Пушки царя Иоганна Оченков Иван
Однако догнать их и на сей раз не получилось. Русские командиры тоже не зевали, горнисты трижды протрубили отбой, и рейтары покинули поле боя так же быстро, как и вышли на него. Правда, на сей раз не обошлось и без накладок. Несколько всадников ухитрились попасть в свои же рвы, а одним из проходов между редутами попытались воспользоваться сразу два эскадрона, но в целом ратники Вельяминова и Михальского продемонстрировали прекрасную выучку. Ходкевич, сообразив, что не успевает догнать московитов, не стал лезть на рожон и подставлять своих подчиненных под картечь и вовремя развернулся.
И вот тут полякам снова улыбнулась удача. Князь Петр Пронский имел одно-единственное четкое приказание: ждать сигнала и по получении его атаковать неприятеля своим полком. Увы, понятие о дисциплине если когда и присутствовало в княжеской голове, то времена эти давно миновали. Сейчас он помнил лишь о своем высоком роде, о большом почете, который ему оказали, дав под команду отдельный полк, и об… обиде, которую ему нанес царь, прилюдно обматерив за испорченный в дороге порох. Надо отдать князю должное, он не задумал измены или еще какого воровства, а напротив, горел желанием совершить подвиг, чтобы всем и прежде всего самому царю доказать, что и он не лыком шит и может водить в бой рати, одолевая супостата. Забыв и думать о полученном приказе, Пронский нашел себе удобное место для наблюдения и стал следить за обстановкой, ожидая момент, когда можно будет вмешаться в битву, всех победить и получить заслуженную награду.
Когда хоругви пятигорцев и литовских татар начали имитировать активность на правом фланге русской позиции, князь понял, что пора. Несколько пушечных залпов быстро умерили прыть литвинов, после чего они с чистой совестью отступили. И в этот момент на них обрушился полк Пронского. Поначалу казалось, что ему сопутствует успех. Не ожидавшие нападения хоругви отрезали от лагеря и едва не истребили. Особенно отличились касимовцы, черемисы и новокрещены. На своих неказистых, но шустрых лошадках они нагоняли противников, били их стрелами, стаскивали с седел арканами, рубили саблями, и казалось, что победа близка. Но гетман Ходкевич уже вел крылатых гусар на выручку.
Когда Пронский увидел, кто его атакует, – было уже поздно: даже если бы он хотел, ему не удалось бы развернуть свою необученную конницу и вывести ее из-под удара. Тем не менее трусом он тоже не был и, выхватив саблю, ринулся навстречу врагу, увлекая подчиненных своим примером.
Свежие гусарские и панцирные хоругви прошли сквозь его полк как раскаленный нож сквозь масло. В последующей яростной схватке часть ратников была вырублена, некоторые попали в плен, но большинство просто рассыпались в разные стороны и бежали. Как организованная сила засадный полк перестал существовать.
– Если Петька Пронский выживет, – заявил я, наблюдая за истреблением своих ратников, – сразу тащите мерзавца на кол!
– Может, поддержим? – мрачно спросил подошедший Вельяминов.
– Чтобы и нас так же раскатали? Смотри, они уже развернулись и снова готовы к атаке. Не знаю, кто там командует, но дело свое он знает. Если мы сейчас из редутов вылезем, то точно под удар попадем.
– Ходкевич командует, – пояснил Михальский, – я его видел.
– Ишь ты, сам в атаку своих повел?
– Ну так…
– Кстати, а чего ты, Никита свет Иванович, второй раз сам в бой поперся – я тебе что приказывал?
– Кто бы говорил…
– Чего?
– Прости, государь, – повинился Вельяминов, – не смог усидеть! Ведь люди первый раз в таком бою. Кажется, вот ошибутся в какой малости – и что тогда?
– Ладно, победителей не судят, – махнул я рукой, – ты хоть, в отличие от Пронского, сделал все как надо… а это еще что?
От разговора с Никитой меня отвлекли выстрелы нескольких пушек. Как выяснилось, некоторые пушкари, будучи не в силах наблюдать избиение русской конницы, самовольно открыли огонь по имевшим неосторожность приблизиться польским всадникам. Поскольку расстояние до ближайших из них было никак не менее трехсот сажен, ожидать успеха от этой стрельбы не приходилось. Тем не менее попавшие под обстрел вражеские хоругви спешно ретировались.
– Это кто там царский порох не бережет? – не без раздражения в голосе рявкнул я. – Почем зря палят, обормоты!
– Нет, государь, – непонятно с какой стати отозвался снова взявшийся за перо с бумагой писарь, – я сам видел, как ляхи из седел вылетали. Достали их наши!
– Потолкуй мне еще, Вильгельм Тель доморощенный!
– Али провинился в чем, писарь? – спросил только что вернувшийся Михальский, подозрительно поглядывая на Анциферова.
– Жизнь он мне спас, пока вы геройствовали, – отрезал я.
– А вот не полез бы кое-кто в сечу, так и спасать бы не пришлось, – не утерпел Вельяминов.
– Как в сечу?
– Известно как, полез редуты отбивать, без него же не справятся!
– Что ты будешь делать, – покачал головой бывший лисовчик, – на минуту нельзя оставить!
– Да ладно вам, квохчете как наседки, – отмахнулся я, – со мной целая свора податней и рынд была.
– Помогли бы они тебе, кабы Панин с драгунами не подоспел!
– Хорош, говорю! – повысил я голос. – Там, кстати, кого-то из рынд зацепили. Узнали бы лучше, что с ним.
– Пожарского-младшего, – пояснил Вельяминов, – даст Бог – жить будет! Так говоришь, тебя писарь спас?
– Раньше был писарь, а теперь секретарь.
– Ишь ты!
– Ну а что? – усмехнулся я. – Главное – стрелять умеет, а остальному научим!
На краткий миг в бою наступило затишье. Обе стороны могли считать себя в выигрыше. Нам удалось крепко потрепать вражескую пехоту и дважды заманить их конницу под огонь артиллерии, а им повезло разгромить наш кавалерийский отряд. Теперь все зависело от того, кто и какой следующий шаг сделает.
– Что-то порох у герцога никак не кончится! – прокричал гетману подскакавший королевич.
– Да уж, а эти квадратные редуты ничуть не хуже острожков покойного Скопина-Шуйского, – проворчал Ходкевич в ответ.
– Что будем делать?
– Нужно лучше подготовиться к атаке. Спешить еще несколько хоругвей, но главное, хорошенько обработать их укрепления из пушек…
– Мы уже потеряли несколько орудий!
– Как так, мы ведь отбили их?
– Московиты успели их заклепать.
– Проклятье! Но все равно, другого выхода нет, если ваше высочество не собирается прекратить сегодняшнее сражение!
– Ни за что!
– Тогда я прикажу де Мару вывести всю нашу артиллерию в поле, и пусть пехота прикрывает их, но не подходит к противнику на картечный выстрел.
– А если московиты снова атакуют?
– Тем лучше, раздавим их прямо в поле, пусть только выйдут из своих нор!
Получив приказ, де Мар приказал выводить оставшиеся пушки на позиции, а сам направился к только что отбитым орудиям. Как и ожидалось, московиты сделали все, чтобы привести их в негодность. В стволы двух самых больших они напихали как минимум четверной заряд пороха и, отступая, подорвали его. Стволы орудий не выдержали и разорвались. К счастью, пороху им удалось захватить не так много и на остальные орудия его не хватило. Поэтому их просто заклепали специальными гвоздями. Внимательно осмотрев пушки, француз на минуту задумался, а затем приказал подать порох. Заложив в одну из них полуторный заряд, он лично забил оставшуюся часть ствола сухой землей, заложив в полученную пробку жгут из натертой порохом тряпки. Приказав всем убираться подальше, де Мар поджег получившийся фитиль и отпрыгнул в сторону, зажав уши руками. Многострадальная пушка рявкнула, но уцелела, а вот гвоздь, забитый в запальное отверстие, вылетел.
– O la-la! – воскликнул довольный галл. – Пусть эти варвары не думают, что они самые умные! Все видели, что надо делать? Выполняйте, у нас еще много работы.
Таким образом вскоре удалось вернуть боеспособность еще четырем орудиям, и они вместе с еще десятком доставленных из лагеря снова принялись обрабатывать русские позиции. Впрочем, вскоре выяснилось, что вывести в поле артиллерию было не самым лучшим решением. Как оказалось, по крайней мере некоторые орудия противника, несмотря на не слишком большой калибр, вполне способны посоревноваться со своими польскими визави в дальнобойности. Чугунные ядра московитов успели разбить две польские пушки и покалечить нескольких артиллеристов, прежде чем случилась новая напасть.
Не иначе как по наущению нечистого, мастера этого проклятого герцога ухитрились изготовить полые ядра и начинить их порохом. Убедившись, что от обычных ядер мало прока, московиты принялись стрелять этими бомбами. Подобной подлости польские артиллеристы не ожидали, и когда русские гостинцы принялись рваться рядом с ними, ответная стрельба почти прекратилась. Правда, эти снаряды давали не слишком много осколков и эффект от них был скорее психологическим, но лишь до тех пор, пока одна из бомб не влетела в сложенные рядом с пушками запасы пороха. Оглушительный взрыв сбил с ног всех находившихся рядом, и артиллерийские позиции заволокло дымом.
– Да что же это такое! – в отчаянии воскликнул Владислав. – Что бы мы ни сделали, все идет на пользу этому дьяволу в герцогской короне!
– Не все так плохо, – буркнул в ответ стоящий рядом Казановский, – посмотрите, сбылась ваша мечта. Иоганн Альбрехт выходит из своих укреплений.
– Слава богу!
– Слава богу? Да вы что, ничего не понимаете?! Посмотрите вокруг, ваше высочество. Пушки герцога палили не смолкая, и вы еще верите в то, что у него нет пороха? Он уже разгромил нашу пехоту, уполовинил несколько казачьих хоругвей и практически лишил нас артиллерии!
– Ничего! Пусть только выйдет – и мы отплатим ему за все разом. Крылатых гусар будет вполне достаточно, чтобы втоптать в пыль его армию.
– Вы всерьез думаете, что он вышел, чтобы доставить вам удовольствие, дав себя разгромить?
– Замолчи, Адам!
Когда над польскими позициями взметнулись клубы дыма, я приказал своим войскам переходить в наступление. На сей раз первыми в поле вышли драгуны и быстро поскакали к замолчавшим вражеским бтареям. Затем пошли немецкие и русские пехотинцы из солдатских полков, или полков нового строя. Следом самые сноровистые артиллеристы покатили полевые пушки. И, наконец, в последних рядах пошли рейтары и стрельцы стремянного полка.
Увидев это, обрадованный Ходкевич тут же начал готовить атаку. Раз уж спешенным казачьим хоругвям удалось практически дойти до московитских укреплений и почти взять их, то в чистом поле великолепную польскую конницу никто не сможет остановить! Правда, у этих еретиков много пушек, но это значит лишь, что они скоро расстреляют остатки своего пороха, и их можно будет брать голыми руками. Снова запели трубы, зовущие товарищей в атаку, снова загудела земля под копытами их чистокровных коней. Бок о бок, стремя к стремени, выравнивая на ходу ряды, покатилась стальная лава. Не многие гусары сумели сохранить целыми свои пики в прошлой атаке, и некогда было заменить их новыми из обоза. Но в чем у поляков никогда не было недостатка, так это в храбрых сердцах!
Польская батарея за сегодняшний день уже переходила из рук в руки. Прикрывающая ее выбранецкая пехота была слишком потрепана и деморализована в предыдущих атаках и потому побежала, едва завидев приближающихся драгун. Большая часть пушкарей последовала за ними, и только вконец разъярившийся де Мар с несколькими своими соотечественниками дрались до конца, ухитрившись дать залп практически в упор. Однако удержать порыв русских и немецких драгун у них не получилось. Влетев на батарею, те в мгновение ока вырубили ее защитников, и если бы не Панин, неведомо как сообразивший, что этот человек с безумными глазами – офицер, де Мара непременно постигла бы та же участь. Распорядившись связать брыкающегося пленника, Федор приказал готовиться к отражению атаки. Отдав своих лошадей коноводам, драгуны заняли позицию и приготовились ее защищать. На их счастье, Ходкевич не стал посылать против так дерзко вырвавшихся вперед драгун своих гусар, а приказал отбивать пушки легкоконным валашским хоругвям. Тем не менее бой получился тяжелым.
Русские и немцы, устроив из захваченных повозок и поврежденных лафетов импровизированную баррикаду, встретили своего противника дружными залпами из ружей и нескольких захваченных ими пушек. Причем некоторое количество стрелков рассыпались вокруг позиции и вели огонь по противникам из-за неровностей местности. А если тем все же удавалось прорваться, их встречали острия багинетов. Впрочем, стрельба была настолько плотной, что большинство атак драгуны отбили, не доводя до белого оружия.
Тем временем гетман повел в атаку своих крылатых гусар. Он прекрасно видел, что солдаты герцога тащат с собой несколько пушек, но счел, что они не смогут удержать польскую конницу. И действительно, казалось, что никакая сила не сможет удержать эту величественную массу, катящуюся вперед как морская волна и сметающую рискнувшие стать на ее пути песчинки. Однако на сей раз волне пришлось бить не по песку, а по камню! Прекрасно вымуштрованные пехотинцы стали на их пути подобно незыблемым утесам, а залпы пушек и мушкетов били наотмашь, как гигантские кувалды. Но самое главное, всякий раз, когда гусары приближались к вражескому строю, на их пути оказывались рогатки или, как их еще называли, испанские козлы, вытащенные вперед проворными пехотинцами. Тех немногих, кому удавалось преодолеть эти заграждения, тут же поднимали на острия пик. А тех, кто упал с коней, добивали из пистолетов или рубили тесаками ловкие ребята, передвигавшие по полю рогатки. Впрочем, Ходкевича было не смутить этой тактикой. Попеременно бросая в бой то гусарские, то казачьи хоругви, он ждал, когда наступит подходящий момент. Наконец, он решил, что пора пришла. Когда очередной наскок был отражен, польская конница, повинуясь его приказу, бросилась назад, имитируя бегство. Вот сейчас этот мекленбургский выскочка обрадуется и пошлет пехотинцев в атаку, смешав ряды, а тогда стальная гусарская лавина сметет его воинство, как это бывало раньше под Киргхольмом или Клушино!
Описав широкую дугу, польские хоругви развернулись и увидели… что их никто и не пытается преследовать! Наоборот, вражеская пехота остановилась и, кажется, готова вернуться назад.
– Какого черта он делает? – недоуменно спросил наблюдавший за боем со стороны Владислав.
– Кто именно? – осведомился с усмешкой Казановский.
– Как кто – герцог, конечно!
– Приучает нас к тому, что его пехота вполне может противостоять нашей кавалерии, и, ей-богу, у него недурно это получается!
– Но если он начнет атаку…
– Да с чего вы, ваше высочество, взяли, что он начнет эту злосчастную атаку? По-моему, у него и так все прекрасно получается. Это мы его атакуем, а он отбивается, нанося нам всякий раз куда большие потери, нежели терпит сам. Мы все ждем, пока он контратакует, а он только делает вид, что выходит вперед, и с радостью наблюдает, как мы бьемся лбом в его укрепления.
– Что же делать?
– Не знаю, но уж явно не то, что собирается делать ясновельможный пан Ходкевич!
Пока они говорили, гетман снова решился атаковать. Гусарская конница, все убыстряя аллюр, накатывалась на русские войска подобно стальной лавине. Казалось, что их плещущиеся на ветру прапоры закрывают небо, топот копыт вызывает землетрясение, а крылья за спиной вот-вот поднимут своих диковинных всадников ввысь. Увы, русским пушкарям было не до поэтических сравнений. Лихорадочно зарядив орудия и перекрестившись, они открыли огонь по новому врагу. Сначала в гущу вражеского строя влетели несколько ядер. Затем, когда они приблизились, в ход пошла картечь. Поляки всегда любили рассказывать всякие небылицы о крепости гусарских нагрудников, но даже если картечине и не удавалось пробить стальные латы, их обладатель все равно вылетал из седла со сломанным ребром или отбитыми потрохами.
Тем не менее их кавалерия летела вперед, не обращая внимания на потери. Наконец, доскакав до линии рогаток, спешившиеся казаки и гусары попытались их растащить. То тут, то там вспыхивали яростные схватки. Там, где полякам удавалось преодолеть заграждения, их встречали пикинеры. Но самое главное – не прекращающаяся ни на минуту стрельба из мушкетов и пушек. Звуки выстрелов смешивались с треском ломающихся копий. Звон сабель перекрывал вопли умирающих, а яростные крики атакующих сливались с ревом пушечных залпов. Наконец, Ходкевич, сообразив, что атака снова не удалась, приказал отходить. Вельяминов рвался преследовать отступавших поляков, но я пообещал ему, что повешу его на одном суку с Пронским, если он выйдет из-под прикрытия.
– Да за каким нечистым ты нас в поле потащил, а в сечу не пустил? – почти хрипел Никита, дрожа от ярости.
– Вот если бы ляхи прорвали нашу линию, нашлось бы и тебе дело, – спокойно отозвался я.
– Да мы бы их!..
– Успокойся!
– Да как же тут успокоишься… Ведь не раз и не два гусары под картечными залпами падали! Ну ведь не семижильные же они, чтобы всякий раз подниматься…
– Никита, ты сколько у гетмана хоругвей видел?
– Не менее десятка.
– Ага, вот только гусарских из них было всего пять, а остальные панцирные.
– И что?
– А то, что всего гусарских хоругвей в войске королевича – двенадцать! И если бы ты с рейтарами от пехоты оторвался, то они бы вас тут и растоптали. Понимаешь?
– И что же теперь?
– А ничего. Ходкевич с Владиславом тоже не дураки. И под пушечные залпы свою лучшую конницу так и не подставили… до последней атаки. И вот тут получили по полной! А кроме того, их пехота, да казаки, да пушкари сегодня так получили, что еще пара таких сражений, и у королевича войска совсем не останется.
– Эдак мы с ними до Рождества ратиться будем, – пробурчал успокоившийся Вельяминов.
– Лишь бы не до цыганской пасхи, – засмеялся я. – Пойми ты, дружище, у ляхов войска – как у дурака махорки! А вот нам новую армию в ближайшее время не собрать. Однако у сейма нет желания деньги тратить на королевича. Так что если мы Владислава отобьем и наше войско сохраним, то они никуда ни денутся и пойдут на мир.
– Ты думаешь?
– Знаю! Причем любая передышка нам на пользу, потому как Речь Посполитая какая была, такая останется, а вот мы с каждым мирным годом будем сильнее.
– Все же хотелось побыстрее ляхов побить.
– Побьем, дай срок! К тому же еще не вечер.
– Это ты про что?
– Да так, Никита, погода нынче хорошая, и ночь должна быть безлунная…
– Ого, а это что? – удивленно воскликнул Никита, глядя на четыре большие пушки, стоящие посреди нашего лагеря под охраной довольно потрепанных драгун.
– А я почем знаю, чего Федька Панин учудил, пока мы тут с гетманом переведывались? Ты у него лучше спроси.
– Подожди, так это все ты затеял, чтобы пушки у ляхов отнять?
– Да господь с тобой, Никитушка! Я ему велел их просто и без затей подорвать, а уж то, что он их сюда притащит – и представить себе не мог. Я же не ясновидящий!
– Эва как! – удивленно покрутил головой окольничий, разглядывая пушки, и спохватился, только когда царь исчез в своем шатре.
Досадуя, что не успел спросить у государя, что такое махорка и отчего ее много у дураков, Вельяминов пошел к себе. Надо было привести себя в порядок и хоть немного отдохнуть. Мало ли что имел в виду царь, когда говорил о безлунной ночи…
Тем временем день клонился к вечеру. Ратники, которым посчастливилось вернуться из боя целыми и невредимыми, поужинали и занимались своими делами. Одни чистили свои пищали или мушкеты, другие чинили поврежденные днем доспехи, третьи негромко переговаривались, вспоминая перипетии боя, а самые умные завалились спать, пока есть такая возможность. Те же, кто сегодня не вступал в бой, отправились на поле брани подбирать своих погибших, чтобы похоронить их согласно христианскому обычаю. Впрочем, на самом поле русских полегло не так много, ибо они сегодня в основном оборонялись, и главные потери случились на редутах. Тем не менее и тех немногих надо было собрать, и импровизированные похоронные команды принялись за дело. Время от времени среди покойников попадались и еще живые, но для большинства из них это была лишь отсрочка приговора. Как раз на такой случай с похоронщиками на поле боя отправились священники, дававшие последнее утешение тем немногим, кого еще не забрала смерть, но уже стояла рядом.
Увязался с ними и чернобородый стрелец Семен. Вправду сказать, нога его еще не совсем зажила, но мысль о том, что совсем рядом лежат убитые ляхи, у которых могут быть при себе ценности, не давала его душе покоя. При первой же удачной возможности он отстал от своих товарищей, и, морщась от боли, пополз в поисках добычи. Дело осложнялось тем, что поляки тоже собирали своих покойников, но у них погибших было много и находились они по всему полю, так что пока Семену удавалось избегать встречи с ними. Поначалу ему не слишком везло, павшие попадались все больше небогатые, в простом платье. Богато изукрашенное оружие ему тоже не встречалось, но алчный стрелец не унывал. Наконец и ему улыбнулось счастье – придавленный конем шляхтич в роскошном одеянии. Жупан его, впрочем, был весь залит кровью, но предприимчивый Семен быстро срезал с него серебряные пуговицы, отстегнул наборный пояс с саблей, богато изукрашенной золотой насечкой. Затем, распахнув верхнюю одежду, он собрался было обшарить покойника, но в этот момент тот неожиданно ожил и застонал.
– Чтобы тебя черти взяли, латинская морда! – выругался испугавшийся стрелец и хотел было бежать, но раненый остановил его.
– Помоги!.. – прошептал он еле слышно.
– Еще я католикам не помогал… – пробурчал Семен.
– Я православный, – еле слышно возразил ему шляхтич.
– И что с того? Видал я, как вы наши храмы грабили, не жалели ни святых даров, ни чудотворных икон…
– Помоги мне, – не слушая его, продолжал раненый. – Не бросай здесь умирать без святого причастия!
Услышав эти слова, Семен невольно остановился. Бросать умирающего православного, хоть и врага, было немного совестно. Однако попадаться его товарищам, да еще за таким неблаговидным делом, каким он занимался, тоже не хотелось. «Чего я тебя сразу не придушил…» – с досадой подумал стрелец.
– Не бросай меня, – снова повторил шляхтич, – я богат. Не дашь пропасть моей душе без покаяния – тысячу червонных не пожалею!
Пока чернобородый Семен пытался представить себе, сколько это в рублях, послышались шаги, и к ним из темноты подошел какой-то человек.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – произнес он густым басом, по которому стрелец сразу узнал отца Василия.
– Аминь!
– Что тут у тебя, чадо?
– Да вот, батюшка, пораненного нашел – говорит, православный, хоть и лях.
– Бывает и такое, – вздохнул священник, – должно, литвин. Последние времена, видно, настали, коли православные друг другу кровь проливают. Давай-ка, чадо, вытащим его из-под коня. Так и быть, исповедаю его, хоть и враг. Не пропадать же душе христианской…
Однако не успели они взяться хорошенько за лошадь, как их тут же окружили какие-то люди и, направив на них пистолеты, приказали стоять.
– Эй, подайте огня! – громко крикнул старший из них.
Осветив Семена и отца Василия, литвинский шляхтич присвистнул:
– Ого, какое зрелище: батюшка и стрелец покойников грабят.
– Грех тебе так говорить, – кротко отозвался священник, – ваш раненый просил последнего успокоения души. Я не мог ему отказать.
– Раненый?
– Был жив покуда, – испуганно затараторил Семен, – грит, не дай душе уйти без покаяния, тысячу червонных не пожалею!
Однако тот не слушал его, а осветив принесенным факелом раненого, тут же засуетился, приказал слугам стащить павшую лошадь, а затем прижал его к своей груди.
– Николай, мальчик мой, я уж не чаял тебя найти!
Затем, спохватившись, приказал сделать из копий и плаща носилки и велел слугам уложить молодого человека. Пока те суетились, он испытующе посмотрел на отца Василия.
– Батюшка, возможно, мой племянник выживет, но может случиться так, что Господь заберет его душу.
– Все в руках Божьих.
– Аминь! Однако он у нас не единственный, кто принадлежит к греческой вере и кто нуждается сейчас в последнем утешении. Не согласитесь ли вы пройти с нами? Честью своей клянусь, по совершении всех треб вас отпустят обратно, не причинив никакой обиды.
– У вас нет священников?
– Были, – поморщился шляхтич, – только этот проклятый ксендз Калиновский не давал им никакого житья своими вечными придирками, и они покинули нас. Ей-богу, когда-нибудь я прибью этого ренегата… но сейчас речь не об этом. Идя в поход, мы не думали, что останемся без священников, а местные будут бежать от нас, как черт от ладана… простите, святой отец, вырвалось!
– Бог простит, – резко отозвался отец Василий, но затем, вздохнув, продолжил: – Хорошо, я пойду с вами.
– Сабельку вот возьмите, – подал Семен шляхтичу свой трофей, – я прибрал тут от лихих людей.
– Я так и подумал, – скривился тот в усмешке, – и многим павшим ты успел помочь сохранить их вещи?
– Грех тебе так говорить, – заступился за стрельца священник, – сей честной муж, еще от прошлых ран не отойдя, пошел выносить раненых и убиенных с поля.
– Вот как? Ладно. Так ты говоришь, что мой племянник обещал тебе награду за помощь… хорошо, держи!
И с этими словами литвин бросил Семену увесистый кошель. Тот с готовностью подхватил его и хотел было исчезнуть, но не хватило совести.
– Отец Василий, может, я с вами? – спросил он, запинаясь, у священника. – Все-таки… мало ли что…
В неровном свете факелов тот посмотрел на стрельца, как будто заглянул в самую душу.
– Не нужно. Ступай к нашим, расскажешь им все и… не греши более!
Раздираемый противоречивыми чувствами, стрелец посмотрел вслед уходящему вместе с ляхами священнику и, тяжело вздохнув, поковылял к лагерю…
Владислав Ваза чувствовал себя совершенно опустошенным. В последнее время все шло наперекосяк. Сражение закончилось, мягко говоря, не слишком удачно. Московский трон все так же далек, как и раньше. Благородные шляхтичи того и гляди начнут отъезжать в свои маетки – и попробуй удержи их. «Черт дернул меня родиться польским королевичем!» – в сердцах подумал он. Ведь даже когда он станет королем Речи Посполитой, то и тогда у него будет лишь тень настоящей власти. Впрочем, он ведь еще и шведский принц, и избранный царь Московии. Может быть… хотя кого он обманывает? Куда ни пойди, всюду наткнешься на двух приятелей-кузенов. Один – шведский король Густав Адольф, а другой – мекленбургский герцог Иоганн Альбрехт, узурпировавшие принадлежащие ему по праву короны!
Боже, как он радовался, узнав, что шведский кузен решил отказаться от поддержки своего шурина и готов заключить сепаратный мир! Глупец… наверняка это была уловка, чтобы заманить его в этот бесплодный поход, поманив блеском шапки Мономаха! Мекленбургский дьявол не терял времени даром и создал такую армию, что позавидовал бы сам император! К тому же королевичу передали оскорбительные слова герцога по поводу корон, на которые они с отцом имеют право, но пока не могут подтвердить силой. Боже! Ни один европейский монарх никогда бы не сказал столь оскорбительных слов по поводу священных прав на престол! Конечно, Модзалевский смягчил выражения герцога, славящегося своим умением говорить гадости с любезным видом, но королевич вполне понял смысл иносказаний. Мерзавец!
– Вы что-то сказали, ваше высочество? – встревоженно спросил едущий рядом с ним Казановский.
– Ничего, – ответил Владислав, сообразивший, что произнес последнее слово вслух. – Просто я хотел узнать, что там за шум у моего шатра.
– Держу пари, что это пан Карнковский ожидает ваше высочество.
– Хорошо, я поговорю с ним, – неожиданно для себя самого сказал королевич.
Говоря по правде, он чувствовал себя немного неловко. Его любовь к прекрасной панне Агнешке постепенно сошла на нет, но стать прожженным циником молодой человек еще не успел. К тому же он немного скучал по пылким ласкам и жаркому телу своей недавней возлюбленной. И хотя теперь он находил надоевшую ему любовницу не такой уж красивой и совершенно определенно не умной, совесть все же немного мучила его.
– Что вы хотели, пан Теодор? – Королевич хотел задать этот вопрос как можно более холодно и безразлично, но голос его дрогнул, и получилось почти участливо.
– О, мой добрый принц! – рассыпался в любезностях явно ободренный этим тоном Карнковский, – я старик и давно ничего не хочу от этой жизни. Но моя единственная доченька, моя Агнешка – она страдает!
– Разве панна нездорова? – встревожился Владислав.
– Она умирает!
– Я пошлю к ней лекаря.
– О, ваше высочество, да разве же от этой болезни поможет лекарь? Ведь моя девочка умирает от любви к вам!
– Да что вы говорите! – язвительным тоном воскликнул едущий рядом Адам Казановский. – А мне доложили, что ваша драгоценная дочь жива и здорова и провела целый день, наблюдая за сражением и любезничая с этим, как его, Корбутом!
– Какая низкая ложь, да моя девочка глаз не сводила с его высочества и только и делала, что молилась, прося Всевышнего даровать нашему воинству победу!
– Видимо, ее молитвы были неугодны Господу, потому что этот мекленбургский еретик совершенно точно одержал над нами верх.
Услышав слова своего фаворита, королевич поморщился. Упоминание о победе герцога было ему неприятно, к тому же он считал, что все прошло не так уж плохо. Во всяком случае, предпринятая им атака была весьма успешна!
– Но если прекрасная панна Агнешка и впрямь желает помочь своими молитвами нашему делу, так, может, ей делать это где-нибудь в другом месте? Скажем, в монастыре кармелиток… там настоятельницей моя двоюродная тетка, и я мог бы составить вашей дочери протекцию. Ну а что? Замуж ее вряд ли кто возьмет!..
– Адам! – Даже королевич не смог выдержать бесцеремонности своего фаворита.
– А что я сказал? – как ни в чем не бывало отозвался тот. – Кстати, друг мой, а ты знаешь, в чьей компании молилась прекрасная панна?
– В чьей?
– Наших французов, как их… Жоржа Бессона и Жака Безе.
– К чему ты это?
– К тому, что если у них есть время глазеть на битву, значит, они выполнили мое маленькое поручение.
– О чем ты?
– Да так, об одном сюрпризе для вашего мекленбургского кузена.
– Прости, но я все же не понимаю…
– Если вы, ваше высочество, проедете со мной, то немедленно обо всем узнаете, – постарался заинтриговать приятеля Казановский.
– Ладно, но…
– Если вы беспокоитесь о пане Карнковском, то поручите его мне, – усмехнулся фаворит королевича и обернулся к старику: – Пан Теодор, его высочество теперь занят, так что я думаю, вам пора! Тем более вы сказали, что панна Агнешка нездорова. Идите и расскажите ей о монастыре, тамошние сестры весьма славятся умением врачевать.
– Вы негодяй, пан Адам, – почти прошептал совершенно уничтоженный словами молодого хлыща Карнковский, когда тот оттеснил его своим конем.
– Я знаю, милейший, – бессердечно улыбнулся ему Казановский.
Оставив несчастного пана Теодора страдать в одиночестве, Владислав со своим фаворитом направились на край лагеря, где французским инженерам было выделено место для их занятий. Еще подъезжая, они услышали, как один из них – мэтр Безе – распекает своих нерадивых подчиненных:
– Мон дье! Какого черта вы здесь разлеглись? Здесь же кругом порох! Чего доброго, вы по неосторожности и сами подорветесь, и нас с собой прихватите.
Надо сказать, что Безе был крайне невысокого роста, при этом несколько склонным к полноте. Одним словом, вид у него был совсем не грозным, и, возможно, поэтому польские жолнежи и в грош его не ставили. Его товарищ де Бессон, напротив, был весьма видным кавалером и пользовался некоторым авторитетом, однако сейчас его нигде не было видно. Увидев королевича с Казановским, толстяк сдернул с головы берет и склонился в почтительном поклоне.
– Ваш приезд – большая честь, месье, – постарался он быть любезным.
– А где пан де Бессон? – осведомился фаворит.
– Я здесь, господа, – выскочил тот из ближайшей палатки, застегивая на ходу камзол. – Прошу меня простить, но я заканчивал последние приготовления.
Договорив, он нахлобучил на голову шляпу, потом решительно сорвал ее с головы и, изобразив изящный поклон, тщательно подмел своим плюмажем площадку перед собой.
– Прекрасно, – воскликнул довольным тоном пан Адам, – его высочество желает ознакомиться с плодами вашей работы.
– О, это большая честь! Прошу идти за мной, господа.
Спешившись и отдав поводья своим провожатым, Владислав и Казановский проследовали за де Бессоном в его палатку. Было уже довольно темно, но француз посветил им фонарем. Посреди палатки лежал довольно большой предмет, в котором королевич не без труда опознал колокол. Снизу к нему была прикреплена толстая, окованная железом доска, а в верхней части было просверлено отверстие.
– Что это? – недоумевающе спросил королевич.
– Это, ваше высочество, некоторым образом, петарда.
– Что, простите?..
– Петарда. Нечто вроде фугаса. Внутренности этого колокола заполнены самым лучшим порохом, какой мы только смогли найти, а вот здесь вставляется запал. Если это устройство определенным образом закрепить на воротах или стене, то оно непременно их разрушит.
– Очень интересно; а каков заряд в этом, как вы сказали, устройстве?
– Почти пятьдесят фунтов, ваше высочество.
– Что же, прекрасно. Так в этом твой сюрприз, Адам?
– Ну как, нравится?
– Да, но что мне с ней делать?
– Тебе – ничего! А вот несколько ловких людей под командой нашего славного де Бессона могут установить ее на воротах Можайска и взорвать их ко всем чертям!
– И что нам это даст?
– Как что, разве ты забыл, что у герцога там собраны все припасы? Если они окажутся под угрозой, он тут же покинет свой укрепленный лагерь, который мы с таким беспримерным героизмом и столь же великой глупостью пытаемся штурмовать, и бросится на помощь Можайскому гарнизону. Вот как только это произойдет, вы с ясновельможным паном гетманом сможете заняться своим любимым делом – обрушите на врага нашу великолепную гусарию!
– Черт возьми, да ты прав!
– Конечно, я прав! – засмеялся довольный фаворит.
– Надо рассказать об этом Ходкевичу.
– Это еще зачем?
– Как зачем?
– Послушайте, ваше высочество, разве вам не надоела мелочная опека со стороны гетмана? А тут – прекрасный повод отличиться. Атаки, предпринятые ясновельможным паном гетманом, окончились лишь потерями в людях и артиллерии, а вы сможете взять вражеский город со всеми припасами и утереть нос своим завистникам. Тем более что скоро к войску прибудут подкрепления во главе с Сапегой, который также послан сеймом следить за вами.