Инквизитор. Мощи святого Леопольда Конофальский Борис
– Спрашивал, как чумой не захворать, коли в чумных местах окажешься.
– А что за чумные места такие?
– Вот и хозяин спросил, так он не ответил, даже его монах о том не знал. Сам удивлялся.
– Даже монах, что с ним был, удивлялся? Не знал, что задумал солдат?
– Так.
Неприятный человек помолчал, а потом, не прощаясь, быстро пошел прочь. А Яков на всякий случай осенил себя святым знамением и затворил дверь.
Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, Яков Рудермаер и Виченцо Пилески сидели за столом в трактире хмурые и назло трактирщику ничего не заказывали, но трактирщик их не гнал, терпел этих оборванцев. Ведь они пришли к его богатому гостю. И когда гость появился, они ему кланялись, все, кроме Рохи. Солдат сел с ними за стол. Заказал пива. Пока напиток не принесли, все молчали. И только отхлебнув из кружки, Волков заговорил:
– Так сколько мне будет стоить ваша затея, если я возьмусь за это?
Ни Роха, ни Рудермаер не отважились заговорить, заговорил Пилески:
– Господин, мы все посчитали. Мы нашли место здесь, в городской черте, у стены. Очень дешевое место. Городской магистрат просит за участок со складом шестьдесят шесть талеров.
– Шестьдесят шесть? – солдат насторожился. – Что ж там за участок, большой, наверное?
– Не малый, – признался Рудермаер, – шагов тридцать пять на пятнадцать. У самой стены.
Волков в лице переменился от такой цены.
– Там еще сарай есть, – добавил Пилески.
– Ну, это все меняет, – заметил солдат. – Теперь этот клочок земли точно стоит таких денег. И это не все траты, как я понял?
– Нет, еще нужно сто шесть талеров на инструмент, наковальни, постройки, и нам жить негде, – произнес Рудермаер. – Хоть маленькую избушку себе сделаем.
– А еще мне нужны чаны под выпарку селитры, – добавил Пилески.
– Шестьдесят шесть и сто шесть, – подсчитал солдат, – сто семьдесят два талера.
У него были такие деньги, если считать вексель, который Рицци выдал Волкову в Рютте.
– То есть если у нас ничего не выйдет с вашими мускеттами, я потеряю сто семьдесят два талера?
– Меньше, у тебя же останется земля в городе, – заметил Скарафаджо.
– И инструмент с наковальнями, – добавил Рудермаер, – и крепкая кузница.
– И чаны хорошие, медные, – встрял Пилески. – Вот сто пятьдесят корзин угля, конечно, мы вернуть не сможем. Но если все получится… Один мушкет будет стоить меньше десяти монет. А продавать его можно в два раза дороже. Пятнадцать минимум. А при двух мастерах и еще паре подмастерьев осилим делать три в неделю.
– Сто семьдесят два талера, – повторил Волков, как будто не слыша, – я всю жизнь их копил.
– Фолькоф, я просто чую, что эта затея сделает нас богатыми, – убежденно заявил Роха. – Никто не делает подобного на обоих берегах Эрзе от гор и до холодного моря. Ни мы, ни еретики, ни хайландцы, ни ламбрийцы, никто.
– Это большие деньги, Роха, большие, это все, что у меня есть, – отвечал солдат.
– А ты – все, что есть у нас, – продолжал Скарафаджо, – ты наша последняя шеренга. Вся надежда только на тебя, и за тебя я буду биться, как не бился никогда в жизни. Мы все будем биться. Клянусь, я зарежу любого, кто попробует нам помешать. Давай, Фолькоф, рискни, ты не пожалеешь, что связался с нами.
– Вы не пожалеете, господин, – добавил Пилески. – Во всяком случае, даже если не выйдет с мушкетами, станем делать новый порох.
– А отчего это у нас не выйдет с мушкетами? – не согласился Рудермаер. – Все должно получиться.
– Я буду все считать, я люблю считать. И землю я хочу посмотреть, – глядя на них, объявил солдат.
– Значит, берешься? – уточнил Скарафаджо.
– Берусь, – ответил Волков, а сам подумал: «Если, конечно, выберусь из чумного города живым».
И молодой мастер, и аптекарь, и Роха вскочили с мест, стали орать и обниматься. Все немногочисленные посетители смотрели на них неодобрительно, особенно не одобрял их поведение трактирщик. Но молчал. А они лезли с объятиями к солдату. Тот отпихивал их, а они опять лезли.
– Угомонитесь вы, – чуть раздраженно сказал Волков, – сядьте. Денег на покупку участка я дам, но сначала мне нужно провернуть одно дельце, и для этого мне понадобятся добрые люди. Роха, знаешь таких? Есть добрые люди в городе? Человек десять-пятнадцать. На две недели надобны. Не для войны, для охраны. По полтора талера на душу дам за две недели работы.
– Конечно. Таких людей сейчас много. Работы все меньше, как еретики убрались за реку. Найдем, – согласился приятель.
– А еще мне нужна сарацинская вода. – Волков посмотрел на аптекаря. – Знаешь, где взять?
– Конечно знаю, – кивнул Пилески. – А вам простая нужна или двойной перегонки?
– Я так думаю, что двойной перегонки.
– Сколько нужно?
– Двадцативедерная бочка.
– Сколько? – удивился аптекарь.
Все с удивлением посмотрели на солдата.
– И еще мне нужна бочка крепкого уксуса. И перчатки провощенные – пар двадцать пять. Пара телег с меринами в обоз. И почини мою кирасу, она может пригодиться, – добавил Волков, указывая пальцем на Рудермаера.
– Все найдем, – заверил Роха, – но, видно, дельце ты затеял непростое.
– Еще какое непростое, – согласился солдат. – Да только не я его затеял.
– Расскажешь? – спросил Скарафаджо.
– Нет, – отрезал солдат и крикнул: – Эй, трактирщик, давай обед!
– Я думал, ты никогда этого не скажешь! – вздохнул Роха. – Сейчас поедим и можем посмотреть наш участок, вернее, твой участок.
– Нет, после обеда я иду молиться, а завтра приходите в кафедрал к утренней мессе.
– Ты стал набожным, Фолькоф? – удивился Роха.
– Помолиться пред большим делом никогда не повредит, – сообщил Рудермаер.
– Это верно, – согласился Пилески.
– Завтра будьте на утренней мессе, – велел солдат и закончил разговор.
На обед вскоре пришли Ёган и Сыч. Волков не скупился – трактирщик радовался. А когда трапеза подходила к концу, появился молодой Удо Бродерханс, булочник, он увидал солдата, подошел и без слов, но с поклоном положил на край стола новенький белый талер.
Так же без слов солдат достал из кошеля цепь и, забрав монету, вернул украшение владельцу. Юноша принял цепь, а потом наклонился к солдату и тихо, почти в ухо проговорил:
– А возможна ли скидка за свидание с госпожой Брунхильдой?
– Зачем тебе скидка, папаша-то у тебя не бедный? – так же тихо отвечал солдат, глядя на юношу с усмешкой.
– Уж больно много денег просите, мне не осилить столько. Могу двадцать крейцеров предложить.
– Шучу я, дурень, – чуть повысил голос солдат, – и деньгу я с тебя только за наглость твою взял. Иди сам с ней договаривайся.
– Правда? – удивился сын пекаря.
– Иди с Богом, – сказал солдат.
– Ну, можешь сказать что-нибудь? – Брат Родерик пристально смотрел на вошедшего.
Тот медлил, обдумывая, как подать информацию, ведь главного он не выяснил, но узнал многое, дающее представление о планах приезжего головореза.
– Что ты молчишь? – раздражался канцлер. – Через два часа вставать на утреннюю мессу. Я не могу ждать до рассвета.
– Не знаю, с чего начать, он затеял какое-то дело. Хочет с бродягами изготовлять большие аркебузы у нас в городе.
– Что за аркебузы?
– Большие, почитай, в два раза крупнее обычных. Утром испробовали одну такую, нашему головорезу вроде как понравилось. Думают мастерскую ставить.
– Это все? – в голосе приора звучало разочарование. – Аркебузы?
– Вроде все, что имеет значение. Человек наш, правда, еще ходил к нашему знаменитому лекарю, я думал, что кости полечить, а он все про чуму спрашивал.
– Про чуму? – приор оживился. – А что он спрашивал про чуму?
– Спрашивал, как выжить в чумном месте.
– В чумном месте? – приор задумался, откинулся на спинку кресла, потирая пальцы, словно они стали липкими, и заговорил сам с собой: – Так полгода как нет уже в округе чумных мест. Чума к еретикам на север ушла. Нигде чумы не осталось, – он замолчал.
И уже про себя стал рассуждать: «Ну разве что в Ференбурге. Конечно, Ференбург! Епископ Вильбургский решил поживиться чем-то в Ференбурге. Вор уже посылал туда людей, да никто не вернулся. Нашел нового наемника, а тот согласился лишь за рыцарское достоинство. Видно, и вправду не дурак и просто так в чуму лезть не хочет, готовится, по лекарям ходит. А в Ференбурге власти нет, принц Карл фон Ребенрее обложил город заставами: ни туда, ни оттуда никого не пускает, хотя формально город ему не подчиняется, город живет по Лиденгофскому праву, сам себе сеньор. Но это не значит, что принц Карл окажется доволен, если этот вор из Вильбурга что-нибудь там украдет. Карл и сам там хотел бы пограбить, да боится портить отношения со свободными городами, где полно еретиков. И нам нет нужды. Не дай бог еретики с севера начнут новый поход, так свободные города-сеньоры могут припомнить нам это воровство и встать на сторону еретиков. Нет, допустить этого решительно нельзя! Но угомонить вильбургского вора нет никакой возможности, он брат архиепископа, значит, придется убрать головореза, только по-тихому. Чтоб епископ не обозлился. И чтобы архиепископ не узнал».
Пока приор размышлял, человек, что приносил ему новости, терпеливо ждал. Не думал он, что весть о походе головореза к лекарю вызовет у приора интерес и повлечет долгие размышления.
– Ступай, – наконец произнес канцлер, – глаз с него не спускай. Каждый шаг запоминай.
– Доброго вам сна, господин, – человек поклонился и вышел.
А приор тут же забыл про него, как и про сон. Монаху, что стоял за креслом, он приказал:
– Ступай к протонотарию, тотчас; если прелат не почивает, проси аудиенции для меня немедля.
Монах с поклоном вышел.
Брат Родерик хотел помешать епископу Вильбурга в его воровстве, но так, чтобы, не дай бог, не вызвать гнева господина своего архиепископа Ланна, поэтому он и просил аудиенции у протонотария брата Антония, нунция Его Святейшества при дворе архиепископа Ланна. Брат Родерик был уверен, что нунцию папы нужно знать, что собирается предпринять епископ Вильбурга. И он поудобнее уселся в кресле, ожидая возвращения своего человека. Он помнил, что брат Антоний мало спит, так что еще до утренней мессы они смогут встретиться, если на то будет воля Божья.
И Божья воля на то была. Папский нунций был монахом, но кровать не напоминала монашескую, в ней могли уместиться четверо, а перины казались мягкими и теплыми, как лебяжий пух. Брат Антоний крепко спал, но умный прислужник не побоялся разбудить протонотария и сообщить, что пришел человек от канцлера. Брат Антоний долго искал сближения с приором, доверенным лицом архиепископа, но до сих пор их общение не выходило за рамки служебных обязанностей, а тут вдруг такая удача. Брат Родерик просил об аудиенции. Ночью!
Брат Антоний почти бежал на встречу. Встретились они на улице. Канцлер Его Высокопреосвященства архиепископа Ланна брат Родерик и нунций Его Святейшества папы брат Антоний говорили долго, и оба остались довольны. Умный нунций разделил опасения приора о недопустимости вредных действий епископа Вильбурга, а умный канцлер был рад услышать от нунция, что Церковь обязана сделать все, чтобы не допустить упрека Имени своему. Они разошлись, когда небо на востоке уже алело. Канцлер поспешил в кафедрал, там уже готовились к утренней мессе, которую должен был лично служить архиепископ. А нунций пошел к своим людям и разбудил одного из монахов-рыцарей, что служили Великому Престолу, и сказал ему:
– Человек один действиями своими принесет Матери Церкви упрек Имени ее. Такого случиться не должно.
– Мирянин, отец, нобиль? – поинтересовался монах-рыцарь.
– Солдат, а ныне станет рыцарем, архиепископ совершит акколаду сегодня. Имя его Фолькоф.
– Никогда не поднимали мы оружия на братьев-рыцарей, – отвечал монах-рыцарь.
Нунций был удивлен строптивостью брата, ему пришлось настоять:
– На то воля Божья, то во благо Святому Престолу и Матери Церкви нашей.
– То грех, брат, – заметил монах.
– То мой грех, брат, – решительно оборвал нунций.
– Да будет на то воля Божья, – нехотя произнес монах-рыцарь.
Агнес спала абсолютно безмятежно, пока не стало светать.
И тут ее словно душить что-то стало. Как не было спокойного сна. Заметалась она по кровати, лягнула Брунхильду, что спала рядом, а потом стала задыхаться. Наконец девочка проснулась, села на кровати. Солнце первыми лучами уже проникло в комнату через маленькое окно. Брунхильда спала спокойно, как может спасть молодая здоровая женщина. Агнес же тряслась, словно в лихорадке. Тревога овладела девочкой. Она встала и босая, в нижней рубахе, вышла из комнаты. Ей нужно было сказать господину что-то, а что, она сама еще не знала. Постучала в покои, где спали мужчины, и дверь отворилась. Она вошла, все были на месте: и Сыч, и Ёган, и монах. Все они спали на полу, а вот кровать оказалась пуста. Господина не было. Агнес залезла на кровать, посидела и тихо заплакала. Так она и сидела, надеясь, что господин вскоре придет. Но он не шел. А вскоре Ёган проснулся и сказал ей, чтоб шла мыться и одеваться, что господина не будет и что всем нужно идти на утреннюю мессу в главный храм города, что господин уже там. Агнес пошла одеваться, надеясь, что ее сон – всего лишь сон.
Глава 6
Все, что до сих пор для солдата было важным и значительным, по сравнению с величественностью происходящего стало мелким и пустым.
Народ, пришедший на утреннюю мессу, которую служил сам архиепископ, после службы не разошелся, узнав, что в церкви еще что-то намечается. А еще там были все люди солдата: Ёган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит, и Роха пришел, и Пилески, и Рудермаер. Для всех то, что происходило, являлось полной неожиданностью, только Ёган знал о приготовлениях. Он принес алое сюрко, подушку для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всем своем облачении поманил солдата к себе. Волков уже облачился в красное сюрко. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у которого стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки доносились словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли все это происходит. Волков оглядывался. Видел лица своих людей, видел выпученные от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ, улыбаясь, взял его руки в свои ласково. И, как по команде, хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнес, так, что стало слышно в самом дальнем углу храма:
– И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими, сын мой, то, что заслужил!
И грянул хор так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто-то подложил перед ним подушку красную, кто-то заставил его поставить на нее колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы. Волков их не слышал. Склонив голову и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа, он думал: «Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это?»
Он не знал, сколько это все продолжилось, и пришел в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:
– И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.
И снова грянул хор, а Волкова подняли с колен, перед ним разместили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу прислуживающий отец не поставил на нее. Сам архиепископ во всем своем тяжелом облачении склонился перед новоявленным рыцарем и стал на его сапог надевать шпору позолоченную. Затем то же произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст закреплял на его сапоге вторую шпору. Тут же один из прислужников снял с Волкова пояс с мечом и с молитвой понес его вокруг алтаря, обнес и передал меч архиепископу. И тот, также с молитвой, повязал оружие солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а сеньор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнес:
– Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.
Солдат стоял не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:
– Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжег.
– Я… нет… то есть да… – растерялся Волков.
– Порыв души верный, но все должно быть по закону Божьему.
– Я… я… – заикался солдат.
– Пусть на гербе у тебя будет факел, – произнес архиепископ тихо.
Кто-то шепнул солдату сзади:
– Целуйте руку архиепископа.
Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и еще раз двукратно облобызал и крепко обнял, после чего произнес громко:
– Братья-рыцари, свершите акколаду. Теперь это брат наш.
Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на пальцах не хватало, они жали ему руку, называли имя свое, крепко обнимали, целовали дважды и говорили:
– Рад, что вы теперь с нами, брат.
– Добро пожаловать, брат.
И еще что-то, и еще.
Солдат, вернее уже кавалер, их имен не запоминал, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами, которые приходилось незаметно вытирать. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Никогда у него не было слез, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…
Он и не помнил, как все закончилось, как стали расходиться добрые люди архиепископа, и священники, и церковные служки, а к Волкову подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. Ёган и Сыч ужасно гордились, а вот Роха бурчал тихо:
– Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чертов Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чертов мошенник…
Пока новоиспеченный кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принес ему бумагу.
Волков развернул ее и прочел:
«Сего дня, сего года Август Вильгельм, герцог фон Руперталь, граф фон Филленбург, архиепископ и курфюрст Ланна, даровал милость свою и произвел в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовется Иероним Фолькоф.
Отныне доброго человека этого должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Руперталь».
У кавалера затряслись руки. Он еще раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принес бумагу, спросил:
– Какого еще Иеронима? Это ты написал?
– Нет, – отвечал монах, указав на невероятно толстого монаха, сидевшего в углу храма за маленьким столом и пишущего что-то.
Волков быстро подошел к тому и тихо сказал:
– Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.
– А, так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним, – заметил толстый монах, – а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.
– Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге, – настаивал Волков.
– Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.
– Вырви страницу и перепиши, – начинал злиться кавалер.
– А это уже преступление, – тряс жирным подбородком монах, – книга прошита и страницы пронумерованы.
– И что ж мне теперь делать? – спросил Волков, выходя из себя.
– Живите так, – не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.
Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжеленную, звонкую оплеуху.
– Господь Вседержитель, – заныл монах, почесывая щеку и шею, – что ж вы деретесь в Доме Господа?
Кавалер молча спрятал бумагу в кошель и пошел к выходу. Он пришел в себя. Слез в его глазах боле не было. «Иероним значит Иероним, зато кавалер», – сказал он про себя.
– Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, чтобы готовил большой обед и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будут свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.
– Сделаю, господин, – обещал Сыч.
– Ёган, ты со мной, – продолжил Волков.
– А куда мы, господин? – спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.
– К художнику, мне нужен герб. Я видел вывеску неподалеку.
Не успел он тронуться, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:
– Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя в нем видела.
Волков поглядел на девочку внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но, видно, он ее не отпускал.
– Нужно ли? Мало ли снов снится.
– То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший или раненый, а на вас монах смотрел.
– Монах? Наш монах? – спросил кавалер.
– Не наш, злой монах.
– Какой еще злой?
– Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен, как змея.
Теперь кавалер уже не был так недоверчив.
– Злой монах, говоришь? – задумчиво переспросил он. – Ладно, возьми шар, погляди в него.
Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шли от собора в трактир.
– Ведьма она, господин, ох, ведьма, – начал Ёган, – я вот…
– Молчи, дурень, стоишь орешь на всю улицу, – оборвал его кавалер. – Пойдем к художнику.
Художник был беден и молод, Волков оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но хозяин упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.
Он был первый из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.
– Каков будет щит? – спросил художник и тут же начал рисовать.
– Кавалерийский треугольник.
– Цвета: Один? Больше?
– Два. Голубой и белый, – отвечал кавалер не задумываясь.
– Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь – небо, верность, честность. Серебро – благородство и чистота. Как рассечем?
– По горизонту, белый – сверху.
– Мех, пояса, перевязи?
– Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.
– Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.
– Да? – Кавалер на миг задумался. – А вороны часто встречаются?
– Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон – символ мудрости и течения времени.
– Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.
– Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, – закончил рисунок художник.
Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:
– Сделайте ворона пострашнее.
– Сделаю ему рубиновое око.
– Ёган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.
– К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.
Волков молча достал монеты.
– Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? – предложил художник. – У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.
– Да, мне это нужно, – согласился кавалер. – Штандарт и пару сюрко.
– Попоны для коней в ваших цветах.
– Лишнее.
– Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.
– И ни днем больше, – сказал Волков и снова полез в кошель.
Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча, и от Пилески. Особенно его радовала ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
– Чертов мошенник, – после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, – надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
– Чертов ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на кавалера уже не столь злобно, как совсем недавно. А Ёган и вовсе гордился так, словно это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так, отпивал для вида. Он ощущал беспокойство. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, – уговаривал он себя, – главное в любой кампании – это правильно подготовиться к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
– Велено передать вам, господин кавалер, – с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. – Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады и принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
– А что за монахи были? Какого ордена?
– Мне этот орден неизвестен, – отвечал трактирщик. И повторил: – Велите открыть?
– Нет, – сухо ответил Волков.
– Как нет, давай, Фолькоф, отведаем монастырского винца! – крикнул Скарафаджо.
– Нет, – еще тверже отвечал кавалер.
Читать бесплатно другие книги:
