Солнце за нас. Автобиография Зверь Рома

2004

Районы-кварталы

Дорогой человек! Я хочу, чтобы ты послушал эту пластинку и понял каждую песню. А если нет, то это моя ошибка и моя вина, где-то я дал слабинку. Я хочу, чтобы люди, которые будут слушать альбом, поняли, как мне было тяжело не то чтобы не исписаться, а оправдать аванс их любви. Хочется, чтобы они вошли в мою ситуацию, поняли, что происходит со мной. Ведь я же мутирую, я изменяюсь. О чем я думаю, ложась спать, — в голове такой ужас творится, не дай бог никому! Страшно. Хотелось, чтобы слушатели чуть-чуть это учитывали, капельку понимали. Я верю в то, что это возможно — понять человека, послушав его песни. Я слушаю, представляю, что с ним происходит, я ему сопереживаю. Над нашими песнями незачем долго задумываться, все и так почти прямым текстом написано.

Мы записали «Районы-кварталы» на студии «FM Division». Наш звукорежиссер Леша Мартынов там работал еще до нас и предложил писаться там. Не сказать, что студия оказалась прямо супер как-то оснащена — достаточно скромно, но там почасовая оплата и вообще гораздо дешевле, чем, например, на «Мосфильме». У нас денег особо не было. Каждый человек выбирает для себя что-то более оптимальное, да? Чувствовать себя раскованно, валяться на диване, пребывать в атмосфере студийной на «Мосфильме» было невозможно — это же все-таки достаточно государственное место, там все не по-домашнему, вечно надо какие-то пропуска заказывать, много чего мы там не знали, что как коммутируется. А так как Леша сам работал на этой «FM Division», он все там прекрасно знал, у него все было под рукой.

И там было комфортно. Был диванчик, на котором Кирилл все время спал. Мы работали достаточно плотно: записали альбом в течение полутора месяцев. Пока писались барабаны, клавиши могли вздремнуть. Все происходило очень быстро, времени до релиза оставалось мало, мы зачем-то его так запланировали. Иногда садясь за запись песни, мы даже толком не знали, какая будет аранжировка, делали черновики, и некоторые из них сразу же превращались в запись для альбома. Поэтому мы собирались все вместе, ждали, пока Леша запишет Мишины барабаны, потом Кирилла клавиши, потом гитары…

Я приносил на запись песни, которые ребята вообще до того не слышали. Рассказать, как с «Любой» получилось? Я принес ее на студию: «Леш, давай я щас сяду, ты мне включишь микрофоны, гитарку, и я быстренько запишу, а потом с ребятами посмотрим, чё как». Я сел. А за стеклом Костян ходит, улыбается. Костя, не улыбайся! Я записал этот черновичок, показал ребятам — ладно, потом решим по аранжировке. Мы занялись другими песнями для альбома, а про эту подзабыли. И потом настал момент, Леша говорит: «У нас же есть еще „Люба“, надо что-то с ней придумать». Мы послушали мою запись. И я говорю: «Нечего с ней делать-то. Клево звучит. Давай так оставим?» Позднее мы, конечно, постебались. Критики же любят копаться в музыке — а какой у вас саунд? Просто тошнит от этого; если человек сделал что-то свободно, от души, чего копаться-то? И мы им втирали: песня «Люба» записана при помощи новейших технологий, оптических волокон, проводов, которые лазерно что-то там воспроизводят. И никто не среагировал на шутку — все подумали, что так оно и есть. Что это доказывает? Что всем все равно. Какая, на хрен, разница, что за инструменты и микрофоны использовались в записи? Зачем тогда ехать в Лондон? Все эти «мы сводим альбом в Австралии», «мы мастерим в Германии»? Если в песне нет жизни, ты хоть в Лондоне, хоть в Калуге своди, разницы не будет ни-ка-кой. Потому что в основе песни должна лежать идея, исполнение должно быть достаточно душевным. Есть, конечно, некий предел уровня качества звучания. Но этого достаточно. Тем более что все сейчас слушают mp3. Я не против дорогой студии, просто многим кажется, что самое главное происходит в ней: копаются в мелочах, а слона не замечают, гавкают со своей Моськой на слона. Но я-то знаю, кто слон. Я — слон!

Поэтому идеи пригласить известного саундпродюсера у нас не возникало. Мы отдали трек «Районы-кварталы» одному человеку, в звукорежиссерских кругах в России он считается богом. Мы между собой зовем его Глыба. Потому что типа мастер. И когда он отдал нам сведенную песню, мы чуть не обоссались от смеха. Такого говна мы никогда не слышали! В итоге свел Мартынов, более-менее получилась. Нет профессионалов в этом деле. Есть узкоспециализированные в определенных стилях мастера.

«Голод» мы делали с Сашей вдвоем, а от записи «Районов-кварталов» он самоотстранился, потому что у нас была уже группа: началась работа с коллективом, с музыкантами. Он приезжал пару раз на нашу репбазу на Измайловском острове, а потом все доверил мне. Я приносил песню — некую зарисовку, и мы все вместе нащупывали, как это можно играть. Больше участия в аранжировках принимал Максим Леонов. Миша у нас ничего не аранжирует. Он просто спрашивает: «Чё играть?» Но он тоже предлагал какие-то вещи, брейки… но все-таки ритм-секция — это отдельный разговор. А гитара у нас постоянно где-то жужжит. Поэтому Макс больше сочиняет какие-то мелодические ходы. А Войтинскому и самому стало проще: баба с возу — кобыле легче. Теперь это было моим делом.

Но его вклад, конечно же, присутствует. В «Южной ночи» мы все подпевали и хлопали в припеве — «Девочки-мальчики танцуют…». Веселые, трезвые. Почему-то на полу указатель с названием улицы «Земляной Вал» валялся, его Полиенко зачем-то притащил. Откуда я знаю, зачем? Он же художник… А до этого мы девочек приглашали записывать бэки, они маленькие еще были, лет тринадцати. Саша через каких-то знакомых нашел школьный хор, в песне звучат детские голоса.

Вообще, мы хотели назвать альбом «О любви». Потом подумали: а что, неясно, что ли, и так? Какое-то масло масленое. Откуда эти песни? А они из районов и кварталов. Мы гастролируем по городам, видим эти самые районы, кварталы. Это песни из подъездов. Вино, расклады, бандиты, хулиганы, домашние ребята, девчонки из высоток… Вот оттуда эти песни родом. Туда они и ушли. Они на дискотеке, в плеере. Песня живет своей жизнью, тебе уже не принадлежит. И ты вдруг начинаешь видеть ее с другой стороны, уже с общественной. Сидишь в такси, в пробке, слышишь свою песню в соседней машине — вот она живет среди людей. И они ее по-своему понимают. В «Молниях», допустим, «доза фантик черный бантик», «приз под крышкой». Под какой крышкой? Тут вроде о смерти, может, крышка гроба? Тем более «лед в лодыжке». Ну что, умер человек, «закрывайте, не скучайте». А это приз под крышкой колы. И таких примеров море. «Молнии вверх» — олимпийку застегиваю, холодно, вечер, что непонятного-то?

Презентацию для прессы мы сделали в клубе «Ленинград». Мне она до этого приснилась. Как будто мы с ребятами поем песню «Игра в себя» на сцене без инструментов. Игра в себя — игра в нас, в музыкантов. Мы никогда не пьем перед выступлением. Но во сне я увидел эту хрень, представляешь? Мы сначала решили порепетировать, но бросили — такое отрепетировать нельзя. В шоу-бизнесе ведь все что-нибудь придумывают, эти фишки так называемые. А фишка «Зверей» в том, что мы ничего не придумываем. Любого человека взять: он по-своему говорит, улыбается, имеет свое мнение на некоторые вещи — это и есть фишка человека. Мы тут с ребятами обсуждали недавно. Вот как ты визуально себе представляешь неделю? Правильно, школьный дневник! Разворот, поделенный на шесть дней. А где воскресенье-то у тебя? Оно всегда где-то отдельно. Всегда! И я пою про практически такие же простые вещи. Я говорю, что у меня на съемках клипа член встал, а журналисты мне: «Вы это специально выдумали, чтобы имидж поддержать!» Нет, говорю, просто встал, и всё. «Ясно-ясно, это у вас фишка такая!..» В общем, на презентации все случилось так, как я увидел в том сне: мы изображали, что поем и играем под фонограмму, набухались по-настоящему, я собирался дать пизды какому-то журналисту…

Для людей мы представили «Районы-кварталы» на «Горбушке», устроили автограф-сессию и сыграли несколько песен. Туда приехал Юра Цейтлин, президент «CD Land». Мы играли, а он стоял внизу и пел вместе с нами «Дожди-пистолеты» очень громко. Он искренне и наивно, как ребенок, радовался. Когда все закончилось, Юра говорил: «Такой звук! Клево, мощно играли! Давайте купим этот аппарат?!» А наш звукорежиссер Леша говорит, что звук был не очень, аппарат убитый по техническим параметрам. Но Юра был на таком эмоциональном подъеме, что захотел купить эти колонки, порталы и усилители, чтобы мы в дальнейшем этим пользовались. Видимо, Юра таким образом хотел сохранить то настроение от концерта. Вообще Цейтлин зажигается сразу и готов посвятить делу, которое любит, уйму времени; даже если это утопия, ради нее он готов жить и что-то делать.

Лужники

Мы взяли «Лужники». Малую спортивную арену. Мандраж начался ближе к концерту из-за того, что мы можем не успеть что-то отрепетировать, я не успею одежду придумать для себя. Я всегда думаю, в чем выйду на сцену, я не могу надеть на концерт старую майку, в которой был на саундчеке. Только если какая-то запара, забыл, не нашел, не успел. Для «Лужников» у меня было костюма четыре приготовлено. В проигрышах между музыкальными блоками я переодевался. Два часа играть в насмерть промокшей майке, когда по лицу течет, в глаза заливает — ничего не видишь, самому неприятно. А уж перед таким количеством людей! Это все равно что парень к девчонке придет на свидание в грязных вещах. Мы все расписали: очередность песен, что будет происходить в паузах, чтобы не было никаких прогибов и провисов. Мы ведь до этого никогда не играли два альбома сразу. Мне надо было распределить свои силы так, чтобы осталось на последнюю песню. А потом можно умереть.

Кайф немного обламывался, потому что ты все равно переживаешь за какие-то технические проблемы: а вдруг сейчас что-то отключится, не сработает? Фейерверк какой-нибудь или еще что-то? Странное ощущение: я выхожу и чувствую, что все на меня смотрят и ждут от меня песен. Не эмоций, не какого-то состояния, а песен. И я от этого очень сильно завожусь. И такой момент: если я пою песню под гитару двум-трем людям, я могу перепеть, если что-то слажалось, а здесь нет такой возможности, поэтому я, сам того не замечая, выкладываюсь абсолютно полностью, хочу я этого или нет, устал я или не очень.

Вышел на сцену, и такой… даже не стресс, а состояние возбуждения. Ничего не надо принимать — ни алкоголя, ни наркотиков. Выходишь, и тебя настолько рвет, потому что ты видишь, что и люди в зале уже готовы разрываться. И всё зависит только от тебя. Какой темп им сейчас задашь, так и будет, такой и кайф получишь. Но скоро ты поймешь, что этим процессом уже не управляешь практически. Ты такой взмыленный, угорелый. Тебя так распирает и несет, что только бы хватило на два часа. Это как тумблер — щелк, и все. Ты можешь за сценой все что угодно делать: переживать, спать, анекдоты рассказывать, отжиматься, подбадривать себя, не подбадривать. Но ты выходишь, и что бы ты ни делал до этого момента, тебя выбрасывает в другое состояние — и это чудо. Ты уже другой.

В зале темно, мы даже попросили включить свет, очень интересно было наблюдать публику, кто как стоит, смотрит. Кто-то плачет, кто-то танцует в угаре. Кто-то пьяный. Я заглядывал им в глаза, ведь мы играем для них. Второй альбом еще не все переварили, очень приятно, когда люди стоят, вслушиваются. Кто-то начинает сразу врубаться, прыгать, а кто-то стоит сосредоточенный. Ну да, больше подростков, я их старше. Ну и что? Я молодой в душе! Я не буду старым. Никто не хочет умирать. А старость — это смерть. Я не изображаю из себя подростка, не играю. Я просто так не умею. Искренне обманывать — в этом талант актера. Театр — это своего рода обманчик, когда видишь, как актер плачет на сцене, он лишь играет свою роль. А мое самое великое актерство — быть на сцене тем, кто я есть.

Пресса

В «Лужниках» было круто. Аншлаг. Всем понравилось. Но только не прессе. В «Коммерсанте» вышла рецензия Барабанова, она называлась «„Звери“ дали прирост поголовья». Восемь тысяч человек назвали поголовьем, то есть скотом. Саша тогда очень обиделся. Незадолго до концерта он дал ему интервью, Барабанов все хотел, чтобы тот признался, что «Звери» — придуманный проект, быдляк, а он, Войтинский, великий манипулятор. Почему-то Артемий Троицкий тоже сильно «Зверей» невзлюбил, что-то типа: «Провинциальный пэтэушник с акцентом, ему у станка стоять». Да и музыканты не приняли нас в свою тусовку. Это было очень прикольно: получилось, что куда ни ткнись — все против. Мы оказались в одиночестве. Но это сыграло нам на пользу. Было бы наоборот — мы зашли, мы свои, нас все любят, облизывают, как Земфиру в свое время, — всё! Здравствуй, деградация! А так нам не дают расслабиться. Эти говорят — ты не наш. Те говорят — ты чужой. Попса и рок. Ничего другого же нет. Только продвинутые знают, что Лагутенко — это рокапопс, а не хрен пойми что-то мяукающее. Шевчук только орет: попса! Люди так и относятся: есть рок-музыка честная, и есть попса эстрадная, западло.

Мы играем вживую на инструментах, у нас на концертах полный угар — да, поэтому мы рок-группа. На любую группу, которую начинают активно крутить на радиостанциях, тут же начинают зубы скалить — вот опопсели. Но популярность — не признак попсы. Попса — это некачественная музыка, а поп-музыка — хорошая вещь, если сделана добротно. Не тыц-тыц-тыц на «ямашке», не «я люблю тебя, а ты меня нет, я скучаю». А все эти упреки «опопсели» — это элементарная зависть. Что с критиков взять? Появляется песня, которая всем нравится, и тут же начинают обсирать. Сначала ты задыхаешься, так тебе обидно. Но потом приходишь на свой следующий концерт и видишь, что там действительно все хорошо. Ни один нормальный человек не подойдет к тебе на улице или в магазине, не скажет: «Чувак, у тебя музыка примитивная». Нет такого — музыка примитивная. Люди либо любят сердцем, либо не любят. «Мне твоя песня помогла в трудную минутку. Я был одинок, пришел на концерт и встретил там девушку, и теперь мы женаты, у нас дети, я счастлив». Какая рецензия мне это даст?

Про «Зверей» никто ничего не знал, поэтому мое общение с прессой началось со стандартных вопросов: кто вы, что вы, какие планы? Мое отношение к журналистам начало меняться, когда я заметил, что мои интервью в напечатанном на бумаге виде выглядят совершенно не так, как я говорил. Я с человеком общался по душам, а он, может, не поверил, не почувствовал. Ему все равно. Он робот. И все, что я ни скажу, будет переписано стандартно, как нужно изданию. Вот это меня сильно поразило. Я не мог понять: как же так? Мы сидели, он мне улыбался, вроде кивал головой: да-да, у нас с тобой разговор на тему музыки и не только. А потом я читаю статью и вижу, что человека будто подменили: кто-то взял и все перековеркал. Какое-то изначальное недоверие к артисту, знаешь, когда враги встречаются на переговорах. Как президенты России и США — улыбаются, пожимают руки, их щелкают, а когда они расходятся — всё, воюем дальше. Так и здесь. Меня это расстраивало. Безумно. Мы не сразу узнали, что интервью надо заверять, а с изданиями официально подписывать договор. Сейчас уже поздно. Желтая пресса настолько вклинилась, пошел поток недостоверной информации, начался полный хаос, когда от тебя уже ничего не зависит. Все писали все что угодно, на основе каких-то сплетен, шуток, выдумок.

И поэтому Кант. Это был очень жесткий перебор. Нелепейший. Я не мочился на могилу Иммануила Канта в Калининграде. Мы приехали туда на гастроли, кажется, выступали в «Вагонке». Перед концертом у нас было свободное время, мы решили устроить экскурсию по городу. Приехали к костелу, там за оградой могила Канта. Нам рассказали историю храма, кто его строил — оказалось, немцы. И кто-то из нас пошутил: «А, типа фашисты!» Без всякой задней мысли. Это очевидный факт, что у нас в стране после Отечественной войны вошло в обиход называть немцев гансами, фрицами, фашистами, при этом не вкладывая в это никакого негативного смысла. Мы походили, посмотрели на костел, на могилу. Ссать охота. А куда? Ушли в какую-то сторону подальше, нашли кусты. Ну не на могилу же Канта мочились! Так я мочился во всех городах, получается… А потом вышла статья про фашистов, про то, что «Звери» обоссали могилу великого философа. Дело в том, что с нами были еще две девушки: читательница местной «Комсомолки», которая выиграла приз — день с группой «Звери», и журналистка издания.

Сначала хотелось этой журналистке дать в пятак, как бы грубо это ни звучало. Либо поджопника. Потому что если девочка позволяет себе такое писать, значит, это уже не девочка. Она стопудово уже не понимает человеческого разговора. И слова «мораль» для нее не существует. Остается что? Физическая расправа. Дать хорошего смачного пинка под сраку! По мягкому месту — чтобы без травм. Тут воспитывать словом уже поздно. Как-то на подобные публикации реагировать бесполезно, потому что геморно. Поэтому журналисты чувствуют себя абсолютно вольно и могут писать гадости дальше. В 99 % случаях им ничего за это не будет. Поругаются, позлятся и успокоятся. А денежку-то они зарабатывают потихонечку. Был какой-то там суд, газету обязали опубликовать опровержение. Но кто эту писюльку мелкими буковками будет читать? Это и неважно было, потому что новость-то уже работала.

В какой-то момент я понял, чего они хотят, почему они так вопросы строят. Я сам им неинтересен. Вообще. Они ко мне никак не относятся — ничего личного, я лишь расходный материал. Я сейчас что-нибудь скажу, а они перефразируют, облепят чем-то, придумают жареный фактик. Я стал поступать с ними так же: они для меня никто. Мне они не нужны. Нет такой необходимости увидеть себя на обложке, прочитать о себе в журнале. Я делал свою работу, записывал песни, снимались клипы, были концерты. И было очень обидно, когда я делал хороший большой концерт, выпускал альбом, но почему-то все музыкальные критики и журналисты это обходили стороной и писали о людях, чье творчество привлекает гораздо меньше людей, чем «Звери». Нас игнорируют как явление, событие. Даже в изданиях, которые рекламируют концерты, пишут обо всех, кроме «Зверей», хотя мы собираем очень много людей. Снобизм, считаешь? Предвзятое отношение: эта группа для народа, значит, мы не будем о ней писать. Это не для нашего круга. Мы будем рассказывать о каких-то неизвестных музыкантах. Эстетство, тусня! Хотя по массовости события, по размеру праздника, по привлечению людей, не только публики и музыкантов, но и по рекламодателям, площадкам мы круче. Наши концерты в десятки раз глобальнее, но о них никогда ничего не пишут, как будто группы «Звери» не существует.

Обложка «ОМа» (культовый молодежный ежемесячный журнал в 90-х — начале 2000-х годов. — Прим. ред.) не показатель. Если бы они меня напечатали на два года раньше, вот это было бы для меня событием, признанием в этой тусне. Но оно мне не очень уже нужно. Я просто не мог понять, как люди могут закрыться в своем мире и не наблюдать за тем, что творится вокруг. Я видел подобное в Таганроге — эту богему, как она живет, что делает. В Москве столкнулся с тем же самым, только на более глобальном уровне. Они пропагандируют культуру, которая даже им непонятна до конца. Когда «ОМ» решил поставить меня на обложку, я не удивился их предложению снять меня по пояс голым. Я отказался. И все, на что я мог пойти — это открыть плечи. Они сказали: «Нам нужны голые плечи, не больше». Я им уже тогда не доверял. Я расстегнул рубашку, стянул ее с плеч, и она просто висела чуть ниже. Они сняли, скадрировали под обложку, обтравили ужасно, изуродовали лицо. Но самое страшное, что они выложили в Сеть ту фотографию, где я со спущенной рубашкой. Я вообще не понимаю этих людей. Я даже не могу назвать их пидорасами. Не могу назвать ущербными, тупыми, алчными. У меня вообще нет к ним никакого отношения. Единственное, что я могу им сказать: сходите куда-нибудь, хотя бы в церковь.

Культурный обмен

После «Лужников» мы отправились в первый тур. 26 городов. Не знаю, откуда брались силы, чтобы не умереть на сцене. Наверное, от мысли, что завтра будет следующий концерт, придется выходить и снова умирать. Именно это и держит. Ну и ребята. С Максом мы дольше притирались: он вначале молчал, практически не пил. Он действительно очень хорошо играл, был спокойным, интеллигентным, и мы думали, что все так и дальше пойдет. Но потом убедились, что Максим все-таки умеет жечь и отрываться, веселиться, как и мы. И когда поняли, все вообще пошло отлично. Мы его прозвали академиком, деканом, профессором.

— Профессор, это зачет?

— Это пять!

— Вот вам зачетка!

Все мы сыгрались, спелись. Приходилось жить в двухместных номерах. Меня чаще старались поселить в одноместный, но бывало и с кем-то, когда как. Тяжело, конечно, мужчинам вместе в быту. Один курит в номере, другой нет. Этот в туалете сидит долго, а тебе туда тоже надо. Такое дело, интимные вещи. Но все компенсировалось весельем и угаром.

Нас пригласили в круиз на теплоходе по Волге в рамках «Года немецкой культуры в России». Это была очень жесткая поездка на корабле — двенадцать городов. Собралось много разношерстных музыкантов. Был немецкий симфонический оркестр не то из Дюссельдорфа, не то из Кельна, какой-то джазовый ансамбль, мы и немецкая современная типа молодежная группа «Меллоу Марк» — полуфанковые хип-хоперы, раста, черти какие-то. И этот теплоход плыл по Волге, заходя в Чебоксары, Самару, Нижний Новгород, Тверь… в Астрахани у нас все закончилось.

Теплоход приходил в город. Концерт на площади, концерт в филармонии. Любовь Казарновская с оркестром и джаз в филармонии, ну а молодежная программа на открытой площадке: немцы открывают, «Звери» закрывают. А вечером все возвращаются на этот кораблик и плывут всю ночь до следующего города. Мы там очень сильно веселились в рамках этого «культурного обмена». Атмосферу праздника, конечно, задавали Костян с Кириллом. На корабле в кают-компании стояли барабанчики, колоночки, и мы играли там, хорошо разгоряченные. Это единственный случай, когда мы все были пьяными. Когда у Миши вместо стойки под барабанами стоял стул.

Развлекали себя, как могли, придумывали игры всевозможные. Кто круче сфотографируется голым на унитазе. Миша сидел в ванной и обливался водой в самой нелепой позе. Еще играли в шпионов: ходили за бутылкой к соседям. Опять же популярная у «Зверей» игра в «доживи до завтрака»: побеждает тот, кто пропил всю ночь до утра и смог пойти на завтрак: приз — стакан водки.

Костя задружился с каким-то немцем. Они пили вдвоем, Костя угощал его чесноком. Тот, видать, оказался тоже оторванным. Они оба дожили до завтрака и там делали следующее: смешивали масло, джем, яйца, кашу — все, что на завтрак дают, — плюс бухло, пиво, водку, чеснок… и кто как круче выпьет это месиво. Костян пил через нос с помощью трубочки. Потом они всю эту жижу залили в булку, и Костян положил себе в нагрудный карман. И немецкому другу своему такую же сделал. Потом они сдавили эти булочки, и это дерьмище полилось по рубашкам… панк-рок! Но все смешно и по-доброму. Люди в ресторане, правда, шарахались в сторону. Но они понимали, что это музыканты и они добрые, они не буянят, а просто так развлекаются.

Мы и не буянили там особо. Просто очень необычно находиться в таком замкнутом пространстве долгое время, когда вокруг одни музыканты. Причем классических музыкантов было гораздо больше. Они тоже участвовали! В каком-то городе одного немца увезли на «Скорой» — у него случилась белая горячка, он начал кусать людей. Ну, духовики, понятно, больше всех пили. Так исторически сложилось, наверное. На корабле из напитков были только водка и пиво «Старый мельник». Вначале я еще сам купил на корабль коньяк, но он быстро закончился. И все немцы и русские, включая русских организаторов и немецких гостей, в баре были равны. Рашен пиво? Водка оранж? Круто, давай! Так и развлекались, но вечером на концерте играли, конечно, трезвые…

Там я подумал вот о чем… О том, что пройдет тур и я уеду в какой-нибудь небольшой город. Чтобы не было этих расписаний, графиков на каждый день. Чтобы мог взять и вдруг поехать на рыбалку. Или познакомиться с кем-то и остаться у этого человека ночевать. Может, поработать на заводе или на стройку пойти, я же строитель. Вот о чем я думал, когда неслись эти туровые дни. Я мечтал, что спрячусь и мой номер и имейл будут знать только два человека, которые их никому не дадут. В этих размышлениях меня привлекало еще и то, что о себе таким образом можно много нового узнать: насколько я свободен в сознании.

Слава

Я человек стеснительный. Когда узнают, просят автограф, я немного смущаюсь. Я не то что боюсь людей, но понимаю головой, что можно вести себя как-то более непринужденно, расслабленно. Мне же многое простят. И люди готовы именно к этому: чтобы я себя так вел. Но я не могу: тушуюсь и молчу. Я-то не отношусь к себе как к известному человеку, да? Я отношусь к себе как к себе. Трудно привыкнуть, я не готов. Есть куча моментов, когда можно воспользоваться именем и лицом, но я никогда этого не делал и не буду делать.

Даже при разговоре с человеком, который подходит и что-то предлагает, выражает свои чувства, ты все равно стесняешься. В этот момент ты не думаешь, что тебя показывают по ТВ, у тебя миллион концертов и поклонников. Когда мне признаются в любви, я чувствую неловкость, как будто это незаслуженно, будто они принимают меня за другого. А может, так оно и есть? Они меня капельку с кем-то путают?

Я легко замечаю, когда человек берет автограф из-за того, что лицо знакомое, а когда он действительно любит мое творчество. Сразу видно воспитание человека. Один может сказать: «Пойдем выпьем!», а другой скажет: «Прошу прощения!», возьмет автограф, извинится пятьсот раз и уйдет, чтобы не напрягать. Некоторые могут подождать, когда сидишь в ресторане. Они обязательно дождутся, когда я выйду в туалет или на улицу, только тогда подойдут. А некоторые бесцеремонно могут вломиться, когда ты засовываешь вилку в рот, и сказать: «Здорово, чувак!» Но в любом случае мне не по себе, мне хочется закрыться. Когда мне начинают петь дифирамбы, я краснею.

Езжу на метро, как обычно, на репетиции, на встречи, концерты с «Преображенки». Там, в подземном переходе, музыкальный ларек: когда я спускаюсь в переход, все время слышу свои песни. Очень странное чувство — с одной стороны, радостно внутри, а с другой — смущение и комплексы по этому поводу. Как так? Вот иду я, а вот мой голос звучит. И меня люди видят. Это какой-то двойной удар для человека. Было стыдно чуть-чуть. Хотя я писал песни для людей, но пластинка — это что-то интимное. А тут на весь переход орет моя песня, и ее слышат даже те люди, которым по барабану «Звери». А ее нужно слушать. В моем представлении она не может просто так играть фоном в переходе. Моя песня звучит, а все куда-то бегут, рядом шаурму продают, воздушные шарики, носки.

Иногда меня дергали за рукав. И мне было неловко даже не из-за того человека, который дергал, а из-за людей, которые смотрели вокруг. Когда рядом кто-то начинает орать — вот это самое ужасное. Рома Зверь! «Звери»! Я понимал: всё, жопа! Все начинали оборачиваться, искать газами, где я. И я просил этого чувака:

— Пожалуйста, не надо кричать.

— Дай автограф!

— Лучше отойдем в сторонку, и я распишусь.

Чтобы тихонечко. Чтобы не привлекать к себе внимания. Но все уже начали оборачиваться. Знаешь, напоминает возле метро толпу женщин, рассматривающих колготки или кофточки на прилавке. Суют деньги: дайте мне! И все проходящие мимо зеваки реагируют: о! Какой-то ажиотаж! Может, и мне туда? Чё дают? То есть такой развод. А еще есть люди, которые других прохожих останавливают: «Смотри! Это же Рома Зверь!» То есть ему настолько важно, что он стоит рядом со мной и я ему расписываюсь, что он начинает абсолютно посторонним людям орать на все метро: «Вы чё, дураки, не видите? Это же Рома Зверь!»

Я жил на «Преображенке». Есть много причин, почему не переезжал. Каждый переезд влечет за собой какие-то действия. Запариться, найти агента, посмотреть варианты, заплатить какие-то деньги, переехать со всеми шмотками и прочим барахлом на новое место. А зачем? А куда? Не было проблемы жить комфортнее или снимать квартиру получше и побольше. Меня все устраивало. Я не проводил там много времени. У меня на полу лежал матрас, на котором я спал. Самый обычный, не тоненький, как на раскладушку раньше клали, а обычный широкий. Кухня была. Средства для записи музыкальных зарисовок: диктофон плюс бобинная «Награ». Не было такой проблемы, чтобы был какой-то ламинат или белые стены. Либо две комнаты. Машины стиральной не было, точно. Но я как-то справлялся с этим. Я стирал вещи у Саши Войтинского: собирал их и ехал к нему. Майки, носки, нижнее белье стирал вручную. Тазик в ванной — быстренько прополоснул, и всё. Мысль про домработницу вообще не посещала. С одной стороны, это чужой человек, ты ему не то что не доверяешь, просто это создало бы мне больше проблем, нежели решило. Одна обуза. Мне проще всю домашнюю работу делать самому, чем договариваться, когда человек придет убирать, стирать и мыть.

Roma

«Звери» радовались наградам. Премии МУЗ-ТВ, допустим, очень радовались: напились сильно. У нас все награждения отмечались именно так — «лучшая рок-группа», понятно! Обычное пьянство на базе или поблизости в ресторане. «Тарелку» обмывали в «Амбаре» на Земляном. Поехали, обмоем? Поехали! Кто мог, тот ехал. И мы там пили водку, перемешанную с перцем халапеньо и еще с какой-то ерундой, — назывался коктейль «Мертвая голова». Мы пили эту «Мертвую голову», и она нас бодрила.

А в ноябре мы поехали в Рим на церемонию вручения European Music Awards MTV. Мы первые, кто стал артистом года Russian Music Awards, и поехали от России получать приз. Такой делегацией: я, Кирилл Антоненко, от канала поехала ведущая Тутта Ларсен, а от «CD Land» пресс-атташе Аня Ефимова. Я сказал тогда Тутте: «Смотри! Ты идешь с рок-звездой!» Ржали всю дорогу, подкалывали друг дружку… В общем, получили мы эту награду. С нами в гримерке тусила еще шведская группа «The Hives». Забавно, мне понравилось. «Duran Duran» живые ходят. Посмотрели, как настоящее шоу делается, как работают музыканты, разные службы. Все отлажено. Мы же там не играли. Выступали только большие звезды типа Гвен Стефани. А победители из разных стран выходили и получали статуэтки, только присутствовали на церемонии. Их даже отдельно снимали — прогоняли выход за наградой, а потом вклеивали в монтаж. Так что была просто клевая тусовка. Это же MTV. Вау! Европа! Duran Duran! И вообще, мой первый выезд за границу, не считая Болгарии. Рим меня покорил архитектурой, памятниками, насколько я мог оценить в таком состоянии. Походили немного пешочком. Ну а что? Отснялись, на второй день сама церемония. Посмотрели, в одиннадцать освободились. Пошли на вечеринку. На следующий день улетать. Погуляли ночью. Да там и шляться-то чего? Все же рядышком. Просто прикольно: я в другой стране и получаю какую-то награду. У меня есть возможность посмотреть на Рим. Здорово, круто! Как будто тебя взяли в космос прокатиться. Хочешь полететь на Марс? Хочу! Садись! Я — в Риме, офигеть. Давай нажремся? Давай! Лемончеллы? Давай лемончеллу! Чё там еще есть, пицца? Дайте что-нибудь пожрать. Смотри, костюмы Canalli, уау!.. Мы были практически все время пьяными, поэтому языкового барьера я не почувствовал. Ходили втроем — я, Кирилл и Ефимова — и бухали, больше сами с собой общались. Здрасте, мы лучшие российские артисты! Было весело, мы так угорели на концерте Franz Ferdinand с Кириллом, плясли, махали головами…

Ну и, конечно, «Золотой граммофон». Получилось так, что в этот день у нас был концерт в «Олимпийском». Мы вышли на сцену в майках с олимпийскими кольцами, по-быстрому получили награду и понеслись на площадку. Решили нанять сопровождение — ГАИ с мигалками, чтобы не опоздать к началу. Вообще было так… дергано. Граммофон… «Олимпийский»…

Олимпийский

Я его вообще себе не представлял. Каждая группа мечтает собрать его. Когда весной мы вышли после концерта из Малой спортивной арены «Лужников», кто-то из ребят прикололся: «Ну чё? Следующий концерт в „Олимпийском“?» И все заржали: «Да по-любому!» А теперь декабрь, мы несемся из Кремля в сторону проспекта Мира на сольник в «Олимпийском». Не слишком ли быстро? Для нас и «Лужники»-то были наглостью, все произошло очень стремительно. «Олимпийский» — это статус. И если артист собирается там играть, всем понятно, что придет тыщ 10–15. Вопрос стоял только в том, будет аншлаг или нет. И даже это неважно, потому что если человек играл в «Олимпийском», это уже круто. Это как вес взять в тяжелой атлетике. Возьмет — не возьмет. Иногда бывало, что не брали. Для нас это тоже было вызовом, а для журналистов и тусовки как развлечение: соберут — не соберут. О площадке говорили как о каком-то мериле.

Перед началом у Войтинского началась легкая паранойя: минут за десять он заходит в зал и видит много свободных мест. Его вывод: это конкуренты специально перекупили билеты, чтобы никто не пришел. Да просто вечер, пробки, Москва — понятно, что народ долго собирался. Началось с небольшой лажи: в интро не совпал звук, видео и мы. Всё разъехалось. И нам пришлось по-другому вступать. Первым в сет-листе был «Камикадзе». Он сам по себе хорош для фееричного начала шоу. Есть песни, которые не годятся для этой роли — открывать концерт или закрывать концерт. «Камикадзе» — ударная песня. А давайте придумаем что-нибудь — разоденемся как-нибудь? А как? Фраки надевали? Прикольно же? Фраки, кеды, гитары — ирония. Переодевался я не так много в течение шоу. Не для того, знаешь ли, я же пою. Если в сценарии шоу прописано какое-то музыкальное вступление, которое позволяет уйти со сцены, отдышаться и переодеться, то почему бы и нет?

У нас был список композиций: на какой песне у нас что зажигается, когда кто выходит, когда фейерверк. Был задник: город, фонарики, многоэтажки — районы-кварталы. И внизу граффити. Делали «номера». Звучит как самодеятельность, как капустник в пионерлагере — а теперь номер от третьего отряда. На «Фабрике грез» у нас были унитазы, как у «Pink Floyd» молотки. Выходили люди в противогазах, кидали туалетную бумагу. А я поднимался на телескопическом подъемнике, который был задрапирован красной тканью, подо мной росла тумба как трибуна. Такая вот аллегория. На «Просто такую сильную любовь» мы не переоделись, а разделись. Ленточки выпускника — весь сценический костюм. Мы же поп-панк, как нас критики назвали. Я не возражаю: «Звери» же ближе к поп-панку, чем группа «Сплин»? Просто захотелось похулиганить, немного развлечься. Парни разделись, молодцы! А что я? Чего это мне стыдно? Может, я не успел, может, нервничал. А может, я и не собирался раздеваться? Мне было неудобно, потому что я потом начинал следующую песню — там была пауза, а в тишине одеваться не с руки. А так я в штанах и могу дальше петь, быстро накинул на себя рубашку и пошел. Это не отмазка, говорю тебе, так и было. Цветы, которые я раздавал на «Для тебя», мы заготовили, конечно, заранее. Цветы, конфеты. Обычно нам дарят цветы, а тут наоборот, ты их раздаешь, приятно.

Не было никаких пафосных мыслей в моей голове. У меня было лишь желание все отыграть хорошо, не сбиться, не слажать. Не упасть. Чтобы элементарно все функционировало, ничего не выключилось. Мы снимали концерт на видео, надо было еще и на камеры работать. Нам режиссер-постановщик съемки говорил, куда надо выходить, куда отходить, на какой песне. Определил какие-то точки — куда можно, куда нельзя. Обычно, когда концерты такие большие снимаются, по настроению, по исполнению они всегда хуже обыкновенных. Потому что это лишний стресс, и внимание, энергия не туда уходят. Ты не расслабляешься, не занимаешься тем, чем должен, ты все время думаешь: а хорошо ли я выгляжу? А куда я должен сейчас повернуться? Удовольствие я получил лишь от того, что ничего особо не слажалось. И хорошо — уже достижение. Нет, конечно, мы радовались. После концерта поехали на студию и пили.

Тот концерт я не так себе рисовал в голове. Но с чем-то приходится мириться. Ты все время находишь компромисс, стараешься чего-то не замечать. Всегда после концерта остается такое послевкусие — хотелось бы сделать лучше. Ты отдаешь во время выступления все, а потом думаешь, что могло быть иначе. Удовлетворения от самого мероприятия не наступает. Это же финал, а финал — это всегда грустно. Точка. Отыграли и забыли. Слава богу. Идем дальше! Хорошо, что это все закончилось…

На следующий день после «Олимпийского» мы приехали с Войтинским на Воробьевы горы. Стояли и смотрели на Большую спортивную арену «Лужников».

Саша говорит:

— Ну что, в следующем году здесь?

Я говорю:

— Давай.

Мы посмеялись, выпили и задумались.

2005

BRV

Меня забанили на собственном же фан-сайте, прикинь! Я как-то зашел к ним на форум, полазил — мне было интересно мнение поклонников по поводу концертов, клипов. Что-то меня там порадовало, что-то, конечно же, удивило. Когда люди не владеют информацией, они начинают что-то додумывать, многое там обросло кучей легенд. Мне было так смешно все это читать! Я зарегистрировался, зашел на форум под ником BRV (Bilyk Roman Vitalyevich, ФИО) и в какой-то из тем написал: «Здравствуйте! Я Рома. Вот вы меня обсуждаете, а все не совсем так». И какая была реакция? Правильно! «Слышь, чувак, иди ты в задницу! Тут таких „ром“ столько, что запарили уже. Чем докажешь?!» Все начали меня жестко посылать. Ладно, говорю, не верите — как хотите, и не надо, доказывать ничего не собираюсь, потому что я — это я. Ну и модератор меня забанил! Я же с интернет-жизнью только начал знакомиться ближе, все эти выражения — «бан», «модер», «приват» и так далее — для меня темный лес. Я спрашивал, что такое флуд, а все смеялись — дурачка, что ли, строишь из себя, парень, кто ты вообще такой? Забанили на неделю.

Меня это крайне разозлило, и я сказал нашему клавишнику Кириллу, который был знаком с администратором сайта: «Позвони этим людям и скажи, что человек под именем BRV — это я, пусть разбанят меня немедленно! Я очень зол». И на следующий день я захожу на форум, а там сообщение от администратора: «Рома, извини, таких лжезверей заходит миллион, мы действительно не знали». Но даже после того как меня разбанили и администратор подтвердил, что я и есть настоящий Рома Зверь, многие не верили на протяжении еще месяцев трех. Постепенно у меня сформировался виртуальный круг знакомых, мы с ними общались по-доброму на разные темы, я отвечал на их вопросы, а другие их стебали — вы общаетесь с самозванцем! Потом уже создали на форуме отдельную тему для общения со мной, и все уже наконец-то поняли, что я — это я.

Все хотели пообщаться в реале. А почему нет? И предложил: давайте где-нибудь встретимся за городом, устроим пикник с шашлыками. Многие не поверили и не поехали, а те, кто поверил, не пожалели. Они выбирали место. Меня спросили, что я хочу, я попросил, чтобы рядом была речка, чтобы можно было развести костер. Они нашли место где-то в ближнем Подмосковье, куда ходит речная «Комета». На фан-сайте повесили адрес и карту, как добраться. Они приплыли на этой «Комете», мы приехали с Сашей, Кириллом и Лехой на машине, чуть припоздали. Вначале все смотрели и молчали, стеснялись. Я говорю: «Чего сидите? Давайте шашлыки жарить! Я привез мясо!» Мы привезли мясо, бухло, они чего-то тоже попривозили, все как надо. Девочки давай сразу готовить. Я пожарил шашлык, постепенно все разошлись, давай общаться, фоткаться, ляля-тополя… Потом они выкладывали отчеты на сайт о том, как прошла встреча форума и группы. Приехало человек пятнадцать-двадцать, приглашались все, но кто-то не смог, многие же в других городах живут. Хотя кто-то из Питера был. Им немного завидовали, а у некоторых из тех, кто побывал на встрече, проявилось что-то вроде звездной болезни — от приобщения к группе. Но это нормально, это бывает. Но в общем на сайте все достаточно спокойно, чинно, с уважением друг к дружке, по установленным ими правилам. Здоровая атмосфера. У людей более зрелое отношение к группе и друг к другу. Не то что творилось в самом начале, когда эти фан-клубы только-только зарождались, помнишь?

Травоядные vs хищники

Я наблюдал за этим со стороны. Интересно же понять, кто они — первые поклонники. Одни сделали сайт, и другие сделали тоже. Одни были более агрессивными, рок и все такое. А вторые — просто спокойные на первый взгляд милые девушки. В какой-то момент и воинствующие, и спокойные принялись делить между собой статус: кто будет называться официальным клубом «Зверей»? Все хотели получать какую-то информацию, доступ к группе, иметь какие-то привилегии и быть единственными. В процессе этой борьбы они разделились: те, что поагрессивней, назвали себя «хищники», а другие — «травоядные». Но все это превратилось в борьбу за то, кто больше на себя перетянет внимания группы. Мы хотели все наладить, я и Саша Войтинский даже встречались с лидерами этих группировок — самыми инициативными и ярыми.

Если коротко, то они хотели группу «Звери». Чтобы только они были рядом все время, чтобы все внимание именно им и так далее. Но ведь ко всему прочему это еще и девушки в основном. Вот девушки, вот парни — девушки делят парней. «А почему это они с вами должны встречаться? Мы же больше делаем, чем они!» — «А мы зато первые сделали сайт!» Типичные девчачьи разборки. Они решали, кто будет любимой женой, если уж совсем коротко.

На нас они выходили очень просто: приходили на запись телепередач, на концерты, подходили и говорили: «У нас фан-клуб, распишись для девушек из других городов, мы им отправим по почте». Или: «Давайте мы будем вывешивать новости о группе и анонсы концертов». А мы начинающие, нам поддержка нужна. Меня эти войны задолбали достаточно быстро. Это были уже не фан-клубы, а отдельные люди, которые хотели внимания и какой-то власти над другими: «Я президент фан-клуба, я организую встречу с группой, на которую придут только те, которые нравятся мне». Когда я это понял, мне стало абсолютно неинтересно. Сыграли личные качества этих людей. Мы предлагали им объединиться, делать общее дело, но они не хотели, начинали мозги пудрить, наговаривать друг на дружку глупости и гадости. Женский разговор я вообще не могу понять. Это темный лес. Я-то к фан-клубу относился как к некой общественной работе. Я же очень ее люблю. Фан-клуб — это хорошая идея: мы встречаемся, обсуждаем, что-то придумываем. Мы делимся новостями, они выкладывают их на сайте. Это сотрудничество. Но я обломался и был сильно разочарован. Я думал, это серьезное дело, а оказалось, просто возня. Так некрасиво! Знаете, когда девушки дерутся? Очень неприятно смотреть, аж противно. Пару раз я видел такое в жизни. Хуже зрелища не было. За волосы — убого и стыдно. Президентши фан-клубов не дрались, но эти оскорбления, поливание грязью, словечки, шушуканье… Мы с Сашей сидели на встрече с ними и думали: в каком говне мы оказались! Я слушал ругань девушек, которые делят меня… И я закрыл эту тему.

Человек из телевизора

Они вычисляли, где я живу. Это было нетрудно: я ехал с концерта домой на Преображенку, а они садились в машину и сопровождали меня до места. Когда я выходил из клуба, они уже «заряженные» сидели в авто. Я человек доверчивый. Иногда меня просили: «Можешь со мной пообщаться, поговорить, прогуляться, встретиться?» Бывало так, что и встречался. Но потом я понимал, что сделал ошибку. Я-то соглашался не потому, что был влюблен в эту девушку, а оттого, что у меня есть свободное время, почему бы им не поделиться, если человеку приятно? Мне-то не жалко. А это лишь усугубляло ситуацию. Иногда я встречался с поклонниками с форума — это были абсолютно нормальные люди, без претензий, без требований. Действительно можно было встретиться, попить кофе, поговорить, обменяться фотками и разъехаться. Поинтересоваться, что с учебой, что с работой, какие планы, потрещать на разные темы, и все. Но было несколько неаккуратных встреч. В каждом человеке хочу видеть нормального, но иногда ошибаюсь. Ты хочешь, чтобы все было хорошо, невинно, по-доброму. «Пять минут, мне больше не надо». Но ситуация становилось бредовой: «Это ты же хотела пообщаться? Давай ты мне расскажешь о себе, а я тебя послушаю. Спроси меня, что тебе интересно. Я же тебя в первый раз вижу и не знаю, о чем тебя спрашивать». И сразу же, моментально начинаются претензии: «А что ты молчишь? А что ты какой-то странный? Нет, ты не уходи! Почему ты так смотришь?» Будто я обязан чем-то, а я хотел просто человеку сделать приятное, потратил время. Но зря.

Бывало, сидишь дома, стучатся в дверь. Открываешь, сидят. А выходить-то надо, хотя бы в магазин или по делам куда-то поехать. Но так не хочется выходить, думаешь: сейчас же опять начнется. Это пытка! «Рома, я тебя люблю! Рома, подожди, стой! Не уходи». Обычно стайкой тусуют в подъезде. Бывало, что одна, но чаще компанией. Стучатся. Откроешь: что нужно? Распишешься? Распишусь. Расписываешься, закрываешь. Стучатся. Что еще нужно? А выйди поговорим. У меня нет настроения. Закрываю. Начинают громко стучать. И уже претензии: дашь палец — по локоть откусят. Многие думают, если человек известный, он робот — не спит, не ест, все время должен всем все делать. В основном были школьницы и студентки, первый курс. Лет 16–18.

Фотографии и автографы нужны людям для того, чтобы в компании при случае показать друзьям, знакомым. Чтобы продемонстрировать как бы свою причастность к явлению, о котором знает вся страна. Это нормально. Я тоже фотографируюсь с известными людьми не задумываясь. Так же люди ходят в кино. Выходит мировая премьера, и ты идешь на этот фильм, потому что знаешь: его смотрит весь мир. И если ты его посмотришь, станешь частью мира. Человеку же хочется быть в обществе и быть причастным к каким-то ярким, важным вещам. Неважно — картина, музыка, человек, кино. Поэтому все мы стремимся к людям, которые обладают известностью, популярностью. Я знаю: фанаты продают мои фото — черт с ними, но продают и номер телефона, правда, это уже не фанаты. Фанат никогда не продаст номер телефона своего кумира.

Вот в моем подъезде сидели девочки сутками в ожидании автографа. Этот факт никак не влиял на мою личную жизнь — ее и не было как таковой: чтобы была девушка и я с ней жил. Совсем безумных среди тех, кто меня караулил, я не видел. Иногда ночевали, приходили-уходили. Сидели на подоконничках и пили пивко, расписывали стены. Правда, убирали за собой, бардака не было.

Соседи не возмущались. В квартире рядом жили два брата, они тоже снимали жилье. Достаточно взрослые люди, веселые: «Ты Рома, мы тебя по телеку видели, заходи к нам, пивка попьем, потусим!» А в то время у меня на площадке все время околачивались две девчонки: то шариками мою лестничную клетку украсят, то в дверь конфет напихают. Позитивные хохотушки, в принципе, ничего им от меня не надо было. Видать, сексу, наверное, они были такие, слегка развратные… Знаешь, по взгляду, разговору и поведению видно, когда девушка не прочь. Бывают с такими огромными глазами: «О, Рома!» Понятно, что она даже подумать о таком не может. Я для нее бог, а как можно с богом, странная ты такая! А некоторые — нормально, видят, я мальчишка хороший, популярный, интересный — мало ли что! Сидели они, сидели на подоконнике, а потом куда-то сгинули. Однажды мне нужно было зайти к соседям, к тем ребятам. У нас был спаренный телефон — это когда номера разные, а линия одна, и если в одной квартире трубка не лежит, то из другой позвонить невозможно. Ребята открывают: «О, заходи! Как дела? А у нас тут твои девчонки в гостях!»

И тут я вижу у них тех самых хохотушек. Опа! Привет — привет! Парни проверили телефон, я пошел к себе. Я выхожу, и такое чувство, знаешь… Как же так?!! Ох, гадины!! Я вот он, а они с этими! Это ж надо! Продажные девки! Ничего святого! Я, кстати, потом спросил у ребят, где они с ними познакомились. А они такие: «Это же поклонницы твои. Ты не подумай, мы не подонки, чтобы пользоваться». Ладно, говорю, вы с ними поаккуратнее, а то они могут обнаглеть.

Эта популярность, мать ее! Каждая улыбалась мне, но я не знал, она улыбалась мне или тому человеку из телевизора. Неужели как парня меня уже нельзя рассматривать? Это меня грузило. Мне постоянно казалось, что все вокруг хотят мной воспользоваться. А потом я понял: я из телевизора и просто я — две неразделимые части, одно целое. Поэтому меня и любят. Ну и прекрасно. Я соединился в своем сознании из этих двух частей. До этого мне казалось, что вот я, пацан, и любить должны пацана. Но пацана и любят, потому что он в телевизоре. Но чтобы он там появился, должен существовать этот человек в реальной жизни. И если любят пацана в телевизоре, значит, любят и меня, просто пацана. Пазл сложился. Я перестал париться. И все наладилось.

Марина

На следующий день после концерта в «Лужниках» Аня Ефимова назначила интервью с журналисткой Лерой Агаповой из питерской газеты «Смена» в кинотеатре «5 Звезд» на Павелецкой. Недавно открылся, модное место. Я пришел с похмелья. С нами была победительница конкурса, которая выиграла билет на концерт и обед со мной. Разговор за обедом не клеился, и поэтому я был рад компании журналисток. Две девушки: журналистка Лера и фотограф Марина. Девушку-фотографа я запомнил плохо — высокая, блондинка, волосы собраны в хвост. Она щелкала меня, а затем сидела, ковырялась в камере — думаю, пусть себе ковыряется, значит, профессионал, может, диафрагму выставляет или еще что. По ней было видно, что она немного нервничает. Я в это время отвечал на вопросы Леры и пил воду.

Через неделю мы выступали в питерском «Юбилейном». Тогда «Звери» в первый раз взяли с собой массажиста. У нас после выступлений болели мышцы, у Миши Врубеля появилась идея пригласить специалиста. Миша любил решать задачи быстро и, как он верил, качественно. Невзирая ни на что. Он быстро загорался, выдумывал какую-то ерунду или не ерунду и кидался ее реализовывать. Чаще выходил косяк. Вот он откопал где-то полупрофессиональную медсестру, которая начала тут же, как мамочка, нас обхаживать. Тетя лет за тридцать всем там рассказала, что у меня больная спина, я весь разваливаюсь, мне нужен уход, шерстяные носки… Врубель — он умел устроить праздник в коллективе!.. К тому моменту в газете, где работала Лера Агапова, вышло интервью со мной. Это был хороший повод прийти на наше выступление. Они зашли в гримерку.

Лера отдала мне газету, сидим, общаемся с ней, и вдруг она говорит:

— Ром, все круто, но наступило время признаний. У меня проблема, мой фотограф влюбилась. Видимо, я теперь всю дорогу у тебя интервью брать буду. Годами!

— Какой фотограф? — Я сначала даже не понял, о ком она.

Лера ткнула пальцем в Марину, и тут я впервые обратил внимание на эту красивую девушку.

— Приходите через час на ужин! Я предупрежу менеджмент.

Мы поехали всей большой компанией в ресторан у Петропавловской крепости на дебаркадере. Наверху был огромный банкетный зал, и мы там всем здоровым своим колхозом сидели. Группа, промоутеры, организаторы из «Еврошоу». В какой-то момент пришли Лера и Марина, и я был им рад.

К сожалению, мы уезжали достаточно быстро после концерта, даже не ночевали. Пообщались, обменялись телефонами — я, может, приеду, и мы обязательно встретимся, нормально посидим. Лера дала мне свою визитку, на обратной стороне написав ручкой Маринин номер, я засунул карточку в задний карман джинсов. Мы уехали из Питера и продолжили тур.

«Звери» уехали на Дальний Восток на гастроли. Мы обменивались с Мариной эсэмэсками, флиртовали. Я писал, что скоро обязательно вернусь, что так получилось — у меня тур. Но я обязательно приеду в гости. Нам обоим хотелось встретиться, и мы писали друг другу сообщения. Не имело значения, что именно, в такой ситуации важно не что тебе пишут, главное — то, что ты получаешь эту эсэмэску и с наслаждением читаешь эти самые обычные слова. Ведь сейчас они для тебя крайне необычны. Даже если тебе человек пишет просто «Привет!» и всё — о, мне написали «привет»! Доброе утро! Тут же отвечу!

А потом я потерял телефон. Всё, связь потеряна! Я купил новый, новую симку, восстановить контакты не удалось.

Но вот во что я верю — есть судьба и карма, теряется у тебя телефон или нет. То, что твое, будет твоим. В любом случае. Связь с Мариной оборвалась, а потом через какое-то время я случайным образом нашел карточку Леры с телефоном. Решил постирать джинсы, а в заднем кармане наткнулся на пустую пачку сигарет, там, под целлофановой оберткой, я нашел ту самую визитку «Лера Агапова» с телефоном Марины.

Нашел визитку и сразу же набрал. Она пригласила к себе на день рождения в Питер 5 мая. Но у «Зверей» был концерт в Великом Новгороде. У меня была дырка в один день между концертами в Новгороде и Пскове, и отправился к Марине в Питер.

Я приехал утром на такси: было недешево, но я мог себе это позволить. Чтобы покататься на такси, у меня уже были какие-то деньги. На стиральную машину не было, а на такси к девушке — пожалуйста. Я купил литровую бутылку рома «Капитан Морган» темно-коричневого, пацанского. Он только тогда появился, и мы с группой любили его попивать. Насчет шампанского я что-то не подумал. Колу мы купили уже в отеле, чтобы ром запивать. У нас больше ничего не было. Такое утро.

Мы зашли. Номер для курящих. Тяжелые, толстые шторы, через брешь между ними солнце заглядывает внутрь. Пропахший сигаретным дымом гобеленовый номер в коричнево-серых тонах. На журнальном столике стояла бутылка «Моргана», кола в стеклянных бутылках. Мне было неудобно, потому что девушка. Мало ли чего подумает? Может, секс сразу… Я не планировал! Я мечтал! Я представлял себе ее, думал, хорошо было бы. Но если нет, я вообще не расстроюсь. Но было все иначе.

Давай выпьем? Давай выпьем. За встречу, за ее прошедший день рождения. Что будем делать? Пить. Мы этого «Моргана» с утра заглотнули… Погуляли по городу, болтали обо всем — бывает такое чувство, как будто бы человека всю жизнь знаешь… Ну всё, я уехал.

Во время этой встречи мы впервые поцеловались. А остальное как в тумане, я к тому же накануне не спал всю ночь. Помню номер гостиницы «Октябрьская», «Моргана» для храбрости, кровать, солнечные улицы Петербурга, набережную канала Грибоедова и ее руку в моей. Это всё.

Наши отношения развивались стремительно. Марина доучивалась в институте, ей нужно было сдать еще один экзамен. Она приехала на выходные ко мне в Москву, а осталась со мной на месяц. Практически сразу слиняли с ней в Крым. У меня не было загранпаспорта. Мы подумали, куда можем с ней съездить вдвоем попутешествовать. И я сказал, только не за границу. И Марину это очень удивило.

Мы приехали в Симферополь. К нам подошел таксист:

— Куда ехать?

— Нам в Коктебель.

— 50 долларов.

— Нормально. Поехали.

А тогда 350 долларов в месяц стоило квартиру снять. Седьмая часть — дорога. Недешево, конечно, но и не так чтоб прямо настолько дорого, чтобы рейсовый автобус ждать. Мы сели в такси, поехали, а на середине дороги водитель нам говорит, что 50 долларов стоит только одно посадочное место. И мы приезжаем и платим ему двести долларов. Развели нас с Мариной. А мы доверчивые люди, неконфликтные. Он меня не узнал, не в этом дело. Обыкновенный лохотрон: выходит влюбленная парочка с вокзала, за 50 поехали, не торгуясь. Марина пыталась возмущаться, но я сказал: надо забить и забыть об этом. Вот и эллинг мы сняли за какие-то безумные деньги: в сутки платили тоже около 50 долларов. Эллинг — это такой домик на воде, на первом этаже стоит лодка или яхточка: у кого что, на рельсах прямо в воду съезжает, а на втором этаже спальня, кухня, душ. Что-то вроде дачи на воде.

Был в разгаре чемпионат Европы по футболу. В финале играли Греция и Португалия. И мы ходили смотреть игру в местный спорт-бар — кафе с телевизором. Мы забронировали столик, на нем стояла бутылка серебряной «Ольмеки», какие-то закуски. Мы пили текилу и болели за португальцев, а все остальные посетители в этом кафе болели почему-то за греков. А чего за них болеть? Они случайно попали в финал, никогда греки в футбол особо сильно не играли. За греков, потому что православные, что ли? А мы за португальцев, конечно. Луиш Фигу! Такие футболисты легендарные! Но португальцы проиграли. Все вскакивали, когда «нашим» гол забивали, радовались, а мы нет. Люди меня узнавали: когда матч закончился, просили сфотографироваться, дать автограф. А мы уже с Мариной полбутылки «Ольмеки»-то за поражение Португалии убили, я говорю: «Вы за кого болели? За Португалию? Не врите, все вы здесь болели за Грецию, так что не надо гнать!»

Но какого-то повального узнавания меня не было. Это же Крым. Большинство местных вообще никого не знают. Много приезжих из мест вроде Тюмени, украинцев из села. Какая им группа «Звери»? Да мне и не до того было, я был очень сильно занят Мариной. Один случай был забавный, когда мы поплыли на кораблике смотреть на Золотые ворота. Мы скромненько сели с краешка, чтобы нас не видели. Экскурсию вел какой-то парень: «Вот сейчас мы проплываем мимо скал: если вы посмотрите направо, вы увидите на скале профиль Пушкина, а на голове у него как будто бы маленькая шапочка». Мы с Мариной слушали эту чушь и ржали. «А сейчас мы подплываем к Кара-Дагу. Мы остановимся, и вы сможете искупаться… А сейчас давайте поаплодируем, на нашем корабле плывет лидер группы „Звери“ Рома Зверь». А вокруг сидят наши люди — тети и дяди толстые с бутылкой водки, колбаской в пакетике, нарезанными помидорчиками-огурчиками. Все начинают оборачиваться — а кто это? Но все равно все хлопают. Я сижу весь красный, Марине тоже неудобно. Я не люблю таких вещей, когда начинают внимание обращать, пальцем тыкать. В быту это ужасная вещь. А тут еще и с лодки-то деться некуда.

Мы делали все, что можно было делать в Коктебеле, любое развлечение, все пробовали. Мы плавали на корабликах, мы ходили на лошадях в горы с бодунища жуткого, мы ловили рыбу, мы играли в игровые автоматы на набережной. Покупали с рук вареных раков, стояли на причале и ели их. Я показывал Марине все, что я знаю, умею и вообще что может быть. Разве что в караоке не пели — я же певец, для меня это всегда было жестоким моветоном. А еще я сломал там руку. Мы играли на набережной в «закинь баскетбольный мячик в кольцо». Я кинул мячик, он отскочил и поскакал по асфальту. Я побежал за ним и поскользнулся на луже. Лужа была старая, дно покрылось зеленым налетом ила, зацвела и стала скользкой. Вот я и хряпнулся прямо в нее, сломал кисть. Конечно, нетрезвый был. Ну а как? Позавтракаем, пообедаем и уже белое винишко пьем, а вечерком чего покрепче. Секс и алкоголь — мы этим только и занимались. Отдыхали, в общем. Романтика! Короче, пизданулся я в этой луже очень сильно. Наутро у меня очень сильно распухла рука, мы решили ехать на такси в больницу в Феодосию. Взяли с собой две бутылки белого и по пути туда одну раздавили. Приехали в больницу. А она такая советская, полный хаос. Вышел доктор: «Садитесь в очередь, ждите, медсестра сделает вам гипсовую накладку». — «Доктор, у меня такая ситуация…» — и даю ему сто гривен. За такие деньги он мне сам все сделал — рентген, гипс, шину. Оказалось, треснула косточка, сказали походить в гипсе, ну, не прямо как в «Бриллиантовой руке», полегче, конечно. Мы с Мариной вторую бутылочку после наложения гипса закинули и поехали обратно в Коктебель.

После отпуска я должен был ехать на съемки в передаче «Форт Боярд», позвонил Ефимовой: «Аня, я руку сломал в Коктебеле. Надо отказываться». — «Отказываться нельзя, ты уже в команде. Тебе будут давать задания, где не нужна физическая сила». В итоге мне всю дорогу давали такие задания: то пауков на лицо ползать положат, то руку другую скажут к змеям засунуть, то пошлют загадки у старцев отгадывать. Я прятал сломанную кисть, потому что французы не допустили бы человека с переломом. Поэтому мне в Москве перед поездкой гипс сняли и перебинтовали жестким бинтом.

Мы вернулись из Крыма, Марина поехала защищать диплом в Питер, а я в Москву. Я еще не понимал тогда, насколько у нас все серьезно. Мне было просто очень комфортно с ней. Я был влюблен. Все так прекрасно. Но серьезно о чем-то я не задумывался, хотя мы и стали жить вместе, сначала на Преображенке, потом переехали на Смоленку. У меня было очень непонятное время, мы ссорились. Все новое было, понимаешь? Слишком много всего вокруг, ничего не помещалось в голове. Ни о чем нельзя было с уверенностью что-то сказать. Вихрь, ураган. Эта популярность свалилась из ниоткуда. Понятно, конечно, откуда. Но просто вокруг царил такой хаос! Как шло, так и шло, я не успевал подумать: а что будет дальше? За что хваталось, то и хваталось, зацепиться бы за что-нибудь. Я вот так и цеплялся, и за людей цеплялся тоже. Потому что уносило, выносило в разные стороны. Загулы, жестокие попойки, оргии. Гастроли, люди, путешествия. Тут и там какие-то обязательства. Радиостанции с телеканалами напирают.

Первый канал практически не глядя взял у нас «Снегопад» для отборочного конкурса на Евровидение. Им нужна была песня, которая еще нигде не звучала. А у меня таких не было вообще. Единственной песней, которая более-менее на репетициях была сыграна и имела законченную форму, был лишь «Снегопад». Думаю, дадим-ка им этот трек с гитаркой раздолбайской, они же все равно не пропустят такое, а мы от них по-хорошему отмажемся. А они возьми да и согласись! Первый канал тебе говорит: дайте любую песню. Любую! Это же круто, сколько людей ее услышит! Я потом подумал, что надо было что-нибудь еще жестче им дать, жаль, не было на тот момент.

Вот так все вокруг и бурлило. Этим надо то, другим это. Давай, парень, с нами! Я просто не понимал, что творится. Все говорили разное, все чего-то хотели от меня. Моя жизнь была похожа на игрушку, когда ты шарик оттягиваешь на пружинке, отпускаешь, и он мечется во все стороны — бум-бум-бум! 500 баллов, ни хуя себе! В другую сторону — бац! тысяча! Понятно, я с Мариной ссорился на почве много чего. Наверное, мало внимания ей уделял или обидел чем-то. Она стала первой девушкой, с которой я начал жить вместе после Оли. До Марины были только какие-то хаотичные связи, которым я не придавал большого значения. А с Мариной стало все серьезно.

Она познакомилась со «Зверями», когда у нас уже были стабильные отношения. Я официально, можно сказать, представил ее ребятам: это моя девушка. Марина с нами поездила чуть-чуть по гастролям — и все, хватит. Она понасмотрелась на многое, когда у нас дома случались вечеринки. Однажды утром в туалете за бачком унитаза она обнаружила бутылочку пивка. Видимо, кто-то из гостей предусмотрительно спрятал себе на утро поправить здоровье… Наверное, ей что-то могло не нравиться в ребятах, но так как она хорошо воспитана, этого не показывала.

Родители Маринины поначалу отнеслись к нашим с Мариной отношениям недоверчиво. У них классическая семья. Папа, мама, две дочери — Марина и Света. У меня в семье все было иначе. Моя первая встреча с ее отцом, Олегом, хорошо повлияла на его отношение ко мне, и после этого у нас не было никаких разговоров о будущем. Я в очередной раз приехал в Питер.

— Рома, надо тебя познакомить с родителями. Как мы это сделаем?

— Я могу прийти в гости.

Для меня это было такой игрой — как в фильме «За двумя зайцами». Эпизод, когда герой Олега Борисова с цветком в петлице приходил свататься к родителям Прони Прокоповны. Само сватовство как действо очень кинематографичное. Короче, это произошло вечером, мы собирались с Мариной пойти погулять. Она предложила: «Давай ты за мной заедешь, я уже буду готова. Родители будут знать, что мы идем гулять. Ты поднимешься и познакомишься». Я поднялся. Дверь открыл ее отец. И я сказал фразу, после которой у нас не было больше никаких вопросов: «Здравствуйте! Меня зовут Роман. Вы не смогли бы отпустить вашу дочь со мной погулять сегодня вечером?» Я спросил разрешения, и это подействовало на Олега, будто я попросил у него благословения. Видать, для отца это очень важно, чтобы именно у него молодой человек спрашивал разрешения. И этим я невольно его подкупил. А мама у Марины веселая, жизнерадостная оптимистка, у нее вообще не было никаких вопросов ко мне. Мы с ней быстро подружились. Я не знаю, было ли у ее родителей сомнение из-за того, что я артист. Наверное, было. Ненадежный, ветреный, пьет, наверное, музыкант же. Даже если и так, но ведь жизнь дочери, ее счастье — это ее личное дело. Время все расставило по своим местам.

Марина многое терпела. Бывало, мы ехали из тура, чувствовали, что не допили в поезде, и вместе с Кириллом и Мартыновым припирались к нам домой продолжать. И вот ситуация: Марина открывает дверь, вваливается эта пьяная шобла. Возлияние алкоголя, песни, споры, ругань, летящие из окна гитары. Я выбрасывал, зачем — не скажу: пьяный был. Это тяга к уничтожению, агрессия. Силушку, дурь надо во что-то выплеснуть. Плюс еще то, что мы известные: я звезда, идите в баню, если кому-то не нравится.

Марина устала и в один прекрасный момент сказала: «Я уезжаю».

Она собиралась, но не успела. Я изменился.

Женитьба

Было 27 мая, вечер. Мы ехали с Войтинским по Садовому кольцу, говорили о Марине, обо всем, что со мной происходит и что я думаю делать дальше. И Саша говорит:

— Так сделай предложение, женись! Ты ведь любишь ее?

— Точно! Надо сделать предложение.

— Тогда поехали прямо сейчас, чего откладывать? Поехали за цветами.

Мы остановились на Кольце, не доезжая до Смоленки, купили розы. Много красных роз. Выбора там особого не было. А я всегда любил большие букеты, большие формы. Либо один цветочек, либо уж целую охапку. Мы сгребли эти розы в палатке, я говорю: «Саш, будешь свидетелем?» — «Да, я тебя поддержу, конечно». Было часов одиннадцать. Подходим с Сашей к двери, я звоню. Марина открывает.

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось. Выходи за меня замуж!

Она такая: «Ох, заходите, ребята…» Саша захихикал: «Молодцы! Я поехал, вы тут сами без меня».

Кольца Марина выбрала и себе, и мне. Привела меня в какой-то магазин, чтобы я примерил. Подошли к витрине, есть такие варианты. Жених вместе с шафером полетели за костюмами в Милан. Мы с Сашей купили мне костюм Canalli и зачем-то пальто, которое мне было очень велико. 700 евро за костюм — я себе таких дорогих вещей никогда до этого не покупал. Да мне вообще было без разницы, что за марка. Я рассказывал, как в начале наших отношений с Мариной вино покупал? Подхожу к полке, спрашиваю, хочет она красное или белое. Красное — хорошо, беру первую попавшуюся бутылку и иду к кассе. Марина в удивлении: «Даже не будешь выбирать?» — «А чё выбирать, оно все одинаковое». Так что костюм как костюм. Глубокого темно-серого цвета с холодным синеватым отливом. Померил… Надо, так надо. Странное ощущение. Ты не граф, каждое утро надевающий галстук. И не чиновник, не сотрудник банка. Понятно, что некомфортно, непривычно. Смотрю на себя в зеркало в примерочной: на голове прическа взлохмаченная с ирокезом, а сам в костюме и подшофе. И думаю: «Блядь! Роман Витальевич! Что это? Вам бы причесаться хотя бы!» У Марины платье было очень элегантное. Я не мог надеть джинсы. Почему-то мы не додумались меня тоже одеть в Ларису Погорецкую. Это питерский дизайнер, ее дочь Саша была Марининой свидетельницей на свадьбе.

27 июня мы расписались в Санкт-Петербурге, место выбрала Марина. Мы скрывали. Ведь вокруг меня был большой ажиотаж, все всё хотели обо мне знать. Все устроить вызвался опять же Врубель. Он запретил всем гостям брать фотоаппараты на торжество. Мы наняли охрану из «Альфы». Такие меры предосторожности, чтобы ни один папарацци не проник, никто не узнал об этом. Методы конспирации были жестокими — от Врубеля! Как он «умеет». Врубель работает всегда беспощадно.

После свадьбы я повесил этот костюм в шкаф и больше никогда не надевал. Зато с Мариной исполнилась моя мечта — помнишь про белый костюм? Мы с ней поехали в Испанию с Костей Лабецким и его женой Леной. Недалеко от Барселоны жили в какой-то «трешке» совсем экономно. Неподалеку был парк развлечений с безумными каруселями. А в другую сторону городок Таррагона. Там в витрине какого-то магазина я увидел белый костюм и закричал: «Он мне нужен!» А Марина, модница, все продумала и в отпуск взяла красивое белое платье, не то Chanel, не то Versace в греческом стиле, как туника. Я говорю: «Этот белый костюм точно должен к твоему наряду подойти». Мы зашли и купили костюм, а он оказался из очень легкой ткани, просвечивал так, что были видны мои черные трусы. Купили мне еще белые лаковые туфли. Ну, для образа! Я же не буду в костюме и тапках, правда? Еще рубашку малиновую и галстук. А я загорелый был, с сигарой — вылитый латиноамериканский наркобарон. Мы и карнавальные костюмы купили в соседнем магазине. Я был пират, Марина — пастушка, жена Костяна — женщина-кошка, а сам он был тоже пират. Вот ржака, мы так угорали! В маленьких городках в Европе после десяти вечера все ложатся спать. И мы гуляли вчетвером по пустынным улочкам в этих костюмах, курили и пили шампанское. Было беззаботно и легко.

2006

Автобиография

В «Интерфаксе» была пресс-конференция. Собрались различные издания. Мои фотки с приложенной к лицу обложкой вышли везде. Задавали одни и те же вопросы: зачем книга? о чем? Агрессивных вопросов не было, а так, с издевочкой: ты же песни пишешь, чего это ты за книгу взялся? Книги должны литераторы писать, тебе не кажется? Тем более не в таком молодом возрасте, биографию не рановато ли? Что я мог на такое им ответить?

«Нет, не рановато».

А потом было общение с читателями, которое происходило в центральных книжных магазинах, вначале в московских. Я приезжал, встречался, раздавал автографы. В основном это, конечно, были автограф-сессии. Столик, микрофончик, книги стопочкой. Люди собираются. По громкоговорящей связи в магазине объявляют: «Здравствуйте, сегодня у нас в гостях Рома Зверь, автор книги „Дожди-пистолеты“. Задавайте вопросы, получайте автографы». Потом, когда мы гастролировали по разным городам, договаривались с местными книжными магазинами об автограф-сессиях. Челябинск, Ставрополь, даже Ессентуки. Там происходило все то же самое. К тому моменту книгу уже многие прочитали, поэтому вопросов о ней самой было больше. Вопросы в регионах не сильно отличались от вопросов в Москве, больше о личной жизни: а правда ли говорят, что… а когда вторая книга? Я не то что удивился, я предполагал, что вопросов будет не очень много, потому что все стесняются, не знают, что спросить. Немеют, стоят, смотрят. Я говорю: «Чего молчите? Неужели не о чем спросить? Давайте, не стесняйтесь, задавайте вопросы, отвечу на любой — по книге, не по книге». Только тогда люди просыпались, и начиналось какое-то общение. До этого же момента все просто стоят, молчат и фотографируют. Ощущение немножечко как в зоопарке по ту сторону клетки. В общем, оказалась достаточно муторным занятием эта писательская промодеятельность, будто высасывают из тебя все соки. У меня никогда не было столько автограф-сессий, как с выходом автобиографии. Тяжело, когда у тебя подряд четыре концерта и перед каждым общение с поклонниками. Еще непросто людям объяснить, что это автограф-сессия, а не фотосессия. Все же просят сфотографироваться вместе. Ты видишь огромную толпу людей, которая с книжками стоит к тебе на подпись, и уговариваешь: «Ребята, если мы будем сейчас фотографироваться, то не успеем всем подписать книги». Перед началом встречи мы объясняли: убедительная просьба не подходить сбоку, не фотографировать, не занимать время. Никакой реакции. Всем было все равно: они слушали объявление, но делали с точностью до наоборот. Меня это очень угнетало. Бывало, что останавливались и еще раз объявляли в третий раз, в десятый — ноль эмоций. Все хотят не только автограф, но и фото, желательно несколько.

Почему, когда собирается больше ста пятидесяти человек, этот коллективный организм становится неуправляемым? А когда подходят по одному и ты с ними общаешься, они все нормальные. Знаешь, как тяжело находиться в этом? Ты сидишь на стуле, и он ходит под тобой ходуном, толпа напирает и двигает его к стене, прижимая тебя к ней. И непонятно, что будет дальше. Это не страшно, это неприятно. И плюс еще, конечно, ошибка организаторов, что не могут наладить это систему раздачи автографов: чтобы все спокойненько подходили с одной стороны, протягивали книгу, получали автограф и уходили в другую сторону. Мы пытались это организовать, но не всегда получалось. Потому что работники магазина тоже хотели получить автограф. И владельцы магазина, и персонал, и поклонники, и охрана — все берут книги и шмыг к столу. Я говорю: «Ребята, ну вы же здесь работаете, мы потом с вами в подсобное помещение пройдем, и я всем распишусь, когда здесь рассосется». Но те под влиянием эффекта толпы тоже ломились к столу.

Рецензии я не читал, мне неинтересно. Как разошлась моя книга — это уже другой вопрос. Для меня важно, что сами читатели об этом расскажут. А то, что напишут люди, которые находятся возле своих печатных станков, абсолютно не волнует. Книгу я написал для людей, а не для рецензий. Так же как и альбомы мы выпускаем для людей, а не для оценок мнимых критиков. Читатели рассказывали, что понравилось, что нет, когда мы приезжали на гастроли, на нашем форуме в Интернете. Мне этого хватает. Люди в регионах — журналисты, радиодиджеи, те, кто имеет возможность со мной перетереть, — говорили: «Круто, легко читается». Все заметили, что книга построена как диалог. Говорили, что очень четко описано время, эпоха 90-х — «у нас в городе происходило то же самое». Кто-то про смешные моменты говорил, кто-то про грустные. Но для всех это было узнавание себя и времени. «Новый провинциальный роман»? Это что такое? Знаешь, критикам видней. Наверное, так и есть: я рассказал о провинциальной жизни обычного человека. Можно и проще назвать: «Жизнь провинциального человека». Таганрог — провинция, это никакое не открытие.

Я думаю, что моя книга тронула своей простотой. Она заключалась в том, чтобы сесть и спокойно рассказать о себе. Мне не нужно было говорить мудрено, привирать, приукрашивать. Удивить какой-то высокой литературой, конструктором «Lego» из слов я никого не собирался. Читатель должен был увидеть жизнь человека. И увидел.

Идея книги появилась, наверное, осенью 2004-го. Инициатором был Витя Бондарев: «Давай я напишу о тебе книгу, о тебе, о том, как ты жил в Таганроге». Он написал небольшое литературное произведение, которое нельзя назвать биографией в полном смысле этого слова. Получилось более художественно, чем информативно, с какими-то отступлениями, образами и так далее. Я прочел, но даже сам ничего не понял. И потом появилась мысль сделать биографию из трех частей: Витя бы написал про Таганрог, Саша изложил бы свою историю нашего знакомства, а я рассказал бы об одном и о другом. Но вскоре стало ясно, что это тоже неправильный ход — будет еще запутаннее. Мы решили разделить на жизнь до Москвы и на жизнь в Москве, а рассказывать обо всем должен только я. Иначе у всех будет свое мнение, и получатся совершенно разные книги. Вот так сложно прийти к такой простой идее — самому рассказать о себе. Мы определились, но идея зависла из-за нехватки времени.

Возник вопрос: если мне писать книгу, то как я ее буду писать? Сидеть и печатать? Наговаривать на диктофон? Если немного попрактиковаться, я уверенно буду печатать. Но когда ты начинаешь печатать, мысли твои теряются. Мысль-то гораздо быстрее твоих пальцев. Наговаривать на диктофон, а потом опять же самому сидеть и расшифровывать? Нанять для этого занятия мы никого не могли, мы никому не доверяем. Разве была бы у нас уверенность, что эти записи не «уплывут» куда-нибудь в прессу? Мы уперлись в проблему. Нам нужен был человек, которому мы доверяем, который никуда эту информацию не отдаст. Который… короче, ты. Ты писала о «Зверях», мне нравилось. Ты знакома с Маней (фотографом Анной Макаревич. — Прим. ред.), мы ей доверяем. Мы к ней: есть такая Оля? Давай-ка нам ее сюда поговорить. Никого другого не было на примете. Я не думаю, что Витя Бондарев обиделся. Он же поэт, а от этой книги требовались внятность, точность, содержательность, она не предполагала какой-то образности, поэтичности. Да и себя я знаю лучше всех. Поэтому я писал автобиографию сам.

Я представлял себе, что мы будем встречаться и я тебе буду рассказывать истории из своей жизни в Таганроге, а ты — задавать вопросы, чтобы уточнить, если что непонятно. Для меня в любом случае проще кому-то рассказывать, чем самому себе. Это вообще какая-то глупость — сидеть и себе самому о себе вещать. Так и с ума можно сойти. А когда ты с кем-то, тебе легче, особенно когда выпьешь. Все же начинают делиться друг с другом по синей лавке? Стыдно — не стыдно, весело — не весело. Так все и происходило: встречались, говорили в разных местах, иногда выпивали. Пытались вспомнить, восстановить какие-то моменты жизни. Где-то у нас не получалось, были какие-то нескладушки. Мы потихонечку память мою тормошили, фотографии рассматривали, даже по моей одежде можно было вспомнить какие-то моменты.

С текстом я ознакомился, когда все было написано, перед самой версткой, чтобы утвердить, все ли в порядке, можно ли печатать. Эту пачку листов формата А4 я прочел дома дня за два. И мне все понравилось, даже немного неожиданным показалось, что я смог так откровенничать. И как будто совесть немножко дернулась — а надо ли было? Стыд, стеснение. В книге таких моментов много, но и читатель на них реагирует точно так же. Здесь все сходится и не может не сходиться. Это трогало при прочтении меня, а впоследствии трогало и людей. И серьезные моменты, и не очень. Например, эпизод с рыбалкой многим запомнился, он же такой кинематографичный: бери и снимай короткий метр минут на десять. Про Свету линия любовная многим нравится, потому что почти у всех было в жизни такое предательство.

Я знаю о реакции на книгу ее героев немного. Со Светой я больше так и не встретился. Да и незачем. Это сродни встрече с одноклассниками. А из знакомых таганрожских я мало с кем виделся. Но судя по всему, никто особо не обломался, нормальная реакция была у всех друзей и знакомых: «Молодец, все, конечно, круто ты описал, но как ты мог забыть рассказать про тот случай?!» У каждого же свое представление о тех событиях, многие из которых они видят в гораздо большем объеме. Но обид ни у кого не было. Даже наш товарищ с «Жигулями», которого я в книге называю по его кликухе Бараном, и тот не обиделся (его, кстати, тоже Ромой зовут), даже он был рад, что о нем написали. Обижаться-то не на что, нет ни к кому претензий, никакой злобы.

Это было еще и как некое очищение. Ты что-то эмоционально рассказываешь, снова как бы переживаешь те события, параллельно вспоминаешь что-то сопутствующее этому сюжету, какие-то детали. И становится легче. Тебя как бы отпускает. Вспомнил, проанализировал, улыбнулся или поплакал, и всё хорошо, до свидания. От болезненных воспоминаний о Свете я избавился. Так ты внутри это держишь, перевариваешь в пятисотый раз, а тут рассказал — и свободен. Это как приходят люди к священнику на исповедь. Так и здесь ты рассказываешь человеку, он слушает. Я тоже кое-что утаил. Иначе любой психолог мог бы взять эту книгу и изучить меня: вот, господа студенты, мы видим перед нами такую-то личность, давайте-ка разберемся до конца, что повлияло на изменения психические в ней… Что-то я, конечно, оставил за кадром.

КМВНК

Мы выпустили третий альбом «Когда Мы Вместе, Никто Не Круче». Он гораздо более роковый, чем первый: и по звуку, и по жесткости текстов. Это же очевидно, да? А многие поклонники говорят: первый альбом — самый роковый. Но ничего там рокового нет. Там компьютерные барабаны и бас-гитары за триста долларов. Они реагируют на идею песен, а не на музыку или даже слова. Больше песен про любовь стало? А о чем еще писать? Изредка задумываешься еще о других темах, но они преходящие. Это как новости посмотрел — о, как все плохо! Что же у нас такое творится, ай-яй-яй. Ладно, надо пойти на свидание… Поэтому в основном песни у нас про отношения между людьми. И поскольку я лишь изредка смотрю телевизор, меня нечасто в социальные темы затаскивает. Но бывает. Допустим, «Свобода» — песня сатирическая о просирании времени. Куплеты здесь бытовые, с людей списанные — с друзей, приятелей, часто же ходили в гости друг к дружке, на гастролях бывали на квартирах у людей. Быт виден сразу, это же классика: мама стирает, папа в туалете курит, тапочки-собачки, телевизор орет, на плите жрачка дымится. Всё, деградация! И так изо дня в день. У меня в черновиках были строчки: «Всё одно и то же, все одни и те же». Рутина. Ты пойми, я не осуждаю, эта бытовуха — часть жизни, от которой нужно избавиться, вырваться на свободу. Иначе так можно до конца своих дней прожить. Ты хотя бы выпей и выйди на улицу, до вокзала пройдись, будь посмелее. Мало ли что интересного может случиться с тобой?

Или «Киборг-убийца». К вопросу, что песни стали другими — эта была написана давным-давно, еще в самом начале, когда я приносил Войтинскому песни и пел их в студии на Соколиной Горе. Саша их архивировал, а недавно он достал эту запись — смотри, какая у тебя хорошая песня есть. Давай-ка запишем! «Киборг-убийца» — просто смешное словосочетание из мультиков. Помнишь, там были киборги, роботы-трансформеры, терминаторы. Я и себя немного идентифицировал с киборгом, когда писал эту песню. Она ведь о том, что в каждом из нас сидит он, этот потребитель. Где-то внутри. Может быть, я, может быть, ты. У меня в черновиках была строчка «Киборг-убийца спит с твоей мамой», но я решил, что это уже чересчур. Киборг в этой песне воплощает человека бытового, каждый день выполняющего одни и те же заученные движения. Живет он обыденно, тупо, не понимая, что происходит вокруг. Поэтому-то он и убийца. Ведь он убивает, пресекает все то новое, что могло бы с ним произойти. Такой человек, как робот, все делает на автомате: ходит на вечеринки, моет посуду, в холодильнике порядок наводит… Кто у нас был киборгом в кино? Шварценеггер? Смысл этой песни: люди, не будьте роботами! Будьте живыми!

Но про любовь пишется, конечно, больше. Раньше я не мог позволить себе такие вещи, как, например, в «Наедине»: «Бери меня, бери себе». Трудно сказать почему. Это было одно из тех знакомств случайных, когда ты встречаешь человека и у вас в первый же вечер секс. Любовь, которая не требует ухаживаний, при этом без явного хотения тела, физического желания. Это очень нежно, романтично. У тебя когда-нибудь было такое? Все настолько естественно, само собой, и ты ни грамма не стесняешься. Вы едва знакомы, но при этом так хорошо понимаете друг друга. Два одиночества встретились и — бах! Мгновенная вспышка, которая потихонечку угаснет, и вскоре каждый из вас пойдет дальше сам по себе. Но сейчас вы пребываете в этом очень приятном состоянии, в котором секс не ради секса. Это не любовь, но и не животный инстинкт. А что тогда? Мимолетное виденье. Умиротворение. Какая-то интеллектуальная камасутра. Я смутно помню эту девушку. Помню легкие полупрозрачные шторы — как они называются? Тюль? А за окном огоньки машин, огоньки рекламы, в комнате приглушенный свет. Я стою у окна и курю. Она подходит сзади и кладет голову мне на плечо, и мы стоим и втыкаем вдвоем в окно на эти огоньки. А дальше все без суеты, без лишних слов — легкая нирвана. Главное, не опошлить это нечто прекрасное словами вроде «может быть, когда-нибудь мы с тобой встретимся снова». Потому что этого «снова» не будет никогда. Ведь это была встреча двух людей, которые подходят больше всего друг другу именно в этом месте и только в данный момент. Абсолютное совпадение. И только.

А вдохновение может и от чужих переживаний прийти. «Я влюбилась в парня, а он улыбнулся моей подружке, и я теперь жить не хочу». Не поверишь, мне такие письма до сих пор приходят от поклонниц. Я же взрослее их, мне двадцать девять, а им по шестнадцать, просят совета. Отсюда «Не беда» выросла. Пишут так трагично, как будто у них жизнь остановилась, хотя это пустяк. Я понимаю это со своей колокольни, хотя узнаю в этом себя самого. И я пытаюсь помочь, объяснить доступным им языком, основываясь на своих прошлых ощущениях и опыте. Хотя бы и в виде такой песни. Лично я не прыгал с окошек, я просто убивался, как мальчик. Кстати, «Солнечный зайчик» — тоже ведь тема такая… про минутки слабости. Это Преображенка. Там на полу даже не паркет был (дорого, видать, для хозяев было), а паркетная доска елочкой выложена, помнишь, как в хрущевках? Мастикой столько раз крытая-перекрытая. Вот я на ней и лежал. У всех людей бывают депрессии, и мне казалось, что все очень плохо, никто меня не любит, никто не понимает. Запредельное одиночество, жуткое-жуткое. Скукотища, даже поговорить не с кем, а ведь иногда очень хочется. А солнечный зайчик — это что-то светлое, тебе в такие моменты недоступное. Он будто у тебя просит прощения, что ты пребываешь в таком состоянии — состоянии неудовлетворенности жизнью. Ведь кто-то же должен ответить за это? Когда человек сам не может справиться, он начинает искать виновного, тем самым жалея себя. И тебя жалеет этот лучик света. А потом он неожиданно исчезает. Бывает, часто лежишь в кровати и долго не можешь уснуть, в голове крутятся мысли. Вроде ты чего-то хочешь — выйти на улицу, пойти к кому-то, но не к кому. И ты думаешь, как бы сейчас заснуть побыстрее. Как будто утром ты проснешься и что-то изменится…

Саша Войтинский процесс записи этого альбома не отслеживал, его же задача снимать для «Зверей» видеоклипы. Но как-то мы написали музыку к одному тексту. Каждый свою на «До скорой встречи». Это не соревнование было, а творческий эксперимент: пишем музыку, а потом показываем друг другу. У Саши получилось что-то медленное, взрослое, вдумчивое, с иронией. А у меня молодежное и задорное. Саша согласился, что с моим вариантом музыки песня будет лучше, но не сразу. Хотя на его музыкальный вкус его вариант ему нравится больше.

Что делать

Невозможно все время быть первым. И надо быть очень сильным человеком, крайне сильным, безумно сильным, чтобы отказаться от всего лишнего, погрузить себя в творчество и потом с новой силой загореться и быть любимым миллионами. Хотя это и не цель. Тебе нужно все время быть в напряжении, и, кроме этого напряжения, ты должен еще что-то делать, писать песни, а не шариться по вечеринам. Отношения между публикой и артистом как брак. Артист и публика — это жена и муж. Невозможно артисту все время быть невестой, вечно привлекательной, желанной. Через несколько лет к невесте привыкаешь. У О’Генри есть рассказ, в котором муж возвращается как-то домой и находит записку от жены: она уехала к больной маме. Он в горе, мечтает, чтобы она вернулась, жалеет, что не проводил вечера с ней, а играл с друзьями в бильярд. Жена неожиданно возвращается, муж счастлив и на радостях идет играть с друзьями. То же самое народ и артист. Чтобы оставаться интересным публике, артист должен уходить, потом возвращаться. И возвращаться, конечно же, с новым материалом. Но новых песен не будет, если ты будешь все время вариться в этом котле: гастроли — съемки — интервью. Вот ты написал хорошую песню. Публика тебя отблагодарила гонораром за концерт, тиражом пластинок. Ты эти деньги потратил, попутешествовал, купил машину, купил квартиру, занялся финансами — своим благополучием. Деньги кончились. Надо ехать на гастроли, зарабатывать, меня же любят. А с чем ехать? Нельзя же с одной песней ездить двадцать лет.

Чем больше всяких премий и наград, чем больше денег, тем больше ты отдаляешься от слушателя. У тебя теперь другой круг общения, ты говоришь об абсолютно других вещах: не о житейских, не о человеческих. Ты начинаешь думать о каких-то формах, о роли искусства, о звуках, о приборах, которые позволяют тебе их записать. Тебе скучно становится говорить на простом языке, ты хочешь говорить на более сложном, который недоступен для среднестатистического слушателя. Ты изменился, а народ — нет. Ты тратишь больше времени на светскую жизнь, на интервью, чем посвящаешь его творчеству, но ведь только благодаря ему ты все это и имеешь. Замкнутый круг. Что делать? Уходить в творческий отпуск. Жить среди людей. Убрать мишуру всю эту. Не ходить на телеканалы, не ходить на тусовки, не встречаться с людьми, которые неизвестно что от тебя хотят. Бродить по городу, знакомиться с простыми людьми, наблюдать за жизнью, которая проистекает вокруг тебя. У меня так получится. У меня будут новые ощущения. Мне будет прекрасно уже оттого, что я буду сидеть один в квартире и никто мне не будет звонить. Мне нужно быть с самим собой наедине.

2007

Киев

Моя задача достаточно проста и одновременно сложна. Мне необходимо писать песни. Как я это делаю, где я это делаю — абсолютно неважно. Хоть на Луне. Всё. Самое главное — это материал. Без песен у тебя не выйдет альбом. Не будет ничего. Поэтому песня — это самое главное, что есть вообще. Самый смысл.

Я начал пробовать какие-то варианты, как можно себя в это состояние погрузить. Что нужно? Одиночество. Как мы его создадим? Я должен жить один. Но я же живу с супругой. Значит, нужно уехать в другой город и в этой творческой командировке поработать, погрузить себя в другую среду. И я уехал в Киев. Я всем сказал, что в начале года меня не будет, еще весной 2006-го, как вышел альбом. Задолго до отъезда, потому что у нас все расписано на год вперед. У тебя есть график, и ты точно знаешь, когда и где окажешься.

Меня никто не должен трогать какое-то время. Я не был уверен, что если попаду в другую обстановку, это поможет написанию песен. Но это нужно было сделать все равно. Если ты дома, даже если откладываешь все дела, все равно что-то всплывает. «Просто отключить телефон» — не вариант. Даже если я буду сидеть дома один и отключу телефон, то неделю просижу. А потом не сдержусь и поеду на студию, к Сергеичу. Когда что-то рядом, тяжело избежать этого искушения. И, скорее всего, я плюну на этот собственный запрет, да ну на фиг! Организм требует общения, какого-то движения, работы. Подмосковье не катит — слишком близко, сел в машину и приехал. И чтобы не возникало желания вернуться, с кем-то встретиться, надо уехать далеко. Киев, конечно, не край Вселенной, но дальше, чем Мытищи. Если на тебя нахлынет «а не слетать бы домой», много пройдет времени: надо купить билет, добраться до аэропорта, и, скорее всего, тебе перехочется. Было два варианта: Киев и Минск. Но, во-первых, в Киеве меньше знают мое лицо. В Минске мы два дня подряд с аншлагом собираем площадку, если что, а Киев процентов на 80. И плюс еще Минск немножечко все-таки пустоват для прогулок, архитектура там проще.

Я приехал в Киев на поезде 29 января. С собой у меня были гитара, ноутбук и чемодан с вещами. Я был с товарищем по имени Вова, он сам там снимает квартиру, знает агентов по недвижимости, которые могут подыскать вариант за один день. Мы оставили вещи у него, поехали смотреть мне жилье, нашли подходящее, подписали документы, заплатили деньги, перевезли вещи ко мне, вечером потусили. На второй день потусили и на третий день… Вова мне все время говорил: «Рома, тебе нужно недельку потусить, чтобы у тебя впечатлений накопилось. А то так ты приедешь, сядешь — и что напишешь? Отдохни сначала, а потом запрешься для творчества своего». Я был согласен: нельзя же так — приеду, сяду один и буду ждать вдохновения. Глупость какая! Тем более что пока есть такая возможность, пока он в Киеве. Одному достаточно тяжело.

Потом я понял, насколько. Было тяжело даже в магазин сходить. Я стеснялся. Дома сидишь: нет сигарет, ну и бог с ними. Выходить даже не очень хотелось. Потому что февраль, холодно, в магазин спуститься — а вдруг кто-то узнает? Даже не то что узнает. Просто вечер… дома спокойней. Был какой-то страх, когда один. Легкий. Или как быть: вызвать такси или поймать машину на улице? Проще поймать, чем вызывать, эти номера у них странные. Я не люблю такие проблемные вещи, которых у меня уже давно не было. Когда ты один, а тебе нужно пойти в магазин, купить сковородку. Нужно найти обменник. Всеразличные мелочи. И поэтому хорошо, что был Вова: через него я вникал в суть городскую, знакомился с разными людьми.

Я жил на улице Грушевского, параллельной Институтской. Рядом Мариинский парк, вниз — Европейская площадь, вверх — гостиница «Киев», а туда дальше — Киево-Печерская лавра. У меня была двухкомнатная квартира с большим застекленным балконом. С меня взяли полторы тысячи. Они сдают и посуточно, но когда снимаешь надолго, делают скидку. Правда, мне потом сказали местные, что это достаточно дорого. Там все рядом. Вот я пешком и ходил сам или с кем-то. Хотя с кем-то я не ходил, в основном с компанией. Я изучал местную кухню. У меня быстро образовалась огромная пачка скидочных карточек ресторанов. Я освоился, понял, где что можно поесть, какая атмосфера, обстановка. Ну и пару клубов. Один я никогда не ходил в клубы, мне там неуютно, что мне там делать? А с компанией нормально.

А много бродил по городу, по центру. Конечно, Андреевский спуск, Киево-Печерская лавра, я спускался в пещеры… Крещатик, бульвар Леси Украинки, Бассейная улица, Золотые ворота, Подол, само собой, прокатился на фуникулере за 50 копеек. Ко мне подходили, но не так часто, как подходят в Москве. Я и не маскировался. У меня черный шарф из ламы, очень длинный, им обмотаешься весь — нос в тепле, глаза только видны, лица не разглядеть. Идешь, гуляешь. К тому же я чаще передвигался на такси: холодно же на улице.

Мне очень понравилось, что люди в Киеве достаточно простые, отзывчивые, им не очень важно, кто ты. Из-за какого-то особенного своего менталитета Киев чуть-чуть расслабленный. Понятно, что он медленный, как бы немного с ленцой, спокойный. Тут если и панибратство, то непошлое. Они это искренне делают — если ты в Москве так сделаешь, про тебя подумают, что ты дурак какой-то. А там это нормально. Откуда бы ты ни приехал, к тебе достаточно ровно относятся, без предубеждений. Ну, садись за стол. А что ты не ешь? Ты болеешь? Не пьешь? Худеешь? То есть по-свойски: что в голову придет, то и говорят. Таксисты хорошие. Можно ведь город и по ним оценить — они полялякают с тобой, даже если ты не хочешь, расскажут тебе, как, что, зачем, где чего взять, куда сходить: «Ой, да куда ты собрался? Не ходи туда! Я там был на прошлой неделе и чё там видел…»

Люди, с которыми я общался, были абсолютно разными. Были два диджея. Рома и Толик. Арт-директор кафе «Прадо», которого тоже звали Рома. Стилист Наташа Каменская в каком-то журнале работает. И очень много моделей, скажу я тебе. Вова познакомил меня с одним мужичком, у которого свое якобы модельное агентство. А по факту он для моделей состоявшихся сутенер. Фотосессии, кому что нужно, кто на что готов. Типа Пети Листермана — папа, папочка. Модели — это хорошо, тем более что с моделями я знаком, жизнь меня проводит рядом с ними. Мир модельного бизнеса — он примитивный, грустный отчасти, но при этом интересный. Все получают своё. И это как в жизни — всё всем понятно. Только официально. Красиво напоказ, да? Девочки ходят по подиуму, чтобы понравиться мальчикам, мальчики хлопают и бегут за ними. Здорово ведь? Здорово.

Я тусил с девочками, трали-вали, но без интима, мне это не очень было интересно. Я, по правде сказать, не думаю, что они так уж обламывались на этот счет. Я же для них как пришелец, добрый волшебник, который может устроить приятные вещи. Мужчина, который от них не требует за это интима. А от них всегда его требуют, они с этой мыслью живут. Со мной же — другое дело: какой хороший парень, гуляем, танцуем, и никто ничего не просит взамен. Я — друг моделей. Лучше, чем бриллианты. Мне важнее само общение с людьми, особенно с женщинами. Это же так занятно — смотреть, что и как. Что она тебе говорит, что ты ей отвечаешь. Игра «кто кого». Интересно их изучать. Вот с этими моделями бывали приключения: модные кинотеатры, славные попойки, съемные квартиры. Музыка, поездки в другие города. Утром по пьяни: «А давайте из Киева полетим в Донецк, ко мне на родину, а на обратном пути заедем в Харьков, там есть одна пиццерия…» Такое прожигание жизни.

В Киев навестить меня приезжала Марина. Она бывшая модель, всю эту кухню знает. Она мне доверяет, и я легко приглашал ее потусить с моими новыми подругами. Иначе я бы не делал этого, будь там какие-то тайны, интриги. Она сама ценит женскую красоту. Если видит красивую девушку, может обратить мое внимание.

Когда приехала Марина, Вова потащил нас в модный клуб «Царь», рядом с детским кукольным театром. И там какие-то бандиты пригласили нас на дачу жарить шашлыки. Была ночь глухая. Мы ехали в их огромной машине, играла группа «Кино». Я громко подпевал Виктору Цою. Уже на выезде из Киева мы заехали в супермаркет, купили все недостающее для шашлыков… А утром мы проснулись с Мариной на втором этаже загородного дома на красной кровати в виде сердца. Мы спустились в легком ужасе вниз и увидели картину: на первом этаже за огромным столом сидят те самые мужики из клуба, рядом какие-то женщины приносят еду, подливают им водку. Классическая бандитская хаза — прямо как из «Место встречи изменить нельзя». Собаки во дворе тявкают. Мужики не ложились спать. Сидят по пояс голые, все в татуировках зоновских, кто-то по телефону дела разруливает. Они с понятиями, еще с теми, старыми: ты должен отвечать за слова и, если пообещал, должен сделать. Такое благородство, как у бандитов прежних времен — как дети, играющие в эти игры. Мужики видят нас: «Проснулись? Завтракать будете?» Марина мне тихонько говорит на ухо: «Ром, надо уезжать отсюда, пока не поздно». Мы отказались, они отвезли нас обратно в город. Нормальные нам бандиты попались, незлые…

В Киеве я ходил на «Агату Кристи». Я позвонил в Москву, попросил, чтобы меня на площадке встретил их директор и провел за кулисы, в гримерку. Короче, изъявил желание прийти на концерт. Конечно, все удивились, что я в Киеве, а я еще к тому же отрастил бороду. До этого у меня никогда не было возможности не бриться месяц, мне было интересно посмотреть, как я буду выглядеть. Можно, конечно, на компьютере пририсовать и посмотреть, но это уже не то. Концерт «Агаты» был в середине февраля, так что я пришел у ним уже довольно бородатым. Я зашел в гримерку, поблагодарил за приглашение. И вот им уже надо на сцену, все выходят из гримерки.

Братья Самойловы мне жалуются:

— У нас все время такая проблема: мы почему-то после концерта не можем попасть в гримерку. Потому что ключ у директора, а он все время не успевает вернуться перед нами или вообще забывает, а мы стоим под дверью.

— Да у нас то же самое! Давайте ключ будет у меня. Когда вы отыграете, у вас стопудово будет открыта дверь!

Я предложил им свою помощь, потому что сам знаю, как это стоять у гримерки после концерта, когда она, сука, закрыта. Даже если она десять или пять секунд закрыта, ты все равно стоишь и материшься: «Блядь! Какого хрена?! Заканчивался концерт — неужели нельзя было открыть гримерку и зайти туда?» На этот раз у «Агаты Кристи» было все о’кей: они пришли с биса, а гримерка открыта. В этот вечер у них был еще второй концерт, уже в каком-то ночном клубе. Я поехал вместе с ними. К началу выступления я уже подпил, и мне было так хорошо. На первом концерте у меня была бутылка шампанского, а Самойловы там пили коньячок. В клубе я уже перешел на виски. Зал был небольшой, людей набилось много. Я стоял с краю у сцены, меня чуть-чуть охранники отгородили от толпы, чтобы ко мне не лезли. И я вовсю подпевал, танцевал, орал. Я не большой знаток их творчества, но ведь эти песни у всех на устах… После выступления Глеб пригласил: «Кто еще поедет бухать?» Вадим отказался: «Я не поеду. Вы там, смотрите, аккуратней». И вот мы с Глебом и их барабанщиком поехали… Что потом — не помню. Точка. На другой день они улетали на следующий концерт. Я позвонил спросить, жив ли Глеб. «Ну так, голова немного побаливает», — говорит.

Были, были приключения в Киеве, и не только. Как-то звонит мне Вова: «Слушай, я тут с девушкой одной познакомился по Интернету. Разговаривали много, видел ее фотки, нормальная. Пару раз встречи срывались, не смогла приехать в Киев. Давай съездим к ней в Харьков?» Билетов на самолет не было, и мы поехали на машине. По пути он с ней все время созванивался. Мы ехали на «Мерседесе», бухали всю дорогу. Как круто! Путешествие! Едем к какой-то девушке, знакомой из Интернета. А что, он же фотки ее видел. Едем, Вова меня подбадривает: «Э, Рома, не переживай, она говорит, у нее подружка есть!» — «Ладно, Вова, я еду с тобой, потому что я люблю путешествовать».

Мы уже подъезжаем к Харькову, он с ней созванивается, она назначает встречу в ресторане. Приезжаем туда, садимся, ждем. Сами проголодались, заказываем покушать, он ее опять набирает, она в ответ: «Накрашусь, подружку дождусь и приеду». Проходит час, ее нет, два… За соседним столиком сидит девушка, дамочка лет под тридцать, и за нами наблюдает, потом встает и бесцеремонно к нам подсаживается и спрашивает меня: «Ты не Рома?» А я же небритый — попробуй угадай.

— А то тут у меня знакомые говорят, что не ты. А я вот отважилась и подсела спросить.

А Вова нервничает:

— Извините, у нас тут встреча с девушками.

— Да ладно! Придут ваши девушки, я уйду, чего вы! Давайте пообщаемся.

И мы сидим, общаемся… Вова выходит позвонить, телефон его интернет-подруги выключен, абонент недоступен. Проходит еще час.

— Вова! А не кажется ли тебе, что тебя просто кинули? Развели тупо. Прислали чужие фотки. Она просто испугалась прийти. Или сидит где-то сейчас и хихикает.

— Не может быть! Мы же с ней столько общались!

— Вова, ты же не маленький!

В итоге нам помогла эта девушка, которая меня узнала. Барышня хорошая оказалась. Сочная, красивая, интересная. Лёлей зовут. Она отвезла нас в хорошую гостиницу. Предложила культурную программу: «Что будем делать? Посмотрим город? Я сейчас сеструху младшую заберу, и мы поедем погулять. Хотите боулинги? Клубешники? Кофейни? Казино? Чего хотите?» Мы протусовали вчетвером весь остаток дня, потом к нам присоединились какие-то ее друзья, мы посетили несколько клубов… А ночью я побрился. Я больше не мог ходить с этой бородой. Не знаю почему, но мне ужасно приспичило ее сбрить. Я в гостинице увидел бритву, потом забрал у Вовы его станок, потому что мне одного не хватило. Сначала-то надо было ножницами состригать, а потом уже бриться… Но! Перед тем как все сбрить подчистую, я оставил себе усы. Такие, знаешь, подковкой а-ля 70-е. Сфотографировал себя на телефон — и быстренько сбрил! Потому что это было, конечно, что-то с чем-то. Вид наистраннейший.

Нет, я там не только тусовался, я там работал, писал. Я засел за творчество как раз где-то через неделю после приезда, когда уже немного находился, насмотрелся, насиделся в ресторанах, облазил центр, обустроил быт. Купил какие-то сковородки, прочую утварь, нужную для дома. Какие-то скребочки — я не знаю, как это называется? Которыми еду переворачивают на сковородке? Вот, их купил и там по мелочи: туалетной бумаги, бытовую химию, салфеточки, ершики — всю эту ерунду. Колонки купил для компьютера, чтобы не через наушники музыку слушать. Набил холодильник обязательно. Конечно же, многое из еды пропадало. Вроде бы купил только необходимое. А потом раз — вечером ужинать в ресторанчик, а с утра можно на завтрак в кафешку сходить. Оно же кайфово. Утречком прошелся, сел один. Кофе дымится. Яишенка с беконом, круассанчик, сок. А за стеклянной витриной кафе «Киев»… Знаешь, это как в детстве у меня была мечта такая: прийти утром в ресторан. Утром, конечно же, круче. Вечер в ресторане предполагает тусню. А утром ты сидишь задумчивый, перед тобой на столике блокнот, ты его открываешь и как бы хочешь что-то записать, но тут подходит официант: «Еще кофе?» Смотришь на людей в окошко. Легкий снежок пошел. А ты сидишь и думаешь: «Да… Я писатель, поэт… Я тут пишу… Черпаю, понимаешь, вдохновение». Вот такое состояние было. Ты один, и голова твоя освобождается от общения с другими людьми. Ты начинаешь думать о своем, о происходящем. И обратиться тебе не к кому, кроме как к себе самому. И начинается потихоньку вот это, то, что называют вдохновением или музой. Потихонечку тебя начинает распирать. Но в основном такое все-таки происходило в квартире. Потому что в ресторане опять же люди. К тебе подходит официант и начинает спрашивать, либо какая-то музыка отвлекает. А дома ты сел, у тебя все есть в холодильнике, включая лед, водку и «ред булл». Полный джентльменский набор бухла и закусь всеразличная. И ты сидишь дома. Ну, раз залез в Интернет, два, телек посмотрел. Все надоело. И что делать? А вот она, гитара. Ты садишься и начинаешь что-то писать, мурлыкать себе под нос. Особенно когда темнело… вообще такая тоска! Тут и начиналось творчество…

Это не то что тоска по чему-то конкретному. Просто ты один. Ты опять как в кино. Я рассказывал, как в поезде ночью ехал к Свете? Так и тут: ты сидишь один, никого нет. Бухло есть. Это не алкоголизм, когда один пьешь. Просто бывает, распирает очень сильно. Особенно когда пишется, ты сидишь с бутылкой, куришь… и оно приходит. Так, что сделать? С кем поделиться? Начинаешь дергаться. Выходишь на улицу — там люди. Вернулся. Что-то дописал. Потом все это записываешь в компьютер чистовичком. Я сам писал новые песни, а еще я связывался с Витей Бондаревым, он присылал какой-нибудь текст, и если мне нравилось несколько фраз, может, больше, я брал их, писал куплеты. Про жесткую любовь. Грустную. Любовь как борьбу. Я связывался с ребятами из группы по скайпу или просто по почте отсылал им в студию эти черновики, записанные под гитару. Они делали аранжировки, высылали мне. Я напевал голос, отправлял им. Так происходила работа на расстоянии.

А под конец я написал очень лирическую акустическую песню. Она оказалась самой цельной и внятной, с грустным киевским настроением. Я собрал в кучу все свои впечатления, всех этих барышень, с которыми там виделся. Но одной из них больше в песне. Мы просто общались. И вроде бы призрак романа какого-то витает в воздухе. А я прекрасно же понимаю, чем все кончится. Мне неинтересно. Я там играл — не играл. Она там чего-то строила — не строила. Ресторан, прогулялись, о чем-то поговорили. Задумчивое и достаточно взрослое отношение к происходящему. Поэтому я в тексте где-то цинично, где-то нет, но все от души и с пониманием того, что происходит. А кому будет обидно? Ей? Так ведь это творчество, это сублимация, как ты говоришь. К тому же это все же больше собирательный образ.

Я часто знакомился с разными людьми. Приходим с одной компанией куда-то, а потом передвигаемся с одной квартиры в другую, из одного клуба в другой, из одного ресторана в третий. Обычный тусовый процесс, когда ты знакомишься со всеми, в процессе общения находишь с кем-то что-то общее, кто-то от этого общества отваливается, кто-то, наоборот, к нему приклеивается. Кто-то начинает с тобой заигрывать из женского пола, что-то думать себе. Эта ночь никогда не закончится… Да и не девушки вдохновили, а больше сама ситуация, обстановка. Общаясь с ними, я понимаю, чего они хотят, чего они ищут. На что они надеются, как они живут. Что им важно, что нет. Что для них смешно, а что не очень. Как и кого бы они хотели видеть рядом с собой, а кто есть у них сейчас. Вот эти проблемы отражены в песне. Я не могу сказать имя и фамилию этих девушек. Одну я вообще видел раза два, наверное. Но когда я писал «Говори», она почему-то в ней отпечаталась, видать, что-то такое сделала, что меня зацепило. Ты смотрела в окно, а я просто пел. «Говори» — это песня-рассуждение длиною в одну ночь.

То время в Киеве несло в себе ощущение такой праздной легкости, как в фильме Феллини «Dolce Vita», когда все о чем-то мечтают, ничего не делают.

Бунт на корабле

Мы выросли. Мы мощно потусили нашей компанией — я, Костя, Макс, Кирилл, Миша и Леша Мартынов. Четыре года подряд у нас был жесткий угар — тех гастролей, которые остаются в памяти музыкантов, к которым пришел успех.

Под конец тура мы возвращались из Риги на поезде. И мы, видать, подустали, друг другу поднадоели. У всех стали возникать вопросы… В самом начале, когда мы начали гастролировать, всем было весело, и мало кто думал о деньгах. Конечно, все всегда думали об этом, но состав подобрался такой, что деньги для нас были не главным. Деньги, конечно, хорошо, но всем хотелось поездить по стране, поиграть, почувствовать себя артистами. В этом было больше романтики. Дальше все закрутилось, понеслось, туры по 25–28 концертов в месяц. Это крайне тяжело. И настало время, когда налет этой романтики испарился, осталась голая, тяжелая работа. Произошел какой-то надлом: после рижского концерта мы сели в поезд, и началось выяснение отношений. Мы сильно выпили, я смутно помню, как это происходило. Я пытался поговорить с Максом, он, наверное, был пьян не так сильно, как я, и решил со мной в таком состоянии не общаться. Это меня взбесило, завело — как так, ты не хочешь со мной говорить?!

Я знал, что ходят какие-то разговоры: давайте поднимем нам зарплату… кому-то все, а нам ничего… мы тут ездим, ездим… Такой легкий бунт. А меня не слишком интересовали финансы, этими вещами всегда больше занимался Саша, позднее Козин. Меня эти денежные расклады не очень увлекали. Я мог быть просто не в курсе. Да, собственно говоря, от меня и не требовали, мне не предъявляли претензий напрямую. Может, боялись, что выгонят, не знаю. У нас коллектив набранный, мы ведь не с детства играли в одной группе. Хорошо, что у нас был Кирилл: молодой и веселый москвич, который живет в родительской квартире, и деньги есть, не нуждается, он веселый раздолбай, и ему кайфово… Понятно, что мы не шиковали и не валялись на шелковых диванах, обмазанные черной икрой, но, очевидно, какие-то разговоры уже шли, потому что все видели, что группа популярна, ездит по гастролям. Наверное, чего-то хотелось. Я-то в принципе никогда не был против уйти в повышение и улучшение жизни, я стараюсь, исходя из реалий, конечно. Потому что говорить, а вон там в Лондоне или Майами артисты получают столько, глупо, мы в России живем.

Мы повздорили в поезде, и я выгнал Максима. И все начали впрягаться, потому как все происходило по полупьяной лавке. И мне так надоело то, что они не телятся и сказать мне боятся, жмутся, что-то за спиной трут. Я говорю: «Идите все в жопу! Не хочу с вами играть». А Костя с Кириллом — легкие люди и восприняли это спокойно: пора, видать. Миша никуда не ушел, да и не собирался. Он очень позитивный человек, поэтому, когда я всем сказал «Идите в жопу!» — Краев не принял это на свой счет.

Вернулся Макс. Но не сразу. Мы начали искать гитариста, а также клавишника и басиста. Кирилл и Костя еще какое-то время доигрывали. Мы даже несколько раз выступали без гитариста, потому что в графике были забиты концерты. Мы прописали партии гитары и как-то играли без гитариста. Соло не было у нас, только на клавишах. Так прошло несколько выступлений, а потом мы нашли гитариста из Новосибирска, знакомого Кости. Тимофей снял все партии, играл с нами два концерта, но потом мы поняли, что он не то чтобы слабоват, но по сравнению с Максом, конечно, не то.

Макс был лучше всех, кого мы видели. А время идет, гастроли и все остальное. И произошло то, о чем я узнал уже только post factum: Мартынов сам позвонил Максу и за большой гонорар предложил работать дальше в коллективе. Но меня он об этом не предупредил. Сказал потом: «Я договорился, Макс согласен за такую зарплату играть». Меня это возмутило. Я думаю: блядь, это же очень много, и странно, что Макс будет получать больше, чем остальные музыканты. Но так уж сложилось, Макс остался. Потом, когда мы отошли уже от ссоры в поезде, в принципе все могли вернуться. Но Костя и Кирилл восприняли ту ситуацию так: значит, будем заниматься чем-то другим. Помимо группы «Звери» у них были свои увлечения: Кирилл работал диджеем, а Костя доучился до летчика и занимается до сих пор любимым делом. Мы поддерживаем теплые отношения.

ББ

Я на съемках иногда могу на кого-то сорваться, если сильно устал. На «Брюнетках и блондинках» было. Но это был единственный раз, когда я выпил на площадке. Короче, заклинило меня там. Сами виноваты, оставили меня одного. Это первый клип, в котором мне уже буквально доверили процесс съемки. Мы заканчивали съемки музыкального трека, Сережа Трофимов с Войтинским перешли в рядом расположенный павильон, где снимались сцены на дискотеке. Они пошли ставить свет, камеру, строить массовку, с актрисами репетировать. А я в это время со свободным выставленным светом, со вторым оператором снимал куски трека, которые были необходимы для монтажа.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Бестселлер New York TimesРоман-лауреат премий Edgar Award, Barry Award и Ian Fleming Steel Dagger Aw...
Развивайте навыки, которые позволят вам общаться с любым типом личности.Большинству нелегко найти вы...
У васесть щенок? Или скоро будет? Хотите сохранить свои нервы и мебель целыми? И вырастить щенка пос...
У Империи много внешних и внутренних проблем. Император непогрешим и всегда прав. Но и над ним есть ...
Людям больше не интересны войны и политические конфликты. Все это осталось в далеком прошлом. Сейчас...
Мы часто смотрим на звезды и гадаем, что же происходит по ту сторону галактики? Нам кажется, что там...