В канун Рождества Пилчер Розамунда

3. Кэрри

Ночью Кэрри приснилась Австрия, Обербейрен. Бездонно-синее небо, ослепительный снег; он сияет и искрится, и каждая снежинка будто драгоценный алмаз. Кэрри скользит на лыжах. На тропе – ни души. Кэрри будто плывет по белому бескрайнему морю. Лыжня вьется между сосен. Кэрри совсем одна. И вдруг, обогнув сосны, она видит далеко впереди такого же одинокого лыжника. Черный силуэт стремительно удаляется от нее вниз по склону, вальсирует меж деревьев. Она знает: это Андреас; ей хочется, чтобы он понял, что она здесь, тогда он непременно ее подождет. Она кричит: «Андреас! Постой, позволь мне быть с тобой. Пусть наши лыжи скользят рядом». Она слышит свой голос, ветер подхватывает его и уносит прочь; ее лыжи шуршат по умятому снегу. «Андреас!» Но он уходит от нее. Она поднимается на холм, теперь он слышит ее голос и ждет ее. Он опирается на лыжные палки, следит за ней взглядом; голова запрокинута, темные очки подняты высоко надо лбом.

Он смеется. Белые зубы на бронзово-загорелом лице. Наверное, выкинул какой-нибудь головоломный трюк. Она приближается к нему, останавливается и только тут понимает, что это не Андреас, а незнакомец с волчьим оскалом и холодными, как серая галька, глазами. Небо уже не синее, оно потемнело, как перед бураном. Кэрри страшно…

Страх разбудил ее, глаза распахнулись в темноте. Она слышала, как колотится у нее сердце. Не сразу сообразив, где она, Кэрри увидела пробивающийся между штор свет уличных фонарей. Это не Австрия, не Обербейрен. Это Лондон. Не пахнущий елкой номер с балконом, а Патни, гостевая спальня в доме ее друзей, Сары и Дэвида Ламли. Не мороз и звезды, а серый шорох дождя. Сон ушел. Ушел и Андреас, который никогда ей не принадлежал. Все кончено.

Она протянула руку, нащупала на ночном столике часы. Шесть часов, темное утро, начало декабря.

В пустой постели так сиротливо. Кэрри охватила острая тоска. Ей нужен Андреас, она отчаянно хочет, чтобы он был здесь, с нею, хочет прижаться к его литому мускулистому телу. Вернуться туда, где они принадлежали друг другу. Необъятная резная кровать в косых солнечных лучах, двое влюбленных, накрепко спаянных в огне страсти и неги. Кэрри повернулась на бок, обхватила себя за плечи, чтобы согреться и успокоиться. Все будет хорошо. Это как болезнь, но она выздоровеет. Она закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку и заснула.

В девять Кэрри снова проснулась. Хмурое зимнее утро начинало светлеть. Дэвид и Сара, должно быть, уехали на работу, оставив ее одну в доме. Уже неделя, как она здесь, но ничего еще не сделано: ни с кем не повидалась, новой работы не нашла. Сара и Дэвид все понимают и не тормошат ее. Из всей своей семьи Кэрри общалась только с отцом – позвонила ему в Корнуолл, и они долго, почти час, задушевно говорили друг с другом. «Ты ведь повидаешься с матерью, правда?» – спросил он, и она пообещала, но все время под разными предлогами откладывала. Неделя – это слишком долго, и Кэрри понимает, что тянуть больше нельзя. Сегодня, прямо утром, она обязательно позвонит Доди и беззаботно скажет: «У меня сюрприз. Я вернулась. Я здесь, в Лондоне».

Пойдут удивленные ахи, охи, объяснения, оправдания, потом они договорятся о встрече. Кэрри все это не пугало, хотя она и не испытывала никакого удовольствия при мысли о предстоящем общении с матерью и сестрой Николой. Они наговорят ей с три короба, но при этом не сообщат ни одной хорошей новости. Однако родню не выбирают, так что чем скорее Кэрри выполнит свой долг, тем лучше.

Она вылезла из постели, накинула халат и спустилась вниз. Кухня сверкала чистотой. Сара, хоть и работала полный день, была отменной хозяйкой. Кэрри заметила записку, прислоненную к цветочному горшку, стоявшему посреди стола.

Доброе утро. Бекон и апельсиновый сок – в холодильнике. У Дэвида вечером собрание, а я приду домой как обычно. Если пойдешь в магазин, купи, пожалуйста, овощей к ужину. Например, цветной капусты. И еще, пожалуйста, китайского чая «Лапсанг Сушонг» в пакетиках.

Целую. Сара.

Кэрри вскипятила воду, заварила кофе, опустила в тостер ломтики хлеба. Кофе выпила, но к тостам не притронулась. Телефонный аппарат, стоящий на кухонном шкафу, угнетал ее, как нечистая совесть. К тому времени, как она выпила три чашки кофе, часы показывали без четверти десять. Надо полагать, даже Доди Саттон должна уже проснуться. Кэрри сняла трубку и набрала номер. В окно стучал дождь. Послышались телефонные гудки. Кэрри терпеливо ждала.

– Алло.

– Ма.

– Кто говорит?

– Это я, Кэрри.

– Кэрри? Ты звонишь из Австрии?

– Нет. Из Лондона.

– С Рэнферли-роуд?

– Нет. Рэнферли-роуд сдан в аренду сроком на три года. Он освободится только через три месяца. Так что я бездомная.

– Тогда где ты?

– В Патни. У друзей. Напротив тебя, через реку.

– Давно вернулась?

– Примерно неделю назад. У меня куча дел, не то я позвонила бы раньше.

– Неделю? У тебя каникулы? – недоверчиво спросила Доди.

– Нет, не каникулы. Я бросила работу. Решила, что с меня хватит.

– Я всегда считала, что тебе лучше вернуться сюда. Мы не видим тебя годами. Что же случилось?

– Ничего. Просто мне так захотелось.

– А ты найдешь другую работу?

– Должна найти. Послушай, ма, я хочу с тобой повидаться. Ты сегодня дома?

– Утром – да. Вечером собираюсь играть в бридж с Лейлой Максвелл. У нее, бедняги, катаракта, она с трудом видит карты. Как отказать ей в такой малости.

– Тогда, может быть, увидимся за ланчем?

– Где, у меня?

– Если хочешь, пойдем куда-нибудь.

– Нет. Лучше я приготовлю суп, паштет или еще что-нибудь. Согласна?

– Конечно. Как Никола?

– Ох, это просто трагедия.

Сердце у Кэрри упало.

– Трагедия?

– По-моему, она сошла с ума. Расскажу тебе все при встрече. – Доди помолчала, потом добавила, будто эта блестящая мысль только что пришла ей в голову: – В самом деле, все получится как бы случайно. В смысле, твой приход. Никола вернется к ланчу, но, если ты придешь чуть раньше, мы успеем поболтать с глазу на глаз.

Лучше бы мне вообще не звонить, подумала Кэрри.

– А что Люси?

– Люси дома. Не пошла в школу, там у них меняют котел отопления. Она в своей комнате. Кажется, зубрит что-то к экзамену. Она нам не помешает.

– Хотелось бы и ее повидать.

– Повидаешь, повидаешь. Когда ты придешь?

– В половине двенадцатого, хорошо? Наверное, пойду пешком.

– Разве у тебя нет автомобиля?

– Есть, но прогулка мне не повредит.

– Погода отвратительная.

– Ничего страшного. Ну, до встречи, ма.

– Жду тебя, – сказала Доди и дала отбой.

Кэрри тоже положила трубку и минуту-другую на нее глядела, а потом вдруг обнаружила, что улыбается. Но не радостно, а, скорее, кисло, потому что ощутила холодность и отстраненность матери, чего и ждала, и боялась.

Собственно, так было всегда. Недостаток внимания, неприязнь – уже в раннем отрочестве Кэрри столкнулась с этим и научилась принимать. Она видела, как общаются друг с другом в чужих семьях, и понимала, что, не будь у нее отца, она бы выросла, так и не узнав, что значит любить и быть любимой.

Ей так и не удалось понять, почему Джеффри Саттон женился на Доди. Возможно, потому, что та была хорошенькой, кокетливой, обаятельной и, как любая юная девушка, умела прикинуться такой, какой каждый мужчина видел свою избранницу. То, что это был от начала до конца тонкий расчет, выяснилось слишком поздно. Доди видела в Джеффри не только привлекательного зрелого мужчину, но и гарантию обеспеченного будущего – у него была солидная работа, он служил брокером в Сити, делал успешную карьеру, и его сослуживцы принадлежали к тому самому социальному слою, в который стремилась попасть Доди.

Никола родилась первой; потом, пять лет спустя, появилась Кэрри. Сестры были такие разные, что казалось, каждая из них принадлежит только кому-то одному из родителей. Как если бы Доди родила Николу без участия Джеффри, а Джеффри сам каким-то чудесным образом произвел на свет Кэрри.

Он был ее отцом, другом, союзником… Он, супруг, связанный узами мезальянса. Именно он, Джеффри, водил дочерей в школу, пока их мать лежала в постели, прихлебывая китайский чай и почитывая романы. Кэрри помнит, как он приходил с работы, как поворачивался ключ в американском замке, как она бежала вниз по лестнице, чтобы встретить отца, ведь Доди еще не вернулась – она играла в бридж – и в кухне возилась только прислуга. Усталый, измученный после целого дня изнурительной работы, он швырял портфель, сбрасывал пальто, шел наверх и помогал Кэрри с уроками или слушал, как она играет этюды на фортепиано. Именно Джеффри вносил веселье в их жизнь, он всегда готов был устроить пикник, загородную прогулку, праздник. Не кто иной, как Джеффри, впервые повез Кэрри в Валь-д’Изер кататься на лыжах, а ей только исполнилось десять. Они поселились на снятой в аренду вилле вместе с веселой компанией из двух других семей. Это были лучшие в жизни Кэрри каникулы. С тех пор она на всю жизнь полюбила лыжи. Никола не поехала с ними: она не увлекалась спортом и ей нравилось оставаться дома с Доди. Они вместе ходили по магазинам, покупали новые платья к рождественским вечеринкам, которые Никола не собиралась пропускать.

Наряды, мальчики, вечеринки будили у Николы страстный интерес, поэтому никто не удивился, что она рано вышла замуж. Ей едва исполнился двадцать один год. Молодого человека звали Майлс Уэсли. О таком муже для своей старшей дочери Доди могла только мечтать. У него была бабушка, леди Берфилд, и родители, владевшие завидной собственностью в Гемпшире. Он учился в Хэрроу, а потом получил хорошую должность в «Херст и Филдмор», известном агентстве по продаже недвижимости с филиалами по всей стране. Майлс служил в главном офисе на Дейвис-стрит, набирался опыта в вопросах продажи огромных охотничьих угодий, тетеревиных болот и участков для рыбной ловли. Доди восхитительно проводила время, строя планы на свадьбу, которая должна была стать предметом зависти всех ее подруг и темой для разговоров на многие годы.

Кэрри отказалась быть подружкой невесты. Долговязая, худая, она вся отдавалась учебе, мечтала поступить в университет. Ее внешний вид приводил в отчаяние мать, которая питала отвращение к любимой одежде дочери – поношенным джинсам, тяжелым башмакам и мешковатым теннискам. Доди чуть не упала в обморок, когда Кэрри принесла из благотворительного магазина «Оксфам» немыслимо потертую кожаную куртку.

Когда в доме произнесли слова «подружка невесты», Кэрри высказалась очень решительно.

– Нет, – заявила она.

Разразился скандал.

– Как можно быть такой эгоисткой? – возмущалась Доди.

– Очень просто.

– У тебя одна-единственная сестра, подумай о ней.

– Послушай, мама, я бы не согласилась на это даже ради самой королевы. Во мне пять футов девять дюймов, я не гожусь в подружки невесты. Представь, как я иду по проходу в церкви. На что я буду похожа в розовой тафте? Просто бред.

– Никакой тафты не будет, и тебе это хорошо известно. Мы с Николой выбрали темно-розовый шифон.

– Тем хуже.

– Ты ни о ком не думаешь, только о себе.

– Напротив. Никола не станет противиться. У нее куча хорошеньких подружек, пусть осчастливит одну из них. И вообще, – Кэрри зевнула, – что за бред венчаться в церкви. – Ей иногда нравилось выводить мать из себя. – Почему нельзя пойти в ближайшее бюро регистрации? Подумай, какая экономия. Хотя я тебя понимаю: ведь тогда не будет ни свадебных подарков, ни чеков на кругленькую сумму.

– Как ты можешь!

– Я всего лишь прагматична.

Доди глубоко вздохнула и сказала твердым, спокойным тоном:

– Если кто-то пожелает подарить Николе на свадьбу чек, мы его примем с благодарностью. В конце концов, надо меблировать новую квартиру. Холодильники, лампы, ковры. Все это стоит недешево.

– А можно положить эти денежки на специальный счет – они понадобятся при разводе…

Доди вышла, хлопнув дверью. Больше о подружке невесты в доме не заговаривали.

Кэрри была первой, кому доверился Джеффри. Ей было девятнадцать, она изучала литературу и философию в Оксфорде и наслаждалась каждой минутой своей новой жизни. Однажды воскресным утром он позвонил ей из Лондона.

– Ты сегодня очень занята?

– Да нет, не особенно.

– Можно, я приглашу тебя на ланч?

– Спасибо.

– Твоя мама уехала к Николе, у Люси температура. Я буду у тебя около двенадцати.

Кэрри была заинтригована.

– Жду.

Стоял золотой октябрьский день. Джеффри заехал за Кэрри и повез за город в ресторан «Le Manoir aux Quatre Saisons»[9]. Это была отменная, обильная, дорогостоящая трапеза. После ланча они побродили по саду, потом сели на скамейку, греясь на ласковом солнышке бабьего лета. Пели птицы, ветерок срывал листья, и они медным дождем падали в траву.

И тогда Джеффри рассказал ей о Серене, о том, как они встретились, как он в нее влюбился.

– Мы знакомы уже пять лет. Она молода, годится мне в дочери. Теперь она все для меня, и я больше не могу без нее жить.

У ее отца есть возлюбленная. Кэрри трудно было подыскать слова.

– Ты шокирована?

– Нет, конечно. Просто это так неожиданно.

– Я собираюсь оставить вас и соединить свою жизнь с Сереной. – В его темных глазах была боль. – Мне очень трудно тебе это говорить.

– Почему? Это же правда.

– Я бы ушел раньше. Но не мог, пока вы с Николой не… встали на ноги. Не повзрослели. Я должен был быть рядом, пока вы во мне нуждались, пока я был вам нужен. Теперь совсем другое дело. Теперь, я уверен, вы обе стали самостоятельными. Никола замужем, у нее дочь. Надеюсь, она довольна своей жизнью. Майлс всегда казался мне достойным человеком, разве что только он неравнодушен к горячительным напиткам. Кажется, он у нее под каблуком, но это его проблемы.

– Папа, бедный. – Кэрри думала о браке отца с Доди. – Все эти годы ты был несчастлив!

Джеффри покачал головой:

– Нет. У меня в жизни было много радостных минут, особенно связанных с тобой. Но я устал носить маску и делать вид, что все хорошо. Я измучен постоянной необходимостью добывать деньги, вечно бороться за существование, работать из последних сил. Хочу жить по-другому. Хочу тепла, любви, дружеского общения, смеха… Доди не в состоянии дать мне это. Наверное, ты знаешь, что мы с ней давно спим в разных комнатах. Мне нужен дом, куда могут приходить мои друзья посидеть на кухне за спагетти и бутылкой вина. В конце дня хочу открывать парадную дверь, зная, что меня ждут. А бреясь утром, хочу слышать, как жарится яичница с беконом, как вскипает кофе. Это не мужской климакс, это глубокая внутренняя потребность, жившая во мне годами.

– У меня и мысли не было о мужском климаксе.

– Знаю.

Какая-то семья вышла из гостиницы на теплое послеполуденное солнце. Молодая мать, отец и маленький мальчик. Ребенок нашел крокетный молоток и мяч и начал размахивать молотком, стараясь попасть по мячу. После трех неудачных попыток к малышу подошел отец, обхватил его сзади и показал, как надо бить.

Кэрри сказала:

– Ты сделал для нас все, что было в твоих силах. Никто бы не мог сделать большего. Думаю, теперь ты имеешь полное право уйти.

– А как же твоя мать?

– Конечно, ее мирок рухнет, гордость будет уязвлена. Но, насколько я знаю, ее вклад в ваш брак не был слишком велик. – Кэрри вздохнула. – Кстати, учти, она наверняка наймет хорошего юриста, чтобы обобрать тебя до нитки.

– Знаю. Я готов заплатить эту цену.

– Что у тебя с работой?

– Я ее брошу.

– Не будешь скучать по ней?

– Нет. Я добился всего, чего хотел. И устал от этих крысиных гонок, от необходимости постоянно стремиться сохранить лицо. Наверное, я никогда не был особенно честолюбив, а теперь стал законченным эгоистом. Или в мои годы уже поздно хотеть счастья?

– Ты знаешь, что я об этом думаю.

Какое-то время они просто сидели и молчали в полном душевном единении. Наконец Джеффри сказал:

– Теперь о тебе. Когда ты родилась, я выделил тебе капитал, вверенный попечителю. У Николы он тоже был, но почти весь ушел на эту дурацкую свадьбу. Сейчас твои деньги лежат в банке и приносят небольшую прибыль, но, по-моему, будет разумно, если ты обратишь их в наличность и купишь себе дом. В Лондоне или где-нибудь еще. Недвижимость – это всегда хорошее помещение денег. Мне бы хотелось, чтобы ты была независима… Капитал невелик, но его достаточно, чтобы купить скромный дом. Что скажешь?

– Прекрасная мысль. – Кэрри поцеловала отца в щеку. – Какой ты милый. Спасибо. Мы ведь не будем забывать друг друга, правда? Будем переписываться, обмениваться факсами, будем звонить друг другу, где бы мы ни были, общаться.

Джеффри улыбнулся. Вид у него был не такой подавленный, как всегда. Кэрри поняла, как долго он терзался тревожными мыслями.

– Если в следующее воскресенье мы с Сереной приедем в Оксфорд, может быть, ты захочешь с ней познакомиться?

– Конечно. И пусть она не думает, что я собираюсь встать между вами. Она не должна испытывать чувство вины. Теперь твои старые обязательства кончаются, начинается новая жизнь. На этот раз счастливая.

– А ты, дорогая? Как ты? Есть у тебя кто-нибудь?

– О да, – засмеялась Кэрри. – И не один.

– Но никакого намека на вторую грандиозную свадьбу?

– Ни малейшего. Я должна очень много сделать в жизни. Для начала купить дом. Как много планов мы с тобой наметили, сколько вопросов обсудили!

– Подожди радоваться, Кэрри. Нам предстоит пережить тяжелые времена.

Она взяла его за руку и сказала:

– Я с тобой, папа. Мы будем стоять плечом к плечу.

Джеффри оказался прав. Им действительно выпали тяжкие испытания. Долгое время не смолкали обвинения, но в конце концов Доди прекрасно устроилась и обратила печальные обстоятельства себе на пользу. Как и предвидела Кэрри, она отпустила Джеффри, обобрав до нитки, – семейный дом в Кэмпден-Хилле, автомобил, большая часть имущества и денег отошли к ней. Он ничего не оспаривал и делал все, что мог, чтобы загладить свою вину.

Как только Доди узнала, что Кэрри купила небольшой дом на Рэнферли-роуд, она чрезвычайно выгодно продала особняк в Кэмпден-Хилле, патетически объявив, что он полон печальных воспоминаний, и купила прелестную квартиру в старинном доме в Фулхэме, выходящую окнами на юг, на реку и Патни.

– Мое уединенное гнездышко, – с грустью, но отважно говорила она друзьям, и все находили, что она держится восхитительно. На самом же деле Доди была очень довольна: ее ждали бридж, вечеринки с легкими возлияниями и неизменное лекарство от всех невзгод – поездки по магазинам и возвращение домой с фирменными пакетами и коробками, набитыми свертками в китайской шелковой бумаге. Праздники она теперь проводила с друзьями за границей: ездила первым классом в Париж или отправлялась в круиз по Средиземному морю на сногсшибательном лайнере, демонстрируя только что обновленный гардероб. В одном из таких круизов она познакомилась с Джонни Стратерсом, отставным полковником авиации, вдовцом. Доди ему явно нравилась, и время от времени, приезжая в Лондон, он звонил ей и приглашал пообедать. Она была счастлива, как никогда.

Через семь лет после развода родителей Никола Уэсли обнаружила, что обходительный Майлс закрутил роман с какой-то дамой. Она с радостью ухватилась за этот повод и вырвалась из оков брака, который стал обыденным и скучным. Вырвалась, разумеется, к матери, в ее вместительную нарядную квартиру. И все было бы нормально, не привези Никола с собой девятилетнюю дочь Люси. Доди поняла, что ее безмятежной жизни пришел конец.

Кофейник пуст, осадок в чашке остыл. Кэрри встала, выбросила в мусорное ведро нетронутые тосты, ополоснула кофейник, положила чашку и блюдце в посудомоечную машину. Потом поднялась наверх, приняла душ, вымыла короткие волосы, оделась. В последнее время она не слишком заботилась о своей внешности: носила старые джинсы и не пользовалась косметикой. Но сегодня утром ей нужно было почувствовать себя немного более уверенно.

Итак, узкие брюки верблюжьего цвета, кашемировый свитер, изящные ботинки, золотые сережки и цепочка на шее. Кэрри брызнула на себя духами, набросила на плечо кожаную сумку, вынула из шкафа пальто и спустилась вниз.

Ключи от входной двери лежали в холле на сундуке в латунной чашке, рядом с синей вазой с белыми гиацинтами. Над сундуком висело большое зеркало. Надевая пальто, Кэрри вгляделась в свое отражение. Высокая, стройная темноволосая девушка… или, скорее, молодая женщина. Что ж, скоро ей стукнет тридцать. Каштановые волосы сияют чистотой, гладкая прядь птичьим крылом падает на лоб. Глаза, подчеркнутые тенями и тушью, кажутся огромными и темными, цвета кофейных зерен. Лицо, загоревшее под солнечными лучами, отраженными от сверкающих снежных полей, еще не потеряло красок. Так что все в порядке. Кэрри уверена в себе. К жалости не взывает.

Она застегнула пуговицы на купленном год назад в Вене темно-сером шерстяном пальто, отделанном зеленым кантом. Андреас помогал ей выбрать его и настоял на том, чтобы оплатить покупку. «В нем ты будешь выглядеть на миллион долларов», – сказал он. День был очень холодный, с мелким снегом. Они пошли к «Саше» позавтракать. Ели что-то необыкновенное и…

Не думать об этом.

Кэрри взяла ключи, нажала кнопку охранной сигнализации и вышла из дома; она повернула на Патни-Хай-стрит и по людному тротуару направилась к набережной. На мосту было холодно, вдоль реки дул восточный ветер с моря. От моста рукой подать до Фарнем-корта – большого дома в вычурном эдвардианском стиле, где на пятом этаже помещается квартира Доди. Кэрри поднялась по ступеням, отворила тяжелые парадные двери, вошла в лифт, нажала кнопку. Лифт поплыл вверх, вздрогнул, остановился.

Кэрри открыла оглушительно лязгнувшую дверцу, пересекла холл и позвонила в дверь.

Доди уже ждала ее. Почти сразу щелкнул двойной замок и дверь распахнулась.

– Кэрри!

Она такая же, как всегда, не постарела, не похудела, не поправилась. Маленькая, изящная, с темными, аккуратно уложенными волосами, в которых сверкают белые пряди – естественно и на зависть элегантно. На ней костюм – жакет и коротенькая, по моде, юбочка, изящные туфли украшены квадратными золотыми пряжками. Еще вполне хорошенькая женщина, все при ней. Выдает ее только рот, форма которого на протяжении многих лет искажалась выражением постоянного недовольства. Все твердят, что глаза – зеркало души, но Кэрри давно поняла, что по-настоящему разоблачает человека рот.

Она вошла, и Доди тщательно заперла дверь. Ни рукоплесканий, ни распахнутых объятий – никакого выражения восторга.

– Привет, ма. Ну как ты? – спросила Кэрри, сбрасывая пальто. – Великолепно выглядишь.

– Спасибо, дорогая. Ты тоже хорошо выглядишь. Загорела. Будто только что с юга. Клади пальто на стул. Хочешь кофе или еще чего-нибудь?

– Нет, я только что позавтракала. – Они коснулись друг друга щеками. У Доди щека была нежная и благоухающая. – Раньше девяти я не встаю.

– Приятно утром поваляться. Проходи…

Доди провела дочь в гостиную. Тучи на холодном небе неожиданно расступились, и комната с большими, выходящими на юг окнами, балконом и видом на реку наполнилась ослепительным солнечным светом. Приятная комната. Рядом, за двустворчатыми, всегда раскрытыми дверьми, располагалась столовая. Кэрри увидела стол красного дерева, красивый буфет – часть ее детства, вещи из их дома в Кэмпден-Хилле. Везде множество цветов, воздух тяжелый, густо напоенный ароматом белых лилий.