку на размещение ракет на Кубе, стремясь таким образом удержать американцев как от нападения на СССР, так и от ожидаемого вторжения на Кубу. Для Хрущева это одновременно было незатратным способом умиротворения кремлевских «ястребов». Дав Кеннеди заведомо ложные заверения в том, что на Кубе не будут размещены наступательные вооружения, Хрущев сказал, что хочет дать американцам «их же пилюлю» и показать им, что «прошло то время, когда вы могли надрать нам зад – теперь мы можем надрать ваш»¹²⁵. Хрущев приравнял советские ракеты на Кубе к американским ракетам вдоль границ СССР в Турции и Западной Европе. Он намеревался объявить об их размещении 7 ноября, в 45-ю годовщину большевистской революции¹²⁶.

16 октября Кеннеди размышлял над причинами действий СССР. «В чем смысл размещения баллистических ракет на Кубе? – спросил он своих советников. – Это выглядит так, как если бы мы начали размещать большое количество БРСД в Турции. Я бы назвал это опасным шагом». В кабинете воцарилась тишина. Затем Банди ответил: «Так мы и разместили их там, господин президент»¹²⁷.

Кеннеди надеялся остановить Советы до того, как ракеты будут полностью развернуты. Он обсудил со своими советниками возможные шаги. 19 октября он встретился с членами Комитета начальников штабов. Большинство во главе с Лемеем выступало за уничтожение ракет с помощью авиаудара. Лемей посоветовал: «Русский медведь всегда хотел сунуть свою лапу в латиноамериканские воды. Теперь он в ловушке. Так что давайте оторвем ему и лапу, и яйца»¹²⁸. Лемей убеждал Кеннеди, что СССР не ответит на удар по ракетам на Кубе. Кеннеди сказал, что русские будут вынуждены ответить – если не на Кубе, то в Берлине. Лемею понравилось такое развитие событий: он считал, что пора не только свергнуть Кастро, но и стереть с лица земли Советский Союз. Кеннеди ужаснул кавалерийский подход Лемея к ядерной войне. После встречи он сказал своему советнику Кеннету О’Доннелу: «Могли вы себе представить, что Лемей скажет такое? Однако у этих медноголовых[96] есть одно серьезное преимущество. Если мы их послушаемся, никого из нас не останется в живых, чтобы указать им на их неправоту»¹²⁹.

Американский самолет распыляет гербициды над южновьетнамским лесом в целях уничтожения растительности в районе действий партизанских формирований. Долгосрочный вред здоровью людей и окружающей среде обернется катастрофой и для вьетнамцев, и для американцев.

Аэрофотосъемка кубинской территории, сделанная с американского самолета-разведчика У-2 14 октября 1962 года. Благодаря этой фотографии стало понятно, что Советы разместили на острове баллистические ракеты средней дальности (БРСД), способные доставить мегатонные боеголовки на территорию США. Это послужило причиной начала Карибского кризиса.

Большая часть высших военных и некоторые другие советники хотели нанести удар, а затем немедленно начать вторжение на Кубу. Те же, кто не хотел идти на риск войны, предпочитали блокаду. Макнамара утверждал, что присутствие советских ракет не нарушает стратегического баланса. Кеннеди согласился с ним, но сказал, что, если ракеты останутся на Кубе, это будет иметь далеко идущие политические последствия на международной арене, особенно в Латинской Америке. Он также признался своему брату Роберту, что, не прими он жестких мер, ему объявят импичмент. Но сразу после этого Кеннеди отверг советы военной верхушки, гражданских «ястребов» вроде Ачесона и Нитце, а также бывшего президента Эйзенхауэра. Он выбрал блокаду, которую назвал «карантином», желая завуалировать тот факт, что подобные действия тоже являются актом войны. Лемей был в ярости. «Это не лучше мюнхенского “умиротворения”», – заявил он на встрече 19 октября¹³⁰. 22 октября президент торжественно сообщил гражданам очевидное. «Единственное предназначение этих баз, – сказал он, – это создание предпосылок для нанесения ядерных ударов по Западному полушарию». Завершая эту неутешительную речь, он объявил: «Мы не станем преждевременно или опрометчиво рисковать разжиганием мировой ядерной войны, ибо даже победа в ней принесет нам лишь прах и пепел. Но если такой риск станет совершенно необходимым, мы не станем уклоняться»¹³¹.

Напряженность росла с каждым днем. 25 октября советские руководители решили убрать ракеты, но на максимально выгодных для себя условиях. Они были готовы эвакуировать свои ракеты с Кубы в обмен на эвакуацию американских «Юпитеров» из Турции. Но еще до обсуждения этих условий Хрущев получил информацию о том, что вот-вот начнется американское вторжение на Кубу. Он направил Кеннеди письмо, которое Макнамара назвал «самым необычным дипломатическим посланием, которое мне пришлось видеть». Хрущев предупреждал, что США и СССР неумолимо движутся к войне: «Если война действительно начнется, то не в наших силах будет остановить ее… война закончится лишь после того, как прокатится по городам и деревням, везде посеяв смерть и разрушения»¹³².

В этом письме Хрущев просил лишь обещания не нападать на Кубу. Даже если отбросить неподтвержденную информацию об уже начавшемся вторжении, у Хрущева оставалось множество причин для беспокойства. Произошла серия «инцидентов», любой из которых мог спровоцировать ядерное уничтожение, которого они с Кеннеди так отчаянно стремились избежать. СК ВВС запустило прототип ракеты с авиабазы «Ванденберг» в сторону Маршалловых островов, в то время как американские чиновники ошибочно заявили об ударе по Тампе (штат Флорида) и штату Миннесота.

22 октября СК ВВС объявило в своих частях повышенную боеготовность третьей степени. В 10:30 утра 24 октября впервые в истории была объявлена готовность второй степени, и СК приготовилось к нанесению ударов по целям в СССР. Решение подойти к краю ядерной пропасти было принято генералом Пауэром самовольно, без санкции президента. Еще хуже было то, что вместо положенного закодированного сообщения Пауэр отправил свой приказ открытым текстом, чтобы Советский Союз не мог о нем не узнать. После этого воздушный флот СК, часть которого постоянно находилась в воздухе с регулярной дозаправкой, был готов нанести удар примерно 3 тысячами ядерных бомб, что привело бы к гибели сотен миллионов людей.

Шла дальнейшая эскалация напряженности. 27 октября произошел инцидент, который Шлезингер назвал «не только самым опасным моментом холодной войны. То был самый опасный момент в истории человечества»¹³³. Ударная группа во главе с авианосцем «Рэндольф» начала бросать глубинные бомбы в непосредственной близости от советской подлодки Б-59, задачей которой была охрана советских кораблей, шедших на Кубу. Экипажи американских эсминцев не знали, что советская субмарина несла на своем борту ядерное оружие. Советский офицер-связист Вадим Орлов вспоминал: «[Глубинные бомбы] взрывались чуть ли не рядом с бортом. Чувство было такое, будто сидишь на железной бочке, а кто-то все время лупит по ней кувалдой. Для команды ситуация была необычной, чтобы не сказать пугающей».

Температура быстро росла – особенно в двигательном отсеке. Корабль погрузился во тьму, горело лишь аварийное освещение. Концентрация углекислого газа в воздухе стала почти смертельной. Люди едва могли дышать. «Один из вахтенных офицеров побледнел и упал без сознания. За ним другой, третий… Они падали, как костяшки домино. Но мы держались, стараясь уйти из-под удара. Этот кошмар продолжался часа четыре». А затем «американцы ударили по нас чем-то более мощным… Мы думали – это конец».

Началась паника. Командир Валентин Савицкий попытался связаться с Генеральным штабом, но безуспешно. Тогда он приказал командиру БЧ[97] ядерных торпед привести их в боевую готовность, крикнув: «Может, там уже война началась, а мы тут кувыркаемся. Сейчас мы по ним ударим! Умрем, но потопим их всех, не посрамим наш флот». Савицкий обратился за поддержкой к двум другим оставшимся в строю офицерам. К счастью, капитан второго ранга Василий Архипов[98] сумел успокоить командира и убедил его не вступать в бой. Он в одиночку предотвратил ядерную войну¹³⁴.

В разгар нарастающего противостояния исполком Совета национальной безопасности получил сообщение о сбитом над Кубой самолете-разведчике У-2. КНШ расценил это как предпринятую Советами попытку «ослепить» США и потребовал у Кеннеди разрешения на бомбардировку и вторжение. Масла в огонь подливала и разведка, сообщая, что советские ракеты уже находятся на пусковых установках. Кеннеди признал, что «время на исходе»¹³⁵. Соединенные Штаты закончили подготовку. 250 тысяч солдат приготовились высадиться на Кубе и привести к власти новое правительство. Бомбардировщики должны были совершить 2 тысячи боевых вылетов. Вторжение казалось неизбежным.

Ожидая американского удара в течение ближайших трех суток, Кастро призывал Хрущева нанести ядерный удар по американским империалистам прежде, чем США ударят по СССР. Тем временем Кеннеди получил от Хрущева второе письмо, которое еще больше осложнило ситуацию. В отличие от первого, носившего сугубо личный характер, это письмо выглядело так, как будто его писала группа лиц. Кое-кто заподозрил, что Хрущева свергли в результате военного переворота. В письме содержалось требование как гарантий ненападения на Кубу, так и вывода натовских ракет из Турции. Эдлай Стивенсон и заместитель госсекретаря Джордж Болл уже предлагали вывести американские ракеты из Турции в обмен на вывод советских с Кубы, да и сам Кеннеди до начала кризиса дважды высказывался за вывод из Турции устаревших «Юпитеров». Однако теперь он отказался от такого обмена, опасаясь, что уступить давлению Советов в таких обстоятельствах значит оттолкнуть от себя Турцию и спровоцировать распад НАТО в целом.

Кеннеди решил ответить только на первое письмо, пообещав не вторгаться на Кубу. В самый разгар кризиса самолет У-2 сбился с курса и случайно вторгся в воздушное пространство СССР, охранявшееся реактивными истребителями с ядерными ракетами класса «воздух—воздух». Тем временем советская ракетная батарея была незаметно для американцев передислоцирована и оказалась в 15 милях от американской военной базы в Гуантанамо, готовясь разнести базу в щепки. Война приближалась с каждой секундой. В последней отчаянной попытке предотвратить ее Роберт Кеннеди встретился в субботу 27 октября с послом Анатолием Добрыниным и сказал ему, что, если СССР немедленно не согласится убрать свои ракеты с Кубы, США нанесут удар. Он пообещал убрать из Турции ракеты «Юпитер», если советское руководство никогда не станет публично сообщать об этом секретном соглашении. С тревогой ожидая ответа СССР, президент Кеннеди в смятении признался молодой сотруднице: «Пусть уж лучше мои дети будут красными, чем мертвыми». К счастью для всех, он оказался настоящим еретиком по сравнению с Эйзенхауэром, который однажды сказал английскому послу, что «скорее позволит разнести себя на атомы, чем сделается коммунистом». Ложась спать, Макнамара думал, что он может и не дожить до следующего субботнего вечера¹³⁶. К счастью для всех, Хрущев, который не спал несколько ночей, когда в 1953 году его впервые просветили насчет ядерного оружия¹³⁷, решил, что сохранение лица не стоит гибели нескольких сотен миллионов, а то и большего количества людей. На следующее утро Советский Союз объявил о скором выводе ракет. В своих мемуарах, написанных в 1970-е годы, Хрущев утверждал, что сообщение Роберта Кеннеди было еще более отчаянным: «И хотя сам президент является категорическим противником начала войны из-за Кубы, необратимая цепь событий может начаться против его воли, – предупреждал он. – … Если ситуация будет и дальше развиваться в том же духе, президент не уверен, что военные не свергнут его и не захватят власть. Американская армия может выйти из-под контроля»¹³⁸.

Кеннеди на заседании исполкома Совета национальной безопасности.

Кризис закончился. Так ли? Ведь, несмотря на то что люди по всему миру вздохнули с облегчением, он продолжался еще три недели. Кеннеди потребовал, чтобы СССР убрал с Кубы еще и бомбардировщики Ил-28, поскольку те в принципе были способны нести ядерное оружие, а также снизил численность своего воинского контингента на острове до 3 тысяч человек. Хрущеву было трудно выполнить это требование, поскольку самолеты уже были переданы Кубе. 11 ноября Хрущев внес предложение, аналогичное полученному Добрыниным от Роберта Кеннеди: он предложил «джентльменское соглашение», в соответствии с которым Ил-28 будут убраны с Кубы позже¹³⁹. Президент Кеннеди ответил категорическим отказом, потребовав публичного заявления о немедленном выводе. Стратегические силы США оставались в состоянии повышенной боевой готовности второй степени, упорно подчеркивая уязвимость СССР. Кризис завершился 20 ноября, когда Советский Союз уступил американским требованиям.

США были на грани вторжения на Кубу. Однако американские руководители, как выяснилось, плохо представляли, с чем они столкнутся в этом случае. В ходе разведывательных полетов удалось сфотографировать только 33 из 42 БРСД SS-4, но так и не удалось обнаружить ядерные боеголовки, которые там имелись. На остров были отправлены и БРСД SS-5 с дальностью полета в 2200 миль [около 3500 км], которые накрывали практически всю континентальную территорию США. Соединенным Штатам остался неизвестен тот факт, что Советы разместили на Кубе более сотни тактических боезарядов для отражения американских интервентов¹⁴⁰. В это число входили 80 крылатых ракет с 12-килотонными боеголовками, 12 ракет «Луна» класса «земля—земля» с 2-килотонными боеголовками, а также шесть 12-килотонных бомб для бомбардировщиков Ил-28 с дальностью полета свыше 1000 километров. Ожидая столкновения с 10 тысячами советских и 100 тысячами кубинских солдат, США предполагали понести потери в 18 тысяч человек, в том числе 4500 убитыми. Позднее, когда Макнамара узнал, что в действительности речь шла о 43 тысячах советских солдат и 270 тысячах кубинцев, он увеличил число погибших с американской стороны до 25 тысяч. Через 30 лет, в 1992 году, Макнамара узнал, что наготове были тактические ядерные боезаряды, которые, несомненно, были бы использованы против агрессоров. Побледнев, он сказал, что в таком случае число погибших со стороны США составило бы 100 тысяч человек, и США стерли бы Кубу с лица земли, «очень рискуя» начать таким образом ядерную войну с СССР. Погибли бы сотни миллионов, а возможно, даже все человечество. Недавно стало известно, что на острове Окинава было приведено в состояние готовности большое количество ракет «Мейс» с боеголовками мощностью в 1,1 мегатонны, а также бомбардировщики Ф-100 с водородными бомбами на борту. Их вероятной целью был не Советский Союз, а Китай¹⁴¹.

Как справедливо заметил Дэниел Эллсберг, Хрущев совершил чудовищную ошибку, утаив тот факт, что еще до начала блокады на Кубу были доставлены боеголовки к ракетам, а затем, что еще более удивительно, не объявив о размещении тактических ракет, в том числе крылатых. Держа эти факты в секрете, он не дал ракетам возможности напугать американцев по-настоящему сильно. Если бы американские политические заправилы твердо знали, что БРСД снаряжены боеголовками, они бы побоялись атаковать, рискуя получить ответный удар. И интервенцию они бы отменили, зная, что против сил вторжения будут применены тактические ядерные ракеты. В действительности Кремль дал советскому военному командованию на Кубе право запуска тактических ракет по их собственному усмотрению в случае вторжения США. Эти полномочия впоследствии были отменены, но не исключалась возможность несанкционированного запуска. Несмотря на различие в деталях, этот ужасный сценарий был пугающе похож на сюжет сатирического шедевра Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав», созданного годом позже.

Американская военная верхушка была в ярости из-за того, что кризис закончился без вторжения на Кубу. Доходило даже до обвинений Кеннеди в трусости из-за того, что он не прислушался к рекомендациям генералов. Макнамара вспоминал их язвительный тон во время встречи с Кеннеди после того, как Советы согласились вывести свои ракеты: «Президент пригласил членов КНШ, чтобы поблагодарить их за поддержку во время кризиса. Разыгралась безобразная сцена. Кертис Лемей вышел от президента со словами: “Мы проиграли. Надо бы сегодня ворваться туда и ударить по ним как следует!”»¹⁴² Кеннеди расценивал исход кризиса иначе. В неофициальных беседах он хвастал, что «оторвал Хрущеву яйца»¹⁴³. Хрущева поносили за нерешительность. Китайцы обвиняли его в том, что он струсил и уступил требованиям США. Многие советские чиновники соглашались с этим и говорили, что Хрущев «наложил в штаны»¹⁴⁴. Многие американские руководители, полагая, что именно готовность США начать войну заставила Советы отступить, решили, что военное превосходство можно использовать везде, включая Вьетнам. Советы же извлекли иной урок: они твердо решили никогда больше не унижаться до капитуляции по причине слабости и развернули широчайшее наращивание ядерных вооружений ради достижения паритета с США. Хрущев, чьи позиции в результате кризиса ослабли, через год после этого лишился власти[99].

Потрясенный тем, как близко мир подошел к ядерному уничтожению, Хрущев написал Кеннеди еще одно длинное письмо 30 октября: «Зло принесло и добро, – рассуждал он. – Оно заключается в том, что пламя термоядерной войны стало для людей гораздо более осязаемым, и теперь они понимают, что угроза продолжит нарастать, если гонка вооружений не прекратится». Он предположил, что «американцы испытывают такой же страх перед термоядерной войной, как и все остальные народы». В свете этого он выдвинул ряд смелых предложений относительно устранения «в наших отношениях всех вопросов, которые могут породить новый кризис». Он предложил подписать пакт о ненападении между странами НАТО и Варшавского договора. Более того, он даже задался вопросом: почему бы не «распустить все военные блоки?». Он хотел побыстрее заключить договор о прекращении ядерных испытаний – в атмосфере, в космосе, под водой и под землей, считая это шагом к полному разоружению. Он предложил формулу решения неизменно чреватого опасностью германского вопроса: признание двух Германий в существующих границах. Он призвал США признать КНР и позволить этой стране занять принадлежащее ей по праву место в ООН[100]. Хрущев призвал Кеннеди выдвинуть и свои собственные контрпредложения, которые позволят им вместе двигаться к мирному решению проблем, угрожающих человечеству¹⁴⁵. Однако прохладный ответ Кеннеди и его настойчивые требования инспекций на месте, предшествующих подписанию всеобъемлющего договора о запрещении испытаний, разочаровали Хрущева.

Сдвинуть ситуацию с мертвой точки помог редактор журнала Saturday Review и активист движения за ядерное разоружение Норман Казинс. Хрущев пригласил Казинса, который часто присутствовал на советско-американских встречах, к себе в гости в начале декабря 1962 года. Перед отъездом Кеннеди попросил Казинса, чтобы тот сделал все возможное для того, чтобы убедить Хрущева в искренности намерений президента относительно улучшения отношений и подписания договора о запрещении ядерных испытаний. Во время встречи, которая длилась больше трех часов, Хрущев сказал Казинсу: «Мир является наиболее важной задачей для всего мира. Если между нами не будет мира и посыплются ядерные бомбы, то какая разница, кто мы: коммунисты, католики или капиталисты, китайцы, русские или американцы? Кто сможет различить нас? Кто останется в живых, чтобы сделать это?»¹⁴⁶

Хрущев подтвердил свое желание как можно быстрее заключить договор о запрещении испытаний и заявил, что «обе наших страны могут согласиться на такие инспекции, которые убедят вас, что мы не жульничаем, а нас – что вы не шпионите»¹⁴⁷. Перспективы выглядели обнадеживающими до тех пор, пока Кеннеди не уступил давлению американских «ястребов» и не потребовал вдвое увеличить число инспекций с американской стороны. Надеясь спасти соглашение, Казинс вновь приехал в СССР, где беседовал с советским лидером в течение шести часов. Хрущев рассказал Казинсу о давлении, которое оказывали на него кремлевские «ястребы». Когда Казинс сообщил Кеннеди о проблемах, с которыми столкнулся Хрущев, президент заметил: «Ирония в том, что мы с мистером Хрущевым занимаем примерно одинаковое положение в правительстве своей страны. Он хотел бы предотвратить ядерную войну, но находится под серьезнейшим давлением толпы сторонников жесткой линии, которые считают любые поползновения в эту сторону слабостью. У меня те же проблемы»¹⁴⁸. В апреле заместитель госсекретаря Аверелл Гарриман, бывший посол США в СССР, тоже говорил с Хрущевым и сообщил Кеннеди, что тот «искренен относительно стремления к мирному сосуществованию»¹⁴⁹. Гарриман и Хрущев прервали свою встречу, для того чтобы посмотреть проходившие на стадионе имени Ленина соревнования по легкой атлетике между командой американского Союза спортсменов-любителей и советской сборной. Когда команды двух стран, которые только что были на грани ядерной войны, рука об руку вышли на газон, их встретила буря приветственных криков. Гарриман и Хрущев же и вовсе сорвали овацию. Гарриман говорил, что на глазах Хрущева в тот момент выступили слезы¹⁵⁰.

После двух своих поездок к Хрущеву Казинс сообщил Кеннеди, что советский лидер искренне стремится к выстраиванию новых отношений с США, и его очень огорчает молчание Кеннеди. Кеннеди спросил Казинса, что ему следует сделать для того, чтобы выйти из патовой ситуации. Казинс предложил ему выступить с президентским посланием, предлагающим «замечательный новый подход в отношении русских, призывающий к окончанию холодной войны и началу американо-советских отношений с чистого листа». Казинс даже направил президенту черновой вариант речи, многие пункты из которого Тед Соренсен включил в историческую речь президента, произнесенную в Американском университете¹⁵¹. Кеннеди, хотя и колебался сильнее, чем его советский коллега, тоже начал демонстрировать готовность к фундаментальным изменениям в отношениях между капиталистическим и коммунистическим миром.

Именно Вьетнам Кеннеди считал тем местом, где можно было бы продемонстрировать свою готовность к уходу от конфронтации. Но он понимал, что это будет непросто. Одним из первых американских деятелей, усомнившихся в необходимости вмешательства США в дела Вьетнама, был посол в Индии Джон Кеннет Гэлбрейт. Прочитав его доклад в начале 1962 года, Кеннеди приказал Гарриману и работнику аппарата СНБ Майклу Форрестолу «найти любой предлог для того, чтобы сократить наше присутствие». Комитет начальников штабов с негодованием отверг предложения Гэлбрейта. Макнамара поручил генералу Полу Харкинсу разработать план завершения подготовки южновьетнамских солдат и вывода американских войск к концу 1965 года. Следует отметить, что Макнамара считал вывод войск необходимым вне зависимости от того, удастся ли добиться победы. В своих воспоминаниях о пребывании на посту министра обороны он говорит: «Я полагал, что мы должны готовить их солдат, пока можем, а затем уйти. В случае же неспособности их солдат справиться с подрывной деятельностью Северного Вьетнама нам не следует посылать свои войска, даже если южновьетнамцы потерпят “поражение”»¹⁵².

Страницы:

Читать бесплатно другие книги:

Право на «лево». Почему люди изменяют и можно ли избежать измен

Перель Эстер

В эту секунду во всех уголках мира кто-то изменяет, либо становится жертвой измены, либо думает о во...

Личные границы. Как их устанавливать и отстаивать

Миллер Дженни

Практическое руководство психотерапевта Дженни Миллер – четырехшаговая система преодоления жизненных...

Искусство трейдинга. Практические рекомендации для трейдеров с опытом

Валеев Ренат

Книга посвящена позиционному трейдингу и ориентирована на трейдеров с опытом практической работы не ...

Комбинации в Ленорман. Оракул Ленорман

Ятров Виктор

Книга поможет приобрести навык толкования сочетаний карт малой колоды Ленорман в комбинациях из двух...

Волшебником быть просто

Дуган Эрнесто

За день до нового года на заснеженной улице встречаются учитель из школы для биомусов – жутких детей...

Вода

А. Александр

В книгу вошли стихотворения Мариям Кабашиловой из опубликованного в 2012 году сборника стихов «Вода»...

Нерассказанная история США Стоун Оливер

Глава 7Джон Ф. Кеннеди: «Самый опасный момент в истории человечества»

Читать бесплатно другие книги:

Глава 7
Джон Ф. Кеннеди: «Самый опасный момент в истории человечества»