Обмен разумов Шекли Роберт

Лабиринт Редферна

Для Чарльза Энджера Редферна это утро было ничем не примечательно. Если не считать того, что из почтового ящика он извлек два странных письма. Одно было в простом белом конверте, и на мгновение почерк, которым был написан адрес, показался ему знакомым. Из конверта он достал лист, на котором не было ни обращения, ни подписи. Некоторое время он гадал — чей же это почерк? Потом сообразил, что это имитация его собственного. Слегка заинтригованный, но все еще не предчувствуя ничего, кроме скуки, он прочел следующее:

Большая часть призывов так называемого (и довольно глупо называемого) Лабиринта Редферна несомненно останется без отклика. Ибо, судя по всему, большинству безразлично — выбрать то или иное. Лабиринт Редферна не в состоянии продемонстрировать на выходе более того, что было в него запущено на входе. В данном случае — ничего, кроме обескураживающего бессилия самого Редферна. Есть мнение, что Редферн не способен преодолеть свое собственное безволие и мягкотелость. Он не в состоянии переделать свою собственную, им же ненавидимую рабскую натуру. Он не может избавиться от склонности к уступкам и к подчинению.

По причине такого скандального жизненного банкротства читатель ощущает в себе склонность быть целеустремленно непоследовательным: он благодарен Лабиринту за его ненавязчивую краткость, но в то же время желает еще большей краткости.

Но это быстро проходит, и читатель обнаруживает, что его превалирующим настроением является молчаливое сопротивление желанию вообще хоть что-нибудь ощущать. С чувством глубокого удовлетворения он обнаруживает свою индифферентность. И хотя он не желает ничего помнить о Лабиринте, он и не затрудняет себя усилиями, чтобы забыть.

Читатель противопоставляет скуке Редферна свою скуку, еще более опустошительную; он имитирует редферновскую враждебность и легко превосходит ее. Он даже отказывается признать существование Редферна; а под конец у него появляется уверенность, что он вообще никогда в жизни не имел дела ни с каким Лабиринтом. (Он, конечно, прав; и повторные вхождения в Лабиринт уже не поколеблют его уверенности.)

Этот Лабиринт мог бы быть использован как образцовый монумент скуке, если бы не искажался (так типично для Редферна) одной-единственной раздражающей идеей, которая гласит:

«ТЕОРЕМА 113. Всем известно, что хаотический Лабиринт-Ловушка управляет своими жертвами с помощью железных законов; но лишь немногие сознают, что из этого следует логический вывод: Лабиринт-Ловушка сам является одной из таких жертв и, следовательно, сам подпадает под действие своих тягостно-занудливых законов».

Редферн сам не формулирует этих «законов» — ляпсус, который можно было бы предвидеть. Но один из них легко можно вывести из кажущегося на первый взгляд бессмысленным утверждения:

«ЛЕММА 282. Провидение, какой бы внешний облик оно ни принимало, неизбежно милосердно».

Итак, следуя Редферну: Лабиринт-Ловушка управляет человеком-жертвой, но Провидение управляет им самим. Это вытекает из закона, согласно которому Лабиринт-Ловушка (как и все остальное, кроме Провидения) является зависимым. Закон гласит, что Лабиринт-Ловушка должен выдавать, проявлять свою сущность — он обязан быть познаваемым. Доказательством этого является тот факт, что Редферн, самый мягкий и несамостоятельный из людей, это знает.

Но теперь мы хотим знать, какими законами управляется Лабиринт-Ловушка. Каким образом Лабиринт-Ловушка становится познаваемым? Без знания этого закона мы ничего не можем сделать, и Редферн нам тут не поможет. Он сам не может ничего сказать, а если бы даже и мог, то все равно ничего не сказал бы. Таким образом, для того чтобы получить описание закона, описывающего Лабиринт-Ловушку, его характерные черты и формы вкупе с некоторыми интимными деталями (для облегчения опознания), мы снова обращаемся к ничем в иных случаях не примечательному Чарльзу Энджеру Редферну.

Редферн отбросил письмо. Его надуманные, туманные двусмысленности наскучили ему. Но эта витиеватая, квазираскованная манера, это общее впечатление мишуры и показухи странным образом оказали на него и успокаивающее действие. Такое в чем-то приятное ощущение испытывает человек, дознавшийся, что то, что он почитал за подлинное, оказалось подделкой. Он потянулся за вторым письмом.

Конверт был неестественно длинным и узким; он был скучного больнично-голубого цвета, и от него исходил слабый, но безошибочно узнаваемый запах йодоформа. Его имя, выведенное выцветшими печатными буквами, подделывавшимися под машинопись, было указано правильно. Адрес же — бульвар Брукнера, 132 — неверен. Он был зачеркнут, и на нарисованной имитации почтового штемпеля можно было прочесть: «Вернуть отправителю». (Обратного адреса на конверте не было.) Это тоже, в свою очередь, было перечеркнуто черной жирной линией, а ниже кто-то дописал: «Попробуйте 12-ю стрит, 137-В».

Это был его правильный адрес.

Редферн подумал, что все эти детали уже излишни; казалось, что им самое место на имитации письма внутри конверта. Он извлек письмо из конверта. Оно (несомненно, из экономии) было написано на клочке коричневой оберточной бумаги. Он прочел:

ПРИВЕТ! Вас выбрали как одного из тех действительно современных и проницательных людей, для которых новизна ощущений на шкале внутренних ценностей превышает боязнь возможного риска и чье желание необычного сдерживается лишь прирожденным вкусом и чувством стиля. Мы верим, что Вы принадлежите к тому самому сорту непредубежденных искателей приключений, с которыми мы хотели бы дружить.

Вследствие этого мы пользуемся случаем, чтобы пригласить Вас на ГРАНДИОЗНОЕ ОТКРЫТИЕ нашего ЛАБИРИНТА!!!

Излишне говорить, что этот Лабиринт (единственный в своем роде на всем Восточном Побережье) насыщен острыми ощущениями. На наших кривых вы не встретите ничего прямолинейного!!! Этот Лабиринт делает описания убогими, а желания — инфантильными.

Пожалуйста, свяжитесь с нами, и мы организуем место и время Вхождения, где и когда Вам будет удобно.

Наша единственная забота — это всего лишь жизнь, свобода и погоня за счастьем.

Свяжись с нами как можно скорее, слышишь? ПРЕМНОГО БЛАГОДАРНЫ, ПАРЯ!!!!!

Вместо подписи был указан номер телефона. Редферн скорбно помахал письмом в воздухе. Это, несомненно, работа одного знакомого сверхретивого английского майора — утомительная ипохондрия и ужасающее остроумие.

Автор письма пытался разыграть его; поэтому Редферн, совершенно естественно, решил сделать вид, будто попался на розыгрыш. Он набрал указанный в письме номер телефона.

Ему ответил голос, который мог принадлежать женщине средних лет. Голос казался раздраженным, но смирившимся с судьбой.

— Институт исследования поведения Редферна.

Редферн нахмурился, прокашлялся и сказал:

— Я насчет Лабиринта.

— Насчет чего? — спросила женщина.

— Лабиринта.

— Вы какой номер набираете?

Редферн сказал. Женщина согласилась, что это номер Редферновского института, но она ничего не знала про Лабиринт. Если, конечно, он не имеет в виду известные Л-серии лабиринтов, которые используются в экспериментах с крысами. Лабиринты Л-серии, сказала она, изготавливаются в различных модификациях и стоят в зависимости от площади в квадратных футах. Серия начинается с Л-1001, простого двоичного лабиринта с принудительным выбором, площадью в 25 квадратных футов, и кончается Л-1023 — моделью со случайной селекцией и многовариантным выбором, площадью 900 квадратных футов и с приспособлениями для демонстрации на большую аудиторию.

— Нет, — сказал Редферн, — боюсь, что это не вполне то, что я имел в виду.

— Тогда что же вы имели в виду? — спросила женщина. — Мы также строим лабиринты по заказу, как указано на желтых страницах нашего проспекта.

— Но я не прошу, чтобы вы строили лабиринт для меня, — сказал Редферн. — Видите ли, согласно письму, которое я получил, этот Лабиринт уже существует, и он достаточно велик, так что подходит и для людей, для хомо, так сказать, сапиенс.

— И это именно то, что вы имели в виду? — с глубоким подозрением спросила женщина.

Редферн обнаружил, что оправдывается:

— Это все письмо, что я получил. Меня пригласили на грандиозное открытие Лабиринта, и там был ваш телефон, по которому мне надо было получить дальнейшие инструкции.

— Послушайте, мистер, — женщина зло прервала его лепет. — Не знаю, может быть, вы просто шизик, или все это какая-то дурацкая шутка или еще что, а только Редферновский институт — респектабельная фирма, существующая уже тридцать пять лет, и если вы будете надоедать мне с вашим вздором, то я потребую определить номер вашего телефона и вы понесете наказание по всей строгости закона!

Она бросила трубку.

Редферн опустился в кресло. Его руки дрожали. Пытаясь раскрыть суть первичной мистификации-ловушки, он задумал и попробовал применить контрмистификацию и в результате влип во вторичную, или вспомогательную, ловушку. Экая нелепость! Он чувствовал себя последним идиотом.

Вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он открыл манхэттенский телефонный справочник и попытался найти в нем Исследовательский институт изучения поведения Редферна. Как и следовало ожидать, в списке абонентов такого не оказалось.

Он позвонил в справочную и запросил список изменений, затем дополнительный и расширенный списки. Наконец, дойдя до желтых страниц, он стал проглядывать по алфавиту: Лабиринты, Ловушки, Исследования бихевиористские, Научное оборудование и Лабораторное оборудование. Не было там никакого Редферна и никакой фирмы, специализирующейся на конструировании Лабиринтов.

Он сообразил, что после прохождения вторичной ловушки он теперь вполне закономерно попал в третичную и что, скорее всего, серия на этом не заканчивается.

Но, конечно, это был не розыгрыш. Слишком много доказательств противного накопилось к этому моменту. Трюк с розыгрышем фактически был частью самого Лабиринта — маленькая петля, очень быстро возвращающаяся к исходной точке, к точке входа в Лабиринт. Или же к точке, сильно напоминающей исходную.

Одним из основных свойств Лабиринта является удвоение, дублирование, повторы. И этот прием, несомненно, был использован: открыто — путем упоминания имени Редферна в обоих письмах и имитацией его почерка; косвенно — путем использования нудных противоречий в каждом предложении.

Описание закона Ловушки-Лабиринта (который, как утверждалось, он одновременно знал и не знал) было достаточно простым. Это могло быть только описанием его собственных, касающихся Лабиринта-Ловушки эмоций; эти надуманные, туманные двусмысленности наскучили ему. Эта витиеватая, квазираскованная манера, это общее впечатление мишуры и показухи странным образом оказали на него успокаивающее действие. Такое приятное ощущение испытывает человек, дознавшийся, что то, что он почитал за подлинное, оказалось подделкой.

Таким образом, он теперь видел, что первое письмо в действительности было Лабиринтом — этим рабским, бесконечно удваивающимся монументом скуке, чье совершенство портила только одна немаловажная деталь — его собственное существование. Второе письмо было необходимым дубликатом первого, оно было нужно для того, чтобы удовлетворялись требования закона Лабиринта.

Конечно, возможны были и другие точки зрения; но тут Редферну пришла в голову мысль, что, возможно, он все это когда-то уже обдумывал.

The Redfern's Labyrinth. 1968 by Robert Sheckley.

(переводчик Е. Дрозд)

Конечная

Это случается вот так: ты откидываешься на спинку кресла (первый класс, компания «Мажорские космические линии»), закуриваешь сигару и берешь бокал шампанского — начинается рейс из Развал-Сити, Земля, на Гнусьвилльский Перекресток, Арктур-XII. Сразу за таможенным барьером тебя ждет Магда, а в «Ультима Хилтоне» устроят шикарную вечеринку в твою честь. И ты понимаешь, что, прожив наполненную борьбой жизнь, ты наконец добился богатства, успеха, привлекательности и уважения. Жизнь похожа на кусок печеночного паштета — сочная, жирная, вкусная. Ты столько лет перекапывал дерьмо ради этой минуты, и вот она настала, и ты готов насладиться ею.

И тут загорается табло: «ПОСАДКА».

— Эй, красотка, — окликаешь ты стюардессу, — что творится?

— Мы высаживаемся на Конечной, — отвечает она.

— Но ее нет в расписании. Почему мы приземляемся?

— Сюда нас завел корабельный компьютер, — пожимает плечами стюардесса. — Придется вылезать.

— Послушайте, — холодно начинаешь ты, — мой добрый друг Дж. Уильямс Нэш, президент вашей линии, заверил меня, что остановок вне расписания не будет…

— На Конечной гарантии недействительны, — объясняют тебе.

— Может, вы и не собирались сюда, но то, что сюда вы приехали, — это точно.

Ты застегиваешь ремни и думаешь: «Ну что за невезение! Всю жизнь вкалываешь, как ишак, врешь, воруешь, жульничаешь, а только захочешь повеселиться — нате вам, Конечная».

На Конечную попасть легко. Всего и дел — появиться тут. Космолет припаркуйте на свалке. Никаких бумаг подписывать не надо. Ни о чем не волнуйтесь. Пройдитесь, познакомьтесь с ребятами.

В крутом оттяге подваливает Живчик с вопросом:

— Чуваки, а с чего вы тут кайф ловите?

— Да навроде как с «Надежды-98», — отвечает Нюхач Морт.

— А какие с той «Надежды» глюки?

— Начинаешь думать, что у тебя есть будущее.

— Эк, мне бы так потащиться, — грустно вздыхает Живчик.

Познакомьтесь с Люси-Лапочкой, девушкой с тысячью ожиревших тел.

— Каждый понедельник я захожу в «Небесную лавку тел» и хочу выбрать себе наконец симпатичное тело — вы понимаете, что я имею в виду, симпатичное. Но каждый раз на меня словно находит что-то, и я вновь оказываюсь в мешке с жиром. Если бы я только могла победить этот дикий невроз — о, какой бы красоткой я стала!

Комментарий доктора Бернштейна:

— Ее спасение в ее похмелье. Неудачники всегда принимают истинный облик. Будете уходить — пните ее. Она напрашивается.

Жирардо много путешествовал, но никогда не забирался далеко от дома.

— Точно говорят, что вся Галактика поместится у меня в голове. Чем дальше едешь, тем меньше видишь. Был я на Акмене-IV — вылитая Аризона. Сардис-VI — калька с Квебека, а Омеона-VI — двойник Земли Мэри Бэрд.

— А на что похожа Конечная?

— Если бы я не знал, где я, — отвечает Жирардо, — то подумал бы, что вернулся домой в Хобокен.

На Конечной приходится все импортировать. Ввозят кошек и тараканов, мусорники и мусор, полицейских и статистику преступности. Ввозят кислое молоко и гнилые овощи, ввозят голубую замшу и оранжевую тафту, ввозят апельсиновые шкурки, растворимый кофе, запчасти от «Фольксвагена» и запальные свечи «Чемпион». Ввозят мечты и кошмары. Ввозят тебя и меня.

— Но зачем это все?

— Глупый вопрос. С таким же успехом можешь поинтересоваться, а для чего реальность?

— М-м… а для чего реальность?

— Заходите в любое время. Я живу в доме 000 по улице Зеро, на перекрестке с Минус-бульваром, близ Нулевого парка.

— У этого адреса есть некое символическое значение?

— Да нет, просто я там живу.

На Конечной никто не может позволить себе необходимого. Зато роскошь доступна всем. Каждую неделю бесплатно раздаются десять тысяч тонн первосортных устриц. Но майонеза вы не найдете ни по дружбе, ни за деньги.

— Доброе утро, молодой человек. Все еще занимаетесь этой глупостью о целях и средствах?

— Да, наверное, профессор.

— Так я и думал. Ну, до свидания, молодой человек.

— Кто это был?

— Профессор. Он всегда спрашивает про глупости о целях и средствах.

— А что это значит?

— Не знаю.

— А почему не спросишь?

— Плевал я на него.

— Монизм постулирует, что существует нечто одно, — говорит доктор Бернштейн, — дуализм — что не одно, а два. И в том и в другом случае выбор у вас небогатый.

— А-а! — восклицает Джонни Каденца. — Может, поэтому все тут на вкус похоже или на острый перец, или на апельсиновый соус.

Ад — это бесконечно откладываемая поездка.

Ад — это твое настоящее лицо.

Ад — это когда получаешь то, чего не хочешь.

Ад — это когда получаешь то, чего хочешь.

Ад — это повторение.

Гляди перед собой: там чернота Вселенной, провала, конца, прыжка в ничто. А за тобой — все места, где ты побывал: прошлогодние надежды, вчерашние прогулки, старые мечты. Все использовано и выброшено.

Ты дошел до финиша. Садишься и думаешь, чем же заняться дальше.

Добро пожаловать на Конечную.

End City. 1974 by Robert Sheckley.

(переводчик В. Серебряков)

Записки о Лангранаке

Нельзя описать это место, не описав себя. Но нельзя описать себя, не описав то место. Так с чего же начать? Наверное, мне следует описывать нас вместе. Но я сомневаюсь, что сумею это сделать. Вероятно, я вообще не способен что-либо описывать.

Все же я нахожусь на чужой планете — ситуация, которая обычно считается интересной. Моя личность тоже представляет интерес. И уж во всяком случае я способен записать свои впечатления.

Пожалуй, надо начинать с описания своей неспособности что-либо описывать. Но это я уже кое-как сделал.

Я решил начать со шпилей.

Здешний главный город называется Лангранак. Он примечателен своими шпилями. С вершины горы в пяти милях от города кажется, что он целиком состоит из шпилей — разных форм, размеров и цветов. В Венеции и Стамбуле, я видел, тоже много шпилей. Шпили, независимо от своих качеств, оказывали приятное эстетическое воздействие. Шпили Лангранака выглядели совершенно чужими. По-моему, это все, что я должен сказать о шпилях.

Я — человек с Земли, среднего роста и сложения, один из очень многих. Моя необычность заключается в том, что я нахожусь на чужой планете.

Большую часть времени я провожу на своем корабле. Сколько усилий было приложено, чтобы сделать его удобным и уютным. Чувствуй себя здесь как дома! Я чувствую себя здесь как дома. Раньше я смеялся над американским стилем, сейчас перестал. Мне нравится пиццераздаточная машина и фонтанчик кока-колы. Хот-догс — будто прямо от «Натана». Только кукурузные початки, жаренные на масле, еще не на уровне. Пока эту проблему не решили.

Здесь почти ничего не происходит. Об этом я предпочел бы не упоминать. Рассказ, по моему представлению, должен быть насыщен приключениями и загадками: именно такие истории мне нравится читать. Но со мной ничего не случается. Вот я — на чужой планете, среди чужих существ, — и ничего не происходит. Тем не менее я верю, что рассказ у меня выйдет. Ведь все ингредиенты налицо.

Вчера я имел беседу с мэром Лангранака. Мы обсуждали проблемы космической дружбы и сошлись на том, что наши народы должны быть друзьями. Кроме того, говорили о межзвездной торговле, которую одобрили в принципе. Но при конкретном обсуждении выяснилось: мы не многое можем предложить из того, что хотят они, и наоборот. Совершенно недостаточно, чтобы оправдать высокую стоимость транспортировки. Понимаете, в их распоряжении целая планета. То же и у нас. Так что соглашение осталось чисто теоретическим.

Гораздо больше возможностей у программы туристического обмена. И они, и мы — все любят путешествовать. Цены, разумеется, фантастические, но некоторым по карману. Во всяком случае, начало будет положено.

Я очень много читаю. Прочитал массу книг по дзен-буддизму, йоге, тибетскому и хинди мистицизму. «Входите в тишину как можно чаще, оставайтесь в ней как можно дольше». Вот и весь смысл, честное слово. Способы предохранения личности от болтовни и суматохи.

«Однонаправленность». Я хочу достичь ее страстно, да мозг мой не желает покоя. Приходят какие-то мысли, ощущения. Иногда удается: бренный мир отступает, я отрешаюсь минут на пять… Но это не приносит удовлетворения. Полагаю, мне нужен гуру. Я даже прикидывал, не поискать ли наставника здесь. Однако вряд ли игра стоит свеч — слишком мало у меня осталось времени. Вот так всегда.

Вчера ночью было затмение. Я собирался наблюдать его, но задремал над книгой и проспал. Ну и ладно. Все засняли автоматические камеры, просмотрю позже.

Ничего здесь не кажется странным, честно. Люди продают и покупают. Работают кто где. Попадаются нищие. Вполне постижимый мир. Конечно, я не все понимаю; но я и дома не все понимал. Хотел бы я сказать: «Что эти люди творят — просто уму непостижимо!» Но нет ничего непостижимого и невероятного. Они выполняют свою работу и живут своей жизнью. Я делаю то же самое, и все это кажется совершенно нормальным. Приходится напоминать себе, что я нахожусь на чужой планете. Не то что я могу забыть, разумеется. Просто никак не проникнусь чувством удивления.

Сегодня взял себя в руки и отправился на руины. Мне настоятельно рекомендовали их посетить, и я рад, что выбрался. Развалины — считается, что они принадлежат исчезнувшей несколько тысячелетий назад цивилизации — расположены приблизительно в десяти милях от пригородов Лангранака. Они занимают большую площадь. Я осмотрел три главные башни, частично реставрированные. Стены украшены тонкой резьбой и барельефами разных животных, которых, как сообщил мой гид, на самом деле не существует. Кроме того, видел статуи, очень стилизованные. Гид рассказал, что им когда-то поклонялись как божествам. Еще там есть лабиринты, некогда имевшие религиозное значение.

Все это я фотографировал. Условия освещенности средние. Снимал аппаратом «Никон», через 50-миллиметровый объектив; иногда ставил 90-миллиметровый.

Гид указал на любопытный факт: среди массы изображений нигде не встречается параллелограмм. Строители этих руин, вероятно, считали его эстетически невыдержанным. А может, это было религиозным табу? Не исключено, однако, что они просто не открыли форму параллелограмма, хотя широко пользовались квадратом и треугольником. Точно никому не известно.

Исследования продолжаются. Прояснение этого вопроса во многом облегчит понимание психологии древнего загадочного народа.

Сегодня праздник. Я пошел в город и сидел в одном из ресторанчиков, пил то, что здесь считается кофе, и наблюдал за прохожими. Очень красочное зрелище. Согласно брошюре, в этот день отмечают годовщину важной военной победы над соседней страной. Теперь оба государства поддерживают дружеские отношения.

В городе живут три основные группы людей. Старые обитатели, вроде англичан; эмигранты первой волны похожи на французов, а позднейшие эмигранты — на турок. Между этими группами существуют трения. Народную одежду, когда-то очень популярную, сейчас носят только по особым праздникам. Все жалеют об уходе обычая.

Иногда вечерами меня охватывает тоска. Тогда я не могу уснуть. Я читаю и слушаю записи, смотрю кино по корабельному проектору. Потом принимаю снотворное. Вероятно, скучаю по дому. Впрочем, я и дома так себя чувствовал. И принимал снотворное.

Боюсь, что это не очень интересная планета. Говорят, в другом полушарии гораздо лучше. Но вряд ли я туда отправлюсь. Договор о дружбе подписан, моя работа выполнена. Пожалуй, пора улетать. Весьма жаль, что этот мир оказался совсем не экзотическим местом. Надеюсь, в следующий раз мне повезет больше.

Aspects of Langranak. 1971 by Robert Sheckley.

(переводчик Владимир Баканов)

Жизнь как жизнь

Вчера вечером, когда я лежал на диване и смотрел «Ночное шоу», ко мне в квартиру ввалились люди с камерами и микрофонами для съемок очередного выпуска телесериала под названием «Жизнь как жизнь». Не скажу, что я очень уж удивился, хотя и не знал об их появлении заранее. Правила мне известны: я должен заниматься своими делами, как будто их тут нет. Через несколько минут операторы и техники словно слились с обоями, и я перестал их замечать. Их этому специально обучают.

Телевизор у меня, разумеется, работал; я обычно не выключаю его весь вечер. Мне уже слышались стоны воображаемых критиков: «Еще одна серия про мужика, который весь вечер пялится в проклятый ящик. Неужели в этой стране все только и пялятся в ящик?» Да, меня это тоже огорчает, но что я могу поделать? Такова жизнь.

Итак, камеры негромко жужжали, а я мумией лежал на диване и смотрел, как два ковбоя изображают крутых парней. Через некоторое время из ванной вышла жена, увидела операторов и простонала: «О господи, только не сегодня». На ней была моя длинная майка с эмблемой Нью-Йорка и ничего больше, а мокрые волосы обмотаны полотенцем. Никакой косметики. Выглядела она просто ужасно. И дернуло же их выбрать именно сегодняшний вечер. Жена, наверное, уже представляла, какие появятся рецензии: «Во вчерашнем напыщенном фарсе жена была…»

Я видел, что ей отчаянно хочется что-то предпринять — сдобрить выпуск с нашим участием щепоткой юмора, превратить его в домашний фарс. Но она не хуже меня знала, что, если кого-либо из нас заподозрят в актерстве, притворстве, преувеличении, преуменьшении или любом прочем искажении реальной жизни, передачу немедленно вышвырнут из прямого эфира. А этого ей не хотелось. Лучше произвести плохое впечатление, чем не иметь возможности хотя бы для этого. И она села на стул и взяла вязальный крючок. Я решил полистать журнал. Нас продолжали снимать.

Когда подобное происходит с вами, в это очень трудно поверить. Даже если каждый вечер смотришь шоу, все равно не верится, когда такое случается с тобой. Представляете, ведь это ты лежишь на диване и ничего не делаешь, а тебя снимают, и весь сюжет посвящен тебе.

Я молился, чтобы случилось хоть что-нибудь. Воздушный налет или тайная диверсия коммунистов — и мы, типичная американская семья, окажемся в самой гуще великих событий. Или к нам залезет грабитель, но на самом деле он не грабитель, а кое-кто другой, и с этого момента начнут разворачиваться поразительные события. Или же в дверь постучит очаровательная женщина и скажет, что лишь я один способен ей помочь. Черт, если бы заранее договорился хотя бы о телефонном звонке.

Но так ничего и не произошло. Через некоторое время меня даже заинтересовал идущий по телевизору фильм, я отложил журнал и досмотрел его до конца. Может, хоть это покажется им интересным, подумал я.

Весь следующий день мы с женой провели в надеждах и ожиданиях, хотя прекрасно знали, что с треском провалились. Все же никогда нельзя знать заранее. Иногда зрителям снова хочется увидеть жизнь определенного человека. Бывает, чье-то лицо им особенно понравится, и тогда предлагают сняться в серии эпизодов. Если честно, мне слабо верилось, что кто-либо захочет смотреть несколько серий про меня с женой, но нельзя зарекаться. Случались куда более странные вещи.

Теперь мы с женой проводим каждый вечер весьма интересно. Наши сексуальные эскапады питают сплетнями всю округу, у нас живет моя сумасшедшая кузина Зоя, а из погреба регулярно выползает оживший мертвец.

Шансов на повтор у нас практически нет. Но заранее не скажешь, так что если на телевидении решат снять продолжение нашего эпизода, то мы готовы.

Life of Anybody. 1984 by Robert Sheckley.

(переводчик А. Нефедов)

Не надеясь на будущее

Леонард Нишер был обнаружен перед отелем «Плаза» в состоянии столь сильного эротического возбуждения, что для его усмирения потребовались усилия троих полицейских и проходившего мимо туриста из Билокси, Миссисипи. Когда Нишера привезли в лечебницу Сен-Клер, пришлось применить к нему «влажную упаковку» — обмотать руки, плечи и тело выше талии мокрой простыней. И лишь эта «упаковка» позволила молодому врачу спокойно влепить Нишеру изрядную дозу валиума.

Когда к осмотру пациента приступил доктор Майлз, лекарство уже подействовало, так что Майлз даже попросил двух здоровенных санитаров (один из них раньше служил охранником в «Детройт Лайонз») и Норму, сестру из психиатрического отделения, подождать за дверью. В данный момент пациент явно не собирался ни на кого нападать и пребывал в расслабленно-благостном состоянии; после укола абсолютно ничто его не раздражало, и даже «мокрая упаковка», видимо, казалась приятной.

— Ну, мистер Нишер, как вы себя чувствуете? — спросил Майлз.

— Прекрасно, доктор! — откликнулся Нишер. — Извините, что причинил вам столько беспокойства. Дело в том, что, выйдя из аномальной пространственно-временной петли, я чисто случайно «приземлился» прямо перед отелем «Плаза» и…

— Еще бы, от такого кто угодно может с катушек слететь, — с пониманием кивнул Майлз.

— Полагаю, мое заявление прозвучит довольно дико, — продолжал Нишер, — и никаких доказательств у меня, разумеется, нет, однако я говорю чистую правду: я только что совершил путешествие в будущее и обратно.

— Ну и как там, в будущем? Хорошо? — поинтересовался Майлз.

— Просто замечательно! — воскликнул Нишер. — А уж что там случилось со мной!.. Да нет, вы просто не поверите!

Нишер был белокожий, среднего роста мужчина лет тридцати пяти; выглядел он — спеленутый мокрой простыней и с расслабленно-счастливой улыбкой на лице — просто нелепо, однако рассказывать начал с огромным воодушевлением.

Оказалось, что вчера он, как всегда, после работы — трудился он бухгалтером в юридической конторе «Ханратти и Смирч» — отправился домой, на Двадцать пятую улицу Восточного округа. Вставляя ключ в замок и услыхав за спиной какие-то странные звуки, он сразу подумал: «Так, грабитель!», мгновенно повернулся к опасности лицом и встал в «позу таракана» — это основная защитная стойка в тайваньском карате, которым он занимался. Но сзади никого не оказалось. Он заметил лишь слабо колыхавшееся и почти прозрачное облачко какого-то красноватого тумана, постепенно окутавшее Нишера, после чего он стал слышать странные, непонятные звуки, потом замелькали яркие вспышки света, и он отключился.

Придя в себя, Нишер услышал чей-то голос: «Не беспокойтесь, все в порядке». Он открыл глаза и понял, что находится уже не на Двадцать пятой улице, а в прелестном небольшом парке с высокими деревьями, чудными аллеями, искусственными водоемами и невиданными статуями. Он сидел на скамейке, вокруг бродили ручные олени, а по аллеям гуляли люди в одеждах, напоминавших греческие туники. Рядом с ним восседал добродушный седовласый старец, одетый, как Чарлтон Хестон в роли Моисея[77].

— Что это здесь такое? — спросил Нишер. — Что происходит?

— Скажи, — спросил его вдруг величественный старец, — а не попадал ли ты случайно в такое красноватое облачко? Ага! Я так и думал! Видишь ли, имела место небольшая пространственно-временная аномалия, благодаря которой тебя и занесло так далеко в будущее.

— В будущее? — переспросил потрясенный Нишер. — В какое еще будущее?

— Просто в будущее, — ответил старик. — Лет на четыреста вперед. Плюс-минус года два-три.

— Да вы шутите! — воскликнул Нишер. И стал допытываться у старца, куда он попал НА САМОМ ДЕЛЕ, однако старец упорно твердил, что это НА САМОМ ДЕЛЕ будущее, и, в общем-то, ничего необычного с Нишером не произошло, хотя, конечно, такое случается далеко не с каждым. В конце концов Нишеру пришлось принять его слова на веру. — Ну что ж, — сказал он, — пусть так. И как же вам тут, в будущем, живется?

— Замечательно! — заверил его старик.

— Неужели нас не завоевали космические пришельцы?

— Разумеется, нет!

— А разве нехватка твердого топлива не поставила человечество на грань выживания?

— Мы решили проблему энергетического кризиса еще несколько столетий назад, отыскав недорогой способ превращать песок в сланцы.

— А каковы теперь ваши основные проблемы?

— У нас, похоже, нет сейчас никаких проблем.

— Так это Утопия?

Старик улыбнулся.

— Ну, это уж тебе самому судить. Но, может быть, ты хотел бы кое-что увидеть собственными глазами, раз уж попал сюда с кратковременным визитом?

— Почему кратковременным?

— Подобные пространственно-временные аномалии не поддаются контролю со стороны человека, — пояснил старик. — Вселенная просто не потерпит твоего присутствия ЗДЕСЬ, если ты должен быть ТАМ. Однако даже Вселенной требуется какое-то время, чтобы осознать случившееся и принять соответствующие меры. Не хочешь ли прогуляться? Меня зовут Огун[78].

Они вышли из парка и двинулись по очаровательному, обсаженному высокими тенистыми деревьями бульвару. Архитектура зданий показалась Нишеру несколько странной: стены соединялись под какими-то непонятными углами и были выкрашены в абсолютно не сочетавшиеся друг с другом цвета. Дома были отделены от улицы отлично ухоженными зелеными лужайками. Похоже, жить в этом будущем было и впрямь довольно приятно. Нет, ничего экзотического, просто очень хорошо. Да и люди, одетые в греческие туники, выглядели исключительно счастливыми и всем довольными. Вообще обстановка очень напоминала воскресный день в Центральном парке Нью-Йорка.

Затем внимание Нишера привлекла парочка, которой явно надоели разговоры; любовники, недолго думая, разделись и занялись тем, для чего в двадцатом веке существовало вполне определенное слово.

И никому, похоже, происходящее не казалось необычным! Огун вообще ни слова не сказал, так что Нишер тоже промолчал, но не мог не заметить, что теперь им все чаще стали попадаться подобные парочки, прилюдно занимавшиеся сексом. После седьмой Нишер не выдержал и спросил у Огуна, не религиозный ли сегодня праздник, сопровождающийся ритуальными оргиями, или же они просто набрели на участников Всемирного конгресса сторонников адюльтера?

— Но в действиях этих людей нет ничего особенного! — заявил Огун.

— А не лучше ли им заниматься сексом у себя дома или в гостинице?

— Наверное, все они только что случайно встретились прямо здесь, на бульваре, — как ни в чем не бывало ответил Огун.

Это Нишера окончательно потрясло.

— Вы хотите сказать, что эти люди до сего момента даже не были друг с другом знакомы? — спросил он.

— Скорее всего, — пожал плечами Огун. — Старые знакомые обычно выбирают для таких занятий местечко покомфортабельнее.

Нишер буквально окаменел от изумления. Он понимал, что так глазеть неприлично, но ничего не мог с собой поделать. Однако никто, похоже, против этого не возражал. Он пригляделся и заметил, что прохожие действительно часто с улыбкой поглядывают друг на друга прямо на ходу, а потом, минутку поколебавшись…

В течение следующей минуты Нишер выпалил не менее двух десятков вопросов, но Огун прервал его:

— Позволь, я попробую кое-что объяснить тебе — ты ведь у нас ненадолго и прибыл из эры всеобщей сексуальной подавленности и, как следствие этого, всеобщей распущенности. Хотя тебе-то, вероятно, верхом распущенности как раз представляются отношения в нашем обществе, ну а мы сами воспринимаем их как самое обычное и естественное выражение симпатии к ближнему и всеобщей солидарности.

— Значит, вы решили проблему секса! — воскликнул Нишер.

— В общем-то, случайно. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, — пояснил Огун. — Мы отчаянно стремились запретить все и всяческие войны, пока человечество не уничтожено окончательно. Однако для решения этой задачи нам пришлось изменить саму психологию людей, тот инстинкт, который вызывает в них жажду завоеваний. Исключительно важным фактором оказалась подавленная сексуальность. Уже после первых удачных экспериментов информация о них получила самое широкое распространение, и был проведен вселенский плебисцит. И было принято генеральное решение: умерить сексуальные аппетиты людей, улучшив и перепрограммировав половые инстинкты на благо всей человеческой расы. В общем, были задействованы биологическая инженерия, специальные клиники — все на добровольной основе, разумеется! — и секс, избавленный от агрессивности и желания обладать и подавлять, превратился теперь в изысканную смесь эстетики и особого искусства общения.

Нишер хотел было спросить, как это повлияло на брак и семью, однако заметил, что Огун отвлекся, улыбается какой-то привлекательной блондинке и собирается подойти к ней поближе…

— Эй, Огун! — воскликнул Нишер. — Не бросайте меня!

Старик с удивлением обернулся:

— Дорогой мой, я отнюдь не собирался оставлять тебя одного! Напротив, я хочу, чтобы ты к нам присоединился. У нас всегда так делается!

Нишер заметил, что вокруг собралась уже целая толпа, и люди с улыбкой на него смотрят.

— Так, минуточку!.. — И он машинально встал в «позу таракана».

Но к этому времени одна из женщин уже успела вцепиться ему в ногу, другая пролезла у него под рукой, а третья ласково перебирала пальцы на другой руке… В легкой истерике Нишер крикнул Огуну:

— Почему они так ведут себя?

— Это спонтанное проявление радости по поводу твоего неожиданного появления. Так всегда бывает, когда к нам попадает человек из прошлого. Нам всем становится ужасно его жаль — ведь бедняге придется вновь вернуться в ту кошмарную жизнь! — и мы рады подарить ему свою любовь. Я достаточно хорошо объясняю?

Нишер чувствовал себя так, словно участвует в массовке на съемках фильма о Древнем Риме или, скорее, Вавилоне. Улица, насколько мог видеть глаз, была битком забита людьми, и все они занимались любовью — вдвоем, втроем, вчетвером… Но особенно поразила Нишера атмосфера, царившая над толпой: в ней не было и намека на сексуальность! Нет, это было настоящее море чистой любви, сочувствия, сострадания! Он заметил, что лицо Огуна начинает как бы таять, растворяться в волнах толпы, и крикнул:

— А как долго продлится подобное отношение ко мне?

— Возможно, отношение к тебе останется неизменным все время твоего пребывания здесь, — расслышал он голос Огуна.

Все время? Нишер даже представить себе этого не мог. А когда наконец до него дошел смысл сказанных слов, он лишь промолвил чуть ли не с благоговением: