След кроманьонца Щепетов Сергей

Глава 1

Вернусь к обеду

— Тут валютные и рублевые вклады — оформлены на предъявителя. Ну и влипли же мы! — сказал Николай и бросил на стол тонкую пачку сберегательных книжек. — Мне столько за всю жизнь не заработать, хоть руки по локоть сотри!

— Это, как я понимаю, не гонорар, а расходные средства, — усмехнулся Вар-ка. — Можно отправляться в авиакассу за билетами до Города. А еще — коробочка…

— Да погоди ты! Ч-черт, голова кругом идет! Что, вот так прямо?! Сейчас весна, в Намрани большая вода — до нашей сопки не сплавиться! И вообще…

— Успокойся, Коля! И перестань говорить глупости: при чем тут вода? Арендуем вертолет — и все дела.

— Издеваешься, да? У тебя что, «адреналиновый голод»?! Ну ладно — Женька, ему без драк и смертоубийств жить скучно, а ты-то куда? А… я?! Вы забыли, как мы оттуда выбирались в прошлый раз? Вам все мало?! У меня, между прочим, заказ на ремонт квартиры — пальчики оближешь!

Женька (бывший Зик-ка) откровенно веселился:

— О заказе, Коля, тебе придется забыть — убытки из моей доли. Завтра с утра начинаем тренироваться: бег по пересеченной местности, бой без оружия, метание в цель любых предметов, фехтование на дубинах и тому подобное — ты сильно размяк за последние годы! А на нормальное питание и диету можешь переходить уже сегодня.

— Какое еще питание?!

— Трехразовое, конечно! В смысле — не чаще трех раз в неделю. Разумеется, никаких хлебобулочных изделий, сахара, а мясо…

— Да пошел ты!!.

— Ну, Коля, иначе тебя, с непривычки, «пронесет» после первого же куска сырого мяса. Не станешь же ты на тропе войны разводить костер, чтобы полакомиться лягушкой или земляным червяком?

— Тебе смешно?! Да я…

— Перестань его дразнить, Женя! — вступился Вар-ка. — Это мне надо прийти «в форму», а Николаю необязательно. Мы же, так сказать, симметричные персонажи из параллельных реальностей — одному из нас лучше находиться в безопасности. Ты, Коля, наверное, можешь вообще никуда не ездить: так будет надежнее.

— Что-о-о?! Не дождетесь!!!

Маршрут Николай выбрал самый легкий и безопасный: по пологому гребню с вершины до истоков ручья — одного из составляющих левого притока Намрани. Здесь почему-то почти никогда не бывает тумана, и весь участок, который предстоит пройти, просматривается сверху. Что с ним может случиться? Он спустится, покурит у ручья и вернется обратно. Не может же быть, чтобы чертовщина происходила везде и повсюду — просто из общей логики! Правда, он обещал ребятам, что будет сидеть в лагере и никуда не полезет, но на этом склоне явно нет зоны перехода, значит, в иную реальность он не попадет и обязательств своих не нарушит.

Короче говоря, аргументов набралось достаточно, но это был спор с самим собой, так как отговаривать его было некому. Собственно, ситуация знакомая: в начале сезона всегда не сидится на месте и тянет в туманную даль. Зато после двух-трех месяцев беготни какое счастье — проснуться утром в сухом теплом спальнике и знать, что сегодня никуда идти не нужно! Ни сейчас — не конец сезона. Он торчит здесь один уже три дня: Вар-ка и Женька ушли вниз, в другие миры, А он чем должен заниматься? Выковыривать из биоальта агаты и рассматривать их? Нечего там рассматривать: кварц, он и в Африке — кварц!

Оружие Николай решил не брать, только нож, пару зажигалок, куртку… Сапоги или ботинки? Конечно, ботинки — ни болот, ни ручьев на пути не будет. Это же совсем близко, и он, может быть, вернется ужо к обеду.

Когда по распадку наползло облако, Николай даже не испугался, а скорее удивился. Марево межпроcтранственного перехода обычно никакое — не холодное и не теплое, а тут вдруг резко похолодало, даже снежинки в воздухе появились! Неужели он просто попал в снеговой заряд? Такое в горах бывает даже летом: сидишь на какой-нибудь вершинке, солнышко светит, травка внизу зеленеет, и на небе вдали плавает единственная тучка. А через какой-нибудь час эта тучка без промаха наезжает на твою вершинку и начинает ее полоскать дождем вперемешку со снегом.

«Да, такое, конечно, случается, но сейчас я совсем не на вершине, и снежинки летают не большие и мокрые, а наоборот — мелкие и злобно колючие! Ветер — бр-р-р! И температура резко упала — градусов, наверное, пять (или десять?!) ниже нуля, — констатировал Николай. — Надо одеваться, срочно!»

Пока доставал куртку (хорошо, что с капюшоном!), пока затягивал шнурки и застегивал молнию, налетел новый снеговой заряд. А когда он миновал, в воздухе не стало светлее, хотя видимость оказалась приличной. Вот только… видеть было нечего!

Николай закрутился на месте, заметался почти в панике: «Да что же такое?! Ведь нет, ничего нет!!»

Вокруг только пустота, только ветер, только колючий мелкий снег.

Ветер задувал костер, засыпал его снегом, и мясо не столько жарилось, сколько обгорало снаружи. «Тьфу, гадость!» — хозяин бросил недоеденный кусок и поплотнее запахнул шубу из шкуры длинношерстного барана.

— Эхам, кто там болтается в степи? Твои пастухи спят в седлах? Рабы расползаются, как тараканы, и всем наплевать! Мало тебе, что половина их уже передохла, так ты хочешь растерять остальных?

Эхам молча поднялся в седло и поехал загонять отбившегося раба. Так-то лучше!

— Сворачивайтесь, идем дальше!

Хозяин не первый раз вел караван к людям Зеленой Богини. Такие караваны водил его отец, и отец отца, и его отец… Он прекрасно знал, что жрецы редко и неохотно покупают рабов. Их интересует всегда одно и то же: дрова, сухая трава и скот, главное — скот и дрова! Однако он решил рискнуть: на границе Великой Степи ему предложили партию почти даром. Что ж, если жрецы не дадут за них хотя бы два самых маленьких слитка, он просто выгонит рабов в степь — пусть подыхают. Никто, конечно, не собирается их кормить — не забивать же быков ради них! Они и так тормозят караван: на исходе пятый день в степи, а путь еще не окончен! А тут еще демоны — Стражи Степи — за что-то разгневались: так и хлещут своими хвостами, заметают древний путь.

Караваны в царство Зеленой Богини шли всегда — сотни, может быть, тысячи лет — зимой и весной с юга и юго-запада, летом и осенью с запада и севера. Только с востока караваны не приходили, потому что там пустыня, населенная дикарями. Из века в век они доставляли Богине одно и то же: крупный скот и дрова, иногда немного сухой травы или зерна. Хозяин много раз бывал на границе ее царства и знал, что там ничего нет.

То есть почти ничего: низкая возвышенность в голой степи, на которой не растет ни деревца, ни кустика. Там не видно ни домов, ни шатров, только кое-где прямо из-под земли поднимается дым. Караван остановится в трех полетах стрелы от начала пологого склона, караванщики поставят шатры и будут ждать. Может быть, через день, может быть, через пять к ним придет жрец, а его рабы принесут тяжелые мешки. И начнется торг…

А потом караван пойдет обратно, верблюды и лошади будут почти пусты — только маленькие мешки из коровьих шкур с тяжелыми каплями застывшей крови Зеленой Богини.

Хозяин знал, что за зиму сюда приходит не меньше десяти — пятнадцати караванов, они пригоняют тысячи голов скота, и все они бесследно исчезают в царстве Богини. Исчезнут и эти, плохо только, если два каравана придут одновременно. Тогда придется долго ждать, а за быков и коров дадут совсем мало слитков.

На фоне общего замерзания и лютой досады на самого себя утрата свободы произошла для Николая почти безболезненно. Из очередного клубка снежной крупы и ветра вынырнул закутанный во что-то всадник на низкорослой лошади. Без особого энтузиазма и злобы на международном языке пинков и тычков всадник объяснил, чего он хочет от Николая, а тому даже в голову не пришло свалить его с лошади, скрутить, отнять палку. Вот так и начинается рабство — почти добровольно…

Двадцать или тридцать обмотанных лохмотьями людей сидели прямо на промерзшей земле. Николая толкнули к ним. Через некоторое время их подняли и погнали вперед сквозь пургу. Где-то рядом топотало большое стадо, мычали коровы. Люди, которые шли рядом с Николаем, интереса к нему не проявляли. Кажется, они были сильно истощены и шли из последних сил. Высокий мужчина с голыми до колен ногами серого цвета, шедший впереди, споткнулся, упал на колени, с трудом встал, но вскоре опять споткнулся. Николай машинально подхватил его, стал поддерживать на ходу, но быстро понял, что это бесполезно, и человек остался лежать на присыпанной снегом земле, а он схлопотал тычок древком копья в спину.

«Что ж, наверное, пора перестраивать мышление: ни цепей, ни решеток, но бежать совершенно некуда! Единственное, что радует, — это ботинки и куртка. Кажется, в ближайший час-два не обморожусь и не умру от переохлаждения».

Помещение было широким и низким. Потолок поддерживали тонкие бревна с поперечинами наверху, дымно горели факелы. Здесь было почти так же холодно, как на улице, только без ветра. Маленький бледный человечек в кожаном балахоне что-то сердито прочирикал, но его не поняли. Тогда он перешел на язык жестов. Те, кто еще мог двигаться, стали раздеваться. Кожаный человечек отобрал троих и почти сразу повел их по каким-то извилистым полутемным коридорам. Николай шел вторым и все старался не удариться головой, не наступить на шнурки, которые не успел завязать.

Они оказались в какой-то комнате или большой нише, вырубленной в камне. Прежде чем унесли факел, он успел разглядеть на полу скомканные бурые шкуры с короткой густой шерстью. Через некоторое время вновь возник свет: трое кожаных человечков принесли низкое глиняное корытце с водой и бросили на шкуры три больших куска мяса. В темноте на ощупь оно оказалось даже слегка теплым, и, главное, его было много.

Николай проснулся, когда к ним опять пришли. Те же, а может быть, другие человечки стали оживленно лопотать между собой. Им явно не понравилось, что один из гостей (или пленников?) уже мертв, а его кусок мяса не съеден. В конце концов они решили проблему: одного из живых заставили взвалить мертвеца на спину и куда-то ушли с ним. Николай остался один. Он нашарил оставшийся кусок и стал его есть.

В темноте нет времени. Судя по потребностям организма, которые он справлял тут же, сделав несколько шагов вдоль стены, Николай провел в одиночестве не менее суток. Впрочем, один раз к нему приходили: бросили еще кусок мяса и добавили воды в корыто.

Когда вновь забрезжил свет, послышались голоса и шаги. Николай подобрался: «Как там положено в книжках: напасть, отобрать оружие (которого у них нет), вырваться на свободу или умереть? Мд-а-а… Ни дверей, ни охраны, руки-ноги не связаны — иди, куда хочешь, и нападать ни на кого не надо. Почему так? Вероятно, хозяева не очень-то дорожат своим пленником или знают, что убежать отсюда нельзя».

На сей раз Николая вели очень долго, и он смог уяснить два обстоятельства. Во-первых, эта система тоннелей расположена неглубоко, так как местами над головой не каменный свод, а просто крыша — деревянные балки, накрытые шкурами каких-то животных и подпертые снизу тонкими бревнами. Поверхность земли где-то рядом, но к ней не ведут ни ходы, ни лестницы. А во-вторых, все это очень старое. Нет, не в том смысле, что изношенное, гнилое и ветхое. Наоборот, многие опоры из свежих бревен, признаков обвалов, запущенности и ветхости не ощущается.

Это трудно объяснить, трудно подобрать сравнение. Если только так: в чем разница между штольней, пробитой два года назад, и пещерой, бывшей в употреблении сотни лет? Вот-вот: идешь, а под ногами канава-тропа, которую никто не вырубал, а просто протоптали; на повороте поднимаешь руку, чтобы придержаться за стену, а в песчанике этакая зализанная выемка, как раз там, куда должна лечь рука пешехода, — ну, может быть, чуть-чуть ниже, но именно там. И таких деталей масса! Сколько же времени должно пройти, сколько раз человек должен наступить в одно и то же место, чтобы вот здесь — на подъеме — образовалась лунка, куда каждый ставит ногу?!

Великий подземный поход закончился после почти вертикального спуска метров на 8—10, и Николай оказался в довольно бойком месте. Несколько тоннелей сходились здесь под разными углами, образуя подобие зала размером примерно 5 на 6 метров. Три факела, воткнутые в щели на стенах, худо-бедно освещали окружающее пространство. Вокруг сновали низкорослые, мускулистые люди, одетые в некое подобие кожаных юбок или двусторонних фартуков; на ногах у них что-то похожее на кожаные сапоги, примотанные к голени ремнями. Вряд ли здесь намного больше десяти градусов тепла, но коротышки, кажется, не мерзнут. Они двигаются справа налево и несут за спиной кожаные мешки-короба с камнями; те же, наверное, люди выходят из другого тоннеля слева уже с пустыми коробами и уходят куда-то в правую сторону. Некоторые из нагруженных поднимаются по наклонному ходу вверх, вставляя ноги в специальные лунки-ступени.

Впрочем, Николаю не дали долго созерцать этот кусочек жизни человеческого муравейника. Два коротышки стали что-то лопотать, подпихивать его и показывать руками вперед и вниз — в неровной, покрытой копотью стене песчаника зияла дыра диаметром чуть больше метра. Он понял: хотят, чтобы лез туда, и готовы посветить ему факелом. Николай послушно сел на корточки, потом встал на четвереньки и пополз вперед. Нора сужалась и метра через три почти сошла на нет. Здесь что-то лежало — мягкое, обмотанное тряпками. Снаружи кожаные коротышки делали знаки — давай, мол, тащи сюда. Николай пошарил руками, и догадка подтвердилась — это чьи-то ноги, точнее, ступни. Особого выбора не было, и он, ухватив обе ноги сразу, стал пятиться. Было тяжело и неудобно, но в конце концов он оказался у выхода, вылез сам и выволок под свет факелов мертвеца. Ну конечно: смуглая кожа, впалые щеки, острый нос — один из троих избранных. Теперь, значит, он, Николай, остался один — последний.

Они объясняли терпеливо и долго, даже устроили целую пантомиму. Один из коротышек слазил в нору и достал набор рабочих инструментов: короткую толстую палку, к концу которой примотан ремнями овальный камень килограмма два весом, и два грубых костяных клина, сантиметров по тридцать каждый. Вновь и вновь они показывали, как надо брать клин, вставлять в трещину, тюкать по нему камнем, расшатывать и вынимать кусок породы, отбрасывать его назад. Не понять было нельзя, и Николай попытался объяснить знаками, что отказывается этим заниматься. Ответом была новая пантомима: «Если не хочешь работать, то будешь лежать, как он, — показывают на труп, — а если выкопаешь нору, тебе будет хорошо (даже очень хорошо!)».

Николай горько вздохнул, подобрал с пола длинный плоский обломок песчаника, воткнул в щель и повесил на него куртку — не украдут, наверное.

Коротышка охотно отдал факел, и Николай полез в нору. Подобное тянется к подобному: он, такой опытный специалист-геолог, автор нескольких научных статей, на старости лет оказался в роли какого-то первобытного шахтера-проходчика! И все его знания тут ни к чему. Допустим, он понимает, что вокруг мощная осадочная толща, сложенная преимущественно плотными песчаниками; ее слои смяты в складки и рассечены разломами; кое-где видны зоны вторичной минерализации — трещиноватые участки бурого, желтого и зеленого цвета. Чем это может ему помочь?

Подсвечивая себе факелом, Николай осмотрел потолок и стены: песчаник, песчаник, песчаник. Нет тут никакой минерализации — просто песчаник. Похоже, его покойный предшественник смог удлинить эту нору метра на полтора, но при этом резко сузил свободное пространство — заклинил сам себя. Так проходку вести нельзя — это азбука. Николай воткнул клин в щель на потолке и легко отвалил довольно большой обломок, потом еще один. Сел на корточки и стал перебрасывать камни к выходу — процесс пошел.

Через некоторое время он весь вымок от пота и начал задыхаться — факел доедал остатки кислорода в замкнутом пространстве. Он вылез, чтобы отдышаться, и обнаружил, что камней на входе не прибавилось — наверное, их уже успели убрать. Вместо людей в балахонах теперь у стены сидели два полуголых коротышки, похожих на тех, кто таскал мимо кожаные мешки с камнями: мускулистые тела, бритые головы, какие-то сморщенные лица с мелкими чертами.

Воздух снаружи оставлял желать лучшего, но все-таки он был гораздо чище, чем в норе. Николай дышал и пытался построить модель: «Те, кто в кожаных балахонах, наверное, начальники, а голые, скорее всего — простые рабочие. У одного за спиной короб, а другой держит на коленях что-то вроде костяного совка или лопатки — тот, значит, оттаскивает, а этот нагребает. Не так уж много породы я выдаю на-гора, чтобы меня обслуживали двое. Или у них четкое разделение труда: тот, кто таскает, нагребать не может?»

Коротышки не выглядели ни заморенными, ни усталыми. Они вполне благожелательно улыбались. Николай стал показывать знаками, что желает справить немалую нужду.

— Да, пожалуйста! — развели они руками. — Где хочешь!

Николай отошел на пару шагов, а когда он вернулся, застегивая штаны, коротышки встали и загрузили в заплечный короб продукты его жизнедеятельности вместе с мелкой щебенкой. Носильщик ушел.

— Пить, я хочу пить! — показал Николай.

— Сейчас будет, работай, — ответил специалист по погрузке.

Орудовать кувалдой в тесноте было трудно, и Николаи разбирал породу главным образом при помощи клина, стараясь угадывать ориентировку слоев и трещин. Он почти не боялся обвала — главная опасность заключалась в другом. Два-три часа такой работы способны превратить в лохмотья даже двойные брезентовые рукавицы, а у него голые пальцы, давно отвыкшие от грубой работы.

Иногда Николай доставал из кармана свои дешевые электронные часы, удивлялся их неуместности здесь и тому, как медленно движется время. Его не выпустили ни через час, ни через три, ни через восемь…

Когда становилось совсем плохо, он выползал на четвереньках из норы, глотал относительно свежий воздух, тер слезящиеся глаза. Несколько раз пытался заговорить с коротышками, теми же или другими, объяснить им, что он устал, что больше не может. И каждый раз ему отвечали одно и то же: копай, двигайся вперед, и все будет хорошо. Можешь не работать, но тогда не будет ничего.

Его никто не подгонял, он мог отдыхать, сколько хотел, но еды не давали — только воду. Он не понимал ни цели, ни смысла этого занятия, оно казалось бесконечным, оно было явно длиннее, чем жизнь. Может быть, действительно он должен работать, пока не умрет, как тот, первый? А после смерти, по их вере, ему будет хорошо? И Николай опять лез в нору, снова расшатывал куски песчаника. Он чувствовал, что уже безобразно заузил проход, но ничего не мог поделать.

Сколько же это могло продолжаться? Несколько суток? Вряд ли… Он почти ослеп и оглох, его тошнило желчью, он задыхался, стены уже касались плеч, голову придавил свод. Мелькнула невнятная мысль, что скоро он просто застрянет тут и не сможет вылезти назад… А плевать! Уже все равно…

Отключиться, потерять сознание не давала мучительная, пронизывающая все тело боль в пальцах — Николай давно стер их до мяса. Но теперь боль стихает, и скоро, совсем скоро можно будет…

Он пытался его ухватить, подтащить к себе, но камень не слушался. Заляпанный кровью, он выворачивался, выскальзывал из рук. В раздражении Николай пихнул кулаком непослушный обломок от себя, потом попытался ухватить снова. Камня на месте не было. Куда он мог деться? Опираясь на локти, Николай протиснулся еще на несколько сантиметров вперед, пошарил руками — и здесь, и там еще не расшатанные, плотно упакованные остроугольные куски песчаника, а вот внизу почему-то ничего нет. Полость, пустота в толще горной породы? «А разве в песчаниках бывают полости? Вот такие? Плевать, уже все равно».

Николай долго лежал, пристроив голову на вытянутые вперед руки. Перед глазами плыли светлые пятна. Почему пятна? Его «подсобники» меняют выгоревший факел там — сзади? Толку-то? Он уже почти заклинился в этой норе, теперь свети, не свети. Только главная ошибка не в этом. Его же привели сюда отдохнувшим и сытым, он мог взбунтоваться, мог попытаться вырваться. Скорее всего ничего бы не получилось, зато он бы умер достойно. Да, он не боец, не воин, он упорно надеялся, что все обойдется, а потом на сопротивление сил не осталось — как глупо… Вот уже и дышать становится не обязательно: он не напрягает грудную клетку, и ему хватает. Так постепенно и все…

«Но почему пятна? — слабо беспокоил вопрос. — Это даже не светлые пятна, а наоборот — темные пятна на светлом фоне. На светлом… Почему светлом? Светлый — это когда свет».

Надежда не сбывалась: он то засыпал или терял сознание, то вновь начинал различать смену слабого света и тьмы, а смерти все не было. В конце концов боль в неестественно вывернутых суставах стала невыносимой, и Николай решил, что нужно кончать. Кое-как он нащупал не слишком острую опору для локтей, потом для коленей, выдохнул и резко продвинул тело вперед. А потом, не вдыхая, еще раз!

«Пожалуй, достаточно: теперь грудная клетка сдавлена так, что дышать невозможно. Значит, осталось терпеть всего несколько минут», — облегченно подумал он и попытался вытянуть руки, чтобы пристроить на них голову. Что-то посыпалось, придавило предплечья. Николай освободил их и понял… Потом он стоял на четвереньках у стены, на груде обломков, которые больно впивались в колени. В тусклом свете факелов мимо шли и шли полуголые низкорослые люди с кожаными коробами за спиной. Он видел их ноги в сапожках, обмотанных ремнями на подъеме, слышал их голоса. Он явно мешал им тут, в узком проходе, но они, кажется, не сердились.

С третьей или четвертой попытки Николай встал на ноги. Привалился плечом к стене и сделал шаг вперед. Встречные обходили его, иногда что-то говорили друг другу, показывали на него пальцами. А он, ободренный удачей, сделал еще шаг.

Стена поворачивала, но ему было все равно — опираясь на нее, он не падал, и это было главным. Вряд ли он прошел больше десяти — пятнадцати метров, когда понял, что видит перед собой в полумраке что-то знакомое: на стене висит куртка, рядом на корточках сидят и улыбаются его «подсобники» — носильщик и грузчик.

Кто, как и куда его вел, Николай не запомнил. Кажется, по дороге он несколько раз падал и терял сознание.

А потом… Потом был свет, была теплая вода и много маленьких ласковых рук. Его мыли, чем-то мазали разодранные пальцы и многочисленные ссадины на голове. А еще была женщина или девочка, которую не портило полное отсутствие волос на голове. Она протягивала ему на узкой ладони два серых шарика. Николай проглотил их и сразу почувствовал жжение в пустом желудке. Оно быстро прошло, и мир вокруг стал ослепительно, лучезарно прекрасен.

— Ты звал меня, Старший Жрец?

— Да, я звал тебя, Средний Жрец. Готов ли ты говорить?

— О да, Старший Жрец! Я отвечу на твои вопросы, не утаив своих мыслей.

— Хорошо… Садись, это будет долгий разговор. Ты знаешь, о чем я хочу спросить тебя?

— О да, Старший Жрец! Приближается время принесения Жертвы, и нужен достойный. Холод и зной наверху уже дважды сменили друг друга с тех пор, как я взвалил эту заботу на свои плечи.

— И что же ты скажешь мне теперь, спустя два цикла?

— Я нашел пятерых среди Добывающих.

— Пять — это все равно, что двадцать или сто!

— О да, Старший Жрец. Я знаю, что нужен только один и лучший. Кроме того, я перебрал всех Несущих и Насыпающих, однако и среди них не оказалось достойного. Наверное, мы давно не вливали свежую кровь.

— Ты не опускаешь глаз, Средний Жрец. Значит?..

— Да, мне кажется, я нашел его. Хочу, чтобы ты одобрил мой выбор.

— Говори!

— Пятый караван с юга опять привел рабов. Мы отказались от них, но Младший Жрец осмотрел людей. И выбрал троих.

— Младший Жрец…

— Много циклов назад в шестой нижней системе был начат новый проход. Потом от него отказались. Один из чужаков сделал его.

— Ему двигались навстречу?

— О, Старший Жрец! Трудно поверить, но он работал один и не знал, что впереди. Остальные умерли. Этот тоже был почти мертв, когда вышел наружу.

— Действительно, поверить трудно. Неужели он из Внешнего Мира?

— О да, Старший Жрец! Достаточно увидеть его, чтобы рассеять сомнения. Этот человек, пожалуй, вдвое больше любого из нормальных людей — Добывающих или Несущих!

— Странно… Это ты придумал такое испытание или?..

— О, Старший Жрец!

— Значит, Младший… Что ж, если ты однажды ошибешься…

— Я не ошибусь, Старший Жрец!

— Посмотрим. Ты еще что-то хочешь сказать о нем?

— О да, Старший Жрец, о да! Мне пришлось поместить его среди Добывающих. Уже почти пятьдесят малых циклов он живет среди них.

— Богиня дает свою плоть чужаку?! Человеку из Внешнего Мира?!

— О да, Старший Жрец, о да! Богиня милостива к нему.

— Но почему?!

— Мне трудно ответить. Старейшины Добывающих говорят, что Большой обладает Знанием и Умением. Секреты и навыки, что передаются из поколения в поколение, ему известны.

— Странно… Он говорит?

— О да! Не прошло и десяти малых циклов, как он обрел слух и речь. Я знаю, что так не бывает, но это — истина. А Слуги Жизни…

— Что Слуги Жизни?

— Они говорят, что уже двенадцать женщин понесли от него. Он щедро раздает свое семя.

— Что ж, если все это правда, то чужак вполне может стать Достойной Жертвой. Но не забыл ли ты о том, что Жертва должна понимать, знать и приветствовать свою участь?

— О да, Старший Жрец! То, что я рассказал, не вызвало твоего гнева. Значит, я могу действовать дальше.

— Ты хочешь рассказать ему все?

— О да! Я расскажу ему все. Он поймет и с радостью пойдет к ней!

— Но он же дикарь!

— Он умен, Старший Жрец.

Ночь и день — это понятия для мира, где есть солнце. Там, где его нет, они бессмысленны. Часы, вопреки всему, работали, но Николай смотрел на них все реже и реже. Зачем? Здесь некуда спешить, здесь нельзя никуда опоздать.

Они просыпались на коровьих шкурах в низком широком зале, где никогда не гаснут факелы. Их будили маленькие бритые наголо женщины. Они приносили еду — большие плоские блюда с вареным мясом. Его нужно есть руками, а бульон хлебать подобием глиняной ложки или черпака. Женщины улыбались приветливо, а мяса было вволю. В первые дни Николай ел очень много и даже стеснялся этого. Но женщины улыбались и приносили еще. Наверное, он им нравился — такой большой и сильный по сравнению с окружающими. Его аппетит, кажется, их забавлял: сколько же может съесть этот дикий человек и не лопнуть? Впрочем, эффект хронического голода на мясе был Николаю известен по прежнему опыту: когда с обычного рациона переходишь на чисто белковое питание, первое время есть хочется постоянно, но это быстро проходит. Ни компота, ни чаю здесь не полагалось — только вода.

Потом все дружно шли в забой, в смысле — на работу. Николаю понадобилось не меньше пяти спусков, чтобы хоть как-то разобраться в здешней организации труда. За исключением зала наверху, он все время видел, да и то в полумраке, очень ограниченное пространство, а рядом находилось не более двух-трех человек. Общий же смысл жизни этого подземного муравейника он понял почти сразу — добыча медной руды! Когда-то давно по трещинам в породе сочились растворы, которые оставили после себя участки, обогащенные минералами меди. Большинство их названий Николай уже не помнил, да и трудно было что-либо разглядеть при таком свете. Уверенно он определил только малахит, встречающийся в виде мелких почек и натеков.

Одинаковые на первый взгляд коротышки-гномы были четко разделены на своеобразные касты по специальности. Так, например, те, кто занимался проходкой тоннелей-штолен, никогда не утруждали себя проблемой вынутой породы. Для этого существовали другие группы: породу вручную сортировали и загружали в кожаные короба носильщиков. Каждому доставалась порция килограммов 10—15, не более. Вероятно, пустая и обогащенная порода относились в разные места, но куда — Николай не знал. Сам он, кажется, оказался причисленным к касте тех, кто добивал руду — именно руду, а не пустую породу. Сами себя эти люди называли Добывающими.

Когда он первый раз вместе со всеми спустился в рабочую зону, ему предложили уже знакомый костяной клин и короткую каменную кувалду. Где именно надо работать, ему не показали, и он, взяв плошку с закрепленным фитилем, стал осматривать стены узкого штрека. Одна из трещин показалась ему перспективной, и он стал ее расширять при помощи клина. Оказалось, что он угадал: в глубине было гнездо или пятно песчаника, насыщенного зелеными минералами меди. Николай начал вываливать эту зеленую дробленку на пол и через некоторое время услышал позади себя одобрительный гомон. Вскоре возле него уже сидели два «подсобника» — с коробом и лопатой. В конце концов Николай расковырял довольно приличную нишу, и дальше работать стало неудобно — нужно было переходить на разборку вмещающей породы, чтобы обеспечить доступ к остаткам руды в гнезде. Как только на пол упали первые глыбы пустого песчаника, коротышки вновь загомонили. Знаками они объяснили:

— Это должен делать не ты.

— А я что? — удивился Николай.

— Что хочешь и где хочешь! — ответили ему.

Николай пожал плечами, подобрал свой инструмент и стал искать новое перспективное место. «Дня» через два он опять забрел в знакомый штрек: весь участок стены, из которой он выколупывал руду, был снят сверху донизу, но пятно зеленой дробленки никто не тронул — похоже, оставили специально для него.

Часы свои Николай в конце концов раздавил прямо в кармане. Последнее, что он смог установить с их помощью, это продолжительность рабочей смены; не менее десяти часов, но не более двенадцати. Ни перекуров, ни перерыва на обед не предусмотрено; нет, правда, и гонки — копайся себе потихоньку.

Кто и как подает сигнал к окончанию работы, Николай так и не понял. Просто наступал момент, когда коротышки начинали переговариваться более оживленно, а потом потихоньку стягиваться к наклонному тоннелю, ведущему вверх. По дороге вдоль стен складывались инструменты. В одном из коридоров, например, выстраивался длинный ряд кожаных коробов для переноски породы, а напротив такой же ряд костяных совков-лопаток грузчиков. Кувалду и клин Николай оставлял в общей кладке и в следующий раз брал не свой вчерашний инструмент, а первый попавшийся — и никто не возражал.

Они шли по наклонному тоннелю, поднимаясь все выше и выше. Николай видел только сутулые спины двух-трех идущих впереди коротышек и был занят в основном тем, что подныривал под выступы свода» чтобы не стукнуться головой, — его рост, невеликий в родном мире, здесь был явно чрезмерным. На одной из развилок их встретил человечек в знакомом кожаном балахоне. Когда Николай поравнялся с ним, человечек тронул его за плечо и молча указал на правый тоннель. Туда сворачивали немногие, и Николай последовал за ними.

Постепенно воздух стал влажным и теплым. Под догами захлюпало, возник и окреп целый букет новых запахов, среди которых доминировал, пожалуй, запах сероводорода, который трудно с чем-то спутать. За очередным поворотом Николай чуть не наступил в большую корытообразную лужу, в которой с блаженной улыбкой лежал совершенно голый коротышка. Метров через пять обнаружилось еще одно занятое корыто, потом еще одно. У первого же пустого корыта шедший впереди человечек остановился и стал развязывать ремни на сапогах. По всей видимости, следующая свободная ниша предназначалась ему, Николаю.

Для рук вода показалась горячей, а для тела — в самый раз. Николай вытянулся, позволяя воде течь через грудь, и попытался расслабиться.

Он лежал и смотрел на низкий потолок до тех пор, пока не послышались тихие шлепки босых ног и приглушенный говор. Женщины шли вереницей по коридору. Они были обнажены, острижены «под ноль» и очень похожи друг на друга — маленькие и крепкие. Та, что залезла в ванну к Николаю, вряд ли переросла сто сорок сантиметров, а ее груди напоминали слегка спущенные теннисные мячики. Ей хватило нескольких движений руками, чтобы у Николая научный интерес к происходящему сменился совсем другим интересом. Довольно воркуя, женщина заинтересованно и нежно, как большую ценность, ощупала восставшую плоть и, пристроившись сверху, медленно, как будто боялась сломать, ввела ее в себя.

Его, конечно, надолго не хватило. Женщина блаженно застонала и легла ему на грудь. Она что-то лопотала некоторое время, а потом выбралась из воды и ушла. Николай собрался уже вылезать из каменной ванны, когда появилась другая. Ее бедра были чуть шире, а грудь крупнее. Процесс повторился, хотя, конечно, был более длительным. Когда ушла и она, Николай решил немного понежиться в одиночестве, может быть, даже вздремнуть… Ему не дали: вместе с ним в теплом корыте оказалось сразу две женщины — тонкая хрупкая девочка с едва наметившейся грудью и вполне зрелая матрона с развитыми бедрами и бюстом. Они занялись Николаем в четыре руки и четыре ноги. Похоже, предшествующее было лишь разминкой! Та, что постарше, обнаружила удивительное знание мужских эрогенных зон, даже тех, о которых Николай и не подозревал. А молодая от нее не отставала…

Когда и они ушли, вылезать из воды уже не было ни сил, ни желания. Он чувствовал себя пустым и выжатым, словно тюбик из-под зубной пасты.

Видимо, он задремал, голова сползла слишком низко, и вода попала в нос. Николай закашлялся и открыл глаза. Перед ним на коленях стояла очередная голышка и протягивала на узкой ладони маленький серый шарик. Николай потянулся губами и проглотил его. В желудке возникло приятное слабое жжение. Еще пара минут, и мокрый полутемный тоннель стал высоким и светлым, а женщина перед ним — невероятно, ослепительно красивой! И он хотел ее, хотел так, что аж ломило в мошонке: «Иди, иди скорее ко мне, милая!..»

В конце концов он вернулся в жилое помещение и долго мотался по огромному светлому залу, где на полу на мягких шкурах занимались любовью маленькие мужчины и женщины. Николай с наслаждением вдыхал запах факельной гари, пота, мужских и женских выделений. Он жевал тонкие, почти прозрачные ленты полусырого мяса, пил теплую солоноватую воду, снова ходил. Ему улыбались, и он улыбался в ответ. Потом он уснул на свободном месте у стены и видел теплые, бессмысленные и радостные сны.

Когда он проснулся, голова была пустой и легкой, очень хотелось есть. Николай долго и обстоятельно набивал желудок мясом, а потом пошел вместе со всеми вниз. Там он взял инструменты и стал искать подходящее место. По окончании «рабочего дня» на пути в жилой зал он увидел на знакомой развилке все того же кожаного человечка. Николай встретился с ним глазами, кивнул и свернул в правый тоннель. Все повторилось.

И повторялось снова и снова… Николай даже не заметил, когда начал понимать их речь и пытаться говорить сам. Скорее всего это сработал лингвотренинг Вар-ка — что-то в подсознании включилось само.

Нет, он сдался не сразу! Какое-то время он еще анализировал окружающий мир, пытался понять свое место в нем. Так, например, выяснилось, что теплые ванны после работы положены не всем, а только тем, кто занят рудными гнездами, — простые проходчики, носильщики и грузчики в правый тоннель не сворачивают. В большом зале вместе с ним спят и едят только проходчики и добытчики, а остальные занимаются этим где-то в другом месте. Кроме одежды, личного имущества ни у кого нет. Сломанную кувалду или клин можно бросить, а взамен взять новые на том же месте у подъема — там всегда лежат исправные, а поломанные заберут носильщики.

Однажды Николай обнаружил себя стоящим в углу жилого зала возле входа в наклонный тоннель, идущий вверх. По его представлениям, помещение находилось где-то рядом с поверхностью, однако ни света, ни движения воздуха по проходу не наблюдалось, а на ступеньках-лунках лежал толстый слой пыли. Ему показалось это смешным: надо же, такая большая дыра, такие удобные ступеньки, и никто ими не пользуется! Он обратился к людям:

— Почему туда никто не ходит?

— Зачем? Там же ничего нет! — ответили ему с удивлением.

Это развеселило его еще больше, и, выдернув из стены факел, он начал подниматься по проходу.

Тоннель располагался под углом градусов 45—50 и быстро сужался, как будто идешь внутри бутылки, приближаясь к горлышку. «Может, тут и пробка есть?» — хихикнул Николай.

Удивительно, но пробка оказалась на месте — круглый щит из связанных ремнями деревяшек.

— Гы-ы! Я вылезу, как Хоттабыч из бутылки! — пьяно замычал Николай и потрогал подбородок: борода была, но довольно короткая — до Хоттабыча далеко. Он подобрался поближе, уперся в крышку спиной и попытался разогнуть ноги, но ничего не получилось.

— Гы-ы, не открывается! — удивился он. — Но я хочу, как Хоттабыч!!

Он уперся всей силой своей невменяемости, и крышка приподнялась, сдвинулась. В лицо плеснуло холодным свежим воздухом.

— Я джинн! Я джинн — великий и ужасный!! — Николай переступил в следующую лунку и рывком протиснулся в щель.

Дикая боль резанула по глазам. Он вскинул руки к лицу и заклинился локтями между крышкой и краем отверстия. И слава Богу, иначе лететь бы ему вниз все восемь или десять пройденных метров!

Ему повезло: на поверхности был то ли вечер, то ли утро, и небо затянуто тучами. Будь здесь солнце, он бы, наверное, просто ослеп — сжег сетчатку глаз, беззащитно подставленную свету предельно расширенными зрачками. Кажется, вся сила наркотика, гуляющего в крови, ушла на подавление боли, и в голове просветлело: «Я на поверхности. Надо ждать, пока привыкнут глаза, надо ждать…»

Он несколько раз пытался смотреть и тут же снова зажимал глаза ладонями. Он отчаялся и замерз, но, чтобы уйти вниз, нужно было отодвинуть крышку, а для этого убрать от лица руки. В конце концов то ли зрачки сузились до нужных размеров, то ли просто наступили сумерки, но Николай смог открыть глаза.

Он открыл глаза и увидел, что здесь действительно ничего нет. Совсем ничего! Он торчит, как надгробный обелиск, посреди присыпанной снегом равнины под низким пасмурным небом.

Снег не образует сплошного покрова, из мелкого щебни поверхности кое-где торчат жидкие пучки засохшей травы. Горизонт во все стороны открыт, как бывает, когда находишься на возвышенности, а не во впадине. Зима и пустыня…

Где же? Где?! А вон там! Только в одном месте линия горизонта становится зубчатой — горы. Далекие, покрытые снегом горы.

Николаю стало невыносимо тоскливо, горько и обидно. Он отступил вниз, пригнулся, приподнял плечами крышку и поставил ее на место. Факел потух, и двигаться пришлось ощупью — спускаться в теплый, вонючий и такой… уютный мирок.

Потом ему несколько раз приходила мысль, что если запастись едой и одеждой, то…

— Остановись, Большой!

— ?

— Ты больше не пойдешь туда.

— Почему?

— Ты пойдешь со мной. Такова воля Зеленой Богини.

— Но!..

— Такова воля!

Николай уже давно забыл, что такое собственная воля, что можно не соглашаться и как-то влиять на обстоятельства. Он просто покорно побрел за кожаным коротышкой.

Они шли очень долго, и Николаю в конце концов стало скучно. Они остановились у небольшой круглой дыры, ведущей вниз. Там было довольно светло, и кожаный велел Николаю спускаться первым. Сам он за ним почему-то не последовал. Вскоре за спиной послышался шорох и скрежет — входное отверстие оказалось закрыто деревянным щитом.

Николай спустился на дно каменного мешка и огляделся: «Похоже на чье-то жилье: на полу несколько смятых шкур, низкое каменное корыто, в которое откуда-то сверху капает вода и переливается через край, в стороне у стены выдолблена яма — сортир, что ли? Странно…»

Сначала страха не было, только удивление: а где же теплая вода, ласковые руки, маленький серый шарик на узкой ладони? Потом в размякшее сознание стал пробиваться смысл всего этого: и ямы-туалета и светильника с запасом жира на много циклов, и корыта с водой, которая никогда не кончится, и щели над полом, из которой тянет свежим воздухом.

Волна тревоги накатила и сдавила горло: «Неужели?! Почему?» Ответа не было, и тревога переросла в панику: «Выпустите меня! Не надо!! Я хочу туда, я хочу обратно!!! За что?!!» Ужас накатывал волна за волной, выжимал холодный пот из кожи: «Нет!!! Только не это!!!»

Николай всхлипнул и вытер лицо: его, конечно, не выпустят, и скоро он будет в аду. Так и случилось.

Он выл, метался, грыз руки, прыгал на стены, скреб их пальцами, бился о них головой, кричал, плакал и снова кричал…

Иногда он приходил в себя, полз на четвереньках к корыту и пил воду. Его тошнило, он снова пил, падал лицом в вонючие шкуры, и ад возвращался.

Прошли тысячи, тысячи лет…

Он открыл глаза и почувствовал, что страшно, ужасно, смертельно голоден, и где-то рядом еда. Возле светильника стояло низкое блюдо, в бульоне плавал кусок мяса. Николай лакал, как собака, давился мясом, опять глотал, захлебываясь, бульон. Потом его тошнило…

— …Разве можно сразу лишать человека Сока Жизни?! Он чуть не умер!

— Но он не умер, Младший Жрец!

— Ты почти убил его, Средний Жрец! Он же мог просто лишиться разума! Нужно быть рожденным в Царстве Богини, чтобы…

— Он не умер и не лишился разума. Не так ли, Младший? Этого не случилось, и я не могу сказать, что ты… ошибся, когда выбрал его?

— Ты не можешь сказать так, Средний Жрец! Я не ошибся!

— Хорошо. Я буду говорить с ним, когда минует… два цикла. Подготовь его.

— Я все сделаю, Средний Жрец.

— Просыпайся, Большой! Тебя хочет видеть и говорить с тобой сам…

— Я не буду ни с кем говорить! От меня воняет, я грязен!

— Хорошо, ты очистишься.

Одежда — это шанс. Остатки штанов, драная, расползающаяся куртка, ботинки — это последнее свидетельство того, что где-то есть другой мир и другая жизнь. Сапоги и кожаный фартук — это конец.

Николай тер о каменистое дно, полоскал, отжимал и снова тер свои засаленные, сопревшие тряпки. О, герой крутых боевиков, вы спасаете себя мечом, шпагой, автоматом, бластером, могучим кулаком, наконец, а вот он… Он стирает свои шмотки. У него очень болят пальцы, а они так плохо отстирываются без мыла…

— Ты знаешь, кто я, Большой?

— Да, мне сказали. Ты — Средний Жрец, ты тот, кто скоро станет Старшим.

— Тебе сказали правильно. Может быть, ты хочешь есть или пить, Большой Человек? Я буду долго рассказывать тебе о царстве Зеленой Богини.

— Я готов слушать, Средний Жрец.

Сморщенный человечек в мягком кожаном балахоне восседал на широком каменном кресле, накрытом многими слоями шкур. Он говорил медленно и монотонно. Это была не история, а сложный ветвящийся миф, многие пространные фрагменты которого звучали как текст, выученный наизусть. Некоторых слов и понятий Николай не знал, и приходилось пропускать их мимо ушей. Тем не менее во всем этом месиве духов, демонов и богов отчетливо прослеживался некий рациональный контекст, некий исторический стержень. О чем-то Николай и сам уже почти догадался, что-то было для него совсем неожиданным.

Много сотен или даже тысяч лет назад, когда зимой было тепло, а летом часто шли дожди, в степи обитало довольно многочисленное племя охотников и собирателей. От других племен и народов оно отличалось только тем, что из совсем уж бездонной глубины веков несло и хранило загадочный культ Зеленой Богини. Среди прочего культ включал в себя сложный многоступенчатый обряд, колдовское действо, в результате которого почти из ничего возникало нечто: прекрасное, лучезарное солнечное вещество — застывшая кровь Богини. Из этого вещества делали амулеты и волшебные украшения, которые носили лучшие люди племени. Для выполнения обряда требовалось собрать вместе десятки разных компонентов, среди которых самым важным являлась измельченная плоть Зеленой Богини. Добыть ее можно лишь в одном месте Великой Степи.

Так бы оно, наверное, и продолжалось, если бы не началась революция, перестройка или нечто подобное. В общем, подули ветры перемен. И дули они, похоже, не одно поколение. В конце концов ересь стала каноническим учением: величайшая мистическая ценность — кровь Зеленой Богини — должна принадлежать всем, живущим под Солнцем. Она должна доставаться людям бесплатно, чтобы они могли радовать своих богов и духов. А предназначение данного степного народа, его миссия, его служение — получать эту самую кровь, это загадочное солнечное вещество.

Сколько с тех пор прошло времени, понять было невозможно, поскольку рассказчик не расставлял исторических вех, даже не отделял толком одно событие от другого.

Племя осело прямо на рудном поле и стало из поколения в поколение закапываться в землю. Сначала пустую породу выносили наверх, но со временем оказалось, что ее можно просто складировать в ранее выбитые пустоты. Когда-то жили в хижинах на поверхности, пасли скот для пропитания, одежды и обрядовых действий. Потом пошло одно к одному: климат стал более суровым, и степь оскудела, но сформировалась система караванных путей, по которым купцы, в обмен на металл, готовы были доставить все что угодно. Жрецы, однако, брали лишь необходимое: скот и топливо, иногда немного корма, чтобы не забивать сразу все поголовье. Строительство хижин постепенно вышло из моды — на многих участках песчаник: хорошо держит своды, обвалы редки, и при этом под землей нет зимних буранов и летнего зноя.

Племя то вымирало почти поголовно, то вновь размножилось. Каким-то хитрым путем жрецы вычислили-таки связь между эпидемиями и караванами из внешнего мира. Решение было простым и мудрым: минимум контактов, изоляция — залог здоровья. В конце концов племя превратилось во что-то очень большое — чуть ли не целый этнос или нацию-изолят.

То, что Николай сначала принял за неровно вырубленный пол, оказалось картой, схемой или планом владений Зеленой Богини. Правда, для шпионов этот документ оказался бы бесполезным, поскольку понять постороннему, что тут в какой проекции изображено, было невозможно, и, самое главное, отсутствовал масштаб. Объяснения жреца звучали примерно так:

— Тут обитает племя людей, делающих орудия; вот здесь и здесь — места народа, который шьет одежду и обувь; под ними и над ними живут люди, убирающие отходы…