Королевская кровь. Расколотый мир Котова Ирина

Я недолго пробыла в своих покоях. Казалось бы, только утром я еще чувствовала здесь все родным, знакомым – а сейчас гостиная ощущалась пустой и холодной. Я уже была чужой этому месту. И даже Боб, лениво и радостно гавкнувший с лежанки, не сгладил это впечатление.

Мария, верная моя наперсница, даже лицом не дрогнула, узнав, что я переезжаю в Дармоншир, увидев брачный браслет на моем запястье и Люка, конвоирующего меня. Поздравила, как полагается, немного смущаясь и романтично вздыхая. А на предложение поехать со мной подумала и заявила:

– С радостью, ваша светлость. Вы же поднимете мне жалованье?

Клянусь, если бы она начала заверять меня в безграничной верности и обожании, я бы крепко задумалась. Подобная практичность как-то успокаивала.

– Конечно, – ответила я самым благостным и нежным тоном, – его светлость, мой муж, положит вам двойное. Он никогда не отказывает женщинам.

Марии хватило ума проигнорировать мой укол профессиональной улыбкой, а я почувствовала жгучий стыд. Что бы там ни было, негоже выставлять проблемы в отношениях перед слугами.

«Сначала думать, потом говорить, Марина. Думать. Думать».

Как будто это так легко. Я с шестнадцати лет твержу это себе каждый день. Кому-то боги дали сдержанности с избытком, как Ангелине, а у меня она набирается в год по капле и только путем невероятных усилий и самоконтроля.

Кембритч невозмутимо опустился в кресло, повертел головой словно в поисках чего-то и вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Увидел мой свирепый взгляд…

– Извини, – сказал хрипло и спрятал сигареты обратно.

Я, почти оскалившись, зябко повела плечами, отвернулась, трясущейся рукой открыла дверь и поспешила скрыться в спальне. Никотиновая ломка во всей красе.

Спальня встретила меня той же тишиной и отстраненностью, и я сняла украшения и платье, оставив его красным пятном на кровати, и тяжело опустилась на постель. Взгляд мой упал на мешочек с иглами – и тут как молнией ударило осознание, что, не спаси меня Люк сегодня, я бы убила не только себя и ребенка, но и Полю.

О, боги.

Я обхватила плечи руками и застонала сквозь зубы.

Я чудовище.

Кажется, я никогда себя так не ненавидела.

Я вяло поднялась, пошла к гардеробу – выбирать более спокойный наряд… по пути глянула в зеркало: живот был совсем плоским.

«А с чего он будет не плоским? Если зачатие произошло не больше двух недель назад?»

На бедрах еще виднелись следы крепких пальцев Люка, оставшиеся с выходных… и я, перебирая платья на плечиках, почувствовала такое отчаяние, что уткнулась лицом в одежду и застыла, пытаясь не заплакать. В глазах помутилось от острого чувства вины, от остаточного страха, от усталости, от горечи и разочарования. Как-то внезапно я потеряла контроль над жизнью и над собой.

Очнулась я от звука голосов за дверью. Скоро и сюда придут складывать вещи. Я быстро надела темно-синее платье, удобные туфли и, прихватив мешочек с иглами, вышла в гостиную.

Мария развила сокрушающую скоростью деятельность, вызвав на помощь не менее десятка слуг, благо они все были связаны магдоговором о молчании. Но это не мешало им бросать на меня взволнованные и любопытствующие взгляды. Ну и пусть. Хотя больше всего мне сейчас хотелось оказаться подальше от людей, забиться в какую-нибудь нору и там прожить лет сто. Но я светски улыбнулась Люку, подозвала Боба, потрепав подросшего пса по холке, и направилась к двери. Так мы и прошли в телепорт: я, мой муж и пес, которого он мне подарил.

У портала нас встречал Ирвинс. На лице его выразилась чудная смесь облегчения и некоторой опаски, и дворецкий, поклонившись, объявил:

– Слуги готовы к представлению, моя госпожа, милорд.

Ирвинс нахмурился, бросил быстрый взгляд в сторону выхода из зала телепорта – и там раздался шорох, спешные шаги вниз по лестнице. Боб, радостно гавкнув, сорвался с места и понесся за убегающим, кем бы этот бедняга ни был. Люк тоже посмотрел на двери, хмыкнул:

– Вы научились предугадывать мои приказы, Ирвинс?

– Стараюсь, мой господин, – скромно склонил голову пожилой слуга.

– Вы поспешили, Ирвинс. Марина, – Кембритч сжал мою руку, и мне пришлось поднять на него глаза, – предлагаю отложить представление слуг на завтра.

– Спасибо, – проговорила я ровно. Лицо Ирвинса теперь выражало огорчение, но для еще одного длительного публичного действа я слишком устала.

– Оставьте телепорт рабочим, – продолжил Люк, – и вызовите помощников – сейчас сюда начнут переносить вещи ее светлости. Их нужно разместить в наших семейных покоях.

– Все сделаю, милорд.

– Где матушка, Ирвинс?

– У себя, ваша светлость. Приказала ее не беспокоить.

– А Леймин?

– Ждет, пока вы его вызовете, милорд.

– Понятно. Ужин на двоих в мои комнаты. Сегодня мы с супругой останемся там, пока семейные покои не приведут в порядок.

Люк кивнул и направился к лестнице, уводя меня за собой. Я механически шагала следом, пока не запнулась и не выругалась самым неблагородным образом. Только тогда он чуть сбавил шаг.

– Я не хочу тебя оставлять, – сказал Кембритч, когда мы подошли к его покоям. Галантно открыл передо мной дверь. Я смотрела на стены, на пол – не на него. – Но мне нужно проведать мать. У нее сегодня… погиб на Холме королей очень близкий человек. Затем я вернусь.

– В этом нет необходимости, – сухо ответила я, переступая через порог.

– Не глупи, Марина, – Люк взял меня за плечо, развернул, придержал, потому что я дернулась отодвинуться. Закрыл дверь. – Мы должны спать в одной кровати. Хотя бы сегодня. Ты же не хочешь, чтобы слуги шептались, что брак не консумирован? И потом очень удивлялись твоей беременности?

– Как удобно, – процедила я ядовито. – Как удобно всю жизнь игнорировать правила приличия, но использовать их сейчас, чтобы манипулировать мной. А то, что они будут шептаться о том, что ты привел сюда жену при любовнице, ты не подумал?

– Она мне не любовница, Марина, – со взбесившим меня терпением повторил Люк. – И уедет сразу, как поправится. У нее сильное обморожение.

Я рвано вздохнула и до боли сжала кулаки. Так она еще здесь?!

– Плевать. Ты с ней спал! – крикнула я.

– Это было давно.

– Когда? Месяц назад? Два? – презрительно бросила я и по вспыхнувшей в его глазах вине поняла, что, кажется, попала в точку. И снова дернула плечом: – Не прикасайся ко мне!

– Марина, – Люк пытался говорить спокойно, но дыхание его утяжелилось, став нервным. – Мне нужна только ты. Разве ты не знаешь?

– Знаю, – прошипела я, сбрасывая наконец-то его руку. Схватила его за волосы на затылке, приблизилась почти вплотную и проговорила яростно ему в лицо: – Но дело в том, Люк, что я безумная собственница. Твой чертов язык, твое тело, губы, – я переместила ладонь на его губы, вжала с силой, – все должно принадлежать мне. Тогда и я твоя. Полностью. А если ты допускаешь к ним еще кого-то – ты мне не нужен. Убирайся!

Я оттолкнула его – очень унизительно, прямо в лицо. Ладонь скользнула по губам, голова мотнулась назад, и Люк перехватил мою руку, стиснул. Не больно, но чувствительно.

– Не нужно так со мной, Марина, – сказал он тихо. Я похолодела: зрачки его стали вертикальными, змеиными, и во рту мелькнули и исчезли клыки. Кембритч глубоко вздохнул, продолжил хрипло, немного шипяще: – Ты забыла: мое имя не Боб. Меня зовут Люк. Я вернусь сюда, и ты поужинаешь со мной. И потом мы ляжем в постель. Я не трону тебя сегодня, обещаю, но я обязан защитить тебя и ребенка от сплетен. Их и так будет достаточно. А завтра ты можешь переехать в семейные покои. По инляндской традиции мы можем жить отдельно, и я дам тебе эту возможность. Пока дам.

Он снова втянул ноздрями воздух, шагнул вперед, сжав меня за второе предплечье, уже до боли, и, коснувшись губами моей шеи, вдохнул глубоко. Я застыла – потому что сейчас почувствовала, как он чудовищно силен и с каким трудом пытается успокоиться. Мелькнула мысль ударить его, и по рукам уже потекло обжигающее пламя, но я стояла прямо, не дыша, словно сдерживаемая каким-то высшим инстинктом. И Люк, постояв так немного, потершись щекой о мои волосы, отступил, с трудом разжав пальцы, погладил сразу занывшую кожу.

– Я признаю твое право на обиду, – продолжил он уже нормальным голосом. – Я виноват, я оскорбил тебя и сделаю все, чтобы ты снова стала моей. Но никогда, детка, никогда больше не смей обращаться со мной как с лакеем.

Он ушел, оставив меня дрожащей от ярости, злого возбуждения и ошеломления. Кажется, сегодня мы оба поняли, что совсем не знаем друг друга.

Леди Шарлотта направилась к своим покоям в замке Вейн, как только закончились сердечные прощания с гостями и высокая делегация в сопровождении Люка и его молодой жены ушла в сторону телепорта. Что бы ни было, хоть небо падай на землю, а этикет и умение держать себя в высшем обществе никто не отменял. Графиня, оставив младших детей пить чай в гостиной, шла по длинным коридорам дворца ровно, стараясь не торопиться, сдержанно кивала в ответ на книксены служанок и поклоны слуг – и чувствовала себя так, будто несет тяжелый кувшин, полный едкого и плотного, как ртуть, готового перелиться через край горя. Стоит только чуть дрогнуть…

Луциус же наверняка знал, все знал. Сейчас вставали одна к одной все недомолвки и оговорки, и его спешка, и отчаянная страсть, и тоска в голубых глазах, и вина там же.

Одного он так и не узнал – что она его простила. Хотя наверняка понял.

Леди Лотта поднималась по лестнице, сжимая перила до белизны в пальцах и думая, что нужно принять успокоительное, потому что так сердце не болело никогда, и снотворное, чтобы заснуть, а дальше будет легче, лучше… но, зайдя в свои покои, она не стала включать свет в спальне. Та была полна бесцветного серого сумрака. Графиня подошла к окну, глядя на бьющие в стекло косые струи бешеного ливня, приложила к стеклу ладонь и надолго замерла. Серо было за окном, серо в спальне, серо и бесцветно внутри. Душа выцвела в одно мгновение – когда прозвучали слова о смерти Луциуса Инландера.

Любимого. Ненавидимого. Единственного.

Леди Шарлотта простояла так, наверное, вечность и, задохнувшись, когда ее обняли знакомые руки, прижали к себе, всхлипнула – сон, дурной сон! – и развернулась. И наконец-то заплакала.

Это был Люк.

Он молчал, сжимая крепко, болезненно вздыхая, – выросший, любящий ее сын. До боли любимый, к стыду ее, гораздо больше, чем Берни и Рита. Растерянный, и потерянный, и не знающий, что делать сейчас, и, вероятно, страшно опасающийся материнских слез, но пришедший сюда.

– Мне жаль, – бормотал он. – Жаль.

– Я не верю, – повторяла она. – Не могу поверить. Не верю!

И Люк снова растерянно проговаривал:

– Мне жаль. Жаль, мам.

Она горько улыбалась сквозь слезы и никак не могла остановиться: плакала, вспоминая сегодняшнее утро, и свое недоверчивое короткое счастье, и как не хотел Луциус уходить. Чувствовал же. Наверняка. Или точно знал?

Проклятая корона дважды забрала его у нее.

Все когда-нибудь кончается. И самые горькие слезы тоже. И силы. Леди Лотта, ослабев, почти повисла на сыне, и тот аккуратно усадил ее в кресло, налил воды.

– Оставайся здесь, матушка, – сказал он глухо. – Я не хочу, чтобы ты была одна. Прикажу Маргарете тоже остаться.

– Нет, – твердо ответила леди Шарлотта, хотя она так обессилела, что даже говорить было трудно. – Мне нужно попрощаться… увидеть все своими глазами. Я уйду в Лаунвайт и доеду до Холма королей. А потом… мне необходимо помолиться, Люк, побыть в одиночестве. Но я вернусь сюда. Больше мне там делать нечего.

– Я отвезу тебя, – Люк принял опустевший стакан, поставил его на тумбу.

– Нет, – еще тверже сказала мать. – Я возьму Берни. Ты должен быть с женой. Что ты еще там натворил, Лукас Бенедикт?

– Ох, мам, – сказал он хрипло, очень знакомым виноватым взглядом посмотрел на нее и склонил голову. И леди Лотта, снова задохнувшись от горя, встала, погладила его по волосам и мягко толкнула к двери.

– Иди, Люк. Иди. Я справлюсь, сынок.

Холм королей был оцеплен, освещен прожекторами, и снизу, от дороги, было видно, как копошатся там люди, подъезжают машины следователей и медиков, подлетают листолеты спецслужб, как грузят найденные останки в спецавтомобили. Ураган рассеивался моросящим туманом, и водяная дымка, подсвеченная прожекторами, окутывала холм огромным сияющим куполом.

Леди Лотта, в плаще, темном платке и полумаске, покинув машину, где остался недоумевающий и встревоженный Берни, молча смотрела наверх – на белоснежные осколки, которыми был теперь усеян холм, и руины, в которые превратилась ранее потрясающая своей величественностью усыпальница. У линии оцепления графиня оказалась не одна: помимо зевак и возбужденных журналистов, здесь собрались родные и близкие погибших, тихие, потрясенные. Те, кому повезло не присутствовать на церемонии. Большинство тоже было в полумасках. То и дело к кому-то из них подскакивал какой-нибудь бойкий репортер, совал в лицо микрофон, пытаясь вытянуть хотя бы пару слов. От журналистов отворачивались.

– Чудовищная трагедия, – патетично восклицала в камеру ведущая одного из центральных каналов, – страна погрузилась в скорбь. Глава Управления безопасности лорд Розенфорд подтвердил гибель всех членов королевских семей Инляндии и Блакории за исключением княгини Форштадтской, из-за болезни не присутствовавшей на церемонии. Поиски исполнителей и заказчиков этого беспрецедентного преступления будут вестись до определения каждого участника… Как мы уже знаем, трагедия произошла и на Маль-Серене. Взрыв был и в Рудлоге, и только по счастливой случайности никто не пострадал. Пока официально не заявлено о связи этих трех терактов. Когда состоятся похороны его величества и членов королевской семьи, сейчас неизвестно. После похорон и положенных дней траура состоится процедура божественного венчания на правление нового короля Инляндии из оставшихся аристократов первой крови… Сейчас начата работа по опознанию останков…

Из-за сверкания проблесковых маячков и вспышек фотокамер, выкриков журналистов, рева машин, взволнованных, пропитанных базарным любопытством шепотков зевак, горестного молчания родных и плотной пелены мороси стало не хватать кислорода, и леди Лотта, покачнувшись, упала бы на грязный асфальт, если бы ее не подхватил младший сын. Он неслышно вышел из машины и стоял сзади. И отвез домой, и долго сидел рядом, ни о чем не расспрашивая и ухаживая за матерью, пока не убедился, что она приняла успокоительное и пошла спать.

Как быстро летит время, забирая то, что дорого. Вот и маленький Берни стал мужчиной, и его детство осталось позади.

Леди Лотта подождала, пока сын уйдет в свои комнаты, и направилась в часовню, переодевшись в темно-фиолетовое платье. Вдовьи цвета.

А незадолго до полуночи в часовне появилась придворный маг Инляндии леди Виктория. Вся посеревшая, выглядевшая старше, чем обычно, с красными от недосыпа глазами. Она тоже еле держалась на ногах. Извинилась за поздний визит, облизнула сухие губы и попросила выслушать ее. И рассказала обо всем, что случилось под круглыми сводами усыпальницы. И о последних словах его величества.

– Простите, что не уберегла, – совсем тихо завершила придворный маг свой рассказ. Леди Лотта слушала ее, склонив голову.

– Если он не смог себя уберечь, то и вы бы не смогли, – графиня вытерла тонким платком снова полившиеся слезы и горько улыбнулась. – Вы не представляете, сколько в нем было мощи.

– Представляю, – прошептала волшебница. Глаза ее болезненно поблескивали в свете свечей. Маленькая часовня подавляла тишиной, и громко говорить казалось святотатством. – Леди Шарлотта… вы законная супруга его величества. Я могу свидетельствовать об этом, если вы пожелаете получить полагающиеся вам статус и привилегии. Уверена, его величество настаивал бы именно на таком решении.

– Он умел настаивать, – согласилась леди Лотта все с той же горькой улыбкой. – Но что мне может быть нужно, когда его нет? Пусть тайна остается тайной. Спасибо вам.

Вики покачала головой, взяла ледяные руки леди Шарлотты в свои, поцеловала их.

– Простите, – прошептала она снова. – Если я могу что-то сделать для вас… хотя бы дать сейчас здоровый целебный сон… пожалуйста…

– Нет, – непреклонно ответила леди Лотта. – Пусть никто не знает и не узнает. Но я должна проводить его, как положено жене.

Люк Дармоншир

Дым поднимался под потолок герцогского кабинета и тек в сторону открытого окна. В помещении было холодно, но его светлость курил одну сигарету за другой, ощущая непривычную растерянность, и не спешил закрыть створки.

Нужно было подняться и идти к Марине, но Люк все думал, пытаясь найти тот самый верный подход, тот идеальный вариант поведения, который сможет выправить ситуацию. Только бы не сделать еще хуже, как сегодня после возвращения из дворца Рудлог. Терпение, Люк, терпение и спокойствие. Все-таки ты счастливчик: Марина, несмотря ни на что, дала обеты, и она здесь, не осталась в Рудлоге. Теперь все зависит от тебя.

Герцог пробовал отвлечься. Только что из кабинета вышел Леймин – после доклада по взрыву в усыпальнице Инландеров. Погибли главы почти всех высших семей. У кого-то остались в живых дети, у кого-то – внуки или племянники. Из действующих герцогов живы только он, Дармоншир, старик Ливенсоуз, слегший с приступом подагры, и Таммингтон, попросту опоздавший из-за забарахлившего телепорта. И последнему Люк был искренне рад.

– Софи Руфин пришла в сознание, – сообщил старик в конце разговора, неодобрительно вращая глазами. – Как я и говорил ранее, врач и виталист на восстановление дают не менее недели. Чудо, что она не лишилась рук. Но в медблоке замка есть все необходимые препараты и условия для ее восстановления. Дом для нее тоже готов. С детьми сейчас няня, они очень испуганы и подавлены.

– Слуги болтают? – кисло осведомился Люк.

– Легенды уже рассказывают, – буркнул Жак. – Внутри замка-то болтать не запретишь. Все считают, что супруга застукала вас с любовницей и устроила скандал. И то, что вы эту… женщину не удалили сразу же, чести вам не делает, ваша светлость.

– Да нельзя, – тоскливо сказал Люк, и Леймин понимающе кивнул, – в любой больнице сразу заинтересуются, откуда пострадавшая с такими повреждениями, доложат в полицию. Нужно избежать даже малой вероятности скандала. Это не говоря о том, что Софи могут искать, чтобы убрать и присвоить «Поло». И… случившееся – моя вина, Леймин. Я обещал ей защиту. Так что, как выздоровеет, переправим в подготовленный дом. А пока придется лечить ее здесь.

– Что-то вы… не учли, милорд, – старый безопасник явно хотел употребить более крепкое выражение.

Люк невесело хмыкнул.

– И не говорите, Жак.

Леймин ушел, а Люк еще некоторое время курил, размышляя и периодически морщась. Подошел к окну – закрыть его, вдохнул зябкую морось, брошенную в лицо порывом ветра, и внутри, в сердце, неприятно резануло. Тянуще, тоскливо.

И здесь беда. Кембритч действительно привязался к старому змею, несмотря на деспотичность и бессовестные вмешательства в его жизнь. Люка наполняли восторгом их уроки, и, уж если на то пошло, Луциуса он уважал как неизмеримо более сильного и хитрого соперника. И учителя.

Люк налил себе коньяка, вернулся к окну и отсалютовал воющему ветру.

– За тебя, мой король, – сказал он и выпил залпом. И налил еще.

Двумя этажами выше ждала его (или не ждала, что вернее) Марина, и его светлость опрокинул второй бокал и направился к выходу. Потому что если бы остался тут еще немного, это уже сильно смахивало бы на трусость.

Часы показывали семь вечера, когда он вошел в свои покои. Пахло свечным воском и едой, но накрытый стол стоял нетронутым, сверкая хрусталем и драгоценной посудой, а посреди него раздражающе возвышался украшенный розочками и вензелями торт. В комнатах царила мертвая тишина.

Люк, чувствуя неприятный холодок тревоги, распахнул дверь в спальню. Там было темно, и косой прямоугольник света упал на кровать. Расстеленную. Его светлость подошел ближе, опустился рядом в кресло, достал из кармана сигарету и принялся крутить ее в пальцах.

Марина спала – бледная, прижавшая кулаки к шее, с припухшими веками и красными пятнами на щеках. Не притворялась, не пыталась так его наказать. И даже во сне не разгладилась горькая складка у ее губ. Сейчас, без щитов своей привычной язвительности и гнева, она выглядела очень уязвимой. Он привык воспринимать ее как равную и постоянно забывал, что она на двенадцать лет младше.

Подумать только, беременна. Ему странно и немного не по себе от мысли, что будет ребенок, но пусть, пусть, что угодно, лишь бы привязать Марину к себе покрепче.

Люк потряс головой, пытаясь избавиться от мерзкого чувства собственной ничтожности, нечаянно сломал сигарету, раздраженно стряхнул с себя табачную крошку. На самом деле Марина была права – и в своем гневе, и в том, что не допускала его к себе.

– Я такой идиот, детка, – пробормотал он покаянно. Вздохнул и встал. Сцена должна была быть доиграна до конца.

Следующие полчаса в гостиной его светлости творилось странное. Люк посидел за столом – сначала на одном стуле, потом на другом, положил себе на тарелки еды, поел с обоих блюд. Выпил вина из двух бокалов, с трудом доел второй кусок торта. И, промокнув губы салфеткой, пошел в ванную.

Там, слава богам, уже было одно влажное полотенце, так что лицедействовать ему не пришлось. Он просто разделся, принял душ и вытерся вторым. Нагишом направился в гостиную, взял со стола острый нож для фруктов и, вернувшись в спальню, надрезал себе руку чуть выше локтя и аккуратно потер ею о простынь возле бедер Марины. Заклеил ранку пластырем, вымыл нож и вернул его на место. Выключил свет и лег рядом, прижался.

Рано для сна – но когда еще она позволит прикоснуться к себе? Если бы не его глупость… этот день мог бы быть совсем другим. Счастливым, несмотря ни на что. И сейчас Марина кричала бы под ним, и поднимала бы на него огромные, потемневшие от удовольствия глаза, и шептала бы всякие язвительные нежности в своем духе, и они вместе смеялись бы – и она полностью, вся была бы его.

«И сейчас моя», – думал Кембритч упрямо.

Боги, да ни одна из женщин, кроме этой, ничего в нем не задевала. Поцелуи, секс, касания ничего не значили. Люк бы забыл об этом поцелуе с Софи сразу, как он закончился.

«А если бы ты застал ее с кем-то? С блакорийцем?»

Уничтожил бы.

Люк усмехнулся даже с некоторой гордостью. Вот и она… чуть не убила.

Он прижимался крепче, мягко обнимал Марину за талию, касался бедер, и ягодиц, и теплой груди – супруга была в сорочке, и хотелось содрать ее так, что в глазах полыхало, и Люк вздыхал тяжело ей в затылок.

Нужно было не поддаваться эмоциям, когда она там, у двери, оттолкнула его, а сжать, и поцеловать, и отнести на кровать, и не отпускать, пока она не забыла бы все обиды и все слова свои. Но нет…

Ты же всегда был умнее, Люк.

Нельзя было уходить. Нельзя было оставлять ее одну. И не уйти было нельзя.

Как же она пахнет… Мариной… теплом, сладостью и горечью… так пахло на острове Иппоталии. Его любовью.

Вот она, такая, какая есть, его женщина, страстная, едкая, очень искренняя и в любви, и в ненависти, способная причинить боль, – и не нужно ему другой. Да и не может быть другой. Как же хочется… вот так… поднять сорочку, прижаться еще сильнее… боги…

Последнее он почти простонал. Замер, останавливая руку чуть ниже татуировки со своим именем. И закрыл глаза.

Марина все так же спала. Совсем вымоталась.

Через минуту в гостиной покоев его светлости снова зажегся свет. Счастливый новобрачный открыл окно, потек белесым туманом и вырвался в ледяную морось – полетать, устать, отвлечься.

Вернулся он часа через четыре еще более мрачный, чем улетал. Открыл бар и с похвальным упорством начал уничтожать щедрые запасы алкоголя. И снова думать.

Она любит лошадей… он подарит ей целую конюшню. И собак. Захочет работать… построит для нее больницу. Купит десяток лучших машин. Завалит драгоценностями. Если понадобится, будет давить на жалость. Не даст больше повода в себе усомниться.

Потому что именно сейчас, когда все уже случилось, он понял, что страшно боится ее потерять.

Она любит его, любит. И простит.

Люк напился до невменяемого состояния, забрался в постель и, коснувшись затылка Марины губами, почти мгновенно уснул.

Если бы кто-то издалека посмотрел на Туру этой ночью и если бы этот кто-то умел видеть плотность стабилизирующих ее стихий, то он узрел бы, как все тоньше и бледнее становится сияющая защитная сфера вокруг планеты. И как россыпями появляются сначала в горных районах, а потом все ближе к равнинам черные точки-провалы в другой мир.

Напряженно ждали в небесных чертогах возвращения брата-Смерти могущественные боги Туры. Казалось бы, исполнились условия: и камень – застывшая рута двух противников – послужил ключом, и кровь третьей принцессы Рудлог смешалась с черной кровью, и была начертана руна открытия, и сила владык земных ослабла… Но не усиливалась темная стихия, и никаких признаков того, что скоро появится в родном мире изгнанный, не было.

Слабела Тура, сильнее становилась ее связь с Нижним миром. И богам оставалось только ждать, не закрывая проходы. Ждать и надеяться, что Черный Жрец не развеялся в чужом мире, не иссяк, и просто еще недостаточно крепка связь, чтобы он мог пройти обратно.

Если бы кто-то мог проникнуть в древность и проследить путь новых богов Лортаха, то он бы знал, что сущности эти давным-давно вынуждены были уйти со своей планеты, которая пережила метеоритную катастрофу. За миллионы лет, прошедших с той поры, боги-захватчики научились не только существовать в иных мирах, похожих друг на друга и поэтому периодически входящих в резонанс и соединяющихся подобно ожерелью, но и обрели знания о пространстве и времени, которые можно получить лишь с опытом.

Сотни тысяч лет меняли они один мир на другой, высасывая его досуха, ибо не может не начать умирать планета, если туда пришли иные боги. За это время они стали сильнее, и хитрости набрались много, и уловок, как проникнуть в новые миры, и способности пить энергию жизни, дар Творца – она единственная совпадала во всех мирах, – и менять живых существ, и создавать боевые артефакты на крови. Мечтой же их было набрать столько силы, чтобы иметь возможность перекроить энергии очередного мира под себя и стать полноценными хозяевами, а не паразитами.

Вот и сейчас тщательно отслеживали они открывающиеся порталы на Лортахе, которые становились все больше и прочнее. Защита Туры еще держалась: двух убитых королей было недостаточно, чтобы открылся переход, способный пропустить такое средоточие энергии, каким были чудовищные боги Лортаха. Но порталы становились все устойчивее, и их прочности хватило, чтобы пропустить лазутчиков.

От храма в Лакшии поднялись вверх две насекомоподобные тени. Полупрозрачные, почти бессильные по сравнению с их владельцами. Сил им достало, впрочем, чтобы унести с собой несколько бережно хранимых мелких сфер из редчайшего во Вселенной металла, который на каждой планете (там, где его могли открыть) назывался по-разному. Боги Лортаха называли его энбвером.

Тени, невесомые, легкие, несущие лишь отголосок разума владельцев, направились туда, где начинал мерцать, открываясь, крупный цветок-переход. И как только он раскрылся, скользнули сквозь пространство на Туру. И переход пропустил их.

Скорость пришельцев была молниеносной, движения – отточенными сотнями подобных разведывательных полетов. Они за несколько секунд облетели планету, отмечая крупные города, впитывая язык и особенности географии, ландшафта и карту дорог, укрепления, которые не могли быть ничем иным, как военными поселениями, оценивая уровень развития цивилизации и наличие божественных защитников и сея крошечные сферы из эновера там, где это было нужно. Среди тех миров, в которые приходили инсектоидные боги, были и цивилизации на высочайшем уровне развития, и совсем варварские, и магические, и немагические, и с целым пантеоном из сотен богов или с одним богом. И все они были захвачены, высосаны и разрушены.

Не все удалось на этот раз: багровой громадой встал на пути одной из теней Красный, взмахнул огненным молотом на полнеба – только и успела тень метнуть оставшиеся шары в пространство, куда упадут, и рассыпалась, уничтоженная. Вторая же заметалась между Белым Целителем и Хозяином лесов, оценивая силу местных богов – о, люди здесь не относились к ним наплевательски, – но на ее счастье открылся неподалеку маленький портал, и она скользнула в него, еле уйдя от оружия защитников. Не все сферы успела она посеять. Но тех, что тени оставили, должно было быть достаточно.

Возмущенные вторжением чужаков, стихии постепенно успокаивались, восстанавливая свой ход, и над Турой снова воцарялась тишина.

Сферы из эновера ждали своего часа. Две из них были посеяны над Лаунвайтом, обезглавленной столицей Инляндии.

Глава 6

26 января по времени Туры, Нижний мир

Алина

Принцесса очнулась от кислого вяжущего вкуса во рту, с удивлением посмотрела на свою грязную руку, зависшую над кустом. Он был усыпан странными, крупными ярко-оранжевыми ягодами. Форма у ягод была примечательная, похожая на юлу, и пахли они грушей и ванилью, но вот вкус…

Живот свело, и Алинка, всхлипнув, начала быстро обрывать ягоды, торопливо засовывая их в рот. Не до гурманства сейчас. И старательно их прожевывала, продавливая толстую кожицу и морщась.

«А экзамен?»

Принцесса панически затрясла головой. В этот момент ее и накрыло воспоминаниями: сначала о холоде и дикой боли, похожей на удушье, о спазмах в животе, в диафрагме, в мышцах рук и ног, таких мощных спазмах, что, казалось, остановится сердце. О потоках энергии, невероятно красивых и греющих, и бледном лице лорда Тротта, и царапинах на его руке, и капельках пота на висках.

И о том, как она его отшвырнула. И наконец пришло понимание: она опять провалилась в свои сны, она опять в этом ужасном лесу!

Алинка зажмурилась, старательно представляя себе аудиторию и рыжеволосого профессора, прислушиваясь к себе, к окружающему, надеясь услышать голоса не отсюда, ощутить что-то своим настоящим телом. Вдруг повезет, и ее сейчас вернет обратно?

– Лорд Тротт! – позвала она с закрытыми глазами. Вздохнула, набралась сил и закричала так же, как в прошлый раз звала Матвея: – Про-фес-со-о-ор!

Но ее не выбросило обратно, и даже раздвоения разума и ощущений не случилось.

Пятая Рудлог хватала ягоды, глотая кислую вяжущую слюну, и звала еще, кривя губы, пытаясь не всхлипывать и постоянно оглядываясь – не привлекла ли она какого-нибудь хищника. Во время очередного «Помогите!» над головой кто-то тонко заверещал, еще оглушительней, чем она сама, и Алинка с визгом подпрыгнула, метнулась в одну сторону, в другую, сильно хромая, спряталась за деревом. Крик затих – и тут же раздался с другой стороны, с третьей… сверху мелькнула летящая тень, и принцесса снова взвизгнула, пригнувшись и закрыв руками голову. Крик не прекращался, но есть Алину никто не спешил, и она рискнула открыть глаза.

– Тьфу ты, – жалобно сказала она себе, сглотнув пережеванные ягоды, после того как разглядела на поваленном гниющем стволе зеленую птицу, пузатую, похожую на индюка, с раскрытым хвостом, выпученными глазами и желтыми кожаными наростами под ними и на шее. Именно эта пташка и испугала принцессу до полусмерти. – Надеюсь, ты не плотоядная, – пробормотала Алинка, выходя из-за огромного папоротника. Направилась к кусту – но тут птица легко вспорхнула, полетев ей наперерез, и быстро-быстро начала склевывать с куста ее, Алинкины, ягоды. – Пошла! Пошла вон! – принцесса замахала руками. Птица покосилась на нее красным глазом, лениво, совсем не боясь, отковыляла в сторону, снова противно заверещала. Ей вторили товарки с деревьев. Мелькнула мысль поймать, свернуть шею и съесть. Алинка, конечно, никогда этого не делала, но видела, пока они жили в деревне, как этим занимается Ангелина. И она бы тоже смогла… наверное.

Алина вздохнула: все равно нет огня и потрошить нечем, даже если получится поймать, – и снова стала собирать ягоды, вздрагивая от каждого шороха. И думать. В голове прояснялось. Здесь, похоже, стояло утро: было даже свежо, и над мхами стелился тонкий туман. Она явно находилась не там, где ее чуть не сожрал огромный паук, но река была еще рядом: сквозь толстые чешуйчатые стволы папоротниковых деревьев справа просвечивала красноватая водная поверхность, над которой тоже поднимались струйки тумана. Почему-то очень болела нога – принцесса, продолжая жевать, осмотрела себя и жалобно всхлипнула: по внутренней стороне голени шла рваная рана длиной с ладонь, неглубокая, но еще не поджившая – сквозь корочку сочилась сукровица.

– Только нагноения и гангрены не хватало, – понуро проговорила Алина и снова испуганно оглянулась. Ей все время казалось, что сзади подбирается паук, или тха-охонг, или еще какое-нибудь чудовище. Но кроме орущих птиц вокруг никого не было.

Алина подумала-подумала, сплюнула на ладонь пережеванные ягоды и приложила к ране. Если эти ягоды такие вяжущие, то наверняка обладают антисептическим эффектом. Ранку тут же защипало, затянуло. Принцесса угрюмо продолжила ощипывать куст. Мозг никак не хотел вспоминать то, что произошло с ней-здешней, пока она-с-Туры была в своем теле.

– Давай, – бормотала Алинка, морщась, – вспоминай. Паук. Помнишь паука?

В голове что-то забрезжило – и тут же она взорвалась болью. И наконец пришли воспоминания.

После того как принцессу выдернул из очередного кошмара Матвей на горнолыжном курорте, ее половинка, оставшаяся здесь (Алина так и не определилась, как себя разделять, и ее немного подташнивало от ощущения, что она проживает сразу две жизни), почти сутки просидела в убежище под корнями гигантского папоротникового дерева. Затекли ноги, очень хотелось пить, и река была рядом, но паук – еще ближе, и Алинка лежала в своей норе, жалея себя и трясясь от страха. Огромный арахноид то поднимался в свою паутину под кронами папоротников, то пытался выковырять принцессу, то на ее глазах ловил и жрал небольших зверей, похожих на мелких косуль. На поляне сильно воняло кровью, паук, похоже, наелся и отправился отдыхать, но ей все равно было страшно. И очень голодно. Алинка пыталась есть мох – он по вкусу напоминал траву, – слизывала влагу с корней дерева, плакала и постепенно слабела.

На вторые сутки она дошла до такого отчаяния, что выползла из-под дерева, поднялась на дрожащие ноги и, ковыляя, пошла к реке, задирая голову и пытаясь разглядеть паука. Чтобы, если что, завизжать, оглушить его. Но чудовище не спускалось, и принцесса дошла до воды, с жадностью напилась, начала дергать водные растения – неизвестно, как в этом мире, а на Туре корни их и основания вполне годились в пищу. Увидела на одном из корней красные маленькие клубни и вцепилась в них зубами. Они были скользкими и на вкус как крахмал, приправленный тиной, но Алинке казалось, что вкуснее она ничего никогда не ела.

Тут раздался тонкий свист: на берег, быстро перебирая лапами, выбрался паучище и сразу полез в воду. Принцесса не стала раздумывать – тело само повернулось и бросилось прочь, через реку. Крылья суматошно колотили по воде, пока она, погрузившись по грудь, с трудом продвигалась вперед. За ней слышался плеск: паук оглушительно, недовольно посвистывал-поревывал; и Алина, оглянувшись и увидев, что он от нее шагах в десяти, не больше, прибавила ходу, выскочила на берег и бегомрванула вперед, выискивая взглядом что угодно: нору, дупло – только чтобы спрятаться, скрыться.

За спиной захлюпала грязь – она снова оглянулась, задохнулась от ужаса и вновь прибавила скорости. Паук выбрался на берег и покатился вперед с невероятной быстротой.

Мхи мягко пружинили под ногами девушки, хлюпала вода, голова кружилась, и в глазах темнело от голода и слабости. Принцессу повело в сторону, и она едва не свалилась, но устояла, юркнула за толстый папоротник и застыла.

Паук с тонким присвистом прошел мимо – она подождала немного, выглянула. Он топтался неподалеку, раскачиваясь на мохнатых ножищах и словно принюхиваясь. Принцесса тихонько юркнула обратно… услышала близкий присвист, подняла глаза и замерла, сползая по стволу на землю: прямо перед ней стоял второй паучище, еще крупнее первого. Он булькнул что-то – наверное, молитву своему паучиному богу за нежданную добычу, – раскрыл челюсти, чтобы схватить, разорвать, сожрать! Алинка попыталась завизжать, но горло от ужаса свело, и она засипела, вжимаясь в дерево, – как вдруг паука протаранили в бок, и вторые гигантские челюсти с хрустом выломали ему одну из ног.

Лес заполнился раздраженным свистом и клекотом. Чудовищные насекомые то разбегались друг от друга, то сталкивались, с остервенением отрывая друг другу лапы, куски брони, пытаясь попасть в сочленения внешнего скелета. Пару раз мохнатые туши проносились совсем рядом с принцессой, которая осторожно отползала назад, пока не оказалась достаточно далеко от увлеченных дракой арахноидов и не припустила по лесу вдоль реки.

Бежала Алина, оглядываясь на далекий рев и свист, тяжело вдыхая влажный воздух и припадая на раненую ногу, по которой лилась кровь, – от страха не заметила на пути пенек от папоротника с острыми краями и пропорола ее. Принцессе казалось, что за ней гонятся уже оба чудовища, и остановилась Алинка только тогда, когда в лесу наступила тишина. То ли убежала достаточно далеко, то ли кто-то победил, то ли можно надеяться, что оба сдохли… в любом случае больше бежать она не могла – согнулась пополам, восстанавливая дыхание. Сердце стучало как ненормальное, в груди болело, все тело было мокрым.

– А если тут еще один паук живет? – она со страхом огляделась, посмотрела вверх, пытаясь разглядеть зеленоватую паутину. Зеленый и черный, похоже, были преобладающими цветами местной фауны. Но паутины не было, и Алина похромала к воде. Смыла кровь, которая текла не переставая, сорвала мха, приложила к ране. Напилась, жадно глядя на собравшихся на ее кровь рыб. И побрела искать убежище.

Алинке повезло: шагах в тридцати от реки лежал поваленный папоротник. Ствол оказался толстым, полым, и не под силу никакому пауку было прокусить его или забраться внутрь. Принцесса еще пошурудила внутри палкой – вдруг там живет какой-нибудь младший собрат паука или иная живность. Но там было пусто.

А еще здесь очень знакомо и вкусно пахло грибами. Алина даже слюну сглотнула, обошла ствол и облизнулась, падая на колени. Из-под начавшей подгнивать древесины росли высокие, сморщенные, похожие на рудложские сморчки грибы. Целый подстволок грибов.

Она сорвала один, осторожно попробовала – и застонала от удовольствия. Ни горчинки, ни кислинки, приятный грибной вкус. Принцесса сорвала штук двадцать грибов, прижала их к голой груди и, памятуя о пауках, полезла внутрь ствола. И там уже жадно, захлебываясь и задыхаясь от голода, съела их все. Не остановил ее ни хрустящий на зубах песок, ни мысль, что не стоит так наедаться после голодания. И только когда последний гриб был доеден, а в желудке наконец-то поселилась сытость, Алина растянулась внутри ствола и стала думать.

Она, оставшаяся в этом страшном и странном мире, не понимала, что с ней происходит. И воспринимала себя как Алину с Туры – вся память была при ней и все знания. Но в то же время как, как могло быть так, чтобы она одновременно находилась и здесь, и там? Может, это все-таки странные сны? Или кто-то ее заколдовал?

Сломав голову и так и не додумавшись до чего-то вразумительного, Алинка повернулась набок, вдыхая сыроватый запах подгнивающего папоротника, подложила руки под щеку и, прикрывшись пушистым крылом, продолжила думать.

Факт есть факт: она находится здесь, и ее могут ранить, а значит, и убить тоже. Поэтому попытки понять, что происходит, оставим на потом. Сейчас нужно оценить ситуацию, в которой она оказалась. И как быть дальше? Рано или поздно она наткнется на какое-нибудь чудовище, как эти паучища, и не успеет убежать. И что?

Алинка вытерла снова покатившиеся из глаз слезы и тяжело вздохнула. Меньше эмоций. Анализируй, Богуславская.

Пауки – крупные, хищные, конкурирующие друг с другом за добычу, стремящиеся уничтожить собратьев по виду. Вряд ли на охотничьих угодьях одного из них может обитать другой крупный хищник. Хоть в этом можно быть спокойной. И даже если они не поубивали друг друга, то оба искалечены – каждый лишился нескольких лап как минимум. Значит, передвигаться быстро не могут. И слава богам. Хоть тут немного повезло. А дальше… надо выживать. Выживать, изучать место, в которое она попала. И думать, как спастись. Может, здесь есть еще такие, как она?

Грибов хватило на несколько дней. Алинка понемногу изучала окрестности, ела все, что могло быть относительно съедобным. И каждую секунду ждала, что вот-вот все решится. Что кто-то придет и спасет ее.

Ей снились сны. Там, в этих снах, она-с-Туры готовилась к экзамену, участвовала в возвращении Полины, завтракала за восхитительным, полным готовой еды столом. Там она была не одна. Точнее, та-Алина была не одна. А она, та-что-здесь, получается, никому не нужна? Ее забирать не нужно?

Надежда сменялась тоской и слезами, слезы – глухим отчаянием. Она так и жила в стволе: в нем оказалось хорошо прятаться от набегающих мощных гроз, из-за которых река разливалась почти до ее убежища, а папоротники раскачивались так, что, казалось, сейчас обрушатся и похоронят ее под стволами. Алинкино существование свелось к первобытному поиску еды и избеганию опасностей. Принцесса нашла еще грибные полянки, выполола чуть ли не все водные растения вдоль берега, натыкалась на ягодные кусты, неоднократно видела и жирных птиц, и мелких оленей, и каких-то зверьков, похожих на грызунов, и крупную рыбу, и странных ящериц – на двух задних лапах, размером с гуся.

Один раз вдоль реки, спасаясь от дождя, прошло стадо тха-охонгов, и она тряслась в своем стволе, ожидая, пока опасность минует. Несколько раз ее убежище прошивали чудовищные лапы, и только чудом принцессу не задело.

Не видела Алина только людей. Но и пауков, слава богам, тоже видно не было.

В момент, когда она-вернувшаяся-на-Туру вновь «выпала» сюда, ее оставшаяся здесь половинка как раз отправилась на очередную разведку. В окрестностях она уже попаслась так, что выела все съедобное и условно съедобное дочиста, и в животе снова было пусто. И на заросли ягодных кустов Алина-оставшаяся-здесь набрела буквально за пару минут до того, как половинки снова объединились…

Воспоминания закончились. Принцесса совала в рот ягоды и вздыхала. Докричаться до кого-то из своего мира не вышло. Неужели она тут застряла надолго? Или… – Алинку окатило холодом, – навсегда?

– Выберешься, – упрямо сказала она себе. – Тебя не оставят здесь просто так. Василина тебя вытащит. Смогла же в прошлый раз. Просто нужно не умереть с голоду и не быть сожранной кем-то из местных чудовищ. У тебя есть грибы, есть вода, есть водяные растения. Есть где прятаться.

«А если не вытащат? – шепнул скептик внутри. – Если не получится?»

Она задрожала и обхватила себя руками.

– Значит, буду выживать здесь, – проговорила твердо. – И думать, как вернуться.

Вернуться целиком. Как же это – оставить хотя бы часть себя жить здесь? А пока нужно собраться… нужно выживать…

Наглая птица опять заверещала прямо под боком, ткнулась Алинке в ноги, пытаясь добраться до ягод, и принцесса, сжав зубы, схватила ее, прижала к земле, скользя пальцами по зеленым коротким перьям, и, закрыв глаза, начала выкручивать шею. Птица билась под руками, царапая мощными лапами, – и наконец затихла. Алина, понуро посмотрев на нее, начала вспоминать все, чему учила ее Пол и что она успела вычитать в книгах по теме «Что делать, если ты вдруг оказалась одна в диком лесу, полном хищников, незнакомой флоры и фауны, не имея ни одежды, ни оружия, ни-че-го».

Алинка долго искала в реке острые камни, которые могли послужить ножом. Убиенная птица укоризненно лежала на берегу, сливаясь оперением со мхом. Увы, камней было немного, и все они были обкатанные, гладкие. Принцесса прихватила с собой несколько найденных, вышла из теплой воды на берег и разложила их на своем «домике» – сломанном папоротниковом стволе. Пусть сохнут. Солнце уже поднялось высоко над головой, и стало жарко.

Затем Алинка попыталась отковырять от папоротникового пенька один из острых обломков древесины. Раз она пропорола таким ногу, значит, и птичью тушку сможет разделать. Но пенек держался крепко, будто был каменным, и сил не хватало отодрать обломок, как она ни качала туда-сюда, ни била камнями. Этак птица стухнет, пока она себе что-то типа ножа достанет!

Алинка вздохнула, взяла тушку, села на мох, скрестив ноги, и принялась ее ощипывать. Это они делали, когда жили в деревне, но получалось у нее всегда плохо. И руки после такого болели.

Перо шло плохо, скользило, надрывалась кожа, выступала кровь – опять вся испачкалась, – но через час голая тушка уже лежала перед ней. Алинка с силой насадила ее брюхом на торчащий обломок, протащила вверх-вниз, больше не разрезая, а разрывая, и, снова вздохнув, сунула внутрь руку и вытащила внутренности. И тут же сообразила, что нужно было заниматься разделкой птицы подальше от места ночлега, чтобы не приманивать зверье! Подумала и выбросила потроха в реку. Вымыла в воде тушку, заодно и помылась сама.

Истерзанная, порванная пташка снова лежала на мху. Алинка осторожно отщипнула кусочек мяса, скривилась: есть можно, но как же противно. Надо все же попробовать добыть огонь.

В теории она действительно знала все. Взяла два подсушенных камня, набрала сухих папоротниковых листьев – идеальный розжиг, – древесной крошки. И села чиркать камнями друг о друга, вызывать искры.

У нее даже получилось их высечь. Пару раз занимался дымок над сухими измельченными листьями. Но огня – огня не было. Она и ругалась, и забрасывала камни куда подальше, и снова брела за ними, и снова упорно, долго сидела над розжигом, но ничего не получалось. Алина даже попробовала вызвать огненные плети, которым учила сестер Ангелина, – но здесь не появлялось тепла в области матки и по рукам не начинали бежать горячие волны, предвестники огня.

Апофеозом неудачного дня стали не только мозоли на руках и вновь проснувшийся голод, из-за которого она уже готова была сгрызть тушку сырой. В сумерках, когда от мелькающих искр и сухого скрежета камней стали слезиться глаза, неподалеку послышалось странное ворчание и шелест. Алинка повернула голову и, ахнув, бросила один из булыжников в сторону собравшихся мелких хищников, похожих на зубастых крыс, с урчанием объедающих многострадальную птицу. От нее уже шел отчетливый тухлый запашок. Крысозубы прыснули в стороны, но тут же вернулись обратно. Через несколько минут на поляне даже обглоданного скелета не осталось.

К Алине они не подходили, нападать не пытались, держались опасливо, и она очень надеялась, что это падальщики. И наутро она не проснется без ушей или пальцев.

Страницы: «« « 123456 » »»