Особый отдел и тринадцатый опыт Чадович Николай

Глава 11

Личный сыск

Проблема, возникшая как бы из ничего, а если выражаться предельно точно, нарисовавшаяся сегодня в полдень на экране ноутбука, внешне выглядела вполне разрешимой.

Требовалось найти человека, о котором было известно очень многое: имя, фамилия, возраст, приметы, клички, возможный круг общения. Это уже не говоря о фотографиях и отпечатках пальцев. Кажется, бери его голыми руками прямо сейчас.

Однако на практике всё обстояло гораздо сложнее. Любой обитатель четырёхмиллионного Петербурга, хоть коренной, хоть заезжий, не имеющий ни адреса, ни прописки, ни постоянного места работы, ни родни, подобен клубку перекатиполя, странствующему где-нибудь в пустыне Такла-Макан. Нынче он здесь, завтра там, а послезавтра вообще забьётся в какую-нибудь малозаметную щель, откуда его и голодный верблюд не выудит.

Даже в Москве эта задача решилась бы несравненно проще – как-никак, а за спиной Цимбаларя был десятилетний опыт общения с местным преступным миром, да и Ваня, знавший в пределах Третьего транспортного кольца почти каждый подвал и каждый коллектор, не подкачал бы.

А здесь, практически в чужом городе, приходилось придумывать совершенно иные, нетривиальные ходы, можно даже сказать, изобретать велосипед, предназначенный специально для социально-нравственного климата Санкт-Петербурга.

Подставляя разгорячённое лицо пронизывающему ветру, дувшему с вечно холодной Большой Невы, Цимбаларь сказал:

– Скорее всего, Желваков ещё не догадывается о смерти Шестопалова и продолжает искать его. Давай поторопим местную уголовку с похоронами и дадим соответствующий некролог во все бульварные газеты. Не исключено, что Желваков явится на кладбище. Брат всё же…

– Я так не думаю, – покачал головой Кондаков. – Судя по всему, отношения у них были довольно натянутые. Я даже не сбрасываю со счетов вероятность того, что Шестопалова убил сам Желваков. Узнал, что тот собирается его сдать, и перекрыл кислород… В любом случае на похоронах ему делать нечего. Если и придёт, то зашьётся где-нибудь в укромном местечке. Втроем мы всё кладбище не прочешем.

– Почему втроём? – удивился Ваня. – А что же Людка?

– Я с некоторых пор зарёкся брать её на похороны, – пояснил Кондаков. – Всю церемонию сорвёт. При виде Людмилы Савельевны могильщики роняют гробы, а оркестранты сбиваются с такта.

– Тогда можно сделать несколько иначе, – продолжал неистощимый на всякие выдумки Цимбаларь. – Полагая, что Желвакова интересовал не столько сам Шестопалов, сколько некая информация, которой тот располагал, я бы устроил в посёлке Трёх Хохлов ловушку… Представьте себе, что завтра в газетах появится следующее объявление: «Такое-то юридическое бюро скорбит о безвременной кончине своего клиента имярек и предлагает всем заинтересованным лицам явиться по такому-то адресу для вступления в наследство, состоящее из книг специального содержания и дневниковых записей». Как, по-вашему, поведёт себя Желваков?

– Полагаешь, он сунется на эту квартиру? – с сомнением произнёс Кондаков. – Держи карман шире! Он калач хоть и никудышный, но тёртый.

– Верно, днём не сунется, – согласился Цимбаларь. – А ночью рискнёт. Что ему терять? Парень бедовый, конфликты с законом ему не в новинку.

– А настоящие адвокаты кипишь не поднимут? – промолвил Ваня, потихоньку начавший отходить и от любви, и от пьянки.

– Если и поднимут, будет уже поздно, – заверил его Цимбаларь. – Мышеловка или захлопнется, или будет снята вследствие отсутствия спроса на бесплатный сыр.

– Попробовать этот вариант, конечно, можно, – сказал Кондаков. – Тем более что много сил и времени он не отнимет. Но только наряду с другими методами, основным из которых по-прежнему остаётся личный сыск… И учти, дежурить в засаде придётся тебе одному.

– Ну и что? Неужели я с каким-то хмырём зачухованным в одиночку не справлюсь? Правда, потом отмываться придётся долго…

Личный сыск потому так и называется, что каждый опер, достигший определённого профессионального уровня, проводит его в соответствии со своими собственными вкусами, склонностями, приоритетами, физическими возможностями, сильными и слабыми сторонами, знаниями, опытом и даже привычками. В конце концов Эркюль Пуаро пользовался совсем другими приёмами, чем, скажем, Ниро Вульф, комиссар Мегрэ или капитан Жеглов.

Ведь, откровенно говоря, в таком сложном, опасном и деликатном деле, как борьба с преступностью, важен не метод, а результат (хотя отдельным неврастеникам вроде муровца Володи Шарапова и бывшего министра юстиции США Роберта Кеннеди важным казался именно метод, вернее, его чистота).

Ваня, понятное дело, сразу пустился в скитания по вокзалам, ночлежкам, притонам и подвалам, слёзно умоляя тамошних обитателей оказать посильную помощь в поисках родного брата, недавно откинувшегося из зоны. При этом он совал всем умело отретушированную фотографию Желвакова, где тот выглядел не пришибленным зэком, а свободным фраером, ещё недавно нюхавшим полевые цветочки.

Кондаков большую часть дня проводил в милицейских дежурках, медвытрезвителях, спецприёмниках и следственных изоляторах, изучая клиентуру, побывавшую там за последние семь-восемь месяцев, а также сравнивал все зарегистрированные случаи карманных краж с аналогичными делами, в своё время инкриминировавшимися Желвакову (копию обвинительного заключения, подробно описывавшего все его художества, Людочка привезла с собой из Москвы).

Цимбаларь, как всегда, избрал путь, может быть, и многообещающий, но чрезвычайно рискованный, сравнимый разве что с легендарным визитом Будённого в расположение белогвардейских войск (отдельные злые языки, правда, утверждают, что будущий красный маршал просто хотел перейти на сторону Деникина, но его неправильно поняли и прогнали вон).

Рыская по местам тусовок приблатнённой публики, Цимбаларь выдавал себя за московского авторитета, явившегося в Питер с целью формирования новой преступной группировки, способной в недалёком будущем потеснить казанскую, тамбовскую, люберецкую и прочую бандитскую братву, порастерявшую свой былой пыл.

В новой роли Цимбаларь был так органичен, что к нему со всех сторон потянулись охотники: бойцы, отбившиеся от своих бригад, отщепенцы, по разным причинам изгнанные воровским сообществом, молодые ребята, ещё только собирающиеся посвятить себя этой весьма достойной профессии.

Цимбаларь дружески беседовал с каждым новобранцем, выясняя их прошлые заслуги, старые связи, круг знакомств. При этом он особенно интересовался пацанами, в своё время тянувшими срок за Уралом. Эти даже получали небольшой аванс.

Объявление, касающееся несуществующего шестопаловского наследства, увидело свет в популярной газете «Невский курьер» (которую благодарные читатели почему-то называли между собой «Невским брехуном»), и следующую ночь Цимбаларю пришлось провести в нежилой квартире, где в ожидании сорокового дня продолжала витать душа опочившей старушки, где скреблись мыши, шуршали тараканы и где всё ещё пахло воском, ладаном, бумажными цветами, сосновыми стружками – короче говоря, смертью.

Следует заметить, что засада была выставлена с ведома местного участкового, который уже и не рад был, что связался с московским визитёром. Да и неудивительно – если участковый всеми фибрами души стремился навести в районе порядок, то Цимбаларь, пусть и неумышленно, нёс с собой диссонанс и хаос.

Миновали уже вторые сутки с того момента, как в поле зрения опергруппы появился Марат Желваков, почти сразу же отождествлённый с мифическим Гладиатором, но интенсивная охота, открытая на него, пока не дала никаких результатов. Ловчая сеть, сотканная стараниями Кондакова, Цимбаларя, Вани и присоединившейся к ним Людочки, раз за разом приносила лишь сор, хлам да пену морскую.

Если какая-то перспективная ниточка и появлялась, то вилась она недолго и всё заканчивалось очередным пшиком. Следовало отдать Желвакову должное – таиться он умел, причём не только от правоохранительных органов, но и от своих собственных сотоварищей по ремеслу… Одним словом – рысь сибирская!

В очередной раз Цимбаларь шёл в засаду без всякого энтузиазма, лишь бы отбыть дохлый номер, им же самим и предложенный (ох, как верна старая русская поговорка «Любой почин наказуем», впоследствии почему-то переделанная на иноземный лад).

Дабы не скучать этой ночью, он захватил с собой бутылку водки, а в дополнение к ней собирался заказать сговорчивую подружку, которая по цене вписалась бы в скромный бюджет опергруппы, а по качеству соответствовала бы чему-то среднему между Настей Волочковой и Шерон Стоун, конечно же, в их лучшие годы.

Близилась полночь, но в щели между шторами пробивался какой-то неестественный, призрачный свет, по отзывам очевидцев, переживших клиническую смерть и побывавших-таки на скорбных берегах Ахерона, напоминавший зловещее сияние, испускаемое плевком сатаны, упавшим в районе Стигийских болот приблизительно пятьсот миллионов лет тому назад.

Сделав соответствующий заказ (к сожалению, все фигуристые блондинки были в разгоне и пришлось выбирать между пухленькой брюнеткой, скорее всего, крашеной, и сухощавой шатенкой) и попутно сбив цену аж на пять баксов, Цимбаларь отправился на поиски пригодной для возлияния посуды. Зная нравы нынешних жриц любви, он собирался до их прибытия хотя бы уполовинить бутылку, чтобы потом вообще не остаться с носом.

Под строгими взглядами иконописных апостолов Цимбаларь ощущал себя немного не в своей тарелке, но это муторное чувство должно было улетучиться где-то после третьей рюмки.

Приняв на грудь первые сто грамм и закусив завалявшимся в кармане леденцом, он стал морально готовить себя к встрече с питерскими шалашовками, чей разнузданный нрав был известен далеко за пределами города трёх революций.

Внезапно в прихожей раздался резкий звонок. Это не могли быть гости из весёлого заведения, которые ожидались как минимум через полчаса. Да и Желваков, тайно явившийся за рукописным наследием брата, не стал бы звонить в дверь. Так обычно поступают воры-домушники, проверяющие облюбованную квартиру на предмет наличия в ней хозяев. Как бы то ни было, но Цимбаларь на всякий случай выключил в гостиной свет и погасил сигарету.

Спустя полминуты звонок повторился и за тонкой дверью послышалась возня. Затем в замке что-то надсадно хрустнуло, заскрипели дверные петли и по ногам потянуло свежим воздухом с лестничной площадки.

Цимбаларь, совершенно не готовый к такому повороту событий, едва успел сигануть под хозяйскую кровать, благо её устройство позволяло это, а плотное жаккардовое покрывало свешивалось с перины до самого пола.

Видеть неизвестных гостей он не мог, но отчётливо слышал, как они осторожно расхаживают по квартире, заглядывая во все углы.

– Ну и дыра! – произнёс грубый голос с отчётливым кавказским акцентом. – И как тут только люди живут!

– Уж не хуже, чем в ваших саклях, – возразил другой голос, не менее брутальный, но по-московски акающий. – Не стой столбом, бумаги ищи!

– Темно, как в могиле. Давай отвесим шторы, – предложил кавказец.

– Я тебе сейчас так отвешу, что лезгинку на зубах сбацаешь! – пригрозил москвич, видимо, бывший у них за старшего. – Лучше фонарик включи.

Тонкий электрический луч, скользнув по покрывалу, за которым таился Цимбаларь, пошёл гулять со стены на стену.

– Что это за рожи? – удивился кавказец. – Родня?

– Дурак! Это иконы! – возмутился москвич. – Ты разве в церкви не бывал?

– Плевал я на вашу церковь.

– Молчи, нехристь! Бог накажет! – пригрозил москвич.

– Испугал! У меня свой бог, Аллах. Его на стенах рисовать нельзя.

И голоса, и шаги, и свет фонарика удалялись. Похоже, что незваные гости проникли в каморку, которую прежде занимал Шестопалов.

– А вот и книги! – обрадовался кавказец.

– На хрен они нам, ты бумаги ищи! – отозвался москвич.

– Нет никаких бумаг! Если не веришь, сам посмотри.

– Должны быть! Ищи! Без бумаг возвращаться нельзя. Клим с нас три шкуры спустит.

– Нету ничего… Кто-то, наверно, забрал… – В голосе кавказца послышалась растерянность. – Раньше нас пришли…

– Молчи! – Москвич сам понизил голос, словно бы прислушиваясь к чему-то.

– А что я такого сказал? – обиделся несообразительный кавказец.

– Вообще молчи! – прошипел москвич. – Неладно здесь как-то… Сигаретным дымом пахнет.

– Наверно, хозяйка прежде покуривала…

– «Парламент»? – В голосе москвича послышался сарказм. – Ты думай, что говоришь! А то всё наверно да наверно. Почему в гостиной откупоренная бутылка водки стоит?

– С поминок, наверно, осталась…

– Опять своё заладил! У нас с поминок ничего не остаётся, как и со свадеб. Я так полагаю, что эту водку специально для нас поставили. Только сначала клофелинчика добавили. Думают, мы сдуру хлобыстнём и зададим храпака… Надо отсюда сматываться, пока железный петух не закукарекал.

Почти одновременно щёлкнули два взводимых курка, и Цимбаларь, на которого этот звук действовал примерно так же, как волчий вой на кабана-секача, понял, что оказался в весьма и весьма щекотливом положении. Схватка с вооружёнными бандитами вряд ли могла завершиться в его пользу – тесная квартирка не давала ни возможности для манёвра, ни надёжного укрытия. Однако упускать эту парочку тоже было нельзя – пусть они даже и не причастны к серии загадочных взрывов, но к убийству Шестопалова, вне всякого сомнения, руку приложили.

Едва не чихая от осыпающегося сора, Цимбаларь ощупал низ старинной, возможно, ещё купеческой кровати, сработанной в те времена, когда о панцирной сетке даже и представления не имели. Похоже, он состоял из полуторадюймовых сосновых досок. Если приобщить к ним ватный матрас да парочку пуховых одеял, получится вполне сносная защита. Не броня, конечно, но пистолетную пулю остановит.

Стараясь не потревожить пышные постельные принадлежности, на которых нынешней ночью планировалось заняться развратом, Цимбаларь перевернул кровать. Грохот при этом поднялся такой, что бандиты, и без того изрядно струхнувшие, могли напустить в штаны.

А тут ещё как по заказу внизу хлопнула дверь подъезда и на лестнице раздался топот приближающихся шагов – это в сопровождении охранника прибыла заказанная проститутка.

– Шухер! – заорал москвич. – Засада! Уходим через чердак!

– Куда? Стоять на месте! Вы окружены! – рявкнул Цимбаларь и для острастки пальнул в потолок, вспомнив почему-то милицейскую прибаутку: «Первая пуля богу, вторая прокурору, а третья кому хошь».

В ответ дружно загрохотали сразу два пистолета, и квартира осветилась багровыми вспышками. Кровать, которую беспощадно гвоздили пули, сотрясалась, словно на ней и в самом деле сейчас занимались исступлённым сексом, но бандиты метили в центр, а Цимбаларь предусмотрительно сместился вправо, ближе к изголовью, где гора подушек давала дополнительную защиту.

Тут же припомнилась другая прибаутка, дошедшая до наших дней, наверное, ещё с военных времён: «Пришла беда – отворяй ворота, а началась пальба – не жалей ствола».

Дождавшись, когда бандиты займутся перезарядкой оружия, Цимбаларь открыл беглую стрельбу, целясь не в дверной проём, где на данный момент никого не было, а в тонкую фанерную перегородку, которая не могла остановить пули.

Такая тактика сразу принесла результат: один из бандитов истошно и коротко вскрикнул, словно собака, на которую наехала машина, а второй, пользуясь тем, что все помещения в квартире были проходные, бросился на кухню. Зазвенело оконное стекло, выбитое вместе с рамой, и пороховой дым, сгустившийся под потолком до консистенции грозовой тучи, сразу потёк в соответствующем направлении.

Памятуя о том, что здесь четвёртый этаж и любой человек, не относящийся к семейству бэтменов или к гильдии каскадёров, неминуемо разобьётся, Цимбаларь выглянул в окно и, к своему великому удивлению, увидел внизу живого и здорового бандита, бегущего к уже тронувшейся с места голубой «Тойоте», чья задняя дверца была предусмотрительно открыта.

Оказалось, что какой-то, простите за выражение, мудак ещё с вечера припарковал возле дома огромную грузовую автомашину, брезентовый тент которой и спас смелого прыгуна, послужив ему чем-то вроде страховочной сетки.

Намереваясь разглядеть хотя бы номер бандитской «Тойоты», Цимбаларь выхватил из кармана свою безотказную оптику, навёл её на раскинувшуюся внизу улицу Крыленко и сразу отшатнулся от окна.

Из-за угла противоположного дома выглядывал высокий и стройный молодой человек, всё время откидывавший с лица светлые непокорные волосы. Даже с такого расстояния нельзя было не узнать в нём Марата Желвакова. За всем происходящим он наблюдал не только с тревожным любопытством, но и с некоторой долей удовлетворения – дескать, теперь мы знаем, как встречают гостей в бабкиной квартире.

И тут Цимбаларь заметался! Человек не компьютер, и зачастую ему бывает трудно принять какое-то одно, единственно правильное решение. Именно в такой ситуации и оказался наш герой.

Здравый смысл посылал его в погоню за подозреваемым, случайно нарисовавшимся на горизонте, а устав требовал оставаться на месте происшествия, оказывать помощь пострадавшим и обеспечивать сохранность вещественных доказательств. Ну прямо хоть разорвись!

Кровь, изливающаяся из раны подстреленного бандита, булькала, словно струя мочи в унитазе. Так мог кровоточить только очень крупный сосуд, например, бедренная артерия или ярёмная вена, а значит, всё решали уже не минуты, а секунды.

Держа палец на спусковом крючке (в таких ситуациях он не доверял даже мёртвым), Цимбаларь заглянул в комнатушку и убедился, что его недавний противник, носивший на себе все самые отрицательные признаки кавказской расы, как-то: мясистый нос, отвисшую нижнюю губу, гипертрофированную волосатость на верхней губе, грязно-серую смуглость кожи, – находился сейчас, можно сказать, при последнем издыхании.

Яркая артериальная кровь толчками выходила из простреленной шеи, и на полу её натекло, наверное, уже с полведра. Даже санитарный вертолёт, буде таковой у петербургских медиков, не смог бы спасти раненого.

Низко наклонившись к нему, Цимбаларь спросил:

– Кто тебя послал?

Однако ответом ему было лишь сипение, вырывавшееся из помертвевшей глотки. Ловя меркнущий взгляд, Цимбаларь тронул бандита за руку, и его голова резко запрокинулась назад, словно бы собираясь покинуть плечи. Это был конец, и, если говорить без лицемерия, конец заслуженный.

Быстро обшарив карманы кавказца, Цимбаларь забрал всё, что могло пригодиться для установления его личности: пухлое портмоне, какие-то удостоверения, скорее всего фальшивые, скомканные счета, чужие визитки. К пистолету, запасным обоймам, гранате «РПГ-5» и увесистой пачке денег он даже не прикоснулся. Зариться на бандитское добро – последнее дело. Сам таким станешь.

Теперь можно было с чистой совестью отправляться на поиски Желвакова, который, скорее всего, уже покинул свой наблюдательный пункт. Оставляя за собой кровавые следы, Цимбаларь бросился вниз по лестнице – мимо изящных туфелек, оброненных перепуганной «ночной бабочкой», мимо возвращающихся с прогулки голодных котов, мимо пророческих надписей, обещающих победу «Зениту» и глухую жопу «Локомотиву», пока прямо в дверях подъезда не столкнулся с заспанным и взъерошенным участковым, спешившим к месту перестрелки.

Не давая ему опомниться, Цимбаларь протараторил, словно из автомата прострочил:

– Бандитский налёт! Есть жертвы! Вызывай опергруппу и медиков! Подробности потом! Преследую уцелевших налётчиков!

Участковый что-то гневно кричал ему вслед, но Цимбаларь, никак не реагируя на это, стремительным броском обогнул дом и, только достигнув выходящего на улицу угла, двинулся дальше ленивой походочкой сноба, наслаждающегося изысканной красотой белой ночи.

На прежнем месте Желвакова, конечно же, не оказалось – осмотрительные люди покидают спектакль ещё до того, как опустится занавес. Чист был и участок газона, на котором он стоял: ни тебе следов обуви, ни свежих окурков, ни конфетных обёрток… Аккуратный парень, ничего не скажешь. Такие, наверное, и дерьмо за собой уносят, чтобы врагу не досталось.

Всё было пусто вокруг – небо, улицы, скверы, далёкая гладь Невы. Желваков словно под землю провалился.

Однако Цимбаларь нисколько не отчаивался.

Санкт-Петербург – город уникальный во всех отношениях. Только здесь гуляющего, а равно и убегающего человека летней ночью видно так далеко, насколько хватает глаз. Да и куда в эту пору суток деваться подозрительной особе? Метро закрыто, мосты разведены, даже урчания машин что-то не слышно.

Дабы разгадать планы противника, нужно поставить себя на его место. Цимбаларь там и сделал, хотя далось ему это ценой неимоверных усилий – с лагерной петушнёй он не отождествлял себя даже в кошмарных снах.

Из четырёх возможных направлений запад отпал в первую очередь. Топать к Неве не имело смысла – там каждый человек как на ладони, а милицейские «луноходы» так и шастают. Спальными районами Весёлого посёлка и улицы Коллонтай тоже можно было пренебречь. Оставался восток – станция метро и окружающие её торговые точки, где жизнь не затихала даже глубокой ночью. Окажись Цимбаларь в шкуре Желвакова, он бы туда и направился – отсидеться где-нибудь в пивной, дождаться открытия станции, укатить в центр и там затеряться в толпе.

У Цимбаларя, не предрасположенного к рефлексиям, слова, пусть даже сказанные себе самому, с делом не расходились. Серым волком он поскакал вверх по улице Дыбенко – от дома к дому, от двора к двору, всё время стараясь держаться в тени, хотя откуда этой тени сейчас было взяться, если солнце давно кануло за горизонт, а его отражённым светом сиял сразу весь небесный купол.

Преодолев таким манером не меньше километра и уже приближаясь к проспекту Большевиков, тоже пустому, как после сигнала воздушной тревоги, Цимбаларь заметил впереди фигуру светловолосого человека, с оглядкой пробирающегося дворами. Желваков был осторожен, словно лиса, но если рыжую плутовку всегда губил хвост, то его выдавала шевелюра.

Пути преследуемого и преследователя сошлись возле станции метро, где околачивались сейчас все те, кому не хотелось спать или негде было спать. Окончательно убедившись, что это именно тот, кто ему нужен, Цимбаларь с облегчением вздохнул.

Дело, можно сказать, было сделано. Даже если бы Желваков и догадался о слежке, что представлялось маловероятным, шансов ускользнуть у него было не больше, чем у перепёлки, за которой увязался ястреб.

В отношении Цимбаларя не проходили даже самые хитроумные конспиративные уловки, например, прыжки в уже тронувшийся с места транспорт, заячьи петли в проходных дверях, имитация несчастных случаев и мгновенное переодевание. Однажды сев объекту слежки на хвост, он с этого хвоста уже не слезал ни при каких обстоятельствах. Даже его редкие промахи были тем самым исключением, которое только подтверждает правило.

Короче, сибирский отморозок был обречён.

Сойдя вслед за Желваковым на станции «Невский проспект», Цимбаларь вызвал подмогу, и с этого момента слежка приобрела перманентный характер. От обязанностей филёра освобождалась только Людочка – уж слишком она бросалась в глаза. Однако ей хватало и своих забот – начала поступать информация из различных учреждений Новосибирской области.

В тот же день была установлена квартира, где по фальшивым документам проживал Желваков, и способ, которым он зарабатывал себе на пропитание. Способ этот был древним как мир и в просторечии назывался «ходить по ширме», то есть потрошить чужие карманы в местах массового скопления публики, преимущественно в общественном транспорте и на рынках. В воровских кругах карманные кражи считались чуть ли не интеллигентным занятием, но с грозной фигурой Гладиатора такой образ жизни как-то не вязался. Ситуация в целом оставалась туманной.

По этому поводу между Цимбаларем и Кондаковым даже состоялся нелицеприятный разговор, частенько переходивший на повышенные тона.

– Надо брать его и колоть! – говорил Цимбаларь. – Колоть, колоть и колоть, пока шерсть на яйцах дыбом не встанет.

– Брать без санкции прокурора? Без предъявления обвинений? Это уже тянет на похищение человека, – возражал Кондаков. – Да и где ты его будешь держать? В нашей норе? В гостиничном номере? Или заведёшь собственную тюрьму?

– А что ты предлагаешь? Ждать, пока он под своими преступлениями сам не распишется?

– И предложил бы, имей мы в запасе побольше времени! А сейчас выход один: втереться Желвакову в доверие.

– Как? Ведь он же от любой тени шарахается! Никого к себе и близко не подпускает! Единоличником держится!

– Тебя он, конечно, к себе не подпустит! Да и меня, скорее всего, тоже. Но есть у нас, слава богу, сотрудники, которые при желании могут даже к японскому императору вплотную подойти, и ничего им за это не будет.

Кого именно имел в виду Кондаков, было яснее ясного. Людочка, кстати сказать, против такого плана не возражала. Она вообще была пай-девочкой и без колебания соглашалась участвовать в любых, даже самых опасных мероприятиях.

Работал Желваков, как правило, только в часы пик – рано поутру и вечерком, лишь изредка прихватывая обеденное время. Сделав несколько успешных заходов, он уединялся в туалете какой-нибудь недорогой кафешки, где избавлялся от всего лишнего, кроме денег и драгоценностей, а потом, в ожидании очередного наплыва пассажиров, потягивал пивко и курил сигареты.

Подгадав к одному из таких перекуров, который в традициях испанской знати вполне можно было назвать сиестой, Людочка вошла (вернее, впорхнула) в кафе и уселась за столик неподалёку от Желвакова. Кондаков в этот момент ошивался у стойки, Ваня попрошайничал снаружи, а Цимбаларь, находясь в резерве, страховал всех участников операции от неприятных сюрпризов, на которые так щедра жизнь сыскарей.

Конечно, существовала вероятность того, что Желваков, и сам побывавший в женской шкуре, причём насильно, останется равнодушным к Людочкиным прелестям, однако первый же взгляд, случайно брошенный в сторону соседки, поверг его буквально в трепет. У Цимбаларя, наблюдавшего за этой сценой через свою оптику, даже создалось впечатление, что из сиденья желваковского стула вылезло сразу несколько остреньких гвоздей. Впрочем, беглого зэка можно было понять – не каждый день в заурядном кафе случается встретить эталон женской красоты.

Короче, рыбка заинтересовалась наживкой. Теперь надо было сделать так, чтобы она заглотала её.

На первом этапе операции главная роль отводилась Ване, и, надо признать, справился он с ней безупречно. Незаметно подобравшись к столику, за которым расположилась Людочка, он схватил оставленную без присмотра сумочку и со всех ног бросился наутёк, но, как бы случайно, оказался в зоне досягаемости Желвакова.

Презрев чувство профессиональной солидарности, тот ухватил юного воришку за шиворот. Ваня, правда, ловко вывернулся, цапнув галантного кавалера зубами за руку, но сумочка была спасена. Людочка, естественно, рассыпалась в благодарностях и в знак признательности угостила соседа изысканным коктейлем, где реального алкоголя было на копейку, а разных кисло-сладких гадостей – на сто рублей.

Желваков с готовностью пересел за её столик и завёл светский разговор, время от времени тайком поглядывая на стройные девичьи ножки, закрученные одна за другую каким-то немыслимым, но весьма элегантным винтом.

Он выдавал себя за моряка дальнего плавания, сошедшего на берег после завершения рейса, она прикидывалась студенткой консерватории. Посторонний человек никогда не догадался бы, что между собой беседуют вор-рецидивист и лейтенант милиции.

– На каком инструменте вы играете? – с подобострастной улыбочкой осведомился Желваков.

– Я пока не играю, а только учусь, – с томным видом ответила Людочка. – А вообще-то меня привлекает арфа.

Видя, что Желваков не совсем ясно представляет себе этот музыкальный инструмент, она раздвинула ноги, словно бы сжимая коленками тяжёлую раму арфы, и руками произвела серию грациозных волнообразных движений.

– Теперь вспомнил! – спохватился Желваков. – Как же, как же! Очень красивый инструмент. И звучный! Только очень уж большой. Не представляю, как вы его таскаете!

– Всегда найдётся кто-то желающий помочь хрупкой девушке. – Людочка лукаво улыбнулась. – Вот вы, например, разве отказались бы?

– Никогда! – воскликнул Желваков. – Я бы эту арфу целыми днями за вами носил.

– Возможно, когда-нибудь я предоставлю вам такую возможность, – пообещала Людочка.

Желваков отлучился к стойке и, плечом отстранив Кондакова, заигрывавшего с немолодой барменшей, заказал две рюмки коньяка и две порции сливочного мороженого.

– Клиент созрел, – констатировал Ваня, после успешного выполнения своего задания присоединившийся к Цимбаларю.

– Боюсь, как бы он не перезрел раньше срока, – недовольно заметил тот. – Забалдеет и погорит на первой же краже. Выручай его потом из ментовки.

– Людка ему зря забалдеть не даст, – возразил Ваня. – Она нашего брата в рамках держать умеет.

Между тем разговор за столиком перешёл на особу Марата Желвакова, впрочем, назвавшегося при знакомстве совсем другим именем.

– На каком корабле вы плаваете? – поинтересовалась Людочка, даже не притронувшаяся к коньяку.

– На кораблях ходят, а не плавают, – поправил её Желваков, не видевший в жизни другого моря, кроме Невской губы, со стороны которой сюда доносился глухой шум волн и пронзительные крики чаек. – Относительно себя могу сказать следующее: в настоящее время приписан к экипажу сухогруза «Ворона».

– Вы, наверное, хотели сказать «Корона»? – уточнила Людочка, накануне видевшая это судно в порту.

– Я так и сказал, – не моргнув глазом, соврал Желваков. – А что вам послышалось?

– Да нет, ничего… Вы, надо полагать, объездили весь мир?

– Весь не весь, но побродить по свету пришлось… Из Питера в Милан, из Милана в Одессу, из Одессы в Рио, из Рио в Вашингтон, – сообщил он, безбожно перевирая портовые и сухопутные города.

– И в Африке были?

– Приходилось, – солидно кивнул Желваков.

– Жирафов видели?

– Да сколько угодно! Они там прямо к берегу приходят напиться.

– Неужели солёную воду пьют? – ужаснулась Людочка.

Поняв, что сморозил глупость, Желваков пошёл на попятную.

– Там в море впадает река Нигер, – объяснил он. – Раз в десять шире Невы. И вся вода у берегов пресная. Хоть чай из неё заваривай.

– Как интересно! – восхитилась Людочка. – А кого в Африке больше всего?

Немного подумав, Желваков ответил:

– Негров. А также негритянок.

– Скажите, вам приходилось любить негритянок? – всем своим видом демонстрируя смущение, поинтересовалась Людочка.

– О чём вы говорите! – возмутился Желваков. – Российские моряки своим подругам не изменяют. Тем более что каждый пятый местный житель болен СПИДом.

– Каждый пятый? Кошмар! Да это же настоящая эпидемия! Африканцам, наверное, грозит вымирание?

– Ничего им не грозит. – Желваков сделал рукой пренебрежительный жест. – Десять умрёт, а сто в тот же момент родится. Размножаются почище наших кошек.

– У вас даже татуировка на груди имеется! – Людочка оттянула вниз вырез его майки. – «Мир»… Что это значит?

– Так назывался корабль, на котором я начинал морскую службу. – Желваков слегка смутился. – Затонул потом в Панамском канале.

– Прямо в канале? – Людочка старательно изображала из себя наивную дурочку.

– Ага, – кивнул Желваков. – Хозяева его бананами перегрузили. И тут, как назло, налетела буря.

– Я тоже хочу сделать себе маленькую наколочку, – мечтательно произнесла Людочка. – А других татуировок у вас нет?

– Есть, – неохотно признался Желваков. – Только они, согласно морской традиции, находятся в интимных местах.

– Какая жалость! Мне бы так хотелось на них глянуть…

– В чём же дело? Уединимся в каком-нибудь тихом местечке, и я вам всё покажу, – ловя Людочкину руку, со значением произнёс Желваков.

– К сожалению, не могу. – Людочка отстранилась. – Надо спешить на репетицию. У нас очень строгие педагоги. Всех опоздавших заставляют по два часа играть гаммы.

– Я вас провожу! – Желваков с готовностью приподнялся из-за стола.

– Нет, нет! – Лёгким толчком Людочка вернула его на место. – В следующий раз, когда мне придётся нести арфу… Но, если хотите, я возьму ваш телефон. На днях созвонимся.

– Какой телефон у моряка! – Желваков развёл руками. – Вы мне лучше свой дайте.

– Мама запрещает мне давать телефон малознакомым людям… Лучше встретимся здесь завтра в это же самое время. Идёт?

– Конечно!

– Тогда до скорого. – На ходу взъерошив Желвакову волосы, Людочка устремилась к выходу.

Несколько минут он сидел, словно громом поражённый, а потом залпом допил коньяк, оставшийся после девушки.

Когда Ваня явился на ночлег, в квартире он застал одну только Людочку. Кондаков и Цимбаларь, сменяя друг друга, караулили Желвакова, обитавшего в Обухове, то есть практически на краю света.

Людочка ни на шаг не отходила от ноутбука, приносившего всё новые и новые вести.

Уже было доподлинно известно, что Татьяна Ивановна Желвакова действительно прижила сыночка Марата от солдата срочной службы Андрея Шестопалова, клятвенно обещавшего жениться, но после демобилизации как в воду канувшего.

Три года назад, за несколько месяцев до смерти старшего Шестопалова, страдавшего острой формой лимфолейкоза, Желвакова получила письмо, в котором давно забытый возлюбленный слёзно просил прощения за все грехи и обиды. Сначала она не хотела отвечать, своих забот хватало, но потом всё же накатала парочку тёплых слов – по поводу прощения отослала к господу богу, сама от прошлого решительно отмежевалась, но не преминула сообщить, что их совместно нажитый сыночек пошёл по кривой дорожке.

Спустя ещё какое-то время в исправительно-трудовую колонию, где Марат Желваков отбывал очередной срок, стали поступать из Петербурга письма и посылки, которыми он похвалялся перед своими немногочисленными приятелями, такими же изгоями лагерного сообщества, как и он сам.