След кроманьонца Щепетов Сергей
Ее мужчина наконец изволил остановиться. Он свалил свою ношу на камни и мрачно посмотрел на Эллану:
— Разгружайся: нам далеко идти!
— И не подумаю! Это вам, мужикам, на все наплевать! А еда? А одежда? Белье всякое? У меня там, между прочим, прокладки! Мяконькие такие…
— О боги Священной горы! На которую, кстати мы сейчас и лезем. Ты что… м-м-м… глупая, да?
— Ни фига подобного! У папы куча знакомых профессоров, и все они говорят, что я избалованная, стервозная, чувственная, агрессивная, сексуальная, но умная. Правда, они всегда добавляют слово «относительно». Ты не знаешь, почему?
— Догадываюсь. Я уже два часа рассказываю тебе про параллельные миры, про иные реальности!
— Ну и что? Я не могу идти и думать одновременно!
— Тьфу, блин горелый! Ты умудрилась сделать так, что я просто не мог не взять тебя с собой. Ладно, проехали! Но объясни мне, зачем мы тащим столько жратвы и эти железки?
— Еда нужна, чтобы кормить тебя!
— Привет! Ничего себе: я, значит, все это волоку, чтобы…
— А что такого? Мааниту говорит, что, когда мужчина удовлетворен желудочно и сексуально, он становится почти человеком, и с ним можно иметь дело!
— Мд-а-а…
— А это — не железки! Это лучшие мечи из папиной коллекции! Такими может гордиться…
— Стоп! Тормози! Пускай ими гордится кто-нибудь другой, ладно? Тебя же учили драться без оружия!
— Конечно, учили: аристократ должен уметь все, что умеют простолюдины, только лучше! Ты же сам говорил, что в этих ваших реальностях путешествовать смертельно опасно.
— О боги! Вот у меня в мире Николая тоже был знакомый профессор — специалист по холодному оружию. Я ему чем-то понравился, и он некоторое время со мной занимался. Но однажды он напился и выгнал меня — сказал, что я и сам по себе слишком страшное оружие.
— Подумаешь! Меня саму сколько раз выгоняли!
— Неужели непонятно: вероятность оказаться в ситуации, когда без меча не обойтись, просто ничтожна! В крайнем случае, от противника можно убежать — мой кодекс чести это позволяет. А таскать…
— Хорошо, я буду носить их сама. И твой тоже! И вообще: по-моему, тебе пора подкрепиться.
— С чего ты взяла?!
— Так видно же! Ты, когда долго не ешь и не трахаешься, становишься злым и говоришь глупости. Доставай коричневый сверток, там буженина с чесноком — пальчики оближешь!
И Женька покорно начал развязывать мешок.
— Давай одеваться — нам надо идти дальше!
Спешить, на самом деле, им было некуда, но Женька заподозрил, что просто больше не сможет: он, конечно, считает себя (в глубине души) половым гигантом, но не до такой же степени!
— Где это ты такому научилась? Или у вас всех девушек так… гм… тренируют? Наша «Кама Сутра» просто отдыхает!
— Какая еще Кама? Почему не знаю? Новый стиль, да? Мы такого не проходили! Покажешь?
— М-м-м… Давай чуть позже, ладно?
После всего только что пережитого он просто не мог не проявить благородства и весь груз навьючил на себя. И вскоре пожалел об этом: оставшись налегке, его спутница принялась болтать. Замелькали бесчисленные имена друзей и подружек, пересказы девичьих интрижек сменялись незатейливыми описаниями драк с ее участием:
— …от Карнелки, а на улице темно уже, и фонари все разбиты! Представляешь? И тут на нас эти, тулганские, — человек десять, не меньше! А у нас Нинал обкуренный, Топик пьяный, как всегда, а у Талки месячные вот-вот начнутся — она еле шевелится, представляешь? Ну они наезжают: почему на нашей улице? А мы им: «Пошли вон, шакалы!» И началось! Один, такой здоровенный, на меня… А я только: о-ба! Он глядит, а рука-то сломана! А второму по яйцам — р-раз! И по шее — два! Чтобы, значит, мало не показалось. А потом…
Не слушать было нельзя: она не отставала и «ненавязчиво» требовала внимания. Женька терпел долго — километра два, не меньше. Потом он решил, что, как говорится, «если насилие все равно неизбежно, то нужно…».
— Послушай, Элл! Откуда у твоего папаши этот кулончик — черный полосатый камушек?
— Ниоткуда — он всегда у него был. Это какое-то семейное старье, и цепочка, по-моему, не золотая — иначе сто раз порвалась бы! Не знаю, зачем он его таскает. Ты не думай, у меня полно настоящих украшений, а это я только для Танца Пастушки надела — специально, чтобы все видели, какая я скромная. Говорят, здорово получилось, жалко, что ты не видел! Ма сказала, что одного старичка еле откачали, так разволновался, бедный. А Нойл зарезаться хотел и скрипку сломал, а Туана…
— Неужели не ясно, что эти имена мне ничего не говорят? Из людей твоего круга мне знаком только Патиш.
— О, конечно! Папу все знают! И все боятся! А почему он так тебя рассматривал там — в спальне? Спутал с кем-то, да?
— Он спутал меня с Зик-ка.
— Но… Ты же говорил, что это твое первое имя?
— Это имя того, кем я был раньше, — мальчишки из племени Речных людей. Мы с Вар-ка тогда ушли из родного мира, встретили Николая, а потом совершенно случайно забрели в вашу реальность. И, честно говоря, еле отсюда выбрались.
— Потому что встретили здесь папу, да?
— Как ты догадалась? С тех пор у него шрам на руке.
— Во-о-от оно что! А ведь я тебя давно знаю, Зик-ка!
Они шли и шли вверх, забирая чуть влево. Женька полагал, что рано или поздно они должны наткнуться на веревку. Так в конце концов и случилось.
Веревка явно та самая, а вот место… Нет, не проходил он здесь, когда спускался! Были, конечно, два небольших снежника, но такого точно не было! Этот, шириной пять-шесть метров, расположен в узкой промоине с крутыми бортами. Вниз он просматривается метров на сто до ближайшего изгиба русла, а вверху, метрах в пятидесяти, теряется в знакомом белесом мареве. Веревка лежит прямо на снегу.
Женька потыкал снег сапогом: верхний зернистый слой был рыхлым и хорошо проминался.
— Значит, так: я иду первым, а ты за мной. За меня не держись, держись за веревку. Стопу ставь поперек склона, обязательно поперек! Старайся попадать в мои следы. Если сорвешься и пойдешь вниз, не паникуй: переворачивайся на спину и тормози пятками. А потом потихоньку перебирайся к краю, к камням. Ты когда-нибудь каталась на лыжах? Ну разумеется!
Подниматься оказалось даже легче, чем он предполагал. Только вот веревка все никак не хотела уходить со снежника. Ну как, как она тут оказалась?!
Зверь склонил узкую длинную морду и еще раз принюхался — запах был незнакомый и вкусный. Предмет, тонкий и длинный, явно был не живым, но шевелился, подергивался и не убегал! Зверь всегда жил в этом белесом мареве и прекрасно видел сквозь него. Он видел, что почти вся стая выстроилась вверх по склону и что-то вынюхивает. Он мог переварить все, кроме камней, и решился — если остальные начнут есть раньше, ему достанется мало.
Они летели долго и быстро. В первые же секунды Женька расстался с мешком и мечами, хотя, признаться, бросать столь изысканные харчи было жалко. Пару раз он выкатывался на край и цеплялся за камни, но, увидев, что Эллана продолжает свой слалом, отпускал опору.
Самое удивительное, что все закончилось благополучно: внизу спуск стал более пологим, а снег на нем совсем рыхлым. Правда, из него здесь и там торчала камни.
Снег набился ей, кажется, во все мыслимые и немыслимые места. Эллана долго ругалась, плевалась, выковыривая льдинки из обуви и одежды.
— Ну что, пойдем искать рюкзак с твоими дамскими принадлежностями? — усмехнулся Женька и посмотрел наверх: там, конечно, не было уже ни тумана, ни скал.
— Так и знала, что потеряешь, — тоном сварливой жены ответила спутница и продемонстрировала сверток. — Больше у меня в карман не влезло!
Рыжий Волк не трогал уздечку, вообще не шевелил руками, положив их на бедра ладонями вниз. Он почти застыл в седле, только чуть-чуть подправлял лошадь босыми пятками. Прямая спина, голова гордо поднята, глаза полуприкрыты — именно так всегда держался отец. Теперь его спину щекочут вплетенные в волосы знаки власти, теперь его грудь украшает рисунок Рыжей Волчицы. Уже два года, два долгих года он принимает решения, он отвечает за все на земле предков.
Шея затекла, но вождь не стал поворачивать голову — он и так все видит и слышит. Они едут по единственной улице-дороге поселка — места, где живут Одетые Люди. Уже стихают воинственные крики, все реже слышен визг женщин, не свистят больше стрелы. Между домами мелькают раскрашенные тела: воины Рыжей Волчицы ищут врагов, но уже не осталось живых. Среди Одетых Людей — детей Единого Бога — было много сильных мужчин. Но он придумал, как лишить их Смертельного Грома, а без него они беспомощны, как дети.
Пронзительный визг раздался совсем близко, лошадь дернулась, но вождь удержал ее. Он не повернул головы, только чуть улыбнулся уголками губ: «Это Зимний Ветер и Толстый Барсук тащат женщину, а она вырывается, путается в своей длинной одежде и орет так, будто ее режут. Конечно, Барсук уже взрослый, и ему нужна своя женщина, а женщина Зимнего Ветра стара и некрасива — они еще будут драться из-за этой. А вон что-то тащит Черный Лось. Я приказал ничего не брать в домах Одетых Людей, кроме оружия и женщин, если кто-то захочет возиться — они часто бывают красивы, но их трудно приручать. Черный Лось хочет иметь много одеял в своем жилище? Он пожалеет об этом!»
Слева раздался боевой клич и сразу — рев, от которого, казалось, дрогнул воздух. Дверь бревенчатого домика распахнулась, и на улицу вывалился огромный человек, вся голова которого заросла густыми черными волосами. Три воина Рыжей Волчицы сидели на нем, как белки на дереве.
— Ва-а-а!!! — взревел черный человек, стряхнул с себя воинов и ухватил небольшое бревно, что стояло у двери.
— Хек! — и Весенний Лед больше никогда не возьмет в руки копье.
— Хек! — и Желтый Дым ступил на тропу Мертвых.
— Ва-а-а!!! — человек бросил бревно и побежал по улице, размахивая руками. — Ва-а-а!!!
Что-то коротко свистнуло у самого уха. Черный человек замолк, остановился и упал лицом вниз, широко раскинув руки.
Вождь не обернулся, не замедлил шага лошади:
— Зачем ты сделал это? Он был воином.
Осенняя Туча, двигавшийся на полкорпуса сзади, обхватил лошадь за шею, свесился и выдернул топор из затылка убитого:
— Без Смертельного Грома у них нет воинов. Он убегал, и я подумал… Что там такое, Рыжий Волк?
Вождь хорошо знал это место. Здесь кончалась дорога и стоял маленький домик Доброго Человека, а напротив — длинный низкий дом с большими дверями, куда Одетые Люди осенью складывали хлебные зерна и сухую траву. Возле стены этого дома полукругом толпились воины. Они кричали, подпрыгивали на месте, старались протолкаться вперед.
Лошадь без страха перешагивала через трупы Одетых, и вождь подъехал совсем близко. Осенняя Туча опять подал голос:
— Ух ты! У них нашелся воин, ух! И я, я тоже хочу!
— Нет, он не их. Смотри!
Три мертвых воина Рыжей Волчицы уже лежали в пыли. На пространстве между стеной и зрителями Утренний Луч исполнял Танец Смерти. Он перебрасывал нож из руки в руку, делал выпады — обманные, режущие, колющие. Его противник казался худосочным подростком. На нем были широкие короткие штаны из облезлой шкуры (Одетые Люди не носят таких!), а кожа на теле бледна, как у вчерашнего трупа, — и никаких знаков! Даже волосы на голове отрезаны и торчат, как у ребенка. За спиной Бледного Воина к стене прижимается то ли девочка, то ли совсем молодая маленькая женщина. Она явно из Одетых, но на ней штаны, а не платье, и черноволосая голова не покрыта.
Бледный тоже танцевал, но как-то вяло, в нем не было Веселья Смерти. Вождю это напомнило картинки из жизни Одетых (в молодости он любил наблюдать за ними): вот так, без ярости и радости изо дня в день они делают свою работу, потому что она никогда не кончается.
«Разве так должен сражаться настоящий мужчина? — размышлял Волк. — Впрочем, наверное, Бледный просто бережет силы, ведь у него еще много, очень много противников. Но зачем он топчется возле этой женщины? Если она — его, то ее не тронут, пока он жив. Неужели не понимает, что его уже оценили, его удостоили Веселой или Прекрасной Смерти, которая достается настоящим воинам?»
Бледный Воин крутнулся, уходя от удара, еле заметно дернул рукой… Утренний Луч остановился, выронил нож и… рухнул на землю! Его тут же ухватили за ноги и потащили в сторону, освобождая место. Крик, толкотня — все решают, кто пойдет следующим. Еще немного, и они передерутся за право отведать ножа Бледного. А тот стоит, расставив ноги, и руки опустил. Кажется, он еще не устал — бледная кожа суха и не блестит от пота.
Орлиный Клюв доказал свое право быть следующим. Вот он! Теперь Бледному придется попрыгать, прежде чем ступить на Тропу Мертвых: топор Орлиного Клюва неуловим и невидим, как крыло мухи в полете!
Начали. Да, Бледный запрыгал! О, боевой топор — это длинная рука, он достанет везде! Вот это — да, вот это — уже похоже на настоящий Танец Смерти! Бледному мало места, ему некуда деваться от длинной руки Орлиного Клюва, он мечется, он… атакует!!!
И замер занесенный топор, замер и… выпал из могучей руки. Орлиный Клюв приложил к груди левую руку, посмотрел, как стекает кровь с пальцев, и воздел се вверх:
— Уа-ау-у-у-у!
Вот так умирают настоящие воины — дети Рыжей Волчицы!
А Бледный вытер лезвие о штанину и стал протирать рукоятку — не спеша, аккуратно…
«Он хочет, чтобы она не скользила в ладони! — догадался вождь. — Это — боец! И Тропа Смерти змеится вдаль за его спиной! О-о-о!!!»
Волк настолько увлекся, что еле успел остановить себя — он почти начал слезать с лошади: «Нельзя! Больше мне нельзя! Я давно уже не воин — Белое Копье, у меня теперь другое имя. Ну кто следующий?»
— У-у-у-а-а!!! У-у-у-у!!!
Взметая пыль огромными ногами, прыгая через трупы Одетых, к ним неслось чудовище! Вот оно остановилось перед толпой, ударило себя в грудь, покрытую красно-черным узором, и гул, подобный голосу Большого Тамтама, взлетел над площадью:
— А я-а-а? Без меня!!! Вы что-о-о?!!
Рыжий Волк позволил себе улыбнуться: «О, Каменный Молот! Тебе нет равных ни под Луной, ни под Солнцем! Ты, как всегда, увлекся и чуть не пропустил самое интересное! Но зато много, наверное, Одетых женщин отправил на Тропу Смерти твой член! Ты все ищешь ту, которая будет рада твоему Большому Оружию, а они кричат и умирают. О, Каменный Молот!»
С ним не спорили, ему не препятствовали, перед ним расступилась толпа, ведь он — Каменный Молот! Его мать была маленькой прирученной женщиной из Одетых, а всем известно, что они умеют рожать больших мужчин!
Молот метался в пустом пространстве:
— Что-о? Где? Где он? А? Это? Э-э-э-то?! — он наклонился, рассматривая противника, его грудь и живот собрались в толстые складки, неузнаваемо исказив рисунок. — Шутка, да? Шутка? Убью! Я не кончил, а вы-ы-ы… Всех убью-ю! Кто? Кто звал?! Убью прямо ща-а-а!
Сидя на лошади, Волк мог не склонять голову, чтоб говорить с этим воином — их головы были почти на одном уровне. «Ох, как тяжело быть вождем!» — пожалел он себя и больно прикусил губу, сдерживая улыбку. Медленно и величественно поднял правую руку:
— Сражайся, Каменный Молот!
— Нет, ну ты… эта… Я чо… я готов, а с кем надо-то?
Рыжий Волк не удостоил его ответом. Вместо него закричали воины. Они пихали Молота в жирные бока, дергали за набедренную повязку, тыкали пальцами в сторону Бледного, в тела мертвых воинов, делали жесты, как бы растирая кулаком правой руки что-то в ладони левой.
— Ну вы чо?! Правда? Он, да? И Клюва тоже?! А баба — его? Маленькая… Кричать будет! Гы-ы-ы! Люблю, когда кричат! Я ее потом того, да? Можно? Ну тогда ща…
А Бледный стоит, голову повесил, руки опустил. Что-то быстро-быстро стала говорить его маленькая женщина. Не поднимая головы, Бледный величественно-небрежным жестом остановил ее — настоящий воин! И вдруг…
Чужак убрал нож куда-то в штаны, медленно поднял руку и показал на огромную тушу Молота. По ушам резанул его резкий, пронзительный голос (он говорил на языке Одетых):
— Вождь, его жизнь — моя? Ты слышишь: моя?
От неожиданности Рыжий Волк чуть не вздрогнул, по удержался, застыл неподвижно. Потом медленно, еле заметно, двинул головой вниз.
— Моя-я-а!!! — взвизгнул Бледный, и начался поединок.
Неправда, что большие, сильные люди медлительны и неповоротливы, неправда! Каменный Молот текуч и подвижен, как вода горного ручья, а руки его — как лапы лесной кошки.
Удар, еще удар, короткое хватательное движение, и еще… Бледный танцует, ускользает. Ага, Молот понял! Он больше не притворяется гнилым дубом, он сражается!
Им уже мало места, зрители подались назад, уже вся площадка между домами стала ареной. Бойцы и зрители топчут тела мертвых, спотыкаются о них, их никто не замечает.
Так олень-рогач отмахивается от голодного овода, так старый бизон дерется с матерым волком-одиночкой. Орут, визжат в экстазе зрители — уже не понять, чьей смерти хотят они больше! Вьется, порхает Бледный Воин, сыплет и сыплет смертельные удары-укусы — руками, ногами, головой… О-о-о!!!
Неколебим, неприступен, как горный кряж, могучий Молот! Что ему укусы слепня? Его ноги почти не касаются земли, движения рук его не уловит и глаз, он не знает усталости, о-о-о, Каменный Молот!!!
Вот он попал, схватил! Сомкнулись мощные пальцы на тонком плече Бледного! Облапил, прижал его к могучей груди Каменный Молот! Сейчас, сейчас хрустнут тонкие ребра… Но извивается, выскальзывает Бледный из жирных и мокрых складок, выползает, выдавливается, как вьюн из пальцев мальчишки!.. Ну же! Ну!!. Вылез! И снова бьет! О-о-о, какой бой!!!
Заливает глаза, капает в пыль пот и с бойцов, и со зрителей, уже охрипли глотки: «Ну же, ну! Убей!!!»
И дрогнул Каменный Молот. Опустились могучие руки. Качнулся и встал на колено несокрушимый боец. Прыгнул, как кошка, Бледный Воин на необъятную спину врага, вцепился в волосы, тянет назад огромную голову, обнажает горло… Рвет воздух визг победителя:
— Мо-о-ой!
И течет кровь из глубокой царапины, пачкает разрисованную грудь, мешается с потом и капает в пыль.
Тронул лошадь Рыжий Волк, двинулся вперед, остановился. Не глядя, выдернул из волос тонкое перо с желтыми полосами, нагнулся, протянул победителю. Взял перо Бледный Воин, держит, смотрит… Повернулся, встал на колено, протянул перо Каменному Молоту. Тяжело дышит Каменный Молот, течет кровь по могучей груди. Поднял руку, взял толстыми пальцами тонкое перышко, ткнул кончик в свою кровь и… воткнул перо в волосы Бледного!
— Уа-а-у-у-у!!! — взвыла толпа, вырос лес топоров и копий. — Уа-а-у-у-у!!!
— Зачем ты убил людей, Копье?
— Я больше не Белое Копье. Я — Рыжий Волк!
— Да, знаю, знаю… Но зачем?!
— Я убил их для того, чтобы их не было.
— Господи Всемогущий! Мы же дружили с твоим отцом, я учил тебя… Убей и меня тоже!
— Нет. Ты пришел сюда один. Ты разговаривал с нами, учил нас. Пусть будет опять так.
— Так уже не будет!!! Вы вырезали весь поселок!
— Конечно, весь. И сейчас подожжем дома. Не волнуйся: скоро должен пойти дождь, и большого пожара не будет.
— Боже, Боже, за что мне?!. — старик раскачивался, как от сильной зубной боли. — А это кто? Твой шпион? Я принял его…
— Нет. Я увидел его здесь впервые. Он — великий воин, он — брат Каменного Молота.
— Послушай, Волк, ты, как и я, носишь на груди знак…
— Нет! Уже давно не ношу. Можешь забрать его обратно!
Вождь выложил на стол засаленный кожаный мешочек, казавшийся пустым. Старик не притронулся к нему:
— Это не важно… Ты знаешь заповедь любви и добра. Как ты мог? Такой грех…
— Но никто не обрушил на меня ни гром, ни молнию. И потом: ты много раз повторял, что нужно слушать голос Бога в своем сердце. Голос в моем сердце говорит, что я поступил правильно.
— Ты слушал голос дьявола!!! Эти люди… Они не знали ничего, кроме молитв и работы, работы и молитв! Они пришли сюда, ко мне… моя паства… Они приняли свет истины. Мы были как одна семья: вместе трудились, вместе пели хвалу Всевышнему! Чем, чем они провинились? Они собрались здесь, в лесной глуши, чтобы говорить с Ним, чтобы остаться чистыми перед лицом Его…
— Не плачь, Добрый Человек, не плачь! Это — недостойно мужчины. Хочешь, я расскажу тебе, почему не стреляли твои люди, почему молчал Смертельный Гром?
— Они не осмелились… Они не решились… даже перед лицом смерти поднять руку на ближнего.
— Ну не совсем так. Позапрошлой весной один из твоих людей увидел в ожерелье Колючего Окуня кусочек желтого металла. Он был совсем не красивый, но Одетый Человек захотел его. А Окунь не отдавал, он боялся, что амулет потеряет силу. И знаешь, что сделал человек из твоей семьи?
— Неужели убил его?! Я не знал…
— Нет, он не убил Колючего Окуня. Он предложил обмен, от которого воин не мог отказаться. Он дал ему за желтый металл… Смертельный Гром! Да-да — ружье и патроны! Только патронов совсем мало.
Вождь бросил на стол тяжелый бесформенный комочек. Старик потянулся к нему, но, поняв, что это такое, брезгливо отдернул руку:
— Ты хочешь сказать…
— Мы долго смеялись над этим случаем. Потом забыли. Я вспомнил о нем, когда принял решение и стал думать, как его выполнить.
— Ты…
— Не торопись, Добрый Человек! У нас почти нет такого металла. Но его много у детей Черного Буйвола. Ты ведь знаешь о них? Одна из дочерей моего отца перешла в жилище их вождя. А Буйволы берут металл у Бурых Оленей, что живут возле гор. Я говорил с Черным Буйволом, он согласился дать мне его в обмен на…
— Ты скупил на золото все ружья в поселке?!
— Я не очень хорошо понимаю слово «скупил». Наверное, это твои люди скупали ружья друг у друга. И приносили нам. Мы менялись. Мои люди приходили ночью к Говорящему Броду. Я не обманул Черного Буйвола: он получил весь Смертельный Гром. Дети Рыжей Волчицы могут воевать без него — у нас сильные воины.
— Золото… слеза дьявола… Он проник и сюда… Чистые души… Но как?! Как такое могло прийти тебе в голову?! Неужели сам сатана…
— Послушай, Добрый Человек, когда ты говоришь так, я перестаю тебя понимать. Сколько же богов у тебя? Один или два? Добрый и злой, хороший и плохой? Ты служишь хорошему богу, а я — плохому?
— Один!!! Бог — один!
— Да, я тоже так думаю. Он не плохой и не хороший, он — непостижимый. Ты сам так сказал когда-то. Не говори больше о втором боге, я не понимаю этого.
— Но зачем?! Чем мы вам помешали? Это были такие же люди, как и вы!
— Ну сами они так не считали. Рыжим Волкам всегда не хватает женщин. У Одетых Людей их почему-то слишком много, но они ни разу не отдали нам ни одной женщины. Даже за желтый металл! Три зимы назад Длинная Стрела договорился с одним из Одетых. Он обещал привести девочку, у которой нет родителей, но не смог выполнить обещания — девочка убила себя сама. Длинная Стрела очень удивился.
— Я… я… не знаю… Я говорил им… грех гордыни… но…
— Ты хочешь знать, почему умерли твои люди? Когда я был ребенком, когда играл вот тут, под твоими окнами, я все ждал, что ты наконец прогонишь этих людей. Велишь им сломать свои дома и уйти. Но ты почему-то все не делал этого. Наоборот, Одетых Людей становилось все больше. Мы не раз сами просили их уйти или начать жить по-человечески, но они только смеялись над нами.
— Что ты несешь?! Это — безумие!
— Почему безумие? Я думаю, что когда разные люди независимо друг от друга говорят одно и то же — они говорят правду! Наш старый шаман, и наш молодой шаман, и старейшины Черных Буйволов говорят, что этот мир создали духи света и тьмы, огня и воды, земли и неба. Ты говоришь, что мир создал один Бог. Пусть — так. Но все согласны, что лес, реку, траву и животных сделали не Одетые Люди, не Рыжие Волки и не Черные Буйволы. Разве это — не так?
— Я не понимаю, к чему ты… Столько ни в чем не повинных.
— Это — твой дом. Ты построил его для себя. Я могу сломать его, потому что сильнее тебя. Чтобы сложить эти стены, ты убил много деревьев, потому что сильнее их. Но ведь их создал не ты, а тот, кто гораздо сильнее и тебя, и меня. Как ты думаешь, почему ни Рыжие Волки, ни Черные Буйволы почти никогда не рубят деревьев? У нас ведь достаточно топоров!
— К чему ты клонишь? Мы все в Его воле, но лучше бы ты оставался обычным дикарем!
— Слово «дикарь» я тоже плохо понимаю. Может быть, мы потом поговорим с тобой об этом. Так ты считаешь, что можно портить, ломать то, что создано даже не людьми, а богами?! Или Богом? Ты говорил, что нельзя убивать людей, потому что они Божьи созданья. А резать землю большими ножами? А заставлять хлебную траву расти там, где она не росла раньше? А есть мясо животных, не добытых на охоте, а выращенных в неволе?
— Люди должны работать! Добывать хлеб насущный!
— Это Бог сказал, что должны? Неужели Он разрешил людям ради еды портить то, что Он создал? Скорее всего это придумали Одетые, чтобы оправдать себя. Еда сама бегает, растет, размножается — возьми и ешь, если ты ловок и силен, накорми своих детей и женщин. Разве нужно для этого ломать дом того, кто гораздо сильнее, могущественнее тебя?! Одетым Людям пока еще не пришло в голову пытаться растопить весь снег зимой, или поймать ветер, или остановить Солнце, чтобы оно не уходило на ночь. Зато они пытаются сделать так, чтобы на месте леса росла хлебная трава — разве это не безумие?!
И боги гневаются! Может быть, пока не очень сильно. Ты ведь знаешь, что животных стало гораздо меньше. В наших людей вселяются злые духи, и они умирают молодыми. Раньше такие духи не посещали нас: шаман бессилен перед ними. Согласись: нельзя наступать на ногу более сильному! Впрочем, ты говоришь, что и слабому тоже нельзя.
Старик молчал, обдумывая ответ, и Женька решил, что подходящий момент настал:
— Могу я увидеть, что там внутри?
Вождь пожал плечами:
— В этом нет тайны, Бледный Воин.
И Женька потянулся к мешочку, лежащему на столе.
Там, куда они пять дней назад съехали по снежнику, ничего не было: ни снежника, ни самого распадка, а туман висел совсем низко. До его границы они добрались почти без проблем, но потом начались неприятности: чем дальше, тем труднее становилось продвигаться вперед — кругом или скалы, или такие осыпи, что на них и ступить-то страшно.
— Что-то мне все это перестает нравиться! — сообщил Женька своей спутнице.
— Надо же! — притворно удивилась Эллана. — А я-то думала, что ты просто обожаешь лазить по всяким камням!
— Камни камням рознь. Здесь, похоже, «непропуск».
— В каком смысле? У тебя запор, что ли? Не переживай: я знаю верное средство!
— При чем тут это?! Тьфу!
— Вот: опять ругаешься! Голодный, значит!
— Да не ругаюсь я. Просто, понимаешь… Как же тебе объяснить?
— Как, как — словами!
— Хорошо: мне кажется, что если мы будем куда-то карабкаться в муках и с риском для жизни, то можем оказаться в НЕпараллельной реальности. Или в не очень параллельной.
— И сразу все понятно: тут — пар, там — непар. А что это такое?
— Ну, скажем, попадем в мир, где нет атмосферы.
— А тебе без нее, значит, никак? Тебе меня, значит, уже недостаточно?
— Ч-черт! При чем тут?! Атмосфера — это… Впрочем, ладно: давай по-другому. Представь себе мир, в котором нет ни мужчин, ни женщин, а люди размножаются почкованием, как растения.
— Не-е-т, в такой не хочу!
— Тогда давай спускаться обратно и искать другую дорогу.
— Но там эти разрисованные дикари. К ним я тоже не хочу!
— Не бойся: даже если мы попадем в то же самое место, это будет уже другое время.
На прогретом солнцем склоне почти не было снега, и Атакующий Ястреб решил снять снегоступы. Он чуть не завалился на бок, когда развязывал ремешки. Очень хотелось оставить их здесь, бросить, но Ястреб превозмог себя и аккуратно привязал их к пустому мешку, что носил за спиной. Потом поправил ремень ружья и поднялся на ноги. Его покачивало, радостный весенний мир вокруг так и норовил сорваться и поплыть в сторону. Пришлось откинуть капюшон и некоторое время стоять, подставив голову прохладному ветру.
Уже несколько дней голод почти не терзал его внутренности. Это было бы большим облегчением, если бы не начали так быстро уходить силы. За свою жизнь Атакующий Ястреб много раз подходил к этой грани и знал, что будет дальше. У него остается только два или три дня, два-три восхода, а потом он не сможет ходить, не сможет поднять ружье. Он встречает вторую весну как старший мужчина: кроме него, еду сейчас не добудет никто. Скоро, очень скоро прилетят птицы, но доживут ли его люди до праздника Первых Гусей?
Сейчас олень щипал прошлогоднюю траву на склоне среди пятен дотаивающего снега. Ястреб шел за ним с самого утра. Он смог выследить его, подкараулить, он долго лежал на снегу, не шевелясь и почти не дыша. Но патрон дал осечку. Пока он вставлял новый, олень, вспугнутый щелчком бойка, отошел далеко. Ястреб все-таки выстрелил. Он не промахнулся: на снегу остались капельки крови. И Ястреб пошел за ним. Нет, олень не убегал: он отходил и начинал пастись снова. И так без конца. Зверь как будто чувствовал безопасное расстояние и не подпускал ближе. Капельки крови на снегу то исчезали, то появлялись вновь — наверное, рана была совсем не тяжелой. Дважды Ястреб делал круг и пытался подойти незаметно. Он подолгу лежал в снегу, не решаясь высунуться: ему казалось, что олень будет совсем близко и придется сразу стрелять. Но каждый раз оказывалось, что олень отошел совсем в другую сторону. Второй раз он не выдержал и все-таки выстрелил, но было слишком далеко. Осталось четыре патрона и два из них — с осечками…
Они долго, бесконечно долго кружили в прозрачном весеннем лесу. Под ногами то чавкала вода, то снег огромными комьями налипал на снегоступы. Ястреб то снимал их, то снова надевал, подолгу воюя с ремешками непослушными пальцами. В конце концов олень вышел сюда — на склон. Здесь почти нет снега и много прошлогодней травы, даже, кажется, начала пробиваться новая.
Опять накатила тошнота, охотник глубоко вдохнул воздух и задержал дыхание. Нет, он больше не сможет ходить по лесу. Он должен сделать это здесь или…
Муть перед глазами все никак не отступала. Хотелось упасть, лечь на прогретую землю и не двигаться. Но он знал, что этого ему нельзя, ни в коем случае нельзя! Он — Атакующий Ястреб, и он должен… Четыре, всего четыре патрона… И два из них с осечками.
Здесь открытое место. Вон там, выше — развалы больших камней. Там можно удобно лечь, положить ствол на камень. Но как это далеко! Нужно вернуться назад, спуститься в распадок и подняться по руслу вверх — туда, где кончаются кусты. А потом, прячась среди камней, пройти по склону и спуститься, подобраться на расстояние выстрела. Одно неловкое движение, один неудачный шаг — и добыча уйдет.
Олени не любят, когда к ним подбираются сверху — они уходят сразу и далеко. Сейчас Ястреб слаб, он не сможет незаметно двигаться между камней. У него нет выбора, совсем нет… Нужно — прямо так. Нельзя ползти, нельзя идти на четвереньках — это их пугает сильнее. Нужно стоять и не шевелиться, передвигаться только тогда, когда он смотрит в другую сторону. В конце концов олень поймет и опять отойдет в сторону, но, может быть, он успеет — у него совсем нет выбора…
Ястреб тихо открыл затвор, вынул патрон — этот свежий, предпоследний, картечь. Вложил патрон на место, закрыл затвор и стал ждать, когда можно будет сделать первый шаг.
Солнце почти скрылось за голыми верхушками деревьев, когда охотник понял, что тянуть больше нельзя: олень беспокоится и потихоньку отходит. Он дождался, когда животное опять опустило голову, вскинул ружье и, как только поймал глазами прицел, сразу выстрелил. Тут же выбросил пустую гильзу, вложил новый патрон и снова выстрелил. Олень упал грудью на землю и стал медленно заваливаться на бок. Еще не понимая, не веря в удачу, Ястреб выбросил гильзу, вложил патрон — руки тряслись… Выстрела не было — осечка, и снова — осечка. Он уронил ружье на землю и попытался ухватить непослушными пальцами рукоятку ножа.
А потом он лежал на животе, обнимал покрытую серой шерстью теплую шею и пил, пил…
Очнулся он от резкой боли в боку. Когда боль плеснула снова, Ястреб открыл глаза и посмотрел вверх. Над ним стояли двое — без шапок, в одинаковых куртках, матерчатых штанах и высоких сапогах на меху. Наверное, вот этим сапогом его и ударили в бок.
— Оставь его, Хожд, — ей уже ничем не поможешь!
— Сволочь, ублюдок! Стельную олениху! Да я бы их всех! Твари — ни стыда, ни совести! Ублюдки! Мог бы рогача выбрать, нет, завалил эту, с брюхом!
— Ему не взять рогача! Ты посмотри на него: он уже, наверное, месяц питается собственным дерьмом. Что-то рожа знакомая… Ястреб, что ли? Атакующий? Вроде как он…
— Да плевать мне на всех этих Орлов, Ястребов и Могучих Медведей!!! На всех вместе и сразу!
В боку снова возникла резкая боль, дыхание перехватило.
— Перестань, говорю! Он же с голоду подыхает! Вот загнется прямо здесь: хлопот не оберешься!
— Да какие с ним хлопоты — загнулся, и ладно!
— Ага, а у него в шалаше, между прочим, осенью было две бабы и детенышей штук пять. Тебе мало прошлогодней истории со стоянкой у Круглого озера?
— Мало! Лучше я опять все лето буду писать рапорты, почему они передохли с голоду, лежа на мешках с бобами, чем смотреть, как они мочат в лесу все подряд! Вот увидишь, без них в этом году на Круглое опять вернутся гуси! Спорим?
— Вернутся. Наверное, вернутся. Но ты же знаешь правила. Их не мы придумали: эти — часть ландшафта, звено, так сказать.
— Да, они — звено! Звено между человеком и обезьяной! И долго это будет продолжаться? Им давали оружие и патроны — они истребили всю живность в округе! Им стали завозить еду и запретили оружие — они бьют банками с мясом линялых гусей, а зимой дохнут с голоду! Ну зачем, зачем они нужны?!