Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы Морган Ричард

– И что? Господи, Люк. Это же раньше твоей работой было, нет?

– Было, Такеси, – виновато улыбнулся ассасин. – Но сейчас мы все еле ноги волочим. И как-никак речь идет о «Клине». То есть будет человек двадцать здесь и, возможно, еще двадцать – по ту сторону портала.

– Не думаю, что нам вообще… – палуба неожиданно задрожала с такой силой, что Хэнд и Таня Вардани на минуту потеряли равновесие. Остальные устояли – сказались годы боевой практики, – но тем не менее…

Корабль издал глубокий стон. Поющие ветви ответили сочувственным вздохом почти на пределе слышимости.

Во мне шевельнулась смутная тревога. Что-то было не так.

Взглянув на экраны, я увидел, как защитная сеть отразила очередную торпедную атаку. Мне показалось, что на этот раз волна подошла несколько ближе.

– Пока меня не было, вы же решили, что опасности нет?

– Мы сделали расчеты, Ковач, – Вонгсават кивнула на Сунь и Вардани; системная специалистка кивнула, Вардани просто молча пронзила меня взглядом. – Похоже, что наш приятель прилетает в гости примерно раз в тысячу двести лет. Исходя из датировки большей части руин на Санкции IV, можно заключить, что эта схватка происходила уже сотни раз и всякий раз оканчивалась ничем.

Но ощущение тревоги не проходило. Обостренные до предела чувства посланника сигнализировали: что-то не так, настолько не так, что я практически чувствовал запах паленого.

…вой несущего сигнала…

…поющие ветви…

…замедляющийся ход времени…

Я уставился на экраны.

Надо убираться отсюда.

– Ковач?

– Надо…

Слова уже сами собой – словно моей оболочкой управлял не я, а кто-то другой – начали слетать с пересохших губ, но прозвучать так и не успели.

Атакующий корабль наконец нанес настоящий удар.

С передней части судна словно сорвалось какое-то живое существо. Аморфная, бурлящая темная масса устремилась на нас, будто сгусток ненависти. На вспомогательных экранах было видно, как рвется вокруг нее ткань пространства, обнажая подкладку грубо попранной реальности. Догадаться о том, что это такое, не составило особенного труда.

Гиперпространственное оружие.

Клише из фентезийной эксперии. Извращенная мечта любого капитана протекторатского флота.

Корабль, марсианский корабль – а только теперь интуиция посланника помогла мне осознать, что другой корабль не был марсианским, вообще ничем не походил на этот, – завибрировал так, что у меня скрутило желудок и заныли зубы. Я зашатался и опустился на одно колено.

Из нашего корабля что-то вылетело навстречу темному сгустку. Оно вскипело, сжалось и распахнулось в подобии взрыва. Корпус корабля сотрясла отдача – и она, казалось, уходила куда глубже простой вибрации вещественного пространства.

Темное тело на экране распалось на мельчайшие, странно липкие на вид куски. Внешний щит вспыхнул, содрогнулся и потух, как пламя задутой свечи.

Корабль издал крик.

Никаким другим словом описать это было невозможно. Протяжный, усиливающийся крик, исходящий, казалось, из самого воздуха. Звук был так силен, что по сравнению с ним визг ультравиб-батареи «Нагини» показался почти терпимым. Но если грохот батареи бил по ушам, нынешний звук пронзал их с легкостью лазерного скальпеля. Непроизвольно вздергивая вверх руки, я осознавал, что зажимать их будет бесполезно.

Но все равно попытался.

Крик нарастал, достиг апогея, после чего стал затихать, сменяясь менее мучительной для слуха мешаниной флейтовых сигналов тревоги, исходящих от инфосистем, и тоненьким, как щепка, тающим эхом…

Я резко развернулся.

…пения ветвей.

На этот раз сомнения быть не могло. Воздух наполнили звуки, напоминающие тихий шелест ветра, стачивающего камень. Впитав крик корабля, ветви теперь воспроизводили его в чуть измененном виде, обмениваясь друг с другом ритмическими фразами, которые легко можно было принять за музыку.

Именно это я принял за несущий сигнал.

Сверху словно бы донесся ответный шепот. Я вскинул голову, и мне показалось, что под куполом промелькнула чья-то тень.

Снаружи снова активировались щиты.

– Черт, – произнес Хэнд, поднимаясь. – Это еще что за новое бл…

– Помолчи, – я напряг зрение, вглядываясь в место, где мне померещился промельк, но теперь, без фона звездного неба, все тени под куполом тонули в перламутровом сиянии. Из центра ослепительно сверкающей инфосистемы на меня смотрели мертвые глаза марсианина. Плач ветвей все не смолкал, заставляя тревожно сжиматься сердце.

Затем палуба под ногами снова низко загудела и тяжело завибрировала.

– Ответный огонь, – сказала Сунь.

На экране навстречу атакующему кораблю полетел еще один сгусток темной материи, выплюнутый какой-то установкой из брюха марсианского судна. На этот раз отдача продолжалась дольше.

– Поразительно, – сказал Хэнд. – Поверить не могу.

– Ты уж поверь, – мой голос был лишен всякого выражения.

После того как улеглось эхо последней атаки, ожидание неминуемой катастрофы никуда не делось. Напротив, оно даже усилилось. Я попытался задействовать интуицию посланника, погребенную под слоем усталости, головокружения и тошноты.

– Приготовиться, – крикнула Вонгсават. – Затыкайте уши.

На этот раз ракета атакующего корабля успела подойти гораздо ближе, прежде чем защитная сеть перехватила и уничтожила ее. Взрывная волна уложила нас всех на пол. Ощущение было таким, словно корабль вокруг нас скручивается, словно его выжимают, как тряпку. Сунь согнулась в приступе рвоты. Внешний щит отключился и не спешил включаться обратно.

Я приготовился снова услышать крик корабля, но вместо этого прозвучал низкий, долгий плач, перебравший своими когтями все мои сухожилия и ребра. Поющие ветви уловили напев и воспроизвели его в более высокой тональности, на этот раз уже не в виде слабого эха, а громко и отчетливо.

За моей спиной раздалось шипение. Повернувшись, я увидел, что Вардани на что-то смотрит – так, будто не может поверить своим глазам. Проследив направление ее взгляда, я увидел ту самую тень, что приметил раньше. Отчетливо различимая, она порхала вдоль верхнего края инфодисплея.

– Что… – голос Хэнда оборвался, когда слева появилась вторая тень, на несколько мгновений присоединившись к танцу первой.

К тому моменту я уже все понял, и, как ни странно, первой моей мыслью было, что уж Хэнду не пристало так удивляться, что он должен был догадаться раньше.

Первая тень нырнула вниз и описала круг возле трупа марсианина.

Я повернул голову к Вардани и поймал ее изумленный, неверящий взгляд.

– Нет, – практически одними губами прошептала она. – Этого не может быть.

Однако же могло.

Они появлялись со всех сторон, поначалу по одному-двум, поднимаясь по прозрачным стенам купола и неожиданно отслаиваясь от плоскости, обретая трехмерность с каждой новой конвульсией корабля, ведущего битву с врагом. Они ныряли вниз, затем снова воспаряли и начинали кружиться вокруг центральной конструкции. Казалось, нас они совсем не замечают, но все же ни разу никого не задели в полете. Инфосистема никак не реагировала на их присутствие, не считая мелкой ряби на дисплеях, когда они касались купола или даже пролетали насквозь, оказываясь в открытом космосе. Из трубы, через которую мы вошли на платформу, выпархивали все новые тени, поднимаясь. Наверху становилось тесновато.

Звук, который они издавали, был тем же самым плачем, которым только что разразился корабль, тем же самым причитанием, что выпевали поющие ветви, тем же самым несущим сигналом, что я слышал в коммуникаторе. В воздухе витал легкий аромат горчицы и вишни, но теперь к нему примешивался запах гари и ветхости.

Гиперпространственные искажения рвали на части космос вокруг нас, щиты снова активировались, поменяв цвет на фиолетовый, корпус корабля беспрерывно сотрясался отдачей орудий. Все это меня уже не волновало. Я больше не испытывал физического дискомфорта, если не считать тяжести в груди и давящей боли в глазах. Платформа, казалось, раздалась вширь, и все стоящие на ней отодвинулись так далеко, что больше не имели никакого значения.

Неожиданно я понял, что и сам захожусь в рыданиях, что стенки моих носовых пазух сокращаются в конвульсиях бесслезного плача.

– Ковач!

Я повернулся, чувствуя себя при этом так, словно стою по пояс в ледяной воде, и увидел Хэнда. Карман куртки открыт, протянутая ко мне рука сжимала парализатор.

Расстояние между нами, как я припомнил позже, составляло меньше пяти метров, но на то, чтобы преодолеть его, казалось, ушла целая вечность. С трудом дошагав до Хэнда, я перехватил его руку с оружием и ударил локтем в лицо. Хэнд взвыл и повалился на пол. Парализатор покатился по платформе. Я прыгнул на Хэнда сверху, напрягая расфокусированное зрение, чтобы найти горло. Он слабо отбивался, что-то выкрикивая.

Моя правая рука напряглась, готовясь нанести смертельный удар. Перед глазами все расплывалось, но нейрохимия пыталась произвести коррекцию.

– …все погибли, поганый ты…

Я занес руку для удара. Хэнд разразился рыданиями.

Туман перед глазами.

Влага на ресницах.

Я вытер слезы, поморгал и увидел лицо Хэнда. Его щеки были мокрыми. Рыдания душили его так, что я почти не мог разобрать слов.

– Что? – расслабив ладонь, я с силой хлестнул его по лицу. – Что ты сказал?

Он сглотнул. Перевел дыхание.

– Выруби меня. Выруби нас всех. Возьми парализатор, Ковач. Вот почему погибла предыдущая команда.

И тогда я понял, что и по моему лицу бегут слезы, что и мои глаза полны ими. Рыдания сдавили распухшее горло, меня пронзила боль – та же боль, которую изливали поющие ветви, – исходящая не от корабля, а от экипажа, покинувшего его тысячу лет назад. Острая, как кинжал, боль – горе марсиан, сохранившееся здесь каким-то невероятным образом, о котором можно услышать разве что в байках у костра где-нибудь на мысе Митчема; ледяная нечеловеческая боль в груди, которую ничем нельзя заглушить, и звук в ушах – одна чуть неверная нота, выворачивающая наизнанку мою душу.

Краем сознания я отметил новый близкий разрыв темного вещества. Тени, кружащиеся под куполом, с пронзительным криком взметнулись вверх.

– Давай же, Ковач!

Я неловко распрямился. Достал свой собственный парализатор и выстрелил в Хэнда. Затем поискал глазами других.

Депре сжимал виски, раскачивался, точно дерево на ветру. Сунь оседала на пол. Сутьяди стоял между ними, едва различимый за пеленой слез. Вардани, Вонгсават…

Так далеко от меня, слишком далеко – за стеной яркого света и пронзительного горя.

Подготовка посланника выправила перспективу и укротила бурю эмоций, вызванную рыданием вокруг. Дистанция сократилась. Восприятие действительности нормализовалось.

Я отключил защитные механизмы, с помощью которых психика пыталась приглушить поступающие извне сигналы, и причитания теней стали громче. Я вдыхал их горе, словно «Герлен-20», чувствуя, как оно разъедает какую-то систему сдерживания внутри меня – систему, неопределяемую в терминах аналитической физиологии. Ущерб становился все существеннее, угрожая перерасти в критический.

Я вскинул парализатор и начал стрелять.

Депре. Готов.

Сутьяди, повернувшийся к нему, когда тот повалился на пол, изумление во взгляде…

Готов.

За его спиной Сунь Липин встала на колени, плотно сомкнув веки и поднося к голове бластер. Системный анализ. Последнее средство. Она все поняла верно, только вот парализатора у нее не было. И она не знала, что он есть у кого-то еще.

Я двинулся вперед, что-то крича, но в бушевавшей вокруг буре горя мой крик остался неуслышанным. Бластер уперся в подбородок Сунь. Я вскинул парализатор, промазал. Подошел ближе.

Раздался выстрел бластера. Узкий луч прошел сквозь ее подбородок, а на макушке успел полыхнуть острый язык бледного пламени, прежде чем сработал прерыватель. Сунь повалилась набок. От ее рта и глаз поднимался пар.

Что-то щелкнуло у меня в горле. Чувство потери стало еще на какую-то толику больше, пополняя океан горя, изливаемый поющими ветвями. Мой рот приоткрылся, возможно, в попытке выкричать хоть какую-то часть боли, но и малая частичка была слишком велика, чтобы ее выразить. Она осталась неизлитой, а я остался нем.

На меня натолкнулась не разбирающая дороги Вонгсават. Повернувшись, я схватил ее за плечи. Ее глаза были широко распахнуты от шока и мокры от слез. Я попытался оттолкнуть ее, чтобы иметь возможность выстрелить, но она продолжала льнуть ко мне, издавая низкие гортанные стоны.

Я нажал на спуск. Задергавшись в конвульсиях, Вонгсават упала поверх тела Сунь.

По другую сторону от них стояла Вардани, не отрывавшая от меня взгляда.

Снаружи разорвалось еще одно темное тело. Крылатые тени над нашими головами вскрикнули и зарыдали, и я почувствовал, как у меня внутри что-то надламывается.

– Нет, – произнесла Вардани.

– Кометарное явление, – громко сказал я, пытаясь перекрыть их причитания. – Он пройдет мимо, нам только…

И тут во мне что-то и в самом деле надломилось, и я повалился на пол, скорчившись от невыносимой боли, беззвучно разевая рот, как загарпуненный боттлбэк.

Сунь – оборвавшая свою жизнь уже второй сучий раз подряд.

Цзян – кровавая масса, размазанная по палубе причального дока. Утраченный стек.

Крукшенк, разорванная на части, утраченный стек. Хансен – аналогично. К списку добавлялись все новые и новые имена. Лица мелькали, словно в убыстренной обратной перемотке, – змея кинопленки, извивающаяся в смертельной агонии.

Лагерь, из которого я вытащил Вардани, – вонь; голодные дети под прицелом автопушек и под управлением потерявшего человеческий облик электронарка с выжженным мозгом.

Госпитальный корабль, еле успевающий перелетать с одной бойни на другую.

Взвод, члены стаи, развороченные на куски «умной» шрапнелью.

Два года резни на Санкции IV.

Корпус.

Инненин, Джимми де Сото и прочие, кого сожрал изнутри вирус Роулинга.

Другие миры. Другая боль, по большей части не моя. Смерть и ложь, ставшие частью жизни.

Планета Харлан и постепенная утрата детства в ньюпестских трущобах. Спасительное бегство в морскую пехоту, в веселую и жестокую службу на Протекторат. Дни дисциплины и принуждения.

Растянутые жизни, прожитые в слякоти человеческого страдания. Подавленная боль; боль, отложенная на полку, на хранение в ожидании инвентаризации, которой так и не случилось.

Наверху кружили марсиане, изливая свое горе. Я чувствовал, как и в моей груди зреет крик, и знал, что он разорвет меня, когда вырвется наружу.

А потом разряд.

А потом темнота.

Я благодарно провалился в нее, надеясь укрыться во мраке от призраков неотмщенных мертвых.

На берегу холодно, начинается буря. Ветер взметает грязный снег, в котором виднеются черные крупинки радиоактивной пыли, всплескивает фонтаны брызг над измятой поверхностью моря. Волны лениво хлопают по мутно-зеленому песку. Над головой хмурое небо. Я поднимаю плечи, прячу в карманах руки, от холода лицо сжимается, точно кулак.

Чуть дальше разведенный на берегу костер бросает на небо красно-оранжевые отсветы. У костра сидит одинокая фигура, закутанная в одеяло. Я иду к ней, хотя мне этого и не хочется. Что бы там ни было, у костра тепло, да и идти больше некуда.

Портал закрыт.

Это кажется неправильным. Почему-то я знаю, что это не так.

И тем не менее…

С каждым шагом беспокойство растет. Закутанная фигура не шевелится и никак не показывает, что видит меня. Сначала меня тревожило, что этот человек может оказаться врагом, но теперь это опасение сходит на нет, и на смену ему приходит страх, что он окажется кем-то знакомым, и этот кто-то мертв…

Как и все, кого я знаю.

За спиной фигуры у костра на песке высится конструкция – огромный тонкий крест. К кресту что-то привязано. Сильный ветер и летящие в лицо тонкие иглы мороси не позволяют мне разглядеть, что это.

Ветер начинает завывать, и этот вой напоминает мне какой-то другой звук, уже слышанный однажды и внушавший мне страх.

Я подхожу к костру, и мое лицо омывает волна тепла. Вынув из кармана руки, я подношу их к огню.

Фигура шевелится. Я стараюсь этого не замечать. Не хочу замечать.

– А… кающийся грешник.

Могильер. Его голос уже не полон издевки; возможно, он считает, что в ней больше нет нужды. Вместо этого в его тоне звучит нечто смахивающее на сострадание. Великодушное сочувствие победителя в игре, исход которой изначально не внушал ему особенного сомнения.

– Прошу прощения?

Он смеется:

– Очень смешно. Почему бы тебе не присесть к костру, так теплее.

– Я не до такой степени замерз, – отвечаю я, дрожа, и отваживаюсь взглянуть ему в лицо.

Его глаза блестят в свете костра. Он знает.

– Ты долго сюда добирался, Волк «Клина», – говорит он мягко. – Мы можем подождать еще немного.

Сквозь растопыренные пальцы я смотрю на пламя:

– Что тебе от меня нужно, Могильер?

– Да брось ты. Что мне нужно? Ты же знаешь что.

Он сбрасывает с плеч одеяло и легко поднимается на ноги. Он выше, чем я запомнил, а потрепанное черное пальто придает ему элегантно-угрожающий вид.

Он водружает на голову цилиндр, залихватски заломив его набекрень:

– Мне нужно то же, что и всем другим.

– А это что? – я киваю на то, что распято на кресте за его спиной.

– Это? – на его лице впервые проступает озадаченность, возможно, даже легкое смущение. – Ну… Скажем так, это альтернатива. Альтернатива для тебя, я имею в виду, но мне отнюдь не кажется, что ты захочешь…

Я поднимаю голову на высящуюся передо мной конструкцию и неожиданно отчетливо вижу ее сквозь ветер, морось и радиоактивную взвесь.

На кресте – я.

Я примотан к нему сетями, мертвая серая плоть выпирает сквозь ячейки, тело обмякло на перекладине, голова опущена. Чайки уже поработали над лицом. Глазницы пусты, щеки поклеваны. На лбу местами проглядывает кость.

Вот уж где, думаю я отстраненно, должно быть холодно.

– Я же тебя предупреждал, – отзвуки прежней насмешки снова слышатся в его голосе; он начинает проявлять нетерпение. – Это альтернатива, но я думаю, ты согласишься, что здесь, у костра, намного удобнее. Ну и еще кое-что.

Он раскрывает узловатую ладонь и демонстрирует стек памяти со следами свежей крови и плоти. Поспешно хлопнув себя по затылку, я обнаруживаю там зияющую дыру, в которую с пугающей легкостью проваливаются пальцы. На дне отверстия нащупываю скользкую пористую поверхность своей собственной церебральной ткани.

– Вот видишь, – его голос исполнен почти что сожаления.

Я опускаю руку:

– Где ты это взял, Могильер?

– А, их нетрудно раздобыть. Особенно на Санкции IV.

– А стек Крукшенк у тебя есть? – во мне внезапно вспыхивает искра надежды.

Секундная заминка:

– Ну разумеется. Они все попадают ко мне, рано или поздно, – он кивает, словно в подтверждение своих слов. – Рано или поздно.

Повтор звучит натужно. Кажется, меня хотят убедить. Искра надежды гаснет.

– Тогда уж лучше поздно, – говорю я, в последний раз протягивая руки к костру.

Ветер хлещет меня по спине.

– Что ты имеешь в виду?

Смешок, приделанный к концу фразы, тоже выглядит натужным. Я чуть заметно улыбаюсь. Улыбка будит застарелую боль, но эта боль несет странное успокоение.

– Я ухожу. Мне здесь нечего делать.

– Уходишь? – его голос внезапно превращается в отвратительный скрежет; на зажатом в пальцах стеке пляшут красные отсветы костра. – Никуда ты не уйдешь, волчоночек мой. Останешься тут со мной. Нам нужно закрыть кое-какие счета.

На этот раз моя очередь смеяться.

– Пошел на хер из моей головы, Могильер.

– Ты. Останешься, – его рука тянется ко мне поверх пламени костра. – Здесь.

«Калашников» оказывается в моей руке, и я ощущаю тяжесть полного магазина. Пуля в морду, как и было обещано.

– Мне пора, – говорю я. – Передам Хэнду от тебя привет.

Его глаза сверкают, руки тянутся ко мне.

Я поднимаю пистолет.

– Я же тебя предупреждал, Могильер.

И стреляю чуть ниже края цилиндра. Три отверстия, хорошая кучность.

Выстрелы отшвыривают его назад, и он падает на песок метрах в трех от костра. Я жду, не поднимется ли он снова, но он исчезает. С его уходом костер начинает затухать.

Я поднимаю голову и вижу, что распятие опустело, что бы это ни значило. В моей памяти всплывает мертвое лицо, которое глядело на меня оттуда, и я присаживаюсь на корточки у огня, стараясь согреться. Сижу до тех пор, пока от костра не остаются одни угли.

В тлеющем пепле замечаю стек памяти, уже очищенный пламенем, ярко поблескивающий из-под головешек. Я поднимаю его, зажав большим и указательным пальцем, как это делал Могильер.

Стек слегка обжигает кожу, но это пустяки.

Я убираю его, убираю «калашников», сую начинающие мерзнуть руки в карманы, выпрямляюсь и осматриваюсь.

Холодно, но я знаю, что где-то есть выход с этого сраного берега.