Видящий. Лестница в небо Федорочев Алексей

ГЛАВА 1

Просыпаться было… мерзко.

Очнулся я в небольшой камере с повязкой на голове, без своей одежды и личных вещей, обряженный в казенные оранжевые тряпки. Помимо боли в пострадавшей башке ныли зубы, да и общее самочувствие было не ахти. Ладно еще унитаз в камере нормальный да крохотный умывальник имелся: по слухам, могло и этого не быть — дырка в полу, и все.

Лечение шло тяжело. Сволочные блокираторы, встроенные в стены, постоянно сбивали настрой, но постепенно я приспособился. Кого другого в такой ситуации вряд ли вылечил бы, но себя — проще. Вся фишка в том, что пока энергия внутри меня — артефакту ее в разы сложнее вытянуть. Тут мне очень помогло знакомство с вампиренышем Ярцевым: помимо общего понятия о действии блокираторов, я подсмотрел у него приемы, помогающие контролировать источник, к которым он неоднократно прибегал в присутствии других людей. Вкратце, все сводилось к одному: не давать силе покидать пределы тела, а в идеале — источника. Те же самые приемы пришлось практиковать и мне, методом проб и ошибок подгоняя их к векторам своих стихий. Муторное занятие, но делать все равно было нечего. Заодно и в медитации потренировался, благо ничто не отвлекало. Отпуск же, блин… Отдыхаю типа!

Самое смешное, что еще пара недель — и я сам, добровольно пришел бы сюда и рассказал все, что знал про заговор. Прямо скажем, знал я немного, в делах руководства училища был замазан только как жертва, гораздо больше потом понял из скопированных материалов. Все бы ничего, если б не клятый дедов архив! Знал бы дед, сколько мороки будет у меня из-за этого наследства! Раз Милославский Митьку под крыло взял, значит, брат свою часть благополучно слил адресату, но он ведь мог что-то пропустить, именно для этого старик вдалбливал нам все эти истории обоим. А там не просто информация, там бомба, несмотря на давность. Одни только имена его личных «спящих» агентов чего стоят, а ведь многие из них все еще живы-здоровы, кое-кто еще и работает до сих пор. А еще подробности операций, явки и куча других неинтересных мне лично данных, но, вероятно, бесценных для главы ПГБ.

Бегать от безопасников всю жизнь я точно не собирался. Может, это мое прошлое так аукается, но я всегда был убежден, что система в конце концов переиграет одиночку, как бы тот ни прятался, что, кстати, в итоге лично со мной и случилось. И однозначно трезво оценивал свои умения по этой части. Ну не Штирлиц я, чтоб годами как мышь под веником сидеть, на чужое имя откликаться. Да я имя Гена на всю жизнь возненавидел!

И уж тем более не собирался решать проблему силовыми методами. Ну допустим, убил бы я группу захвата. И что? А я ведь именно это чуть не сделал. В перерывах между экзаменами, чтобы отвлечься от зубрежки, я тренировал водные лезвия, поэтому именно их в первый момент и сформировал. И опыт Шамана меня ничему не научил, а ведь и он когда-то именно машинальным использованием этой техники все свои неприятности заполучил. Сбил бы Волкова просто водной струей — его жизнь по-другому повернулась бы.

Ладно, в сторону лирику. А факт в том, что не готов я был отражать нападение, не о том думал, когда на лестницу мчался. А единственная гарантированно нелетальная техника в моем исполнении — усыпление — ни разу не боевая, потому как требует нехилой концентрации и хоть какого-то времени на подготовку. А я в первый момент, повторюсь, водные лезвия складывать начал. Вот и вышло, что пока оценил обстановку, пока сделал одно, пока опомнился и рассеял — все время и истратил. А так бы, может, и ушел бы. Потом, понятно, сконцентрироваться уже вообще некогда было. Хотя до последнего надеялся, что удастся уйти. Э-хе-хе…

В принципе, даже этого неизвестного гада Рогова где-то понимаю: в той ситуации боец действовал правильно. Жестко, жестоко, но правильно. Они ж вообще, судя по действиям, считали, что на обычное задержание идут, никаких спецсредств не применяли. А против колдуна у обычного человека шанс один — вырубить на хрен, чтоб не очнулся.

Три дня меня мариновали в неизвестности: наверное, чтоб проникся. Тишина в камере была потрясающая, ни звука не доносилось извне. Жратву просовывали сквозь окошечко, вопросы игнорировали, удобства были. Только на перевязках живых людей и видел. Курорт!

На четвертый посадили в автозак и отправили в Петербург. Точнее, это я решил, что в Петербург, мне-то никто ничего не объяснял. Ну хоть какая-то смена обстановки. Поездка вышла занимательной. До сих пор видел конвойные машины только снаружи, а тут вот сподобился изнутри оценить. И, главное, какое общество! Можно сказать, самые его сливки! Рогов и Ко! Узнать обидчика не узнал, но кто-то при посадке неосторожно позвал его по фамилии.

— Что, щенок, несладко в блокираторе?

Ответ не требуется, так что молчу.

— О! Гордый! А когда валялся в пыли, гордым не был!

— Василь, не нарывайся! — предостерегает капитана товарищ.

— Что не нарывайся? Из-за этого уродца Женька с Иваном погибли!

— Не из-за него, а из-за «духов». Василь, кончай: нарвемся, опять нас отправят к черту на куличики!

— Во-во! Слышь, гад! Из-за тебя мы полгода в Азии пыль глотали. Двое хороших парней погибли. Жаль, я тебя мало приголубил. Когда тебя к стенке поведут, я в расстрельную команду попрошусь — хочу свинцовый подарочек лично вручить.

По-моему, у этого кадра проблемы с психикой.

— Вряд ли.

— Что ты там вякнул? — Капитан разошелся не на шутку.

— Василь!!!

— Вряд ли поведут расстреливать. — Голос после трех суток молчания звучит хрипло.

— Тогда я тебя сейчас сам шлепну! — Рогов схватился за кобуру.

— Василь!!! Капитан!!! Сядь на место! — Второй конвоир с силой усаживает приятеля на сиденье.

— Живи, щенок! За твою гребаную жизнь кровью наших ребят заплачено…

Да… Накипело у мужика… Как-то и мстить теперь…

Спокойствия Рогова хватило ненадолго, уже минут через двадцать он снова стал выступать с теми же претензиями ко мне, а второй конвоир, у которого я знал только звание — лейтенант и имя — Игорь, опять же начал его успокаивать. Что меня страшно взбесило в машине и злило еще потом некоторое время — это то, что вначале я поверил в этот спектакль. И даже немного успел посопереживать этому гаду. Я ведь терял друзей: кого-то в бою, кого-то просто по возрасту, но никогда не приходило мне в голову спекулировать на этой теме. А тут… Еще и по матушке проехался своим грязным языком.

Ну вот хоть убейте, не верю я, что в серьезной конторе, а речь идет не о заштатном филиале, а о Московском — втором по значимости (после Петербургского) отделении ПГБ, держат таких неадекватов. И тем более отправляют их конвоировать непосредственного виновника неприятностей. Что, других людей не нашлось? Грубовато работаете, товарищи!

Отрешившись от происходящего, начал готовить ответку. К счастью (моему, разумеется), ручные и ножные браслеты с блокирующей начинкой далеко не полностью перекрывали возможности тела. Да, колдовать удобнее руками, но если знать, что силу проводят не гипотетические «магические каналы», а всего лишь насыщенные алексиумом кости, то открывается некоторый простор для маневра. Колдунствовать позвоночником — это, конечно, та еще задача, но проблема не в возможности, а в желании и воображении. И с тем и с другим к концу поездки у меня был полный порядок, Рогов постарался.

Поэтому, когда капитан, выводя меня на свет божий, вдруг упал и забился в судорогах, пуская пену изо рта, шокированы были все, кроме меня. Круциатос — это больно, черт возьми! Крыски, ваша смерть не была напрасной — техника нашла своего героя! Хорошо быть начитанным!

К слову, на меня никто и не подумал. Каких только версий не услышал — и эпилепсия, и сердечный приступ, и отравление. Ничего общего с действительностью.

А вот нечего было хлопать своей немытой лапой мне по шее — здоровее был бы!

Поднявшаяся суета вокруг Рогова дала мне возможность оценить новое место пребывания. Если не ошибаюсь — все-таки Петербург, но здание мне незнакомо. Что ж, здравствуй, столица!

Одиночка в Питере ничем не отличалась от одиночки в Москве. Что поделать — типовой проект. Всю ночь пытался настроиться на предстоящую встречу, но выходило плохо. Лишь под утро забылся тревожным сном с единственной здравой мыслью: «Будь что будет!»

А вот Милославский не зря считается хитромудрым. Все мои заготовки на разговор он поломал с ходу — на следующий день первым в камеру просочился Митька.

— Горыныч! Живой! Змеюка подколодная, как же я за тебя переживал!

— Митяй! Вымахал, отъелся! Да как тебя земля, такого медведя, носит? — С трудом выбираюсь из крепких объятий и оглядываю сильно выросшего брата.

— Навел ты шороху! Все училище месяц трясли! Как ты?

— Как видишь — лучшие апартаменты выделили! — рукой обвожу окружающую обстановку.

— Это временно, разберутся. Горка! Как же я рад, что тебя наконец нашли! — И снова бросается обниматься.

А уж как я-то рад, не передать…

— Слушай, ты ж худой такой, седой! Тяжко пришлось?

— Где седой?

Как «седой»? Откуда?

— Вот здесь. — Брат проводит по едва залеченному месту удара берцем.

— А, здесь… Это меня нашли так. Хорошо искали.

— Тихон Сергеевич! — В камере появилось новое действующее лицо. — За что его так? Почему он вообще в камере? Он что, натворил что-то?

— Разберемся, Дима! — И уже в сторону охраны: — Я его забираю!

Ну вот, пошла игра. Ставка — свобода.

В кабинете Милославского Митька опять бросился тормошить и расспрашивать меня, но Тихон Сергеевич вскоре пресек разговор:

— Убедился, что брат живой?

— Да.

— Тогда езжай домой. А мы тут будем утрясать формальности. Потом наговоритесь.

— Хорошо. Спасибо, Тихон Сергеевич! А маме можно сказать?

— Скажи, только пусть она пока дома сидит, ее сюда не пустят. Разберемся во всем — сам сообщу.

— Егор, как же я рад! Ты не представляешь, как я рад! — Напоследок Митька еще раз стискивает меня. — Разбирайся скорее, я соскучился!

Хлопок двери оставляет меня наедине с Милославским.

— Ну что, набегался? — Несмотря на утро, Тихон Сергеевич выглядит усталым. Он вообще сильно отличается от сложившегося у меня образа: и ростом поменьше, и морщин побольше, и плешь пошире.

— Чего бежал-то?

Пожимаю плечами:

— А я откуда знать мог, что это ваши люди?

— Ой, малец, не юли. Знал ты все… — Жду, что мужчина продолжит мысль, но тот испытывающе смотрит на меня в ожидании ответа.

— Испугался. Пуганый я.

— Н-да… А я ведь спасибо тебе сказать хотел…

— Оу! Боюсь даже представить, как бы вы порицание выразили… Котлет наделали бы?

— Н-да… Прости. Хреново все вышло… — Спустя долгую паузу Милославский продолжает: — Как ты Залесского заподозрил?

— Заподозрил?! Да на него транспарант можно было вешать: «Виновен!» С учеником ЧП, три дня в лазарете со срывом источника валяется, а виновник в соседней палате лечится! И никто ни сном ни духом! Потом еще в кабинете у него поковырялся. Вы ж знаете!

— Я-то знаю. Мне ход твоих мыслей интересен. Потешь старика.

— Ход мыслей… — После насыщенных двух лет уже трудно вспомнить, что я там накручивал, лежа в лазарете. — Ход мыслей… Я Андреаса давно подозревал, странные это тренировки были. И брату говорил, и доктору, и учителям. Только мне не верил никто. Раскачка источника — дело травмоопасное, не один я после занятий отлеживался у Михаила Игнатьевича. А когда очнулся — сообразил наконец, что без отмашки Залесского Скинкис вряд ли что-то самостоятельно предпринимал бы. Их отношения видеть надо было — Андреас на завуча, как собака на хозяина, смотрел, хвоста только, чтоб вилять, не было. А там оно само как-то сложилось…

— Само сложилось… Это хорошо, что сложилось. Судьба вам там незавидная уготована была. — Милославский тяжело поднялся из кресла и встал у окна, задумчиво глядя на городской пейзаж.

— Уж догадался. Потому и тревогу поднял.

— А почему не остался? Мои люди уже спустя полчаса здание оцепили. — Ни на секунду не обманываюсь ленивым усталым тоном — не тот он человек.

— Боялся, что убьют, — просто отвечаю я, — особенно когда архив его мельком просмотрел. Где гарантия, что вы ночному звонку поверите? Да я сам до последнего не знал, что номер правильно набираю.

— Ну ладно, здесь я тебе верю. Испугался, метнулся, как заяц, прочь. Потом-то чего не вернулся?

Почему-почему!.. Потому что не был уже мальчиком Егором! Только знать это кому-то необязательно.

— Сначала слишком далеко убежал. А потом вернулся: мать по-прежнему в коме, Митьки нет, возвращаться в училище бессмысленно — источник перегорел. Денег тоже нет. Попробовал к Шаврину обратиться — тот сначала вроде нормально себя повел, а потом схватить попытался. На нем же не написано, по чьему приказу это делает! В общем, как вернулся, так и повернулся.

— Хм… Наслышан… Бегать ты наловчился… — Тихон Сергеевич наконец оторвался от занимательного вида за окном и вернулся за стол.

— В школу, как я понял, ты идти доучиваться не собираешься. Аттестат получил, даже неплохой, судя по оценкам. Источник восстановил или восстанавливаешь. Какие теперь планы?

— Жить. Учиться дальше. С Митькой и матерью хоть нормально пообщаюсь в кои-то веки, соскучился.

— Хорошо. Сейчас Роман Захарович тебя по училищу опросит — расскажешь все, как было. Жить пока здесь будешь. Не переживай, в камеру больше не посадят — в спецгостинице несколько дней проведешь. — Тихон Сергеевич устало трет переносицу и продолжает выдавать указания: — Про архив никому ни слова. По нему отдельно с тобой говорить буду.

Киваю; так и знал, что все из-за этой информации.

— Если что натворил в бегах, говори сейчас, я подумаю, чем помочь тебе.

Ага, вот прям сейчас исповедоваться начну… все преступления свои вспомню и выложу…

— Да ничего такого. Скрывался, источник восстанавливал.

— Как знаешь. Жил где?

— В Москве в основном. Город большой, затеряться несложно.

— А на что?

— Подрабатывал. То здесь, то там…

— Н-да… Что ж, как знаешь, — повторился Милославский, — бежать отсюда не вздумай только, это тебе не училище ваше, шутить никто не будет. Понятно?

— Бегать не буду — набегался, за это можете не волноваться.

— Ну-ну, иди. Охрана проводит, — и вызвал через секретаря очередных конвоиров.

Уже на пороге, в спину доносится:

— Егор… Спасибо.

Что ж, первый раунд, будем считать, за мной. Обвинений никаких не предъявляют, что уже хорошо, с этих станется! Угроз тоже нет. Спасибо вон даже сказали. Только это ничего не значит. Основной бой еще впереди.

Два дня отчитывался по училищу. Чувствовалось, что эта тема уже в прошлом, так как опрашивали только для галочки. Разве что на тренировках с Андреасом внимание заострили (все про его приемы расспрашивали) да на том, как ушел из лазарета: кто помог и т. д. Мстительно сдал Гришку. А что? Не соврал же ни разу. Пусть этот кадр пэгэбэшникам расскажет, с какими такими целями мальчишку похищал.

Еще семь дней по приказу Тихона Сергеевича добросовестно описываю дедовы истории. К концу каждого дня пальцы болят от ручки, но компьютерам в этой конторе не доверяют. Подозреваю, что помимо самих данных Милославский проверяет еще и Митьку: все ли тот выложил; но глупо считать нашего деда недальновидным. Все, что можно слить, он обозначил, уж не знаю как. В мозгах словно лампочка загорается напротив каждого случая: красная — оставить в семье, зеленая — сдать государству. К примеру, все тайные счета обозначены красным, что в какой-то степени верно — деньги это были лично Елизара Андреевича, а значит, являются Митькиным наследством. А вот агентов сдаю почти всех, кроме тех нескольких, что уже будут братовыми. И так во всем. Интересно, как можно было добиться такого эффекта? Явно маменькина работа, старик жизнью не владел; надо будет потом уточнить у родительницы. Полезный навык.

И считаю, считаю дни. Вся эта тягомотина, раз не удалось по-хорошему, мне сейчас на руку. Будущих дворян, конечно, проверяют, но есть крохотный такой нюансик — проверкой занимается ЕИВ СБ с заклятым товарищем-конкурентом Милославского — Лопухиным-Задунайским во главе. Это, кстати, то ли шурин, то ли зять знакомого мне князя: не совсем разобрался в степени родства. А учитывая, что искал меня Тихон Сергеевич исключительно ради архива — вряд ли он поделился с ними информацией. Так что есть огромная вероятность, что прошение идет своим чередом по инстанциям, а это занимает в среднем две недели. Если Орбитин не соврал и выполнил свою часть сделки, то примерно к 10 июля указ должен быть подписан. Но хотя бы пару дней лучше выдержать.

Новый разговор с главой ПГБ состоялся уже у него в особняке. По случаю окончания писанины меня выпустили из опостылевшей гостиницы, но не на волю, как мне хотелось бы, а вежливо, но твердо сопроводили в личное жилище императорского советника. Там наконец встретился и с Митькой, гостившим у Милославского, и с матерью. Ох и наговорились же!

У Митьки восторг от всего. Как бы мать о нас ни заботилась, но устроить в Царскосельский лицей было не в ее силах. А тут тебе все известные фамилии, еще и Морозовы осторожно им интересоваться начали. Конечно, не все так гладко у него, как он рассказывает — есть свои проблемы, но в целом он доволен поворотом судьбы и перемен не ищет.

Дождавшись, когда мать уедет на дежурство, братишка вытащил меня в сад, где долго собирался с духом, прежде чем перейти к серьезному разговору.

— Короче, Горыныч, тут такая тема… Даже и не знаю, как сказать…

Кажется, я догадываюсь, что за новость у него.

— Скажи как есть.

— Как есть?.. Хорошо… Мы не родные братья… — набрался наконец он храбрости.

— Знаю.

— Откуда? Мать рассказала?!

— Нет, не она. Сам докопался, случайно, правда. Ну а потом уже, конечно, к матери разбираться пошел. Вот тогда она и подтвердила. Глупо отпираться было, когда у меня фотографии на руках.

— Что за фотографии?

— Свадебные, твоих родителей. В архиве к брачному договору приложены были.

— Жаль, не знал. Дед говорил, ни одного изображения не осталось, — Митька тяжело вздыхает, — да и отцовских-то раз-два и обчелся.

— Я откопировал. Приеду в Москву — вышлю.

— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить. Милославский тебя не отпустит.

— Догадываюсь. А ты?

— А вот тут, Горыныч, собака и зарыта. Я сейчас — несовершеннолетний и под опекой Тихона Сергеевича. Матери опеку он возвращать не спешит. Ты не думай, меня тут все устраивает — я для себя выбрал. Милославский не вечен, лет через пятнадцать-двадцать на покой уйдет. Пока он мне покровительствует — успею вес набрать. Плюс Морозовы хотят меня в клан вернуть, хотя бы через женитьбу, так что с их стороны тоже протекция ожидается. До главы приказа, может, и не дорасту, а вот до его заместителя — запросто.

— Но?.. — Неспроста же брат этот разговор затеял.

— Стану я Морозовым или нет — это вопрос отдаленного будущего, а Милославский есть здесь и сейчас. И если ты останешься, Тихон Сергеевич тебя вперед двигать будет. А мне, как понимаешь, это невыгодно. Ни сейчас, ни потом, — честно, как на духу, признается Митька.

— С чего ты взял, что так будет? Мне он ничего такого не говорил… — удивляюсь выводам брата — вряд ли Милославский с ним эти перспективы рассматривал.

— Подслушал. Он с помощником обсуждал планы на тебя. Все восхищался, как ты в училище заговор заподозрил на одних косвенных. Все ведь видели, что там творилось, но никто таких выводов не сделал. Даже я. — Митяй остановился под яблоней и стал нервно обдирать с нее листочки. — И скрывался ты потом сам долго, если б тебя девка твоя не сдала — мог бы и дальше жить как жил.

— Да не особо сладко мне жилось — расскажу потом как-нибудь… но я тебя понял. И за честность спасибо, я это оценил. — Пришел мой черед задуматься.

Вот уж не ожидал, что Митьке мой уход на руку окажется, но его резоны мне ясны. Не будет меня — его карьера может лучше сложиться, если он правильно понял своего патрона. А учитывая, что я как раз не горю желанием служить в этой структуре, никакого отторжения позиция брата у меня не вызвала. Наоборот: по-моему, было бы гораздо хуже, если б он злобу втихаря затаил да подставил потом как-нибудь.

Пока я думал, Митька общипал еще несколько веток и теперь старательно отламывал лысые прутья. Обоим нам нелегко давался этот разговор.

— Я в ПГБ никогда не хотел, — вполголоса признаюсь, — это вы с дедом всегда на одной волне были, а я просто за вами тянулся. Так что с моей стороны конкуренции тебе не будет. — Мой черед собираться с духом. — Митяй, я все сказать боялся, не знал, как ты воспримешь… Я прошение на свой род подал. Как раз в тот день, когда меня взяли.

Митькины глаза зажглись озорным огоньком:

— А Тихон Сергеевич знает?

— Да кто ж его ведает, что он знает, а что нет? Но если все по-моему вышло, то я уже пару дней как совершеннолетний и к твоему роду не принадлежу. Вот так-то, брат.

— Так это же отлично! Ты счета ему, надеюсь, не сдал?

— Нет, ты что! Это ж твое наследство. Да и что-то вроде блокировки там, похоже, стоит, даже вспоминать неприятно.

— Это хорошо. Значит, слушай и запоминай: счета в Германском и Русском — твои. Считай, это мой подарок тебе, раз ничем другим в жизни не помог.

— Митяй! — Обнимаю брата. — Митяй, мне бы так и так в жизни самому пробиваться пришлось бы. Не бери в голову! За деньги спасибо, конечно, но ты ведь знаешь, что твой дед мне как родной был. И ты мне брат, что бы там ни говорили. И знай, что на меня рассчитывать всегда можешь: чем смогу — помогу. Кто теперь знает, от чего дед меня прятал?..

— Спасибо, Горыныч. Я все боялся, что ты обидишься. А от чего прятал — не знаю. Может, вообще просто мать пожалел? Я ж сам об этом узнал, только когда он умирать собрался.

— Пожалел… Сам-то в это веришь?

— Не знаю, у него же теперь не спросишь.

Есть мне у кого спросить, но это вопрос не сегодняшнего дня. А сегодня ждет меня еще один серьезный разговор. Как бы выдержать его только…

Милославский приехал поздно, уставший. Опять постоянно тер переносицу, но беседу откладывать не стал.

— Ну что, зайка-побегайка, наговорился с братом?

— Наговорился, спасибо. Я могу теперь домой ехать?

— Домой… Хороший вопрос. Дмитрий сказал, что я над ним опеку оформил?

— Сказал. Только я тут при чем? У меня живая-здоровая мать имеется.

— У тебя… Знаешь, стало быть, что вы в роду — приемыши. Только я, как опекун вашего рода, власти над твоей жизнью все равно поболее имею. И власть эта нашим императором подтверждена; или ты и с императорской властью поспорить собираешься? — Ого, сразу с тяжелой артиллерии наступление начал…

— Согласен: с императором не поспоришь. И что же от меня опекуну требуется?

— Не ерничай. Сейчас ты мне как на духу расскажешь, чем два года занимался. И не дай бог где-то соврать… И если ничего за тобой не числится — поедешь в закрытую академию учиться. Аттестат у тебя есть, в школе тебе теперь делать нечего. Как раз с Дмитрием поступишь.

Переглядываюсь с Митькой.

— А ничего, что я не хочу в эту академию ехать? И в ПГБ служить не собираюсь?

Милославский давит на меня тяжелым взглядом:

— А ты собирался всю жизнь бусины в мастерской заряжать? Или наемничать? Вот бы Елизар Андреевич-то порадовался!

Митька с интересом смотрит на меня. Хоть и был в нашем распоряжении почти целый день, но мы больше про его жизнь говорили, да я мать расспрашивал, как она устроилась. Про свои приключения только смешные эпизоды старался рассказывать, чтоб никого не волновать.

— Чем плохи мои занятия? — Я искренне возмутился.

— Тем, что ими ты и у меня заниматься сможешь! — сказал как отрубил. — И пользу государству и роду приносить станешь, и под присмотром.

— А если я на врача, как мать, собирался выучиться? Что, у нас в империи море целителей стало? — нарочно уточняю у опекуна, хотя давно уже для себя все решил.

— В академии и это преподают. Там еще много направлений имеется, найдется из чего выбрать. А с матерью твоей я поговорю. Только думается мне, возражать она не станет.

Что ж, позиция Милославского мне ясна. И все, как обычно, для моего же блага.

— Тихон Сергеевич, зачем я вам? Ну посадите вы меня на поводок — что я от этого сговорчивей стану? Я никогда не хотел в ПГБ служить, и сейчас не хочу.

— А ты не думал, что в твою дурную голову столько секретов понапихано, и это еще наверняка не все?

Мы с Митькой опять переглянулись.

— Да-да, не считайте меня дураком старым! Что я, не понимаю, что ли, что вы мне не все выложили? И нечего тут переглядываться! Я еще из ума не выжил и не скоро выживу! — После вспышки гнева Милославский какое-то время молчит, а потом устало продолжает: — Да и просто по-человечески пойми меня — я за тебя теперь отвечаю. Только нет у меня времени тобой заниматься. Вот выучишься — сможешь сам тогда своей жизнью распоряжаться, а пока мои требования исполнять будь любезен!

Красивая заманушка. Только вот про то, что на первом же курсе все присягу дать обязаны, — ни слова. Или думает, что в закрытом заведении меня обтешут? Или действительно считает, что там мне лучше будет? Жаль, мысли читать не умею.

— Не пойду я в закрытую академию, Тихон Сергеевич… — тихо, но твердо возражаю.

— И почему же?! — Милославский аж багровеет.

— «Сим указом от 10 июля сего года за способствование процветанию Российской Империи дворянского недоросля Васильева Егора Николаевича перевести в полное дворянское звание с правом основать свой род, дабы воспитать потомков его, к славе и процветанию Государства Российского…» — и далее по тексту; ничего не перепутал?

Слов у Тихона Сергеевича нет. Какое-то время он сидит, лишь открывая и закрывая рот, как рыба, но быстро справляется с собой и отмирает:

— Антон!!! — Ого, вот это рев!

В кабинет влетает помощник Милославского, на ходу готовя какое-то плетение из области жизни.

— Антон, дозвонись в канцелярию, — уже почти спокойно отдает приказ мужчина, — кого хочешь подними, но выясни, кому за последние несколько дней родовые указы подписывали! И есть ли среди них дворянский недоросль Васильев Егор?

— Так ведь вечер уже?..

— Антон!!!

— Понял! — Подчиненный скрывается из кабинета, оставляя нас наедине с разгневанным Милославским.

— Так вот зачем ты в канцелярию губернатора понесся! Ай да молодец! Ай да сукин сын! — И внезапно Тихон Сергеевич начинает хохотать.

— Ну вот скажи, что тебе с такими талантами «на гражданке» делать? — отсмеявшись, спрашивает мужчина. — Тебе же у нас цены не будет!

— Не скажите; мне за два года приключений хватило выше крыши. Такой жизни я точно себе не хочу.

Пока Антон уточняет мою информацию, сидим тихо-тихо. Милославский только накапал себе коньяку и цедит, обдумывая что-то. Что ни говори, а на рассказах об этом человеке я вырос. И восхищаюсь им вполне искренне. Это ж надо: не имея близкой родни в кланах, не обладая особо сильным источником — выбиться на самый верх и десятилетиями держаться в «топ-100» империи!.. Да его даже клановые уважают и опасаются, не говоря уж о простых смертных. Поэтому мне бы желательно с ним мирно разойтись. Пусть формально я теперь не в его юрисдикции, но где законы — и где мы?

Десять минут потребовалось Антону, чтоб найти ответ на вопрос.

— Так точно, Тихон Сергеевич! Есть такой указ. Вчера в канцелярии оформили. Даже в Москву еще информация не ушла! — докладывает помощник.

Йесс!!!

— А если я своей властью этот указ придержу? — смотрит на меня испытующе один из сильных мира сего.

— А вы с императорской властью поспорить собираетесь? — Возможность вернуть подначку веселит. — Уж не рэволюционэр ли вы, Тихон Сергеевич? — с изрядной долей иронии спрашиваю хозяина.

От неожиданности Милославский крякнул, а потом снова захохотал:

— Уел, уел!.. Ладно, коль ты такой прыткий, отпущу. Но не обессудь — блокировку тебе поставят.

А-ха-ха! Как будто меня отсюда изначально собирались без блокировки отпустить! На это мы согласные!

— И приглядывать за тобой все равно будут. Так что я бы на твоем месте еще подумал — не лучше ли тебе в академии будет.

— Однозначно не лучше. Это Митькина мечта, не моя. И раз уж приглядывать собираетесь — на празднование Дня империи меня Ямины-Задунайские пригласили. А потом я насовсем перебираться в Питер буду. Вот так.

Разумеется, так просто меня не отпустили. Пришлось действительно поделиться толикой информации про свое житье-бытье в течение двух лет. Хотя бы с целью убедить всех в легальном происхождении миллиона. Часть моей истории Милославский уже знал, хотя и был удивлен, что владельцем «Кистеня» являюсь я сам. Видать, не всё его люди про меня раскопали. Сильно заинтересовало его и похищение Маши Яминой, но тут особо рассказывать мне было нечего — поиски проводились без меня. Одно радует — времени на меня из своего плотного расписания глава ПГБ особо выделить не мог, а официальному допросу категорически воспротивился я сам. Одно дело неформально пообщаться с опекуном брата, а другое — вести беседу под протокол. Нет за мной ничего такого (по крайней мере, известного в этом ведомстве), чтоб заставить давать показания.

Что еще? Немного удивила легкость, с которой Тихон Сергеевич меня отпустил, особенно учитывая мой седой висок — ловили-то по-взрослому, без дураков. Но вроде бы все честно. Блокировку поставили на следующее же утро. То, что особых изменений я не заметил — благоразумно оставил при себе, все равно проверять не собираюсь. Частично мое недоумение развеял сам хозяин:

— Ты, Егор, просто пока не понимаешь, от чего отказываешься. Поговорим об этом через пару-тройку лет. Созреешь еще.

Утром четырнадцатого июля я покинул особнячок советника, надеясь никогда туда не возвращаться. Мой отпуск подходил к концу. Вместе со мной съезжал и Митька — в ту самую закрытую академию, куда меня так настойчиво сватали.

— Береги себя, Митенька! — Матушка целует склоненную голову моего названого брата. — Пиши только, хотя бы изредка, чтоб я не волновалась. Или звони, телефон госпиталя знаешь…

Шум-гам, вокзал. Сопровождает брата в сие таинственное заведение неизменный помощник Милославского — Антон Алексеевич. «Учебка» расположена где-то в пригороде, интереса к местоположению специально не проявлял, мало ли, вдруг это Страшная Государственная Тайна. Хорошо, что у Митяя протекция с самого верха; как я понял, вступительных экзаменов там нет, попасть можно только по направлению. Какое-то первоначальное тестирование на профпригодность будет, но суть испытания от абитуриентов скрывается.

— Удачи, брат! — обнимаю напоследок этого верзилу. — Пиши мамке, я пока бомж, через нее новости про тебя узнавать буду.

— Кто ты?

— Бомж. Это аббревиатура. Без определенного места жительства — как раз про меня.

— Хорошее слово, надо будет запомнить. Бывай, Горыныч; мама… — Разжав объятия, Митька резким движением подхватывает чемодан и скрывается в недрах пригородного поезда. Краем глаза вижу, что Антон кивает кому-то в толпе, прежде чем двинуться вслед за братом. Проследив за взглядом, вижу еще одного молодого человека с чемоданом, который решительной походкой направляется к вагону. Вот и попутчик для Митяя, познакомится хоть с кем-то заранее, всяко не так волноваться будет. Хоть парень и хорохорится, но ехать в неизвестность, которая к тому же определит его дальнейшую судьбу, ему явно страшновато.

Удачи, брат!

Поезда на Москву идут если и не один за другим, то все же часто, так что долго околачиваться на вокзале не приходится.

— Мам, ну все! Я через пару дней вернусь, ну что ты?..

— Опять оба уезжаете… — Маман все-таки не выдержала и пустила слезу.

— Угу, только я-то вернусь вскорости. А Митька… Это ж мечта его исполняется. Не плачь, мам! Станет наш Митька еще генералом, будут его подчиненные бояться! — Попытка развеселить оказалась провальной, мать расплакалась еще пуще.

— Оба вы теперь не мои…

— Мам, ну что ты глупости говоришь? — Прижимаю к себе эту хрупкую женщину крепко-крепко. — Твои мы. Просто выросли… — Пускаю сквозь нее волну жизни. — Пошли-ка вместе, я тебя провожу до автобуса, нечего тебе здесь одной болтаться.

— Так кто кого провожает? — Мать улыбается сквозь слезы.

— Мы с тобой — Митьку. И уже проводили. Едет теперь Митяй навстречу своему светлому будущему. А ты сейчас сядешь в автобус и доедешь к Виктору Афанасьевичу, чтоб одной не сидеть и себя не накручивать. Лады?