Пушки царя Иоганна Оченков Иван
– И когда ты думаешь устроить эту авантюру?
– Я бы предпринял ее прямо завтрашним утром.
– Но наши войска устали!
– Армия герцога – тоже. Надо не давать им ни минуты покоя! Атаковать с разных сторон, и когда они изнемогут, Господь дарует нам победу!
– Прошу простить меня, господа… – вмешавшийся в их разговор француз явно мучился, подбирая выражения, – но боюсь, что заложить петарду утром никак не получится.
– А в чем дело?
– Видите ли, дело это непростое и требует подготовки, а также обученных помощников.
– Но ведь вам были выделены люди!
– Э… дело в том…
– Дело в том, что эти польские свиньи никуда не годятся! – сердитым тоном помог своему товарищу Безе. – Мало того что они ленивы и нерасторопны, так они еще и напились сегодня вместе с их начальником месье Криницким! Право же, если бы не «помощь» этого господина, мы бы закончили работу как минимум на сутки раньше. Я совершенно не представляю, где он берет это отвратительное пойло, да еще в таких количествах!
– Хорошо, – сразу же согласился королевич, – нам тоже нужно подготовиться и решить некоторые вопросы.
– Разумеется, – склонился в поклоне де Бессон, – мы будем только рады угодить вашему высочеству и сделаем все в лучшем виде! Мой друг несколько пристрастен к господину Криницкому, но не могу не согласиться, что работы, при должной организации, могли проводиться несколько более интенсивно.
– Мы довольны вашей работой, – повторил Владислав и собрался выйти, но оказавшийся у него на пути Безе и не думал уступать ему дорогу.
– Есть еще одна вещь, о которой нам необходимо потолковать, ваше высочество, – угрюмо заявил толстяк.
– Что еще?
– Э… видите ли, мой принц… – начал было Бессон, всячески пытаясь заставить замолчать своего товарища. Однако тот был настроен куда более решительно и продолжал мрачным тоном:
– Мы давно не получали жалованья!
При упоминании о деньгах королевич поморщился. С тех пор как они вышли из Вильно, касса Владислава не пополнилась ни единым грошем, напротив, злотые утекали как вода меж пальцев. Более того, из Литвы приходили вести, что многие монеты, которыми он расплачивался за поставки продовольствия и амуниции, оказались порчеными. То есть содержание серебра в них было куда менее того, что полагалось. Но что хуже всего, вся эта ситуация очень заинтересовала великого канцлера Сапегу, который должен был скоро догнать войско королевича, вместе с внушительной комиссией, направленной сеймом. Впрочем, в случае победы все эти неприятности оказались бы несущественными, но вот она почему-то все время отодвигалась.
– Мы непременно расплатимся с вами, – сухо ответил Владислав, недовольно поджав губы. – Сразу же после взятия Можайска.
– Да-да, конечно, – залебезил было Бессон, но толстяка было не удержать:
– Я это уже слышал! В Вильно нам говорили, что расплатятся после взятия Смоленска. Затем, что после Вязьмы, теперь речь зашла о Можайске, а завтра вспомнят о Москве!
– Любезные господа, – кинулся на помощь своему господину Казановский, – не думаете же вы, что его высочество начнет прямо сейчас отсчитывать вам злотые? Для этих дел есть пан казначей, а он сейчас спит. Я уверен, что не далее как завтра вы получите все, что вам причитается. Главное, чтобы мина взорвалась как следует, а то мы слышали от ваших милостей много требований, а вот в деле вас еще не видели. Смоленск-то мы штурмовать не стали…
– Разве это наша вина! – вскипел Безе, но товарищ уже тащил его прочь из шатра.
– Жак, как ты можешь так говорить с принцем! – принялся выговаривать де Бессон своему товарищу, когда королевич с Казановским отправились восвояси.
– Да вот так и могу, – окрысился на него Безе, – с тех пор как ты, Жорж, присвоил себе приставку «де», я один только и пекусь о наших интересах! Эти польские свиньи задерживают нам жалованье, а тебе и горя мало. Ты любезничаешь с ними, как будто у тебя есть шато в Провансе или еще где, которое приносит тебе верный доход, и ты живешь с него. Пусть этот чертов королевич заплатит нам, если он такой богатый!
– Но нельзя же так…
– Ей-богу, Жорж, – продолжал бушевать толстяк, – мы выбрали не того нанимателя! Судя по всему, этот герцог, против которого мы воюем, славный малый и знает толк в фортификации. И уж, конечно, не задерживает выплаты своим солдатам.
– И что ты предлагаешь?
– Ничего я не предлагаю, просто мне надоело каждый раз кланяться маркитанту, чтобы иметь возможность пообедать как человек.
– Но все находятся в такой же ситуации…
– Мы с тобой, дорогой мой де Бессон – не все! Эти свиньи только и умеют, что размахивать своими глупыми железяками да скакать на конях. А вот чтобы изготовить петарду, рассчитать заряд или заложить фугас, нужны мозги! Знания, которых у этих надутых фазанов нет и никогда не будет!
Закончив свою филиппику, Безе успокоился и решительно направился к себе. Де Бессон с досадой посмотрел толстяку вслед, буркнул: «Чертов гугенот!..» – и побрел следом.
– Вот видишь, дорогой мой, – улыбнулся пан Адам, когда они оказались у себя в шатре. – Все требуют денег, а они кончаются. Так что нам надо поторапливаться.
– Ты уверен, что твой план сработает?
– Разумеется, уверен. Герцога Иоганна не одолеть в прямом столкновении, он слишком хорошо знает свое дело. К тому же он хитер и постоянно устраивает нам какие-нибудь козни. Надо расквитаться с ним его же оружием.
– Ты тоже хитер, Адам.
– Ну что я могу сказать… – поднял вверх глаза Казановский и неожиданно засмеялся: – Есть немного!
– Послушай, – не поддержал его смех королевич, – а как так получилось, что мы расплатились за поставки порченым серебром? Ведь король Рудольф прислал нам субсидии…
– Не знаю, о чем ты, – беспечно отмахнулся фаворит. – Если бы мы ждали графа Хотека с деньгами, то до сих пор стояли бы в Вильно. Мы расплачивались средствами, взятыми в долг у местных евреев, а когда поступили деньги из Империи, просто погасили займ. Кстати, основными поставщиками тоже были «сыны Израиля», так что если им не нравятся деньги, то пусть обращаются с претензиями к своим единоверцам. Тем более что это недалеко.
– Наверное, ты прав, – поразмыслив, согласился Владислав, – однако все это как-то неприятно. Скорее бы уже победить, тогда никто не посмеет совать нос в мои дела. Слушай, уже поздно, я, пожалуй, отправлюсь спать.
– Спокойной ночи, мой принц, я как верный слуга, буду охранять ваш сон.
Оставшись один, Казановский тут же сменил выражение лица с беспечного на озабоченное и двинулся к себе. «Черт бы побрал этих евреев! Говорили ведь, что никто ничего не узнает…» – с раздражением подумал он.
Несмотря на то что с момента принятия унии многие литовские шляхтичи перешли в католичество, немало оставалось верными вере отцов. Как бы то ни было, среди войска королевича Владислава было немало православных шляхтичей. Вообще, Речь Посполитая была достаточно веротерпимым государством. В ней мирно, или если точнее, относительно мирно, уживались католики и протестанты, мусульмане и евреи, и в этом отношении республика двух народов могла бы быть примером для всей Европы. Единственными, кто не слишком вписывались в эту идиллию, были православные. Принадлежность к греческой вере означала для многих отсутствие карьеры, невозможность участия в сеймиках и многие другие ограничения. Правда, пока существовали влиятельные магнатские роды православных князей Острожских, Вишневецких и прочих, все было не так плохо. Но, кто знает, всегда ли так будет? К тому же с тех пор как королем стал фанатичный католик – Сигизмунд Ваза, многое переменилось. Конечно, сам по себе король в Речи Посполитой – не слишком большая фигура, но когда за ним стоит Святая католическая церковь… многое, ох многое переменилось в Польше и Литве.
Немало православных шляхтичей было и в войске Владислава. Нельзя сказать, чтобы они держались как-то обособленно от остального войска. К тому же многих из них связывали с католиками дружба и даже родство. Но все же в одной из частей лагеря стояли в основном шатры схизматиков. Узнав, что пришел православный священник, большинство из них собрались на импровизированную службу. Вместе с ними молились и идущие с войском Владислава русские.
Самыми знатными и деятельными из этой компании были князья Юрий Никитич Трубецкой, Голицын и родственник царя Василия, Иван Иванович Шуйский, а также боярин Иван Никитич Салтыков. Им, в отличие от многих, удалось сохранить часть своего богатства, и теперь они собирались вернуть остальное. Выбранный Земским собором в цари герцог Мекленбургский по ряду причин их не устраивал, и они надеялись, что королевич Владислав будет для них более удобен в этом качестве.
Несколько особняком от них держался бывший смоленский воевода Михаил Шеин. Героическая оборона Смоленска под его руководством разрушила планы короля Сигизмунда на завоевание Москвы. Поэтому первое время раненного во время штурма пленного боярина содержали без всякой чести. Однако королевич Владислав хотел милостивым обращением привлечь на свою сторону будущих подданных и потому велел улучшить содержание пленников. Из самых знатных была составлена «боярская дума», в которую вошел и прославленный воевода. Впрочем, на заседаниях он больше отмалчивался и ни в какие дела не лез. Да и дел-то особых у них не было.
Пока отец Василий отпевал павших в бою православных, русские изменники молились вместе со всеми. Но когда служба закончилась и те захотели подойти под благословение, он демонстративно отвернулся от них и сделал вид, что занят.
– Ты чего творишь, долгогривый? – злобно прошипел Салтыков. – Совсем ничего не боишься!
– Боюсь, как не бояться, – пожал плечами священник, – только Бога-то я боюсь больше!
– А на Соловках оказаться, когда мы Москву возьмем?
– Не для того нас Господь спас, чтобы такую беду вновь допустить.
– Ах ты, пакостник в скуфье, совсем совесть потерял! Выбрали в цари какого-то немца…
– Не немца, а православного государя из старшего колена Рюриковой крови. Наградил нас Господь за твердость в вере, а вы, изменники, все в геенну огненную отправитесь!
– Эй, пан боярин, оставь святого отца в покое, – вмешался приведший его в лагерь шляхтич.
– А ты чего лезешь не в свое дело?
– Это мое дело, – с нажимом в голосе ответил тот и положил руку на саблю.
– Да ты знаешь, кто я?
– Знаю и потому говорю – не лезь к священнику.
Видя решительность шляхтича, Салтыков смешался и, провожаемый презрительными взглядами, спрятался за чужими спинами.
– И меня не благословишь, отче? – подошел с другой стороны к отцу Василию толмач Алексей Лопатин.
– Ты?..
– Я, отче. Держат нас в плену вместе с дьяком Ртищевым.
– А где он?
– Здесь я, – вышел вперед думный дьяк, – прихворнул вот, еле службу выстоял.
– Во имя Отца и Сына… – начал священник, вызвав приступ злобы у русских изменников.
Внимательно наблюдавший за стычкой священника и Салтыкова, Шеин развернулся, и ничем не выдав своего отношения к происходящему, пошел к своему шатру.
– Нет, ты видел? – догнал его злобно размахивающий руками Иван Шуйский. – Совсем холопы распустились. Вот ужо вернемся в Москву, всех в бараний рог скрутим! Будет у нас и царь свой и патриарх…
– Патриарх-то откуда?
– Как откуда? – изумился князь. – А Филарет?
– Федор Никитич-то поумнее нас всех будет, – буркнул, как бы отвечая на какие-то свои мысли, Шеин.
– О чем ты?
– О том, что он, не будь дурак, не дал себя уговорить в этот поход пойти. Сидит теперь, ни в чем не замазанный…
– Если бы королевич сразу за ним сан патриарший признал, так он бы вперед всех побежал, а только все равно признают, другого-то нету…
– Дурак ты, Ивашка!
– Чего?..
– Поживем, говорю, увидим.
Не успел боярин договорить эти слова, как с другой стороны лагеря что-то бабахнуло. Взрыв был не слишком сильный, однако за ним последовал другой, а затем началась заполошная стрельба, перемежаемая паническими криками, яростными воплями и тому подобной какофонией. Потом выяснилось, что коварные московиты, ухитрившись подобраться к самому польско-литовскому лагерю, вырезали часовых и подорвали пару фугасов, заложенных прямо под возы. Пока переполошенные взрывами жолнежи и шляхтичи пытались понять, что происходит, и готовились отбивать нежданное нападение, устроивших это лазутчиков и след простыл.
Не знаю, кто первым произнес фразу: «Утро добрым не бывает», – но в последнее время именно так и случается. Не успел я продрать глаза и позвать слуг, чтобы принесли умыться, как в шатер буквально ввалился Михальский и «обрадовал» мое царское величество:
– К королевичу идет подкрепление!
– Что, Сагайдачный прыть проявил? – насторожился я.
– Нет, великий канцлер Сапега и еще кое-кто…
– Кое-кто?
– Епископ Анжей Липский, сохачевский каштелян Константин Плихта, воевода люблинский Якуб Собесский, сенатор Анжей Менцинский… – принялся перечислять Корнилий.
– Ты посмотри, какие сановные люди, – подивился я списку из высокопоставленных особ. – Погоди, а что же там за войско, если его возглавляет сразу столько шишек на ровном месте?
– Каждый за свой счет снарядил панцирную хоругвь, это не считая слуг и свиты…
– Не так уж и много, чтобы бедного-несчастного царя ни свет ни заря будить… погоди-ка, канцлер, епископ, сенатор, каштеляны с воеводами… да ведь это не подкрепление, а надзиратели за Владиславом с Ходкевичем!
– Или готовое посольство на случай заключения мира.
– Ты думаешь, что сейм хочет мира?
– Кто знает, что на уме у радных панов… Однако у Речи Посполитой достаточно проблем с османами, татарами и шведами, чтобы взваливать на себя еще и московские дела.
– Пожалуй, ты прав, а скоро ли они прибудут?
– Три-четыре дня у нас есть. Вряд ли гетман предпримет что-нибудь до их подхода.
– Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился.
– Что вы имеете в виду?
– Елки-палки, воды царю принесут или нет? А то глаза слипаются!
– Я вижу, у вас была бурная ночь?
– А то! Федька со своими драгунами в польском лагере озоровал, так я глаз не сомкнул, пока эти разбойники не вернулись.
Слуги, наконец, притащили ушат студеной колодезной воды, и я с наслаждением засунул в него голову. Сразу стало легче, и я, вытираясь на ходу поданным рушником, продолжил:
– Шороху навели у ляхов – страсть! Драгуны наши уже назад вернулись, а те еще стреляли.
– Надеюсь, ваше величество не участвовало в этом предприятии?
– Нет, конечно, как ты мог подумать!
Лицо Михальского так красноречиво показывало, отчего он именно так и думает, что я не смог не рассмеяться.
– Никита с Анисимом костьми легли, но не пустили, – пояснил я, успокоившись.
– Так что вы говорили о Владиславе?
– Ну сам посуди. Это его первый поход, и он хочет себя проявить. Однако нельзя сказать, чтобы получилось. Смоленск он не взял, нас не разгромил, на Москву не прошел, а тут еще целая комиссия от сейма едет. Великий канцлер – это тебе не шутка. Как приедет – так и прощай, волюшка! Оно, конечно, для польского королевича полезно привыкать, потому как воли ему и в королях никто не даст. Но, как ни крути, обидно! Так что, к бабке не ходи, что-то он отчебучит в ближайшее время.
– И что же?
– А кто ж его знает? Я бы на его месте частью сил фланговый обход изобразил, чтобы выманить меня в поле. Но Ходкевич разделять армию ему не даст, а то ведь можно и не успеть. Тем более если подмога ожидается.
– Но он и так ждет Сагайдачного. Или вы надеетесь на то, что он поверит в казачью измену?
– Для гетмана с королевичем «казаки» и «измена» – почти синонимы. Но дело не в этом. Только что пришли вести, что запорожцы и реестровые разделились на десять полков и рыщут по всей нашей засчной черте в поисках чего бы пограбить. Пока эта саранча все вокруг себя не сожрет, даже Сагайдачный их с места не стронет.
– Сейчас бы по ним ударить, – задумался бывший лисовчик, – пока они не соединились…
– Государь, не изволишь ли позавтракать? – заглянул к нам спальник. – Все готово уже.
– Изволю, изволю… – пробурчал я. – Корнилий, пошли перекусим чем бог послал, а то на пустой живот плохо думается.
– На полный – совсем не думается, потому что спать охота, – усмехнулся стольник, но все же пошел за мной.
Когда закончится эта чертова война, непременно отошлю экспедицию в Китай за чаем. Ну куда это годится – царю нечего пить по утрам! Можно, конечно, кофе через персов или итальянцев закупить, но цена будет… к тому же кто бы знал, как я хочу чаю! Вот просто чую вкус и аромат свежезаваренного напитка… Но чего нет, того нет, так что будем пить сбитень. В принципе ничего, пить можно, но надоел…
Пока мы с Михальским пили горячий сбитень, заедая его присланными из Можайска пирогами, к нашему столу подошли Вельяминов с Пушкаревым. Ну, Никите по должности положено рядом со мной обитать, а вот у Анисима явно какое-то дело. Обычно он глаза лишний раз не мозолит, чтобы не дразнить знатных дармоедов, завидующих его близости со мной лютой завистью.
– Чего стоите, присаживайтесь, – пригласил я ближников, проглотив очередной кусок.
– Хорошо князь Пожарский устроился, – хмыкнул окольничий, выбирая пирог из корзины, присланной можайским воеводой.
– Хочешь в город на кормление? – усмехнулся я. – Так только скажи…
– Нет, – поспешно отказался Никита, – еще зашлешь в тмутаракань какую, а у меня сестра на выданье. Где я ей там жениха искать буду?
– Чего-то ты до сего дня не больно искал-то, – не удержавшись, поддел его Анисим.
– Не бойся, ты мне рядом нужен, – поспешил я успокоить друга, – да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица.
– Дай-то бог… – вздохнул, помрачнев, Вельяминов.
– А ты чего вертишься – сказать, поди, хочешь? – повернулся я к Пушкареву.
– Коли повелишь, так и скажу, царь-батюшка, – состроил полуголова умильную улыбку.
– Так говори.
– Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю…
– Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко да ляхам не попались.
– Верно, государь, да только разве за всеми уследишь? – делано пригорюнился Анисим, – ведь малым делом беда не приключилась…
– И что за беда – вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать?
– Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то, может, так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко и наткнулся на ратных людей литвинских.
– Это который отец Василий – не тот ли, что в церкви Архистратига Михаила служит, что в вашей слободе?
– Он самый, государь.
– Ну и что, много ли ляхов отче покалечил?
– Да господь с тобой, царь-батюшка, они его честию просили с собой в лагерь пройти, чтобы панихиду отслужить по православным, которые польскому королю служат. Ну, он в такой просьбе отказать не смог, да и пошел. Провел службу чин чином, да и вернулся поутру.
– А что у них, своих священников не стало, что пришлось отца Василия просить?
– Да сказывают, что были у них попы православные, да вернулись к своим приходам. Уж больно их ксендз Калиновский преследовал, окаянный!
Рассказ Анисима меня крайне заинтересовал: дело в том, что отец Василий был не простым священником. Познакомил нас мой духовник Мелентий, и, похоже, что он был одним из его людей.
– Что еще батюшка в ляшском лагере видел?
– Да так… – неопределенно пожал плечами полуголова.
– Хорошо, передай отцу Василию, чтобы пришел ко мне. Что-то я у исповеди давно не был.
– Передам, государь.
Настоятель храма Архистратига Михаила на первый взгляд выглядел как обычный поп, которых в Москве и ее окрестностях было немало. Среднего роста, с бородой лопатой и внимательным взглядом. Придя по моему вызову, он поначалу ни словом не обмолвился о своих ночных приключениях. Напротив, отслужив полностью службу, батюшка сам принялся вопрошать меня о моих грехах, на что я ему максимально честно ответил, что ничем, кроме смертоубийства, в последнее время не занимался, но на войне без этого никак. Что касается прочих заповедей, то в походе я чист аки голубь, а вот как он закончится, так сразу и нагрешу. Неодобрительно вздохнув в ответ на мою вольность, отец Василий отпустил мне грехи и принялся рассказывать про свои похождения.
В общем, ничего особо интересного я не услышал. Про то, что с войском Владислава идет целый полк русских изменников, я в общих чертах знал. То, что Салтыков и Шуйский злобятся, для меня также неожиданностью не было. Собственно, из всех русских бояр, оказавшихся в польском плену, меня интересовали только два человека. Михаил Борисович Шеин и Федор Никитич Романов. Первый был весьма толковым воеводой с репутацией, не запятнанной многочисленными изменами, а второй… второй был, как ни крути, номинальным главой русской церкви. Как я ни старался, но от выборов нового патриарха церковные иерархи отказывались наотрез. Филарет же все это время вел себя примерно, рассылал по стране письма, призывающие к отпору латинянам и единению православных перед всеобщей угрозой. Одно из них, с его благословением, пришло и ко мне. Тушинский патриарх явно искал примирения. К тому же в народе нахождение в плену лишь добавило ему популярности. Любят у нас «страдальцев за веру», а то, что Федор Никитич в неволе кайлом не махал, так кому это интересно.
– …а когда я уходил, некий холоп мне письмо сунул, – продолжал подробный и обстоятельный рассказ отец Василий.
– Письмо… какое письмо? – насторожился я.
– Вот оно, государь, – протянул мне сложенную в несколько раз грамотку священник.
– Что там?
– Письмо тебе адресовано. Я не читал.
– Да? – хмыкнул я без особого доверия в голосе. – Ну давай почитаем.
Решить вопрос о приступе на можайский кремль без гетмана все же не удалось. Слишком много сил надо было задействовать в этом предприятии, и королевич скрепя сердце пошел к Ходкевичу. Впрочем, старый вояка выслушал его не без воодушевления. Скорый приезд канцлера его тоже не слишком радовал. Как ни крути, а именно его объявят виноватым, если поход сорвется, а неудач было уже слишком много. Хорошенько поразмыслив, гетман внес в план, предложенный младшим Казановским, некоторые изменения, и подготовка началась.
Ворота в можайский кремль были устроены прямо в Свято-Никольском соборе, и чтобы до них добраться, надо было пройти по деревянному мосту через речку Можайку. К счастью, разрушать его осажденные не стали, и подъемных механизмов на нем не было. Единственной защитой моста была небольшая бревенчатая башенка, которую, впрочем, еще в первый день разрушили артиллеристы де Мара. Московиты наверняка оставили там охрану, но эту проблему брались решить люди пана Кишки, собравшего у себя большинство бывших лисовчиков. Для того чтобы доставить петарду к месту подрыва, была устроена специальная тележка, ободья колес которой обмотали всяким тряпьем, чтобы она не грохотала по бревенчатому настилу. Итак, сначала было необходимо вырезать защитников разбитой башни, затем подкатить «адскую машину» к воротам и подорвать их. Если подрыв окажется удачным, в дело вступят снова люди пана Кишки, а затем им на помощь придет панцирная хоругвь Ржевутского. Все вместе они должны будут захватить собор и подорвать вторые ворота, ведущие непосредственно внутрь крепости. Для этого была изготовлена вторая петарда, впрочем, значительно меньшая, нежели первая. В общем, план был сложным и мог на любом этапе сорваться, но другого у них не было.
Руководить штурмовой группой должен был сам хорунжий Ржевутский, а устанавливать петарду – французы. Узнав об этом, Безе пришел в неистовство и долго на чем свет стоит ругал католиков и поляков вообще, а также лично королевича Владислава. Впрочем, поскольку он предусмотрительно делал это на французском языке, его мало кто понял. Де Бессон хотя и отреагировал менее эмоционально, но также не выглядел счастливым.
В ночь, назначенную для атаки, храбрецы двинулись вперед. Как и ожидалось, в развалинах башни сидели московитские сторожа, но лисовчики без единого звука взяли их в ножи. Путь был свободен, и четверо дюжих жолнежей, впрягшись в телегу с закрепленным на ней колоколом петарды, осторожно покатили свой смертоносный груз по мосту. Французы мрачно двинулись следом, а вместе с ними пошли Ржевутский и мальчишка-трубач. Мост был довольно длинным, и, казалось, прошла целая вечность, пока им удалось добраться до ворот. Совсем рядом по стенам кремля ходили часовые, время от времени переговаривающиеся друг с другом. Однако окутавшая окрестности темнота укрыла их противников своим одеялом и позволила-таки добраться до цели. Повинуясь приказам де Бессона, жолнежи развернули тележку и принялись прилаживать ее к воротам.
– Месье Ржевутский, укройтесь где-нибудь с мальчиком… – прошептал ему Безе, – не то будет весьма досадно, если вы с ним пострадаете от взрыва.
Хорунжий кивнул и, тронув трубача за плечо, хотел было отойти с ним в сторону, как вдруг ему на шею кто-то накинул петлю и принялся душить. Отчаянно сопротивляясь, поляк попытался выхватить оружие, но появившиеся непонятно откуда люди крепко схватили его за руки и не дали исполнить это намерение. Мальчишке тоже зажали рот, однако малый не сплоховал и укусил своего противника за палец. Беззвучно матерясь в ответ, нападавший двинул трубачу в ухо, после чего тот упал как подкошенный. Хуже всех пришлось жолнежам, тащившим тележку – их просто закололи кинжалами.
– Жорж, умоляю тебя, не двигайся! – успел сдавленно крикнуть своему товарищу Безе.
– Что это значит, Жак? – крикнул он, вытаращив глаза, чего, впрочем, никто в темноте не заметил.
– Ничего, кроме того, что я не собираюсь идти на верную смерть! – буркнул в ответ француз.
– Тихо вы, басурмане, потом пособачитесь! – прервал их один из нападавших и подтолкнул к воротам. Те, против ожидания, беззвучно открылись, и нападавшие затащили внутрь «адскую машину» и незадачливых инженеров. Внутри башни было немного светлее, и де Бессон смог разглядеть захвативших их в плен. «Африканцы!» – с немалым изумлением подумал он, увидев абсолютно черные лица, но тут же сообразил, что они просто вымазаны сажей.
– Кто должен подавать сигнал? – спросил я командовавшего засадой Михальского.
– Трубач.
– А где он?
– Да вот…
– Что с ним?
– Пантюшка зашиб.
– Тьфу ты, пропасть, – беззлобно выругался я, – а кто теперь сигнал подавать будет и, самое главное, какой?
– Я протрублю, – отмахнулся Корнилий, – невелика наука.
– Ну, тогда с Богом!
Охранявшие башню стрельцы тут же выпихнули в открытые ворота освобожденную от груза тачку и, подложив под нее небольшой бочонок пороха, зажгли фитиль. Пыхая искрами, огонек побежал к заряду, и едва служивые успели запахнуть ворота, как раздался взрыв. В башне ощутимо тряхнуло, так что даже затухла лампада, тускло светившая рядом с надвратной иконой. Стрельцы принялись креститься, а я подтолкнул вперед своего бывшего телохранителя:
– Сигналь, раз умеешь!
Михальский с готовностью схватил захваченный музыкальный инструмент и довольно сносно протрубил атаку. Как мы и ожидали, услышав взрыв и последовавший за ним сигнал, поляки кинулись в бой. Первыми пошли на приступ бывшие лисовчики из хоругви пана Кишки. Бегом преодолев небольшое расстояние между разбитой башней и Никольскими воротами, они кинулись внутрь и тут же угодили в засаду. Охранявшие ворота ратники обрушились на них со всех сторон и вырубили в яростной схватке, прежде чем те успели сообразить, что что-то пошло не так. Однако на выручку им уже двинулась панцирная хоругвь Ржевутского. Еще до начала атаки их командир приказал, чтобы каждый конник посадил себе за спину одного пехотинца, и теперь они мчались вперед, гулко стуча копытами по бревенчатому мосту. Увы, добраться до места схватки им было не суждено.
Стоящие на стенах можайского кремля пушки были наведены заранее, и теперь их прислуге оставалось лишь палить в двигавшегося по узкой дороге противника. Картечь в мгновение ока смела наступавших в ров и лишь немногие, прорвавшись сквозь губительный огонь, смогли доскакать до площадки перед воротами, но лишь для того, чтобы защитники забросали их там гранатами. Гранаты, или как их еще называли, «чертовы яблоки», представляли собой глиняные горшки, заполненные порохом вперемешку с мелкой галькой. Взрываясь, они пугали лошадей, заставляя их сбрасывать своих седоков, и поражали осколками и тех и других. В какие-то минуты все было кончено. Если кому-то и удалось уцелеть под градом картечи и импровизированных гранат, то их не было ни видно, ни слышно.
– Чего ждешь, – снова подтолкнул я Михальского, – труби еще, зови на помощь!
– Вы думаете, они попадутся на это?
– Попадутся не попадутся – твое дело трубить. Да еще прикажите всем в крепости орать погромче, да саблями звенеть. В темноте все равно ничего не видно, так пусть хоть слышно будет, что внутри бой идет.
– Скоро рассветет, и они увидят, что ворота целые, – нерешительно возразил командир стрельцов.
– А вот это вряд ли, – ухмыльнулся я и приказал вытащить наружу загодя заготовленную кучу тряпья, пропитанную дегтем и еще какой-то гадостью. Подожженная, она давала клубы густого черного дыма и совершенно закрывала от вражеских взоров наши ворота. Еще несколько таких же куч запалили внутри крепости, и в утренних сумерках все выглядело так, будто внутри кремля идет жестокий бой. Тем временем Михальский не переставая призывал поляков на помощь. И вскоре на его отчаянный призыв откликнулась еще одна хоругвь, расстрелянная точно так же, как и первая.
– Хитро придумано, государь… – прохрипел князь Пожарский, когда я, оставив защитников ворот на Корнилия, зашел внутрь. – Ишь сколько супостатов побили…
– То ли еще будет, Дмитрий Михайлович, – усмехнулся я, – мы ведь только начали! А ты чего хрипишь так, или нездоров?
– Ничто, государь, вот отобьем ляхов, тогда и прихворнуть можно будет… – начал было отвечать князь и вдруг покачнулся.
Стоящие рядом с ним ратники едва успели подхватить своего воеводу под руки и попытались удержать. Однако одевшийся ради предстоящего боя в бронь Пожарский оказался слишком тяжел, и его едва не уронили.
– Батюшка! – тонко вскрикнул его сын Петр и рванулся к отцу.
– Ты чего это удумал, Дмитрий Михайлович? – с тревогой спросил я, когда воеводу наконец усадили на принесенную откуда-то скамью и сняли шлем. – Ты погоди, мы с тобой еще на Петькиной свадьбе погуляем…
– Фух, – с трудом отозвался воевода, – тяжко. Да расступитесь вы, дыхнуть не даете…
– Вот что, служивые, – коротко приказал я, – ну-ка тащите князя в дом да доспехи снимите. Петька, проследи!
«Час от часу не легче», – подумал я, но предаваться унынию было некогда. Оглянувшись, я заметил стоящих под стражей французов и держащегося за горло хорунжего, которого поддерживал мальчишка-трубач.
– Здравствуйте, господа, – кивнул я им. – Я доволен вами и принимаю вас на службу.
Безе и де Бессон учтиво поклонились, а поляк лишь яростно зыркнул в их сторону, но ничего не смог сказать.
– Так, поляка с мальчишкой в темницу, а французов в воеводский дом покуда отведите, – приказал я караульным, – не до них сейчас.
– Сир, могу я задать вам вопрос? – неожиданно воскликнул один из них.
– Да, конечно, – отозвался я, – правда, не могу гарантировать, что отвечу вам сразу, я теперь несколько занят.
– Сир, почему вы затащили нашу петарду внутрь, а не подорвали ее перед воротами?
– Как вам сказать, месье… все дело в том, что я ужасно люблю все эти взрывающиеся штуки, и мне стало любопытно, как она устроена.
– Да, но это могло быть опасно…
– Жизнь вообще чертовски опасная штука, месье. Вы не поверите, но от нее умирают!
Де Бессон с немалым удивлением проводил меня взглядом, а Безе толкнул его в бок и наставительно сказал:
– Вот видишь, Жорж, я же говорил тебе, что герцог… то есть русский царь, понимает в инженерном искусстве и ценит знающих людей!
– Да, вижу, – помотал головой Бессон, – он такой же чокнутый, как и ты, Жак!
– Зато богатый.
– Я еще не видел ни единого су, но уже успел стать изменником в глазах поляков!
– Не стоит беспокоиться об этом, дружище. У наших прежних работодателей начались неприятности, и им, держу пари, не до нас!