Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств Дуглас Джон

Мы, молодняк, изо всех сил старались арестовать как можно больше преступников. Однако многие прожженные ветераны, похоже, считали бессмысленным горбатиться, принимая во внимание тот факт, что их оклад не зависит от того, как часто они рискуют жизнью. Это только у торговых агентов «волка ноги кормят». А поскольку по долгу службы мы большую часть времени проводили вне офиса, определенная категория агентов взяла в привычку в рабочее время рассматривать витрины, сидеть на лавочке в парке и почитывать «Уолл-стрит джорнал».

Будучи синепламенным, я взял на себя обязанность написать служебную записку с предложением ввести систему бонусных выплат, чтобы поощрить наиболее продуктивных работников. Записку я передал нашему ПСАРу, или помощнику спецагента-руководителя, Тому Нейли.

Том вызвал меня к себе в кабинет, прикрыл дверь, взял со стола мою писанину и одарил меня благосклонной улыбкой:

— Джон, чего ты так разошелся? Получишь ты свою прибавку. — И с этими словами порвал записку пополам. — И за выслугу лет получишь, — пообещал он, снова разрывая бумагу пополам. — И за старание тоже. — Еще раз, и вот он уже вовсю хохочет. — Не раскачивай лодку, Дуглас, — произнес он напоследок, выбрасывая обрывки в мусорную корзину.

Пятнадцать лет спустя, когда Гувера уже давно не стало не только физически, но и частично духовно, в ФБР и в самом деле ввели бонусную систему оплаты труда. Конечно же, сделали это без моей помощи.

Одним майским вечером — на самом деле по причинам, о которых вы вскоре узнаете, я прекрасно помню, что это была пятница после 17 мая, — мы зависали с Бобом Макгонигелом и Джеком Кунстом в нашем любимом баре «Гараж Джима», что расположился прямо напротив офиса. Играл живой рок-н-ролл, мы уже изрядно махнули пива, и тут неожиданно в бар вошла эффектная девушка с подругой. Одетая по всем канонам моды того времени, она напомнила мне юную Софи Лорен — в коротком синем платье и кожаных сапогах сильно выше колена.

Я крикнул:

— Эй, в синем! Садись к нам!

К моему удивлению, приглашение было принято. Ее звали Пэм Модика, и мы тут же принялись шутить и подкалывать ее. Оказалось, что они с подругой выбрались отметить двадцать первый день рождения Пэм, то есть законно полученное право употреблять спиртное. Похоже, мое чувство юмора ее зацепило. Позже я узнал, что произвел на нее приятное впечатление, но показался немного «ботанистым» из-за типичной прически госслужащего. Мы оставили «Гараж Джима» и провели остаток ночи, курсируя от одного бара к другому.

В следующие несколько недель мы познакомились еще ближе. Пэм жила в черте Детройта и окончила старшую школу Першинга, славящуюся подавляющим числом чернокожих и звездой баскетбола Элвином Хейзом. Когда мы познакомились, она училась в университете Восточного Мичигана в Ипсиланти.

Между нами все как-то быстро закрутилось, хотя не без социальных потерь для Пэм. Шел 1971-й, война во Вьетнаме еще не закончилась, и недоверие университетских сообществ к ФБР достигло пика. Многие ее друзья не желали поддерживать с нами никаких контактов, убежденные в том, что я шпион, посланный властями для сбора информации об их деятельности. Смехотворной была даже сама мысль о том, что эти детишки считали себя достаточно важными для слежки со стороны ФБР. Не считая, правда, того, что именно этим в те годы Бюро и занималось.

Помню, как мы с Пэм однажды пошли на занятие по социологии. Я сел на галерке, слушая лектора — юную и радикально настроенную аспирантку. Такая «клевая» и «своя в доску». Я неотрывно смотрел на нее, а вскоре и она начала с беспокойством поглядывать на меня. Было очевидно, что ее тревожит мое присутствие. Любой сотрудник ФБР — это враг, даже если он парень одной из студенток. Вспоминая тот инцидент, я понял, насколько негативное впечатление порой можно произвести, просто будучи самим собой. Мы с коллегами по отделу потом не раз использовали это в своих интересах. Например, на судебном заседании по убийству на Аляске мой темнокожий коллега Джад Рэй сел рядом с девушкой ответчика-расиста и мило с ней беседовал, чем вывел того из себя прямо во время дачи показаний.

Когда Пэм только начинала учиться в Восточном Мичиганском, у нас объявился серийный убийца, хотя тогда такого термина мы еще не знали. Первое нападение он совершил в июле 1967-го, похитив из университетского городка девушку по имени Мэри Флэшар. Спустя месяц было найдено ее разлагающееся тело. Девушку насмерть закололи ножом, а потом отрубили руки и ноги. Через год мы нашли тело другой студентки, Джоан Шелл, обучавшейся неподалеку, в университете Мичигана в Энн-Арбор. На нем присутствовали следы изнасилования и почти пятьдесят колотых ран. Затем в Ипсиланти обнаружили еще один труп.

Убийства, названные «мичиганскими», стали учащаться. Студентки обоих университетов дрожали в страхе. Каждое найденное тело носило очередные свидетельства ужасающего насилия. К моменту задержания в 1969 году Джона Нормана Коллинза, студента университета Мичигана, — кстати, почти случайно это удалось его дяде, капралу полиции штата Дэвиду Лейку, — страшной смертью погибли шесть студенток и одна тринадцатилетняя девочка.

Коллинза осудили и приговорили к пожизненному заключению примерно за три месяца до того, как я устроился в Бюро. Но я все время задавался вопросом: а если бы тогда в Бюро знали то, что знаем мы сейчас, можно ли было изловить чудовище, пока оно не принесло столько несчастья? Даже после поимки Коллинза его дух все еще витал в обоих студгородках, как несколько лет спустя незримое присутствие Теда Банди наводило ужас на студентов других колледжей. Память об отвратительных убийствах глубоко укоренилась не только в сознании Пэм, но и в моем. Когда я только начинал изучать и выслеживать серийных убийц, мысль о прекрасных и невинных жертвах Джона Нормана Коллинза сопровождала мня повсюду.

Я был всего на пять лет старше Пэм, но, поскольку она еще училась в колледже, а я погрузился в нелегкий мир работы правоохранительных органов, нас разделяла чуть ли не пропасть. На людях, в компании моих друзей Пэм становилась необщительной и даже скрытной. Быть может, это не слишком порядочно по отношению к ней, но в свое время мы пополнили наш аналитический инструментарий и ее примером.

Однажды мы с Пэм и Бобом Макгонигелом отправились на обед в ресторан при отеле, выходивший окнами на центр города. Мы с коллегой тогда пришли в черных костюмах и туфлях, а Пэм оделась со вкусом, но простенько, по-студенчески. Закончив обедать, мы вызвали лифт и поехали вниз, но он, как назло, останавливался чуть ли не на каждом этаже. Народу набилось битком.

Примерно на полпути вниз Боб повернулся к Пэм и произнес:

— Мы отлично провели время сегодня. Думаю, надо созвониться, когда мы снова окажемся тут проездом.

Пэм внимательно изучала пол, стараясь не реагировать, и тут встрял я:

— В следующий раз я принесу взбитые сливки, а ты захвати клубнику.

Остальные пассажиры стали переглядываться, обмениваясь неловкими улыбками, пока Пэм вдруг не взорвалась хохотом. Потом нашу троицу смерили такими взглядами, будто мы какие-то извращенцы.

На осенний семестр Пэм планировала отправиться на учебу по обмену в Англию, в университет Ковентри. Ближе к концу августа, когда она уже улетела, я почти не сомневался, что Пэм — именно та девушка, на которой я хочу жениться. Тогда мне и не пришло в голову спросить ее, испытывает ли она те же чувства. Я просто считал, что так и есть.

В разлуке мы постоянно друг другу писали. Много времени я проводил у нее дома, на Аламеда-стрит, 622, рядом с государственной ярмаркой Мичигана. Отец Пэм умер, когда та была еще совсем маленькой, но я пользовался гостеприимством ее матери Розали, ужиная у них несколько раз в неделю и попутно составляя психологический портрет семейства Пэм, ее матери, братьев и сестер, чтобы побольше узнать о своей возлюбленной.

В то время я познакомился с еще одной девушкой, которую Пэм прозвала (хотя они ни разу не встречались) «той фифой с гольфа». И снова знакомство началось в баре. (Сейчас мне кажется, что тогда я посвящал чересчур много времени барам.) Девушке было немного за двадцать, довольно привлекательная, только окончила колледж. По сути, виделись мы только один раз, когда она настояла на обеде у нее дома.

А жила она, как выяснилось, в Дирборне, по соседству с центральной штаб-квартирой компании «Форд». Ее отец занимал там должность одного из руководителей высшего звена. Жили они в огромном каменном доме с бассейном, подлинниками известных картин и причудливой мебелью. Ее отец, далеко за сорок, представлял собой типичный образчик корпоративного успеха, мать была грациозна и элегантна. Мы сели за обеденный стол в компании младшего брата и сестры моей новой подружки, и я принялся изучать семейство, пытаясь оценить чистую стоимость их активов. В это же самое время они пытались оценить меня.

Поначалу все шло слишком гладко. Похоже, их впечатлила моя должность агента ФБР — приятная перемена в сравнении с тем отношением, которое я привык терпеть в кругах Пэм. Но конечно, родители оказались ровно такого знатного происхождения, на какое выглядели. Мне стало совсем неуютно, потому что меня явно собирались женить.

Отец порасспрашивал меня о семье, прошлом, военной службе. Я рассказал о том, как руководил программой физподготовки в ВВС. Затем папаша сообщил, что на паях с партнером владеет гольф-клубом недалеко от Детройта, и начал распространяться о трассах и лужайках. Планка его активов тут же дернулась вверх.

— Джон, ты играешь в гольф? — спросил он.

— Нет, сэр, — без промедления ответил я. — Но мне очень хотелось бы научиться.

Вот и все. Мы разошлись, я заночевал у них на диване внизу. Посреди ночи ко мне каким-то образом спустилась моя подруга, которая оказалась лунатиком. Может, все дело в их странном доме, а может, в моем инстинктивном страхе подставиться (в конце концов, я работал в Бюро), но меня быстро спугнул агрессивный напор и девушки, и всей ее семейки. Я ушел утром, получив на закуску порцию гостеприимства в виде неловкого завтрака. Мечта о сладкой жизни растаяла, да и пусть.

Пэм вернулась из Англии за пару дней до Рождества 1971-го. Я решил взять быка за рога и заранее купил обручальное кольцо с бриллиантом. В те дни благодаря связям Бюро купить можно было чуть ли не все что угодно. Компания, где я добыл кольцо, в знак благодарности за поимку налетчиков на один из ее магазинов давала агентам очень неплохую скидку.

Но даже по цене для особых клиентов самое большее, что я мог позволить себе, это бриллиант в 1,25 карата. Но я решил, что, если Пэм сперва увидит его на дне бокала с шампанским, она не только похвалит мое остроумие, но и сочтет, что в камне все три карата. Мы поехали в итальянский ресторан на Эйт-Майл-роуд, недалеко от ее дома. Я намеревался бросить кольцо в бокал Пэм, как только она удалится в дамскую комнату.

Она так туда и не пошла. Следующим вечером я снова пригласил ее в тот же самый ресторан, но ситуация повторилась. К тому моменту я уже не раз вел слежку за подозреваемыми, часами просиживая в машине. Надо сказать, что необходимость все время терпеть была существенным недостатком моей работы, так что я еще сильнее зауважал свою избранницу. А может, сама судьба давала мне знак, что время жениться еще не пришло.

На следующий вечер, то есть в канун Рождества, мы собрались у Пэм дома со всей семьей. Вот оно: сейчас или никогда. Мы пили ее любимое «Асти спуманте». Наконец она на минуту вышла на кухню. Вернувшись, она села мне на колени, мы выпили, и, если бы я ее вовремя не остановил, Пэм так и проглотила бы кольцо. Вот тебе и три карата. Она его не заметила, пока я сам на него не указал. Интересно, это тоже был знак судьбы?

Впрочем, куда важнее, что подготовленной «атмосферой для допроса» мне удалось добиться желаемого результата. Ситуацию я создал исключительно удачную: в окружении братьев и матери, которые меня обожали, у Пэм не оставалось иного выбора. Она сказала «да». Свадьбу назначили на следующий июнь.

На второй год большинство холостых агентов определили в Нью-Йорк или Чикаго из тех соображений, что работать там для них будет менее проблематично, чем для женатых. Лично я конкретных пожеланий тогда не озвучивал, и меня назначили в Милуоки, показавшийся мне неплохим городком, хотя я ни разу там не был и даже не представлял, где он находится. Я переезжал туда в январе, а после свадьбы собирался захватить с собой Пэм.

Я остановился в квартире в Жюно-Виллидж-Апартментс на Жюно-авеню, недалеко от нашего регионального подразделения в Милуоки, что располагается в административном здании на Норт-Джексон-стрит. Это был мой тактический просчет, потому как чуть что, и сразу: «Дуглас, езжай. Это всего в трех кварталах от тебя».

Еще до моего прибытия в Милуоки женская часть коллектива уже знала, кто я такой, а именно: один из всего двоих холостых агентов. В первые несколько недель секретарши сражались за мои распоряжения, хотя таковых имелось совсем немного. Все так и кружили около меня. Но затем, когда прошел слух, что я помолвлен, я быстро превратился во вчерашнюю булку.

Атмосфера в отделении Милуоки во многом копировала детройтскую. Моим первым САРом стал человек по имени Эд Хейз, которого прозвали Шустрый Эдди. Вечно красный как рак (он скончался из-за повышенного давления вскоре после ухода на пенсию), он постоянно расхаживал по отделению, щелкая пальцами и прикрикивая:

— Вон из офиса! Вон из офиса!

Я спросил:

— А куда прикажете идти? Я только вселился. У меня нет машины, и дел тоже пока нет.

Он резко парировал:

— Мне все равно куда. Вон из офиса.

Ну я и пошел. В те дни не было ничего необычного в том, чтобы засесть в библиотеке или пройтись по Висконсин-авеню рядом с офисом, где можно обязательно встретить пару-другую агентов, точно так же от безделья разглядывающих витрины. Именно тогда я и купил у известно в Бюро автодилера свой второй автомобиль, «форд-торино».

Следующего САРа, Херба Хокси, перевели из отделения Литл-Рок, штат Арканзас. Самой большой проблемой для САРов была вербовка сотрудников, поэтому, едва Хокси появился, эта беда тут же обрушилась и на него. Каждое региональное отделение имеет свою ежемесячную квоту как на агентов, так и на обслуживающий персонал.

Хокси вызвал меня к себе в кабинет и назначил старшим по вербовке. Обычно в этих целях назначался только один человек, поскольку ему приходилось много колесить по штату.

— Почему я? — спросил я.

— Потому что нам пришлось заменить предыдущего, и еще повезло, что вообще не уволили.

Оказалось, мой предшественник ходил по старшим школам и проводил собеседования с девушками о найме на бумажную работу. Тогда Гувер был еще жив, и в спец-агенты женщин по-прежнему не брали. Агент задавал школьницам как бы заранее подготовленные вопросы, один из которых был: «Вы девственница?» Если девушка отвечала «нет», он приглашал ее на свидание. Когда родители начали жаловаться, САРу только и оставалось, что снять его с пробега.

Я стал вербовать людей по всему штату. Вскоре я вырабатывал квоту почти в четырехкратном объеме, став самым производительным рекрутером в стране. Проблема в том, что я был слишком хорош и меня ни за что не сняли бы с этой должности. Когда же я сказал Хербу, что не хочу больше этим заниматься и пришел в ФБР не для работы с персоналом, он пригрозил перевести меня на гражданские права. А там я буду копаться в полицейских участках и заниматься офицерами, обвиненными в жестоком обращении с подозреваемыми или в дискриминации социальных меньшинств. Такая работа тоже не пользовалась особой популярностью в Бюро. Вот так награда за ударный труд.

Я пошел на компромисс. Нехотя я согласился обеспечивать высокое число рекрутов, если Хокси назначит меня своим первым замом, выдаст служебный автомобиль и напишет рекомендательное письмо в Управление содействия правоприменению, чтобы мне оплатили высшее образование. Я знал: если не собираешься всю жизнь провести «в поле», требуется степень магистра.

В кругу коллег меня стали подозревать в политической ненадежности, ведь только ярые либералы стремились к образованию в таком объеме. В университете Висконсина в Милуоки, где я вечерами и по выходным сражался за степень магистра педагогической психологии, обо мне сложилось ровно противоположное мнение. Большинство профессоров с опаской относились к агенту ФБР на их занятиях, а мне, в свою очередь, было не слишком интересно заниматься всякой романтической дребеденью, которая всегда идет рука об руку с психологией (вроде заданий: «Джон, расскажи о себе своему соседу по парте. Какой Джон Дуглас на самом деле?»).

Однажды на занятии мы сели в круг, а в те дни круги получались очень большими. Постепенно я поймал себя на мысли, что никто не хочет со мной разговаривать. Я старался влиться в беседу, но на меня попросту не реагировали. Наконец я в сердцах спросил: «Ребята, в чем дело?» Оказывается, железная ручка расчески, торчавшая из кармана, показалась им антенной: мол, я записываю все, что происходит в классе, и передаю в «штаб». Меня никогда не переставало удивлять параноидальное чувство собственной важности в этих людях.

В начале мая 1972 года Дж. Эдгар Гувер тихо скончался во сне в своем доме в Вашингтоне. Рано утром сообщения по телетайпу из штаб-квартиры облетели каждое региональное отделение. В Милуоки САР вызвал нас всех к себе, чтобы поведать печальное известие. Хотя Гуверу уже было далеко за семьдесят и он занимал свой пост целую вечность, нам казалось, что он будет всегда. Теперь король умер, и все мы задавались вопросом, кто станет новым королем и займет его место. Временно исполняющим обязанности назначили Л. Патрика Грея, лояльного Никсону генерального прокурора. Поначалу он снискал популярность рядом нововведений — например, наконец разрешил нанимать женщин на должность спецагента. Но как только интересы его ведомства начали пересекаться с потребностями Бюро, он «поплыл».

Через пару недель после кончины Гувера я занимался вербовкой в Грин-Бэй, как вдруг раздался звонок Пэм. Она предупредила, что священник хочет увидеть нас за несколько дней до свадьбы. Я подозревал, что он хочет обратить меня в католичество и тем самым заработать пару очков для своей церковной команды. Но Пэм была ревностной католичкой, воспитанной в уважении к святым отцам. А еще я знал, что она покоя мне не даст и лучше сразу согласиться.

Мы явились в церковь Святой Риты вместе, но к священнику моя избранница вошла первой. Я сразу вспомнил тот случай в полицейском участке Монтаны, когда нашу компанию разделили для сверки показаний. Наверняка они обсуждали стратегию беседы со мной. Когда же меня наконец пригласили войти, я первым делом спросил:

— Что за козни вы строите против невинного протестанта?

Священник, молодой и приветливый, возможно, немного за тридцать, сперва позадавал мне общие вопросы вроде «что такое любовь?». Я старался его прощупать и понять, есть ли на этот вопрос правильный ответ. Вообще такие беседы сродни тестам на профпригодность: едва ли можно хорошо к ним подготовиться.

Затем мы перешли к контролю за рождаемостью, воспитанию детей и тому подобному. Я не удержался и спросил:

— Каково это — быть священником, давшим обет безбрачия? Каково это, не иметь семью?

Он показался мне приятным человеком, хотя Пэм предупредила, что церковь Святой Риты очень строгая и традиционная и ему не очень комфортно в моем обществе — возможно, потому что я не католик. Не знаю.

Думаю, он пытался растопить лед, когда спросил, как мы познакомились. В стрессовой ситуации я всегда начинаю шутить, стараясь разрядить обстановку. И вот прекрасная возможность, перед которой я не устоял. Я ближе придвинулся к собеседнику и сообщил:

— Ну, отец, вы же в курсе, что я агент ФБР. Не знаю, рассказывала ли вам Пэм о своем прошлом.

Продолжая говорить, я все ближе придвигался к нему, поддерживая зрительный контакт, — этому приему я научился на допросах. Я не хотел, чтобы он смотрел на Пэм, потому что не знал, как она отреагирует.

— Мы встретились в баре «Гараж Джима», где танцуют топлес. Пэм работала там танцовщицей, и в профессионализме ей не откажешь. Но вот что действительно меня зацепило, так это ее умение заставить кисточки на сосках вращаться в разных направлениях. Поверьте, на это стоит взглянуть.

Пэм хранила гробовое молчание, не зная, пора ли вмешаться. Священник внимательно меня слушал.

— Ну и вот, отец, она крутила эти кисточки в противоположные стороны все быстрее и быстрее, как вдруг одна из них оторвалась и полетела прямо к зрителям. Все повскакивали, старясь ее поймать, но я рванул быстрее всех, вернул владелице, и вот мы здесь.

Священник сидел разинув рот. Он действительно поверил мне, но тут я не выдержал и покатился со смеху, прямо как тогда в школе на докладе по книге.

— То есть все было не так? — уточнил он.

Тут уже захохотала и Пэм. Мы на пару покачали головой. Не знаю, утешило это священника или, наоборот, разочаровало.

Моим шафером был Боб Макгонигел. Утро в день свадьбы выдалось хмурым и дождливым, и я хотел поскорее начать. Я попросил Боба позвонить домой Пэм и спросить, не видела ли она меня. Она, конечно, не видела, и Боб добавил, что очень переживает, как бы я не дал задний ход, потому что вчера я не вернулся домой. Теперь мне даже не верится, что чувство юмора у меня тогда было настолько извращенным. В конце концов Боб не выдержал и заржал, выдав наш розыгрыш, но я был слегка разочарован, что не смог добиться от Пэм более выраженной реакции. Потом она призналась мне, что настолько углубилась в организацию торжества и в беспокойство по поводу прически, которая могла испортиться из-за влажности, что исчезновение какого-то жениха было наименьшей из ее проблем.

Когда мы произнесли клятву верности в церкви и священник объявил нас мужем и женой, я крайне удивился тому, что у него нашлась пара добрых слов обо мне.

— Впервые с Джоном Дугласом я встретился всего пару дней назад, но он заставил меня серьезно задуматься о своих религиозных чувствах.

Одному Богу известно, чего он так загрузился, но пути Господни неисповедимы. Во второй раз я рассказывал священнику историю про кисточки уже в Сиэтле, когда Пэм собиралась меня соборовать. И тот тоже купился.

После короткого медового месяца в Поконосе — с ванной в форме сердца, зеркальными потолками и прочими характерными атрибутами, — мы отправились на Лонг-Айленд, где мои папа с мамой закатили вечеринку в нашу честь, поскольку мало кто из моих родных смог присутствовать на самой свадьбе.

После свадьбы Пэм переехала в Милуоки. К тому моменту она уже окончила институт и стала преподавателем. Начинающим учителям зачастую приходится быть на подхвате в самых проблемных школах города. Особенно тяжко Пэм пришлось в одной средней школе. Учителей там запросто могли толкнуть или ударить, а нескольких молодых преподавательниц даже пытались изнасиловать. Я же наконец соскочил с обязанностей рекрутера и большую часть времени теперь работал в оперативном отряде, занимаясь в основном ограблениями. Несмотря на безусловные опасности службы, я больше беспокоился за Пэм: у меня хотя бы было оружие. Как-то раз четверо ребят загнали ее в кабинет, лапая и домогаясь. Отбиваясь и крича, она сумела вырваться, но я был в ярости и собирался вместе с коллегами нагрянуть в школу и надрать подлецам задницы.

На тот момент ближе всего мы общались с агентом Джо Делькампо, который работал вместе со мной по банковским делам. Мы с ним частенько ошивались у пекарни на Окленд-авеню, неподалеку от студгородка университета Висконсина в Милуоки. Заведением владела чета Голдбергов, Дэвид и Сара, и уже задолго до того мы успели с ними крепко подружиться. В сущности, супруги относились к нам как к своим сыновьям.

Иногда мы заезжали к ним ни свет ни заря, уже при оружии, и помогали загружать в духовку бублики и булочки. Позавтракав, мы обыкновенно выезжали на работу, хватали преступника, проверяли пару других зацепок и возвращались к ланчу. Мы с Джо вместе работали в Еврейском общественном центре и между Рождеством и Ханукой оплачивали Голдбергам членский билет. В конце концов в местечко, которое мы запросто называли «У Голдбергов», стали заезжать и другие агенты, и даже САРы и ПСАРы. У нас там образовалась своя тусовка.

Джо Делькампо был смышленым парнем, владел несколькими языками и отлично управлялся с оружием. Его смекалка сыграла ключевую роль в, пожалуй, самой странной и сбивающей с толку ситуации, в которую я когда-либо попадал.

Однажды зимой мы с Джо допрашивали в офисе дезертира, которого схватили тем же утром, как вдруг раздался звонок и полиция Милуоки сообщила о захвате заложников. Хотя Джо дежурил всю ночь, мы все же оставили задержанного дожидаться нашего возвращения, а сами отправились по вызову.

Добравшись до старинного дома в стиле Тюдоров, мы узнали, что подозреваемый, Джейкоб Коэн, беглый преступник, обвинен в убийстве офицера полиции в Чикаго. Вдобавок он как раз подстрелил агента ФБР Ричарда Кар-ра, который зашел внутрь и попытался его задержать. Дом был окружен свежеобученным отрядом спецназа ФБР. Этот псих попытался прорваться через окружение, в процессе чего заработал пару выстрелов в зад. По пути он схватил какого-то паренька, убиравшего снег, и забежал в другой дом. Теперь у него трое заложников: двое детей и взрослый. В конце концов он отпустил взрослого и одного ребенка, прижимая к себе совсем маленького мальчишку, которому, по нашим подсчетам, было лет десять.

К этому моменту все уже изрядно подзадолбались. Лютый мороз. Коэн сходит с ума еще пуще от того, что его зад нашпигован свинцом. ФБР и полиция Милуоки обвиняют друг друга в усугублении ситуации. Молодые спецназовцы злятся, что на первом же серьезном деле позволили преступнику прорваться через кольцо. ФБР жаждет крови за смерть одного из своих коллег. А полиция Чикаго уже заявила, что сама хочет его схватить, и если кто-то собирается пристрелить преступника, то должен иметь веское к тому основание.

На место прибыл САР Херб Хокси и своими действиями закрепил уже допущенные остальными ошибки. Во-первых, он достал громкоговоритель, чтобы придать себе безапелляционный тон. Куда мягче был бы телефонный звонок, благодаря которому к тому же беседа приобретает частный характер. Затем, по моему мнению, он допустил вторую ошибку: предложил себя в качестве заложника в обмен на мальчика.

Хокси сел за руль машины ФБР, полиция окружила ее и сопроводила к дому. А пока они ехали, Делькампо попросил меня подсадить его на крышу здания. Напомню, это дом в тюдорском стиле, с покатой крышей, сплошь покрытой льдом, а Джо был на ногах всю ночь. И вот он залез туда, вооруженный только магнумом калибра.357 с 2,5-дюймовым стволом.

Коэн высунулся из дома, обхватив рукой голову мальчика и крепко прижимая его к себе. Детектив Бисли из полиции Милуоки выступил вперед:

— Джек, вот кто тебе нужен. Отпусти ребенка!

Тем временем Делькампо аккуратно карабкался вверх по крыше. Полицейские заметили его и сразу же обо всем догадались.

Субъект с заложником подошли к машине. Повсюду снег и лед. Вдруг паренек поскальзывается, и Коэн на секунду ослабляет свою хватку. К тому моменту Делькампо уже перебрался через гребень крыши, прикинул, что при коротком стволе пистолета пуля может уйти немного выше, прицелился бандиту в шею и спустил курок.

Прямое попадание. Невероятная точность: выстрел пришелся прямо в самую середину шеи. Коэн осел на землю, но никто не понял, утащил его за собой мальчик или же в него попали.

Ровно через три секунды на машину посыпался град из пуль. В перестрелке детектива Бисли ранило в ахиллесово сухожилие. Маленький заложник оказался перед машиной и старался на четвереньках отползти в сторону, но автомобиль покатился прямо на него, потому что в Хокси угодил осколок стекла и он потерял управление. К счастью, мальчик отделался парой легких ушибов.

Что очень по-фэбээровски, в вечернем выпуске новостей показали спецагента-руководителя Герберта Хокси на каталке, который сказал пару слов для прессы, когда его, с капающей из уха кровью, вывозили из реанимации: «Неожиданно раздались выстрелы, начался настоящий свинцовый дождь. Похоже, меня зацепило, но я буду в порядке…» ФБР, Господь Бог, вечные ценности и т. д. и т. п.

Но и это еще не все. Ребята из полиции уже собирались пустить в ход кулаки, потому что Делькампо отнял у них преступника. Спецназ тоже был не в восторге, потому что на его фоне они выглядели бездарно. Они нажаловались ПСАРу Эду Бесту, но тот заступился за Делькампо, заявив, что он разрешил ситуацию, которую создали все остальные.

На теле Коэна было около тридцати — сорока сквозных ранений, но он был еще жив, когда его забрала скорая. К счастью для всех заинтересованных, его все равно разыскивали живым или мертвым.

Спецагент Карр чудом выжил. Пуля Коэна пробила плащ, вошла в плечо, отрикошетила от трахеи и застряла в легком. С того дня Карр с гордостью носил плащ с дыркой от пули.

Мы с Делькампо отлично сработались и показывали высокие результаты, не считая того, что, стоило нам начать хихикать, и мы подолгу не могли успокоиться. Однажды мы зашли в гей-бар, чтобы обеспечить информатора по делу о гомосексуальном убийстве. Внутри было темно, и когда мы наконец привыкли к полумраку, то заметили множество глаз, изучающе смотревших на нас. Мы стали спорить, кто из нас им больше понравился, а когда увидели вывеску над барной стойкой с надписью: «Нелегкого мужчину найти хорошо»[16], то буквально сложились пополам, хохоча как припадочные.

Нас хлебом не корми, только дай поржать. Однажды мы не удержались от смеха, беседуя со стариком в инвалидной коляске в доме престарелых, а еще — во время разговора со щеголеватым сорокалетним бизнесменом, когда парик сполз ему на лоб. Нам было все равно, над чем смеяться. Если в ситуации есть хотя бы крупица юмора, мы с Джо обязательно ее унюхаем. При всей нетактичности, это, пожалуй, весьма полезный талант. Когда уйму времени проводишь на местах убийств и в моргах, где среди трупов попадаются и дтские, когда поговоришь с сотнями, тысячами жертв и членов их семей, когда видишь совершенно немыслимые вещи, на которые люди способны по отношению к себе подобным, — лучше бы научиться смеяться над всякими глупостями. Иначе свихнешься.

В отличие от большинства ребят, ушедших в правоохранительные органы, я никогда не обнаруживал особой страсти к оружию, но со времен службы в ВВС я довольно метко стрелял. Я решил, что не повредит немного поработать в составе спецназа. Таковой был в каждом региональном отделении. Частичная занятость; пятерых ребят вызывали по мере надобности. Я вступил в отряд, и меня назначили снайпером, то есть я всегда оставался на задней линии и стрелял с большой дистанции. У остальных был солидный послужной список — зеленые береты, рейнджеры, — и тут я, обучавший детишек и жен пилотов плавать. Командир отряда, Дэвид Коль, в свое время стал заместителем помощника директора в Куантико, он же и предложил мне возглавить отдел следственного сопровождения.

На другом деле, более приземленном, чем небывальщина с Джейкобом Коэном, полиция устроила головокружительную погоню за грабителем банка, в результате которого прижала того в здании склада. Тут вызвали нас. Находясь на складе, вор сначала полностью разделся, затем снова оделся. По всем признакам мы имели дело с настоящим шизиком. Потом он потребовал доставить к месту действия его жену, что и было сделано.

Впоследствии, углубившись в исследование подобного типа личности, мы выяснили, что ни в коем случае нельзя этого делать: нельзя выполнять такие требования, потому что обычно человека, которого преступник просит доставить, он воспринимает как первоочередную причину своих проблем. Таким образом, этот человек подвергается крайней опасности, а мы рискуем заработать убийство с суицидом.

К счастью, в нашем примере жену не пустили внутрь, а дали им поговорить по телефону. Как и ожидалось, договорив, грабитель снес себе голову из дробовика.

Мы прождали наготове несколько часов кряду, и тут все резко закончилось. В таких случаях быстро сбросить напряжение удается не всегда, и тогда в ход идет весьма специфический юмор.

— Господи Иисусе, зачем же он так? — заметил один из парней. — У Дугласа ведь глаз алмаз, ему не обязательно было так напрягаться.

К тому моменту в Милуоки я проработал немногим более пяти лет. В конце концов мы с Пэм переехали из квартирки на Жюно-авеню в таунхаус на Браун-Дир-роуд у северной черты города, подальше от офиса. Основная часть моей работы приходилась на банковские ограбления, и у меня накопилось изрядное количество грамот и благодарностей за раскрытые дела. Я заметил, что лучше всего мне удавалось разобраться в ситуации, если я обнаруживал связь между несколькими преступлениями посредством их «почерка». Этот фактор позднее стал краеугольным камнем в нашем анализе серийных убийств.

Единственный заметный провал у меня случился, когда Херба Хокси на посту САРа сменил Джерри Хоган. Не то что бы у начальства было так много привилегий, но среди них — служебный автомобиль. Хоган очень гордился своим новым «фордом-лимитед» изумрудного цвета. Однажды для расследования мне потребовалась машина, а других свободных не было. Хоган ушел на встречу, и я спросил ПСАРа Артура Фултона, могу ли я воспользоваться авто начальника. Он нехотя согласился.

Следующее, что я помню, это как Джерри вызывает меня к себе и орет, что я взял его тачку, запачкал ее и — что хуже всего — проколол шину. Причем я даже ничего не заметил. Выяснилось, что это было всего лишь недоразумение. Потом мы с Джерри отлично сработались, и теперь каждый раз, когда он орет, я смеюсь.

Немного позднее тем же днем мой старший отряда Рэй Бирн сказал:

— Знаешь, Джон, Джерри ты нравишься, но он должен преподать тебе урок. Он назначил тебе индейскую резервацию.

Тогда обстановка еще была накалена инцидентом у Вундед-Ни[17] и подъемом движения за права коренных американцев. В резервациях нас ненавидели не меньше, чем в гетто Детройта. Правительство ужасно обращалось с индейцами. Когда я впервые приехал в резервацию Меномини в Грин-Бэй, я не поверил своим глазам: в такой нищете, убожестве и грязи были вынуждены жить эти люди. У них отняли большую часть их культуры, и они выглядели словно оцепеневшими. История безразличия и враждебности правительства, а также отвратительные условия жизни наложили свой отпечаток, и во многих резервациях индейцы нередко опускались до алкоголизма, домашнего насилия, побоев и убийств. Но по причине крайнего недоверия властям от свидетелей почти не удавалось добиться хоть какого-то содействия или помощи.

Не стоило ждать помощи и от представителей местного Бюро по делам коренного населения. Из-за страха, что их уличат в пособничестве врагу, в расследовании отказывались принимать участие даже родственники жертвы. Иногда мы узнавали об убийстве и приезжали на место только через несколько дней, когда тело уже кишело личинками насекомых.

В резервации я провел чуть больше месяца и за это время успел поработать над шестью убийствами. Мне было так жаль индейцев, что я постоянно пребывал в унынии. Возможность вернуться на ночь домой казалась мне роскошью. Я в жизни не видел людей, которым день за днем приходилось преодолевать столько лишений. Полная опасностей работа в резервации Меномини стала моей первой концентрированной дозой убийств, которые нужно было как-то расследовать. Я получил мрачный, но уникальный опыт.

Без сомнений, лучшим событием во время моего пребывания в Милуоки стало рождение нашего первенца, Эрики, в ноябре 1975-го. Мы собирались устроить обед в честь Дня благодарения в загородном клубе вместе с друзьями, Сэмом и Эстер Раскин, как вдруг у Пэм начались схватки. Эрика родилась на следующий день.

На работе я проводил долгие часы за расследованием ограблений, доучивался в магистратуре, а рождение ребенка оставляло еще меньше времени для сна. Не стоит и говорить, что Пэм приняла это бремя на себя. Став отцом, я еще сильнее ощутил свой долг перед семьей. Мне нравилось наблюдать, как растет Эрика. К счастью для всех нас, думается мне, тогда я еще не занимался похищениями и убийствами детей. А если бы занимался, если бы задумывался над такими ужасами, не знаю, как тогда я справлялся бы с отцовством. Но к моменту рождения в 1980-м нашей второй дочери, Лорен, я уже давно свыкся с кошмарами.

Думаю, что отцовство мотивировало меня становиться лучше. Я знал, что занимаюсь не тем, чему хотел бы посвятить свою профессиональную жизнь. Джерри Хоган посоветовал мне проработать «в поле» лет десять, прежде чем перейти в другое место: тогда у меня будет достаточно опыта для должности ПСАРа, а затем и САРа. Рано или поздно я смог бы пробиться в высшее руководство. Но с ребенком, а затем, как я надеялся, и со вторым жизнь полевого агента с ее постоянными переездами выглядела не слишком привлекательной.

Со временем у меня стали вырисовываться и другие перспективы в работе. Снайперская практика и тренировки спецназа более меня не привлекали. С учетом моего прошлого и интереса к психологии — а к тому времени я уже получил диплом магистра, — куда больший интерес у меня вызывала та часть работы, которая касалась урегулирования сложных ситуаций до того, как дело дойдет до стрельбы. САР посоветовал мне пройти двухнедельный курс по переговорам с преступниками в Академии ФБР в Куантико, открывшейся всего пару лет назад.

Там, под крылом таких легендарных агентов, как Говард Тетен и Пэт Маллани, я впервые на практике познакомился с тем, что называлось наукой о поведении. Она навсегда изменила мою карьеру.

Глава 5. Наука о поведении или НП?

[18]

В последний раз в Куантико я был пять лет назад, на подготовительном курсе для начинающих агентов. С тех пор многое изменилось. В первую очередь, к весне 1975-го Академия ФБР превратилась в законченную и самостоятельную организацию, вырезанную из грубого камня бывшей базы ВМС, и расположилась она на живописной лесистой равнине Вирджинии в часе езды к югу от Вашинтона.

Но кое-что осталось прежним. Например, наибольшим престижем и статусом все еще обладали тактические подразделения, а звездой среди них был отдел огнестрельного оружия. Его возглавлял Джордж Цейсс, спецагент, направленный в Англию, чтобы поймать и представить американскому правосудию Джеймса Эрла Рэя за убийство в 1968 году доктора Мартина Лютера Кинга. Цейсс, крупный и мощный человек-медведь, любил показывать дешевый трюк: якобы он мог разорвать наручники голыми руками. Однажды ребята из офиса запаяли цепь и попросили Цейсса показать им фокус еще раз. Он так сильно тянул и выворачивал руки, что в итоге сломал запястье и потом еще долго ходил с гипсом.

Курс переговоров с преступниками преподавали в отделе поведенческого анализа, состоявшем из семи — девяти спецагентов-инструкторов. Психология, как и другие «мягкие» науки, не пользовались особым уважением при Гувере и его сторонниках, поэтому до его смерти сие начинание было скорее кустарным.

В сущности, та часть работы ФБР, да и правоохранительной службы в целом, которая предполагала применение в криминологии науки о поведении и психологии, считалась бесполезным дерьмом. Хотя я абсолютно точно не был согласен с таким подходом, все-таки не мог не признать, что основная часть изученного мной материала не имела никакого практического отношения к поимке преступников — обстоятельство, которое несколько наших энтузиастов начнет исправлять только спустя пару лет. Заняв должность начальника операционной части отдела поведенческого анализа, я изменил его название на «отдел сопровождения расследований». Когда же меня спрашивали, в чем смысл, я честно отвечал, что хотел изъять «НП» из нашей работы.

На тот момент, когда я приступил к изучению курса переговоров с преступниками, начальником ОПА был Джек Пфафф, но наиболее выдающуюся роль в отделе играли две сильные и вдохновляющие личности — Говард Тетен и Патрик Маллани. В Тетене почти два метра роста, за очками в проволочной оправе прячутся глаза-буравчики. Несмотря на прошлое морского котика, он скорее мыслитель, этакий благородный, возвышенный интеллектуал. В Бюро он вступил в 1962-м после службы в полиции Сан-Леандро, штат Калифорния, близ Сан-Франциско. В 1969-м он начал преподавать популярный курс прикладной криминологии, который в конечном итоге (как я подозреваю, после смерти Гувера) стал известен как прикладная криминальная психология. В 1972-м он ездил в Нью-Йорк, чтобы проконсультироваться с доктором Джеймсом Брусселом, тем психиатром, который раскрыл дело «маньяка-подрывника». Доктор согласился лично обучить Тетена своей технике психоанализа.

Вооруженный новыми знаниями, Тетен совершил научный прорыв. Его подход состоял в том, чтобы узнать как можно больше о поведении и мотивах преступника на основе улик, найденных на месте преступления. В каком-то смысле все, что мы впоследствии делали в рамках науки о поведении и криминального анализа, основывалось на этом подходе.

А Пэт Маллани всегда напоминал мне лепрекона. Ростом около 155 сантиметров, он представлял собой эдакого смекалистого заводилу, бурлящего жизнью. Пэт имел ученую степень по психологии. В Куантико он перешел из нью-йоркского отделения в 1972-м, а к концу службы в академии отличился успехами в урегулировании нашумевших терактов с захватом заложников: в Вашингтоне, округ Колумбия, когда мусульманская секта «Ханафитский мазхаб» захватила штаб еврейской организации «Бней-Брит», и в Уорренсвилль-Хайтсе, штат Огайо, когда Кори Мур, темнокожий ветеран войны во Вьетнаме, взял в плен капитана полиции и его помощника прямо в участке. Вместе Тетен и Маллани, эта примечательная и незабываемая парочка, были представителями первой волны современной науки о поведении.

Курс по переговорам вели также и другие инструкторы ОПА, Дик Олт и Роберт Ресслер, которые приехали в Куантико незадолго до меня. Если Тетен и Маллани составляли первую волну, то Олт и Ресслер образовывали вторую, стараясь развивать дисциплину в ключе ее практической значимости как для полиции США, так и для всего мира. Хотя в то время нас связывали только отношения ученика и учителя, вскоре мы с Бобом Ресслером совместно принялись за разработку методики анализа серийных убийств, которая в конечном итоге вылилась в современную модель нашей работы.

Занятия по переговорам с преступниками посещали около пятидесяти человек. Иногда лекции походили скорее на развлечение, нежели на учебу, но все равно было приятно взять двухнедельный отдых от полевой работы. На занятиях мы изучали три основных типа личностей, захватывающих заложников: профессионального преступника, душевнобольного и маньяка. Мы углубились в некоторые немаловажные феномены, обнаруживающие себя в подобных ситуациях, такие как Стокгольмский синдром. Двумя годами ранее, в 1973-м, неумелое ограбление банка в шведском Стокгольме привело к мучительной трагедии как для заложников из числа клиентов, так и для сотрудников банка. В итоге заложники прониклись симпатией к налетчикам и даже помогали им против полиции.

Еще мы посмотрели фильм Сидни Люмета «Собачий полдень», как раз недавно вышедший в прокат. Герой Аль Пачино грабит банк, чтобы достать деньги на операцию по смене пола для своего любовника. Фильм основан на реальном теракте с захватом заложников в Нью-Йорке. Как раз после этого дела и затянувшихся дебатов с преступниками в ФБР решили, что пора придать некоторое ускорение курсу переговорщиков в академии. Для этого из полиции Нью-Йорка пригласили капитана Фрэнка Больца и следователя Харви Шлоссберга — ньюйоркцы, как известно, признанные профессионалы в этой области.

Мы изучали принципы ведения переговоров. Некоторые ключевые вопросы были вполне очевидными, как, например, стремление свести жертвы к минимуму. Только годы спустя, когда сменилось поколение инструкторов, у нас появилась возможность слушать аудиозаписи настоящих переговоров. А до тех пор ближе всего к ним мы могли подойти в тренировочных ролевых играх. Но такие упражнения несколько сбивали с толку, потому что по большей части отбирались из материалов курса по криминальной психологии и не слишком-то вписывались в нашу тематику. Например, нам раздавали фото и досье какого-нибудь растлителя или сексуального маньяка, и затем мы обсуждали, как такая личность может повести себя при захвате заложников. А потом мы снова переходили к огневой подготовке, которой в Ку-антико по-прежнему уделяли немало внимания.

И все же изрядную часть того, что мы впоследствии сами стали давать на курсе по переговорам, мы узнали не от других агентов на занятиях в классе, а во время суровой полевой практики. Как я уже отмечал, одним из дел, на котором Пэт Маллани заработал себе имя, было задержание Кори Мура. Мур, которому поставили диагноз параноидальная шизофрения, озвучил несколько требований, после того как взял в плен капитана полиции и его помощника прямо в отделении в Уорренсвилль-Хайтсе, штат Огайо. Среди прочего, он требовал, чтобы все белые немедленно покинули землю.

Итак, согласно стратегии переговоров, преступнику не следует уступать, если существует возможность урегулировать ситуацию без этого. Однако некоторые требования бывают в принципе маловыполнимы. К таким можно отнести и требование Мура. Это дело вызвало такой общественный резонанс, что даже сам президент США Джимми Картер собирался лично поговорить с Муром и попытаться разрешить ситуацию. Мистер Картер, без сомнений, был полон добрых намерений, которые впоследствии не раз находили свое выражение в желании урегулировать даже с виду незначительные конфликты по всему миру. И все же подобная стратегия переговоров не сулила ничего хорошего, и я бы ни за что не согласился на такое в свою смену. Не хотел того и Пэт Маллани. Помимо того, что тогда к делу подключится множество других мелких сошек, участие высшего начальства лишает пространства для маневра. Переговоры всегда следует вести через посредников, чтобы выиграть время и не давать обещаний, которые не сможешь выполнить. Когда же агрессор вступает в непосредственный контакт с человеком, которого воспримет как ответственного за принятие решений, все остальные автоматически оказываются прижаты к стенке: если теперь не выполнить требования преступника, ситуация может резко усугубиться. И чем дольше захватчик беседует с посредником, тем лучше.

Когда в начале 1980-х я стал преподавать в Куантико науку переговоров с заложниками, мы показывали курсантам одну шокирующую видеозапись, снятую в Сент-Луисе пару лет назад. (Потом, правда, показы пришлось прекратить, поскольку пленка сильно нервировала полицию Сент-Луиса.) На ней молодой темнокожий мужчина грабит бар, но все идет наперекосяк, полиция окружает здание, и он оказывается в ловушке с целой кучей заложников.

Затем полиция формирует команду черных и белых офицеров для ведения переговоров. Далее, вместо того чтобы говорить с грабителем нормально, они применяют жаргон, стараясь сойти за своих, галдят, постоянно перебивая налетчика, и совершенно не слушают, что он говорит, даже не пытаясь выяснить его требования.

Камера запечатлела прибытие на место шефа полиции, чего я опять-таки никогда не допустил. Шеф полиции уже «официально» проигнорировал просьбы преступника, и тот, не мудрствуя лукаво, приставил себе пистолет к виску и снес голову у всех на виду.

А теперь для сравнения посмотрим, как Пэт Маллани разрулил ту ситуацию с Кори Муром. Очевидно, что Мур был куда более психованным, но еще очевиднее, что все белые никуда не собираются съезжать с планеты Земля. Слушая преступника, Маллани догадался, чего на самом деле хочется Муру и что его удовлетворит. Маллани предложил Кори озвучить свои взгляды на пресс-конференции, и Мур отпустил заложников, не пролив ни капли крови.

На курсе в Куантико я привлек внимание сотрудников отдела поведенческого анализа, и Пэт Маллани, Дик Олт и Боб Ресслер порекомендовали меня Джеку Пфаффу. Тот пригласил меня на собеседование в свой подвальный кабинет. Пфафф оказался приветливым, приятным во всех отношениях человеком. Этот смуглый заядлый курильщик очень походил на Виктора Мэтьюра[19]. Он заявил, что мои успехи очень впечатлили инструкторов, и предложил подумать над должностью куратора программы в Национальной академии ФБР в Куантико. Ошеломленный предложением, я сказал, что с большим удовольствием этим займусь.

В Милуоки я по-прежнему состоял в группе быстрого реагирования и в спецназе, но основную часть времени посвящал обучению всяких директоров компаний на случай похищения и вымогательства, а также консультировал банковскую охрану по порядку действий во время единичного или группового ограбления, которые особенно часто теперь били по сельским банкам.

Наивность некоторых искушенных предпринимателей в отношении собственной безопасности меня просто поражала. Они позволяли размещать в местных газетах и публикациях самой компании информацию о своем рабочем графике и даже планах на отпуск. Многие из них становились легкой мишенью для похитителей и вымогателей. Я пытался научить их самих, их секретарей и починенных, как оценивать звонки с запросами той или иной информации и как определить, является звонок с требованием выкупа блефом или нет. Например, директорам компаний нередко объявляют о похищении жены или ребенка с требованием принести определенную сумму в определенное место. На самом деле в это время и жена, и ребенок находятся в полной безопасности, но искатель наживы каким-то образом выяснил, что по той или иной причине дозвониться до них не удастся. А если злоумышленник вдобавок владеет парой правдоподобно звучащих фактов, то убедить запаниковавшего директора выполнить требования легче легкого.

Аналогичным образом нам удалось убедить руководство банков ввести ряд простых правил, благодаря которым мы добились значительного снижения числа успешных ограблений. Один из примитивных приемов налетчиков — ранним утром дожидаться неподалеку приезда менеджера, который должен открыть отделение и подготовить его к рабочему дню. Преступник хватает его и дожидается остальных ничего не подозревающих сотрудников, после чего их тоже берет в заложники. И вот у вас, откуда ни возьмись, куча проблем в виде битком набитого заложниками отделения.

В некоторых отделениях мы предложили ввести простую систему сигналов. Когда первый сотрудник приезжает утром и видит, что все чисто, он выполняет какое-нибудь простое действие: поправит занавеску, передвинет цветок, включит свет кое-где — словом, даст остальным понять, что все нормально. Если же на момент прибытия второго человека нужного сигнала нет, то ни в коем случае нельзя входить, а следует немедленно вызвать полицию.

Точно так же мы обучали и кассиров — людей, имеющих наиболее полный доступ к системе безопасности банка, — что следует делать и чего добиваться во время всеобщей паники, при этом не геройствуя с риском для жизни. Мы рассказали, как правильно управляться с пачками купюр, оснащенными химическими ловушками с распылителями несмываемой краски, которые тогда банки только начинали осваивать. А на основе допросов ряда успешных воров я советовал кассирам, прочитав записку об ограблении, сперва сделать вид, что они отдают ее обратно, а затем, как бы перепугавшись, уронить ее со своей стороны кассы, тем самым сохраняя ценную улику.

Еще из допросов я выяснил, что грабители обычно не нападают на неизученный банк, поэтому бесценным было бы записывать клиентов, которых в банке еще ни разу не видели, даже если они приходят с какой-нибудь простой просьбой, например обменять монеты на купюры. Если кассиру удастся пометить номер прав или другого удостоверения личности новичка, то последующие ограбления зачастую гораздо проще раскрыть.

Я стал работать со следователями по убийствам и захаживать в кабинет к судмедэксперту. Любой патологоанатом, как и большинство хороших следователей, скажет вам, что единственной и самой красноречивой уликой в деле о насильственной смерти является тело жертвы. Я захотел узнать об этом как можно больше. Уверен, что частично мое влечение к медицинской экспертизе восходит к юношеской мечте стать ветеринаром, то есть понять, как соотносятся структуры и функции организма с жизнью. Впрочем, хотя я получал большое удовольствие от работы и с убойным отделом, и с судмедэкспертами, по-настоящему меня интересовала психологическая сторона вопроса: что движет убийцей? что заставляет его совершать преступление при конкретных обстоятельствах?

Когда я перешел в Куантико, мне стали попадаться куда более странные убийства, а самое необычайное из них произошло чуть ли не на заднем дворе моего дома (на самом деле в двухстах с лишним километров от него, но все равно довольно близко).

В 1950-х Эдвард Гин проживал в уединенном, находящемся на отдалении от остальных домике в фермерском сообществе Плейнфилда, штат Висконсин, с населением всего 642 человека. Незаметно для всех он начал свою криминальную карьеру с расхищения могил. Особенно его интересовала кожа с трупов, которую он удалял и дубил, после чего сам в нее драпировался. Кроме того, кожей он украшал имевшийся у него портновский манекен и всякую домашнюю утварь. Затем Гин вдруг решился на операцию по смене пола — нечто невероятное, по меркам Среднего Запада эпохи 1950-х, — но это показалось ему не слишком практичным. И тогда ему в голову пришла еще одна гениальная идея: сшить себе костюм из живых женщин. Кое-кто считает, что таким образом он хотел превратиться в свою уже покойную, но при жизни деспотичную матушку. Ничего не напоминает? Некоторые идеи из этого дела перенял Роберт Блох для своего романа «Психо» (затем воплощенного в одноименном фильме Хичкока, ставшем классикой) и Томас Харрис для «Молчания ягнят». Кстати, Харрис услышал о случае Эдварда Гина из первых уст на наших занятиях в Куантико.

Возможно, Гин и дальше пребывал бы во мраке своей омерзительной жизни, если бы его фантазия не потребовала «произвести» новые трупы для жатвы. В исследовании, посвященном феномену серийного убийства, мы обнаруживали подобную эскалацию почти во всех случаях. Гина обвинили в убийстве двух женщин среднего возраста, хотя на его счету, скорее всего, было куда больше жертв. В январе 1958-го его официально признали невменяемым, и остаток своих дней он провел в психиатрической клинике Мендоты и в Центральном госпитале штата для душевнобольных, выказывая образцовое поведение. В 1984 году Гин мирно скончался в возрасте семидесяти семи лет в Мендоте, в отделении для пожилых.

Не стоит и говорить, что даже спецагентам и следователям нечасто попадаются подобные экземпляры. Вернувшись в Милуоки, я поставил себе цель узнать об этом деле как можно больше. Однако, наведя справки в аппарате генерального прокурора штата, я выяснил, что записи по расследованию запечатаны грифом о невменяемости.

Архив для меня открыли только после того, как я сказал, что в качестве агента ФБР имею к данному случаю профессиональный научный интерес. Никогда не забуду, как мы с секретарем ходили между бесчисленных стеллажей архива, до отказа забитых коробками. Мне и в самом деле пришлось сломать восковую печать, чтобы просмотреть документы. Но внутри я увидел фото, которые теперь клеймом выжжены в моей памяти: обезглавленные раздетые тела женщин, подвешенные вверх ногами на веревках и блоках, распотрошенные от груди до самого лобка, с вырезанными гениталиями; отрубленные головы на столе с пустыми распахнутыми глазами, устремленными в пустоту. Сколь бы пугающими ни казались эти фотографии, я стал размышлять о том, что же они могли поведать о преступнике и как это знание могло бы помочь его поимке. По правде говоря, с тех пор тот кошмар так и не истерся из моей памяти.

В конце сентября 1976-го я уехал из Милуоки в связи с временным должностным указанием, или ВДУ. Я должен был исполнять обязанности куратора на 107-й сессии Национальной академии в Куантико. Пэм осталась в Милуоки одна, и на ее плечи легли заботы по дому, воспитание годовалой Эрики и вдобавок работа преподавателя. Это была моя первая из многих служебных командировок в последующие годы, но, боюсь, мало кто в Бюро, армии или на заграничной службе задумывается о том, какую непосильную ношу вынуждены нести наши жены, оставленные без мужского плеча.

Программа обучения в Национальной академии ФБР — это сложный одиннадцатинедельный образовательный курс для старших и высших начальников правоохранительных органов не только из США, но и со всех концов мира. Зачастую учащиеся программы обучаются совместно с агентами ФБР. Чтобы отличить одних от других, курсантам предписывается носить футболки разного цвета: агенты ФБР носят синие, а сторонние участники программы надевают красные. И кстати, последние обычно старше и опытнее. Чтобы пройти отбор на программу, необходимо иметь рекомендации непосредственного офицера-руководителя, а также получить согласие персонала академии. Программа Национальной академии не только дает первоклассную подготовку по самым актуальным знаниям и приемам в области правоохранительной службы, но и служит масштабной площадкой для установления неформальных отношений между ФБР и местной полицией, неоценимая важность которых не раз была доказана практикой их работы. Возглавлял программу Национальной академии Джим Кот-тер — этот любимый в полиции институт правоохранительной службы во плоти.

Как куратору мне поручили одно образовательное подразделение — секцию Б, состоявшую из пятидесяти мужчин. Хотя на тот момент политика Патрика Грея и Клэренса Келли понемногу освобождала Бюро от чопорной строгости Гувера, женщин в Национальную академию пока еще не приглашали. Кроме американцев, в моей группе были англичане, канадцы и египтяне. Студентов и кураторов селили в одном общежитии, и потому от последних ожидалось умение превращаться в мастера на все руки — от инструктора и организатора досуга до психиатра и воспитателя. Для сотрудников отдела поведенческого анализа это была отличная возможность попрактиковаться во взаимодействии с полицией, понять, нравится ли им вообще в Куантико, и поучиться работать в стрессовых ситуациях.

А их хватало. Вдали от своих семей, курсанты впервые за взрослую жизнь поселились в тесных комнатушках общежития, не имели возможности пить, были вынуждены мириться с необходимостью делить ванную с незнакомым человеком… Для большинства эти испытания закончились еще в годы начальной подготовки. Ребята получили прекрасное образование, но какой ценой. К шестой неделе многие копы уже окончательно слетели с катушек и буквально лезли на белые стены из шлакоблока.

Все это, конечно, не прошло бесследно и для кураторов. Каждый из них по-своему подходил к выполнению задания. Как всегда на протяжении всей своей жизни, я решил, что, если мы хотим в целости и сохранности добраться до конца программы, стоит вооружиться отменным чувством юмора. Другие кураторы придерживались иного подхода. Например, один из них был такой строгий и жесткий, что даже во время досуга проел своим подопечным всю плешь. К третьей неделе он окончательно довел студентов своей секции, так что они купили ему набор чемоданов, как бы намекая: «Убирайся к чертовой матери».

А вот еще один куратор из числа спецагентов, которого мы назовем Фред, до Куантико никогда не страдал от проблем с алкоголем, но именно там он их себе заработал.

Кураторы должны следить за тем, чтобы студенты не впадали в подавленное состояние. На деле же Фред запирался у себя в комнате, пил и курил до беспамятства. Если соседствуешь с закаленными на улицах копами, то выживает сильнейший. Проявишь слабость — и ты покойник. По-настоящему хороший парень, Фред оказался настолько чувствительным, понимающим и доверчивым, что попросту не выдержал в такой компании.

Еще у нас было негласное правило: никаких женщин. Как-то вечером один из копов заглянул к Фреду и заявил, что больше не выдержит, и это определенно не то, что хотелось бы услышать куратору. Оказалось, сосед по комнате каждую ночь приводит новую бабу, и из-за этого невозможно спать. Фред пошел к той комнате, а там за дверью толпилась целая очередь парней, нетерпеливо сжимающих деньги в потных кулачках. Фред в бешенстве ворвался в комнату и стащил того парня с длинноволосой блондинки — которая оказалась надувной куклой.

Неделю спустя еще один коп постучался к Фреду посреди ночи и сказал, что его сосед Гарри совсем слетел с катушек и выпрыгнул из окна. Вообще-то окна в общежитии не должны открываться. Фред помчался по коридору в комнату, выглянул из открытого окна и увидел, что Гарри, весь в крови, лежит на траве внизу. Тогда Фред сломя голову сбежал по ступенькам во двор и приблизился к Гарри, но тот вдруг вскочил, напугав Фреда до чертиков. А кровью оказался кетчуп, бутылку которую наши умельцы позаимствовали в столовой тем же вечером! К концу обучения Фред начал лысеть, перестал бриться, заработал онемение в ноге и стал хромать. Причем невролог не нашел у него никаких клинических отклонений. С больничного его выписали только год спустя. Мне было жаль парня, но в этом отношении копы очень похожи на преступников: каждому из них хочется доказать, что они умеют быть жесткими.

Несмотря на свой непринужденный и юморной подход, от всего этого я тоже не был защищен, но, к счастью, мне попадались только невинные розыгрыши. Однажды из моей комнаты пропала вся мебель; потом подоткнули одеяло так, что я никак не мог нормально устроиться в кровати; пару раз натягивали целлофан на стульчак. Курсантам тоже нужно сбрасывать стресс.

В какой-то момент я начал окончательно сходить с ума и отчаянно захотел от них отделаться. Будучи профессионалами своего дела, они точно это почувствовали и подложили под мой зеленый «форд» пару шлакоблоков, так что колеса на долю дюйма оторвались от земли. Я сел в машину, завел мотор, снял с ручника, включил передачу и стал вхолостую давить на газ, совершенно не понимая, почему это я не двигаюсь с места. Затем я вышел из машины, понося английских инженеров на чем свет стоит, открыл капот, попинал колеса, наконец присел и посмотрел под днище. Вдруг всю парковку залил яркий свет: шутники расселись по своим машинам и дружно включили дальние фары. Но поскольку ребята уверяли, что я им нравлюсь, в конце концов они опустили мою машину на земную твердь, вдоволь повеселившись.

Студенты-иностранцы тоже вносили свой вклад в общую неразбериху. Многие из них приезжали с пустыми чемоданами, шли в спецмагазин для копов и военных и отоваривались там до посинения. Особенно мне запомнился один высокопоставленный египетский полковник. Как-то раз он спросил у детройтского копа, что означает «гребаный». (Большая ошибка.) Коп ответил, в общем-то весьма точно, что сие универсальное слово может использоваться в самых разных ситуациях и уместно почти всегда. Одно из его значений — «красивый» или «классный».

Полковник отправился в магазин, подошел к отделу с фотопринадлежностями и выдал:

— Я хотел бы купить вон тот гребаный фотоаппарат.

Женщина за прилавком шокированно переспросила:

— Что, простите?

— Я хотел бы купить вон тот гребаный фотоаппарат!

Тут уж ребята ему объяснили, что сей многозначный термин лучше не употреблять в присутствии женщин и детей.

Один полицейский из Японии почтительно спросил нашего, каков порядок обращения к инструктору, к которому относишься с особым пиететом. После этого каждый раз, когда мы с ним встречались в коридоре, он улыбался, уважительно кланялся и произносил: «Пошел нахрен, мистер Дуглас».

Вместо того чтобы все усложнять, я тоже кланялся ему в ответ и с улыбкой отвечал: «Нет, ты иди нахрен».

Обычно японцы настаивали на том, чтобы направлять в Национальную академию двоих студентов. Вскоре становилось ясно, что один из них будет старшим офицером, а другой — его подчиненным, ответственным за чистую обувь и застеленную кровать, — словом, его прислугой. Как-то раз группа курсантов пожаловалась Джиму Коттеру, что один из старших регулярно отрабатывает приемы карате на своем бедолаге-компаньоне, колотя того, как боксерскую грушу. Коттер пригласил старшего к себе и популярно объяснил, что в академии все ученики равны и что подобное поведение он терпеть не будет. Но это лишь очередной пример культурного барьера, который необходимо преодолевать.

Я тоже присутствовал на занятиях по программе академии и получил представление о том, как ребят учат. К концу сессии, в декабре, мне предложили должность и в отделе поведенческого анализа, и в отделе обучения. Начальник последнего предложил мне надбавку за степень магистра, но я решил, что на первой работе мне будет все же интереснее.

В Милуоки я вернулся за неделю до Рождества. Преисполненный уверенности в том, что мне дадут работу в Куантико, я уговорил Пэм купить участок в пять акров в югу от академии. В январе 1977-го в Бюро началась проверка личного состава, в связи с чем все перемещения сотрудников временно приостановили. Чистка затронула и меня: я так влип с тем участком в Вирджинии, что пришлось занять у отца денег на первоначальный взнос. Я по-прежнему не представлял, как сложится мое будущее в Бюро.

Но затем, несколько недель спустя, когда я занимался одним делом вместе с агентом Генри Маккэслином, раздался звонок из штаба и мне сообщили, что в июне меня переводят в отдел поведенческого анализа в Куантико.

В возрасте тридцати двух лет я занял место Пэта Маллани, который ушел в отдел внутреннего контроля в штабе. Повышение для меня серьезное, но испытаний я не боялся. Волновали меня только люди, которых надо обучать. Я знал, как они умеют выводить из себя даже тех кураторов, которым симпатизируют, и мог догадаться, насколько необходительным будет отношение к инструкторам, пытающимся научить их тому, что они должны знать и сами. Я имел право плясать как хочу, но не слишком-то хорошо знал мотив. Если я собирался преподавать науку о поведении, то мне следовало прикинуть, как изъять из своих занятий максимум НП. И если я хочу научить ценным навыкам шефа полиции, который на пятнадцать-двадцать лет старше меня, надо подкрепить свои слова убедительными фактами.

Верхом на этом страхе я и отправился к следующей части своего путешествия.

Глава 6. По коням

Когда я перешел в отдел поведенческого анализа, там уже работали девять спецагентов, так или иначе имеющих отношение к преподавательской деятельности. Основным курсом, который мы предлагали как сотрудникам ФБР, так и учащимся Национальной академии, была прикладная криминальная психология. Дисциплину учредил Говард Тетен еще в 1972-м, постаравшись сосредоточиться на проблеме, больше всего волновавшей сыщиков и других следственных специалистов: на мотиве. Идея курса состояла в том, чтобы дать учащимся понимание того, почему жесточайшие преступники мыслят и действуют именно так, а не иначе. Тем не менее, сколь бы популярным и полезным этот курс ни был, основывался он главным образом на исследованиях и достижениях другой академической дисциплины — психологии. Кое-какой вклад внес сам Тетен, а позднее и другие инструкторы. Но тогда говорить о психологии, опираясь на авторитет хорошо организованных, методически подкованных и широких исследований, могли лишь академики. Подобное состояние дел привело многих из нас к гнетущему осознанию того факта, что исследования кабинетных профессионалов совершенно не годятся для следственной деятельности и правоприменения.

Академия предлагала и другие курсы: современную проблематику полицейской деятельности, где рассматривались вопросы управления трудовыми ресурсами, полицейские профсоюзы, отношения в обществе и прочие связанные с этим темы; социологию и психологию, копировавшую вводный курс любого колледжа; преступления на сексуальной почве (к сожалению, дисциплину скорее развлекательную, нежели познавательную или полезную). В зависимости от того, кто вел лекции о преступлениях на сексуальной почве, к занятиям относились с большей или меньшей серьезностью. Один из инструкторов вообще «пригласил» на лекцию куклу грязного старикашки в плаще. Нажми на голову, и плащ распахнется, а из-под него покажется пенис. Студентам показывали сотни фотографий, на которых запечатлены самого разного плана, как их теперь называют, парафилии, хотя тогда их по-простому называли извращениями: трансвеститы, всяческие фетиши, эксгибиционизм и так далее. Часто фотографии вызывали у аудитории совершенно неуместное веселье. Когда видишь фото вуайериста или мужчины в женском платье, еще можно позволить себе пару-другую смешков. Но если тебя смешат крайние проявления садомазохизма или педофилии, значит, голова не в порядке либо у тебя, либо у инструктора, либо у обоих. Потребовалось несколько долгих лет работы и еще больше усилий по привлечению общественного внимания, прежде чем Рой Хейзелвуд и Кен Лэннинг смогли на действительно серьезном и профессиональном уровне провести исследования таких больных тем, как изнасилование и сексуальная эксплуатация детей. Хотя Хейзелвуд уже ушел на пенсию, он по-прежнему проводит консультации, а Лэннинг вскоре должен к нему присоединиться. В своей епархии эти двое до сих пор занимают видное место среди ведущих мировых экспертов в области правоохранительной службы.

Но в дни Гувера, прошедшие под флагом «только факты, мэм», никто из высшего руководства всерьез не воспринимал профайлинг, как его именуют сегодня, в качестве действенного инструмента для раскрытия преступлений. На самом деле сама фраза «наука о поведении» тогда сошла бы за оксюморон, а об ее сторонниках думали, что они наверняка не гнушаются колдовства и видений. Поэтому, кто бы ни «плескался» в этом пруду, заниматься приходилось неформально, без сохранения записей. Когда Тетен и Маллани впервые начали предлагать систему психологических портретов, все это они делали исключительно устно — и никаких бумаг. Первое правило: «не зли Бюро», то есть не веди тех документов, которые впоследствии могут полететь тебе — или твоему САРу — прямо в лицо.

Благодаря инициативе Тетена и тем знаниям, что он получил от доктора Бруссела в Нью-Йорке, для отдельных офицеров полиции по их особому запросу проводились консультации, но отдел поведенческого анализа не вел централизованную образовательную программу, и даже не мог помыслить о том, чтобы взять на себя такую функцию. Обычно же какой-нибудь выпускник Национальной академии звонил Тетену или Маллани, чтобы обсудить некое дело, которое никак ему не дается.

Один из первых звонков поступил из Калифорнии от офицера полиции, отчаявшегося решить дело об убийстве женщины. На ее теле нашли несколько колотых ран, и, кроме жестокости, с которым было совершено убийство, в нем не было никаких других явных особенностей. Даже результаты судмедэкспертизы не дали никаких зацепок. Офицер рассказал то немногое, что ему удалось собрать, и Тетен посоветовал начать с района, где проживала сама жертва, и поискать субтильного, малопривлекательного и одинокого парня двадцати лет от роду, который мог импульсивно убить женщину, а теперь терзался чудовищным чувством вины и страхом, что его отыщут. «Когда он откроет дверь, — говорил Тетен, — простой стой спокойно, посмотри ему в глаза и скажи: „Ты знаешь, почему я здесь“. Получить от него признание будет не слишком сложно».

Двумя днями позже офицер перезвонил Тетену и доложил, что они стали один за другим стучаться во все дома подряд, и, когда им открыл паренек, подходящий под описание, он тут же выдал: «Ладно, я сдаюсь!» — полицейский даже не успел произнести заранее заготовленную фразу.

Хотя тогда могло показаться, что Тетен — мастер вытаскивать зайцев из шляпы, между описанной им личностью и произошедшим была определенная логическая связь. С годами эту связь мы выявляли все точнее, и основы, заложенные Тетеном вместе с Маллани в свободное время, в конечном итоге вылились в незаменимое орудие в борьбе с преступлениями против личности.

Как и с другими научными областями, прорыв в науке о поведении стал возможен во многом благодаря счастливой случайности. И состояла она в том, что, будучи инструктором отдела поведенческого анализа, я едва ли имел представление о собственных обязанностях и потому счел необходимым получать больше информации из первых уст.

Когда я перешел в Куантико, Маллани уже собирался на пенсию, а Тетен и вовсе был мастером-гуру. Поэтому в курс дела меня вводили двое наиболее близких мне по возрасту и старшинству парней — Дик Олт и Боб Ресслер. Дик был старше меня лет на шесть, а Боб — на восемь. До Бюро оба служили в военной полиции. Курс прикладной криминальной психологии рассчитан примерно на сорок часов классных занятий во время одиннадцатинедельного обучения по программе Национальной академии. На этих же самых занятиях и было эффективнее всего натаскать новичка, поскольку инструкторы из Куантико работали «на выезде», то есть на местах давали копам и специалистам со всех уголков США тот же самый материал, только в более сжатом виде. Занятия пользовались большой популярностью. Зачастую на наши лекции выстраивалась целая очередь, состоявшая главным образом из шефов и начальников полиции, которые уже прошли полную программу обучения в академии. Посещая занятия с опытным инструктором и наблюдая за ним, можно быстро освоить азы своей профессии. Поэтому я начал разъезжать вместе с Бобом.

Выездное обучение всегда строилось по одной схеме. В воскресенье выезжаем, с утра понедельника до полудня пятницы проводим занятия в каком-нибудь отделении полиции или учебном заведении, а потом — снова по коням, к другим страждущим. Через некоторое время начинаешь чувствовать себя Одиноким Рейнджером или другим героем боевика — приезжаешь в город, по мере сил помогаешь местным и, выполнив миссию, уходишь в закат. Иногда мне даже хотелось оставить в память о себе серебряную пулю.

С самого начала «обучение понаслышке» вызывало во мне некоторую неловкость. Большинство инструкторов — и в первую очередь я сам — напрямую не занимались ни одним из всего разнообразия рассматриваемых дел. В этом отношении лекции напоминали курс криминологии в колледже: ведущий его профессор ни разу не патрулировал улицы и сам не проходил на практике того, о чем рассказывает студентам. Наш курс во многом перерос в обмен «фронтовыми байками», изначально рассказанными настоящими офицерами-участниками, но со временем много раз перевранными и приукрашенными до такой степени, что от правды в них мало что осталось. Как-то раз, вскоре после моего трудоустройства в ОПА, инструктор озвучил какой-то факт по очередному делу, и тут из класса раздается негодующий голос студента, лично участвовавшего в расследовании! Хуже всего то, что инструкторы не всегда готовы признать ошибку, а продолжают настаивать на своей правоте, несмотря на мнение человека, который все видел своими глазами. Подобное отношение — отличный способ потерять доверие студентов ко всему, что ты говоришь, вне зависимости от того, владеют ли они ситуацией или нет.

Еще одной проблемой для меня был возраст. Мне едва стукнуло тридцать два, а выглядел я и того моложе. Моя аудитория состояла из матерых копов, многие из которых были старше меня на десять, а то и на все пятнадцать лет. Чему же я мог их научить? Как мне в такой ситуации выглядеть убедительно? Большую часть своего опыта в расследовании убийств я приобрел под крылом закаленных спецов в Детройте и Милуоки. А теперь я буду учить таких же профессионалов, как им работать? Вот я и решил, что лучше бы мне как следует подготовиться ко встрече с ними и поскорее изучить то, чего я еще не знаю.

На этот счет я не питал никаких иллюзий. В начале каждого урока я всегда спрашивал, был ли у кого-нибудь из присутствующих непосредственный опыт участия в делах, запланированных к обсуждению. Например, если я хотел коснуться истории Чарльза Мэнсона[20], то задавал такой вопрос: «Есть кто-нибудь из лос-анджелесского отделения? Кто-нибудь работал с делом?» Если таковые находились, то я просил рассказать о том опыте во всех подробностях. Таким образом я мог избежать возможных противоречий, которые, конечно, не ускользнут от внимания непосредственного участника событий.

И все же, хоть я и был тридцатидвухлетним желторотым юнцом, только-только ушедшим из регионального отделения, обучал я людей в Куантико или на выезде, от меня всегда ожидался безоговорочный авторитет и невероятные способности представителя Академии ФБР. Копы постоянно подходили ко мне в перерывах или на выезде, звонили в номер отеля по вечерам, прося указать им верный путь в еще нераскрытых делах: «Эй, Джон, у меня тут дельце, очень похожее на то, что ты сегодня рассказывал на занятии. Что думаешь?» И так все время. Но мою работу нужно было подкрепить авторитетом, и не от Бюро, а личным.

Рано или поздно наступает такая ситуация — во всяком случае, у меня наступила, — когда на любимые песни, коктейли «маргарита» и телик на диване едва ли остается хоть капелька свободного времени. В моей жизни такой момент наступил в начале 1978-го, когда я зависал в баре отеля в Калифорнии. Мы с Бобом Ресслером проводили занятия в Сакраменто. Следующим днем, когда мы неслись дальше, я поделился с коллегой своей мыслью: большинство преступников, которых мы изучаем, все еще живы и, скорее всего, останутся в местах не столь отдаленных до самой смерти. Интересно было бы поговорить с ними по душам, спросить, как они к этому пришли, посмотреть на мир их глазами. Можно хотя бы попробовать. Не получится — значит, не получится.

Я уже давно имел репутацию синепламенного, и мое предложение только укрепило ее в глазах Боба. Но все же он согласился. Боб всегда следовал девизу «лучше просить прощения, чем разрешения», который был здесь как нельзя кстати. Мы прекрасно знали: если спросим разрешения у штаба, нам его ни за что не дадут, да еще и начнут под микроскопом разглядывать все наши последующие действия. В любой бюрократической структуре следует с особым вниманием отслеживать синепламенных.

Странные и занимательные преступления — это, конечно же, конек Калифорнии, именно поэтому мы решили начать с нее. В резидентуре, что располагалась в Сан-Рафаэле, немного севернее Сан-Франциско, тогда работал спецагент по имени Джон Конуэй. В свое время Боб обучал его в Куантико. Конуэй имел хорошие связи в системе исполнения наказаний штата и согласился свести нас с нужными людьми. Мы знали, что нам нужен тот, кому можно доверять и кто сам доверяет нам, ведь если о нашем маленьком предприятии станет известно начальству, мало никому не покажется.

Первым уголовником, с которым мы решили пообщаться, был Эд Кемпер[21]. Он как раз отбывал несколько пожизненных сроков в психиатрической колонии штата Калифорния в городе Вакавилль, что расположился аккурат посередине между Сан-Франциско и Сакаменто. До сих пор на занятиях в академии мы обсуждали его дело, ни разу с ним не пообщавшись, так что он показался нам идеальным для первого опыта. А вот согласится ли он говорить с нами — это еще вопрос.

Факты по его делу были тщательно задокументированы. Эдмунд Эмиль Кемпер-третий родился 18 декабря 1948 года в городе Бербанк, штат Калифорния. Он вырос в неполноценной семье вместе с двумя младшими сестрами. Между его матерью Кларнелл и отцом Эдом-младшим постоянно возникали ссоры, в результате чего семья распалась. После того как в поведении юного Эда начали наблюдаться «странности» (например, он расчленил двух домашних кошек и играл со старшей из двух сестер, Сьюзан, в ритуал жертвоприношения), мать отправила его к отцу, проживавшему отдельно. Но Эд сбежал и снова вернулся к матери, и тогда она сплавила его к бабушке и дедушке по линии отца, которые жили на отдаленной ферме у подножия Сьерра-Невады. Отрезанный от семьи и комфорта привычного школьного окружения, Кемпер столкнулся с невыносимой скукой и одиночеством. И однажды августовским вечером 1963-го четырнадцатилетний подросток-дылда застрелил свою бабушку Мод из винтовки калибра.22, а затем несколько раз ударил ее ножом. Она всего лишь хотела, чтобы он остался и помог ей по дому, вместо того чтобы идти с дедом в поле. Дед парню нравился больше. Понимая, что дедушке Эду не понравится то, что он увидит, придя домой, юнец застрелил и его тоже, а тело так и оставил лежать во дворе. Позже, на допросе в полиции, он пожал плечами и пояснил: «Мне просто было интересно — каково это, застрелить бабушку».

Не имеющим на первый взгляд мотивов двойным убийством Эд заработал себе диагноз «неуравновешенная пассивно-агрессивная личность» и был помещен в психиатрическую лечебницу для преступников в Аскадеро. По заключению комиссии психиатров штата его выпустили в 1969-м, в возрасте двадцати одного года. С тех пор он находился на иждивении матери, которая уже успела развестись с третьим мужем и теперь занимала должность секретаря в новеньком университете Калифорнии в Санта-Крузе. К тому моменту Эд Кемпер вымахал до двух с лишним метров и весил около 135 килограммов.

Два года он перебивался халтурой, разъезжая по улицам и шоссе, и взял в привычку подвозить молодых попутчиц. Санта-Круз и его окрестности словно магнитом притягивали симпатичных студенток, а Кемперу в его годы очень не хватало женского внимания. Хотя его отказались принять на работу в шоссейный патруль, но приняли в Автодорожный департамент штата.

7 мая 1972 года он подобрал двух соседок по общежитию университета во Фресно, Мэри Энн Песс и Аниту Лучезу, вывез в глухое место, после чего насмерть заколол обеих. Их тела он доставил домой к матери, сделал пару снимков, расчленил и стал играть с внутренними органами. Затем то, что осталось, Эд распихал по пакетам, тела зарыл где-то в горах Санта-Круза, а головы выкинул в глубокое ущелье у дороги.

14 сентября, подвозя пятнадцатилетнюю ученицу старшей школы Айко Ку, Кемпер задушил ее, надругался над телом, а потом также привез домой и расчленил. На следующее утро, когда к нему пришли психиатры для проведения планового осмотра и оценки психического здоровья, голова девушки уже лежала в багажнике автомобиля убийцы. Осмотр тем не менее прошел как по маслу, и доктора сделали заключение, что он более не является угрозой ни для себя, ни для окружающих, и предложили закрыть его судимость, полученную в несовершеннолетнем возрасте. Кемпер ликовал. Предложение стало очень символичным: оно одновременно отражало и его отвращение к системе, и превосходство над ней. Он снова отправился в горы и зарыл останки Ку близ Боулдер-Крика.

(В те времена Санта-Круз мог похвалиться малоприглядным титулом столицы мира по числу серийных убийств. Герберт Маллин, весьма смышленый и симпатичный молодой человек, которому впоследствии диагностировали параноидальную шизофрению, убивал как женщин, так и мужчин. Он уверял, что некие голоса приказывали ему вот так спасать природу. Похожим образом двадцатичетырехлетний автомеханик-одиночка, живший в лесу за чертой города, Джон Линли Фрейзер, убил семью из шестерых человек и сжег их дом в назидание тем, кто вредит природе. «Умрет либо материализм, либо человек» — гласила записка, оставленная под лобовым стеклом их «роллс-ройса». Складывалось ощущение, что акты насилия совершались в Санта-Крузе чуть ли не каждую неделю.)

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

1994 год. Страна постепенно адаптировалась к капитализму, и каждый нашел свою «нишу», только у идеал...
Данная книга отражает размышления автора о событиях как его личной жизни, так и окружающей действите...
Как и Тома Пикетти, который жестко критиковал капитализм, но при этом положительно его оценивал, быв...
Четыре года назад на Земле появились Врата — инородные арки, ведущие на другие планеты. По улицам те...
Роман известного французского писателя Эжена Сю «Парижские тайны» завоюет внимание читателей увлекат...
Любовь не спрашивает разрешения. Она случается, когда её совсем не ждёшь! И может возникнуть к челов...