Университетский вопрос в России Сборник статей

2. Практические занятия

В основу университетского преподавания предлагается с разных сторон положить систему практических занятий.

Выражение «практические занятия», следует заметить, неудачный и сбивчивый термин. Оно вызывает представление таких учебных занятий, которые противоположны теоретическим, имеют практический характер и преследуют практические цели, готовят умелых практиков вольных профессий, государственной службы и т. п. В связи с этим представлением сторонники системы практических занятий питают убеждение, что путем этой системы будет достигнута надлежащая подготовка к практической деятельности, между тем как при теперешней системе преподавания оканчивающие университет являются непригодными ни для государственной службы, ни для свободных профессий.

На самом деле это совершенно поверхностная и ошибочная ассоциация идей – по созвучию слов.

Так называемые «практические занятия» никакого противоположения теории в себе не заключают и особым практическим характером и направлением от других занятий вовсе не отличаются. Сюда относятся: чтение, перевод и разборы разного рода (лингвистический, грамматический, логический, философский, юридический, эстетический и т. п.) каких-либо древних памятников или классических произведений, например ассирийских документов, диалогов Платона, речей Цицерона, поэм Гомера. Сюда относятся, далее, так называемые репетитории – переспрашивание пройденной части курса для проверки знаний, так называемые конверсатории – собеседования для разъяснения и усвоения курса, задавание на дом и разбор в аудитории всякого рода письменных работ, причем все эти и т. п. занятия могут касаться чисто теоретических наук и тем и иметь чисто теоретический характер.

Науки, преподаваемые в общих (непрофессиональных) низших и средних учебных заведениях, имеют теоретический характер, и такой же характер свойствен учебным занятиям в этих заведениях, а между тем все те учебные занятия, которые происходят в гимназиях, в университете были бы отнесены и относятся, поскольку они здесь производятся, к «практическим занятиям».

Напротив, лекции о лучших приемах воспитания (педагогика), о способах сохранения здоровья (гигиена), лечения болезней (терапия), в том числе, например, составления рецептов (рецептура), и т. п. противополагаются «практическим занятиям», хотя они имеют практическое содержание, преследуют практические цели и т. д.

Лекции о том, как следует составлять исковые прошения и вообще вести процесс (ср., например, лекции Штельцеля в Берлине) или составлять и говорить речи на суде, чтобы достигнуть возможно большего адвокатского успеха, – это не практические занятия, а дискуссия студентов под председательством профессора о теории идей Платона или о мировой субстанции – это «практические занятия».

Таким образом, упомянутое выше соединение вопроса о «практических занятиях» как приеме преподавания университетских наук с вопросом о надлежащей «практической подготовке» к «государственной службе и свободным профессиям» по меньшей мере несвободно от некоторого недоразумения и смешения понятий.

Но, далее, к «практическим занятиям» относятся вообще столь разнородные учебные занятия и приемы преподавания, что не только с практическим направлением, но и между собою они никаких общих положительных черт не имеют, а само понятие «практические занятия» лишено сколько-нибудь определенного положительного содержания и смысла. Если теперь часто слышится требование реформы университетского преподавания, а именно возведения в основу этого преподавания «практических занятий», то это вовсе еще не означает, что для университетов рекомендуется какой-либо определенный метод преподавания с осознанием его учебного значения, его соответствия возрасту и развитию учащихся и задачам университетского преподавания – вообще каких-либо общих свойств и преимуществ, а по большей части это свидетельствует только о том, что люди часто готовы довольствоваться словами без ясно определенного смысла и содержания.

Общею между теми разнороднейшими по своему содержанию, направлению (практическому или чисто теоретическому), по своему учебному значению, по своему отношению к преподаваемым наукам и т. п. учебными занятиями, которые называются «практическими», можно признать только одну отрицательную черту: это не лекции.

Поэтому те, которые предлагают преобразовать систему университетского преподавания в пользу «практических занятий» вообще, только по-видимому предлагают что-то положительное и определенное – на самом же деле они произносят фразу, которая свидетельствует разве только об их недовольстве лекционной системой, а положительного, определенного педагогического предложения в себе не заключает.

Фактически движение в пользу «практических занятий» началось в юридических сферах, получило свое частичное официальное осуществление на юридических факультетах и наиболее интересует и волнует юристов. Другие же, например естественники, преподаватели технических учебных заведений, по импульсу, данному юристами, тоже подчеркивают в интервью и т. п. необходимость и пользу «практических занятий».

Получается вид согласия представителей разных наук и разных учебных заведений относительно рациональных приемов преподавания.

На самом деле ничего подобного не существует, ибо понятие «практические занятия» даже с точки зрения одного юридического факультета вовсе не означает какого-либо ясно и точно определенного приема преподавания, а является только смутным представлением весьма разнородных занятий; если же в пользу «практических занятий» высказывается юрист и к этому мнению его присоединяется естественник или технолог, то это только словесное, только фразеологическое согласие, ибо юрист думает об одном, естественник-теоретик – о другом, а технолог – о третьем, а кажущееся согласие получается от того, что все эти ничего общего друг с другом не имеющие вещи одинаково именуются «практическими занятиями».

Посему нельзя не пожелать, чтобы в дальнейшем обсуждении реформы университетского преподавания и системы «практических занятий» говорилось более ясным и определенным языком и указывалось, какой именно или какие роды практических занятий имеются в виду. Если же кто-либо из сторонников и защитников системы «практических занятий» имеет в виду какой-либо определенный род практических занятий, годный для разных наук и разных факультетов, вообще для основания на нем системы университетского преподавания, то пусть он сообщит. Было бы интересно узнать!

А если кто знает, может быть, такой род практических занятий, который может быть с успехом положен в основу всякого высшего преподавания, т. е. всех факультетов университета и в то же время и высших технических школ, например годный для преподавания как философии, так и искусства лечения конских болезней или т. п., то такое изобретение и сообщение, конечно, было бы еще более ценно.

Мы в дальнейшем не беремся, конечно, за изобретение такого универсального рецепта системы практических занятий. Не беремся и доставить оценку всех существующих или и мыслимых «практических занятий», ни даже их перечислить. Но в то же время мы не беремся, конечно, и рассуждать о пользе практических занятий вообще, ибо такие рассуждения, как указано, определенного смысла не имеют и иметь не могут. Мы ограничимся только для посильного рассеяния хотя бы части тумана, затемняющего вопрос о системе и методах университетского преподавания, указанием таких общих и обширных рубрик практических занятий, которые в рассуждениях на тему о реформе преподавания следует оставить в стороне, дабы представления о них напрасно не осложняли вопроса.

К таким занятиям, которые при решении вопроса о реформе университетского преподавания следует оставить в стороне, относятся прежде всего те систематические «практические занятия» студентов, необходимость коих для надлежащего прохождения соответственных теоретических или практических наук является общепризнанною и никакому спору и сомнению не подлежащею и кои сообразно с этим и составляют общепринятые элементы университетского преподавания. По существу и значению своему (практическому или теоретическому) эти занятия имеют весьма разнородный характер; можно было бы, впрочем, указать и классифицировать те основания, по которым некоторые теоретические науки и прикладные (искусства) необходимо требуют для надлежащего усвоения их наряду с лекционным и книжным изучением еще иного рода занятий. Но это для нашей цели является излишним, и мы ограничимся только примерами.

Экспериментальные науки требуют – как для сознательного (а не догматического только, на вере основанного) усвоения их истин, так и для усвоения методов и умения самостоятельно работать в их области – непременно проделывания соответственных опытов (занятия студентов в физической, химической лаборатории и т. п.).

Описательные науки, изучающие механическое или биологическое строение известных сложных тел (например, анатомия растений, животных, человека), могут быть легко изучаемы и вполне усвояемы только при помощи органа зрения, инструментов, необходимых для разложения данного тела на части и познания внутренней структуры, и проделывания соответственных работ разложения и осмотра (работы студентов в анатомических театрах и т. п.).

Многие прикладные науки, искусства, особенно те, которые, кроме работы мысли, для осуществления их требуют ловкости рук (например, хирургия, акушерство) или известных привычек и сноровок разных органов чувств (например, слуха, осязания, зрения для диагноза болезней, ощупывания, выстукивания, выслушивания и т. д.), непременно требуют соответствующих практических (в данном случае действительно практических, в отличие от предыдущих, чисто теоретических) занятий.

Представители теоретических и практических кафедр и университеты обладали и обладают достаточною сообразительностью, чтобы без особых поучений о «надлежащей постановке» университетского преподавания понимать значение действительно полезных и даже необходимых практических занятий, выработали давно соответственные приемы преподавания и учреждения (лаборатории, клиники и т. д.) и постоянно мечтают и просят о средствах для расширения, улучшения и вообще возможно совершенной постановки сего дела.

И благоразумнее было бы, надо полагать, прежде позаботиться о предоставлении достаточных средств на надлежащую постановку этих бесспорно и несомненно полезных и необходимых практических занятий, нежели о навязывании представителям других кафедр или факультетам введения «системы практических занятий», хотя и неизвестно еще, какую бы такую «систему» выдумать и как ее устроить (так что тем паче не может быть речи об известности необходимости и полезности этой самой по себе неизвестной «системы»).

Странно было бы несомненно нуждающемуся и просящему, например голодному человеку, не имеющему достаточно хлеба насущного, отказывать в помощи и в то же время обращаться к его соседу с предложением средств и с требованием, чтобы он придумал для себя какие-либо потребности и способы их удовлетворения. Если он не голоден, то пусть он подумает о разных яствах, пусть себе выдумает какое-либо меню, – может быть, он сможет что-нибудь покушать.

Так как вышеупомянутая категория практических занятий никаким спорам и сомнениям не подвергается и «вводить» этих занятий не приходится, ибо они уже давно существуют, то при обсуждении реформы теперешней системы университетского преподавания и выдумывании новой системы и спорах о ней эти «практические занятия» следовало бы совсем оставить в стороне.

А между тем представления этих всеми признанных необходимыми и давно общепринятых практических занятий осложняют и запутывают вопрос о полезности «практических занятий» в смысле нововведения. Между прочим, как уже упомянуто выше, химики, физики, врачи, технологи и т. д., слыша рассуждения и споры юристов о практических занятиях, глубокомысленно и с убеждением становятся на сторону проповедующих «реформу», а именно систему «практических занятий», и повторяют вместе с ними: да, конечно, практические занятия необходимы. Голосование в совете на такой почве или общеуниверситетский опрос о пользе практических занятий доставили бы, пожалуй, большой триумф сторонникам реформы, а если еще присоединить и голоса техников разного рода: саперов, артиллеристов, ветеринаров, инженеров, архитекторов с их чертежными и т. п., то получилось бы полное посрамление тех, которые выразили бы сомнение в необходимости «системы практических занятий» как основы университетского преподавания или прямо ее отрицали.

Исключить, далее, следует из обсуждения реформы и предложений замены теперешней системы университетского преподавания иною те «практические занятия», которые имеют характер специальных или частных курсов – только не в форме лекций, а в форме собеседования преподавателя с учащимися, совместного обсуждения каких-либо научных вопросов, разборов и т. п.

Под специальными или частными курсами мы разумеем здесь те, которые обнимают не всю систему данной науки, а только известную, избранную часть ее или отдельные вопросы и темы из области какой-либо науки. Например, наряду с общим курсом истории философии мыслимы и специальные курсы: история скептицизма, позитивизма, метафизики, материализма, идеализма, философия схоластики, эпохи Возрождения, XVIII в., XIX в., философия Канта, Аристотеля, Гегеля, Шопенгауэра и т. д. Наряду с этими и т. п. специальными лекционными курсами мыслимы разные специальные «практические занятия», например чтение, перевод и совместное обсуждение в аудитории диалогов Платона, этики Аристотеля, критики практического разума Канта или изучение и обсуждение в аудитории философии Канта путем чтения и разбора студенческих рефератов по разным отделам философии Канта и т. п.

Что касается специальных лекционных курсов и иных специальных, особенно близко или глубоко знакомящих с известною специальною областью науки занятий, то я постараюсь в другом месте показать, что существование и возможно богатое развитие и обильное предложение таких специальных курсов наряду с общими представляет в высшей степени желательное явление в университетском деле, в высокой степени соответствующее особой природе и задаче университетов как ученых учреждений и вместе с тем учебных заведений особого (ученого) типа (в отличие от только учебных – средних, технических и иных заведений[9]).

Сообразно с этим я намерен сделать и обосновать следующее предложение относительно устроения института доцентуры на этой почве: не устраняя приватной доцентуры в теперешнем смысле (а только повысив несообразно низкий теперь ученый ценз ее, т. е. введя на будущее время требование ученой степени), следует ввести институт штатных доцентов, получающих определенное содержание (например, 2 тыс. руб.) со скромным добавочным вознаграждением по числу читаемых лекций, хотя бы они читали не общие курсы (за отсутствием профессора по поручению факультета), а специальные или вели иные специальные (тоже одобренные факультетом) занятия. В штатные доценты избираются наиболее выдающиеся из приват-доцентов и прочих лиц, приобретших ученую степень или известных своими учеными трудами. На этой почве можно создать хороший и обеспеченный рассадник профессуры и вместе с тем достигнуть развития специальных лекционных и иных занятий.

Выбор тем и видов лекционных и иных специальных курсов (в пределах согласия факультета) свободен как для доцентов, так и для слушателей. И те, и другие следуют своему влечению и научным интересам: доценты избирают те специальные области и занятия, которые соответствуют их специальным познаниям, научным влечениям и способностям; студенты – те области, курсы и занятия, которые их особенно интересуют и в коих они желают приобрести специальные знания. Не нарушая этой свободы выбора, можно только сделать обязательным прохождение наряду с общими (и, естественно, более элементарными) курсами еще известного числа специальных курсов или иных специальных занятий (например, не менее одного на каждый год).

Не входя теперь в подробности этого плана и его обоснования, мы теперь с точки зрения темы этой статьи можем выставить следующее положение. И все те «практические занятия», которые относятся к интересующей нас теперь категории, должны быть оставлены в покое, поскольку дело идет о замене теперешней лекционной системы как основы университетского преподавания иною системою. О них только и может идти резонным образом разговор как о дополнении и украшении университетского образования под условием свободного выбора специальных видов и тем этих занятий. Говорить о замене ими общих лекционных курсов было бы явною несообразностью. Как можно заменить общий курс какими-либо специальными занятиями, хотя и «практическими», по отдельным вопросам или специальным ветвям или сторонам науки?

Это была бы не новая «система», а отсутствие системы и осмысленного преподавания.

Специальные занятия предполагают соответственную общую ориентировку в системе и основных положениях и данных науки. Без общей подготовки они смысла не имеют или и прямо невозможны. А между тем представления практических занятий этой категории играют подчас главную роль в стремлениях к реформе системы университетского преподавания.

Они главным образом наполняют поле воображения юристов, толкующих о недостатках лекционной системы, о практических занятиях, их пользе и т. д.

Особенно благоприятную почву для «практических занятий» представляет на юридическом факультете римское право; на почве римского права впервые и главным образом были выработаны типы практических занятий. Со стороны представителей этой юридической науки практические занятия встречают особенно энергичную поддержку (между прочим, и покойный Н.П. Боголепов был профессором римского права).

Практические занятия состоят здесь прежде всего в чтении, переводе и разборе древних памятников римского права. Эти занятия по новым правилам имеют обыкновенно несколько своеобразный вид. Начинается дело с громкого чтения одним из студентов текста (в несколько строк). В этом громком чтении нескольких строчек латинского текста успешно проявляется элемент «самостоятельности» и «активности» (столь ценный в практических занятиях) со стороны учащегося, который обыкновенно сам прочитывает текст успешно, только разве коверкая некоторые ударения (например, редко можно услышать «herdes», а обыкновенно читается «hredes» и т. п.). Затем следует уже значительно менее успешная, чаще всего совсем безуспешная попытка перевода текста на русский язык. Здесь, между прочим, обнаруживается польза для юридических факультетов и успешность восьмилетнего обучения латинскому языку в гимназиях. Впрочем, впечатление «знания» латинского языка получается значительно худшее, нежели это соответствует действительности: если бы в читаемых текстах описывались битвы, рассказывалось о полководцах, бьющих неприятелей и затем отправляющихся в другую провинцию и там еще более жестоко побивающих войска неприятелей, то такие тексты, вероятно, наши гимназические латинисты, а по крайней мере лучшие из них, переводили бы не без успеха[10]. После покушения на перевод и восполнения недостающего знания латинского языка со стороны преподавателя наступают сообщения и пояснения юридического свойства со стороны преподавателя же, отличающиеся от лекций тем, что они отрывочны и случайны сообразно содержанию каждого текста в отдельности.

Более успешными с юридической стороны были бы эти практические занятия, если бы они существовали для студентов старших курсов, обладающих достаточным запасом систематический элементарных сведений, чтобы уметь юридически разбирать и комментировать эти тексты. У нас введены эти практические занятия для начинающих, т. е. для не знающих даже самых основных и элементарных начал права, – вероятно, по тому соображению, что иных практических занятий по римскому праву, в которых начинающие могли бы принимать «активное участие», выдумать нельзя, чтение же текстов и попытки их переводов по крайней мере вызывают впечатление активного участия студентов. К тому же на старших курсах поздно было бы приступать к чтению латинских текстов, потому что к этому времени уже основательно забыт латинский язык; нужно пользоваться временем существования хотя бы некоторых скромных познаний по латинскому языку, хотя в это время и не может быть еще тех юридических познаний, которые были бы необходимы для успешности этих практических занятий с точки зрения юриспруденции. Любителей этих практических занятий обыкновенно бывает мало; попробовав или увидав их раз, большинство уже второй раз на них не является.

Второй, несравненно более удачный вид практических занятий по римскому праву – казуистика, т. е. решение конкретных юридических казусов на основании положений этого права. Существуют специальные брошюрки, содержащие обыкновенно по нескольку десятков таких казусов, т. е. сообщений обстоятельств дела и вопросов, подлежащих решению.

Впрочем, и пользы этих практических занятий не следует преувеличивать. Так, им приписывается обыкновенно способность обнаруживать и уяснять жизненное, практическое значение права, превращать «мертвые абстрактные формулы» в живые образы их значения, действия и применения. Особенно представители так называемой «практической школы» юриспруденции придают с этой точки зрения большое значение этим практическим занятиям.

Это находится в связи с тем, что представители этой школы со знаменитым ученым и профессором римского права Иерингом во главе усматривают «практическое» и «жизненное» значение права в защите интересов, частного права – в охране интересов тех лиц, которым именно принадлежат частные права. В применении абстрактных норм права к конкретным случаям, к решению гражданских споров и коллизий и обнаруживается это практическое, житейское значение права.

Но в новейшее время развивается и проводится в науке гражданского права иная точка зрения на эти вопросы.

Упомянутое воззрение на право и соответственные приемы обсуждения и объяснения норм права признаются поверхностными и неправильными. В частности, обсуждение и объяснение норм гражданского права с точки зрения интересов (обыкновенно денежных) той или другой из участвующих в данном правоотношении и спорящих сторон следует признать частно-хозяйственной точкой зрения и заменить ее народно-хозяйственной, изучением массового влияния норм и институтов гражданского права на материальное и культурное благосостояние народа, значения и смысла правовых учреждений и положений с точки зрения общего блага и прогресса. Само собою разумеется, что такое понимание смысла и значения институтов права не может быть достигнуто путем рассмотрения особых конкретных гражданских казусов с воображаемыми Сеем и Тицием или Шмидтом и Мюллером как частно заинтересованными и спорящими сторонами, а требует научного, систематического и методического, подчас весьма трудного и глубокого исследования. Соответственное систематическое и методическое исследование и выяснение смысла и значения разных элементов системы гражданского права должно быть признано необходимым элементом осмысленного систематического преподавания права и, стало быть, необходимым предметом общих лекционных курсов.

Что же касается конкретных казусов и соответственных практических занятий, то они показывают в лучшем случае значение некоторых гражданскх законов для частных интересов воображаемых сторон, к тому же обыкновенно при особых и исключительных комбинациях обстоятельств, ибо только такие особые и исключительные комбинации обстоятельств и соответственные юридические фабулы представляют особые затруднения и особый интерес для решения подлежащих запутанных и сложных юридических вопросов и они именно избираются для «практических занятий» интересующего нас типа.

Воображение, будто эти практические занятия могут дать понимание смысла и значения норм и институтов гражданского права – той системы права, на которой зиждется современный экономический и культурный строй общества, и отдельных норм и институтов как звеньев и элементов этой сложной системы, – представляет наивность, свидетельствующую только о неудовлетворительном состоянии современной науки гражданского права или, правильнее, о научной отсталости тех, которые когда-то ознакомились с точками зрения и приемами исследования Иеринга и его школы, а дальше уже и не пошли.

Гораздо резоннее и осмысленнее тот аргумент в пользу занятия решениями казусов, что оно доставляет учащимся практическую подготовку к их будущей деятельности как судей, адвокатов. Но и в этот аргумент следует внести оговорку. Совершенно ошибочно полагать, будто решение десятка или даже двух десятков казусов, хотя бы и весьма остроумно и интересно составленных, может сыграть сколько-нибудь серьезную роль в деле подготовки к практической судебной или адвокатской деятельности. Неизмеримо успешнее и продуктивнее в этом направлении, т. е. в доставлении учащимся казуистической сноровки, действует приспособление общих курсов к этой цели, как это делается, например, со стороны французских преподавателей права, особенно гражданского. В их лекциях содержится обыкновенно богатейшая казуистика излагаемых положений права, указание всевозможных hypotheses, т. е. комбинаций разных случаев и способов применения общего юридического положения или комментируемого конкретного закона.

Кто видит цель юридических факультетов в доставлении казуистической сноровки и вообще в ремесленной дрессировке будущих адвокатов и т. п., тому следует обратить внимание на характер и направление общих курсов, лекций и печатных руководств, а не уповать на решение нескольких юридических казусов путем «практических занятий».

Мы полагаем, что профессиональная сноровка в достаточной степени с большею легкостью и с еще большим успехом достигается после окончания университета путем практического стажа – юридические же факультеты доставить практическую, профессиональную подготовку своим слушателям вообще не могут; для понимания этого, кроме других, более глубоко лежащих оснований, изложение коих потребовало бы здесь слишком много места, достаточно принять во внимание, сколь разнообразны и разнородны те профессии, по которым распределяются оканчивающие юридические факультеты. Если бы юридические факультеты вздумали доставлять соответственные практически-профессиональные сноровки, то они погнались бы за столькими зайцами, что, наверно, ни одного бы не поймали.

Так (неточно) называемые юридические факультеты должны доставлять научное образование в сфере общественной жизни и ее правовой, государственной и иной организации и нормировки. Сверх догматики определенного положительного права (на почве коей только и мыслима казуистика в виде решения казусов и т. п.[11]) юридические факультеты должны доставлять образование и в сфере теории и политики права (законодательной политики), истории права, экономических наук и обществоведения и государствоведения вообще. К сожалению, некоторые из соответственных наук отсутствуют теперь на юридических факультетах совсем или находятся в загоне, так что теперь эти факультеты дают только отрывочные и весьма неполные сведения даже в области науки права в тесном смысле. Но о пополнении разных вопиющих пробелов общего образования в сфере юридических в тесном смысле, общественных и государственных наук мы не думаем, а измышляем разные возможные и невозможные специальные практические занятия, чтобы чем-либо заполнить время и занять студентов-юристов.

Лучше других из упомянутых наук (кроме догматики) поставлена история права. Но и тут дело ограничивается историей римского права и историей русского права (в качестве неглавного предмета[12]). Общей же истории права, даже самого беглого обзора развития человеческих организаций, правовых учреждений, нет вообще. Отсутствует и история права славян, так что оканчивающие русские юридические факультеты о правовых учреждениях славян и об истории этих родственных прав никакого понятия не имеют. Если спросить оканчивающих наши юридические факультеты, что такое, например, законы благоверного царя Стефана (Законник Душана) или статуты Винодольский, Полицкий или, например, Вислицкие статуты, закони задружни и т. п., не говоря уже об их содержании и происхождении этих по меньшей мере достойных внимания памятников права и о современных их действию правовой организации и правовом быте соответственных славянских народов, то на лице наших владельцев дипломов первой и второй степени изобразилось бы только недоумение. Некоторые, пожалуй, сумели бы сказать относительно некоторых из этих крупных памятников славянского права, в каком царстве и государстве и в каком веке они были изданы, но и такие сведения из истории права были бы остатком гимназических воспоминаний, а не университетского образования, полученного на том факультете, который, судя по названию, должен был бы давать некоторую ориентировку в мире права и его истории.

При этом (как и вообще при обсуждении вопросов будущей университетской реформы) следует принимать во внимание, что университеты не учебные только, но и ученые учреждения, что от них зависит не обучение юношества только, а и судьба и развитие наук, что отсутствие какой-либо важной кафедры в университетах вредит и науке, а не только обучению. Например, вследствие отсутствия кафедры истории славянского права в университетах существует у нас дефект и существенный пробел и в сфере науки (вредный и в политическом отношении с точки зрения общеславянских интересов). С другой стороны, создание такой кафедры в университете не только дало бы толчок к богатому развитию соответственной науки, но и оказало бы плодотворное влияние, например, и на науку истории русского права, науку истории России вообще, а равно и на разные науки, касающиеся славянского мира.

Забота об устранении по крайней мере наиболее существенных и поразительных пробелов общего общественно-юридического образования, доставляемого юридическими факультетами, во всяком случае представляется более настоятельною и логичною, чем изыскивание таких специальных практических занятий, которыми бы можно было как-либо заполнить лишнее свободное время юристов. Если же не ограничиваться заплатами наиболее поразительных и неприличных прорех в теперешнем научном рубище юридических факультетов, а устроить систему кафедр на этих факультетах сообразно современному уровню развития общественных, в частности юридических, государственных и экономических наук, тогда не только не пришлось бы сетовать об излишке свободного времени у студентов этого факультета и искусственно заполнять его чем и как попало, но возник бы прямо противоположный вопрос – о рациональных приемах предупреждения переобременения учащихся, о невозможности для них изучить одинаково подробно и специально все науки этого факультета.

Другими словами, тогда возник бы сам собою и неминуемо вопрос об учреждении на юридическом факультете специальных отделений. Таких отделений могло бы быть образовано три: 1) государственных наук; 2) судебно-юридических (цивилистика, криминалистика и уголовный и гражданский процесс); 3) экономических наук. Первые два года могли бы быть посвящены прохождению тех дисциплин, которые в сфере наук, обнимаемых факультетом, имеют основное и общеобразовательное значение (в том числе отсутствующих теперь на юридических факультетах: социологии, философии права, теории государства, общей истории права, истории славянского права, а равно и необходимых вспомогательных наук: психологии и этики), с третьего курса шли бы разветвления. Специальное изучение римского гражданского права, а равно и гражданского и уголовного судопроизводства с их перечислениями и т. п., дающими больше пищи для памяти, нежели для ума и мысли, – дисциплин, необходимых тем не менее для цивилистов и криминалистов (в том числе для судей и адвокатов), но не необходимых для экономистов, администраторов, дипломатов и т. п., – могло бы быть отнесено (наряду с обстоятельным и специальным изучением гражданского, торгового общего и морского торгового права, вексельного права и т. д.) ко второму отделению[13]; таким образом, от этого для весьма многих не необходимого балласта были бы освобождены избравшие первое или третье отделение, получающие зато достаточно полное, глубокое и обстоятельное образование в интересующем их направлении. В Петербургском университете желательно образование еще четвертого отделения – международного или дипломатического (им бы интересовались специально с практической точки зрения будущие дипломаты, консулы и т. д.; некоторые бы устраивали разные комбинации с науками восточного факультета).

Название «юридический факультет», и теперь уже неудачное и вводящее в заблуждение поступающих в университеты юношей и публику, следует заменить названием «факультет общественных (или общественно-юридических) наук».

Мы ограничились пока грубыми штрихами и краткими намеками о надлежащем устройстве общественного факультета, имея в виду не дать готовый план, а только подчеркнуть необходимость его разработки. Но и этих кратких намеков достаточно для всякого, кто знаком хотя бы в общих чертах с теперешним состоянием общественных, в особенности государственных и экономических, наук, чтобы убедиться, что должно и можно так преобразовать «юридические факультеты», что и образование юношей было бы неизмеримо успешнее теперешнего, и развитие разных, теперь у нас не представленных в университетах вовсе или лишь прозябающих общественных наук получило бы могучий толчок к развитию и процветанию.

Об этом, а по крайней мере о заполнении наиболее вопиющих пробелов и прорех в общем общественно-юридическом образовании, и следует заботиться, а не раздумывать над тем, нельзя ли занять время студентов решением казусов о Тиции, Сее и проданном первым второму рабе Панфиле или чтением, переводом и разбором латинских текстов теми, кто к этому совсем не подготовлен и не питает решительно никакого интереса ввиду того направления образования, которое ему желательно приобрести.

Мы, впрочем, отнюдь не возражаем против существования таких и т. п. «практических занятий» на юридическом факультете. Кто из учащихся специально интересуется цивилистикою и римским правом и достаточно подготовлен к юридическому разбору римских текстов и решению казусов, пусть принимает участие в этих занятиях. Кто из доцентов приобрел достаточно глубокое знание римского права и его истории, чтобы вести с успехом эти практические занятия, пусть их ведет.

Достигнуть вообще развития разных специальных «практических» (и лекционных) курсов желательно и можно путем возбуждения обильного притока сил к университетскому делу вообще и надлежащего устройства и обеспечения доцентуры в особенности (ср. выше, с. 55–56).

Но то, что теперь в этой области делается, весьма мало соответствует высоте и достоинству университетского преподавания.

Особенно ненормальное явление представляет двусторонняя неподготовленность к этим занятиям – как на стороне учащихся, так и на стороне учащих. Есть, конечно, изъятия, но во всяком случае некоторые из ведущих учрежденные недавно «обязательные практические занятия» должны были бы прежде всего сами учиться; если же они взялись (слишком рано по существу) за учение других, посвящая этому время, необходимое для собственного учения, и получая за эти жалкие занятия до смешного жалкое вознаграждение, то это может быть объяснено только принудительным давлением обстоятельств.

Приготовляющимся к профессорскому званию следует не мешать, а, напротив, доставить возможность приготовляться; их следует так обеспечить, чтобы они могли действительно приготовляться к профессорскому званию, чтобы они не были вместо этого принуждены пускаться на такие печальные заработки, препятствующие им без пользы для других работать и учиться.

Не менее ненормальна фикция особой «обязательности» этих «практических занятий» – большей обязательности, нежели обязательность посещения лекций настоящих и зрелых ученых и профессоров; неправильно предположение принудительного привлечения всех студентов к участию в этих занятиях особыми мерами контроля и понуждения (какие не существуют для лекций).

Уже в начале, при введении новой системы, трудно было верить в осуществление этого предположения, а теперь, после годичного опыта, построение всей системы этих «обязательных практических занятий» с делением всех студентов на группы и т. д. на этом, естественно, не оправдавшемся предположении приобрело характер отсутствия серьезного убеждения и даже простой правдивости в основе всей этой системы.

Все это вместе может способствовать только унижению авторитета и достоинства университетского преподавания и нуждается в немедленном и коренном пересмотре и упорядочении.

При условии разумной постановки института специальных курсов путем обеспечения и развития штатной и приватной доцентуры желательно и разовьется само собою предложение разных специальных практических занятий не только на почве римского права и других «главных» предметов, но и на почве других наук юридического и других факультетов.

В частности, что касается главных типов специальных практических занятий по юридическим в тесном смысле наукам, т. е. решения казусов и разбора источников и памятников права, то мы готовы признать желательность их существования и в области, например, науки международного, церковного, финансового права и т. д. Ничего не имеем и против предложения всевозможных других практических занятий для юристов, кроме разбора памятников и решения казусов.

Теперь, между прочим, ввиду «могущественной поддержки» практических занятий (как выражается автор одной недавно появившейся брошюры, содержащей гимн в честь этих занятий и филиппику против лекционной системы) идет откапывание разных старых предложений относительно возможных видов практических занятий на юридических факультетах и придумывание новых сортов. В частности, предлагаются разные приемы ознакомления слушателей «с техническими действиями их будущей общественной и государственной деятельности и службы», с канцелярским делопроизводством, составлением служебных бумаг и т. п. Предлагается устраивать театрально-судебные представления в университете: «При решении целых уголовных, гражданских и административных дел, несомненно, допустима некоторая театральность, распределение ролей лиц, участвующих в процессе, между разными учащимися, выполнение всех формальных условий настоящего официального действия, составление судебных, канцелярских, нотариальных и иных актов и пр.»[14]. Рекомендуется, далее, «осмотр различных государственных, общественных, промышленных, научных, художественных, религиозных и др. учреждений, законодательных, административных и судебных мест – всего перечислить нельзя. Осмотр по крайней мере главнейших учреждений и установлений, которые изучаются той или другой наукой права, является совершенною необходимостью для укрепления знаний учащихся, для того, чтобы сделать эти знания более жизненными, более близкими к тому знанию, которое дается только действительностью».

С осмотрами сходны командировки студентов в разные учреждения для разных занятий: «По прохождении известного предмета, например уголовного или гражданского процесса или консульского права и т. п., учащиеся могут быть отправляемы на некоторое время в суд, или в камеру консула, или в присутственные места финансового ведомства и т. п. для ознакомления на деле с тем, о чем они получили первоначально отвлеченное представление, причем им могут быть поручаемы некоторые несложные действия в подобных учреждениях» (с. 64).

Весьма важную роль в предполагаемой системе играют особые институты для каждой юридической науки или родственных групп их, содержащие разные кабинеты, музеи; здесь, между прочим, хранятся «собрания моделей разных государственных и общественных мест и сооружений, образцов употребляющихся в них предметов, бумаг и т. п. до форм отдельных ведомств включительно». Желательно было бы перенесение разных государственных и т. п. установлений в эти юридические институты в подлинном виде, но «во многих случаях, конечно, пришлось бы переносить в университет не само установление [например, добавим от себя в пояснение, трудно было бы перенести для постановки в юридическом институте Мариинский дворец или Сенат с Синодом, особенно ввиду соединения этих двух установлений аркою], а некоторое его подобие. Например, многие указывают на необходимость приспособления одной из аудиторий к службе в виде залы заседаний суда. Примерные разбирательства различных дел могут происходить там с подобающей обстановкой» (там же, с. 65).

«Главную часть институтов составляют разные помещения для работы учащихся и учащих». Причем необходимо, чтобы эти помещения были обильны и обширны и чтобы они были снабжены всеми приспособлениями для постоянного (впрочем, дневного только) пребывания и работы учащих и учащихся. «Так, желательно, чтобы каждый учащийся имел свой стол с письменными принадлежностями, ящиками, полками для книг, конторкой и пр.». Еще больший комфорт доставляется профессорам и их помощникам («рабочие кабинеты профессора и его помощников со всеми удобствами» и т. д. (с. 67 и сл.)).

Что касается финансовых затрат на эти здания, музеи, коллекции и т. д., то «все жертвы… будут сторицею оплачены благоденствием родины» (с. 66).

Для правильного своего развития «занятия со студентами должны быть обставлены на юридических факультетах так же широко, как они обставлены на естественных и медицинских» (любимая идея и общее место прежних и теперешних любителей практических занятий). «Если желают, чтобы страна получала действительно просвещенных, вооруженных знаниями и умением, воспитанных государственных и общественных служащих и деятелей… высшее юридическое преподавание должно быть обставлено такою же щедрою рукою, как на других, более счастливых факультетах» (там же).

Сообразно с этим «профессора должны быть окружены помощниками, теоретиками и практиками, преподающими под их руководством… Вместо того чтобы предоставлять профессорам-юристам лишь временное помещение для чтения отдельных лекций, университет должен поставить каждого из них во главе целого учебно-ученого института. Если мы вспомним, какую роль призваны играть воспитанники юридических факультетов в народной и государственной жизни, согласимся, что все жертвы на лучшую подготовку их будут сторицей оплачены благоденствием родины. Если не жалеют средств на подготовку тех, от которых зависит народное здоровье, то возможно ли проявлять излишнюю бережливость тогда, когда речь идет о лицах которые призваны…» и т.д. (там же).

Каждый профессор делается главноначальствующим над всеми помещениями, музеями и целым штатом помощников и служащих. «Руководству его подчинены все служащие, состоящие при институте. Его распоряжения обязательны для лиц, работающих в нем». Не только для руководителей-надзирателей, но и для учащихся пребывание в стенах этих заведений, по крайней мере в рабочее время дня, обязательно и необходимо. Для этого, впрочем, студенты не запираются на ключ вместе с руководителями, гипсовыми моделями и другими «подобиями», а только подвергаются мерам косвенного понуждения. Для тех студентов, «занятия которых не находились под постоянным надзором и руководством преподавателей, испытание должно быть, конечно, гораздо сложнее, подробнее, требовательнее» (с. 71). Начало равенства и справедливости экзаменов, добавим в пояснение от себя, как и справедливости в прочих областях жизни, – вещи относительные, и совершенно непрактично возводить их в какие-то священные и абсолютные принципы. Напротив, путем разных модификаций так называемой «справедливости» и отступлений от нее можно подчас достигнуть весьма практичных и полезных результатов. От всяких иллюзий в этой области и сентиментализма следует отучить будущих судей, администраторов и т.д. уже в школе!

Приведенные выше идеи и образцы практических занятий далеко не исчерпывают всего того, что предлагается проф. Казанским и другими приверженцами реформы современного университетского преподавания на почве практических занятий и что можно было бы придумать во исполнение их воззрений на надлежащую постановку университетского вообще и специально юридического преподавания. В особенности та любимая идея сторонников практических занятий, что эти занятия должны возможно ближе приводить учащихся в соприкосновение если не с настоящею жизнью во всех ее проявлениях и полноте (что особенно в случае заточения в музеи и институты затруднительно), то по крайней мере «с возможно более реальными заместителями жизненного опыта», «с более или менее удачными заместителями» реальных предметов и явлений» (с. 51), с «некоторыми подобиями» их, допускает весьма широкое развитие и применение: в этом направлении можно придумать несметное множество видов и разновидностей практических занятий, даже более последовательно и лучше воплощающих идеи авторов разных проектов этого рода, нежели те виды практических занятий, которые они сами указывают.

Вместо или наряду с осмотром и изучением моделей присутственных мест и учреждений, например Сената, Синода, Государственного совета, можно было бы устроить и «некоторые подобия» заседаний в этих учреждениях. Можно было бы заказать и закупить в юридические музеи массу «подобий», кукол, изображающих сенаторов, членов Государственного совета и чинов иных ведомств и учреждений в подлежащих мундирах («формах отдельных ведомств») со звездами и орденами, а во всяком случае «некоторые подобия» важнейших по крайней мере сановников разных ведомств: приобретение «подобий» всякого мелкого чина всех ведомств в подлежащих мундирах, к сожалению, слишком дорого бы обошлось – даже при том обильном и щедром снабжении средствами юридических институтов и музеев, каких требует от казны, например, проф. Казанский, не посовещавшись, вероятно, предварительно с Министерством финансов. И вот, имея в распоряжении такие «подобия», таких «заместителей» действительности, можно было бы устраивать и «подобия», «изображения» заседаний. Профессор руководил бы и распоряжался, приказывал бы специально обученному этим практическим занятиям педелю взять с такой-то полки шкапа № такой-то столько-то, например десяток, сенаторов, захватив по дороге и одного обер-прокурора, и устроить заседание департамента, потом послал бы педеля с корзиной за новыми сенаторами и устроил бы Соединенное присутствие Первого и Уголовного кассационного департаментов и т.д. Ведь не в стенах дело, не в форме зданий, представляемых гипсовыми моделями, и даже не в форме зала присутствий, а в самих присутствиях. Мы следуем лозунгу, что не учреждения важны, а люди! Важна не форма зала для заседания, а что в нем делается, какие заседания там происходят и кто заседает.

А если еще заказать подвижные и говорящие куклы!.. Какие практические занятия тогда можно было бы производить, какие государственные, судебные и административные театральные представления тогда можно было бы устраивать! (Государство может и должно доставить необходимые средства! Все эти жертвы будут сторицею оплачены благоденствием родины.)

Таков институт государственного права. Что же касается института международного права и его музеев для производства практических занятий по наглядному методу «заместителей» и «подобий» действительной жизни, то они должны были бы состоять из двух отделений.

Необходимо, прежде всего, сухопутное отделение с солдатиками в надлежащих формах по крайней мере главнейших народов, принимающих участие в международном общении, с разными видами так называемых некомбатантов, с китайскими девицами, бурскими фермами и т.п. (для иллюстрации новейших успехов международного права); здесь же должны быть полевые лазареты Красного Креста с белыми флагами, блиндированные поезда, разные дозволенные и недозволенные виды оружия, пули дум-дум, разрывные снаряды (разумеется, только некоторые подобия, чтобы выстрелы и взрывы во время практических занятий по международному праву отнюдь не убивали и даже не ранили производящего эти практические занятия профессора и его учеников, а тем более мирных обывателей), послы с их штатами, орденами и ливреями, модели дворцов посольств, зал для конгрессов и конференций – «всего перечислить нельзя».

Но, затем, необходимо и морское отделение, особенно для производства практических занятий из области морской войны, разных видов блокады, каперства, призового права и т.д. Для сего необходим при каждом институте особый международно-правовой пруд или по крайней мере большая юридическая лужа с некоторым подобием Дарданелл, Суэцкого канала и т.д., с достаточным (например, для понятия эффективной блокады!) числом военных корабликов разных типов, несколькими торговыми корабликами (причем некоторые из них должны быть нагружены разными подобиями военной контрабанды, другие приноровлены к каперству и т.д.) и вообще всем необходимым для того, чтобы юридическая лужа могла служить ареною для производства с надлежащею обстановкою, возможно ближе напоминающею действительность, практических занятий по специальности автора упомянутых выше предложений, т.е. по международному праву.

План надлежащей постановки преподавания на юридических факультетах проф. Казанского написан так заманчиво, что поневоле забываешь совсем о Министерстве финансов и начинаешь увлекаться…

Впрочем, с некоторыми из его предложений я не могу согласиться. Так, я боюсь, как бы некоторые из предлагаемых им практических занятий не сделали слишком большой конкуренции цели доставления учащимся, между прочим, и научного образования в области права, чтобы они не лишили учащихся возможности заняться, между прочим, и научным изучением права. Последнее, как и вообще всякое познание права, следует, конечно, строго отличать от обучения составлению официальных и иных бумаг и актов и вообще техническим приемам разных профессий, ведомств и служб, а равно и от теоретического или наглядного ознакомления с явлениями этого рода. Тем более не следует смешивать право и научное познание его принципов с различными установлениями, «законодательными, административными и судебными местами» и осмотром их в подлинном виде на месте или в виде гипсовых моделей в музее. Если, например, почтенный автор книги о рациональной постановке преподавания права говорит о необходимости «осмотра по крайней мере главнейших учреждений и установлений, которые изучаются той или другой наукой права» (с. 64), то это и т.п. указания сторонников наглядного преподавания права возбуждают сомнения, ясно ли им, что такое право и что «изучается той или другой наукой права». Право и его учреждения (нормы и институты права) есть нечто невидимое и никакому осмотру или иному изучению по наглядному методу любителей практических занятий по существу своему не поддающееся. Его учреждения строятся не из камня или кирпича на площадях, а из норм права, особых явлений духа человеческого – правил и убеждений относительно того, к чему кто обязан, так что другим – государству, частным лицам и т.д. – принадлежит притязание на соответственное поведение. Те учреждения, изучение коих автор приписывает «той или другой науке права» и осмотра коих он поэтому требует от изучающих право, описываются у Бедекера и в иных путеводителях и описаниях городов, буде они действительно достойны осмотра и описания, но не только «тою или другою», а никакою наукою права не изучаются, ибо предмет науки права совсем другой – не только не кирпичный, а вообще не материальный, но идейный, поэтому ни о каком наглядном методе изучения права и речи быть не может и о подражании анатомическим театрам, физическим и химическим лабораториям, медицинским клиникам и т.п. следовало бы перестать наконец говорит и мечтать. Тут дело вовсе не в каком-то случайном и несправедливом предпочтении естественных и медицинских наук и факультетов, а в существенном различии предметов этих наук и наших.

Поэтому мы не советуем переносить Сенат и Синод в университет не только из боязни, как бы они не развалились в дороге или не произошло других затруднений и бедствий при перевозке столь больших и громоздких предметов в рекомендуемые музеи при юридических факультетах, но и потому, что мы, юристы, этих предметов вообще не изучаем, они предмета науки права вовсе не составляют. Поэтому и все те «некоторые подобия» сих установлений, «собрания моделей разных государственных и общественных мест и сооружений» (с. 65), которыми проф. Казанский и подобные ему мечтатели наполняют в своем богатом воображении юридические факультеты и музеи, мы советуем бережно запаковать и послать их лучше всего «гражданским инженерам»: может быть, некоторые из них им понадобятся. А нам, представителям науки права – профессорам и студентам, ни подлинные «места» и «учреждения», ни гипсовые модели их не надобны; эти предметы и музеи даже, пожалуй, нам и положительно нежелательны, а то, чего доброго, и студенты-юристы станут смешивать правовые учреждения с теми учреждениями, которые можно осматривать в подлинном виде или в виде «некоторых подобий», гипсовых и иных, особенно если их заставить сидеть целый день взаперти среди этих подобий и оглуплять их еще и иными средствами по новым методам университетского преподавания (о них ниже).

Но несмотря на эти разногласия, касающиеся существа и предмета наших наук, я все-таки готов допустить всякие практические занятия – не только те, которые предлагает проф. Казанский, но даже и всевозможные более радикальные изобретения в этом направлении; рассуждения проф. Казанского об университетском преподавании отличаются среди литературы этого направления сравнительною умеренностью и рассудительностью и заключают в себе наряду с ошибками и увлечениями и разные вполне серьезные и достойные внимания мысли и указания. А есть гораздо более радикальные приверженцы коренной реформы университетского преподавания на почве практических занятий. И вот я готов допустить все возможное и невозможное, уже изобретенное и имеющее быть изобретенным в деле практических занятий, но только при указанном выше условии, т.е. не на почве принудительного заведения наскоро или даже и медленно придуманной обязательной для факультетов системы, а на почве надлежащего устроения доцентуры и свободного предложения разных специальных практических и иных курсов (желающим их проходить) под контролем факультетов. Действительно серьезные и образованные доценты, уважающие науку, настоящие академические люди и ученые, хотя бы и молодые, не предложат ничего роняющего достоинство университетского преподавания, а в случае такого предложения или просто предложения, разумного смысла в университетском деле не имеющего, оно не выдержит факультетской критики.

А в заключение я еще раз напомню и подчеркну, что каких бы специальных практических занятий для юридических и иных факультетов мы ни наизобрели, полной или даже хотя бы частичной замены ими лекционной системы, системы общих лекционных курсов, из вражды к коим исходят и с критики коих начинают любители практических занятий, резонным образом достигнуть невозможно.

Прекрасное дело (при надлежащей постановке, указанной выше) – чтение, перевод и разбор в аудитории Юстинианова свода (Corpus iuris) для изучающих специально гражданское право, но о систематическом познании содержания этого Свода или о прохождении курса римского права этим путем нелепо было бы говорить. И одну сотую часть этого юридического памятника и системы римского права этим путем трудно было бы пройти. Еще меньшую долю науки права или иной какой-либо науки можно было бы пройти путем задавания на дом и разбора студенческих работ на определенные темы, или путем чтения и разбора новейших исследований по отдельным вопросам, или путем разбора и решения конкретных казусов и т.п.

Поэтому представители движения против лекционной системы и в пользу «практических занятий» напрасно торжествуют по поводу «первого шага», сделанного в их направлении в университетском деле, думая, что дальнейшими шагами, дальнейшим развитием заведенной уже системы может быть постепенно вытеснена и упразднена лекционная система университетского преподавания.

Для этого надо было бы ввести иной род занятий, нежели рассмотренные выше.

Такой особый вид занятий, который действительно мог бы упразднить теперешнюю систему университетского преподавания, и в самом деле предлагается для университетов некоторыми критиками лекционной системы – в виде задавания уроков по учебнику и спрашивания.

Но так как сторонники этого метода преподавания, метода уроков и репетиций, обыкновенно отличают его от практических занятий в тесном смысле, то и мы его отличим особыми замечаниями в особой главе.

3. Уроки по учебнику, репетиции и экзамены

В одном из недавно появившихся в «Новостях» интервью читаем, между прочим:

«Посещение лекций при существующем обилии всяких руководств и пособий, авторами которых являются почти исключительно сами лекторы, в глазах многих студентов не более чем лишняя трата времени. И с этим нельзя отчасти не согласиться.

Я поэтому с разрешения своего начальства отступил по преподаваемым мною предметам от господствующей лекционной системы, заменив ее системой бесед с освободительными репетициями, и пришел к весьма благоприятным результатам.

Я поступаю так. Раз в неделю устраиваю беседы со своими слушателями. Задаю им на неделю урок по книге. На беседе в течение нескольких часов опрашиваю участников, выясняю им темные места и прибавляю то, чего в учебнике нет. Таким образом, всякий раз имею возможность убедиться, усвоили себе мои слушатели пройденное или нет. По окончании отдела я произвожу освободительные репетиции и ставлю отметки. Получившие бал «четыре» освобождаются от экзамена по соответственному отделу.

Быть может, такая система неприменима ко всем предметам, но по многим из них она могла бы с большою пользою для дела заменить лекционную систему».

Я не вижу никаких оснований, почему по некоторым предметам замена лекционной системы этим приемом учения могла бы оказаться неосуществимой. Напротив, путем некоторого, довольно простого размышления можно прийти к выводу, что всякие лекционные курсы могут быть заменены этим приемом учения. Лекция состоит в сообщении другим известных мыслей путем произнесения ряда слов. Всякое произносимое слово может быть со времени изобретения письмен заменено написанным словом, а со времени изобретения книгопечатания соответственные символические знаки легко поддаются умножению, изданию в любом количестве экземпляров. Ergo: все лекции, т.е. произносимые речи, могут быть заменены рекомендуемым приемом учения, и выражающая неуверенность оговорка «быть может, такая система неприменима ко всем предметам» может быть смело вычеркнута, а лекционная система вообще и без остатка упразднена.

Это подтверждается (если кому нужно подтверждение) и опытом действительной жизни. Прежде всего заметим, что приведенный индивидуальный случай упразднения лекционной системы вовсе не единственный в своем роде. Нам известны и другие подобные случаи отмены лекционной системы по инициативе профессора в области различных наук, например и юридических, в области римского права и др. В новейшее время сильного антилекционного движения и лихорадочных, можно сказать, поисков всевозможных средств полной или по крайней мере частичной замены лекционной системы разного рода «практическими занятиями» учащение таких случаев представляет вполне естественное явление.

Можно даже, между прочим, отметить, что в некоторых случаях неупразднение лекционной системы, продолжение чтения лекций представляло бы неестественное явление. Если профессор убежден, что лекции бесполезны или даже, как иногда высказывается и в печати, прямо вредны, и тем не менее продолжает заниматься этим бесполезным или даже прямо вредным для учащихся делом и жалованье от государства за это получать, то это было бы не только неестественно, но даже прямо противоестественно. Естественный выход для честного и добросовестного человека в таком случае – обратиться к другому методу преподавания, если он убежден в его пользе, или выйти в отставку.

Но несравненно более обильные и обширные эмпирические подтверждения наших дедуктивных соображений о возможности упразднения лекций по различнейшим, просто по всем наукам представляют многие тысячи случаев упразднения лекционной системы по инициативе самих учащихся.

Все те студенты, которые по различнейшим наукам следуют рекомендуемому теперь некоторыми профессорами методу прохождения университетских наук, т.е. лекций не слушают, готовятся по учебникам и выдерживают с успехом экзамен, подтверждают на деле положение, что «такая система применима ко всем предметам».

В последнее время особенно обильны и часты такого рода фактические аргументы со стороны студентов в пользу мнения тех, которые в лекционной системе особого толку не видят или даже считают лекции не благом, которое следует ценить и которым следует пользоваться, а злом.

Впрочем, во избежание недоразумений спешу оговориться, что я отнюдь не приписываю таких взглядов всем студентам. Напротив, я отлично знаю, что многие студенты держатся совершенно противоположного взгляда, что они лекции, а по крайней мере лекции известных и выдающихся ученых, считают весьма ценным благом и весьма усердно ими пользуются; я даже думаю, что таких студентов, в глазах коих посещение лекций вообще – «не более чем лишняя трата времени», не так уж много, как некоторые полагают; а если еще взглянуть на степень развития ума и дельности характера, с одной стороны, тех, которые считают посещение лекций ценным благом, с другой стороны, тех, которые считают это занятие совершенно лишним для себя делом, то, пожалуй, и наиболее ярые противники лекционной системы перестали бы пользоваться постоянно повторяемою ссылкою на то, что и сами студенты согласны с их взглядами.

Тем не менее остается правильным как само положение о применимости интересующей нас системы ко всем предметам, так и подтверждение этого положения массою фактов.

Другой вопрос – вопрос о желательности такой замены.

Для уяснения сего вопроса необходимо, конечно, обратиться к рассмотрению существа этой замены: что заменяется чем?

Лекции состоят в сообщении известной совокупности мыслей (в известном логическом порядке) слушателям. Здесь профессор «преподает», дает, сообщает студентам нечто такое, чего у них не было, а студенты получают, воспринимают.

Система «опрашивания» – репетиционная система (независимо от того, совершаются ли репетиции раз в неделю, или раз в месяц, или в три месяца, имеют они характер «освободительных», т.е. завершаемых постановкою отметок, освобождающих от экзамена по всему курсу в конце года, или нет) – представляет процесс, так сказать, обратный тому, который происходит при чтении-слушании лекции. Здесь профессор не сообщает, как в лекции, а получает, воспринимает известные мысли и положения. Здесь уже студент (по импульсу, данному вопросом или требованием профессора, например требованием рассказать урок или такую-то часть его) выступает в роли сообщающего и преподносит профессору известную совокупность мыслей и положений в известном порядке (по учебнику), – разумеется, если он выучил урок (в противном случае происходит довольно мучительный процесс безуспешных попыток со стороны профессора добыть от студента познания, которых не оказывается налицо, с промежутками томительного обоюдного молчания и т.п.).

Нельзя сказать, чтобы здесь происходила полная перестановка ролей, чтобы студент (выучивший урок) выступал здесь в роли профессора (ибо он излагает не свои научные мнения и убеждения – таков смысл слов «profiteri», «professor», – а положения учебника) и преподавателя (ибо он не преподает, не сообщает другой стороне ничего нового), но во всяком случае роль professor’a и функция сообщения, «преподавания» здесь на стороне «педагога» устраняется, уступая место «опрашиванию», слушанию ответа, его оценке – вообще функции инквизиционной, экзаменаторской.

Положим, этот экзаменационный процесс осложняется подчас и некоторою дозою преподавательского и лекционного элемента. Последний состоит в выяснении темных мест учебника и прибавлении того, чего в учебнике нет («На беседе в течение нескольких часов опрашиваю участников, выясняю им темные места и прибавляю то, чего в учебнике нет»). Но что касается «темных мест», то нельзя забывать, что дело идет не о малых детях или подростках, а о взрослых людях с аттестатом зрелости, с добавкою к этому (если исключить начало первого года) и некоторой дозы высшего образования, тем большей, чем старше курс, на котором происходят эти занятия, а иногда и с добавкою диплома высшего образования другого учебного заведения или факультета. Для детского возраста и соответственного преподавания разъяснение смысла учебника (при учении по учебнику) – необходимейший и весьма существенный элемент преподавания, хотя бы учебник и был весьма толково и ясно написан. Чем старше возраст, тем более умаляется значение этого элемента преподавания, и даже теряется почва для него, а, например, в университетском преподавании он никакого значения не имеет и иметь не может: это подтверждается и опытом, и наблюдениями и не отрицается даже и страстными любителями какого угодно метода преподавания, лишь бы не лекционного[15]. Впрочем, и в приведенном сообщении говорится о «темных местах» учебника, т.е. предполагается учебник с дефектами и изъянами. Если в нем «темных мест» нет, то и нет места для рассеивания темноты.

Что же касается «прибавления того, чего в учебнике нет», то, с точки зрения отрицающих рациональность лекционной системы, последовательнее было бы таких дополнительных лекций не устраивать, заменяя их печатными или литографированными добавлениями. Да к тому же и эти придатки к репетиционной системе требуют для своего применения наличности недостатков учебника: если учебник содержит достаточно полное (в смысле учебника) изложение и никаких существенных пропусков и недостатков в нем (как в учебнике) нет, то нет и повода для «прибавлений».

Во всяком случае центр тяжести и существо репетиционной системы в учебных заведениях для взрослых сводится (как это, впрочем, известно и без особых рассуждений тем, кто имел случай наблюдать применение этой системы, например, во время попыток применения Устава 1884 г.) к процессу экзаменационного типа.

И вот экзаменные занятия – как переходные и окончательные экзамены в тесном смысле, так и разные их разновидности и суррогаты (освободительные и иные репетиции), – какой бы глубокий смысл и важное значение эти занятия ни имели (я вовсе не думаю отрицать пользу и смысл экзаменов и т.п.), следует строго отличать от преподавания в тесном смысле: кто хорошо знает курс или урок, тот ничего нового при этом не узнает (ему ничего не преподается), а только доказывает свои познания путем ответа – и это лучший случай и желательный вид опрашивания и ответов. Кто не знает соответственной части курса, тому лучше не мучить «профессора» и товарищей и признаться наперед откровенно.

Таким образом, при замене лекционной системы репетиционной получается собственно не замена лекционной системы преподавания иным методом преподавания же, а замена преподавания иного рода занятиями (может быть, весьма полезными в педагогическом или ином отношении, особенно для слабохарактерных юношей).

Поэтому собственно и о замене здесь удобнее не говорить. Не вполне логично было бы, например, говорить о замене питания или обучения ребенка сечением его, как бы высоко ни ставили сечение и каких бы достоинств этому педагогическому средству ни приписывали.

Точно так же гораздо правильнее и в нашем случае во избежание нелогичности, неясности и смешения совершенно различных вещей и понятий говорить не о замене лекционной системы иными методами преподавания, а об упразднении лекций (без замены их какими-либо иными методами преподавания в техническом смысле), с одной стороны, и о введении и расширении занятий экзаменного типа, с другой стороны.

Если лекции – «лишняя трата времени», т.е. не добро, а только зло, то упразднение – их хорошее дело, и приходится воскликнуть «браво!» – совершенно независимо от того, существуют ли вообще и как поставлены и устроены занятия экзаменного типа.

Если расширение и дополнение экзаменов или замена окончательных экзаменов «освободительными» и иными репетициями с точки зрения функций и целей этого рода занятий представляет улучшение этого (экзаменного в тесном смысле и репетиционного дела), то и по этому поводу приходится сказать «браво!» – опять совершенно независимо от того, существуют ли лекции или иные методы преподавания в тесном смысле. Поэтому, например, и те, которые не считают лекции лишнею тратою времени, могут все-таки вполне присоединиться к одобрению репетиций и завести эти занятия у себя, вовсе не отказываясь от лекций и не умаляя и не сокращая их (как это и делается в разных учебных заведениях, например в Училище правоведения, в Александровском лицее, где господствует лекционная система, как и в университете, но вместе с тем существуют периодические репетиции в течение года).

Одно другого не заменяет и не исключает, а дело идет о двух совершенно различных вопросах, которые отнюдь не следует смешивать и объединять.

Итак, первый вопрос (при обсуждении коего можно и для ясности дела должно оставить в стороне репетиции, экзамены и т.д.): полезное ли дело чтение-слушание лекций или бесполезное («лишняя трата времени»)?

Некоторые, заметим, считают лекции не только бесполезным, но и прямо вредным делом.

Целую коллекцию отрицательных комплиментов по адресу лекционной системы находим, между прочим, в появившейся недавно и возбудившей большое внимание главным образом в юридических сферах брошюре проф. Казанского «К вопросу о постановке преподавания на юридических факультетах» (1901).

По мнению автора, «чтение лекций, не давая знания, не дает и того воспитания способностей учащегося в области его особливой деятельности, которого мы вправе ожидать от университета. Более того, влияние господствующего приема преподавания на учащихся надо считать прямо вредным. Развивая стремление к красноречию, он должен насаждать в них любовь к громкому слову, к красивой фразе, к поверхностному отношению к вопросам серьезным и трудным; он должен убивать в них способность к упорному самостоятельному труду и мышлению… Надо ли говорить о том, что отношение самих учащихся к чтению лекций есть суровый приговор над этим приемом преподавания? Вместо того чтобы видеть в нем облегчение для себя, они считают его чуть ли не тяжелой повинностью» (с. 20) и т.п.