Пушки царя Иоганна Оченков Иван

– Чудны дела твои, господи!

В этот момент во двор высыпали мои свитские во главе с Никитой, очевидно, разбуженные громогласным холопом.

– Проснулись, родненькие? – поприветствовал я их. – А я хотел уж кричать: вставайте, графья, нас ждут великие дела!

– Да что ты, государь… – затарахтел льстиво один из спальников, – уж мы всю ноченьку глаз не смыкали, сон твой охраняючи…

– Это где же вы, аспиды, бродили всю ночь, потому как у дверей моих Никита караулил? Ладно, хорош лясы точить, дел много. Седлайте коней, и в кремль едем.

– И не позавтракаешь? – немного встревоженно спросил подошедший Вельяминов.

– Да некогда, – отмахнулся я, – поди, митрополит в соборе уже.

– Как прикажешь.

Этим утром я вполне соответствовал высокому сану русского царя, и честно отстояв службу, был допущен к исповеди. Вообще-то это дело духовника, но Мелентий, хоть и пришел в себя, все еще плох. Принимать ее должен был один из священников, но митрополит Исидор, неожиданно для всех, решил сделать это сам. Надо сказать, что мою исповедь он выслушал без особого доверия, особенно в части, касающейся прелюбодеяний. Впрочем, ваш покорный слуга твердо стоял на своем: дескать, со времен прошлой исповеди никакого блуда, пьянства и смертоубийства себе не позволил. Что касается пункта первого – намерения были, не отрицаю, но не сложилось – и все тут!

– Намерение сиречь действие! – назидательно прогудел иерарх.

– Вот и наложи на меня епитимию, владыко. Повели нашествие латинян отразить!

– Когда выступаешь?

– Полки, кроме стремянного и царских рейтар, уже вышли. Мы следом пойдем.

– А как же молебен об одолении супостата?

– Завтра, владыко, а лучше дня через три. До той поры пусть думают, что я снова на маневры полки повел.

– Все не как у людей… – вздохнул Исидор. – Я как в Новгороде тебя в первый раз увидел, так сразу понял, что многие печали нам уготованы. Помнишь, ты мне пророчил, что Михаила Романова царем выберут?

– Помню, владыко.

– То-то, что помнишь, а я ведь поверил тебе тогда! Да ладно, чего уж там, не дано человекам ведать волю Его!

– Аминь!

– Ступай и не греши.

Дмитрий Щербатов, громко бухая сапогами, влетел в лыковский терем и, не перекрестив лба на иконы, остановился перед сидящим на широкой лавке князем. Борису Михайловичу уже полегчало, но из дома он покуда не выходил.

– Царские полки из Москвы выступили! – воскликнул княжич.

– Давно ли?

– Поутру еще, едва заутреню отслужили.

– На Владислава пошли?

– Вряд ли, налегке тронулись, без больших обозов.

– Откуда знаешь?

– Сам видел.

– А ты почто не с ними?

– Да так уж вышло…

– Ладно, остался и хорошо… так, говоришь, без обоза двинулся?

– Да.

Боярин неожиданно легко вскочил на ноги и в нетерпении прошелся по горнице, потом, махнув рукой, резко сел и задумался.

– Черт его знает, окаянного, что у него на уме… Вот что, Дмитрий, кликни-ка ко мне слуг. Совсем обленились, негодные, пусть одеваться несут, в кремль поеду.

– Куда, дядюшка, ты ведь хворый!

– Не закудыкивай дорогу, а делай что велено. Да сам далеко не уходи, поедешь к…

Однако сказать Щербатову, куда он хочет его отправить, боярин не успел. За дверью раздался топот ног, потом она отворилась, и в горницу буквально ворвался запыхавшийся холоп:

– Господин, там стольник Романов пожаловал…

– Зови, – с досадой отозвался Борис Михайлович и опустился на лавку.

– Здравствуй, дядюшка, – поприветствовал его входящий племянник. – Как здоровье-то твое?

– Тяжко, Мишенька, – застонал в ответ хозяин дома. – Спаси вас с Митей Христос, что не забываете старика в его хворостях.

– Да какой же ты старик, дядюшка? – простодушно удивился Миша, но боярин его перебил и принялся с таким жаром жаловаться на болячки, что у стоящего рядом Щербатова глаза на лоб полезли.

– А правда ли, что государь из Москвы выехал?.. – слабым голосом поинтересовался Лыков, закончив описывать свою болезнь.

– Недалече, – охотно отозвался стольник, – сказывал, маневры проведет да на богомолье в монастырь съездит. Даже город ведать никого из бояр не оставил, дескать, я рядом буду.

– Вот оно как, – вздохнул боярин, – не собирается, стало быть, навстречу Владиславу идти?

– Говорил, что тот сам к Москве пожалует, здесь, мол, и встретим. Пусть пойдет на приступ, а мы как отобьем, так и выйдем в поле.

– Мудро рассудил государь, в своем дому и стены помогают.

Племянник, конечно, человек свой, однако и его надобно угостить, усадить на почетное место, выслушать все новости и рассказать свои, так что выпроводить Мишу Лыкову удалось не раньше чем через час. Разохавшийся Борис Михайлович оказался так хвор, что не смог проводить стольника, а потому попросил сделать это Щербатова.

– Митя, а отчего ты не со своим полком? – спросил его приятель, усаживаясь на коня.

– Поручение дали, – пожал плечами княжич, – вот дядюшку проведал, да тоже поскачу исполнять.

– Ну, Бог в помощь, – отозвался тот и тронул бока своей лошади каблуками.

– Проводил? – настороженно спросил Дмитрия сразу поправившийся боярин.

– Да.

– Тогда слушай; ты уж прости, что попрошу тебя съездить как простого гонца, только письмо писать опасно, а слова сии не для всяких ушей. Нельзя их холопам доверять, сам понимаешь.

– Говори, дядюшка, все исполню…

Через несколько минут Щербатов выскочил из терема и потребовал себе коня. Однако, выехав за ворота, молодой человек направился прежде к Стрелецкой слободе. Добравшись до знакомого терема, Дмитрий в нерешительности остановился. Если царь выехал из Москвы, то, стало быть, с ним отправился и Никита Вельяминов, но вряд ли он оставил сестру дома одну. Во двор его в отсутствие хозяина никто не пустит, а попытается перелезть через забор – так и подстрелить могут, чего доброго. Если уж боярышня гуляла по городу с пистолем, так у сторожей и пушке не удивишься. Оставалось ждать, вдруг приглянувшаяся ему девица снова решит отправиться на прогулку под видом простой горожанки. Однако время шло, из заветного двора никто не выходил, а сам княжич немного заскучал. От солнца он спрятался возле соседнего забора, откуда было удобно наблюдать за вельяминовскими воротами, но все равно было жарко. Вдруг над головой парня раздался смешок. Удивленно подняв голову, Дмитрий заметил, что с высоты тына за ним с интересом наблюдает девушка – точнее, еще девочка. «Должно, соседка», – подумал княжич и решил поздороваться.

– Здравствуй, красна девица, – учтиво поклонился он уже открыто смеющейся девчонке.

– И тебе не хворать, добрый молодец, – ответила она звонким голоском. – Потерял чего али просто заплутал?

– Потерял, – вздохнул парень.

– Голову или сердце?

– Ты почто так говоришь? – возмутился Щербатов.

– Да уж вижу.

– Вот я тебе уши-то надеру, такой глазастой!

– Если поймаешь, – снова хохотнула смешливая девчонка.

– Твоя правда, – не смог остаться серьезным Дмитрий и тоже улыбнулся. – Не достать тебя из-за тына.

– То-то же! Так что потерял?

– А сама-то как думаешь?

– Думаю, что сердце, а будешь тут бродить – и голову потеряешь!

– Да ты хоть знаешь, с кем говоришь?!

– Что тут знать-то? Наверняка тот драгун, который Алену схватить хотел, да только не вышло у него ничего!

– А ты знаешь Алену?

– Знаю, конечно, а тебе что с того?

– Можешь ее позвать?

– Скорый какой!

– Ну что тебе стоит, сделай милость! – взмолился парень. – Ведь гуляла же она прежде без присмотра!

– Гуляла, пока с тобой, дураком, не встретилась. Так что и не проси, не позову, а то придет – а ты ее снова схватить захочешь!

– Вот тебе крест, не стану чинить ей никакой обиды! Повиниться хочу, случайно то вышло. Холоп мой виноват, а я не хотел ничего дурного.

– Твой холоп – твой и ответ! – рассудительно ответила девочка, затем, как видно, смягчившись, продолжила: – Не может она теперь выйти, не пускают ее. С тех пор как брат ее про эти прогулки узнал, так и запретил строго-настрого!

– Что же делать?

– К девицам чужим на улице не приставать!

– А что, у Алены жених есть?

– А тебе на что?

– Может, я посвататься хочу.

– Не пойдет она за тебя!

– Да что ты говоришь такое, пигалица вредная!

– Что знаю, то и говорю.

– Да откуда же ты знать это можешь?

– А я все знаю! Я даже знаю, что если ты не поторопишься, тебе батюшкины холопы бока наломают. Вон они уж поспешают!

– А кто твой батюшка?

– Вот у них и спросишь!

– Погоди… ты, верно, стрелецкого полуголовы Пушкарева дочка?

– Ты смотри, с виду дурак дураком, а догадался.

Вдоль тына уже и впрямь бежали здоровые мужики с ослопами в руках, так что княжич счел за лучшее вскочить в седло и решительно положил руку на эфес сабли. Холопы немного убавили прыть, но отступать не стали, а принялись окружать незваного гостя. Видя, что дело может кончиться плохо, Дмитрий решился. Вынув из-за пазухи сверток с серьгами, он кинул его через тын и крикнул:

– Передай боярышне!

– А коли не примет?

– Если не примет, так оставь себе! – крикнул он ей и ударил коня шпорами.

Проводив глазами ускакавшего драгуна, Машка лихо спустилась вниз и вскоре нашла в траве подарок. Развернув платок, девочка невольно ахнула: лежащие в нем тонкой работы серьги были очень красивы. Полюбовавшись недолго, она снова завернула находку и сунула ее за пазуху.

– Маша! – раздался невдалеке крик. – Где ты, сестрица?

– Здесь я, Глашенька, – отозвалась девочка и бегом кинулась на зов.

Не будучи обременено большими обозами, мое войско спешным маршем двигалось к Можайску. Я нарочно приказал выступать налегке, чтобы ввести в заблуждение возможных шпионов Владислава. Пусть думают, что ни на дальний поход, ни на большое сражение припасов у меня не хватит, и строят предположения по поводу моих планов. На самом деле моей армии нет нужды таскать за собой все необходимое. Заранее зная, откуда грозит опасность, я распорядился создать значительные запасы продовольствия и военного снаряжения в Смоленске, Можайске и других крепостях, так что теперь могу спокойно между ними маневрировать.

Чтобы не задерживать движение, шатер не ставят даже для меня. Благо погода стоит прекрасная и можно без опаски ночевать под открытым небом. Сплю я, конечно, не на голой земле – не хватало еще почки простудить, но и не на пуховой перине. Так что мои люди видят, что я делю тяготы вместе с ними и ценят подобное отношение. Чтобы у ратников была горячая пища, кашевары высылаются вперед, и когда мы подходим к месту ночевки, вокруг уже разносится восхитительный аромат каши с мясом. Где-то читал я, что именно так делали… точнее, будут делать, в суворовских войсках. Поначалу хотел было завести полевые кухни, благо конструкция у них совсем не сложная. Но, как это часто бывает – не срослось. Нет, одну-то для образца сделали, правда, стоит она…

Ну, посудите сами: сталь штука дорогая, а листовая и вовсе отсутствует как класс. Посему пришлось делать сей дивный агрегат из меди, которую у нас, к слову, не добывают, и приходится покупать за совершенно дикие деньги в Швеции. Путем нехитрых вычислений я прикинул, во что выльется такое ноу-хау в масштабах всей армии – и махнул рукой. Может, потом и внедрю, а пока существующая в единственном экземпляре «печка на колесах» стоит в кремле, вызывая искреннее недоумение у всех ее видевших. Слухи про нее ходят самые дикие, но большинство сходится, что дело тут нечисто. Ладно, вот поеду на богомолье, или еще по каким делам, тогда, глядишь, и пригодится, а на этот раз не стал, чтобы не отличаться от прочих ратников.

Пока идем без приключений, но мне очень не хватает Михальского. Вельяминов с Паниным, конечно, тоже ворон не ловят, но привык я к Корнилию. Его люди – и разведчики прирожденные, и в охранении им нет равных, и вообще. Стыдно сказать, но иногда, пока сам караулы не проверю, на душе неспокойно. И вроде знаю, что люди обучены и дело свое исполняют исправно, но ничего не могу с собой поделать. Впрочем, убедившись, что все в порядке, я успокаиваюсь и, вернувшись на свое место, спокойно засыпаю. Днем же, если выдается свободная минута, я вожусь со своим новым приобретением, о котором стоит рассказать особо. Это случилось, когда я уже садился на коня, перед тем как отправиться в поход. Откуда ни возьмись, появился подьячий Стрелецкого приказа Анциферов на пару с каким-то парнем, по виду мастеровым.

– Не вели казнить, великий государь, – заорал он благим матом, расталкивая столпившихся вокруг провожающих, – вели слово молвить!

– Чего там еще? – недовольно обернулся я на крик, но, узнав Первака, велел пропустить.

– Указ твой, царь-батюшка, исполнили! – выпалил подьячий.

– Какой именно?

– Да как же, государь, про пистолеты твои…

Повинуясь приказу Анциферова, мастеровой развернул сверток и показал мне мои допельфастеры. Те самые, которые я и в самом деле велел ему отремонтировать. Не то чтобы я про них забыл, но дел и впрямь было невпроворот, а оружия, в том числе и статусного, у меня и без того целая гора, так что было не до них. Но пистолеты починены, а стало быть, поручение действительно выполнено.

– Ты, что ли, чинил? – спросил я, придирчиво осматривая оружие.

– Холоп твой, Первушка Исаев, – с поклоном отвечал мастеровой.

– Эх, проверить нет времени, но все равно молодец! Эй, бояре, одолжите царю полтину – мастера наградить.

– Дозволь, государь, еще тебе поклониться.

– Ну, поклонись, – не понял я, – только не в ноги. Не люблю!

Но Исаев, к моему удивлению, не стал кланяться, а развернул еще один сверток и подал мне его. Посмотрев на подношение, я не смог удержаться от присвиста, ибо в моих руках было не что иное, как кремневый револьвер.

– Это, царь-батюшка, такой пистоль… – принялся объяснять он, но я уже вертел барабан, взводил курок и прикидывал, как это чудо инженерной мысли вообще работает. Разумеется, по сравнению с револьверами будущего он был очень примитивным, но…

– Искусная работа, мастер, – сдержанно похвалил я его.

– Подмастерье я, не мастер еще.

– Царь сказал: мастер – значит, мастер! Проси чего хочешь.

– Этого и хотел…

– Быть по сему, с этого дня ты царский мастер! Вернусь, поговорим, что дальше делать будешь, а пока некогда.

– Проверить бы, государь, – шепнул мне на ухо внимательно следивший за происходящим Вельяминов, – а то помнишь, как в Мекленбурге неладно получилось – с Манфредом-то…

Печальное воспоминание о Малыше Мэнни больно кольнуло мне сердце. Однако времени действительно не было, и, взглянув на подьячего, я тут же принял решение:

– Анциферов, садись на коня! Мастера ты нашел, стало быть, в случае чего и ответ твой.

На первом же привале Первак отстрелял сначала допельфастеры, а затем и револьвер. Все работало как нельзя лучше, несмотря на примитивность, а может, и благодаря ей. Поначалу я хотел, наградив подьячего, отослать его назад, но случилась нужда написать письмо. У парня, на его счастье, оказались при себе вапница с пером и бумага, так что он и тут смог ме услужить. Посмотрев на его старательность, я поразмыслил – да и приказал ему оставаться при мне. Все-таки секретарь нужен, а Первушка, может, и не слишком образован, но явно сообразителен и ловок.

Дело шло к вечеру, когда перед нами показались стены можайского кремля. Как и многие другие каменные крепости на Руси, он был построен по повелению Бориса Годунова. Но, похоже, в данном случае царь Борис не слишком контролировал строительство, отчего крепость получилась так себе. Не слишком большая размерами, она стояла на невысоком холме и окружена со всех сторон водой: с севера речкой Можайкой, а с востока, юга и запада – довольно глубоким рвом. И все бы ничего, если бы над всем этим не господствовала так называемая Брыкина гора. Когда гарнизон и жители Можайска вздумали сопротивляться самозванцу, идущие с ним польские артиллеристы втащили на нее пушки и всего за день обстрела вынудили защитников сдаться…

– Государь, дозволь вперед поскакать! – вывел меня из состояния задумчивости звонкий голос.

Обернувшись в сторону спрашивающего, я увидел ратника из вельяминовского полка. Судя по голосу и не слишком плотному телосложению, это был еще очень юный воин, а двуглавый орел на кирасе ясно свидетельствовал, что он из кирасирского эскадрона, то есть рында или податень. Однако из-за надвинутого на лоб шлема узнать молодого человека никак не получалось.

– Петька Пожарский, – пояснил Вельяминов, понявший причину моего недоумения, – отца, видать, хочет порадовать.

– Соскучился, поди? – спросил я у парня. – Ну, скачи – передай, что войско идет, и я с ним. Пусть встречают, да кашу ратникам варят. Проголодались небось.

Старший сын прославленного воеводы довольно гикнул и, ударив шпорами коня, понесся к городу.

– Вовремя подошли, – буркнул окольничий, провожая взглядом скачущего княжича. – Вечор последний харч доели, мало у кого хоть горсть сухарей на сегодня оставалась.

– Как планировали, так и подошли, – не согласился я, – а вот то, что провизия закончилась, так это разбираться надо. То ли взяли мало, то ли жрали много, а может, и вовсе разворовали, сукины дети!

– Ага, Берии на нас нету, – охотно согласился Никита.

Я на секунду завис от этого заявления, потом чертыхнулся про себя на глупую привычку мести языком, не думая о последствиях.

– В посад заходить будем, – продолжил Вельминов, – или как?

– В посад?

– Ну да, крепость-то маловата.

– Чего мы там не видали? В поле станем подле города.

– Как прикажешь.

– Да предупреди своих и прочим полковникам передай, чтобы порядок соблюдали. А то знаю я их: только отвернешься – они уже посадских баб за все места хватают.

– Ну что ты такое, государь, говоришь, – усмехнулся Никита, – мы же у тебя аки ангелы небесные.

– Во-во – иже херувимы! Знаю я ваше благочестие и потому добром прошу.

Пока мы так беседовали, со звонницы Никольского собора зазвучал колокол, а через несколько минут нам навстречу выехала кавалькада из представителей местного начальства, а за ними местные жители гнали овец и везли на телегах припасы.

Не доезжая до меня нескольких шагов, Дмитрий Михайлович и его провожатые спешились и нестройной толпой двинулись мне навстречу. Сам воевода на вытянутых руках держал серебряное блюдо с умопомрачительно пахнущим караваем хлеба. Поскольку сегодня постились не только царские ратники, но и их непутевый государь, в животе моем сразу заурчало. Воспользовавшись возможностью, я тут же оторвал от каравая кусок и, макнув его в солонку, вгрызся в ноздреватую мякоть, прикрытую смачно хрустящей на зубах корочкой.

– Хороший хлеб, – похвалил я встречавших, дожевав свой кусок и с сожалением передав каравай Никите. – Должно, только испекли?

– Старались, государь, – ответил князь и хотел было бухнуться на колени, но я удержал его:

– Не надо, Дмитрий Михайлович.

– Великая честь тебя видеть, государь, – глухо продолжал он, – не прикажешь ли молебен отслужить?

– Прикажу, но позже. Сначала пусть люди поедят с дороги. Да и сам я, как видишь, грешным делом, проголодался.

– Этому горю легко помочь, поехали в город, попотчую. В баньке попаришься…

– Прости, князь, но в походе я ем, пью и отдыхаю последним. Так уж у меня заведено.

Говоря это, я внимательно смотрел на прославленного воеводу. До меня доходили вести, что Пожарский серьезно болен, но я до сих пор не подозревал насколько. Князь похудел, лицо его имело нездоровый цвет, а дыхание было тяжелым.

– Как здоровье, Дмитрий Михайлович?

– Еще на одну войну хватит, государь.

– Вести от лазутчиков есть?

– Есть, как не быть. Не стал Владислав Смоленск осаждать, оставил там рать невеликую, а сам сюда идет с большой силой.

– И скоро ли ждать гостей?

– Через три-четыре дня будут.

– Так скоро?

– Поспешает, анафема.

– Три дня, говоришь? Успеем.

– Хочешь биться с ним?

– Хочу не хочу – нет другого выхода, довольно они по нашей земле погуляли, пора и укорот дать!

– Маловато у тебя войска.

– Ничего, бывало и хуже.

– Может, в крепости встанешь?

– Нет, в поле лагерь поставим. Немного погодя скажу где. У тебя-то все готово?

– Что велено, все запасли. Порох, свинец, мука, крупа, сало и солонина, всего в достатке.

– Это хорошо. Как начнем лагерь ставить, пришлешь на работу здешних посадских.

– Сделаем, государь.

– Лесу запасли?

– Вот с лесом худо. Сколько смогли – запасли, а за прочее не гневайся. Людишек маловато, а те, что есть, наги и босы от разорения.

– Ничто, будем посады ломать. Все одно жечь придется, а так хоть на дело пойдут.

План сложился в голове почти мгновенно. Узнав, что силы Владислава и Ходкевича куда больше тех, что ожидались, я решил встретить их у Можайска и измотать в сражениях. В поле их конница, конечно, страшная сила. Однако если окружить лагерь полевыми укреплениями, ее можно не опасаться, а пехота у поляков куда хуже моей. Сыграем на контратаках, а там посмотрим. Главное, с местом угадать.

Хотя чего тут гадать? Надо занимать эту проклятую Брыкину гору, чтобы не дать полякам снова повторить их маневр. Надо только решить, как будем ее укреплять. В нынешнее время укрепленный лагерь обычно представляет собой большой бивуак, окруженный возами вагенбурга. Но у меня возов мало, а потому из них будет только внутреннее кольцо на самой верхушке холма. Внешнее будет состоять из острожков, которые нам предстоит быстро построить. Сначала я планировал, что это будут пятиугольные бастионы, однако время поджимает, а людям надо будет дать отдохнуть перед сражением, так что будем строить простейшие прямоугольные редуты. Вал, перед валом – ров, на валу частокол и батарея полевых орудий. Между редутами довольно широкие проходы, достаточные для проезда четырех всадников бок о бок. Чтобы сквозь них не прорвался враг, в глубине рогатки и пушки, заряженные картечью. Если понадобится, их можно будет быстро убрать и атаковать противника. Если поляки захотят нас окружить, то, помимо лагеря, им придется окружать и городские стены, а это совсем не мало, так что вряд ли у них получится. К тому же если дела пойдут плохо, крепость может прийти на помощь нам, а мы – крепости. Если вздумают пройти между нами, то… царствие им небесное. Пушек у нас довольно, а перекрестный огонь – страшная сила.

Лагерь будет устроен как маленький город. Палатки есть не у всех, но те, что есть – стоят ровными рядами. Отдельно устроены отхожие места, отдельно места для приготовления пищи. Если кто вздумает гадить не там, где положено – получит плетей. Если это случится рядом с водопоем, пусть лучше сам вешается. Вопрос на самом деле очень важный, дизентерия на войне страшнее картечи.

Острожки, выходящие на Смоленскую дорогу, я решил поручить московским стрельцам. В чистом поле они не слишком хороши, но в укрепленном лагере равных им нет. Каждый редут строят две сотни. Одна его будет оборонять, вторая стоять в резерве, на случай прорыва. На другой день поменяются. Так что у ратников был резон строить на совесть. Вооружены они по нынешним временам совсем недурно. У каждого стрельца есть фитильный мушкет, бердыш и сабля. Доспехов они обычно не носят, только у некоторых головы прикрыты шлемами типа морионов или кабассетов[47]. Начальные люди отличаются от прочих протазанами и по моему настоянию у каждого есть один-два пистолета. Вообще, с вооружением стрельцов пришлось в свое время повозиться. Рядовые стрельцы ни в какую не желали менять привычные пищали на немецкие мушкеты. Хотя казалось бы в чем разница: и то и другое – фитильное ружье, а вот поди ж ты… Лечить такой консерватизм пришлось переводом особенно упертых в засечные линии и приволжские крепости. Впрочем, остальные быстро сообразили, откуда ветер дует, и больше не стояли на пути прогресса. Я, кстати, тоже поумерил требования, а то ведь поначалу хотел всех кремневыми перевооружить. Однако подсчитав необходимые средства, быстро сделал вид, что меня не так поняли. Так что кремневые и немного облегченные мушкеты поступили на вооружение только стремянного полка, того самого, которым командует Пушкарев.

Скинув кафтаны, стрельцы дружно взялись за заступы, и когда появились первые телеги посадских, везущие бревна для частокола, рвы были уже вчерне выкопаны. Практически одновременно с ними в каждый острожек подвезли по три пушки. Поскольку эти позиции будут стационарными, обслуживать их назначены самые малоопытные пушкари. Еще по два орудия стоят в глубине каждого прохода между редутами. У них задача посложнее: в случае атаки противника фланкировать проходы, но вместе с тем быть готовыми выйти вперед для поддержки атакующей пехоты. Так что тут артиллеристы, прошедшие полный курс обучения. Самые же лучшие включены в состав конных батарей. Но это новшество – до поры секрет.

Пока стрельцы насыпают вал, а посадские сколачивают большие щиты и вкапывают колья, пушкари готовят позиции для своих орудий и укрытия для пороха и иных припасов. Как это обычно бывает, и те, и другие, и третьи стараются всячески подначить друг друга. Иногда шутки переходят в открытую брань, но начальные люди быстро пресекают подобное, и до драки все-таки не доходит.

– Где такое видано, – бурчит чернобородый Семен, остервенело втыкая заступ в твердую землю, – ратные люди, как последняя посоха, – землю роют! Это же кому рассказать – засмеют.

– Ладно тебе, ворчун, – отвечают ему товарищи, привыкшие, что он вечно недоволен, – радуйся, что не в солдаты попал. Они на учениях и не такое строят.

– Вот пусть бы и копали, раз такие привычные, – не хочет униматься стрелец, – немцам не вредно.

– Да какие же они немцы? Там из немцев разве только капралы, да и то не все, а так – те же православные.

– В немецкой одеже ходят – значит, немцы!

– Эй, краснокафтанные, вы скоро? – крикнул молодой пушкарь, высунувшийся из-за только что прилаженного на место деревянного щита. – Нам пушку ставить надо!

Вообще-то «краснокафтанные» звучит немного издевательски. Парадные красные кафтаны стрельцы носят только на смотрах и в караулах. В обычное время и на работах, они надевают простую одежду из некрашеного сукна. А сейчас и вовсе из-за жары разделись до рубах.

– А кто вам, кромешникам, мешает? – тут же огрызнулся Семен. – Хотите, так ставьте!

Получив отпор, молодой артиллерист исчез, а вместо него высунулся капрал, командующий расчетом.

– Кто это тут царевых пушкарей кромешниками называет? – спросил он, подозрительно оглядывая работающих стрельцов.

Однако служивые проигнорировали вопрос, усердно копая землю и сооружая из нее насыпь вала. Капрал еще немного постоял, раздувая ноздри, но так ничего и не добившись, спустился вниз. Семен и его товарищи, довольно переглянувшись, хмыкнули в бороды, но громко смеяться не стали и продолжили работу. По правде сказать, черные кафтаны пушкарей были совсем не похожи на одеяния опричников царя Ивана Грозного, однако кличка эта прилепилась к ним намертво. Одних, помнивших, что кромешники разоряли не только бояр-изменников, но не брезговали и ничуть не виновными простыми людьми, это прозвание дико злило. Другие относились спокойно, дескать, хоть горшками кличьте, только в печь не суйте. Третьи же, случалось, даже гордились этим прозвищем – впрочем, таких было немного. Пушкарский капрал, как видно, был из первых, но поругаться на сей раз им не пришлось. Из ближайшего леса к строящемуся лагерю скакали какие-то разномастно одетые кавалеристы. Царские ратники тут же отставили в сторону заступы и кирки и потянулись за лежащими невдалеке бердышами и мушкетами.

– Кто такие? – грозно крикнул подошедший сотник, когда всадники почти доскакали до будущих укреплений.

– Не признал, Василий Лукич? – отозвался усталым голосом старший из прибывших.

Стрелецкий сотник изумленно вгляделся в его запыленное лицо и, узнав, тут же стащил с головы шапку и низко поклонился:

– Мудрено тебя признать, господин стольник. Можно подумать, за тобой черти гнались.

– Они самые, – усмехнулся в ответ Михальский. – Государь здесь?

– Здесь, Корнилий Юрьевич.

– Так я проеду?

– Ты уж не серчай, господин стольник, только я сначала упрежу, что ты едешь. Все же время военное, сам понимаешь.

– Упреди-упреди, – не стал перечить царский телохранитель, – только дайте водицы испить. Нет мочи терпеть.