Дерево растёт в Бруклине Смит Бетти

– Так у нас же, у католиков, тоже есть Библия.

Мария украдкой огляделась.

– Не годится честному католику говорить такое, но я думаю, что в протестантской Библии больше красоты, это самая великая история земли и неба. Одна подруга-протестантка, которую я очень любила, прочитала мне однажды отрывок из своей Библии, тогда я и подумала так. Возьми Библию и Шекспира. И каждый день читай по странице из них своему ребенку – даже если сама не понимаешь написанного и не все слова можешь правильно выговорить. Не важно, ты должна делать это. Тогда ребенок будет расти с пониманием, что существует прекрасное и великое и что эти домишки в Уильямсбурге еще не весь мир.

– Значит, протестантская Библия и Шекспир.

– И еще рассказывай ребенку легенды, которые я рассказывала тебе – их мне рассказывала моя мать, а ей – ее мать. Ты должна рассказывать дочери сказки нашей родины. Рассказывать про тех существ, которые живут не на земле, а в сердцах, – феи, эльфы, карлики и все остальные. Рассказывать о привидениях, которые преследовали народ твоего отца, про сглаз, который волшебница наложила на твою тетю. Ты должна рассказать про знаки, которые получают женщины нашего рода, когда кому-то грозит беда или смерть. И еще ребенок должен верить в Бога и в Иисуса, его единственного сына, – Мария перекрестилась.

– Да, и еще не забывай про Санта-Клауса. Ребенок должен верить в него, пока ему не исполнится шесть лет.

– Мама, я знаю, что фей и привидений не существует. Зачем я буду повторять ребенку глупые выдумки?

– Откуда ты знаешь, существуют ли на земле привидения, а на небесах ангелы? – строго ответила мать.

– Что Санта-Клауса не существует, я точно знаю.

– И все равно ты должна рассказывать о нем ребенку.

– Почему? Почему, если сама не верю?

– Потому что есть такая бесценная вещь – называется «воображение», оно очень нужно ребенку, – просто ответила Мария. – У ребенка должен быть свой секретный мир, и в этом мире живут существа, которых он не видел. Необходимо верить. Начинать нужно с веры в существ из другого мира. Если в нашем мире станет невыносимо, всегда можно вернуться в воображаемый мир и жить в нем. Мне, в мои годы, до сих пор нужнее нужного вспоминать про удивительную жизнь наших святых и про те чудеса, которые они совершили. Я думаю про них и только поэтому справляюсь с жизнью.

– Девочка вырастет и узнает правду. Узнает, что я врала. Она будет разочарована.

– Это называется учиться у жизни. Очень полезно своим умом учиться у жизни. Сначала верить всем сердцем, а потом разувериться – это тоже очень полезно. Чувства от этого становятся богаче, глубже. Кто знает, какая выпадет ей женская доля – может, люди обидят, разочаруют ее, а у нее уже есть такой опыт, и она сможет пережить разочарование. Когда будешь воспитывать своего ребенка, не забывай, что страдать тоже полезно. От этого человек делается богаче.

– Если так, то мы, Ромли, очень богатые, – заметила Кэти грустно.

– Конечно, мы бедные. Мы страдаем. Жизнь у нас тяжелая. Но мы хорошие люди, потому что знаем все то, о чем я рассказывала тебе. Я не умею читать, но я рассказывала тебе то, чему меня научила жизнь. А ты расскажешь своей дочери и добавишь еще то, чему жизнь научит тебя, когда станешь старше.

– Чему еще нужно научить ребенка?

– Ребенок должен верить в небеса. Не в такие небеса, где ангелы летают и Мария сидит на троне, – Мария выражала свои мысли с трудом, мешая немецкие и английские слова. – А в такие небеса, где человек может мечтать – и его желания исполняются. Может, это какая-то другая религия. Не знаю.

– А еще, что еще нужно сделать?

– Прежде чем умрешь, ты должна купить немного земли – может, с домиком, чтобы передать по наследству детям.

Кэти рассмеялась:

– Откуда у меня возьмется своя земля? Мы и аренду-то за квартиру с трудом платим.

– Все равно, – твердо сказала Мария. – Ты должна это сделать. Сотни лет наши предки-крестьяне работали на чужой земле. Так было в нашей прежней стране. Здесь мы работаем на фабрике, это лучше. У рабочего есть кусочек дня, когда он сам себе хозяин. Это хорошо. Но еще лучше иметь кусочек земли, где ты сам себе хозяин. Кусок земли, который можно передать детям. Это значит изменить свою участь в этой жизни.

– Но как приобрести землю? Мы с Джонни работаем, а получаем гроши. Иногда заплатишь за квартиру и страховку – и на еду почти не остается. Как мы соберем денег на землю?

– Возьми пустую банку из-под сгущенного молока и как следует помой ее.

– Банку?

– Прибей ее в шкафу или в чулане, в самом дальнем темном углу. Каждый день клади в нее пять центов. Через три года у тебя скопится маленькое состояние, пятьдесят долларов. Возьми эти деньги и купи участок земли в сельской местности. Оформи все бумаги, что участок твой. Так ты станешь владелицей земли. Если у человека есть земля, он никогда снова не превратится в раба.

– Пять центов в день. Вроде немного. Но откуда их взять? Нам и сейчас-то не хватает, а нужно будет кормить еще и ребенка…

– Нужно поступать так. Ты приходишь к зеленщику и спрашиваешь, сколько стоит пучок морковки. Он говорит – три цента. Ты осматриваешься, находишь пучок похуже и поменьше, спрашиваешь – отдадите этот бракованный пучок за два цента? Говори уверенно – и получишь его за два цента. Сэкономленная монета пойдет в банку. Или, скажем, на улице зима. Ты купила ведро угля за двадцать пять центов. В доме холодно. Ты хочешь развести огонь в печи. Остановись! Подожди еще час. Потерпи холод лишний час. Закутайся в платок. Скажи себе: я мерзну ради того, чтобы купить землю. За этот час ты сэкономишь угля на три цента. Положи эти три цента в банку. Когда сидишь вечером одна, не зажигай лампу. Посиди в темноте и помечтай. Прикинь, сколько масла ты сэкономила, и положи столько пенни в банку. Банка будет наполняться. В один прекрасный день там соберется пятьдесят долларов, и наверняка на этом длинном острове, как его – Лонг-Айленде, найдется участок земли, который можно купить за эти деньги.

– Неужели таким образом можно накопить?

– Клянусь Божьей Матерью, да.

– Тогда почему же ты сама не накопила и не купила землю?

– Я накопила. Как только мы приплыли сюда, я завела банку. Через десять лет я скопила пятьдесят долларов. Я взяла эти деньги и пошла к соседу, про него говорили, что он справедливо обходится с людьми, которые покупают землю. Он показал мне прекрасный участок и сказал по-немецки «отличная земля», взял деньги и дал какую-то бумагу. Читать-то я не умею. Вдруг вижу – на моей земле люди строят дом. Я показала им свою бумагу. Они посмеялись надо мной, но в глазах у них была жалость. Оказалось, что тот человек не продавал землю. Он занимался – как это у вас по-английски называется – машинациями.

– Махинациями.

– Вот-вот. Неучи из Старого Света вроде меня часто попадают в ловушки, потому что мы не умеем читать. Но у тебя есть образование. Первым делом ты прочитай бумагу, которую тебе дадут. Только потом плати.

– И ты больше ничего не скопила?

– Скопила. Еще раз. Во второй раз было труднее, потому что семья выросла. Я скопила, но когда мы переезжали на другую квартиру, твой отец нашел банку и забрал деньги. Землю покупать не захотел. Он всегда был до птиц охочий, поэтому купил на все деньги петуха с курами и цыплят и посадил их на заднем дворе.

– Кажется, я даже помню этих цыплят, – сказала Кэти. – Давно это было.

– Он сказал, будем продавать яйца соседям и заработаем много денег. Мечты, мечты наши! В первую ночь через забор перелезло голодных котов штук двадцать, они сожрали много цыплят. Еще больше на другую ночь выкрали итальянцы. На третий день пришел полицейский и сказал, что закон запрещает в Бруклине разводить кур во дворе. Пришлось заплатить ему пять долларов, чтобы не сажал твоего отца под арест. Осталось несколько цыплят, твой отец продал их и купил канареек, их держать закон не запрещает. Так пропали все мои сбережения во второй раз. Но я коплю снова. И может, когда-нибудь… – она помолчала, потом поднялась и накинула платок.

– Темнеет. Скоро твой отец вернется с работы. Да хранит Пречистая Дева Мария тебя и твое дитя.

Сисси пришла сразу после работы. Не тратила время даже на то, чтобы стряхнуть серую резиновую пыль с волос. Новорожденная привела ее в совершенный восторг, Сисси твердила, что это самый прекрасный младенец на свете. Джонни посматривал на Сисси скептически. На его взгляд, ребенок был синий и сморщенный, Джонни опасался, что с ним что-нибудь не так. Сисси искупала младенца (в первый день его полагается купать двенадцать раз). Она сбегала в лавку деликатесов и уговорила хозяина открыть ей кредит до субботы, когда будет зарплата. Набрала разных вкусностей на два доллара: ломтиков языка, копченого лосося, кусочек копченого осетра сливочного цвета, хрустящих хлебцев. Купила мешок угля и развела жаркий огонь. Отнесла Кэти ужин на подносе, а они с Джонни сидели на кухне и ужинали вдвоем. В доме пахло теплом, вкусной едой, детской присыпкой и еще карамелью от ароматического диска, который Сисси носила на шее в серебристом филигранном медальоне в форме сердечка. Джонни смотрел, как Сисси курит после ужина. Он размышлял, какими соображениями люди руководствуются, когда дают своим ближним определения «хороший» или «плохой». Вот хотя бы Сисси. Она плохая. Но очень хорошая. Плохая, потому что меняет мужчин. Но хорошая, потому что там, где она появляется, жизнь оживает, наполняется добротой и радостью, приобретает запах и вкус. Джонни хотелось, чтобы его дочь была немного похожа на Сисси.

Когда Сисси объявила, что останется на ночь, Кэти разволновалась и сказала, что у них только одна кровать и на ней спит она с Джонни. Сисси объявила, что не прочь переспать с Джонни, если он подарит ей такого же прекрасного ребенка, как Фрэнси. Кэти нахмурилась. Конечно, она понимала, что Сисси шутит. Но была в ее шутке доля правды. И Кэти начала отчитывать Сисси. Джонни положил конец этой сцене, сказав, что уходит – ему нужно в школу.

Он не посмел признаться Кэти, что потерял работу. Вместо школы пошел на поиски своего брата Джорджи, он работал тем вечером. К счастью, потребовался еще один человек, чтобы обслуживать столики и петь в перерывах. Джонни отработал вечер, ему пообещали, что на следующей неделе он тоже понадобится. Так он снова стал поющим официантом и с тех пор никогда ничем другим не занимался.

Сисси нырнула в постель к Кэти, и они проболтали почти всю ночь. Кэти поделилась своей тревогой за Джонни и своим страхом перед будущим. Они обсудили Марию Ромли и то, какой хорошей матерью она была для Эви, Сисси и Кэти. Коснулись и отца, Томаса Ромли. Сисси сказала, что он старый мерзавец, а Кэти ответила, что надо быть уважительней к нему. «Вот еще, глупости!» – возразила Сисси, и Кэти рассмеялась.

Кэти рассказала Сисси о разговоре, который состоялся у нее в этот день с матерью. Идея с консервной банкой так понравилась Сисси, что она вскочила, перелила сгущенку в миску и прямо среди ночи стала прибивать жестянку. В ночной рубашке она втиснулась в узкий загроможденный чулан, но запуталась в длинном подоле. Тогда она скинула рубашку и принялась за дело голышом. Целиком она в чулан не влезла, и ее обнаженная попа торчала наружу и сияла в темноте, пока она молотком приколачивала банку к полу. На Кэти напал такой приступ смеха, что она испугалась, как бы не началось кровотечение. Громкий стук в три часа ночи перебудил жильцов дома. Соседи снизу стучали им в пол, соседи сверху – в потолок. Сисси вызвала у Кэти новый приступ смеха, потому что стала возмущаться из чулана – как смеют соседи поднимать такой шум, ведь в доме находится роженица. «Как они смеют?» – восклицала она, нанося по гвоздю последний оглушительный удар.

Справившись с банкой, она снова надела ночную рубашку и открыла счет в банке, бросив пятицентовую монетку, а потом вернулась в постель. Она внимательно выслушала рассказ Кэти про две главные книги и теперь знала, что подарить новорожденной на крещенье.

Фрэнси провела свою первую ночь на земле, уютно посапывая между мамой и Сисси.

На следующий день Сисси отправилась на поиски двух главных книг. Она пришла в муниципальную библиотеку и спросила библиотекаршу, как получить Библию и Шекспира насовсем. Библиотекарша ответила, что с Библией помочь не может, а что касается Шекспира, то в библиотеке есть старый экземпляр, который собираются списать, и его можно купить. Сисси купила. Зачитанный до дыр старый том, собрание всех пьес и сонетов. С подробными примечаниями и комментариями, как понимать то или иное произведение. Имелась в этом томе и биография автора с портретом, а содержание пьес иллюстрировали гравюры. Текст был напечатан мелким шрифтом в два столбца на тонкой бумаге. Сисси заплатила за книгу двадцать пять центов.

Библию Сисси искала дольше, зато обошлась она дешевле. Если совсем честно, то даром. На первой странице было написано имя «Гедеон»[11].

Через несколько дней после покупки Шекспира Сисси проснулась утром в тихой семейной гостинице и толкнула локтем очередного любовника, с которым провела здесь ночь.

– Джон! – Она называла его Джон, хотя его звали Чарли. – А что за книга лежит на комоде?

– Библия.

– Протестантская?

– Да.

– Я хочу стащить ее.

– Давай. Для этого ее сюда и положили.

– Нет!

– Да!

– Ты не шутишь?

– Не шучу. Люди крадут Библию, потом читают, встают на пусть истинный и раскаиваются в своем поступке. Они возвращают ее обратно и покупают новую, а другие люди снова крадут, читают и встают на путь истинный. В общем, фирма, которая печатает Библии, не остается внакладе.

– Ну, на этот раз они не получат свою Библию обратно.

Сисси завернула Библию в гостиничное полотенце, которое собиралась прихватить заодно.

– Стой! – Джон по имени Чарли испугался. – Вдруг ты прочтешь Библию и встанешь на путь истинный, тогда мне придется жить со своей женой.

Он вздрогнул от этой мысли и обнял Сисси.

– Поклянись, что ты не встанешь на путь истинный.

– Не встану.

– Откуда ты знаешь?

– Я никогда не слушаюсь чужих слов, к тому же я не умею читать. А что хорошо, что плохо – я чую нутром. Если мне плохо, значит, это дело плохое. Если мне хорошо, значит, дело хорошее. Когда я с тобой, мне хорошо.

Она крепко обняла его и поцеловала в ухо.

– Я очень хочу, чтобы мы поженились, – сказал он.

– Я тоже, Джон. Но давай не будем спешить. Подождем немного, – честно ответила она.

– Ведь я женат, а эта чертова католическая религия не признает развода.

– Я тоже не признаю развода, – сказала Сисси, которая всегда выходила замуж, не утруждая себя разводом.

– Знаешь что, Сисси?

– Что?

– У тебя золотое сердце.

– Ты не шутишь?

– Не шучу.

Он посмотрел, как она потянулась за алыми подвязками, чтобы пристегнуть тончайшие чулки, которые уже успела надеть на стройные ноги, и вдруг взмолился:

– Давай поцелуемся!

– Хватит ли нам времени? – практично поинтересовалась она. Но все же сняла чулки.

Так было положено начало библиотеке Фрэнси Нолан.

Впечатления образцово-показательного младенца Фрэнси не производила. Хилая, бледная, плохо прибавляла в весе. Кэти упорно кормила дочь грудью, но соседки твердили, что ее молоко не идет младенцу впрок.

Когда Фрэнси исполнилось три месяца, она перешла на бутылочку, потому что молоко у Кэти внезапно пропало. Кэти переживала. Советовалась с матерью. Мария Ромли посмотрела на нее, вздохнула и ничего не сказала. Кэти пошла за советом к повитухе. Женщина задала ей дурацкий вопрос:

– Где ты покупаешь рыбу по пятницам?

– На ирландском рынке. А что?

– Ты, наверное, замечала там старуху, которая покупает голову трески для кошки?

– Да. Встречаю ее каждую неделю.

– Вот! Она во всем виновата. Высушила у тебя молоко.

– Не может быть!

– Она сглазила тебя.

– Но почему?

– Ревнует. Вон как тебе повезло – муж-красавчик, ирландец просто загляденье.

– Ревнует? Старуха?

– А она ведьма. Я знавала ее еще на родине. Мы с ней вроде на одном корабле приплыли. В молодости она крутила любовь с парнем из графства Керри. Она жила с ним просто так, к священнику он ее не сводил, а когда про все прознал ее старик отец, парень сбежал и уплыл в Америку темной ночью. Она родила ребенка, но он умер. Тогда она продала душу дьяволу, и дьявол научил ее высушивать молоко у коров, у коз и у девушек, которые вышли за молодых парней.

– Я помню, она как-то странно на меня посмотрела.

– Вот-вот, тогда она тебя и сглазила.

– А как сделать, чтобы молоко вернулось обратно?

– Я расскажу тебе, что сделать. Дождись полной луны. Смастери куклу – заверни в тряпочку прядку своих волос и обрезки ногтей, сбрызни святой водой. Назови куклу Нелли Гроган, так зовут ведьму, и воткни в нее три ржавые булавки. После этого ведьмины чары рассеются, и молоко из твоей груди потечет, как река Шаннон[12]. С тебя четверть доллара.

Кэти заплатила. Когда взошла полная луна, она сделала куклу и пронзала ее булавками, пронзала, но молоко не вернулось. Фрэнси сосала бутылочку и чахла. В отчаянии Кэти призвала на совет Сисси. Сисси выслушала историю про ведьму.

– Какая тут, к черту, ведьма! – фыркнула она презрительно. – Это Джонни натворил, только не глазом!

Так Кэти узнала, что снова беременна. Она сказала Джонни, и он расстроился. Он вернулся к ремеслу поющего официанта и был этому рад, работал часто, вел себя разумно, особо не выпивал и почти все деньги приносил домой. Известие о втором ребенке застало его врасплох – он почувствовал себя загнанным в ловушку. Ему только двадцать лет, Кэти – восемнадцать. Джонни подумал, что они совсем молоды, а жизнь уже пропала. Услышав новость, он ушел из дома и напился.

Повитуха зашла некоторое время спустя узнать, как сработало ее колдовство. Кэти сообщила, что колдовство не сработало, потому что она беременна и ведьма тут ни при чем. Повитуха задрала подол и полезла в обширный карман, пришитый к нижней юбке. Она вынула бутылку со зловещей темно-коричневой жидкостью.

– Держи, вот лекарство от твоей беды, – сказала она. – Делай по хорошему глотку утром и вечером, и через три дня будешь как новенькая.

Кэти отрицательно потрясла головой.

– В чем дело, боишься, что скажет священник? – спросила повитуха.

– Нет. Просто я не могу убивать.

– Это не убийство. Какое убийство там, где еще нет жизни. Ты же пока не чувствуешь, что он шевелится, так ведь?

– Не чувствую.

– Ну вот! – Она торжествующе стукнула кулаком по столу. – Я с тебя возьму всего один доллар за целую бутылку.

– Спасибо, но она мне не нужна.

– Не глупи. Ты сама еще почти девочка, у тебя и с одним-то ребенком хлопот полон рот. А муж твой, конечно, красавчик, но не самый надежный парень в мире.

– Какой у меня муж – это мое дело, а с ребенком мне никаких хлопот.

– Я просто хочу тебе помочь.

– Спасибо вам, до свидания.

Повитуха засунула бутылку обратно в свой потайной карман и собралась уходить.

– Когда придет срок рожать, вы знаете, где меня найти.

На пороге она дала напоследок еще один добрый совет:

– Если хорошенько побегаешь вверх-вниз по лестнице, то, может статься, выкинешь.

Наступило бруклинское бабье лето с его обманчивым теплом, Кэти сидела на крыльце и прижимала своего хилого ребенка к огромному животу, из которого скоро должен был появиться еще один ребенок. Сочувствующие соседи останавливались, чтобы посокрушаться, глядя на Фрэнси.

– Не жилец она у тебя, – говорили они. – Цвет лица плохой. Если милосердный Господь приберет ее, тебе же будет лучше. Уж чего хуже – больной ребенок в бедной семье? На свете и так полным-полно детей, больным да слабым не найдется места.

– Не говорите так, – Кэти крепко прижимала ребенка к себе. – В смерти нет ничего хорошего. Кто хочет смерти? Всякий цепляется за жизнь. Посмотрите на дерево вон там за оградой. Ему не хватает солнца, воду пьет оно только в дождь, почва под ним скудная. Но оно сильное, потому что сильным его делает тяжелая борьба за жизнь. И мои дети тоже будут сильными.

– Кто-нибудь наверняка его срубит, заморыша этакого.

– Если бы на всем белом свете осталось только одно это дерево, вы бы сказали, что оно прекрасно, – ответила Кэти. – Но деревьев много, поэтому вы не замечаете, как они прекрасны. Посмотрите на этих детишек.

Она указала на стайку грязных детей, которые играли в сточной канаве.

– Возьмите любого, отмойте, нарядите, поселите в красивый дом – и вы увидите, как он прекрасен.

– Мысли у тебя, Кэти, очень красивые, а ребенок все равно очень хилый, – говорили люди.

– Мой ребенок будет жить, – яростно возражала Кэти. – Я сделаю все для этого.

Брат у Фрэнси родился через неделю после ее первого дня рождения.

Когда начались схватки, Кэти была дома. На этот раз она закусила губу и во время схваток не издала ни звука. Беспомощная перед болью, она могла опереться только на выносливость и стойкость.

Крепкий здоровый мальчик громко закричал, возмущаясь пережитыми во время родов унижениями. Приложив его к груди, Кэти почувствовала огромную нежность. Рядом в люльке захныкала Фрэнси. Кэти сравнила ее с красавцем сыном, и в душе у нее вдруг промелькнуло презрение к этому жалкому созданию, которому она дала жизнь год назад. Она тут же пристыдила себя. Она понимала, что девочка ни в чем не виновата. «Нужно внимательно следить за собой, – подумала Кэти. – Похоже, я буду любить мальчика больше, но нельзя, чтобы девочка догадалась об этом. Это неправильно, любить одного ребенка больше, чем другого, но что ж я могу поделать».

Сисси умоляла, чтобы мальчика назвали в честь Джонни, но Кэти упорно стояла на том, что сын имеет право на собственное имя. Сисси ужасно рассердилась и наговорила Кэти лишнего. Тогда Кэти, скорее в запальчивости, чем по убеждению, заявила, что Сисси влюблена в Джонни. Сисси ответила «может быть», и Кэти сочла за лучшее промолчать. Она испугалась, что если этот спор еще немного продлится, то выяснится, что Сисси и вправду любит Джонни.

Кэти назвала сына Корнелиусом в честь благородного героя, которого в театре играл красивый актер. Когда мальчик подрос, имя сократили на бруклинский манер – его стали звать Нили.

Без всяких на то причин и особых усилий мальчик сразу заменил Кэти весь мир. Джонни отошел на второй план, а Фрэнси отодвинулась в самый дальний уголок материнского сердца. Кэти любила мальчика, потому что он зависел от нее больше, чем Джонни или Фрэнси. Нили казался точной копией Джонни. Кэти собиралась сделать из него идеального мужчину, каким мог бы стать Джонни. Сын сохранит все лучшее, что есть в Джонни, она позаботится об этом. Но она избавит его от всего дурного, что есть в Джонни, если мальчик унаследовал эти черты. Нили вырастет, и она будет гордиться им, а он будет заботиться о матери до конца ее дней. Именно сыну она должна посвятить себя. Фрэнси и Джонни как-нибудь сами обойдутся, но мальчика нельзя отпускать на произвол судьбы. Она сделает все, чтобы он вышел в люди.

Постепенно, по мере того как дети росли, Кэти растеряла всю свою нежность, зато приобрела то, что люди называют характером. Она стала приспособленной, выносливой, расчетливой. Она преданно любила Джонни, но от прежнего обожания не осталось и следа. Она любила свою девочку, потому что жалела ее. Да, скорее это была жалость пополам с чувством долга, чем любовь.

Джонни и Фрэнси чувствовали, что Кэти очень изменилась. Мальчик становился все крепче и красивее, а Джонни становился все слабее и все быстрее катился вниз. Фрэнси понимала, как мать относится к ней. Она отвечала тем, что воспитывала в себе твердость духа, и, как ни странно, эта твердость сближала их, потому что делала похожими.

Когда Нили исполнился год, Кэти совсем перестала рассчитывать на Джонни. Джонни сильно пил. Работал от случая к случаю, если что-нибудь подвернется. Зарплату приносил домой, но чаевые оставлял себе и пропивал. Ему казалось, что жизнь летит слишком быстро. Он обзавелся женой и двумя детьми до того, как получил право голосовать. Его жизнь кончилась, не успев даже начаться. Джонни Нолан был обречен, и никто не понимал это лучше, чем он сам.

На долю Кэти выпали те же испытания, только она была еще и на два года младше Джонни, ей едва исполнилось девятнадцать. Можно было бы сказать, что и она обречена. Ее жизнь тоже закончилась, не начавшись. Но этим сходство ограничивалось. Джонни понимал, что обречен, и смирился с этим. Кэти не смирилась. Она начала новую жизнь в тот момент, когда прежняя закончилась.

Она заменила нежность твердостью. Она отказалась от мечтаний и заменила их трезвым отношением к суровой реальности.

Кэти была одержима желанием выжить, которое делало из нее борца. Джонни уповал на вечность, что превращало его в бесполезного мечтателя. И в этом заключалась огромная разница между этими двумя людьми, которые так сильно любили друг друга.

Свой двадцать первый день рождения, который дал ему право голоса, Джонни отпраздновал трехдневным запоем. Когда он начал трезветь, Кэти заперла его в спальне, чтобы он не мог раздобыть ничего спиртного. Но Джонни не пришел в себя, вместо этого у него началась белая горячка. Он то рыдал, то умолял дать ему выпить хоть глоточек. Говорил, что невыносимо страдает. Кэти отвечала, что это хорошо, страдания отучат его от пьянства, закалят волю и сделают тверже. Но бедный Джонни никак не становился тверже. Напротив, он совсем раскис, скулил и выл, как привидение.

Соседи стучались к Ноланам в дверь и просили пожалеть беднягу. Кэти посоветовала соседям заняться своими делами и сжала губы так, что они превратились в прямую линию. Хоть она и осадила соседей, но понимала, что переезд неизбежен, едва закончится месяц. Нельзя оставаться тут после того, как Джонни так их опозорил.

Ближе к вечеру от душераздирающих воплей Джонни терпение у Кэти лопнуло. Посадив обоих детей в коляску, она отправилась на фабрику и попросила терпеливого бригадира вызвать Сисси с работы. Кэти рассказала сестре, что творится с Джонни, и та пообещала прийти сразу после работы и все уладить.

Сисси посоветовалась с приятелем, как помочь Джонни. Тот дал необходимые наставления. Следуя им, Сисси купила полпинты хорошего виски, спрятала бутылку между пышными грудями, потуже зашнуровала корсет и застегнула платье.

Сисси пришла к Кэти и сказала, что если та оставит их с Джонни наедине, она вылечит его. Кэти закрыла Сисси в комнате с Джонни. Сама пошла на кухню и провела всю ночь в ожидании за столом, положив голову на руки.

Когда Джонни увидел Сисси, в его бедном спутанном мозгу на минуту прояснилось, он схватил ее за руку.

– Сисси, ты мой друг. Ты моя сестра. Ради бога, дай мне выпить.

– Не спеши, Джонни, – сказала она мягким баюкающим голосом. – Я кое-что припасла для тебя.

Она расстегнула платье до талии, выпустив наружу каскад белых кружевных оборок с темно-розовыми бантиками. Комната наполнилась сладким теплым запахом ее пряных духов. Джонни смотрел, как она расстегнула платье и расшнуровывает корсет. Вспомнив про ее репутацию, бедняга сделал неправильный вывод.

– Нет, нет, Сисси. Только не это, прошу! – простонал он.

– Не будь ослом, Джонни. Всему свое время и место. Сейчас не тот случай.

И Сисси достала бутылку.

Джонни схватил ее. Бутылка согрелась от ее тела. Сисси позволила ему сделать долгий глоток, потом решительно вынула бутылку из его сжатых пальцев. Выпив, он успокоился, его потянуло в сон, он попросил ее не уходить. Она обещала. Не позаботившись застегнуть корсет и платье, она легла на кровать рядом с ним и обняла его, а он прижался щекой к ее теплой душистой груди. Он спал, и во сне слезы катились из-под его закрытых век, и были они теплее, чем ее кожа, на которую падали.

Сисси лежала без сна, обнимала его и смотрела перед собой в темноту. Ей казалось, что рядом с ней ее ребенок, который выжил и нуждается в ее беззаветной любви. Она гладила завитки его волос, нежно касалась щеки. Когда он стонал во сне, она успокаивала его ласковыми словами, которые давно придумала для своих детей. У нее затекла рука, и она попыталась высвободить ее. Он проснулся на мгновение, вцепился в нее и попросил не уходить. Обращаясь к ней, он назвал ее мамой.

Каждый раз, когда он просыпался в тревоге, она давала ему глотнуть виски. Ближе к утру он снова проснулся. Голова прояснилась, но, по его словам, болела. Он отпрянул от нее и застонал.

– Иди обратно к мамочке, – позвала она мягким, взволнованным голосом. Она широко открыла свои объятия, он сразу нырнул в них и прижался щекой к ее щедрой груди. Он тихо плакал. Он выплакивал свои страхи и тревоги, и свое непонимание этого мира. Она позволила ему говорить, она позволила ему плакать. Она обнимала его так, как могла бы его обнимать в детстве собственная мать (но она этого никогда не делала). Иногда Сисси плакала вместе с ним.

Когда он выговорился, она отдала ему остаток виски, и он наконец заснул от изнурения глубоким сном.

Она долго лежала не шевелясь, не хотела, чтобы он заметил, как она уходит. На рассвете его рука, сжимавшая ее руку, разжалась, на лице появилось выражение покоя, и он снова стал походить на мальчика. Сисси положила его голову на подушку, ловко раздела его и укрыла одеялом. Пустую бутылку из-под виски она выбросила в вентиляционную шахту. Она подумала – если Кэти ничего не узнает, то и сердиться не будет. Она небрежно завязала свои розовые ленточки и привела в порядок платье. Выходя, бесшумно закрыла за собой дверь.

Сисси обладала двумя великими талантами. Она была идеальная любовница и такая же идеальная мать. Ее переполняли нежность и потребность отдавать себя каждому, кто нуждался – не важно, в чем, будь то ее деньги, ее время, ее одежда, ее сочувствие, ее понимание, ее дружба, ее внимание или ее любовь. Она становилась матерью первому встречному. Она любила мужчин, это верно. Но и женщин тоже, и стариков, и детей – их особенно. Как она любила детей! Она любила падших и отщепенцев. Ей хотелось всех осчастливить. Доброго священника, который выслушивал ее во время нечастых исповедей, она попыталась соблазнить, потому что пожалела его. Подумала, что обетом безбрачия он лишает себя величайшей из земных радостей.

Сисси любила каждую облезлую дворняжку на улице и жалела бездомных кошек, которые роются на помойках и скитаются с раздутыми боками по бруклинским закоулкам в поисках норы, чтобы дать жизнь своему потомству. Она любила серых воробьев и считала красивой даже траву, росшую на пустырях. Она собирала там букеты из белого клевера, полагая его самым лучшим цветком из созданных Богом. Однажды она заметила в своей комнате мышь. Следующим вечером она приготовила для нее коробочку с крошками сыра. Да, Сисси сочувствовала всякому в его нужде, но ей не сочувствовал никто. Впрочем, так и должно быть – ведь Сисси родилась, чтобы давать, а не брать.

Когда Сисси в расстегнутом платье появилась на кухне, Кэти впилась в нее подозрительным взглядом опухших глаз.

– Я всегда помню, что ты моя сестра, – с достоинством изрекла она. – Надеюсь, ты тоже.

– Не будь такой дремучей дурой, – ответила Сисси, понимая, на что намекает Кэти. Сисси улыбнулась, прямо глядя ей в глаза. И Кэти почему-то сразу поверила ей.

– Как Джонни?

– Будет в порядке, когда проснется. Но ради всего святого, Кэти, когда он проснется, не промывай ему мозги. Не промывай ему мозги, Кэти.

– Но должен же он понять, что…

– Если услышу, как ты промываешь ему мозги, я уведу его у тебя. Клянусь. Хоть я и твоя сестра.

Кэти поняла, что Сисси не шутит, и даже испугалась.

– Не буду, – пробормотала она. – Не в этот раз.

– Вот теперь я вижу перед собой взрослую женщину, – похвалила сестру Сисси и поцеловала в щеку. Ей было жалко Кэти ничуть не меньше, чем Джонни.

Тут Кэти не выдержала и расплакалась. Она издавала громкие, некрасивые звуки, потому что ненавидела себя за эти слезы, но не могла их сдержать. Сисси пришлось выслушать историю еще раз, но теперь с точки зрения Кэти, и пережить вместе с Кэти то, что пережила с Джонни. С Кэти Сисси обращалась иначе, чем с Джонни. С ним она была ласковой, по-матерински заботливой, потому что он нуждался именно в ласке и заботе. Но в Кэти был стальной стержень, который Сисси уважала. И стала укреплять этот стержень, когда Кэти закончила свой рассказ.

– Теперь ты сама все видишь, Сисси. Джонни – пьяница, и этим все сказано.

– Про каждого из нас что-то сказано. На каждом из нас болтается ярлык. Взять хоть меня: я ни разу в жизни рюмки не выпила. Но ты ведь знаешь, чего только обо мне не говорят! – Она продолжала с искренним и совершенным презрением: – Разве меня не называют дурной женщиной? Представляешь? Признаю, что могу иногда выкурить сигарету-другую, но чтобы называть меня дурной женщиной…

– Послушай, Сисси, но твое поведение с мужчинами дает людям повод…

– Кэти! Не промывай мне мозги! Каждый из нас таков, каков есть, и каждый проживает ту жизнь, для которой рожден. У тебя хороший муж, Кэти.

– Но он же пьет.

– Пьет и будет пить, пока не умрет. Это так. Он пьет. Ты должна принять его таким со всеми вытекающими.

– Со всеми вытекающими? Ты имеешь в виду – принять, что он не работает, пропадает где-то по ночам, водит компанию с бездельниками?

– Ты же вышла за него. Значит, что-то в нем зацепило твое сердце. Помни об этом и забудь все остальное.

– Иногда я сама не понимаю, зачем вышла за него.

– Врешь! Все ты понимаешь. Ты вышла за него, потому что хотела спать с ним, но ты слишком набожна, чтобы делать это, не побывав прежде в церкви.

– Что ты говоришь! Если совсем честно, то я вышла за него, чтобы он не достался никому другому.

– Постель! Всегда все дело в постели. Если в постели хорошо, брак удался. Если плохо, брак не удался.

– Нет. Дело не только в постели.

– А в чем же еще? Хорошо, может быть, и не только, – согласилась Сисси. – Если все остальные дела идут тоже хорошо, тем лучше. Богатство еще никому не мешало.

– Ты не права. Для тебя, может, это и важно, но…

– Это для всех важно. Если бы все это понимали, не было бы неудачных браков.

– Да, признаюсь, мне нравилось, как он танцует, как поет свои песенки… как одевается…

– Ты говоришь то же самое, что и я, только своими словами.

«Разве можно переспорить такого человека, как Сисси, – размышляла Кэти. – На все в жизни у нее есть своя точка зрения. Может, ее точка зрения и правильная. Не знаю. Она моя сестра, но люди о ней разное толкуют. Она дурная женщина, и с этим ничего не поделаешь. После смерти ее душа будет скитаться в Чистилище целую вечность. Я часто говорю ей об этом, а она всегда отвечает, что зато будет скитаться в приятной компании. Если Сисси умрет раньше меня, я буду заказывать мессы за упокой ее души. Может, со временем ей удастся выбраться из Чистилища, потому что, хоть она и дурная женщина, нет человека лучше, чем она, это известно всем, кому посчастливилось знать ее. Бог обязательно должен принять это во внимание».

Неожиданно Кэти наклонилась и поцеловала сестру в щеку. Сисси удивилась, потому что не знала, о чем думает Кэти.

– Может, ты и права, Сисси, а может, нет. Про себя скажу так: если не считать пьянства, мне в Джонни все нравится, и я постараюсь быть доброй с ним. Буду смотреть сквозь пальцы…

Больше Кэти ничего не сказала. В глубине души она знала, что не относится к тем людям, которые умеют смотреть сквозь пальцы…

Фрэнси спала в корзине для белья, которую пристроили у кухонной плиты. Она проснулась, лежала, посасывая большой палец, и слушала разговор. Но ничего не поняла, ей было два года от роду.

Кэти стыдилась оставаться в том же доме после безобразия, которое учинил Джонни. Разумеется, у многих соседок мужья были ничем не лучше Джонни, но для Кэти это служило слабым утешением. Она хотела, чтобы Ноланы были лучше, а не как все. Конечно, вопрос денег тоже брался в расчет. Впрочем, тут и вопроса не было – потому что и денег особо не было, тем более теперь, после рождения второго ребенка. Кэти искала жилье, которое сдавалось бы без квартирной платы, за работу. Тогда, по крайней мере, у них всегда будет крыша над головой.

Она нашла такой дом, где квартиру предоставляли бесплатно, если она будет убираться в этом доме. Джонни божился, что не допустит, чтобы жена стала поломойкой. Кэти сказала ему в своей новой жесткой манере, что либо она пойдет в поломойки, либо они останутся без жилья, потому что деньги на квартплату с каждым месяцем выкраивать все труднее и труднее. Джонни наконец согласился, но заявил, что сам будет мыть полы, пока не найдет постоянную работу и они не переедут снова в нормальную квартиру.

Кэти собрала их небогатые пожитки: двуспальную кровать, детскую люльку, старую детскую коляску, плюшевый зеленый диван, ковер с розами, пару кружевных занавесок, горшки с гевеей и геранью, позолоченную клетку с желтой канарейкой, альбом в бархатном переплете, кухонный стол, несколько стульев, ящик с тарелками, сковородками и кастрюлями, позолоченное распятие с основанием в виде музыкальной шкатулки, которая играла «Аве Мария», простое деревянное распятие, которое подарила ей мать, корзину для белья, заполненную одеждой, рулон постельного белья, стопку листков с песенками Джонни и две книги – Библию и Полное собрание сочинений Шекспира.

Вещей набралось так мало, что ледовоз уместил их на свою телегу, а его кляча без труда перевезла их. Так с помощью ледовоза семейство Нолан вчетвером перебралось на новую квартиру.

Последнее, что Кэти сделала в старой квартире, которая после того, как из нее вынесли вещи, стала напоминать близорукого человека без очков, – она забрала консервную банку. В ней собралось три доллара восемьдесят центов. Но из них, с грустью подумала Кэти, придется доллар отдать ледовозу за труды.

Первое, что Кэти сделала в новой квартире, пока Джонни помогал ледовозу разгружать мебель, – прибила банку в чулане. Положила обратно в нее два доллара восемьдесят центов. Еще десять центов добавила из своей потертой сумочки, в которой нашлось несколько пенни. Эти десять центов она не собиралась отдавать ледовозу.