Инквизитор. Мощи святого Леопольда Конофальский Борис
– Это…, – начал он.
– Пусть сами скажут, – перебил его солдат.
Рыжий, длинный откашлялся, волновался заметно, и сказал:
– Яков Рудермаер, кузнец оружейных дел и столяр. Немного.
– По тебе не скажешь, что ты оружейник, – заметил Волков, разглядывая его. – Ты местный?
Оружейники всегда и везде народ зажиточный. А этот был не так, чтобы…
– Нет, я из Вильбурга.
– А что в Вильбурге не сиделось, там оружейники не бедствуют.
– Я из подмастерья вышел, стал мастером, хотел свою мастерскую ставить, а цеховые старшины запросили двести талеров.
– Ясно, ты, понятно, отказался платить.
– Не отказывался я, просил на десять лет, а они сказали: пять и точка. Я вспылил, ругал их свиньями и крысами, они выгнали меня из цеха и пожаловались в магистрат, и меня из города выгнали. Велели пять лет в город не ходить.
– Ну, а тебя откуда выперли? – спросил солдат у второго незнакомца.
– Меня зовут Винченцо Пилески, – заговорил второй, постоянно моргая карими глазами.
– Из Фризии? – уточнил Волков.
– Да, а откуда вы знаете? – удивился Виченцо.
– Дурья ты башка, – сказал Скарафаджо, – я ж вам говорил, что мы с господином Фолькофом там воевали. В твоей Фризии три года. Уж ваш акцент ни с каким не спутаешь.
– Ну, а тебя что сюда привело?
– Ну, я повздорил с отцом невесты, – невесело сказал фризиец.
– Он четыре раза просил руки, папаша, аптекарь, считал, что он ей не ровня, отказывал. Последний раз начал его бить, парень не стерпел и надавал отцу невесты тумаков. Братья невесты обещали его прирезать, – рассказал Скарафаджо.
– Да, – сказал Виченцо Пилески. – Всё так.
– Значит, за пару тумаков папаше сынки пообещали прирезать?
– Да, – опять кивнул Виченцо.
– Он бил его поленом, старик две недели валялся, – добавил Роха.
– Да, – снова кивал фризиец.
– Ну, ясно, – сказал солдат невесело, – если мне нужно будет кого-то облаять или отлупить поленом, я дам вам знать. А теперь ешьте, добрые люди.
Он хотел встать, но Роха поймал его за рукав.
– Да стой ты, Фолькоф, мы тебе сейчас всё расскажем.
– И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?
– Сядь, – тянул Роха, он глянул на фризийца, – ты принёс?
– Да, – опять сказал тот и полез под одежду.
Он достал оттуда кожаный кошель и высыпал из него черный порошок, протянул его солдату на просмотр.
– Ну, – сказал Скарафаджо, глядя на Волкова, – знаешь, что это?
– Зола с помойки, – отвечал тот.
– Зола, говоришь, – оскалился Роха и приказал Винченцо Пилески. – Давай!
Тот насыпал золу на край стола, поднёс свечу и…
Порошок загорелся ярко, быстро и сильно и с шипением. А белый дым целым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул.
А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на них трактирщик.
– Ну, – улыбался Роха, – а теперьто знаешь, что это?
Теперь Волков знал, что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.
Это был порох, только тот порох, что он видел до этого, напоминал серый жёваный хлеб, а не чёрный порошок.
– Ну и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? – спросил солдат у Скарафаджо. – Порох я последние девятнадцать лет нюхал.
– Это новый порох, понимаешь? – горячился Скарафаджо. – Такого ты ещё не видел. Он выглядит подругому, от него другой дым, видел, сколько дыма?
– Новый порох, старый порох, суть одна – никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли – и вовсе безделица.
– Послушай меня, Фолькоф. Теперь всё будет по-другому, верь мне, братсолдат. Всё будет по другому, – Роха говорил со страстью, он готов был уже драться за свою правоту.
– Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться, и они налетели на фронт, я оказался с арбалетом в первом ряду, они остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колёсики у них на пистолях, как вылетали искры из них, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Коекому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули были мои, одна в кирасу, одна в шлем, – солдат сделал паузу, – видишь, Скарафаджо, я сижу перед тобой. Они не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошёл на два пальца, рейтар уезжал и болтался в седле из стороны в сторону, и его поддерживали товарищи.
– Это было раньше, раньше, братсолдат, аркебузы – дрянь, пистоли – дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох – это дело, новое оружие – это дело, – не сдавался Роха. – Мы покажем тебе новое оружие. Порох – это дело, Фолькоф, поверь мне, брат.
– Чушь, – не верил солдат, – что ещё за оружие с порохом? Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы, то это безделица. Пушки – да, все остальное – баловство.
– Послушай, Фолькоф…
– Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю, – прервал его Волков.
Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был невесел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и, чуть подумав, сказал:
– Из своего оружия с новым порохом я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
Все перестали есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться зза ослиного упрямства этих людей.
– Из какого-такого своего оружия ты пробьёшь мою кирасу? – чётко выговаривал он слова с заметным раздражением.
– Он сделал мускетту, – сказал Роха. – Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.
– Я сделал мушкет, – сказал Яков Рудермаер твёрдо и при этом глядя в глаза солдату. – И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
– Ты ж не видел мою кирасу, – произнёс Волков.
– Пробью, какая бы ни была, – продолжал упрямствовать рыжий мастер.
– Готов побиться об заклад? – улыбался нехорошей улыбкой солдат.
– Готов, – твёрдо говорил Яков Рудермаер.
– Ты ж нищий, что поставишь?
– Поставить мне нечего, – молодой мастер вздохнул.
Солдат поднёс к его лицу кулак:
– Если пробьёшь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьёшь…
Все всё поняли.
– Я согласен, – продолжал упорствовать Яков.
– Нет, нет, – заговорил Роха, обращаясь к солдату, – он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.
– Я согласен, – снова повторил Яков Рудермаер.
– Дурья ты башка, у него кулак, что твой молоток, вдарит – покалечит.
– Пусть, – упрямствовал мастер.
– Я так не согласен, – говорил Роха, – ты, Фолькоф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдёт.
– Так, где проверять будем? – не слушая его, спросил Волков у Якова.
– Завтра на рассвете у северных ворот встретимся, там, за стеной, много пустого места. Там проверим.
– На том и порешили, – сказал солдат, – а что вы не едите? Ешьте, ешьте, сейчас ещё пива попрошу.
Глава 3
Агнес огляделась, не слышит ли кто, и зашептала солдату в ухо:
– Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем, кто в добром платье, улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила с ним посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него была. С ним встала и говорила. Меня гнала, чтоб я не слыхала, о чём. Но я слыхала. Уговаривалась она с ним нынче ночью свидеться. Тот, видно, богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него белые, аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придёт. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет и бесится, что рубахи свежей нету.
– А оружие у него какое? – спросил солдат. – Как у меня?
– Какое там, короткое, с локоть, а ручка в серебре, а у васто в золоте. Вамто он не чета.
– Стар, молод?
– Молод, вам-то в сыны будет.
– Не спи, как она куда пойдёт, за мной приходи.
– Так и сделаю.
Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за ней присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну, а я гляну, что за господин этот в широких портках да при оружии».
Вскоре пришёл Сыч. Жадно ел, рассказывал:
– Места в городе есть, да только таких, чтоб все наши лошади вместились да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашёл один такой дом, просят два талера да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся – уступят, на двух сойдёмся. Но деньгу просят вперёд.
– Очень дорого, – мрачно сказал Волков.
– Так-то да, но всяк меньше, чем тут.
Тут спорить было бессмысленно. Нужно было быстрее отсюда уезжать.
– Ты спать пока не ложись, сегодня хахаль к Брунхильде придёт.
Сыч сразу переменился в лице, от лёгкой беспечности и следа не осталось:
– Убивать будем? – спросил он, перестав жевать.
– Ополоумел, что ли? – солдат глянул на него. – За что ты собираешься его убивать? За то, что баба ему приглянулась? Так она многим нравится, ты всех резать будешь?
– Так она ваша баба, – сказал Сыч, – или нет?
– Моя. Наверное, – отвечал Волков как-то неуверенно, – но мне не нужно, чтобы ты всех убивал, кто к ней приходить будет.
– Ничего я не понимаю, ваша она или не ваша? – мрачно говорил Сыч.
– Тебе и понимать не нужно, сказал тебе не ложиться спать, вот и не ложись, – раздражённо сказал солдат.
– Так не лягу, – обещал Фриц Ламме по кличке Сыч.
Солдат видел, что он явно недоволен. Насупился. Но ничего больше говорить ему не стал.
Они вскоре поднялись к себе в покои, монах и Ёган уже были там, валялись на тюфяках, но никто не спал, монах читал вслух книгу, Ёган слушал. Солдат, не раздеваясь, завалился на кровать. Перина тут была хуже, чем у барона Рютте.
Но долго сравнивать перины ему не пришлось, вскоре в дверь поскреблись. То была Агнес:
– Нарядилась вся, пошла. Свистел он, – сообщила она шёпотом.
– Ну, и мы пойдём, – сказал солдат, – монах, ты тут останься с Агнес.
Он, Ёган и Сыч спустились вниз, в трактир. Там было уже немноголюдно, и за одним из столов сидели они: Брунхильда – хороша, как никогда, – и юноша лет семнадцати из богатой, по его виду, семьи. Перед ними стояли высокие бокалы из стекла с вином.
Брунхильда, как увидала солдата с его людьми, окаменела лицом, рот разинула, сидела ни жива ни мертва. Волков, Ёган и Сыч встали рядом со столом, за которым они сидели. Юноша, оценив ситуацию, храбро встал, так они постояли чутьчуть, разглядывали друг друга, Ёган с усмешкой, Сыч с откровенной ненавистью, а солдат просто прикидывал, кто этот малец. А юноша храбрился, конечно, но страх до конца скрыть не мог, тем более что девушка тянула его за руку и шептала:
– Господин, не грубите ему, не думайте даже грубить.
И он не выдержал и срывающимся голосом, чуть не фальцетом, крикнул:
– Что вам от нас нужно, добрые господа?
– Да ничего не нужно нам от тебя, зарежем тебя и всех деловто, – мрачно сказал Сыч и взялся за рукоять кинжала, что носил на поясе.
– Да за что же? – удивился ноша.
– А чтобы женщин наших не касался, отродье чёртово, – Сыч был настроен решительно.
Волков жестом велел ему замолчать и спросил у мальчишки:
– Кто таков?
– Удо Бродерханс, я сын выборного корпорала городских пекарей.
– Значит, невелика шишка, – заметил Сыч, – режем ему горло да в канаву с падалью, тут недалеко есть такая.
– Помолчи, – приказал ему солдат. – А что ты делаешь, Удо Бродерханс, с этой женщиной здесь в столь поздний час?
– Я? – спросил юноша, не находя ответа.
– Да, ты, – подтвердил Ёган ехидно, – или тут ещё кто есть, что с ней винишко распивал да ляжку ей гладил?
– Я… я…, – не находил, что сказать, юноша.
– Он сказал, что любит меня, – выкрикнула Брунхильда, – не трожьте его, он хороший.
– Когда полюбить-то успел? – удивился солдат.
– А, ну это меняет дело, – продолжал ехидный Ёган, – так ты, мил человек, пришёл просить руки, а чего сватов-то не прислал? Недосуг, небось, было? Решил сначала девку-то опробовать, а потом уже сватов слать?
– Я… Нет, мне папенька жениться не велит. Я просто поговорить с госпожой думал. Просто…
– Поговорить, паскудник, врёт ещё, – свирепел Сыч.
– А чего ж ты ночью-то пришёл разговаривать? – не отставал от него Ёган. – Чего дозволения у господина нашего не спросил на разговор? Забыл, наверное?
– Поиметь он её хотел, – продолжал Сыч. – Про любовь ей сказки-то в уши лил, а она, дура, и растаяла, как масло в жару. Бесплатно хотел девахой полакомится.
– Не твоё собачье дело, – вдруг встряла Брунхильда. – Захочу, так бесплатно дам, я вам тут никому не жена.
– Вот и я про то, бесплатно хотел девку поиметь, – резюмировал Сыч. – Резать его надо.
– Почему же бесплатно, – лепетал юноша, косясь на него, – если так – то я готов заплатить.
– Ну, раз так, то всё хорошо, – вдруг произнёс солдат, – талер с тебя и пользуйся нашей Брунхильдой до утра. Её покои свободны.
– Талер, – искренне удивился Удо Бродерханс, – да у меня столько и нет.
– Нет? – спросил солдат, усмехаясь и отчегото радуясь. – А вот цепь у тебя зато есть. Ёган, забери-ка у господина его цепь.
Ёган бесцеремонно стянл с головы юноши берет, бросил его на стол и потом снял с него цепь.
– Цепь шесть талеров стоит, – робко возражал тот.
– Принесёшь завтра талер, так верну тебе цепь, – обещал ему солдат, взвешивая цепь в руке. – А пока пей вино да веди потом нашу Брунхильду в покои её. А мы тебе завидовать будем.
Юноша и не нашёлся, что ответить, а Волков, Сыч и Ёган пошли к себе. А Ёган говорил, поднимаясь следом за солдатом:
– Ох и легко вам даются деньги, господин.
А Сыч был мрачен. Будь его воля, зарезал бы он этого мальца.
– Ну что? – спросила Агнес, когда они вошли в покои. – Прогнали похабника?
– Тут спать будешь, – отвечал ей солдат.
– Тут? – девочка смотрела на него удивлённо.
– Тут.
– Я с этими на полу спать не буду, – Агнес поджала губы.
– Ложись со мной, – сказал солдат, – кровать широкая.
Агнес согласилась без слов, стала снимать платье. Осталась в рубахе, полезла к солдату в кровать, долго мостилась.
– Ишь, – бубнил Ёган, укладываясь между монахом и Сычом, – что ни баба – то благородная. На полу не лягут, всё в кровать к господину норовят.
Вскоре все уже спали, дорога выматывает, не спал только Сыч, ворочался да вздыхал. Мечтал зарезать Удо Бродерханса.
Луна уже плыла по небу, когда неприметный человек вошёл о дворец Его Высокопреосвященства. Человека стража даже не остановила, просто провожала взглядом, когда он проходил мимо.
Он бывал тут не раз, знал, куда идти. Когда он добрался туда, куда нужно, он остановился и низко кланялся.
– Ну, что так долго? – недовольно произнёс канцлер Его Высокопреосвященства. – Мне уже должно быть на докладе. Жду тебя.
– Не мог уйти, хотел доглядеть, чем дело кончится, – сказал пришедший.
– Не тяни.
– Наш головорез бабу свою продавал.
– Вот как? – приор брат Родерик заинтересовался. – Продал?
– Продал за талер. Какомуто сопляку из местных пекарей. Видно, у героя денег нет, хотя до того платил за стол, не скупился. Его холоп по дворам ходил, искал жильё подешевле, в трактире, мол, дорого.
– А стол был богат? Сам ел или холопов своих хорошим столом баловал?
– Не беден стол был, сыр, окорок, колбасы. Пиво. Сам ел немного, сначала бродяг кормил из пришлых, коих в городе последнее время много, потом и холопам своим дал есть.
– Что за бродяги?
– Не могу знать, двоих видел впервой, одного бородатого видал раньше, из ратных людей он. Сейчас ищет, чем поживиться, в солдаты не идёт, ноги у него нет.
– О чём говорили, не знаешь?
– Не знаю, монсеньор, говорили тихо, хотя почти до драки доходило. Кулаки совали под нос друг другу. Наш герой на расправу скор и не труслив, людишки его побаиваются. Думаю, что умён, смотрит на человека с прищуром, слушает его внимательно, думает что-то. Но умён не шибко, вспыльчив больно. Волю рукам даёт.
– Ещё есть что?
– Нет, монсеньор, завтра ещё погляжу за ним.
– Выясни, кто другие бродяги, с которыми он пил. Ступай. Стой.
– Да, монсеньор.
– А что ж за баба там такая, что за неё талер отдали? Неужто так хороша?
– Зуба у неё нет.
– Всё, что ты разглядел?
– Нет, молода, свежа. Волосы белые с рыжиной. Высока. Не худа, не жирна. Грудь не мала, не велика. Зад от пола высок, нога длинная. На лицо пригожа. Хочет выглядеть как благородная. Хотя по говору из мужичья, не из босяков, ну, может, из мельников, из чёрного люда точно. Но зуба верхнего нет. То и портит её.
– А головорез, значит, продал её.
– Как лошадь в наём сдал, сам спать пошёл, а мальчишка из пекарей её в покои повёл.
– Ступай.
Человек поклонился и вышел, а приор тоже в зале не остался. Поторопился по бесконечным коридорам и лестницам туда, куда никто из посторонних попасть был не должен. В личные покои Августа Вильгельма, герцога фон Руперталя, графа Филленбурга, курфюрста и архиепископа славного города Ланна.
В покоях архиепископа приор оказался не один, тут уже был его лекарь, незаметный монах, из самых близких, и пожилая монахиня.
Сам он сидел в кресле с высокой жёсткой спинкой, а монахиня мазала ему красные шишки на ногах коричневой мазью с едким запахом. Последние десять лет архиепископ страдал подагрой. А лекарь не мог найти нужного лекарства. Что только ни пробовал и кому только ни писал. Всё впустую. Но архиепископ его не гнал, то, что болезнь не усугублялась, он и тому был рад. Он знал, что некоторые другие нобили страдали куда тяжелее от этого недуга.
А приор стал рядом, как и другие, наблюдал за действиями монахини.
– Не молчи, – сказал архиепископ, взглянув на него, – что сегодня случилось?
– Ничего, что достойно вашего внимания…, – начал брат Родерик.
– Кроме…, – продолжил архиепископ.
– Кроме письма от вашего брата.
– Конечно, от епископа Вильбурга. Другие братья меня редко беспокоят.
– От него, монсеньор.
– Что желает мой брат?
– Желает, чтобы вы даровали рыцарское достоинство одному доброму человеку. И причём без промедлений.
– И что задумал епископ Вильбурга?
– Пытаюсь выяснить.
– Значит, не знаешь.
– Пытаюсь выяснить. Но, зная норов нашего добродетельного епископа, боюсь, что деяние это будет не во славу Матери Церкви нашей.
– Да уж не во славу, – согласился Его Высокопреосвященство. Помолчал и продолжил, – Думаешь, он опять затеял какое-то воровство или войну с каким-нибудь соседом?
– Грешен, что так думаю, монсеньор.
– Ну а человек, о котором просит мой брат, кто он? Знаешь о нём что-либо?
– Из добрых людей, аббат Деррингхофского монастыря писал о нём, я вам докладывал.
– Не помню.
– Он убил в поединке миньона принца Карла фон Ребенрее. И высек на деревенской площади одного из безбожников Гиршей.
– Ах, это он! Я помню, ты говорил про него. Он твёрд в вере?
– Аббат пишет, что твёрд и не алчен. И ещё он вырезал вурдалака с его выводком и провёл в одном баронстве аудит. Я думаю, что наш благочестивый епископ в союзе с таким головорезом натворят таких дел, что у еретиков опять будет повод злословить по поводу святых отцов.
– И что думаешь делать?
– Думаю, что будет благоразумным не дать свершиться тому, что задумал наш добродетельный епископ. Чтобы не давать повода врагам нашим для хулы нашей.
– И…?
– Выдворю его из города или посажу под замок на пару месяцев. А потом выдворю.
– Угу, – архиепископ задумался на мгновение, – а на кого же ты собираешься опираться, если будешь сажать в подвал добрых и смелых людей, твердых в вере, что достойны самой большой награды. Неужто на ленных рыцарей? Или на свободных рыцарей? Или на солдат, что алчут только серебряные сольдо? Кто станет опорой твоей в трудный час?
Читать бесплатно другие книги:
