Унесенные ветром. Том 2 Митчелл Маргарет

Глава 36

Всего через две недели после молниеносного ухаживания, которое, зардевшись признавалась Скарлетт, настолько покорило ее, что у нее не осталось сил противиться его напору, она вышла замуж за Фрэнка Кеннеди.

Он и понятия не имел, что все эти две недели она ночей не спала, ходила, стиснув зубы, по комнате, злилась на его тупоголовость, неспособность понимать ее намеки, молилась, чтобы он, не дай бог, не получил письма от Сьюлин, которое погубило бы весь ее план. К счастью, Сьюлин всегда была прескверной корреспонденткой: она обожала получать письма, но отвечала на них с большой неохотой, и за это Скарлетт благодарила Бога. Но всегда есть шанс, мерно шагая туда-сюда по холодному полу спальни и кутаясь поверх ночной рубашки в старенькую шаль Эллин, думала Скарлетт. Фрэнк ничего не знал о лаконичном письме Уилла, в котором говорилось, что Джонас Уилкерсон снова навестил Тару и, узнав, что Скарлетт уехала в Атланту, разбушевался так, что Уиллу и Эшли пришлось насильно вышвырнуть его с территории поместья. Письмо Уилла напомнило ей об очевидном: времени остается все меньше и меньше, очень скоро придется платить дополнительный налог. Безысходное отчаяние охватывало ее по мере того, как дни утекали один за другим. О, если бы она могла схватить эти песочные часы и остановить неумолимый бег песчинок!

Но она так искусно скрывала свои истинные чувства, так великолепно играла роль, что Фрэнк ничего не заподозрил, он увидел лишь то, что лежало на поверхности: хорошенькую беспомощную молодую вдову Чарльза Гамильтона, которая каждый вечер встречала его в гостиной мисс Питтипэт и с нескрываемым восхищением слушала его рассказы о лавке, о том, сколько денег он заработает и когда сможет купить лесопилку. После мнимого коварного предательства Сьюлин нежное сочувствие и горящие интересом глаза Скарлетт, жадно ловящей каждое его слово, были просто бальзамом на его раны. Поведение Сьюлин нанесло болезненный удар сердцу Фрэнка, его самолюбие – пугливое, чувствительное самолюбие холостяка средних лет, прекрасно сознающего свою непривлекательность для женщин, – было глубоко уязвлено. Он не мог написать Сьюлин и упрекнуть ее за вероломство; одна мысль об этом повергала его в ужас. Но он мог облегчить душу, говоря о ней со Скарлетт. Ни словом не осуждая Сьюлин, – все-таки речь шла о ее родной сестре! – Скарлетт выразила ему свое сочувствие, заверила его, что понимает, как плохо поступила с ним ее сестра, а главное, дала понять, что он, безусловно, заслуживает хорошего отношения со стороны женщины, способной оценить его по достоинству.

Миссис Гамильтон была прехорошенькой и розовощекой малюткой, она то грустно вздыхала, обдумывая свое печальное положение, то рассыпалась веселым смехом, напоминавшим перезвон маленьких серебряных колокольчиков, когда он своими шутками пытался ее приободрить. Зеленое платье, безупречно вычищенное Мамушкой, подчеркивало красоту ее стройной фигурки с осиной талией, а какой пленительный аромат исходил от ее платочка и волос! Просто возмутительно, как такая изящная и благородная женщина остается одинокой и беззащитной в жестоком мире, суровость которого она даже не в состоянии постичь. И нет ни мужа, ни брата, ни даже отца, который мог бы защитить ее. Фрэнк полагал, что мир – слишком грубое место для одинокой женщины, и в этом Скарлетт молчаливо и искренне с ним соглашалась.

Он стал заглядывать на огонек каждый вечер, находя атмосферу в доме Питти приятной и успокоительной. Мамушка, встречавшая его у дверей, одаривала Фрэнка лучшей своей улыбкой, приберегаемой для самых достойных, Питти подавала кофе с коньяком и суетилась вокруг него, а Скарлетт трепетно внимала ему, не пропуская ни единого слова. Иногда после обеда, отправляясь в двуколке по делам, он брал Скарлетт с собой. Эти поездки были очень веселыми, потому что Скарлетт задавала так много глупых вопросов. «Настоящая женщина», – одобрительно думал Фрэнк. Его смешило ее неведение в решении деловых проблем, а она хохотала, приговаривая: «Чего еще можно ожидать от такой дурочки, как я? Вы ведь не думали, что я умею разбираться в мужских делах?»

Впервые за все годы, что он прожил бобылем, она помогла ему почувствовать себя сильным и крепким мужчиной, вылепленным богом из более благородной глины, чем прочая мужская братия, чтобы защищать наивных и беззащитных женщин.

Уже у алтаря, чувствуя ее маленькую доверчивую ручку в своей руке, глядя на эти удивительные густые ресницы, черными полумесяцами лежащие на окрашенных нежным румянцем щеках, он все еще не мог понять, как все это произошло. Он знал лишь одно: впервые в жизни ему удалось совершить нечто волнующее и романтическое. Он, Фрэнк Кеннеди, вскружил голову этому обворожительному созданию, и вот уже она в его сильных руках. Это ощущение просто опьяняло его.

Родственников на свадьбе не было. Свидетелями выступили чужие люди с улицы. На этом настояла Скарлетт, и Фрэнк сдался, пусть и неохотно: ему хотелось видеть на своей свадьбе сестру и ее мужа из Джонсборо, а прием с веселыми тостами за молодых в гостиной тетушки Питти в компании друзей очень порадовал бы его. Но Скарлетт и слушать не хотела даже о присутствии мисс Питти.

– Только вы и я, Фрэнк, – умоляла она, сжимая его руку. – Как беглецы. Я всегда так мечтала сбежать, чтобы выйти замуж! Прошу вас, сердце мое, сделайте это ради меня!

Именно это подкупающее, новое и непривычное для него обращение и слезинки, алмазами сверкающие в уголках ее умоляющих светло-зеленых глаз, сразили его. В конце концов, мужчине следует уступать невесте, особенно если речь идет о свадьбе, ведь женщины придают такое значение всякому сентиментальному вздору.

И не успел Фрэнк понять, что происходит, как оказался женатым.

Несколько сбитый с толку очаровательной настойчивостью Скарлетт, Фрэнк выдал ей триста долларов, правда, немного неохотно: ведь это означало, что лесопилку он теперь купит не скоро. Но он не мог допустить, чтобы семью его жены изгнали из дома, а его огорчение вскоре рассеялось при виде ее сияющего счастьем личика, а потом и вовсе исчезло, когда она с нежностью и любовью «приняла» его щедрый дар. Никогда прежде Фрэнку не доводилось ощущать женскую благодарность, и он в конце концов решил, что деньги потрачены не зря.

Скарлетт немедленно отправила Мамушку в Тару с тремя поручениями: передать Уиллу деньги, объявить о свадьбе и привезти в Атланту Уэйда. Через два дня от Уилла пришла короткая записка, которую она постоянно носила при себе и с растущей радостью перечитывала тысячу раз. Уилл писал, что налоги уплачены, а Джонас Уилкерсон, узнав об этом, «страшно разозлился», но новых угроз пока не последовало. Записка Уилла заканчивалась весьма формальным и лаконичным пожеланием счастья. Скарлетт не сомневалась, что Уилл знает, что именно она сделала и почему так поступила, он не хвалил и не порицал ее. «Но что подумал Эшли? – лихорадочно пронеслось в ее голове. – Кем он будет считать меня теперь, после всего того, что я наговорила ему совсем недавно в саду Тары?»

Еще она получила письмо от Сьюлин – пестрящее ошибками, злобное, обидное, залитое слезами, пропитанное ядом и содержащее столь верные и нелицеприятные характеристики, что Скарлетт так до конца своих дней не смогла ни забыть его, ни простить Сьюлин. Но даже письмо Сьюлин не смогло омрачить ее радости от того, что Тара спасена, по крайней мере, на ближайшее время.

Ей трудно было привыкнуть к мысли о том, что отныне ее дом в Атланте, а не в Таре. Отчаянно пытаясь найти деньги для уплаты налогов, думая лишь о том, как спасти Тару и как отвести удар судьбы, она совершенно позабыла обо всем остальном и даже в момент свадьбы не задумывалась над тем, что цена спасения родного дома равна вечной разлуке с ним. Теперь же, когда дело было сделано, ее охватила щемящая тоска по дому, от которой трудно было избавиться. Но она заключила сделку и намеревалась следовать ее условиям. Скарлетт была настолько благодарна Фрэнку за спасение Тары, что даже почувствовала к нему нежную привязанность и дала себе слово, что он никогда не пожалеет о своей женитьбе.

Все дамы Атланты были осведомлены о делах своих соседей почти так же хорошо, как и о своих собственных: жизнь соседей всегда куда более интересна. Все прекрасно знали, что вот уже много лет у Фрэнка Кеннеди имелось «взаимопонимание» со Сьюлин О’Хара. Как-то раз он даже робко упомянул о том, что собирается жениться будущей весной. Поэтому объявление о его тайном венчании со Скарлетт неизбежно вызвало взрыв сплетен, догадок и самых черных подозрений. Миссис Мерриуэзер, никогда не упускавшая ни единой возможности удовлетворить свое любопытство, пошла ва-банк и напрямую спросила у Фрэнка, как вышло, что он был помолвлен с одной сестрой, а женился на другой. Потом она рассказывала миссис Элсинг, что наградой за все ее старания стал лишь дурацкий взгляд Фрэнка. Но даже бесстрашная миссис Мерриуэзер не решилась подойти с этим вопросом к Скарлетт. Все последнее время Скарлетт вела себя тихо и скромно, даже мило, только в ее глазах горел огонек самодовольного торжества, страшно раздражавший окружающих, и что-то в ее повадке говорило, что она обижена на весь мир, поэтому никто не решался беспокоить ее расспросами.

Она прекрасно знала, что по Атланте поползли слухи, но ей до этого дела не было. В конце концов, в замужестве нет ничего аморального. Тара спасена. Пусть говорят, что хотят. У нее и без того забот хватало. Отныне самая важная задача для нее – не задевая гордости Фрэнка, убедить его, что лавка должна приносить намного больше доходов. После угроз Джонаса Уилкерсона она не успокоится, пока они с Фрэнком не заработают денег про запас. И даже если экстренной надобности не возникнет, все равно нужно заработать побольше, чтобы на будущий год заплатить налог за Тару. К тому же в голове у нее засели слова Фрэнка о лесопилке. На лесопилке он может заработать целое состояние. При таких заоблачных ценах это было под силу любому. Про себя Скарлетт подосадовала, что денег Фрэнка не хватило на налог и на лесопилку одновременно. Вот потому-то она и решила, что в лавке ему необходимо любым способом как можно скорее заработать побольше денег, чтобы купить лесопилку, пока ее не перекупил кто-нибудь другой. Она считала, что такую золотую возможность нельзя упустить.

Будь она мужчиной, она уже заполучила бы эту лесопилку, даже если бы пришлось для этого заложить торговую лавку. Но когда на следующий день после свадьбы она деликатно поделилась своими соображениями с Фрэнком, он улыбнулся и попросил ее не забивать делами свою хорошенькую головку. Его поразило и поначалу даже позабавило, что Скарлетт вообще знает, что такое закладная. Но уже в первые дни после свадьбы веселость Фрэнка сменилась потрясением и растерянностью. Однажды он по неосторожности сказал Скарлетт, что «некоторые люди» (называть имена он старательно избегал) должны ему деньги, но не могут заплатить сейчас, а он, конечно, не хочет давить на старых друзей и представителей аристократии. Вскоре Фрэнк пожалел, что вообще упомянул об этом, потому что Скарлетт засыпала его расспросами. С милейшей детской непосредственностью она называла это простым любопытством, уверяла, что ей просто интересно, кто ему должен и сколько. Фрэнк как мог уклонялся от ответа. Он нервно покашливал, всплескивал руками и до одурения повторял, что ей не следует забивать такими вещами свою хорошенькую головку.

До него постепенно стало доходить, что эта «хорошенькая головка» отлично справляется с цифрами, – по правде говоря, намного лучше, чем он сам, – и Фрэнк забеспокоился. Он был просто поражен тем, с какой легкостью она складывает в уме длинные столбики цифр, в то время как ему на операции более чем с тремя цифрами требовались карандаш и бумага. Даже дроби не представляли для нее никакой трудности. Он полагал, что женщине не подобает разбираться в деловых вопросах и в математических дробях, а если уж ей повезло родиться с таким даром, она должна тщательно его скрывать. Теперь ему настолько не нравилось говорить с ней о делах, насколько он радовался этому до женитьбы. Тогда он думал, что подобные вещи выше ее понимания, и с удовольствием растолковывал ей азы торговли. Теперь же он ясно видел, что она даже слишком хорошо все понимает, и негодовал, как любой мужчина, столкнувшийся с двуличностью женской натуры. К этому примешивалось обычное мужское разочарование от того, что женщина, оказывается, тоже наделена мозгами.

Никто так и не узнал, как скоро Фрэнк раскрыл обман, с помощью которого Скарлетт женила его на себе. Возможно, он обо всем догадался в тот день, когда в Атланте появился Тони Фонтейн, явно свободный от сердечных привязанностей. Возможно, ему все напрямую разъяснила в письме из Джонсборо пораженная его внезапной женитьбой сестра. Как бы то ни было, он узнал об этом не от Сьюлин. Она не писала ему, а он, разумеется, не мог сам написать ей и объяснить случившееся. Да и что толку в объяснениях, когда он уже женат? Его терзала мысль о том, что Сьюлин так никогда и не узнает правды, а будет искренне полагать, что он обманул ее. Вероятно, все думали о нем именно так и не одобряли его поступка. Он оказался в неловком положении. И не было никакого выхода, не было возможности оправдаться: ведь настоящий мужчина не пойдет рассказывать о том, что потерял голову из-за женщины, а настоящий джентльмен не может признаться, что его супруга завлекла его к алтарю обманом.

Теперь Скарлетт его жена, а жена вправе рассчитывать на поддержку со стороны мужа. К тому же Фрэнк не мог заставить себя поверить, что она вышла за него по холодному расчету, не питая к нему никаких чувств. Его мужское самолюбие не вынесло бы самой мысли об этом. Куда приятнее было думать, что она полюбила его до безумия и пошла на хитрость, чтобы заполучить его. И все же Фрэнк пребывал в мучительном недоумении. Он знал, что его никак нельзя счесть завидным женихом для красивой и умной женщины почти вдвое моложе его, но, будучи джентльменом, оставил эти мысли при себе. Скарлетт – его жена, и он не может поставить ее в неловкое положение, задавая глупые вопросы, которые все равно уже ничего не исправят.

Нельзя сказать, чтобы Фрэнк хотел что-то изменить, поскольку брак обещал быть счастливым. Скарлетт была прелестнейшей из женщин, он находил ее совершенной во всем… вот если бы только она не была такой упрямой. В первые же дни супружеской жизни Фрэнк понял, что его жизнь может быть чрезвычайно приятной, если он не будет мешать Скарлетт поступать по своему разумению. Если же она не получит того, что хочет… Получив желаемое, она радовалась как ребенок, смеялась и отпускала глупые шуточки, садилась к нему на колени и щипала его за бороду, пока он не заверял ее, что помолодел на двадцать лет. Она бывала удивительно милой и заботливой, подогревала у огня его домашние туфли, когда он возвращался домой по вечерам, спрашивала, не промочил ли он ноги, беспокоилась о затянувшемся насморке, помнила, что он любит куриный желудок, а в кофе ему надо класть три ложечки сахара. Да, жизнь со Скарлетт была прекрасна и безмятежна… если только не гладить ее против шерстки.

Спустя две недели после свадьбы Фрэнк подхватил грипп, и доктор Мид прописал ему постельный режим. Еще в начале войны Фрэнк два месяца провалялся в госпитале с воспалением легких и с тех пор жил в ожидании нового приступа болезни, поэтому он был даже рад попотеть под тремя одеялами, попивая горячие отвары, которые каждый час исправно приносили Мамушка и тетушка Питти.

Болезнь затянулась, и с каждым днем Фрэнк стал все больше и больше беспокоиться о положении дел в лавке. Все дела были оставлены на приказчика, торговавшего за прилавком. Он приходил каждый вечер и докладывал о том, как прошел день, но Фрэнку этого было мало. Он так тревожился, что Скарлетт, только и ожидавшая удобного случая, подошла к нему и, положив прохладную ладонь ему на лоб, сказала:

– Дорогой мой, вы разобьете мне сердце, если будете так переживать. Пожалуй, я сама отправлюсь в город и посмотрю, что творится в лавке.

И она отправилась в город, заглушив очаровательной улыбкой слабые протесты Фрэнка. Все три недели своего нового брака Скарлетт просто сгорала от желания заглянуть в бухгалтерские книги и выяснить, как обстоят финансовые дела. Какое счастье, что Фрэнк оказался прикованным к постели!

Лавка находилась у Пяти Углов. Ее новая крыша сияла на фоне старых, закопченных кирпичных стен. Деревянные навесы протянулись над тротуаром, а к длинным железным перекладинам, соединявшим опоры, были привязаны покрытые рваными стегаными одеялами лошади и мулы, понурившиеся под холодным дождем. Изнутри лавка чем-то походила на магазин Балларда в Джонсборо, разве что у раскаленной докрасна, ревущей огнем печи не толпились бездельники, беспрерывно нарезающие, жующие и сплевывающие в песочницу плиточный табак. Помещение у Фрэнка было просторнее, чем у Балларда, но здесь было гораздо темнее. Деревянные навесы практически отрезали путь скудным зимним лучам, тоненькие струйки света проникали лишь через маленькие, засиженные мухами окошки где-то под потолком. Пол был усыпан грязными опилками, грязь и пыль бросались в глаза повсюду. Лишь в передней части магазина, где к темному потолку поднимались полки с яркими тканями, фарфором, кухонной утварью и галантереей, поддерживался относительный порядок. Но дальше, за перегородкой, царил настоящий хаос.

Здесь не было никакого настила, товары валялись беспорядочной грудой на плотно утрамбованной земле. В полумраке Скарлетт с трудом различала ящики и тюки с товаром, плуги, сбрую, седла, дешевые сосновые гробы. Подержанная мебель – от самой простенькой, клееной, до дорогой, красного и розового дерева, – высилась во тьме; богатая, но потертая старая парча, местами с прорвавшейся набивкой из конского волоса, нелепо поблескивала среди убогого окружения. Фарфоровые туалетные наборы из ночных горшков, тазов и кувшинов беспорядочно загромождали пол, а вдоль всех четырех стен тянулись вместительные сундуки, такие глубокие, что ей приходилось вплотную подносить к ним лампу, чтобы понять, где хранятся семена, а где – гвозди, болты и плотницкий инструмент.

«А я-то полагала, что такой суетливый и мелочный человек, как Фрэнк, – настоящая старая дева в штанах! – будет держать вещи в большем порядке, – подумала Скарлетт, вытирая носовым платком запачканные руки. – Настоящий свинарник! Как же можно довести лавку до такого состояния? Стоило только стряхнуть пыль со всего этого добра и выставить его на обозрение людям, дела пошли бы куда лучше».

А если товар в таком состоянии, то что же творится с бухгалтерией?

«Проверю-ка я сейчас его счета», – подумала она и, подхватив лампу, направилась в переднюю часть лавки. Приказчик Уилли, торгующий за прилавком, с большой неохотой подал ей засаленный гроссбух: несмотря на свою молодость, он явно разделял мнение Фрэнка о том, что женщинам нечего совать нос в торговые дела. Но Скарлетт быстро заткнула ему рот и отправила обедать. С его уходом она почувствовала себя увереннее: теперь он не будет с неодобрительным видом стоять у нее над душой. Подложив под себя ногу, она устроилась на стуле с треснувшим сиденьем у шипящей печки и раскрыла книгу на коленях. Было время обеда, улицы опустели. Посетители не заглядывали, вся лавка находилась в ее распоряжении.

Медленно переворачивая страницы, Скарлетт внимательно изучала строчки с именами и цифрами, выведенные мелким, но каллиграфически четким почерком Фрэнка. Ее опасения оправдались, и она хмурилась, находя все новые и новые подтверждения тому, что у ее мужа начисто отсутствует деловая жилка. За хорошо знакомыми ей фамилиями числилось долгов долларов на пятьсот, некоторые сроком в несколько месяцев. В списке должников оказались и Мерриуэзеры, и Элсинги, и другие известные ей жители города. Фрэнк так небрежно и походя отвечал на ее вопросы о том, сколько «некоторые люди» ему задолжали, что у нее создалось впечатление, будто речь и вправду идет о какой-то мелочи. Но это!

«Если нечем платить, зачем же они продолжают покупать? – с раздражением подумала Скарлетт. – И зачем он продолжает отпускать им, если заведомо знает, что им нечем платить? Многие могли бы заплатить, если бы только Фрэнк нажал на них. Вот Элсинги, к примеру, наверняка смогли бы, раз они купили для Фанни атласный свадебный наряд и закатили такую дорогую свадьбу. Просто у Фрэнка слишком мягкое сердце, и все этим пользуются. Ведь собери он хоть половину того, что ему задолжали, запросто смог бы купить лесопилку, и еще бы осталось денег на мой налог».

Затем она подумала: «Можно себе представить, как Фрэнк будет управлять лесопилкой. Боже милостивый! Если из лавки он устроил богоугодное заведение, как же он сможет заработать на лесопилке? Да уже через месяц шериф опишет ее и выставит на торги. Уж я бы точно наладила торговлю в лавке гораздо лучше его! И с лесопилкой я справилась бы лучше, хотя ничего не смыслю в этих досках!»

Это открытие потрясло ее: мысль о том, что женщина может вести дела не хуже или даже лучше, чем мужчина, для Скарлетт, которой с ранних лет внушали, что мужчины всеведущи, а женщину Бог обделил мозгами, была поистине революционной. Конечно, она давно уже открыла для себя, что на самом деле все обстоит не совсем так, но внушенная с детства иллюзия накрепко въелась в душу. Никогда раньше она не облекала свое поразительное открытие в слова. Скарлетт замерла с амбарной книгой на коленях, приоткрыв от удивления рот и вспоминая полуголодные месяцы в Таре, когда она выполняла мужскую работу – и выполняла ее хорошо. Ей всегда внушали, что сама по себе женщина не может справиться ни с чем, но ведь до появления Уилла она занималась плантацией совершенно одна, без всякой помощи со стороны. «Вот ей-богу, – пронеслась у нее в голове крамольная мысль, – женщины могли бы сами справиться с чем угодно без помощи мужчин, разве что детей заводить не смогли бы, но, видит бог, ни одна женщина в здравом уме не захотела бы иметь детей, если бы это зависело только от нее».

Осознав, что она ни в чем не уступает мужчинам, Скарлетт вдруг ощутила невероятный прилив гордости и неистовое, неодолимое желание доказать, что она может делать деньги, как любой мужчина. Ее собственные деньги, которые не придется ни выпрашивать, ни отчитываться за них перед кем-то из мужчин.

– Вот бы у меня было достаточно денег, чтобы самой купить эту лесопилку, – сказала она вслух и вздохнула. – Уж у меня бы работа кипела. И я ни одной щепочки не отдала бы в кредит.

Она снова вздохнула. Об этом не могло быть и речи, так как ей негде было раздобыть денег на покупку лесопилки. Просто Фрэнку придется собрать долги и купить лесопилку. Это верный способ делать деньги, а когда лесопилка будет куплена, Скарлетт уж непременно позаботится о том, чтобы Фрэнк вел дела правильно, не то что в лавке.

Вырвав из книги последнюю страницу, она принялась переписывать список тех должников, кто не возвращал деньги уже несколько месяцев кряду. Она поговорит с Фрэнком, как только вернется домой. Убедит его, что эти люди обязаны платить по счетам, даже если они старые друзья, даже если ему неловко требовать с них долги. Фрэнк, конечно, огорчится, ведь он такой стеснительный и так ценит признание друзей. Он такой чувствительный, что скорее потеряет все деньги, чем возьмется их вернуть, как подобает обычному деловому человеку.

Скорее всего, он скажет ей, что им нечем платить. Что ж, возможно, он и прав. Сама Скарлетт хорошо знала, что такое нищета. Но почти всем удалось сохранить какие-то драгоценности, серебро или какую-то недвижимость. Фрэнк мог бы взять это вместо денег.

Скарлетт заранее представляла себе, как будет стенать Фрэнк, когда она выскажет ему такое предложение. Как это – отнимать драгоценности и недвижимость у друзей! «Что ж, – пожала плечами Скарлетт, – пусть плачется сколько хочет. Я отвечу, что если ему нравится оставаться бедным во имя дружбы, то я с этим точно мириться не буду. Без железной хватки он ничего не добьется. Но он должен преуспеть! Он обязан зарабатывать деньги, даже если ради этого мне самой придется взять на себя бразды правления».

Она быстро и сосредоточенно писала, нахмурившись и прикусив язычок от усердия, как вдруг скрипнула дверь, и в лавку ворвался холодный ветер. Легкой походкой индейца в темное помещение вошел высокий мужчина. Подняв глаза, Скарлетт увидела перед собой Ретта Батлера.

Одетый во все новое, в щегольском плаще с пелериной на широких плечах, он выглядел необычайно импозантно. Он сорвал с себя шляпу и отвесил ей низкий поклон. Их взгляды встретились, Ретт галантно коснулся рукой безупречной гофрированной рубашки у сердца. На загорелом лице сверкнула белозубая улыбка, дерзкий взгляд смерил Скарлетт с головы до ног.

– Моя дорогая миссис Кеннеди! – воскликнул он, приближаясь. – Моя драгоценная миссис Кеннеди!

Тут он громко и весело расхохотался.

Поначалу Скарлетт так испугалась, словно посреди лавки возникло привидение, затем, поспешно вытащив из-под себя ногу, она напряженно распрямила спину и ответила ему холодным взглядом.

– Что вы здесь делаете?

– Я заглянул к мисс Питтипэт и узнал о вашей свадьбе. И вот я здесь, чтобы поздравить вас.

Вспомнив о пережитом из-за него унижении, Скарлетт залилась краской стыда.

– Удивляюсь, как вы посмели явиться мне на глаза! Откуда в вас столько наглости? – вскричала она.

– Напротив! Это я удивляюсь, откуда у вас берется наглость смотреть мне в глаза?

– Да вы самый…

– Может, прикажем протрубить перемирие?

Глядя на нее сверху вниз, он улыбнулся широкой, ослепительно яркой улыбкой, не без наглости, но без тени осуждения по отношению к себе или к ней. Неожиданно для себя Скарлетт тоже улыбнулась, но ее улыбка вышла кривой и скованной.

– Какая жалость, что вас не повесили!

– Боюсь, многие разделяют ваше мнение. Ну же, Скарлетт, успокойтесь. Вы как будто проглотили шомпол, вам это не к лицу. Ведь у вас было время прийти в себя после моей… э… маленькой проделки.

– Проделки? Ха! Я никогда от этого не оправлюсь!

– Да будет вам! Ваше негодование напускное, ведь вы полагаете, что именно так следует себя вести респектабельным дамам. Вы позволите мне сесть?

– Нет.

Он опустился на стул рядом с ней и усмехнулся.

– Что же вы – даже две недели не смогли подождать ради меня, – заметил Ретт с сокрушенным вздохом. – Вот оно, женское непостоянство! – Не получив ответа, он продолжил: – Давайте поговорим как друзья, как старые добрые и очень близкие друзья. Признайтесь, Скарлетт, не разумнее ли было дождаться моего возвращения из тюрьмы? Или же чары брачных уз со стариком Фрэнком Кеннеди привлекли вас больше, чем внебрачная связь со мной?

Как всегда, его издевки бесили ее, но всякий раз ему при этом удавалось рассмешить ее своим нахальством.

– Вы несете вздор.

– Не могли бы вы удовлетворить мое любопытство и ответить на один вопрос, давно уже мучающий меня? Неужели вы не испытывали ни капли женского отвращения, неужели у вас не ёкнуло сердце, когда не один раз, а дважды вы выходили замуж не просто без любви, но даже без влечения? Или, может быть, меня ввели в заблуждение рассказами о разборчивости южанок?

– Ретт!

– У меня есть свой ответ. Я всегда полагал, что женщины обладают твердостью и выносливостью, какие мужчинам даже не снились, хотя мне с детства внушали красивую легенду о том, что женщины – существа хрупкие, нежные и чувствительные. Тем не менее, согласно европейским правилам этикета, считается дурным тоном, если муж и жена любят друг друга. Это просто неприлично. Европейский подход всегда казался мне более здравым: брак по расчету и любовь с кем душе угодно. Весьма разумная система, вы не находите? А вы оказались еще ближе к устоям Старого Света, чем я думал.

Как ей хотелось сейчас крикнуть ему в лицо: «Не ради денег я вышла замуж!» Увы, тут ей деться было некуда, и, начни она строить из себя оскорбленную невинность, Ретт лишь обрушит на ее голову новые колкости.

– Вам просто нравится говорить мне гадости! – холодно обронила Скарлетт и, желая сменить тему, спросила: – Как вам удалось выбраться из тюрьмы?

– Ах, это! – легкомысленно отмахнулся он. – Никаких затруднений. Меня выпустили этим утром. Пришлось слегка надавить на одного моего приятеля в Вашингтоне. Он занимает довольно высокий пост в федеральном правительстве. Замечательный малый, один из настоящих патриотов Союза. В годы войны продавал мне мушкеты и юбки с кринолинами для Конфедерации. Когда до него дошли слухи о моем бедственном положении – разумеется, в правильном освещении, – он поспешил использовать свое влияние, и вот я на свободе. Влияние – это все, Скарлетт. Попомните мои слова, когда вас арестуют. Влияние – это сила, а вопрос вины и невиновности имеет всего лишь академический интерес.

– Я бы присягнула, что вы не были невиновны.

– О да, теперь, когда суд мне больше не грозит, я честно признаю, что виновен, как Каин. Я действительно убил черномазого. Он нагло вел себя с одной леди, и как же, по-вашему, должен был поступить настоящий южный джентльмен? И раз уж я решил исповедаться, признаюсь заодно, что пристрелил кавалериста-янки, после того как мы с ним не сошлись во мнениях в одном баре. За этот пустяк мне даже обвинения не предъявили, и я подозреваю, что какого-то беднягу повесили вместо меня.

Он так беспечно рассказывал о совершенных им убийствах, что у Скарлетт застыла кровь в жилах. Негодующие слова уже готовы были сорваться с ее губ, как вдруг она вспомнила янки, лежащего под сплетением мускатных лоз в Таре. Он отягощал ее совесть не больше, чем таракан, на которого она могла наступить. У нее нет никакого права осуждать Ретта, раз она виновна в таком же преступлении, что и он.

– И чтобы уж совсем облегчить душу, признаюсь вам под большим секретом (что означает: ни слова тетушке Питтипэт!), что деньги у меня действительно есть. Они надежно спрятаны в банке Ливерпуля.

– Деньги?

– Ну да, те самые деньги, что не давали покоя янки. Поверьте, Скарлетт, вовсе не из скаредности я не дал вам денег, в которых вы так нуждались. Переведи я хоть один вексель, они бы непременно отследили его, и до вас не дошло бы ни цента. Сохранить деньги я мог только при одном условии: ничего не предпринимая. Я знал, что деньги находятся в полной безопасности, потому что в самом худшем случае – если бы они нашли их и попытались отнять у меня – я назвал бы имя каждого патриота-янки из тех, кто продавал мне амуницию и станки во время войны. Поднялся бы страшный скандал, ведь кое-кто из них до сих пор занимает высокие посты в Вашингтоне. По сути дела, именно угроза облегчить душу и перечислить их имена помогла мне выбраться из тюрьмы. Я…

– Вы хотите сказать… что золото Конфедерации в самом деле находится у вас?

– Не все. Боже милостивый, конечно нет! Кроме меня есть еще не меньше пятидесяти бывших капитанов, прорывавших блокаду и заработавших на этом деле солидный куш. Все это надежно спрятано в Нассау, Англии, в Канаде. Это, конечно, не прибавит нам любви со стороны конфедератов, оказавшихся не такими ловкими. У меня накопилось что-то около полумиллиона. Только подумайте, Скарлетт, полмиллиона долларов! Если бы вы смогли обуздать свою пылкую натуру и не выскочили снова замуж!

Полмиллиона долларов. Ей стало дурно при мысли о таких деньжищах. Она не обратила никакого внимания на его язвительные насмешки. Трудно было поверить, что в этом озлобленном и разбитом бедностью мире существуют такие деньги. Такая уйма денег – и ими владеет человек, который относится к ним беспечно и совсем в них не нуждается. А ей нечего противопоставить этому враждебному миру, у нее есть только немолодой недужный муж и эта жалкая грязная лавчонка. Какая вопиющая несправедливость: этот негодяй и подлец Ретт Батлер имеет все, а она, несущая на своих плечах тяжкий крест, почти всего лишена. О, как она его ненавидела! Расселся тут в своем щегольском наряде и насмехается над ней! Что ж, она не намерена раздувать его самомнение, она не станет хвалить его за ловкость. Ею владело одно лишь злобное желание бросить ему в лицо такие слова, которые заставят его замолчать.

– Полагаю, вы считаете, что это честно – держать у себя деньги Конфедерации. Что ж, вы не правы. Это чистой воды грабеж, и вам это прекрасно известно. Я не смогла бы жить с таким пятном на совести.

– Надо же, до чего зелен нынче виноград! – воскликнул Ретт, прищуриваясь. – И кого же это я ограбил?

Скарлетт молчала, пытаясь сообразить, кого же, в самом деле, он ограбил. В конце концов, он сделал то же самое, что и Фрэнк, разве что Фрэнк присвоил себе всего лишь мелочь.

– Половина этих денег принадлежит мне по праву, – продолжал Ретт. – Я заработал их честно с помощью честных патриотов-янки, охотно продававших Союз за его же спиной и получавших стопроцентную прибыль за свой товар. Кое-что я получил от небольших вложений в хлопок еще в начале войны. Я скупил его по бросовым ценам, а когда британские фабрики буквально взвыли, требуя хлопка, продал по доллару за фунт. Еще часть заработана на перепродаже продовольствия. С какой же стати, скажите на милость, я должен делиться с янки плодами своих трудов? А вот все остальное действительно принадлежало когда-то Конфедерации. Речь идет о хлопке Конфедерации, который я сумел провезти через блокаду, а затем продал в Ливерпуле по заоблачным ценам. Хлопок мне давали под честное слово, чтобы я приобрел на вырученные деньги седельную кожу, оружие, станки. И я брал его, чтобы честно купить вышеозначенные товары. Мне было приказано оставить золото в английских банках под своим именем, чтобы у меня всегда был кредит. Помните, когда блокада сомкнулась, я уже не мог ни вывести, ни ввести хотя бы один корабль в порты Конфедерации, поэтому деньги остались в Англии. И что же мне, по-вашему, оставалось делать? Неужели я должен был, как полный идиот, забрать все это золото из английских банков и попытаться провезти в Уилмингтон? Чтобы его перехватили янки? Разве я виноват, что блокада сомкнулась? Разве я виноват, что Наше Дело провалилось? Деньги принадлежали Конфедерации. Теперь Конфедерации больше не существует, хотя многие здесь до сих пор в это не верят. Так кому прикажете отдать эти деньги? Правительству янки? Мне бы очень не хотелось, чтобы люди считали меня вором.

Он вынул из кармана кожаный портсигар, достал длинную сигару и с наслаждением понюхал ее, с притворным беспокойством наблюдая за Скарлетт, словно вся его жизнь зависела от того, что она сейчас скажет.

«Черт бы его побрал, – подумала она, – вечно он опережает меня на шаг. В его рассуждениях всегда что-то не так, но я никак не пойму – что именно».

– Вы могли бы раздать деньги нуждающимся, – с достоинством заметила она. – Конфедерации больше не существует, но есть множество голодающих конфедератов и их семей.

Ретт запрокинул голову и грубо расхохотался.

– Вы просто неотразимы и безумно смешны, когда подобным образом изрекаете лицемерную чушь! – воскликнул он с откровенным наслаждением. – Мой вам совет, Скарлетт, всегда говорите правду. Вы не умеете лгать. Ирландцы – самые никудышные лжецы. Ну же, будьте искренней. Вам всегда было наплевать на приказавшую долго жить Конфедерацию, и меньше всего на свете вас заботит судьба голодающих конфедератов. Да вы завизжали бы от негодования, посмей я хотя бы заикнуться о том, чтобы раздать все эти деньги… если бы только самый большой куш я не отдал вам.

– Не нужны мне ваши деньги, – начала она, стараясь говорить с холодным достоинством.

– Да что вы говорите? У вас ведь уже ручки чешутся от нетерпения! Покажи я вам четвертак, вы бы кинулись на него как львица.

– Если вы пришли сюда оскорблять меня и смеяться над моей бедностью, мне остается пожелать вам хорошего дня, – парировала Скарлетт, пытаясь убрать тяжелый гроссбух с колен, чтобы встать и придать больше веса своим словам.

В ту же секунду он вскочил, наклонился над ней и со смехом толкнул ее обратно на стул.

– Когда же вы научитесь не впадать в ярость, услышав правду? Вы без обиняков высказываете правду о других людях, так почему же вы не выносите правды о себе? Кстати, я и не думал вас оскорблять. Я считаю стяжательство весьма похвальным качеством.

Скарлетт смутно представляла себе, что такое стяжательство, но немного смягчилась, услыхав, что Ретт считает его похвальным качеством.

– У меня и в мыслях не было злорадствовать над вашей бедностью, я просто хотел пожелать вам долгой и счастливой семейной жизни. Между прочим, что думает сестричка Сью по поводу вашего грабительского налета?

– Чего-чего?

– Вы ведь похитили Фрэнка у нее из-под носа.

– Я не…

– Не будем придираться к словам. Так что же она сказала?

– Она ничего не сказала, – ответила Скарлетт.

В его глазах вспыхнули огоньки, уличавшие ее во лжи.

– Вот пример истинной самоотверженности! Теперь поговорим о вашей бедности. Я ведь имею право знать, особенно после вашего милого визита в тюрьму. У бедняги Фрэнка оказалось меньше денег, чем вы рассчитывали?

Поистине деваться было некуда от его наглости. Ей оставалось либо смириться с этим, либо выставить его вон. Но Скарлетт уже не хотелось, чтобы он уходил. Его слова жалили ее ядом, но это был яд правды. Он прекрасно знал, что она натворила и что ее на это толкнуло, но, судя по всему, это никак не сказалось на его отношении к ней. И хотя он задавал ей неприятные вопросы в лоб, казалось, его интерес полон сочувствия и дружелюбия. Только ему одному она могла сказать правду. И у нее стало бы легче на душе, потому что уже давно она ни с кем не делилась своими подлинными мыслями, никому не объясняла, что ею движет. Стоило ей искренне заговорить о том, что она думает, как все вокруг почему-то приходили в ужас. Разговор с Реттом можно было сравнить только с одним чувством – чувством облегчения, которое ощущаешь, когда засовываешь ноги в старые шлепанцы, протанцевав целый вечер в узких бальных туфельках.

– Неужели вам не удалось раздобыть денег на уплату налога? – Теперь его голос зазвучал совершенно по-иному. – Не говорите мне, что голодные волки все еще кружат у порога Тары.

Их взгляды встретились, и в его черных глазах Скарлетт заметила выражение, поначалу смутившее и озадачившее ее. Но потом она вдруг улыбнулась нежной и очаровательной улыбкой, которая в последнее время почти не появлялась у нее на лице. Несносный негодяй, временами он бывает так мил! Теперь она была уже твердо уверена, что он действительно пришел не поиздеваться над ней, а узнать, нашла ли она деньги, в которых так отчаянно нуждалась. Теперь она убедилась, что он поспешил к ней, как только его освободили, сделав при этом вид, будто никуда не спешит, чтобы одолжить ей денег, если они все еще ей нужны. Но стоит ей высказать это предположение вслух, как он тут же начнет все отрицать, изводить ее насмешками и оскорблениями. Никогда ей его не понять. Неужели он и впрямь неравнодушен к ней, только виду не показывает? А может, у него имеются другие причины? Скорее всего, так, подумала она, но кто знает? Порой он ведет себя так странно!

– Нет, – ответила она, – не кружат. Я… я раздобыла деньги.

– Ручаюсь, вам пришлось изрядно потрудиться. Вам удалось обуздать свой нрав, пока обручальное колечко не оказалось на вашем пальчике?

Скарлетт попыталась удержаться от улыбки, услыхав столь точную и меткую оценку своего поведения, но не удержалась, и ямочки заиграли на ее щеках. Ретт сел, с удобством вытянув ноги.

– Поведайте мне о вашей бедности. Я полагаю, этот негодяй Фрэнк ввел вас в заблуждение рассказами о своих блестящих надеждах? Его следует хорошенько поколотить за то, что он злоупотребил доверием беззащитной женщины. Ну же, Скарлетт, расскажите мне все. У вас не должно быть от меня никаких секретов. Ведь я уже знаю о вас самое дурное.

– Ох, Ретт, вы самый несносный… я даже не знаю! Нет, не то чтобы он меня одурачил. Но… – Неожиданно она почувствовала непреодолимое желание рассказать все. – О Ретт, если бы Фрэнк собрал деньги со всех своих должников, мне не пришлось ни о чем беспокоиться. Но, Ретт, у него пять десятков должников, а он и не думает хоть немного нажать на них. Он такой бесхарактерный! Говорит, что джентльмен не может так поступить с другим джентльменом. И вот что я вам скажу: пройдут месяцы, прежде чем мы вернем деньги, а может, и никогда не вернем.

– Ну и что? Разве вам придется голодать, пока он не соберет долги?

– Нет, но… честно говоря, мне бы не помешала небольшая сумма прямо сейчас.

У нее глаза загорелись при мысли о лесопилке. А вдруг…

– На что? Опять налоги?

– А вам-то что за дело?

– Что мне за дело? Да я по глазам вижу, что вы уже готовы попросить у меня взаймы. О, все эти маневры мне знакомы! И я дам вам эти деньги, моя дорогая миссис Кеннеди, даже без того очаровательного обеспечения, которое вы не так давно мне предлагали. Ну разве что вы будете очень настаивать.

– Вы самый отъявленный нахал…

– Ничего подобного. Мне просто хочется снять камень с вашей души. Я же знаю, как вы беспокоитесь на этот счет. Не слишком сильно, но все же беспокоитесь. И я готов одолжить вам денег. Но мне бы очень хотелось знать, на что вы собираетесь их потратить. Полагаю, у меня есть на это полное право. Если вы хотите накупить себе красивых нарядов или новый выезд – ради бога, я ссужу их вам с легким сердцем. Но если деньги предназначены на покупку новой брючной пары для Эшли Уилкса, боюсь, мне придется вам отказать.

Ее охватил такой неистовый, обжигающий гнев, что она захлебнулась и не сразу смогла заговорить:

– Эшли Уилкс никогда не брал у меня ни цента! Я бы не смогла заставить его взять у меня деньги, даже если бы он умирал с голоду! Вам в жизни не понять, какой он благородный, какой гордый! Где уж вам понять его, когда сам-то вы…

– Ну не будем переходить на личности. Я мог бы припомнить вам такое, что крыть будет нечем. Вы забываете, что я постоянно в курсе всех ваших дел благодаря мисс Питтипэт, а эта добрая душа готова выложить все, что ей известно, любому, кто готов слушать. Мне известно, что Эшли живет в Таре с момента своего возвращения из Рок-Айленда. Мне также известно, что вы смирились с постоянным присутствием его жены, хотя вам, конечно, это дается не просто.

– Эшли – это…

– Ах, да, – небрежно отмахнулся Ретт, – где уж мне, простому смертному, понять этого небожителя. Но не забывайте, моя милая, что я был свидетелем волнующей сцены, разыгравшейся между вами в Двенадцати Дубах, и что-то подсказывает мне, что с той поры Эшли не слишком изменился. Да и вы тоже. Если мне не изменяет память, в тот день он повел себя не слишком благородно. И мне почему-то кажется, что примерно так же он ведет себя и сейчас. Почему бы ему не забрать свое семейство и не съехать от вас? Почему бы ему не найти себе работу и не уехать из Тары? Конечно, это всего лишь мой каприз, но я не дам вам ни цента на содержание Эшли в Таре. У мужчин есть очень неприятное определение для таких вот типов, которые позволяют себе жить на содержании у женщин.

– Да как вы смеете говорить такое? Он работает в поле, как чернокожий! – Даже в гневе ее сердце сжалось от одного воспоминания об Эшли, обтесывающем колья ограды.

– Ценный работник, не правда ли? Прямо на вес золота! Воображаю, как ловко он убирает навоз и…

– Он…

– Да-да, я знаю. Допустим, он делает все, что может, только вряд ли от него есть какой-нибудь толк в хозяйстве. Из Уилкса никогда не выйдет фермера… и вообще ничего полезного не выйдет. Это исключительно декоративная порода. А теперь пригладьте ваши взъерошенные перышки и забудьте мои грубые замечания о гордом и благородном Эшли. Странно, что подобные иллюзии все еще держатся в такой трезвой и упрямой голове, как ваша. Итак, сколько денег вам нужно и на что вы их собираетесь потратить? – Не получив ответа, он повторил: – Зачем вам нужны эти деньги? И постарайтесь сказать мне правду. Поверьте, она ничем не хуже лжи. Даже лучше, потому что, если вы мне солжете, я непременно догадаюсь, а вы только представьте себе, как вам потом будет неловко. Запомните раз и навсегда, Скарлетт, я готов терпеть от вас все, что угодно, – вашу неприязнь ко мне, вздорный характер, вспышки злости – все, кроме лжи. Итак, для чего вам нужны деньги?

Скарлетт все еще была вне себя от ярости на него за выпад против Эшли, больше всего на свете ей хотелось с пренебрежением бросить отказ в его нагло ухмыляющееся лицо. Соблазн был так велик, что она уже готова была поддаться ему, но здравый рассудок охладил ее пыл. Проглотив плохо скрытую злость, она попыталась придать своему лицу выражение гордого достоинства. Ретт откинулся на стуле, вытянув ноги в сторону печи.

– Больше всего на свете, – заметил он, – мне нравится наблюдать вашу душевную борьбу, когда надо выбирать между моральными принципами и чем-нибудь практическим, к примеру, деньгами. Конечно, я прекрасно знаю, что практические соображения всегда побеждают, но продолжаю следить: вдруг лучшая сторона вашей натуры однажды возьмет верх? И если этот день когда-нибудь настанет, я соберу свои вещи и покину Атланту навсегда. На свете слишком много женщин, в которых добродетель побеждает… Ну что ж, вернемся к делу. Сколько и зачем?

– Я не знаю точной суммы, – угрюмо буркнула Скарлетт. – Я хочу купить лесопилку. Думаю, удастся получить ее задешево. Еще мне понадобятся два фургона и два мула. Причем мне нужны крепкие мулы. А еще лошадь с повозкой для моего личного пользования.

– Лесопилку?

– Да, и если вы дадите мне денег, то получите половину доходов.

– И на что мне эта лесопилка?

– Делать деньги! Мы сможем получить кучу денег! Или же я выплачу вам проценты с кредита. Что считается хорошим процентом?

– Пятьдесят процентов считается вполне приличным.

– Пятьдесят… да вы просто издеваетесь надо мной! Прекратите смеяться, черт бы вас побрал! Я серьезно.

– Вот поэтому я и смеюсь. Интересно, кто-нибудь, кроме меня, догадывается, что на самом деле творится в вашей головке, за этим обманчиво милым личиком?

– Кому какое дело? Послушайте, Ретт, неужели вам не кажется, что это выгодное дело? Фрэнк рассказал мне об одном человеке, он живет за городом, на Персиковой дороге, и у него есть лесопилка. Так вот, он собирается ее продать. Ему срочно требуются наличные, поэтому он продает почти даром. В округе сейчас не так уж много лесопилок, а посмотрите, сколько людей сейчас восстанавливают свои дома и строят новые! Словом, мы могли бы продавать строевой лес по самой выгодной цене. Бывший хозяин останется управлять лесопилкой за жалованье. Фрэнк мне все рассказал. Он бы и сам купил лесопилку, будь у него деньги. Думаю, он собирался ее купить на те деньги, что дал мне на уплату налогов.

– Бедняга Фрэнк! Что же он теперь скажет, когда узнает, что вы перекупили лесопилку прямо у него под носом? И как вы объясните ему, не загубив свою репутацию, почему я одолжил вам деньги?

Скарлетт об этом даже не подумала: мысленно она уже подсчитывала барыши, которые принесет ей лесопилка.

– Я ему ничего не скажу.

– Но он ведь догадается, что эти деньги не с куста вам достались.

– Ну… я скажу ему… да, я скажу ему, что продала свои серьги с бриллиантами. Я и вправду отдам их вам. Это будет моим об… как там вы это называете.

– Я не возьму ваших серег.

– Мне они не нужны. Они мне даже не нравятся. Да и не мои они, если уж на то пошло.

– А чьи же?

Ей тут же вспомнился неподвижный жаркий полдень, погруженная в глубокую тишину Тара и простертый в холле мертвец в синем мундире.

– Они достались мне… от человека, который уже умер. Так что теперь они мои. Берите их. Мне они не нужны. Я предпочла бы отдать их за деньги.

– Ради всего святого, Скарлетт, – вскричал он с досадой, – вы можете думать о чем-нибудь, кроме денег?

– Нет, – откровенно созналась она, устремив на него холодный и жестокий взгляд зеленых глаз. – Вы бы тоже думали только о деньгах, если бы вам довелось пройти через все то, что пережила я. Я поняла, что деньги важнее всего на свете, и, Бог мне свидетель, никогда в жизни я больше не буду обходиться без них.

Она вспомнила палящее солнце, мягкую красную землю, служившую подушкой для ее раскалывающейся от боли головы, запах негритянской хижины за руинами Двенадцати Дубов, вспомнила припев, упорно выбиваемый ее сердцем: «Я больше никогда не буду голодать. Я больше никогда не буду голодать».

– Когда-нибудь у меня будут свои деньги, куча денег, и я смогу есть все, что захочу. На моем столе никогда не будет ни мамалыги, ни сушеных бобов. У меня будет много разных нарядов, и все из чистого шелка…

– Все?

– Все, – отрезала она, даже не покраснев в ответ на его намек. – У меня будет столько денег, что янки никогда не смогут отобрать Тару. Я закажу для Тары новую крышу, построю новый амбар, в поле будут пахать сильные мулы, а хлопка будет столько, сколько вы никогда не видели. А Уэйд никогда не узнает, что значит испытывать нужду. Никогда! У него будет все. И вся моя семья больше никогда не будет голодать. Я этого добьюсь. Вам этого не понять, эгоистичная скотина. Вы представить себе не можете, каково это – когда «саквояжники» пытаются выжить вас из родного дома. Вам не приходилось мерзнуть, ходить в отрепьях и гнуть спину, чтобы не умереть с голоду!

– Я провел восемь месяцев на войне в рядах конфедератов, – тихо напомнил он. – Вот уж где был настоящий голод.