По велению Чингисхана Лугинов Николай

– Айда к Мухулаю, у него спросим! – стал удаляться голос Аччыгыя. – Он отвечает за черное войско…

«Разбежались!.. – усмехнулся Тэмучин. – Так вам Мухулай все и выложит. Он умеет поводить за нос, когда надо…»

Рядом, при всей схожести, мать и жена различались так же, как солнце дневное и вечернее. Казавшаяся всегда высокой и осанистой, мать была чуть ниже хрупкой на вид Борте. По лицам женщин, полным значительной таинственности, Тэмучин догадался, зачем они прибыли так спешно.

Женщины умели вести дело. Не торопились. Принялись дня начала расспрашивать об охоте. Хан отвечал, понимая, что это лишь подступы к разговору.

– Скоро война, – сказала мать, будто это было для нее открытием.

– Да, война, – закивала жена.

– Всякое может случиться… – продолжила мать.

– Всякое… – вздохнула Борте.

– Нужны решительные действия, – заявила мать.

– Очень решительные, – жена стала кусать губы.

– Да, – согласился хан, более думая о своем, чем слушая женщин. – В одном из боев с кэрэитами уруты и мангуты, можно сказать, пожертвовали собой, вырвав для всех победу. Если бы вы видели, с какой бесшабашностью они неслись в бой. Словно все они вдруг презрели смерть, сминая ряды врага! Каких воинов мы тогда потеряли… Сегодня они могли бы стать ядром тумэна.

– Война есть война, – вздохнула мать.

– Нельзя побеждать такими жертвами, нельзя! – сжал кулаки Тэмучин. – Иначе после одной победы никогда не наступит другая.

– Жалко урутов и мангутов, – покусывала губы Борте.

– Мы приехали к тебе по важному делу, – наконец перешла к сути мать.

– Да!.. – поддержала ее Борте. – У тебя уже четыре сына и все еще одна жена. Я подыскала тебе вторую жену.

– Благодарю, – улыбнулся Тэмучин, – но давайте сначала дождемся победы над найманами, а потом уж будем свадьбы играть, пиры устраивать!

– Твой отец, батыр Джэсэгэй, по-другому рассудил, отправляясь на войну с татарами! – чуть не всхлипнула в сердцах мать. – И был непобедим на той долгой войне!

– Для него ты была женой-хотун…

– Тэмучин! – словно прорвало Борте. – Я справляюсь с хозяйством, и нет нужды делить заботы с другими. Но ты же знаешь, что люди говорят…

– А что они говорят? – искренне удивился Тэмучин.

– Что Тогрул-хан заманил тебя верой в Иисуса Христа, которая запрещает иметь несколько жен!..

– Нельзя, чтобы люди перед войной думали так, – одержимо добавила мать. – Степь есть степь! Мужчины здесь убивают друг друга и хотят иметь много женщин, а женщины остаются и за счастье почитают стать тридцатой женой настоящего батыра!

Чингисхан наконец-то понял, к чему это он повел речь про мангутов и урутов: нужно назначить шестерых тойонов-чербиев, чтобы они тщательнейшим образом обдумали как удачные стороны, так и просчеты подобных героических прорывов. В будущей войне должен быть выверен каждый шаг.

– В таком случае, – продолжил Тэмучин разговор с женщинами, – объявите всем, что хан намерен взять сразу несколько жен.

– Ты не хочешь узнать, кого я присмотрела для тебя?! – выдохнула Борте.

Но Чингисхан уже звал парнишку-порученца: пока была жива мысль, он хотел, чтобы к нему явились Додой, Додолху, Оголой, Толуй, Багарах, Сюйкэ – именно их он решил назначить чербиями, сделав знатоками секретов воинской доблести.

Глава девятая

Тогрул-хан

§ 177…Тут, хан и отец мой, ты стал выражать свою глубокую признательность. Ты говорил: «Вот я получаю в дар от сына своего Темучина-мужчины свой утраченный народ, который спасли присланные его четыре витязя». За какую же вину прогневался ты на меня теперь, хан и отец мой?

Пошли ко мне посла для объяснения твоего неудовольствия.

Если пошлешь, то посылай Хулбари-Хур и Идургена. Если нельзя двоих, то посылай последнего.

§ 178. Выслушав эту речь, Ван-хан сказал: «О, погибнуть мне!

Сына ли только забыл я?

Правды закон я забыл.

Сына ли только отверг я?

Долг платежа я отверг.

Если теперь я увижу своего сына да умыслю против него худое, то пусть из меня вот так выточат кровь!» – и с этими словами он, в знак клятвы, уколол свой мизинец зеркальным ножичком для сверления стрел и, выточив из ранки берестяной бурачок крови, попросил передать его своему сыну.

Сокровенное сказание монголов. 1240 г.

Два года назад несколько найманских родов перевалили хребет Алтая и стали обосновываться на местности между Великим Камнем и Согол-Усуном, где прежде не ступала их нога. Многие мелкие племена, испокон веку обитавшие в этих местах, вынуждены были покинуть свои земли: жить рядом с великим племенем – значит, терпеть унижения и притеснения. Жалкая участь!

Тэмучин, Тогрул-хан и Джамуха, посоветовавшись, решили напасть на нежданного соседа, пока он не укрепился на новой для себя земле. Когда объединенное войско трех ханов подошло к Великому Камню, найманский вождь Буйурук-хан не стал пытать судьбу, снялся в одну ночь с места и удрал восвояси. Да не тут-то было! Три хана нагнали его войско вблизи озера Кисилбас-Нюр, там его и разбили.

Возвращались с победой, ликующие, но скоро узнали, что на пути их поджидает прославленный найманский полководец Кехсэй-Сабарах. Торопиться не стали. Решили остановиться на ночлег, не приближаясь к врагу.

А на рассвете Тэмучин обнаружил, что его союзников и след простыл – лишь пепел остался от их костров!

Как потом выяснилось, к наступлению ночи вернулись лазутчики Тогрул-хана, рассказали – у страха глаза велики! – о несметных силах найманов. Тогрул-хан решил, что теперь им пришла пора спасаться бегством. Тэмучину и Джамухе он послал с людьми такое сообщение: «Мы разожгли костры поярче и ушли отсюда».

Джамухе это сообщение передали, а до Тэмучина – в суматохе ли, по чьему-то злому умыслу – оно не дошло.

Каким-то чудом Тэмучину удалось спешно поднять свои войска, вновь перевалить Алтай и уйти в Желтую степь.

Кехсэй-Сабарах, обнаружив, что поджидаемые им противники исчезли, гнался за Тогрул-ханом до самой его ставки. Настиг, отобрал половину скота и людей, захватил жен и детей Сангуна, единственного сына Тогрул-хана.

Тогда Тогрул-хан прислал к Тэмучину своего самого прославленного воина с таким посланием:

«Сын мой, названный справедливостью степи Чингисхан! Попал я в беду, рассказать о которой не хватит слов! Погружен в горе тяжелое! Найманы угнали большую часть моего улуса, увели невесток и внуков! Спаси, охрани, некому, кроме тебя, защитить меня! Пожалей мою старость! Не дай умереть с позором!..»

Многие военачальники Тэмучина, только что сами чудом выскочившие из пасти беды, выслушали эти стенания не без злорадства.

– То бросил нас, а то позора боится!.. – прямо при Хадах-батыре фыркнул Аччыгый.

Тэмучин же, поразмыслив молча, поблагодарил Хадах-батыра за весточку от Тогрул-хана и просил передать такой ответ:

– Отец мой бесценный, перед которым преклоняю свои колени, Тогрул-хан! Ты сказал о горе своем, я услышал. Что я могу сделать один с врагом, перед которым мы дрогнули втроем: ты, я и Джамуха?! Теперь же, после победы над тобой, враг стал еще сильнее! Но если ты просишь, значит, так глубока твоя вера в меня! Я не могу остаться в стороне, высокочтимый отец мой, когда ты в беде! Как бы ни был силен и страшен Кехсэй-Сабарах, я выступлю против него. Собери оставшееся свое войско, догоняй врага своего, а я стану ему поперек дороги. Это сказал я, младший сын великого Тогрул-хана, сокол, взлетающий с его руки, Чингисхан!

Железный Хадах-батыр, в котором даже заподозрить было невозможно способность хоть к малейшей чувствительности, вдруг рухнул перед Тэмучином на колени и прошептал со слезами на глазах:

– Каким счастливцем надо родиться, чтобы летать под твоим крылом!

* * *

Проводив Хадах-батыра, Тэмучин сказал своим тойонам:

– Боорчу, Мухулай, Борохул и Чилайун, моих четыре тени, я отправляю вас против Кехсэй-Сабараха.

Тойоны уставились на хана в оторопи.

– Я говорил при Хадах-батыре, будто боюсь Кехсэй-Сабараха, для того, чтобы впоследствии ценили нашу победу. На самом деле найманы сейчас уязвимы, как никогда.

Тойоны не понимали. Тэмучин вскинул голову, тряхнув своими светлыми волосами.

– Как ведет себя волк, объевшийся жирной олениной? Ноги его не держат, он отлеживается, не в силах двигаться, так? После победы над кэрэитами найманы поведут себя так же: сейчас они, растянувшись по степи, перегоняют захваченный скот, везут награбленное добро. Они уверены в своей непобедимости, а потому нет в них и малейшей настороженности. Если вы внезапно лавиной обрушитесь на них, они в панике рассыпятся по степи, бейте их разрозненные части собранно, будто кулаком! Пусть сопутствует вам удача, словно я рядом! Да помогут вам Боги! Я сказал.

– Ты сказал, мы услышали! – воскликнули одновременно четыре тойона, преклонив колени перед своим ханом.

Чингисхан как в воду смотрел! Найманские войска шли по степи, будто мирные кочевники. Основные силы двигались в хвосте растянувшегося каравана. Четыре монгольских тойона только было собрались рассечь его по центру, как вдруг из-за дальних холмов смерчем вылетели конные и понеслись на головные ряды найманов. Это было войско Нылхай-Сангуна, сына Тогрул-хана: услышав от Хадах-батыра о том, что Тэмучин собрался отомстить за Тогрул-хана, кровный сын решил опередить названого. Но разве так, сломя голову, можно было одолеть Кехсэй-Сабараха, пусть даже не готового к бою?! Опытный воитель успел развернуть свои основные силы и мгновенно смял конников Нылхай-Сангуна. Сам Нылхай свой громкий боевой клич резко сменил на привизгивание убегающего, но и здесь его ждала неудача: под ним пал конь, сраженный стрелой, и незадачливый военачальник оказался в плену.

Однако для монголов он сослужил добрую службу. Четыре тойона, четыре тени Чингисхана, обхватили плотным кольцом ничего не чующих в запале борьбы найманов и обрушили на них тучи стрел. Найманы не могли уразуметь, в чем дело, откуда бьют: монгольские умельцы по указу Чингисхана смастерили и вооружили воинов луками, посылающими стрелы в четыре раза дольше, чем любые другие!

Из окружения сумели вырваться не более трети найманов. Остальные, не считая полегших на поле брани, сдались на милость победителя.

* * *

Не всегда добро порождает добро, а зло одно лишь зло. В этом Тэмучину довелось убедиться чуть позже. Тогрул-хан кланялся:

– Когда-то мой названый брат Джэсэгэй-андай возвратил мне потерянный мой народ. Ныне сын его, славный Тэмучин, спас мой улус и полоненный народ мой вернул мне! Чем отплачу я за столь великую добродетель?!

Если бы он ограничился только клятвой верности, то, может быть, не расплескалась бы чаша сия. Но благодарность Тогрул-хана не знала границ, а чрезмерное чревато порождением уродливого.

– Прожил я долгую жизнь, век мой уже недолог… Когда призовет меня Господь, кто станет править народом моим?! Младшие братья мои не имеют достоинств, единственный сын мой Сангун таков, что будто его и нет вовсе. Как мы с Джэсэгэем давали клятву андаев и были верны ей, так я хочу клятвенно назвать тебя, Тэмучин, моим сыном и тебе, сыну моему, могу лишь вверить народ мой!

Громкоголосой птицей облетела степь весть о том, что Тогрул-хан еще при жизни хочет передать правление народом своим Чингисхану. Среди кэрэитов это вызвало самые разные пересуды.

– Мы и наши предки, веками охранявшие и защищавшие свои жизни мечами и пиками, вольно распоряжавшиеся своей судьбой, станем зависимы от другого племени, пусть даже спасшего нас, кровно близкого?! Не бывать этому! – возмущались многие тойоны.

– Уступая улус Тэмучину, – приходили к выводу старейшины, – Тогрул-хан хочет устранить своего сына Нылхай-Сангуна…

Тогрул-хан тем временем пошел еще дальше: он решил установить кровное родство с Тэмучином, выдав свою дочь Чаур-Бэки за его сына Джучи. Чингисхан почитал за честь породниться с уважаемым им человеком. Нылхай-Сангун на это сказал ему:

– Стать родней, конечно, хорошо. Но не случится ли так, что вы будете греться у костра, а мы останемся за вашими спинами?!

Тэмучин не ответил, тихонько собрался и уехал.

Может быть, несмотря на недомолвки и разногласия, племена монголов и кэрэитов сблизились бы, как того хотел Тогрул-хан. Но для кэрэитов наступили времена, когда их глаза, уши и сердца внимали лишь дурному… По своей воле племя становилось вместилищем несчастий.

Когда-то кэрэиты были бедны, теснимые враждебными соседями. Мудрый, смелый, настойчивый, по-отечески заботящийся о каждом соплеменнике, Тогрул-хан сумел сплотить кэрэитов, вселить веру в свои силы. Кэрэиты смотрели на своего вождя как на божьего посланца. Ведомые Тогрул-ханом, они одолели врагов, обзавелись скотом, рабами. Но далее покладистость и добросердечие хана стали превращаться в попустительство. Тогрул не мог вовремя пресечь появлявшуюся в том или ином его сородиче гордыню, основу многих грехов и разлада, не наказывал за скандальность и склочность. Все он боялся кого-то обидеть, оскорбить, а меж тем зависть и междоусобица среди кэрэитов становились нормой. А вскоре многие из них, в том числе и бездарный Нылхай-Сангун, решили, что богатство и успехи – это их личные заслуги. А Тогрул-хан – лишь смешной старик, живущий по каким-то прежним понятиям, да еще и уверовавший в единого Бога именем Иисус! Если уж принял Тогрул-хан христианство, то надо было и весь свой народ обратить в свою веру. Но Тогрул-хан и здесь положился на добрую волю каждого, на провидение Господне. Он так и говорил, осеняя себя крестом и глядя на образ Иисуса Христа, изображенный на струганом дереве:

– Положимся на милость Божью…

Но Боги, один или много, как с малых лет убедился Тэмучин, бывают милостивы к дерзающим.

– Придет день, и Иисус сам призовет сердце твое, – повторял Тогрул-хан не раз и Тэмучину.

Были мгновения: отчетливо вставал перед глазами Чингисхана богочеловек, несущий свой крест на гору Голгофу… И думалось о своем пути, в котором он так же не может разогнуться под тяжестью какой-то неведомой ему ноши.

– Меня прельщает вера твоя, – признавался он названому отцу, – но одного не могу принять: единобрачия. Нас мало. Слишком мало. Если у наших мужчин будет по одной жене, нас станет еще меньше, и тогда мы просто исчезнем. Наше спасение в большом потомстве.

Но после этих разговоров Тэмучин, обращаясь мысленно к Богам, не забывал помолить о помощи и Сына Божьего.

Так или иначе, но хан кэрэитов жил заботами души, мало обращая внимания на страсти, которые, подобно набирающему крепость кумысу, играли в степи. По приказу Нылхай-Сангуна в первую очередь покатились головы с плеч именно тех кэрэитских тойонов, которые более всего пугали соплеменников страшной долей – жизнью под Чингисханом.

В ночь рождения Года Свиньи Нылхай-Сангун подговорил Алтана, Хучара и других заманить обманом Чингисхана к себе и убить его.

– Вы что, перепились?! – был вне себя от ярости Тогрул-хан, когда ему предложили участвовать в заговоре. – Вокруг столько врагов, а вы хотите уничтожить единственного человека, на которого можно опереться?! Дальше-то что делать будете, вы подумали?! Да и как можно допускать мысли, чтобы человека пригласить как друга, а обойтись с ним как с врагом?! Не гневите Бога!

Тогрул-хан решил, что он вразумил молодых тойонов. Но они лишь поулыбались словам старика, почитая его за выжившего из ума…

* * *

Тэмучин получил от Нылхай-Сангуна такое послание:

– Брат мой, богоподобный Чингисхан! Для всего нашего рода стать с тобой кровными родственниками было бы непомерным счастьем! Мы благодарим Богов за то, что ты соблаговолил взять жену для своего старшего сына из нашего рода. Мы согласны отдать за твоего доблестного Джучи нашу луноликую Чаур-Бэки! Приезжай к нам, мы ударим по рукам и обсудим, как нам сладить свадьбу, равной которой не было в степи!

Тэмучин не забыл слова Сангуна, сказанные им, когда впервые речь зашла о возможности породниться. Но отнесся к посланию со свойственной ему верой в разумность: одумался, мол, человек! В самых чистых побуждениях Чингисхан отправился в путь, взяв с собой десяток приближенных. По пути остановились на ночлег у старого Мунулука, отца шамана Тэп-Тэнгри, где находился и Аргас, один из лучших учителей воинского искусства.

Старик радовался прибытию великого гостя до смешного: суетился в хлопотах об ужине, стараясь сделать все празднично, с торжеством, при этом постоянно запинался и что-то ронял. Тэмучин, смеясь и подтрунивая, вдруг поймал себя на странной внутренней тревоге, даже горечи. Это чувство было знакомо ему с той поры, когда он узнал о предательстве Бэктэра. Неожиданно он отозвал старика в сторонку и выложил ему свои сомнения.

– Настораживает, что не Тогрул-хан, отец Чаур-Бэки, а ее брат Сангун приглашает тебя, чтобы ударить по рукам, – стал размышлять вслух Аргас. – Настораживает, что Сангун, который сначала был против, теперь сам напрашивается в родственники.

Помолчав, почти приказным тоном Мунулук вынес решение:

– Тебе нельзя ехать.

Тэмучин, улыбнувшись, покорно склонил голову.

* * *

Заговорщики поджидали Чингисхана в ставке Нылхай-Сангуна. Они были очень довольны собой, переглядывались, тая улыбки, наслаждаясь своей прозорливостью и хитростью. Вестовые им уже доложили, что приближаются монголы числом с десяток. Готовилось пышное угощение. А после, когда Тэмучин заснет…

– Помните, – потирая руки, напутствовал Нылхай-Сангун, – с Чингисханом надо держать ухо востро! Принимаем его, угощаем, будто мы о том только и мечтаем, чтобы выдать за его паршивого отпрыска нашу несравненную Чаур-Бэки…

– Признаемся, – заметил Хучар, – что никто из нас не сможет одолеть Чингисхана в рукопашном бою…

– Ну, это мы еще посмотрим! – вспылил Сангун.

– Смотри не смотри, – поддержал Хучара Алтан, – а лучше дело решить внезапным ударом кинжала или выстрелом в спину.

Вошел караульный:

– Прибыли Бухатай и Киртэй с поручением от Чингисхана!

– А сам он?! Он что, не приехал?!

– Его нет…

Заговорщики замерли на миг.

– Неужели догадался? – прошептал в оцепенении Хучар.

– Хитрый лис! – выдохнул Сюйкэчэй.

– Если Чингисхан опередит нас, – как приговор произнес Эббигэчий, – нам придется заглянуть в черную пасть Бога тьмы Аджарая!

– Надо опередить Чингисхана и напасть на него первыми! – поднялся Нылхай-Сангун.

– Да, сделаем так! – согласился Алтан, а за ним и все остальные.

– Но сегодня мы должны честь по чести принять Бухатая и Киртэя, – добавил Хучар, – пусть они уедут с мыслью, что мы настроены жить по-родственному.

После пирушки по случаю приезда послов Чингисхана Бухатая и Киртэя Еке-Джарен, младший брат Алтана, вернулся домой навеселе и с горделивостью сообщил своей жене:

– Спета песенка Чингисхана! Его послы уехали довольные, с подарками, будут рассказывать ему, как мы рады с ним породниться, а мы завтра же, собрав все силы, отправимся вслед за ними, окружим ставку Чингисхана и возьмем его голыми руками! Интересно, чем бы наградил Чингисхан человека, предупредившего его об этом?!

– Не болтай лишнего, – прервала речи мужа Алахчин-хотун, – а то услышит кто-нибудь из рабов или челяди…

Женщина была права. Так и случилось: слова Еке-Джарена услышал конюх Бадай, принесший в сурт хозяина парное кобылье молоко. Не обошлось здесь, видимо, и без Божьего провидения, всегда сопутствовавшего Тэмучину.

Конюх Бадай, в свою очередь, поделился услышанным с другом Кишликом, тайно преклонявшимся пред именем славного Чингисхана!..

– Все так и есть! – озаренно молвил Кишлик. – Я еще подумал, неспроста мой хозяин приказал мне поймать и оседлать к рассвету двух лучших боевых коней.

– Такая возможность один раз в жизни выпадает! – чуть слышно проговорил Бадай. – Рядом с Тэмучином не пропадешь… Да и пропадать с таким батыром не страшно.

– Я готов умереть ради Чингисхана!

Решили действовать без сборов. Тэмучин окупит потерю их жалких пожитков. Поймали, как велел хозяин Кишлика, двух лучших коней, вскочили в стремена – и галопом навстречу судьбе!..

В четыре стороны света, подобно стрелам, пущенным тугой тетивой, понеслись джасабылы Чингисхана собирать войско монголов. Ставка самого Тэмучина срочно перебазировалась на гору Май-Удур, ожидая подкрепления. Путь Нылхай-Сангуну, который, поняв, что план его разгадан, бросился в погоню, остался преградить верный Джэлмэ Урангхай. С небольшими силами он расположился в засаде.

В эти дни Тэмучин получил от Джамухи сообщение:

– В первых рядах поставили джирикиняев, во вторых – тумэн тюбегенов, в третьих – дунгхаев, за ними пойдет мэгэн торготского войска. Управление боем поручили мне. Ты выставь клювом своих бесстрашных урутов и мангутов, чтобы сразу припугнуть джирикиняев. Весь остальной сброд без особой подготовки и без мира меж собой. Так что крепись, не падай духом, мой андай! Я не буду слишком усердствовать. Да поможет тебе Бог твой Тэнгри!

Джамуха вслед за Тогрул-ханом принял христианство, а Тэмучин мог положиться лишь на милость Бога-отца, а не Бога-сына, в которого верили его названые отец и брат, становившиеся на сей день боевыми противниками.

Идущие друг на друга в первых рядах уруты и джирикиняи были также людьми близкими: они принадлежали к единому роду, несколько поколений великих ханов которого, начиная с храброго Алан-Куо, правили всеми монголами.

– Вы с ума сошли! – прокричал могучим хриплым голосом кто-то из урутов своим собратьям перед боем. – С чужим племенем идете с мечами и пиками на своих кровных родичей!

На миг пошатнул ряды джирикиняев этот голос, зов родового единства, но грозные голоса военачальников, последовавшие эхом, вновь их сплотили: хищно нацелились пики, кровожадно засверкали мечи, песню смерти затянули стрелы… Пошла великая сеча!

Когда уруты и мангуты под руководством своих славных вождей Джиргидэя и Хулдара прорвали заслон джирикиняев, на них надвинулся тумэн тюбегенов, но и он не смог долго продержаться. Тогда настал черед олон-дунгхаев, которые скоро бежали под ударами урутов; затем торготов, возглавляемых Хоросоломун-Тайджи. Это племя было известно храбростью и воинским умением, один вид монолитных рядов торготов, закованных в сверкающие железные доспехи, наводил ужас на врагов. Но Джиргидэй разбросал, разметал их, будто пух!

Тогда нетерпеливый сын Тогрул-хана Сангун выскочил со своим отборным мэгэном и помчался навстречу урутам. В разгаре боя Джиргидэй собственноручно подсек его порыв, словно полет птицы, послав стрелу Сангуну в лицо. Стрела прошила ему обе щеки и застряла во рту, лишив Сангуна того, что было лишним для него с самого рождения: дара речи. Кэрэиты подняли своего тойона и начали отступать.

В этом бою чуть не погиб младший сын Чингисхана Угэдэй. Он был ранен стрелой, как некогда и отец, в шею. Стрелу удалось вытащить только благодаря тому, что на нем была рубашка с высоким воротом из китайской чесучи. Такие обычно надевали перед боем монгольские воины, ибо эта ткань не рвалась, а втягивалась в тело вместе с попавшей стрелой: это облегчало ее удаление. Спас Угэдэя оказавшийся поблизости Борохул.

Победа над кэрэитами, ведомыми вероломным Сангуном, была одержана. Но слишком дорогой ценой. Тэмучин ужаснулся, увидев, как сильно поредело его войско. Тогда он понял: как бы ни были воины хорошо обучены владеть мечами и пиками, потери будут невосполнимы. Нужна иная, непривычная тактика боя…

Глава десятая

Отбор войска

Мы…

Беда наша в немногочисленности нашей… Но еще беда в том, что даже при этом мы враждуем – воюем между собой… Увлекаемы безумными, шаманствующими и беснующимися, непонятливы к пытающимся дать разум, уродливы непризнанием вождей своих оказываемся…

Мы…

Легенды о древних правителях

Старик Усун в сурте совета был огорошен сообщением, что с уходящей на север ставкой отправятся лишь три мэгэна, составленные из разных родов – по одному сюну от каждого. По своему обыкновению, он долго переваривал сказанное Мухулаем, наконец недоуменно спросил:

– А разве вы не дадите мне моих усунов?

– Нет, – был категоричен Мухулай, – твои усуны – главная опора здесь! Здесь решится – быть живу или умереть! Поэтому здесь останется лучшее войско.

Старик приободрился и воспрял духом: ему было очень приятно, что так высоко ценят его усунов!

– В таком случае дайте мне таких мэгэнеев, которые могли бы держать в руках это разношерстное войско, – тотчас согласился старик.

– А кого ты хотел бы предложить?

– Не знаю… Ума не приложу, как командовать таким войском? Как неорганизованных, но послушных икирэсов объединить с быдаа, не признающими над собой никакого начальства?! Или упрямых адар-хадаров, которые ель будут тащить за комель, лишь бы было по-ихнему, с хвастливыми барылысами? Если только разделить всех и держать по отдельности? Так ведь еще и передерутся…

Мухулай не мог ответить на этот вопрос: он выполнял приказ хана, который не до конца понимал. Знал лишь, что Тэмучин всегда смотрит намного дальше, чем способны видеть все остальные.

– Не надо никого делить, – пришел на помощь Джэлмэ, – просто тебе в помощники нужен такой мэгэней, который бы всех держал в руках!

– Но при этом не лез в драку с племенами, попадающимися на пути. Чтоб умел ладить миром… Особенно надо остерегаться наших родственников хоро-туматов.

– Хорчу… – сказал старик, улыбнувшись.

– Хорчу! – разом повторили приближенные хана, также заулыбавшись.

Прошло много лет с той поры, когда Хорчу прибыл в подарок от Джамухи, чтобы, согласно предсказанию своего сна, получить за службу у Тэмучина тридцать жен. За это время заика стал одним из виднейших военачальников войска монголов. Смешной в быту, он отличался необычайной крутостью и суровостью на поле брани. Жены у него до сих пор не было ни единой, ибо дни и ночи он проводил в седле, самозабвенно оттачивая с каждым нукером своего мэгэна умение воевать. Его мэгэн был всегда примером жесточайшего порядка.

– Хорчу? – улыбнулся и Чингисхан, когда Джэлмэ, докладывая о переговорах с Усун-Турууном, назвал имя мэгэнея, который, по общему мнению совета, более других подходил для командования войсками, отправляющимися со ставкой. Чуть подумав, Тэмучин одобрительно кивнул: – Хорчу справится.

– Хан, позволь сказать, – не выдержал своих сомнений Мухулай. – Я боюсь, что каждый род отдаст со ставкой свой худший сюн… А в ставке будут твои дети и мать… Может, все-таки отправить с Усуном его усунов?

– Подумайте с Джэлмэ лучше вот над чем: почему один род так силен и надежен, а другой нет? Что, среди малочисленных икирэсов нет смелых и ловких, нет героев?! Есть. Нельзя все валить на сильных, нужно слабых подтянуть до сильных!

* * *

Мухулай вышел из сурта хана и остановился в удивлении, увидев людей из рода еджи. Они погоняли караван навьюченных тяжелой поклажей верблюдов. Глядя на них, Мухулай как бы впервые открыл для себя то, что хорошо знал: люди из рода еджи всегда возят с собой много всякого барахла. Даже на войну они тащат с собой все хозяйство! Их за это ругают, смеются над ними, но, с другой стороны, чуть чего, бегут к ним: в любой момент у них можно найти от иглы до лишнего котла. А вот ходжугурты, те наоборот: сколько им ни говори – то возьмите, это, все равно отправятся чуть не голяком, а потом будут голодать и мерзнуть. Правда, в отличие от хлипких и неповоротливых еджи, хорджугуты необыкновенно выносливы и легки на подъем. Прежде для Мухулая все это было само собой разумеющимся, но если действительно, как говорит хан, научиться использовать в войне разные качества родов, передавать умение одних другим?

Джэлмэ, также поглядев на караван рода еджи, вскочил на коня, и рука сама потянула узду в сторону стана мэгэнея Аргаса. Старик уже третий год собирал в один сюн лучшую молодежь всех тридцати монгольских родов и обучал ребят военному искусству. За эти годы двенадцать его воспитанников, будучи совсем юнцами, стали сюняями, двадцать семь – арбанаями!

В мгновение ока ученый сюн Аргаса выстроился перед почтенным тойоном: все ладные, как на подбор, подтянутые, словно влитые в своих горячих скакунов, с пылающими взорами. Любо-дорого смотреть!

– Дети! – обратился старый Аргас к ученикам. – Накануне грядущих решающих битв к вам пришел один из величайших людей, находящийся рядом с вождем нашего народа Чингисханом, славный тойон Джэлмэ.

Хрупкие, еще неокрепшие тела юношей подтянулись, в устремленных на верховного тойона взорах серьезность.

Джэлмэ, проезжая строй, пытался угадать, какому роду принадлежит тот или иной молодец? Оказалось, если быть внимательным, то и здесь разница заметна.

– Этот парень из рода еджи? – спросил для проверки Джэлмэ, заметив у одного из юнцов обилие пристегнутой к седлу утвари.

– Да, – ответил не ведающий цели приезда тойона Аргас.

– А этот из урутов?

– Из урутов. – Аргасу это казалось явным, что тут гадать?

– А как они уживаются? Ведь урут наверняка намного сильнее еджи?

– Ничуть, – опять удивился старик вопросу. – Я собирал лучших из лучших в родах: присматривал отличившихся на охоте, в праздничных играх. Если урут и был поначалу подготовленнее в военном искусстве, то теперь… не могу сказать, кто из них лучший.

– Я думаю, Аргас, не собрать ли нам так же, как ты собрал сюн, лучших воинов всех родов, и пусть слабые поучатся у сильных?

– Нет ничего обиднее для человека, чем услышать, что его род слабый, плохой, к чему-либо непригодный. У каждого есть свои преимущества. Их надо только уметь использовать. Здесь надо с каждым заниматься отдельно. А вот совместные боевые учения, где бы люди разных родов, с разными привычками и повадками могли присмотреться друг к другу, что-то друг у друга перенять, идут на пользу.

– А этот соколенок какого рода? Выправка, взгляд!

Аргас вмиг сделался пунцовым и промолчал.

– Чей это? – допытывался Джэлмэ. – Не могу определить!

– Это мой, – вымолвил, смешавшись, старик, – младший…

– Хорош!.. – хлопнул Аргаса по плечу тойон Джэлмэ, засмеявшись.

Аргас понял, что Джэлмэ собрался уезжать, остановил его.

– Очень прошу тебя, Джэлмэ, скажи слово ребятам. Они ждут. Вспомни себя юнцом. Многие из них эти мгновения пронесут всю жизнь в сердце своем, детям и внукам будут о них рассказывать, как светлое предание.

– Скажешь тоже, – засмущался теперь Джэлмэ. – Не такой уж я…

Но, глянув на окаменело вытянувшуюся по степи цепочку подростков, Джэлмэ зычно произнес:

– Нукеры! Настают времена, будет испытан на закалку каждый воин! Пришла пора богатырей! Мы за то, чтобы каждый человек в степи мог жить вольно, спокойно, не боясь разбойников и грабителей. Но для этого мы, люди длинной воли, должны одолеть вероломных врагов наших. Нукеры! Не забывайте, что вы воины Чингисхана, единственного величайшего владыки, у которого ищут защиты все обездоленные, сироты и гонимые! Будьте быстрокрылыми, зоркими, верными соколами непобедимого Чингисхана!!!

– Да будет так! – воскликнул Аргас.

– Да будет так! – громогласным эхом отозвалась сотня.

– Да помогут нам Боги! – наполненно произнес Джэлмэ.

– Да помогут нам Боги!..

* * *

Звезды на небе казались налитыми, будто зрелая ягода: вот-вот посыпятся вниз! «Может, к ветру», – подумал Джэлмэ, который, как и хан его, забыл про сон. Меняя коней, он ехал от рода к роду, встречался с воинами, особенно молодыми, испытывая подъем сил оттого, что полные решимости нукеры после его приезда еще более крепли, воспламеняясь духом! На глазах появлялись именно те, кого призовет за собой хан: люди длинной воли!..

Глава одиннадцатая

Долгая весна

Жизнь, устроенную в этом изменчивом срединном мире

Тридцатью пятью племенами-родами,

Воспели словами Олонхо почтенные старцы,

Великие Олонхосуты

С пожелтевшими от веков

Седыми волосами…

П. Ойунский. «Нюргун Боотур Стремительный»

Для Ожулун и ее людей в том году случилась долгая весна. Как только степь зазеленела проталинами, ставка двинулась в сторону горную, в край далекий, проходя в день по два-три кеса, делая большие остановки, чтобы скот и лошади могли попастись и нагулять сил. Лишь спустя два месяца в холмистом предгорье весна стала опережать людей: трава здесь была высокой, благодатной, на залитых солнцем откосах алели тюльпаны.

Караван уходил все выше в горы. На одной из вершин Ожулун заметила, как старый Усун-Туруун, остановившись, смотрит назад. Глаза этого громадного человека, казалось, сочились тоской и безмерной любовью. Обернувшись, Ожулун и сама едва смогла перевести дыхание: там, внизу, сливаясь с небом, необъятным зеленым ковром лежала родная земля, вскормившая их, мать Великая степь.

Там остались сыновья, братья, мужья, народ монгольский, вступивший в жесточайшую схватку за право жить по своему разумению. Вождь монголов, сын батыра Джэсэгэя, прославленный Тэмучин, сделал неожиданный, смелый, единственно верный ход – повел своих ратников в логово врага! Там решается судьба монголов…

Рядом с Ожулун остановился никогда не унывающий Хорчу и, также повернув голову назад, тяжело вздохнул. Нетрудно было понять по его лицу, что сердце мэгэнея там, с собратьями, он даже невольно сжал рукоять меча.

Движение ставки прекратилось, люди вглядывались в степные дали, словно надеялись увидеть своих родных, разгадать судьбу…

– Бабушка, бабушка!.. – послышался радостный вскрик малень-кого Угэдэя. – Посмотри, какой олень, какие красивые у него ро-га! – показывал он ввысь, в другую сторону, туда, куда и лежал путь.

Когда небесное дневное светило стало прятаться за сияющие наконечники горных вершин, путники остановились на ночлег. Люди из передового мэгэна уже разбили сурты и развели костры. Слабое дуновение ветра разносило по склону запашистые пары варящегося в котлах мяса: видимо, охота была удачной.

Ожулун спустилась с коня и, едва передвигая онемевшие после долгой дороги в седле ноги, отошла в сторонку, присела на огромный валун, поросший ржавым мхом. Белые зубья горного хребта, будто гребень, широко растрепали солнечные золотые кудели, так напоминающие Ожулун пряди милого Джэсэгэя, который ждет ее где-то там, в Верхнем мире, в сонме Богов. Ему сейчас, наверное, все ведомо о прославленном сыне своем?

«Бедный наш мальчик, – как это обычно с ней бывало, Ожулун начала мысленно обращаться к мужу, – с девяти лет, когда остался сиротой, по сей день, ровно тридцать три года, не знает он покоя, ни зимой, ни летом, ни днем, ни ночью, был пленен, ранен, десятки раз заглядывал в лицо смерти – все эти годы в степи шла охота за твоим первенцем, ласковым и тихим Тэмучином! И вот опять наш златокудрый мальчик ведет монголов против бесчисленных тумэнов алчущего гибели нашего врага! Но почему всесильные Боги неба бездонного, видящие всю Землю от конца до края, не вмешаются, не помогут несчастным, во тьме мечущимся людям, не выправят русло жизни?!»

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Домовые бывают разные - от некоторых одни убытки! А бывает, что они становятся агрессивными... И вот...
Автор бестселлеров и нейробиолог Дэниел Левитин рассказывает, как организовать свое время, дом и раб...
Эта книга поможет девочкам обрести уверенность в себе, устанавливать границы с окружающими, отстаива...
В этой книге впервые письменно фиксируются материалы семинаров «Цветок Жизни», а также даются подроб...
Рано или поздно людям придется искать и осваивать пригодные для жизни миры за пределами Земли. Новая...
В этой книге вы найдете шестьдесят идей для 30-дневного челленджа во всех аспектах вашей жизни – вкл...