Пожирающая Серость Эрман Кристина

17

Когда дедушка Джастина был еще жив, его кабинет был теплым и радушным – с камином, коврами земляного цвета и окнами, которые всегда были открыты нараспашку. Но когда кабинет заняла Августа Готорн, то камин заложили кирпичом, и ставни на окнах закрылись. Мягкие кожаные кресла заменили твердыми деревянными стульями, на которых Джастину приходилось сидеть с идеально ровной спиной, пока он смотрел на строгие фотографии, висящие позади стола.

Готорны были великолепными, ответственными, несчастными людьми, даже в черно-белом цвете. Хоть оттенок их кожи варьировался от светлого до темно-коричневого, прически и наряды охватывали дюжину разных трендов, все их лица твердили одно и то же: «нам лучше знать». Джастин задумался, появится ли когда-нибудь на этой стене его фотография, с которой он будет властно смотреть на своих потомков.

Если брать во внимание развитие событий, Августа скорее сожжет его фотографию, чем повесит ее где-либо.

Равноденствие прошло. Августа оставила Джастина с Мэй сидеть у себя в кабинете, пока заканчивала дела в полицейском участке. Джастин знал, что их наказывали этим ожиданием, но все равно не вставал с места.

– Как ты могла ей рассказать? – спросил он Мэй, сидевшую на соседнем стуле с идеально ровной спиной.

– А как ты мог не рассказать? – парировала сестра. – Зверь завладел ею, Джастин! Он открыл портал в Серость. Заставил Вайолет воскресить кого-то из мертвых. Нужно было что-то делать!

Другие вышли на Вайолет по той же причине, что и Джастин: они услышали крики. Но стоило им понять, кого они видят, и Мэй тут же раскололась, признавшись во всем матери, как только все вернулись в полицейский участок. Джастин был так поражен ее предательством, что мог лишь слабо возражать, пока сестра рассказывала всю историю последних нескольких недель, уточнив, что она с самого начала была против обмана. Джастин пытался не вспоминать тот голос, доносившийся из тела Вайолет. И как ее пальцы блекли.

– Ты знала, что мама сделает.

– Что? – спросила Мэй. – Все исправит?

Джастин подавил мерзкий смешок.

– Наша мать ничего не исправляет. Она просто забирает те части людских жизней, которые вызывают трудности. Ты сама это знаешь.

Августа не подпускала его к Вайолет с тех пор, как ее отнесли в медпункт. Но Джастин слишком часто видел действия своей матери и знал, чем все это закончится. Через пару часов Вайолет проснется, считая Четверку Дорог самым обычным городом. Ее разум самостоятельно восполнит пробелы.

Она забудет, что у нее когда-либо были силы, – прямо как Харпер.

– Подожди пару неделек, – сказала Мэй, опуская бледную ладонь на его колено. – И это перестанет иметь такое значение, вот увидишь.

– Зверь все еще там. Город все еще недоволен нами. – Джастин гадал, почему сестра не понимает, что она натворила. – А как же тот человек, которого воскресила Вайолет?

– Единственное доказательство его существования – слова Вайолет. Она наверняка соврала насчет него.

Джастин всегда знал, что Мэй хорошо умела игнорировать неприятные для нее части этого мира. Но когда ее лицо пренебрежительно скривилось, он ощутил неожиданный прилив боли.

– Он убил Дарью Сондерс.

– Или же это был несчастный случай. – Голос Мэй сочился холодным, высокомерным презрением.

– Ты поступаешь так же, как мама. Делаешь вид, будто проблемы не существует.

– Я хотя бы не пытаюсь решить проблемы, над которыми не властна. Тебе никогда не приходило в голову, что мы все чем-то жертвовали, чтобы достичь того, что имеем на сегодняшний день? Что, возможно, если тебе так трудно, то Четверка Дорог не нуждается в твоей помощи?

И в эту секунду Джастин понял, что все его поступки с провального ритуала были бесполезной, тщетной борьбой с неминуемым. Он потерял уважение семьи в тот день, когда боярышник ему не поклонился, и что бы он ни делал, этого никогда не будет достаточно, чтобы все исправить.

Юноша прижал алый медальон к подлокотнику.

– Я знаю, что могу помочь городу. И ты это знаешь. Ты видела колоду Предзнаменований.

Джастин ожидал сочувствия, хоть какой-то вспышки эмоции. Но лицо Мэй не изменилось. Он никогда ее такой не видел – острой, как стекло, и твердой, как сталь.

– Нет, не можешь, – отчеканила она каждое слово. – И пора тебе перестать воображать обратное. Потому что, когда ты собираешь вокруг себя сломленных людей, чтобы самоутвердиться, в конечном итоге это плохо заканчивается для всех.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, черт возьми!

Ее руки впились в подлокотники, когда она наклонилась.

– Тебе нравилось разбираться с проблемами Харпер – до того, как мама взялась за нее, – потому что ты был ее героем. Тебя заводит, что Айзек относится к тебе так, будто ты ежедневно поднимаешь солнце на небо. И тебя не расстраивает, что мама сделает с Вайолет, – тебе просто нужна причина, чтобы остаться, а мама лишила тебя ее.

Со стенами в кабинете было что-то не так. Они начали выгибаться и сужаться. В груди Джастина мучительно закололо, словно кто-то засунул руку в его грудную клетку и начал давить на кости и плоть. В доме послышался лай, оповещая о возвращении Августы. Джастин сидел в шоке и тишине – перед ним разложили все его неудачи, словно колоду карт, которые он никогда не сможет истолковать.

Августа вошла в кабинет, как ворвался бы холодный шквальный ветер. Мэй съежилась на своем стуле, но Джастин заставил себя не реагировать. Он знал, что Августа ждала именно уважения.

– Я никогда не верила стереотипам о детях, которые считают нужным обманывать своих родителей. – Она сложила домиком свои руки в перчатках. – Бунтующим подросткам место в городах, где самая большая опасность – это пьяный водитель. Но вы росли с пониманием, чем мы ежедневно здесь рискуем. А значит, вы понимаете, как сильно обязаны передо мной извиниться.

– Прости, мама, – тут же выпалила Мэй, склонив голову. Ее волосы скользнули вниз и закрыли лицо, оголяя светлый пушок на шее. – Мне стоило сразу рассказать тебе о Вайолет.

– Прекрати, – резко перебила Августа. Мэй скривилась. – Я сказала извиниться, а не кланяться мне в ноги и скулить, как мои собаки. Тебя никогда не будут уважать, если ты не научишься брать на себя ответственность за свои действия.

– Извини! – лихорадочно сказала Мэй. – Я все сделаю. Это моя вина, теперь я понимаю, только не… – Она резко замолчала.

Августа посмотрела на нее с подозрением:

– Только что?

Мэй выкручивала руки на коленях.

– Не забирай воспоминания Айзека.

Джастин почти подскочил от неожиданности. Это никак не оправдывало все, что Мэй ему наговорила, – ее слова по-прежнему грохотали в остатках его грудной клетки. Но теперь он понял, что она была в ужасе. Айзек один из немногих, кто не просто терпел Мэй, а хотел с ней дружить.

– Я не собираюсь наказывать Айзека Салливана, – ласково произнесла Августа. – По крайней мере, не за это.

Было заметно, как тело Мэй расслабилось от облегчения.

– Спасибо.

Джастин и Мэй были невосприимчивы к силе Августы. Их связывало кровное родство, так что ее прикосновение не влияло на них, как на других жителей города. Только они знали, каким образом она сохраняла за собой должность шерифа. Только они знали, сколько жителей города ходили с провалами в памяти.

– Довольно, – сказала Августа, слегка скривившись. – Итак, Джастин? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Ему было бы проще последовать примеру Мэй. Умолять о прощении. Но слова отказывались срываться с его языка. И дело было не только в Вайолет. Его мать никогда не просила прощения за Харпер. За угрозы Айзеку. За то, что отталкивала Джастина после его неудачного ритуала. И он не понимал, почему должен проявлять к ней уважение, которого она никогда не проявляла к нему.

– Я ни о чем не жалею.

Бледное лицо Августы исказилось в мерзкой улыбке.

– Я догадывалась, что ты это скажешь. Мэй, можешь идти. Пора нам с твоим братом серьезно поговорить.

Мэй юрко, как мышь, выбежала из кабинета. На подлокотнике стула Джастина был высечен миниатюрный символ основателей. Он зацарапал его ногтем, когда Августа заговорила:

– Значит, ты не считаешь, что должен просить у меня прощения.

Юноша покачал головой.

– Мне нужно перечислить все, что ты сделал неправильно?

– Ничего.

– О, Джастин, – вздохнула Августа. – Ты поставил этот город под невероятную угрозу ради девушки, которую знаешь меньше месяца. И солгал мне. Знаю, ты любишь строить из себя местного героя, но даже ты сам вряд ли считаешь свои действия оправданными.

– Я бы сделал это снова, – тихо ответил Джастин. – Чтобы уберечь ее от тебя.

Августа застонала и прижала пальцы к вискам.

– Я использую свои способности только по необходимости, и ты это знаешь. Это крайняя мера. Но городу будет безопаснее, если она потеряет силы. Особенно когда они напрямую связаны со Зверем.

В глубине души Джастин задумался, говорит ли она правду. Возможно, Харпер, Айзек и Вайолет действительно слишком опасны, чтобы жить в обществе. Возможно, будет лучше, если они проживут остаток жизни без своих способностей. Было бы легко пресмыкаться, как Мэй, пока все жители не забудут о случившемся, будто о страшном сне.

Но у них и без того осталось слишком мало потомков основателей. Город это заметил. И ополчился против них. Было бы куда логичнее развивать способности детей основателей, вместо того чтобы избавляться от них. Все, что Джастин видел перед собой, это ярость в глазах Харпер, когда та прижала меч к его горлу. Ярость, которую она не осознавала, потому что не знала, чего Августа ее лишила. Сил, которыми она не могла пользоваться.

Джастин так долго изнывал по всему, чего не мог получить. Но, по крайней мере, он знал, что терял. Харпер считала себя бессильной. Как и Вайолет. И он ничего не мог сделать, чтобы спасти их. Но Джастин знал, что сделали бы они, если бы сидели на его месте напротив Августы Готорн.

Они бы боролись.

И он должен был доказать, что хоть чему-то научился, прочувствовав их потери.

– Ты забрала память Харпер и Вайолет не потому, что они представляли опасность для города, – сказал юноша, поднимаясь на ноги. Их ярость передалась ему, заполняя провалы, оставшиеся после разрушительных слов Мэй. Это придало ему сил, и Джастин понял, что следует говорить. – Наш город отчаянно нуждается в сильных основателях. Они ставили твой авторитет под угрозу, а ты стерла им память. Айзек причинил больше ущерба, чем они обе вместе взятые, но ты не имеешь ничего против, потому что он прислушивается к тебе. Но Харпер и Вайолет ты контролировать не могла, и поэтому просто избавилась от них. А теперь пытаешься избавиться и от меня.

За очень долгое время Августе было нечего сказать, ее бледное лицо залилось легким румянцем, руки в перчатках замерли на висках. Они смотрели друг на друга – мать и сын, – пока Джастин медленно отходил от стола.

Следующие слова Августа произнесла тихим, исполненным ненависти шепотом:

– Быть основателем значит постоянно чем-то жертвовать. Если ты не можешь поставить безопасность других выше собственных эмоций, то нам повезло, что ты провалил свой ритуал. Ты непригоден для служения этому городу.

Джастин не произносил ни слова. Не моргал, не дышал. Просто нащупал дверную ручку, вышел в коридор и побежал прочь из дома. Он бежал дольше, чем когда-либо прежде, пока мир вокруг не стал более широким, размытым и странным, а тело не запылало от боли. И, остановившись спустя много часов, дней или лет, Джастин обнаружил себя перед дверью дома Айзека.

– Я не могу вернуться домой, – сказал, а затем прокричал он, стуча ладонью по треснутому, шелушащемуся дереву, словно это могло как-то помочь уменьшить боль от слов Августы. К тому моменту, как дверь приоткрылась, Джастин уже выбился из сил, дрожал и был готов упасть на колени.

– Я не могу вернуться домой, – повторил он, и губы Айзека расплылись так же, как в Закусочной, изобразив ту почти-грустную почти-улыбку, которую Джастин не мог понять.

– Так и не возвращайся, – хрипло ответил Айзек, открывая дверь шире, чтобы он мог завалиться внутрь.

Джастин привык, что обычно Айзек вился за ним следом, но сегодня пришел его черед плестись сзади, глядя на широкие плечи и темные кудряшки друга, пока тот вел его к дивану, где он наконец-то смог впасть в милосердный сон.

Харпер бесило, с какой легкостью от нее отделались. После того как на поляне появилась шериф, Митси и Сет отвели ее домой. Она попыталась обсудить с отцом произошедшее с Норой, но он заверял, что все это было случайностью. Харпер ему не верила, но доказательств у нее не было.

Следующие несколько дней прошли в спокойствии.

Джастин, Айзек, Мэй и Вайолет не показывались в школе. Вайолет не отвечала на звонки, а Харпер не могла себя заставить связаться с Джастином. Поэтому, когда спустя пару дней она вошла в класс и увидела Вайолет на ее привычном месте, выглядевшую отдохнувшей и умиротворенной, она была, мягко говоря, сбита с толку.

Харпер села в другой части кабинета и наблюдала, как Джастин с Айзеком идут к заднему ряду. Она ожидала чего-то, какого-то признания увиденных ими событий, монстра в Вайолет. Но ничего не произошло. Вайолет ни с кем не разговаривала, просто смотрела на миссис Лэнхэм с легкой улыбкой на лице.

То же самое повторилось на истории и биологии, так что когда перед обедом Харпер увидела Вайолет у шкафчиков, то подавила свою тревогу и промаршировала к ней. В конце концов, Вайолет назвала ее подругой в ночь равноденствия. Быть может, последние несколько дней она просто обдумывала все, что с ней произошло.

– Тебе нужна помощь со шкафчиком? – спросила Харпер.

– Никак не могу вспомнить комбинацию. – Вайолет нахмурилась. – Вот позорище, да?

– Я учусь здесь с первого класса и все равно иногда ее забываю.

Девушка хихикнула:

– Спасибо, теперь я уже не чувствую себя такой неадекватной. Как тебя зовут?

Сердце Харпер ухнуло в пятки:

– Что? Вайолет, это не смешно.

– Прости, мы уже встречались? – На ее лице по-прежнему расплывалась та странная полуулыбка. – У тебя и вправду знакомый вид. Ты Хэйли? Холли?

Харпер стало плохо от ее взгляда. Прямо как у Джастина три года назад – неопределенного, апатичного. И хоть она понимала, что что-то произошло, ведь Вайолет не могла просто ее забыть, в ней все равно начала подниматься паника.

– Мне нужно идти.

Харпер убежала в кабинет для занятий музыкой, где обычно обедала, и поджала колени к груди.

С Вайолет что-то случилось. Либо так, либо она намеренно решила игнорировать Харпер. Но нет. Это было бы слишком жестоко. Вайолет бы так не поступила, особенно после того, как Харпер рассказала ей о поступке Джастина. Она знала, должна была знать, что второй раз Харпер такого не перенесет.

Ее отец отправил Нору в лес. А Вайолет, единственный человек, с которым она могла это обсудить, больше не может ее выслушать. Харпер чувствовала себя потерянной, испуганной, грустной и более одинокой, чем когда-либо. Ее левую руку пронзила фантомная боль. Девушка дернулась и сжала культю.

Три года назад она позволила панике взять над собой верх. Покорилась воле Готорнов и стала человеком, которым они хотели ее видеть, – крошечным, испуганным и забытым. Но теперь Харпер знала, что она намного лучше этой невидимки.

Она заправила волосы за уши и вытерла глаза. Пульс приходил в норму, боль в руке убывала. Кто-то постучал в дверь кабинета.

– Простите! – крикнула она. – Тут занято!

– Харпер? Это ты?

Девушка подняла голову, по ней прокатилась волна адреналина.

– Джастин?

– Можно войти?

Харпер могла бы ему отказать. Но если она хочет разобраться в том, что случилось с Вайолет, ей нужна помощь. И она не в том положении, чтобы отказываться. Поэтому она встала и открыла дверь.

Джастин выглядел даже хуже, чем тогда в лощине. Лицо осунулось, во взгляде появилось что-то раненое, неприкрытое – что-то, чего не было в ночь равноденствия.

– Знаю, ты просила оставить тебя в покое, – сказал он. – Но ты не будешь возражать, если я тоже тут посижу? Не уверен, что мне хватит сил торчать на виду у всей школы.

Харпер настолько удивилась, что ответила простым кивком, наблюдая с крайним недоверием за тем, как Джастин вешает рюкзак на пюпитр и плюхается на стул. Дверь за ним закрылась. Харпер снова села, замечая, как мало места в этом кабинете. Хоть их спины прислонялись к противоположным стенам, их ноги почти соприкасались.

– Где Айзек? – поинтересовалась она.

Джастин провел рукой по копне своих светлых волос. В голове Харпер всплыл образ: она держит Джастина за затылок, его локоны блестят между ее пальцами, словно чистое золото. Девушка отмахнулась от этой фантазии, но пальцы дрогнули.

– Сидит с Мэй, – ответил Джастин. – Пытается сохранить мнимое перемирие.

– Мнимое перемирие? Не поняла.

– Меня выгнали из дома. Ну, не совсем. Я сбежал. Но, думаю, в противном случае меня бы официально попросили уйти.

– Что? Почему? – изумиласьХарпер.

– Я больше так не мог. Мама сказала, что городу повезло, что я провалил свой ритуал. И мне начинает казаться, что она права. Ведь это заставило меня увидеть, какой вред причиняет моя семья нашему городу, – он испустил глубокий, прерывистый вдох. – Никто не заслуживает того, как я обошелся с тобой.

Харпер так долго ждала от него этих слов. Но когда они пронеслись эхом по кабинету, осели в ее голове, она не почувствовала облегчения. Только пустоту.

– В определенный момент это перестает иметь значение, – медленно произнесла она, не сразу поняв, что говорит вслух. Но ей не хотелось останавливаться: – Ты не можешь оправдать этим три года плохого обращения. И не можешь приползать ко мне, когда тебе захочется.

– Знаю. Я не могу исправить свое жестокое поведение или то, что я тебя ранил. Просто хочу, чтобы ты знала, что теперь я это понимаю. Мне стоило вступиться за тебя перед семьей. Поддержать тебя. Все, что я сделал для Айзека и Вайолет, было сделано из-за того, что я не смог помочь тебе.

Харпер не знала, правдивы ли его слова, но, о, как же ей хотелось, чтобы они были искренними.

Она подавила всхлип:

– Я тебя не прощаю.

– Знаю.

– Я не могу тебя простить.

– Мне все равно.

Сердце Харпер сжалось, потому что она увидела того Джастина, которого когда-то знала – доброго, честного, преданного без остатка.

В ночь перед ее ритуалом они тайком пробрались к озеру и наблюдали за темными волнами, облизывающими грязный берег.

«Что, если я не выберусь?» – спросила Харпер, и тогда Джастин переплелся с ней пальцами, одаряя ее полной уверенности улыбкой.

В этой улыбке крылось обещание, как и в их соединенных ладонях.

«Выберешься».

А поскольку Харпер любила ту версию Джастина, она ему поверила.

Возможно, она по-прежнему его любила.

Но в чем она точно была уверена, так это в том, что любовь должна придавать сил, а не заставлять тебя гнить изнутри. Что бы между ними ни осталось, оно спуталось в узел из желания, злости и сожалений, который так долго отравлял ее организм, что Харпер уже не знала, кто она без него.

Она не могла избавиться от мысли, что Джастин игнорировал ее, когда она верила, что он силен. Он пользовался всеми возможностями, которые предоставляла ему фамилия Готорн: девушками, друзьями, беспрекословным уважением. Лишь достигнув дна, он вернулся к Харпер. И только потому, что она тоже опустилась на самый низ.

Харпер не спутает его отчаяние с теплыми чувствами. Потому, когда она снова заговорила, она не дала ему надежду на примирение. Она хотела получить ответы.

– Что-то не так с Вайолет, – сказала она.

Джастин даже не пытался выглядеть удивленно:

– Я знаю. Она попалась в руки моей матери.

– Попалась? Что ты имеешь в виду?

– Вот что делает Августа, – ответил Джастин. – Забирает воспоминания людей, когда считает их слишком опасными. Они больше не могут пользоваться своей силой, потому что не помнят о ее существовании.

Вероятно, эта новость должна была шокировать Харпер, но она не была лишена смысла. Само собой, Готорны имели преимущество, о котором предпочитали умалчивать.

Очередные секреты. Очередная ложь.

В горле Харпер вновь появился комок слез, когда она поняла. Вайолет не могла ее вспомнить. А значит, девушка, которую она знала, девушка, которая о ней заботилась, исчезла.

– Воспоминания? – повторила она. – И их уже не вернуть?

Голос Джастина стал хриплым и сдавленным, когда он ответил:

– Думаю, нет.

Вайолет действительно была для него важна, раз он поссорился из-за нее с Августой и ушел из дома.

– Я пришел сказать тебе, что нас ждет что-то поистине ужасное. Наверное, моя семья этого заслуживает. Но остальные жители – нет. Так что держись подальше от леса, ладно?

И внезапно Харпер увидела выход.

Годами она рассматривала свою жизнь как некую историю. Сказку о девушке, которая больше всего на свете хотела любви, могущества и семьи. Она провалила свое испытание на доблесть. Мерзкие злодеи Готорны приговорили ее к одинокому, несчастному существованию, используя свои чары, чтобы скрыть внутреннюю безобразность. Ее отец сыграл бы роль в легкой концовке этой сказки. Такую, благодаря которой они оба стали бы героями.

Но сейчас, глядя на Джастина Готорна, она понимала: ничто из этого не было правдой. Она подумала о героях и злодеях, легендах и монстрах. И решила, что могущественнее всех них тот, кто рассказывает эту историю. И рассказывает ее теперь Харпер.

Может, Вайолет и не могла вспомнить, что с ней сделали. Но Харпер все равно хотела ее спасти.

– Не думаю, что твоя семья единственная в этом городе, не такая хорошая, какой хочет казаться, – медленно ответила она, не веря в то, что собирается сделать. – Джастин… мне нужно кое-что тебе рассказать.

18

Вайолет посмотрела на клавиши под своими пальцами и вздохнула. Весь день она чувствовала себя как-то неправильно. Она думала, что игра на пианино поможет ей сосредоточиться, но каждый раз, когда ее руки прикасались к клавишам, в животе расцветал ужас. Что-то в инструменте ее пугало.

Делу также не помогало, что Орфей постоянно расхаживал туда-сюда и жалостливо мяукал, его вой эхом разносился по дому, напоминая рев двигателя. Вайолет понимала, что кот скучал по своей хозяйке. Но тети Дарьи больше не было. Орфей вновь мяукнул, и тогда сзади раздался новый шум – непрерывные, осторожные шаги.

Вайолет недоуменно обернулась. Ее мать ушла по делам. Но это оказалась не Джунипер. Вместо нее по центру музыкальной комнаты стояла высокая блондинка с гладкими прямыми волосами и невероятно симметричными чертами лица.

В ее приятной улыбке чувствовалась скрытая напряженность, щеки выглядели впалыми от худобы, и в целом от ее вида в груди Вайолет появился дискомфорт. Девушка смотрела на нее так же, как другая этим утром, – словно они делили между собой секрет, хотя Вайолет ее никогда не встречала.

В ее голове всплыло имя, однако она понятия не имела, откуда его знает.

– Ты Мэй, верно? – спросила Вайолет. Девушка кивнула. – Что ты тут делаешь?

Мэй пожала плечами; на ней была свободная футболка кремового цвета.

– Ты меня пригласила. Я стучала, но дверь оказалась открытой, так что я сама себя впустила. – Она показала на пианино. – Ты очень хорошо играешь.

– Не так хорошо, как раньше. – Вайолет нахмурилась. – Я не помню, чтобы приглашала тебя.

С другой стороны, она многое не помнила. Ее жизнь после смерти Роузи окуталась дымкой, и становилось лишь туманнее, когда Вайолет пыталась вспомнить свои первые недели в Четверке Дорог. К счастью, Мэй совершенно не смущала ее растерянность.

– Мы вместе готовим проект по местной истории, – сказала она, доставая деревянную шкатулку из сумки. – Ты попросила зайти к тебе после школы. Чтобы мы могли закончить исследование, помнишь?

Вайолет действительно смутно помнила, как проводила исследование по городу. А еще зал с металлическими шкафчиками и портретами на стенах. Казалось, будто это важно.

– Конечно, – кивнула она. – Верно. Мы исследуем… э-э…

– Вот их. – Мэй открыла шкатулку и достала крупную колоду карт. – Колоду Предзнаменований. Городской фольклор. Вариация карт Таро. – Ее губы снова изогнулись в напряженной улыбке. – Я пришла, чтобы погадать тебе. Для проекта. Да что с тобой такое сегодня?

Вайолет ощутила тревогу:

– Не знаю. Наверное, день выдался неудачный.

– Ну, мы всегда можем перенести на другой, если ты не в настроении.

Но Мэй уже пришла, и Вайолет не могла придумать достойной причины, чтобы ей отказать.

– Все нормально, – сказала она. – Давай просто покончим с этим.

Мэй настояла, чтобы они сели на пол. Вайолет всегда считала себя человеком, который не следует чужим приказам, не задав пары вопросов, но она слишком устала для возражений. Странность, которую она испытывала весь день, только усилилась при виде Мэй; когда она моргала, то могла поклясться, что видела какие-то щупальца за своими веками, похожие на извивающиеся ветви.

То, как они сидели, как Мэй легко перетасовывала колоду Предзнаменований, казалось поразительно знакомым. Вайолет мельком задумалась, делали ли они это раньше, но она наверняка бы такое запомнила.

С картами происходила какая-то оптическая иллюзия. Вайолет понимала, что Мэй просто ловко их тасовала, но она могла поклясться, что колода уменьшалась. Что тонкие деревянные пластинки исчезали одна за другой. Когда осталось всего несколько карт – куда подевались остальные? – Мэй подняла взгляд на Вайолет.

– Теперь мы должны взяться за руки, – сказала она, слегка ухмыльнувшись. – Странно, я знаю. Но это древняя примета.

У Вайолет вновь появилось чувство, что они делали это прежде.

– Я не уверена…

Но Мэй уже взяла ее за руки. Ее ладони были холодными и липкими, пальцы – на удивление сильными. И когда Вайолет попыталась вырваться, на изнанке сознания что-то взорвалось.

Будто в ее череп углублялсь корни – маленькие ростки сознания, которые изменяли все, к чему прикасались, и делали каждое воспоминание более четким и ярким. Как если бы кто-то реставрировал пейзаж с поблекшими красками. Вайолет ахнула от силы раскрывающейся перед ней истины, разум Мэй разорвал все путы, которыми ее связали. Девушка невольно отпрянула, вырываясь, и события последних нескольких недель вернулись к ней необузданным потоком.

Все, что она могла делать, – это с содроганием смотреть на девушку, сидящую напротив. Но вскоре ее лихорадочные мысли кристаллизировались в жестокую, яростную правду.

– Твоя мать, – прошипела Вайолет, и слова эхом раскатились по музыкальной комнате.

Мэй кивнула, ее бледное лицо выглядело предельно серьезно.

– Значит, ты вспомнила?

– Да.

– Ты злишься.

– Само собой, я злюсь! А чего еще ты ожидала?

Вот почему Готорны врали своей матери. Почему жители казались поглощенными ими – ведь они не знали о тех случаях, когда их любимая семейка ошибалась.

Неудивительно, что Джунипер ничего не помнила о Четверке Дорог. Неудивительно, что история Харпер с Готорнами была такой запутанной.

Это Августа. Все дело в ней.

Сколько еще людей пострадало, как Вайолет? Сколько всего забыл этот город?

– Так она забирает воспоминания людей, – сказала Вайолет, ее голос пульсировал от гнева. – И ты можешь их возвращать. Но не делаешь этого.

Тени на шее Мэй углубились, когда та опустила голову.

– Я прошла ритуал всего полгода назад, – тихо ответила она. – Я даже не знала, сработает ли это. Ты первая, кому я попробовала вернуть память.

– Ну, теперь ты знаешь наверняка, – сказала Вайолет. – И должна просто…

– Нет! – Так громко Мэй еще никогда не говорила. Все ее тело заполняла паника. Глаза расширились, одна рука потянулась к Вайолет, словно в мольбе. – Не могу. И если ты кому-то об этом расскажешь, я буду все отрицать.

– Почему? – тихо поинтересовалась Вайолет. Она по-прежнему злилась, но Мэй Готорн, несмотря на страх, несмотря ни на что, только что спасла ее от неведения. Ей не хотелось спугнуть ее.

Мэй сглотнула.

– Мама придет в ярость, если узнает, что я тебе помогла. Она никогда меня не простит.

– Тогда зачем ты это сделала?

Вайолет терпеливо ждала, пока Мэй ерзала, ее взгляд бегал в разные стороны. Девушка подняла руку к голове, и на ее коже заплясал солнечный свет. В ухе блеснула золотая сережка в виде крошечного листика.

– Я не знаю, – наконец ответила она. Вайолет слышала правду в ее голосе так же четко, как видела ее на лице Мэй. – Просто это было неправильно. То, что мама с тобой сделала.

В уголках ее глаз собрались слезы, но Вайолет не успела убедиться в их реальости: Мэй вскочила на ноги.