Хозяйка Дома Риверсов Грегори Филиппа

Я заметила, как доктор переглянулся с Вудвиллом; судя по всему, оба они отлично понимали, что герцог просто хочет всех успокоить и подбодрить. Однако Вудвилл действительно выгнал всех из комнаты, лишь одному слуге дав указание сторожить двери — на всякий случай. Наконец в комнате остались только мой муж, врач, Вудвилл и я.

— Я пошлю за парижским врачом, — предложил Вудвилл. — Не бойтесь, ваша милость, его к вам доставят незамедлительно.

— Да, хорошо бы, — тяжело обронил герцог. — У меня в груди такая тяжесть, словно туда налили свинца. Дышать не дает.

— А уснуть вы не сможете? Как вам кажется?

— Если ты еще немного меня приподнимешь, я попытаюсь. Но лечь нормально все равно не смогу. Ах, как я устал, Ричард! Устал как собака!

— Я лягу вон там, у ваших дверей, — сказал ему Вудвилл. — Герцогиня сможет сразу позвать меня, если вы снова проснетесь.

— Ей бы лучше перейти в другую комнату, — заметил мой муж. — Тут для нее не место.

И все они посмотрели на меня так, словно я была ребенком, которого нужно оберегать от любых тяжких переживаний.

— Я останусь с тобой, — твердо заявила я мужу. — А утром непременно раздобуду лимон и зелень петрушки и приготовлю тебе такое питье, которое сразу восстановит у тебя нормальное дыхание.

Муж с нежностью взглянул на меня и в который уж раз повторил:

— Ты мое главное сокровище. И все же эту ночь тебе лучше провести в спальне твоей фрейлины. Я не хочу снова будить тебя.

Тогда я накинула теплый капот, плотно в него закуталась, а ноги сунула в домашние туфли, и обратилась к Вудвиллу:

— Позовите меня, если милорду опять станет плохо.

Он поклонился.

— Непременно, миледи. Я лягу рядом с постелью герцога, подстелив на пол соломенный тюфяк, и буду охранять его сон.

Когда я уже собиралась двинуться к двери, супруг удержал меня, подняв руку, и скомандовал:

— Встань здесь.

Я встала там, где он указал — возле открытого окна, через которое в комнату вливался морозный воздух.

— Погасите свет, — попросил мой муж.

Вудвилл с врачом задули свечи. Комната сразу наполнилась ясным сиянием луны. Лунный луч упал на мою голову и плечи, высветил белоснежную ткань ночной сорочки, и я заметила, как Вудвилл украдкой посмотрел на меня — взглядом, исполненным затаенной страсти, — и мгновенно отвел глаза.

— Мелюзина и лунный свет, — тихо промолвил мой супруг.

— Жакетта, — напомнила я ему. — Я Жакетта.

Он закрыл глаза и почти сразу уснул.

Через два дня моему мужу стало немного лучше. Ему привезли письмо из гарнизона Кале, и он вскрыл и прочел его в полной тишине, когда все мы сидели за завтраком в большом зале. Затем он нашел глазами Вудвилла и сообщил:

— В Кале волнения. Тебе лучше вернуться туда. Наведи там порядок и возвращайся ко мне.

— Крепость пытались штурмовать? — холодно и спокойно осведомился Ричард Вудвилл, словно и не получал приказа незамедлительно скакать навстречу неведомой опасности.

— Нет, гарнизону опять не выплатили жалованье, — ответил герцог. — Я выдам тебе деньги из своей казны. Постарайся удовлетворить всех. А я непременно пошлю письмо в Англию и потребую, чтобы они наконец раскошелились.

Не глядя на меня, Вудвилл поинтересовался:

— А вы сможете, милорд, продолжить поездку в Руан?

— Смогу, наверное, — пожал плечами герцог.

— Я помогу ему, — вызвалась я.

Но меня словно никто не слышал. Мужчины не обращали на меня ни малейшего внимания.

— Ступай же! — кратко велел герцог.

Вудвилл стиснул его руку так, словно не хотел ее отпускать, затем на мгновение повернулся ко мне, сверкнув своими ярко-голубыми глазами, поклонился и быстро покинул комнату. По-моему, он даже толком ни с кем не попрощался.

Мы потихоньку продвигались к Руану. Мой муж недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы скакать верхом, и путешествовал в портшезе; следом за портшезом шел, понурив голову, его огромный боевой конь, всем своим видом демонстрируя, какой он несчастный. Казалось, даже коню было ясно, что он вот-вот может потерять хозяина. А портшез был тот самый, просторный, который герцог некогда заказал для меня, и несли его красивые белые мулы. Но он так качался на ходу, а поездка так затянулась, что покоя больной все равно не знал. Более всего герцог в эти дни напоминал рабочего коня, который под конец трудового дня устало встал на краю огромного, только что вспаханного им поля. Утомительная дорога отнимала у герцога последние силы, и я, глядя на него, почти физически ощущала его смертельную усталость.

Руан, Франция, сентябрь 1435 года

В течение всего долгого лета, которое мы провели в Руане, герцог совещался со своим юристом и теми старыми советниками, которые помогали ему править Францией в течение всех тринадцати лет его регентства. Каждый день в наш дом прибывали гонцы с мирных переговоров, которые проходили в Аррасе; и каждый день герцог требовал, чтобы ему докладывали, какие были достигнуты успехи. Ведь и сам он выдвинул немало важных идей: предложил юному королю Англии заключить брак с французской принцессой, дабы разрешить конфликт вокруг французской короны; предложил арманьякам весь юг Франции — он попросту не смог бы предложить им большего! — однако они потребовали, чтобы англичане отдали им всю Францию, отрицая их законные права, словно англичане и не сражались за эти права почти целое столетие! Каждый день мой супруг придумывал новый вариант соглашения, новый способ составления мирного договора, и каждый день его гонцы мчались по широкой дороге из Руана в Аррас, а он сидел у окна замка и следил за тем, как заходит солнце. А однажды вечером я увидела, как его гонец галопом выехал со двора, но направился не в Аррас, а в Кале. Оказалось, что мой муж послал за Ричардом Вудвиллом, а потом послал и за мной.

Юристы принесли его завещание, и он приказал сделать следующие изменения: все его земли без права отчуждения должны были перейти к его племяннику и наследнику по мужской линии, юному королю Англии. Печально улыбнувшись, Бедфорд сказал:

— Не сомневаюсь, что ему эти земли чрезвычайно нужны. В королевской казне не осталось ни гроша. Однако не сомневаюсь я и в том, что все это богатство он растратит впустую. Он всегда слишком легко отдавал, всегда был слишком щедрым мальчиком. Но эти земли должны принадлежать ему по праву, а уж королевский совет, возможно, все-таки присоветует ему что-нибудь разумное. Помоги ему, Господи, выбрать верный совет среди тех, что станут давать ему мой брат и мой дядя.

Мне супруг оставил треть своего состояния — мою вдовью долю.

— Милорд… — заикаясь, начала я.

— Это твое. Ты была мне женой, доброй женой, и никак не заслуживаешь меньшего. И пока ты носишь мое имя, это богатство принадлежит тебе.

— Милорд, я не ожидала…

— Нет. И я не ожидал. Если честно, я никак не ожидал, что мне так скоро придется составлять завещание. Но таково твое право, и такова моя воля — ты должна получить то, что тебе причитается. Кроме того, я оставлю тебе мои книги, Жакетта, мои прекрасные книги. Теперь они твои.

Книги! Для меня это было настоящее сокровище. Я упала на колени возле постели мужа и прижала его холодную руку к щеке.

— Спасибо. Ты знаешь, что я непременно стану читать их и буду бережно их хранить.

Он кивнул.

— Где-то в этих книгах, Жакетта, в одной из них, есть ответ, которого ищут все люди на свете. Рецепт вечной жизни, рецепт чистой, живой воды, рецепт превращения всякого мусора и любого «темного вещества» в золото. Возможно, изучая эти книги, ты найдешь этот рецепт, только меня на этом свете уже не будет.

Глаза мои были полны слез.

— Не говори так, господин мой!

— А теперь ступай прочь, детка, — мягко промолвил он. — Мне еще нужно все подписать, а потом немного отдохнуть.

Я склонилась перед ним в реверансе и тихонько покинула комнату, оставив его наедине с юристами.

Он не позволял мне навестить его до полудня следующего дня, и, хотя прошло совсем немного времени, он явно предчувствовал: его смерть уже близко. Его темные глаза совсем потускнели, крючковатый нос казался особенно большим на исхудавшем лице; судя по всему, силы почти оставили его.

Герцог сидел в своем кресле, огромном, как трон, и повернутом к окну, чтобы видеть дорогу в Аррас, где все еще продолжались непростые мирные переговоры. Солнце, клонящееся к западу, светило в окно, и все вокруг было залито его сиянием. И я вдруг подумала: «А что, если это его последний вечер? Что, если и он уйдет вместе с солнцем?»

— Именно здесь я впервые увидел тебя, в этом самом замке, помнишь? — спросил он, наблюдая, как солнце погружается в золотистые облака на горизонте и в небе появляется бледный призрак луны. — Да, в этом самом замке, в вестибюле. Мы все тогда прибыли на процесс этой Орлеанской Девственницы, помнишь?

— Помню.

Я даже слишком хорошо все это помнила, но никогда не упрекала его за смерть Жанны, хотя себя упрекала множество раз — ведь я так и не смогла выступить в ее защиту.

— Странно. Я должен был прибыть сюда, чтобы сжечь одну девственницу, а потом найти другую, — продолжал он. — Я сжег ее как ведьму, но ведь и ты была нужна мне из-за своих колдовских способностей. Странно все это. Я сразу захотел получить тебя, как только увидел. Но ты была мне нужна не как жена, ведь тогда я был женат на Анне. Ты была мне нужна как самое драгоценное сокровище. Я верил, что ты обладаешь даром предвидения, я знал, что твоей прародительницей была Мелюзина, и надеялся, что, возможно, ты сумеешь раздобыть для меня философский камень.

— Прости, — отозвалась я. — Прости, что я не обладаю достаточным мастерством…

— Ах… — отмахнулся он. — Этому не суждено было осуществиться. Возможно, если бы у нас было больше времени… Но ты действительно видела корону, верно? И некое сражение? И королеву на коне, подкованном задом наперед? Это ведь означало победу моего Дома? И то, что мой племянник и его потомки будут бесконечно долго продолжать нашу королевскую линию?

— Да, — подтвердила я, желая его подбодрить, хотя сомнения терзали меня. — Да, я видела твоего племянника на троне, и он точно удержит Францию в своей власти. Он не утратит власть над Кале.

— Ты уверена?

Это я, по крайней мере, могла ему обещать.

— Да, я уверена, что Кале он не потеряет.

Герцог кивнул, помолчал, потом очень тихо произнес:

— Жакетта, не могла бы ты снять с себя платье?

Я была настолько удивлена, что даже слегка вздрогнула и отступила назад.

— Снять платье?

— Да, и белье тоже. Все с себя снять.

От растерянности мое лицо запылало.

— Ты хочешь видеть меня обнаженной?

Он кивнул.

— Прямо сейчас?

— Да.

— То есть при свете дня?

— Да, в закатных лучах.

Что ж, выбора у меня не было.

— Как тебе угодно, господин мой.

Поднявшись, я развязала тесемки на верхнем платье и позволила ему упасть к моим ногам. Я перешагнула через него, страшно стесняясь, и небрежно отбросила его в сторону. Затем сняла свой причудливо украшенный головной убор и тряхнула головой. Мои светлые косы тут же рассыпались по плечам, упали мне на лицо, окутав все мое тело, точно вуалью, и только тогда я решилась выбраться из тончайшей шелковой сорочки и теперь стояла перед мужем совершенно голая.

— Подними руки, — скомандовал он.

Голос его звучал спокойно; он смотрел на меня без всякого вожделения, но с каким-то задумчивым наслаждением. Я поняла, что уже замечала у него такой взгляд: так он смотрел на свои обожаемые картины, гобелены, статуи. И в эти мгновения — как, собственно, и всегда, — я тоже была для него всего лишь красивой вещью, объектом удовольствия. Он никогда не любил меня как женщину.

Я покорно подняла руки над головой — точно пловец, собирающийся нырнуть в глубокую реку. Слезы теперь уже не просто застилали мне взор, а бежали по щекам; я думала о том, что достаточно долго была его женой, делила с ним постель, была его другом, его герцогиней, но даже теперь, на пороге смерти, он не испытывает любви ко мне. Он никогда меня не любил. И никогда не будет меня любить.

Затем герцог жестом велел, чтобы я повернулась немного в сторону, чтобы последние лучи золотистого солнца упали на мои обнаженные бока, живот, груди, делая их тоже золотистыми.

— Девушка-пламя, — тихо промолвил он. — Золотистая девственница. Хорошо, что я видел такое перед смертью.

Я послушно стояла и не двигалась, хотя рыдания сотрясали мое хрупкое тело. В эти мгновения, чувствуя приближение конца, он воспринимал меня всего лишь как некий предмет, превратившийся в золото; настоящую меня он так и не разглядел, так и не полюбил меня, он даже никогда не хотел просто обладать мною. Глаза его задумчиво, мечтательно скользили по каждому дюйму моего тела, но слез моих он так и не заметил, и я, одеваясь, молча смахнула их со щек.

— А теперь я отдохну, — сказал он. — Я рад, что мне посчастливилось узреть такую красоту. Прикажи, чтоб перенесли меня в кровать. Я, пожалуй, посплю.

Появились слуги. Они удобно устроили его в постели, а я ласково поцеловала его в лоб и попрощалась до утра. Но оказалось, что тем вечером я видела его в последний раз, поскольку той ночью он умер во сне. И меня он тем вечером видел в последний раз, но не как любящую жену, а как статую, позлащенную закатным солнцем.

Меня позвали около семи утра. Я нашла герцога почти таким же, каким и оставила. Он казался мирно спящим, и лишь медленный негромкий звон одинокого колокола на башне Руанского собора возвещал обитателям замка и всем горожанам, что великий лорд Джон скончался. Затем пришли женщины, чтобы должным образом его обмыть и уложить, и дворецкий стал обсуждать с нами, когда и как лучше поместить усопшего в соборе; столяр заказал доски и начал мастерить гроб. И только Ричард Вудвилл догадался увести меня, ошеломленную и подавленно молчавшую, в сторону от всей этой суеты; он проводил меня в мои покои, велел принести для меня завтрак и передал на попечение фрейлин, наказав им проследить за тем, чтобы я непременно поела, а затем заставить меня отдохнуть.

Сразу же, разумеется, явились швеи и закройщики, снявшие с нас мерки для траурных одежд; потом позвали сапожника сшить для меня черные туфли; а перчаточник изготовил несколько дюжин черных перчаток, и я должна была распределить их среди своих фрейлин. Заказали черную материю, чтобы выстлать ею путь к собору, и черные плащи для сотни бедняков, которых наймут, чтобы они шли за гробом. Отпевать моего супруга собирались в Руанском соборе; туда должна была проследовать торжественная процессия из лордов, а потом, после поминальной службы, все желающие могли бы попрощаться с покойным. Все это должно было происходить в точности так, как он сам бы того пожелал — с достоинством и в английском стиле.

Целый день я писала письма, сообщая всем о смерти мужа. Я написала матери, что теперь я тоже вдова, как и она. Я написала королю Англии, написала герцогу Бургундскому, написала императору Священной Римской империи и прочим правителям, в том числе и Иоланде Арагонской. Все оставшееся время я молилась. Я посещала каждую службу в нашей домашней часовне, зная, что и в Руанском соборе монахи непрестанно молятся над телом моего усопшего супруга, покой которого со всех четырех сторон света охраняют четверо рыцарей; и это бдение должно было закончиться только с его похоронами.

Я ждала, что Господь посоветует мне, как жить дальше; я ждала, стоя на коленях и надеясь, что Он даст мне понять: мой муж оказался среди избранных, получил вознаграждение за все свои великие труды и наконец-то достиг тех краев, которые ему никогда не нужно будет защищать. Но я так ничего не увидела и не услышала. Никто, даже Мелюзина, не шепнул мне ни слова сочувствия. И я решила, что, наверное, совсем утратила свой дар, и те мимолетные сцены, явившиеся мне когда-то в зеркале, были последними картинами иного мира, которого я больше уж никогда не увижу.

К вечеру, примерно в час заката, меня навестил Ричард Вудвилл с вопросом, буду ли я обедать в большом зале вместе со всеми или же отобедаю в одиночестве у себя в комнате.

Я колебалась.

— Если вы чувствуете, что можете спуститься в зал, то многим ваше появление поднимет настроение, — сказал он. — Очень многие глубоко горюют в связи со смертью милорда и хотели бы, чтобы вы были рядом. Конечно, всех здешних слуг придется отпустить, и напоследок им было бы приятно увидеть вас, прежде чем покинуть замок.

— Слуг придется отпустить? — спросила я невпопад.

Он кивнул.

— Разумеется, миледи. Нового регента Франции назначит английский двор, а вас отошлют в Англию и постараются подыскать вам нового мужа.

Я посмотрела на него с ужасом и отвращением.

— Мне даже мысль об этом противна!

Вряд ли я могла найти еще одного мужа, который удовлетворился бы всего лишь возможностью любоваться мной обнаженной. Следующий муж, скорее всего, окажется куда более требовательным и попросту возьмет меня силой, вот только и следующий мой муж почти наверняка будет старым, богатым и могущественным. И уж он-то не позволит мне чему-то учиться и читать странные книги; уж он-то не оставит меня в покое и наверняка пожелает иметь от меня сына и наследника. Еще бы, ведь он купит меня, точно телку, которую разрешено покрывать лишь племенному быку! И я могу сколько угодно реветь, как нетель на лугу, но этот бык все равно меня покроет!

— Нет, правда! Я и думать не могу о новом замужестве!

Ричард Вудвилл грустно улыбнулся и произнес:

— Теперь нам обоим — и вам, и мне — скорее всего, придется учиться служить новому хозяину. Увы. Горе нам.

Немного помолчав, я решила:

— Хорошо, я спущусь в зал к обеду, если вы считаете, что всем это будет приятно.

— Да, им будет приятно, — подтвердил он. — Вам помочь? Вы могли бы опереться о мою руку.

Я только головой покачала и в сопровождении вереницы фрейлин направилась к высоченным дверям парадного зала. Ричард шагал впереди. За дверями почти не слышно было привычного гула голосов: сегодня здесь оплакивали покойного. Передо мной распахнули двери, и я переступила порог зала. Всякие разговоры мгновенно стихли, и на некоторое время воцарилась полная тишина, затем вдруг раздался странный стук и грохот — это каждый мужчина в зале оттолкнул свой стул или скамью, сорвал с головы шляпу и стоял с непокрытой головой, выражая мне свое уважение и сочувствие. Я шла мимо них и видела, что их сотни, этих людей, склонивших голову передо мной, молодой вдовой герцога; так они выражали свою любовь к усопшему и печаль по поводу этой невосполнимой потери, трагичной не только для меня, но и для них. И пока я шла к возвышению в конце зала, мне было слышно, как они шепчут: «Да благословит вас Господь, миледи». Наконец я остановилась: впервые мне предстояло сесть за этот стол одной.

— Благодарю вас за добрые пожелания, — ответила я, и голос мой в этом огромном зале с тяжелыми балками под потолком прозвучал как-то особенно пронзительно, точно голос флейты. — Милорд герцог покинул нас, и все мы чувствуем, как велика эта утрата. Всем вам, конечно, выплатят жалованье и за этот месяц, и за следующий, и я непременно рекомендую вас новому регенту Франции как хороших и надежных слуг. Да благословит Господь милорда герцога, да сохранит Он нашего короля.

— Боже, благослови милорда герцога, храни нашего короля! — откликнулся весь зал.

— Вы очень правильно поступили, — заметил Вудвилл, провожая меня в мои покои. — Особенно насчет жалованья. Кстати, вы вполне сможете им заплатить. Мой господин был хорошим хозяином, и в его казне всегда хватает денег, чтобы вовремя платить своим людям зарплату и даже пенсию кое-кому из стариков. Да и вы теперь тоже станете очень богатой женщиной.

Я остановилась, опустилась в узкое сиденье, устроенное в оконном проеме, и посмотрела на темный город. Поднималась луна; яйцеобразная, на три четверти полная, она была теплого желтого цвета и красиво выделялась на фоне темно-синего неба. Мне бы следовало сейчас сажать в Пенсхёрсте те травы, которым требуется прибывающая луна… И тут я вдруг осознала, что никогда больше не побываю в Пенсхёрсте.

— А что же будет с вами? — обратилась я к Вудвиллу.

Он пожал плечами:

— Вернусь в Кале, а когда будет назначен новый командир крепости, уеду домой в Англию. Найду такого хозяина, которого буду уважать, и предложу ему свои услуги. А может, снова отправлюсь во Францию, если состоится очередная война, или же, если король заключит с арманьяками мир, буду служить при английском дворе. Или махну в Святую землю и стану крестоносцем.

— И я больше вас не увижу, — вырвалось у меня, поскольку я только сейчас поняла это. — Вас уже не будет у меня в доме. Хоть я даже не представляю, где теперь буду жить. А вы можете уехать как угодно далеко, и мы никогда не будем вместе. — Эта горькая правда не давала мне покоя, и я грустно на него посмотрела. — И никогда больше друг друга не увидим.

— Да, — эхом откликнулся он, — в этом доме мы и расстанемся. И, возможно, никогда больше друг друга не увидим.

У меня перехватило дыхание. Мысль о том, что мы разлучимся навсегда, явилась так внезапно, что я никак не могла толком ее осознать. Я нервно рассмеялась.

— Но это же невозможно! Ведь я привыкла каждый день видеть вас!.. Вы всегда были рядом, мы с вами гуляли, катались верхом, мы всегда были вместе, каждый день… в течение более чем двух лет, верно? Со дня моей свадьбы. Я так к вам привыкла… — Я помолчала, опасаясь, что голос выдаст мое волнение. — И потом, кто же будет заботиться о Мерри? Кто обеспечит ее безопасность?

— Ваш новый супруг, наверное, — предположил Вудвилл.

— Ох, вряд ли. Такого я пока даже вообразить не могу! Как не могу представить себе, что вас рядом со мной не будет. А Мерри…

— Что Мерри?

— Она не любит чужих людей, — глупо заявила я. — Она любит только вас.

— Миледи!

Я примолкла, так требовательно прозвучал его голос.

— Да, я слушаю вас.

Он взял мою руку и просунул себе под локоть, как бы намереваясь просто пройтись со мной по галерее. Во всяком случае, для любой из моих фрейлин, устроившихся в дальнем конце у камина, это выглядело именно так; мы с Вудвиллом часто прогуливались, планируя расписание на ближайшие несколько дней — герцогиня и ее верный рыцарь. Но сейчас он сразу накрыл мою ладонь своей свободной рукой и не выпускал; и пальцы его были так горячи, что просто обжигали; казалось, он весь пылает от сильнейшего жара. И голову на этот раз он склонил так близко ко мне, что, если бы я повернулась и посмотрела на него, наши губы неизбежно соприкоснулись бы, а потому я шла, чуть от него отвернувшись. Я не должна была на него смотреть, не должна была с ним целоваться!

— Мне не дано предугадать, что сулит нам будущее, — быстро вполголоса промолвил он. — Мне неизвестно, кто станет вашим следующим мужем и где в дальнейшем окажусь я сам. Но я не могу позволить вам уехать, пока не скажу… пока хотя бы один раз не признаюсь… что люблю вас!

Услышав это, я слегка вздохнула.

— Вудвилл…

— Я ничего не могу предложить вам, у меня ничего нет, да и сам я почти ничтожество по сравнению с вами, знатнейшей дамой Франции. Но я хочу, чтобы вы знали: я люблю вас, я хочу вас, я мечтаю о вас с того дня, когда впервые вас увидел.

— Мне следовало бы…

— Я должен был сказать это вам. Вы должны знать, что я всегда любил вас — любил самой благородной любовью, как и подобает рыцарю любить свою госпожу. Но в душе я любил вас страстно, как только может мужчина любить женщину. И теперь, прежде чем я покину вас, я хочу без конца говорить вам, что люблю вас, люблю, люблю… — Он запнулся и с отчаянием посмотрел на меня. — Я должен был сказать вам это, — снова повторил он, словно извиняясь.

У меня было такое ощущение, будто я и впрямь становлюсь золотистой и теплой, точно под воздействием алхимии. Я чувствовала, что улыбаюсь, что прямо-таки сияю, слушая его. Я сразу же поняла: он не врет, он действительно меня любит! Но и еще одна истина открылась мне: я и сама влюблена в него по уши. И ведь он произнес те самые, нужные и правильные слова: я взяла в плен его сердце, он любит меня, он меня обожает… Боже мой, он меня любит! И, Господь свидетель, я тоже его люблю, хоть он и не знает об этом.

Не проронив больше ни звука, мы свернули в небольшую комнатку в конце галереи, и Ричард тут же закрыл за нами дверь и обнял меня — одно мгновенное движение рук, и я без малейшего сопротивления оказалась в его объятиях. Я подняла к нему лицо, и он меня поцеловал. Мои руки скользили по его коротко стриженной красивой голове, по его широким плечам, и я сама прижимала его к себе, ощущая под колетом его мускулистое тело. Пальцы мои слегка покалывал ершик коротких волос у него на шее.

— Я хочу тебя, — шепнул он мне на ухо. — Не как герцогиню, не как гадалку или колдунью, которая умеет читать по магическому кристаллу. Я хочу тебя как женщину, мою женщину.

И он поцеловал меня в то местечко, где вырез платья обнажал шею и часть плеча. Он целовал мои ключицы, горло, подбородок… Я потерлась носом о его волосы, о ямку на шее под затылком, и он даже негромко застонал от сдерживаемой страсти. Потом запустил пальцы под мой головной убор, стянул с волос золотую сетку, и мои косы упали и рассыпались по спине, а он зарылся в них лицом.

— Я хочу тебя как женщину, как самую обыкновенную женщину, — задыхаясь, бормотал он, распутывая кружевные завязки на моем платье. — Мне не нужны никакие предвидения и пророчества, мне безразлично, кто твои знаменитые предки. Я ничего не понимаю в алхимии, во всех этих тайнах и водных богинях. Я человек земной, самый обыкновенный англичанин. Мне не нужны тайны, мне нужна только ты — как самая обыкновенная женщина. Ты должна быть моей.

— Ты можешь меня уронить, — тихонько предостерегла я, поднимая голову.

Он колебался, глядя на меня сверху вниз, затем ответил:

— Уронить, но не унизить. Никогда этого не хотел. Я всегда хотел, чтобы ты оставалась такой, какая ты есть. Однако важно и то, кто есть я сам. Я ничего не смыслю в ином мире, и он совершенно мне безразличен. Мне безразличны святые, духи, богини или этот философский камень. Единственное, чего я хочу, это разделить с тобою ложе, Жакетта… — Тут мы оба сразу заметили, что он впервые за все это время назвал меня по имени. — Я страстно желаю тебя, Жакетта, как только может самый обыкновенный мужчина желать самую обыкновенную женщину.

— Да, — отозвалась я, тоже охваченная внезапным порывом страсти, — да, мне тоже все прочее совершенно безразлично.

И опять уста его прильнули к моим устам, а его руки снова принялись развязывать кружева на вороте моего платья, расстегивать пояс…

— Запри дверь, — велела я, когда он, скинув колет, крепко прижал меня к себе.

А когда он вошел в меня, я испытала пронизывающую боль, которая тут же растаяла и превратилась в наслаждение, какого прежде я никогда не знала, так что о боли я сразу забыла, вместе с ним возносясь к вершинам блаженства и понимая, что это была чисто женская боль, что теперь я — женщина, настоящая женщина, рожденная из земли и огня, а не девственница, сотканная из воздуха и водяных струй.

— Надо бы позаботиться, чтобы у нас с тобой ребенка не получилось, — как-то сказал мне Вудвилл.

Мы с ним уже целую неделю встречались тайком, и головы у нас обоих совсем пошли кругом от страсти и удовольствия. Состоялись торжественные похороны герцога, и теперь я ждала вестей от матери, опасаясь того, как она распорядится мною дальше. Мы с Ричардом, ослепленные страстью, еще только медленно начинали что-то соображать по поводу нашего будущего и задумываться о том, что сулит нам судьба.

— Я принимаю травы, — ответила я. — Сразу после той, самой первой нашей ночи я начала принимать их. Никакого ребенка не будет. Я побеспокоилась об этом.

— Хорошо бы ты еще могла предвидеть заранее, что с нами будет, — вздохнул он. — Нет, я просто не могу отпустить тебя!

— Тише, — шепнула я.

Мои фрейлины находились поблизости; они шили и оживленно болтали друг с другом; в последнее время они успели привыкнуть к тому, что Ричард Вудвилл каждый день приходит в мои покои. Мне ведь действительно многое нужно было устроить и спланировать, и Ричард оказывал мне неоценимую помощь и всегда старался быть рядом.

— Но это действительно так, — продолжал он, понизив голос. — Это чистая правда, Жакетта. Я не могу тебя отпустить.

— Тогда тебе придется удерживать меня силой, — заметила я, улыбаясь и не поднимая глаз от шитья.

— Король наверняка прикажет тебе вернуться в Англию, — предположил он. — Не могу же я попросту взять и похитить тебя.

Я украдкой посмотрела на его хмурое лицо и, как бы намекая на самое простое решение, обронила:

— А почему бы тебе и вправду не похитить меня?

— Ничего, я что-нибудь непременно придумаю, — горячо пообещал он.

В ту ночь я достала подаренный бабушкой браслет с амулетами, тот самый магический браслет, способный предсказывать будущее, и выбрала три амулета: один в виде обручального колечка, второй в виде кораблика — он символизировал мой переезд в Англию, — а форма третьего очень напоминала наш замок Сен-Поль, и я выбрала его на тот случай, если родители все же велят мне вернуться домой. Я собиралась ко всем этим амулетам привязать по леске и опустить их в Сену на самом глубоком месте, а потом, когда сменится фаза луны, посмотреть, какой из них откроет мне правду. Я уже начала привязывать лески, как вдруг остановилась и рассмеялась — сама над собой. Не буду я этого делать! Зачем? В этом больше нет необходимости, ведь теперь я земная женщина, а не девственница, в жилах которой вместо крови течет вода. Я — возлюбленная человека, горячо любимого мною, и мне совершенно неинтересны все эти гадания; я сама буду строить свое будущее. Мне не нужны амулеты, чтобы узнать, воплотятся ли в жизнь мои надежды и мечты!

Амулет, имевший форму золотого обручального колечка, я подбросила в воздух и ловко поймала, не позволив упасть на пол. Вот он, мой выбор! Мне не нужна никакая магия для понимания очевидного. Чары уже возникли: я влюблена, влюблена страстно, я дала клятву земному мужчине и не собираюсь от него отказываться, предавать его. Единственное, что теперь необходимо сделать, это как следует продумать способ, который позволит нам навсегда остаться вместе.

Отложив браслет в сторону, я взяла чистый лист бумаги и написала письмо королю Англии:

«Его милости королю Англии и Франции от вдовствующей герцогини Бедфорд.

Ваша милость,[31] дорогой мой племянник, от всей души приветствую вас. Насколько вам известно, мой покойный супруг оставил мне в качестве вдовьей доли значительные земельные владения в Англии и немалые денежные средства. С Вашего разрешения я хотела бы вернуться домой и привести свои дела в порядок. Оруженосец моего покойного супруга, сэр Ричард Вудвилл, готов сопровождать меня и моих фрейлин. Жду Вашего королевского соизволения».

Я убрала магический браслет в мешочек и спрятала в ларец с драгоценностями. Мне не требовалось прибегать к магическим заклинаниям, чтобы предвидеть свое будущее; я была твердо намерена сама заставить это будущее свершиться.

Англия, лето 1436 года

Английский двор был занят летними развлечениями — охотой, путешествиями, флиртом. Юный король Англии, правда, начинал и кончал свой день молитвой, но все прочее время проводил в седле, точно беспечный мальчишка. Ричард и я сопровождали его в качестве друзей и компаньонов; мы охотились, танцевали, затевали разные игры на воздухе и, разумеется, участвовали во всех дворцовых забавах. Оставалось тайной, что каждую ночь Ричард приходит в мою комнату, и для нас наступает самая лучшая часть суток, то единственное время, когда мы можем побыть наедине.

Причитавшиеся мне земельные владения были записаны на мое имя, а большую часть своего огромного состояния мой супруг завещал племяннику, королю Англии. Наш дом в Париже я потеряла — он перешел к королю-арманьяку, чья звезда засияла после смерти моего мужа. А дом в Пенсхёрсте, который Бедфорд просто обожал, достался его брату, герцогу Глостеру; и теперь по дивным аллеям нашего сада гуляла Элеонора Кобэм, бывшая фрейлина, некогда подло предавшая доверившуюся ей госпожу. Элеонора услаждала взор посаженными мною розами, словно была всего этого достойна, и я не сомневалась, что теперь она срежет травы в моем аптечном огороде и повесит их сушиться в моей кладовой. Конечно, она займет и мое любимое место в гостиной, но более всего мне было жаль посаженного мною сада и аптекарского огорода.

Оба они, и смазливый герцог Глостер, и его красотка-жена, прямо-таки лопались от гордости; и это действительно было лето их славы, их возвышения. После смерти моего мужа именно они стали ближайшими наследниками трона, и каждый раз, стоило королю кашлянуть за обедом или забраться на коня, который выглядел слишком для него могучим, герцогиня Элеонора настороженно вздергивала голову, точно гончая, услышавшая призывные звуки рога. Из-за столь страстного стремления к трону они постоянно пребывали в конфликте с кардиналом Бофором, дядей герцога Глостера, и, наблюдая за этим, весь двор оплакивал смерть моего мужа, единственного человека, который был способен погасить вечное соперничество друг с другом членов одной семьи. Молодой король, утром получая советы от герцога, а в полдень — от кардинала, к вечеру окончательно запутывался и уже не мог сообразить, как лучше поступить и как следует относиться к тому или иному событию.

Я же вела себя как последняя дура; я была просто убаюкана своим счастьем. Даже видя отвратительное поведение Элеоноры Кобэм, я не желала ей зла. Я как бы включила ее в тот круг изумленной жалости, которую испытывала ко всем, кто не любим Ричардом Вудвиллом. Ведь эта герцогиня не спит рядом с любимым человеком, рассуждала я, и даже не подозревает, как сладостны его прикосновения ранним летним утром, когда в окнах еще только брезжит жемчужный рассвет, и как горячат кровь сказанные шепотом в холодном утреннем свете слова: «Останься! Не уходи, останься. Поцелуй меня еще раз…» Мне казалось, что никто в целом свете даже не догадывается, каково это — так сильно любить и до такой степени быть любимой. Летние дни пролетали в тумане страсти. Но ведь лето, так или иначе, всегда кончается. И с приходом сентября я на целый год должна была превратиться в неутешную вдову, ведь наступал год моего обязательного вдовства; за это время советники короля намерены были подыскать мне нового мужа и с моей помощью привязать какого-нибудь особенно строптивого английского лорда покрепче к королевскому трону. Ну и, разумеется, им хотелось, чтобы я свою вдовью долю положила в карман очередному фавориту. Они могли бы также подыскать какого-нибудь иностранного принца, который взял бы меня в жены и тем самым укрепил союз Англии с его государством. Собственно, королевские советники готовы были сунуть меня куда угодно, так что нам с Ричардом нужно было немедленно очнуться и стряхнуть с себя опутавшие нас чары любви; я прямо-таки чувствовала, что уже к Рождеству меня непременно просватают.

Ричард тоже прекрасно сознавал эту опасность, но не мог придумать, каким образом ее избежать. Он то и дело твердил, что пойдет к королю и сообщит ему и его советникам, что любит меня и хочет на мне жениться, но никак не мог заставить себя это сделать. Ему казалось, что тогда позор падет на мою голову, поскольку я перестану быть герцогиней и первой дамой королевства, а превращусь в жену обычного коммонера. И в самом лучшем случае богатство, завещанное мне мужем, конфискуют, и мы останемся ни с чем. А в худшем — Ричарда могут и арестовать за оскорбление королевской фамилии, а меня сослать в монастырь и чуть позже выдать замуж за человека, которому будет приказано контролировать каждый мой шаг, которому внушат, что жена его — шлюха, так что он обязан заставить ее подчиняться.

Таяли исполненные мечтательной дымки летние деньки, и мы все острей ощущали, что близок тот миг, когда нам придется расстаться или же во всем признаться, а это грозило бесконечными опасностями. Ричард буквально изводил себя всевозможными страхами, считая, что он погубит меня; я же боялась только одного: что он в порыве самопожертвования меня оставит. Он утверждал, что погубит мою жизнь, если объявит о своей любви ко мне, а если он этого не сделает, то погибнет сам.

Мудрая колдунья Марджери Журдемайн время от времени посещала королевский двор — продавала любовное зелье, предсказывала будущее, гадала по магическому кристаллу и отыскивала пропавшие вещи. Половина из всех этих «магических» действий была, на мой взгляд, полной ерундой, однако в ее мастерство травницы я верила свято. И однажды попросила ее зайти ко мне. Она явилась поздним вечером; храня анонимность, она низко опустила капюшон плаща, а нижнюю часть лица старательно прикрыла шарфом.

— Ну, и что же теперь угодно прекрасной герцогине? — осведомилась она.

Не сумев удержаться, я хихикнула, так насмешливо прозвучал ее вопрос.

— А ту, другую герцогиню вы как называете? — поинтересовалась я.

— Ее я называю великолепной, — усмехнулась травница. — Используя эти эпитеты, я угождаю вам обеим. Она ведь только и думает, что о королевском престоле, и я делаю для нее лишь то, что хоть как-то может приблизить ее к трону. Но что я могу сделать для вас?

Я тряхнула головой. Мне не хотелось развивать эту тему о наследовании трона; на мой взгляд, было сущим предательством рассчитывать на то, что молодой король окажется недостаточно здоров и крепок, чтобы править страной (даже если он и впрямь недостаточно здоров и крепок).

— Сейчас я объясню вам, что мне нужно, — неторопливо начала я. — Мне нужен такой травяной отвар, который поможет зачать ребенка.

Марджери Журдемайн удивленно на меня посмотрела.

— Вы хотите зачать ребенка, не имея мужа?

— Ну, речь не совсем обо мне, — быстро солгала я. — Этого хочет одна моя подруга.

— А эта подруга того же возраста, что и вы? И сложена так же? — невозмутимо произнесла Марджери. — Мне нужно это знать для правильного подбора трав.

— Я понимаю. Вы можете приготовить отвар как бы для меня. И рецепт мне запишите.

Она кивнула.

— Хорошо. Отвар будет готов завтра. Вам… вашей подруге… следует пить его каждый вечер.

— Спасибо. Это все.

Колдунья направилась к дверям, но остановилась, точно колеблясь, и вдруг заявила:

— Учтите: каждой женщине, осмелившейся самостоятельно вершить свою судьбу, неизменно грозит опасность. Кстати, вы одна из немногих, кто мог бы это предвидеть.

Я улыбнулась, выслушав ее предостережение, и, повинуясь внезапному порыву, указательным пальцем нарисовала в воздухе тот знак, который когда-то показала мне Жанна: колесо Фортуны. И Марджери все поняла. Она молча улыбнулась и удалилась.

Месяца два я выжидала, и однажды в полночь, уже на излете лета, когда Ричард в очередной раз тайком пришел ко мне, я нырнула в его объятия со словами:

— А у меня для тебя новость!

Затем я подала ему бокал самого лучшего вина, сделанного в Гаскони. Внутри у меня так и пузырился смех — я предвкушала, как поведаю ему столь радостную для меня весть. Я вся была во власти восторга и чувствовала себя удивительно смелой.

— Хорошая? — уточнил он.

— Хорошая. Любимый, я должна сообщить тебе… — Странно, но я вдруг утратила дар речи; я просто не могла произнести ту простую фразу, которую собиралась. Но я довольно быстро взяла себя в руки и решительно закончила: — Я беременна.

Бокал выпал у него из рук и разлетелся вдребезги на каменном полу. Но он даже головы не повернул; казалось, он и звона-то никакого не слышал, а на драгоценный бокал ему было попросту наплевать.

— Что ты сказала?

— Я беременна, — спокойно повторила я. — По крайней мере, уже месяц.

— Что ты говоришь?

— Я говорю, что у нас, скорее всего, будет девочка, — продолжала я. — И родится она в самом начале следующего лета.

— Какая девочка? — все еще ничего не понимая, пролепетал он.

Я уже с трудом сдерживала рвущийся наружу смех, и его перепуганное лицо ничуть меня не обескураживало.

— Любимый мой, — терпеливо промолвила я, — успокойся и радуйся. Я ношу твоего ребенка. И ничто на свете не могло бы сделать меня более счастливой, чем это. Для меня это начало всего. Наконец-то я стала настоящей, земной женщиной! Я стала плодородной почвой, в которой прорастает твое семя.