Самка человека, или Конец жары Айская Вероника

ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ БАНЮ

Мы спрашивали, что еще есть в жизни Жени, что доставляло бы ей экстатическое наслаждение? Ну, а как же! Баня…

Наталья ходила в баню по четвергам. Вечер пятницы и остальные выходные законно принадлежали семье, а вечер четверга – такой «мамин день». Женя, во всех городах, узнававшая в первый же день, а где здесь поблизости баня и – даже если не поблизости – посещавшая ее еженедельно при любых своих доходах, присоединилась к подруге сразу. Она была счастлива, что у нее с Натальей было какое-то – и какое! – соединяющее их любимое занятие – не занятие – увлечение, – не увлечение – чувство! – причем любили и ценили они его одинаково. Хотя, наверное, Женя все же несколько иначе.

***

…Вы любите баню? Я хочу спросить… – и да простит нам Виссарион Григорьевич, но… – любите ли вы баню, как я люблю её, то есть всеми чувствами, всеми желаниями, всеми тканями и органами тела вашего, жадного и страстного до обновления и возрождения? Является ли она постоянным очистителем ваших сил, ваших чувств, способным во всякое время, при любых обстоятельствах исцелить их, обновить их? А что же такое, спросите вы, баня? Баня – это храм, да, это правда, подлинный и, уж точно – единственный храм тела, при входе в который вы мгновенно забываете, отделяетесь от житейских отношений и их недоразумений!.. Вы здесь не живете своей жизнью, не страдаете своими скорбями, не трепещете за свою опасность – вы расслабляетесь, вы блаженствуете. Да, да! Здесь ваше усталое «я» исчезает, растворяется и испаряется подобно той воде, которую вы плещете на каменку… Но возможно ли описать все очарование бани, всю её магическую силу?. Если вас мучают мысли о трудных подвигах вашей жизни и о слабости ваших сил – здесь вы точно их забудете. Если когда-нибудь ваше тело жаждало тепла и заботы, любви и возрождения – в бане это жажда будет утолена. Если ваши силы покидают вас – в бане они появятся у вас вновь.

Ступайте, ступайте в баню! Небо в алмазах, вы, может быть, и не увидите, но – да простит нас и Антон Павлович – вы отдохнете, вы отдохнете!.. Ходить в баню – это искусство, именно искусство: обновления, исцеления, восстановления, возрождения из пепла, и между прочим, омоложения. И если вы не понимаете этого искусства – не идите в баню.

В бане они находились вместе с раздеться, высохнуть, одеться, попить чай, часа четыре-пять. Времени поговорить даже с перерывами на попариться и отдышаться было полно. Тему «слишком сексуальная, чтобы быть духовной» Наталья поднимала вновь и вновь.

– Все-таки я не понимаю, ну, была бы ты не такая темпераментная… Как ты так живешь? Столько лет?

– А ты думаешь, религиозные деятели имели слабое либидо? Думаю, у какого-нибудь Саванароллы оно зашкаливало. Как и у Жанны Д, Арк.

– Она разве религиозный деятель? Она же воевала, страну спасала.

– Но это, по сути, религиозная идея была: «Дева спасет Францию». Она же не сама её себе придумала… Если честно, то тяжело, – ответила Женя на вопрос. – Сейчас – тяжело, – призналась она. – Но не все это время. Хотя сейчас мне кажется, что целую вечность…

– Может, ты раньше старалась не замечать, что тяжело? А теперь тебе тяжело за все это время?

– Да сейчас как не старайся – не заметить невозможно. А раньше нет, я не страдала. Тело, может и страдало… – со смутным сомнением припоминала Женя свои весенние волнения, – но я – нет…

…Друзья Альки – молодая семья – решили, что действительно, неплохо бы иметь домик в деревне. И стали его строить. И начали они – неправильно. Правильно – начинать с бани. Друзья же решили, что пока лето – хватит душа на улице. А к осени успеют сделать душ в доме, или построят баню, или, если ничего не успеют – уедут в город. Но Жене – гостившей у них вместе с Алькой – душа не хватало, а осень была далеко. Зато наступила суббота – традиционный банный день, и хотя летом это правило не очень соблюдается – но всё же есть надежда большая. Женя придумала довольно наглую идею – а вдруг, кто-нибудь – в незнакомой деревне – пригласит её к себе в баню? Ну, хотя бы еле знакомые сестриных друзей. Ну, а что? Вот в их бане несколько лет уж парились их соседи вместе со всеми, кого у них заставал банный день.

У еле знакомых бани сегодня не оказалось, и Женя шла по улице в магазин и обратно – в мечтах о ней.

С ней – с Женей, поздоровались – ну, в деревне все, вообще-то здороваются, если ты не в курсе – уточнила она Наташке – двое молодых мужчин. Она замедлила шаг – быстро оценив ситуацию. Ребята – с небольшим городским налетом, хорошие добрые парни, похоже, отсюда из родных мест переехавшие в город, и приехавшие сейчас на выходные домой, – а значит, у них точно будет баня.

Ребята оживленно отреагировали на ее ответное приветствие и готовность с ними пообщаться написанном на ее лице.

– А что вы делаете сегодня вечером?

– Да, вот, суббота, хочу в баню, а я тут в гостях – у хозяев бани нет, – ничтоже сумняшеся, сказала Женя все как есть, чего тянуть кота за хвост?

– А приходите к нам?

– Да? – для приличия удивилась Женя. – Ну, как-то неудобно, – для приличия сомневалась Женя.

– Да, нет, чего неудобного? Мы вот сейчас как раз будем топить.

– Ну, что же я пойду в баню к незнакомым людям…

– А давайте познакомимся.

Познакомились.

– У нас – только родители помоются, а после – мы. И все. Приходите.

– А родители что скажут?

– Ну, что им бани жалко? Для хорошего человека ничего не жалко.

В общем, она не стала больше ломать комедию, и они договорились на через 3 часа. То есть в 10 вечера.

Когда она пришла, уже стемнело. Баня была с крыльцом и по обе его стороны сидело 5 молодых людей. Она даже было не поняла, куда это она идет. Ей грубовато-вежливо сказали, проходите, хозяин в бане. Она зашла в предбанник, стала ждать. Из самой бани выглянул один из ее новых знакомых и предложил заходить.

– Как это? Зачем? Выйдите, я зайду, – Женя упорно говорила «вы».

Парень тоже был вежливый, но уговаривал париться вместе. Они на «вы» пререкались какое-то время. Он ушел париться. Потом вышел с полотенцем на чреслах. И стал предлагать придти ее попарить.

– Ты чего боишься? Секса, что ли? Я тебя трогать не буду. Я что, дурак, что ли? Там 120 градусов, сердце и так выпрыгивает. Я себе враг, что ли, в бане трахаться?

«Аргумент», – подумала Женя, и тем более не стала бояться.

– А тогда тем более непонятно – зачем?

– Просто попарю.

– Голышом?

– Ну, просто – так, посмотреть.

– Не, не надо. Так можно досмотреться – и про 120 градусов забыть. Ну, ладно, я тогда – домой, придется без бани как-то… – Женя давила на жалость и совесть.

– Да, ладно, парься одна.

Она зашла в баню.

– Да не закрывайся ты. Ну, ты смешная. Уж если я решу – я эту дверь одной рукой выдерну, не то, что этот крючок. Я тебе веник принесу.

Женя посмотрела на крючок – парня она и так видела во всей красе (почти) – ну, да, крючок был явно не соперник.

Она подождала веник. И стала мыться-париться…

– И все? Так ничего и не было?

– А ты чего ждала?

– Да-а… – смеясь и недоуменно мотая головой, сказала Наталья. – Нет, ну, я верю… Если бы кто другой рассказал, я бы ни за что не поверила… Тебе – верю, – в ее удивлении как-то смешивалось и одобрение и сожаление. Второго было больше.

Женя же смеялась над тем, что этот поход в баню мало чем отличался от весенней поездки. Только этой баней сама Женя была однозначно и вполне довольна, не страдала ничуть.

– Ну, ты понимаешь, у меня, однако, прогресс – я теперь хотя бы жалею.

– Ну, вот с этим весенним попутчиком – ты пожалела все-таки?

– Вот, я и говорю – тело мне уже жалко. Но о том, что ничего не было – нет, не жалею.

Наталья пожала плечами. Чужая душа – потемки. Особенно – светлая, – было написано на ее лице.

– Может, ты попробуешь жить по-другому? – сказала ей Наталья свое напутствие накануне отъезда Жени домой.

Как – по-другому – никто не объяснял.

***

…Они вернулись домой из Киева. Дня через три Женя заболела – сильная температура, горло – обычные дела: она почти каждый год болела или перед или после дня рождения.

Ночью ей приснилось что все – ВСЁ рушится: дома, целые улицы, города, дороги, люди, машины… Все вздымалось и падало, падало, падало… Она проснулась в лихорадке, чтоб избавиться от сна, увидела свою комнату, шкаф рядом с кроватью, спящую сестру у противоположной стены, дверь… Но облегчения не наступило…

Она продолжала видеть сон! Побежала к маме в другую комнату, пробираясь сквозь темный длинный коридор квартиры и рушащийся и падающий вниз и вниз мир, широко раскрыв глаза от охватившего ужаса, внушая себе, что этого нет, и понимая, что – есть. Самое страшное было – это чувство, что это – правда, это действительно, так же реально, как то, что сейчас она в своей семье, в их целом доме, а рядом – родные.

– Мама! Так страшно, так страшно… – мама соскочила с постели и уже бежала ей навстречу.

– Что? Что? Что-то приснилось?..

– Оно продолжается… – она растерялась, не зная, как объяснить, что видела. Она попыталась еще больше проснуться, стряхнуть с себя это видение, но ничего не получалось. Хотела, чтобы мама помогла убрать это. Мама стала ее успокаивать, Женя легла к ней на диван, закопалась в ее подушку головой.

– Оно не проходит, не проходит… Что делать?..

Вдруг все кончилось… Кажется, она даже заснула. Все и Женя решили, что это – следствие температуры. Днем она об этом не хотела и вспоминать.

Но следующей ночью все повторилось.

– Что с тобой, что страшно?

– Я вижу… оно не уходит… будет страшно, что делать, мама, – она пыталась руками и мамой отгородиться от этого видения.

Ощущение неизбежности, реальности того, что она видела, стало еще более осязаемо, сильнее, тверже, наваливалось на нее и раздавливало в щепки. Мама брызгала в нее водой.

На третью ночь мама с сестрой не выдержали, и стали ругать: «Ну-ка, прекрати!», мама пыталась утихомирить пощечинами. С каждым разом оно длилось все дольше и дольше. Женя сначала, как и во второй раз, пыталась справиться сама, не привлекая никого к своим кошмарам, так как хорошо понимала, что никто ничего не видит. Понимала, что третью ночь не дает им спать, пугая каким-то диким поведением, что им завтра на работу и в школу. Но как это убрать и как быть с тем, что она видела – одной?

Женя, правда, просила: «Не ругайте меня, если б вы знали, что я вижу…», – тут же понимая, что в том-то и дело, что они не знают и все происходящее не имеет для них смысла. Тогда она попробовала смягчить ситуацию и стала просить прощения, что не дает им спать, однако, вкупе с этим паническим поведением, эти попытки только усугубляли их общее впечатление высокотемпературного бреда. Жене даже в какой-то момент стало смешно, но страшно и жалко было сильнее.

Женя легла на диван ничком, стиснула зубы, уткнулась в подушку. И стала молиться… И тут же вспомнила, что 2 недели назад от Него отказалась, и усмехнулась над своей непоследовательностью, и тут же поняла, что Ему это неважно. И попросила Его простить ей, что не хотела верить, что сейчас обращается к Нему только из-за страха и ужаса, и что не знает, готова ли верить. Но снова поняла, что и это Ему неважно.

Все было, конечно, очень сумбурно, при этом она еще пыталась делать это не вслух – хотя очень хотелось кричать в небо – чтобы еще больше не пугать маму и сестру, которые продолжали на нее как-то усмирительно воздействовать. И сквозь эти их и ее самой попытки, она старалась сосредоточенно молиться. Правда, тот исподний ужас, который сотрясал ее, сам с невероятной силой сосредотачивал на молитве.

…Она просила, чтобы этого не было, что ужасно жалко людей, что если можно что-то сделать, пусть этого не будет, что если можно что-то сделать, пусть она это сделает.

Она подумала сразу о двух вещах. Что ты о себе возомнила, что можешь что-то вообще смочь? – но накал сильнейших чувств просто снес эти мысли. И в то же время, испугалась: ты, мол, соображаешь, что ты просишь, а если тебе сейчас действительно это дадут?.. Она на мгновенье остановилась. И тут же ей стыдно стало, что боится, и она попросила и за страх простить, и чтобы, не взирая на него… что пусть будет в ее жизни что угодно, лишь бы не было такого с людьми…

А в ответ было Тепло. Не было ни света, ни облегчения, ни надежды, ни успокоения. Была ночь, комната, ужас и жалость к предстоящему, и невероятное физически ощутимое Тепло, накатившее и покрывшее и ее, и то, что есть, и тех, кого так жалко, и то, что будет так страшно.

И больше это не повторилось. Она помнила об этом где-то внутри, но не вспоминала. Не понимала. Что это было, что оно значит, почему, зачем, и есть ли смысл и толк? Неисповедимо.

Сочные губы Лены.

Кстати о той красной куртке. То есть о ее цвете. Лена, старшая подруга Жени в Екатеринбурге – сочная творческая женщина, так прокомментировала это Женино приобретение: «Красный цвет – это… – я очень рада за тебя – хорошие перемены. Ты готова к любви».

…А однажды, несколько, да прилично уж, лет ранее, Женя ехала поездом из Новосибирска. Выехали ранним вечером. В вагоне одета она была в красное. Во все. В красные штаны из спортивного костюма, и красную рубаху в азиатском стиле, которую к некоторой ее досаде называли русской народной – из-за стойки-воротника. Только одна знакомая женщина, жившая в детстве-молодости на Дальнем Востоке, узнала: «О, к нам китайцы приехали!»

Тот парень тоже – да и не парень вовсе, молодой мужчина, старше Жени, лет 28 – 30 – видимо, узнал восточный стиль. Женя, правда, сидела «по-турецки» – недоделанная поза лотоса.

– Девушка, вы – кришнаитка?

– Да нет… Хотя кришнаиты мне очень симпатичны, но нет… А что?

А он оказался православным христианином, неофитом. Женя сказала, что тоже верит во Христа. Мужчина пытался объяснить ей, что если веришь во Христа, то нужно быть христианкой, лучше, конечно, православной. Но он уважительно очень выслушивал Женину точку зрения. Но находился на своей. Он был живой, ищущий, не догматичный, но старался строго придерживаться православия. Можно сказать, он его чувственно широко исповедовал. От души. Жене понравилось. Тогда еще такой уж моды на веру не было, и сидеть с четками в руках и креститься на храмы было не комильфо. Женя с ним спорить не хотела и потому, что вообще не любила спорить ни о вере, ни о вегетарианстве и мясоеденье, и потому что была в этом молодом мужчине такая искренность и глубина – можно только внимать. Но ему самому, похоже, была интересна другая точка зрения на Христа и христианство, и вообще, видимо, на взаимоотношения с Отцом. И он провоцировал вопросами на спор, ну, на диспут. Его интересовало содержание веры. Утром он пришел с Писанием в руках. Жене было интересно его слушать.

Он, помнится, так красиво показал: изобразил осанкой достоинство верующего человека: «да, я раб Божий», где «Божий» – главное слово. И вообще лицо у него было очень хорошее – умное, светлое, живое… и взгляд вглубь и вверх…

Во всех отношениях симпатичный молодой человек…,

Так вот о красном и энергии любви, а тем более нижней чакры… После утреннего общения (первое было вечером, последнее – днем, перед выходом), Женя зашла в туалет и стала мыть чашки, а там висит зеркало, как известно… То, что Женя в нем увидела… Было бы здорово не увидеть больше никогда. Там было… такое лицо, такое лицо… ну, просто лик!.. Женя была похожа на кого угодно: на монаха, на суфия, на икону, даже на Будду времени сидения под древом Просветления – только не на женщину. Не на Кришну, конечно: с ее арийской внешностью нордического типа Жание не верят даже, что она – полутатарка, даром что, как вылитая, похожа на всю дедову – Сайтнура Талгатовича, родню, и потом Кришна и другие индуистские боги на картинках не в пример женственные и сексуальные. Не то, что бы Женя была похожа на мужчину. Нет, там было существо, лишенное вопроса о поле вообще, такое просветленное, отрешенное, возвышенное над всем этим земным…

Реакция Жени на это зрелище была не совсем однозначной. Наверное, где-то внутри нее второе я было живо, иначе, как бы она его потом откопала. И в тот момент – как можно теперь догадаться – тот молодой мужчина и побудил ее так взглянуть, чтобы увидеть в том зеркале, чего в нем не было видно. Он очень даже мог ей понравиться. Но тогда у нее не шевельнулось ничего в адрес этого молодого мужчины – во всяком случае, она не заметила. Она уже была далека от всего этого… Если совсем точно – он ей действительно понравился – но это только подчеркнуло, что нужно еще больше проработать все эти земные привязанности. Какой-то вздох из-под стены, куда ту другую себя замуровывала, Женя услышала, да. Но твердым внутренним движением она заложила последнюю щель в этой кладке…

А такой случай. Сутки с лишним в одном вагоне. И вышли на одной станции.

Но Жене нужно было дальше.

***

Приехав в Екатеринбург поступать в университет, Женя в первый же день познакомилась с Леной, вернее, в первые минуты, как вошла в холл. У Жени была тяжелая сумка, и она тут же у входа села передохнуть. День выдался чрезвычайно дождливый. В холле было серо и темно. Тяжелая дверь открылась, Лена вошла – и Женя замерла в восхищении. Лена в мгновенье осветила собой, каким-то нездешним цветением весь промокший уральский серый день. Лену бы в кино, в итальянское. Совершенно звездная внешность. Светло-русые волосы, смуглая кожа, голубые глаза, узкие крепкие бедра и пышная грудь. А еще – сочные губы. Такое определение Женя нашла в «Бурде», где когда-то напечатали классификацию губ: ни пухлые, ни толстые – именно сочные. Лена была другая, совсем другая, чем Женя. Надо сказать, Жене и впоследствии везло на других женщин. Особенно в те моменты, когда она готова была распрощаться со своей женственностью.

Они подружились, и поселились в одной комнате. Лена с итальянской внешностью была вполне себе уралочка. Поступали они на разные факультеты, но везде по городу и в баню ходили вместе.

Однако же, несмотря и вопреки такой подружке, одним незанятым утром, лежа в постели, Женя вновь вспомнила свою idea fix. И та развивалась примерно следующим образом: в жизни можно стать великим, а можно быть святым – а не стать ли мне святой? Это была не совсем идея значить что-то. Хотя, вполне можно допустить и такой мотив. Но – главное, это было рассуждение юного существа «на пороге жизни». Что за образ такой – порог жизни? Ты выходишь или входишь? Порог – когда говорят о доме – ты можешь быть и туда, и оттуда. Жизнь – не дом. Жизнь – путь. Так вот, в начале пути, Женя думала: как идти, чтобы идти самой?

Быть «великой» означало полную максимальную реализацию своих способностей на самом высоком уровне – а чего ж халтурить-то? Чтобы не скатиться на делание чего-то в угоду тому, что уже и так без тебя существует – нужно быть таким в своем движении по жизни, чтобы двигаться индивидуально, неповторимо, самостоятельно, исключительно, чтобы самому себе задавать собственное движение, не слиться в общий поток, в массу, в толпу. То есть, условно, быть над ней – это и означало быть «великой». Либо – быть вне ее – «святой». Когда живешь совсем по другим канонам. И по другим понятиям о реализованных качествах и достигнутых вершинах. Тогда она подумала – что это, ведь, тоже канон. Только избираемый малым числом, но в нем тоже может пропасть приличная часть личности. И потому снова не было решения.

Уже на третьем курсе, весной, Женя была в студенческом профилактории. В комнате, кроме нее жили еще четыре студентки с других факультетов. Они все были очень разные, и все были другие. Такой цветник молодости и женственности. Как-то воскресным вечером, отсидев в Белинке, научной библиотеке с 10 до 18 часов – аккурат от открытия до закрытия – лежа без сил на кровати, она наблюдала, как девчонки прихорашиваются у зеркала: упоенно любуясь и наслаждаясь собой и своим важным занятием.

И в это самое время, глядя на это самое великолепие, она не первый раз уже думала: все выясняют, кто умнее – мужчина или женщина? Сколько умственных сил и времени тратится на вот это все… На всякие лифчики, помады, не говоря уж о прокладках. Ну, от прокладок ни куда уже не деться, а всё остальное… Стать, что ли, монашествующей в миру? Так, для себя, не для чего-то. Наложить на себя такой обет. Черное платье, ну, белый воротничок, чтобы не слишком пугать людей, ни грамма косметики, волосы в узел, строгая приветливость – никаких мужчин и проблем взаимоотношений. Насколько упрощается жизнь… Можно погрузиться в науку.

«Достоевский». Снятие масок.

В лето между вторым и третьим курсами у Жени появилось, еще вернее – отчетливо проявилось ясное и неприятное ощущение, что она вся – набор каких-то масок. Появляются они на лице сами согласно обстоятельствам. Возникло сомнение – вообще помню ли, знаю ли: а когда я без них – какая я? Она решила обязательно добраться до себя самой. Для этого – не отвечать на внешние призывы что-то из себя сочинить.

Маски оказались разнообразными. Какие-то образовывались в чистом виде на запрос извне. Другие – были какой-то частью нее самой и задерживались, потому что кому-то понравилась или казалась более уместной «здесь и сейчас» именно эта часть, в то время как – и тоже именно «здесь и сейчас» – другая часть тоже хотела жить.

Проживая весну, как всегда в непонятном – или смутно догадывалась? – томлении, на этот раз и это состояние Женя направила в то же русло – быть, какая есть. Не понимать – тут-то и начинаются маски. Быть.

Они с подругой-однокашницей покупали книги по одной на двоих, чтобы было экономнее, и купили книжку «Соционика». Их заинтересовала идея узнать свои и не свои социальные психотипы. Там была куча тестов, штук пять: длинных, не очень длинных и очень длинных. По всем тщательным проверкам Женя вышла «Достоевским».

Почитав про «Достоевских», она вспомнила, что да, так и было в детстве, и согласилась – да, так и есть сейчас. И как-то лучше стала себя понимать. Подруга вышла «Есениным» с примесью кого-то и добавкой еще кого-то. Другие подруги и их друзья и подруги тоже выходили метисами. Женя представила, что было бы, ответь она на эти тесты год назад: были бы помеси и примеси. А чистый «Достоевский» – это был, без сомнения, итог снятия масок.

Весной, нет зимой – еще зимней пред-весной – в ней произошло еще одно эпохальное событие, в той же теме чувственной самоидентификации.

Проболтав в поезде, едучи с каникул, с соседом по купе – молодым мужчиной, тоже по образованию историком, весело и интересно, делясь историческими и студенческими впечатлениями, Женя весьма удивилась, когда он предложил «погреться вместе». Это было не первое такое ее удивление. По обычному сценарию, сначала Женя перестала соображать, потом задалась вопросом: «А почему?», потом «И что же теперь делать?» и, наконец, «А как же все-таки отказать?». А поняв, что уже поздновато, тоже как обычно, сделала вид, что ну, да, я тоже этого хотела… – ну, чтоб не выглядеть совсем дурой… Ну, так своеобразно Женя тогда понимала чувство собственного достоинства.

Лирическое отступление. Какое богатое разнообразие мотивов для секса находится в женском внутреннем мире: растерянность и удивление, жалость и нежелание быть грубой, сделать больно, задеть его трепетные чувства или мужское самолюбие, нерасторопность той самой самоидентификации: я не хочу – и не надо, забывчивость, что нужно вообще себя (а не его) об этом спросить – и в итоге нежелание выглядеть дуррой (а уж лучше сразу ею и быть). И это в действии, которое должно совершаться по единственной причине: я его хочу. И это еще не доходя до супружеских долга и обязанностей.

Вот у мужчин, наверняка, такого не бывает. Все-таки мужчины – более цельные натуры.

Вернемся к тому Сереже, точнее, к Жене, уже лежащей под ним. Когда она, пройдя все стадии околосексуальных мотивов, решила-таки вовлечься в ситуацию, в не по ее сладкой воле свершающееся совместное действие – прошло минуты 2, ну, 3, оказалось…

– Ты что еще от него хочешь? Он больше уже не сможет, – сообщил Жене Сережа.

…что все уже было.

В Жене образовалась пауза, достойная большого артиста, за время которой сосед переехал к себе и заснул. Вопрос с двумя восклицательными знаками – к самой себе: доколе?!! И-зачем-тебе-такое-нужно? И не то, что такого было очень много, но – важна тенденция. Женю она совсем не устраивала.

Утром после поезда был еще автобус – и им снова было по пути. Полпути. Сережа не замечал идущей в Жене работы. И так они и расстались: Женя видела его растерянное лицо и огорченно удивленную спину, удаляющуюся в белое поле снега, за которым где-то теряются загадочные уральские «запретки»… Ну, прости меня, Сережа.

В довесок, в ближайшее же время папа Жениной подруги к чему-то рассказал им анекдот. Про женское половое бессилие. Заканчивался анекдот так: «Вы меня не поняли, доктор, я отказать не могу». Женя была в восторге, чуть не захлебнулась чаем и не захлопала в ладоши. В яблочко!

И вот, общечеловеческой календарной весной – не кошачьей полугодовой осенью-весной с сентября по март с перерывом на зиму – длящейся с зимнего солнцеворота до конца, очень примерно и когда как, января – Женя решила подытожить свои недолгие – всего второй год, если считать с сексом, и долгие – можно сказать с детства, если только с желанием оного – отношения с мужчинами. Она поняла – здесь должна играть торжественная и таинственная музыка – что у нее… комплексы.

Травмы детства, как сейчас она бы это назвала, уже начитавшись психологов. Отношения родителей между собой, отношения бабушки и дедушки. Отношения лично ее с папой. Ну, и тому подобное. Она поняла, что замуж не хочет не только по идейным соображениям всеобщего права на полигамию и женской обязанности моногамии, но и просто боится и не верит. Нет вдохновляющего образа. Чужие – не работают. Работают – клеточные. Просто страшно – просто так и бескорыстно. Нафиг так жить?

Бедность их, опять же. Вечные проблемы с одеждой. Уверенности в себе никакой. Однако, а кто это знает, кроме нее? – Никто. Застенчивость можно сделать своим фирменным знаком, если ее самой не стесняться. Не накручивать. Не нервничать, что я нервничаю – это открытие было сделано по ходу снятия масок. Нервничаю – и ладно. Стесняюсь – и на здоровье.

Желанных мужчин – боюсь, потому что боюсь обознаться самой и оказаться не той для него. Отказать боюсь – потому что изначально отказываю желанным – а надо ж с кем-то быть. Бери, пока дают. – Нет уж. Я сама буду выбирать, потому что имею на это естественное законное право. Поэтому отказывать буду спокойно и с чувством глубочайшего облегчения. Оттого, что я не родилась и не выросла в благополучной во всех материальных и эмоциональных смыслах семье, прав на счастье у меня не убавилось. Убавилось – умения. Поэтому замуж сразу – не надо. Томаты в наших краях растут через рассаду. Пройдут морозы – высадим.

В конце мая третьего курса университета на зачете по русской философии, 90% которой по совместительству, как известно, является русская литература, Жене выпал билет: «Достоевский». Жене пришлось рассказывать, не скромно будет сказано, почти о себе. Мятежная сила земной чувственности и трудный страстный поиск Света. И – на ее взгляд – главный вопрос: как с этим Быть? И на этом они с преподавателем не сошлись во мнении. Он относился – философски? – к этому как к вечному неразрешимому вопросу, который гениально подняла русская литература. И Достоевский, мол, это понимает, что неразрешимый и вечный. Женя же считала – мне так не нравится, мы с Федором Михайловичем не согласные. Ответ должен быть. Смысл не в постановке вопросов, а в поиске ответов, все же. И Достоевский верит в то, что их можно и нужно найти. Иначе, какой смысл? Преподаватель философии и к Жене отнесся философски: молодо-зелено.

На зачетной неделе и сессии Женя жила в студенческом профилактории. Однажды утром с улицы через окно она познакомилась с Володей – он был в окне мужского, второго, этажа, а Женя внизу на дорожке от двери профилактория – о чем-то на ходу, смеясь, перебросилась с девчонкой из их общей комнаты, женский этаж был третий. Днем они с Володей пересеклись на лестнице, у него оказалась температура 38,9. Женя пригласила его вечером к себе, девчонки разъехались по домам, и она была одна в огромной комнате, по краям которой стояли кровати – изголовьем к стене, и при этом в центре можно было даже танцевать вальс. О танцах здесь – уместно вдвойне. У Жени была великолепная книжка народных рецептов, с полезными реально работающими советами. Она приготовила сбитень и помолилась над ним за здоровье Владимира. «Отче наш» уже спасал ее во всяких непредвиденных обстоятельствах, а в ту весну Женя решила обращаться к Нему регулярно, не только в смысле: спасите-помогите!

Володя пришел с температурой, с несданным одним зачетом, с нежеланием сдавать следующий, с непониманием, что дальше и зачем, с ненаписанной курсовой – с депрессией, вплоть до обреченного согласия бросить институт. Он был юрист из другого ВУЗа и в их профилактории «левым».

У Жени же почти все зачеты были автоматом. И был конец весны и на носу лето: она не метео – вообще природнозависимая личность. Ей было тепло и здорово.

Она слушала его: какие-то сложности с отцом… сомнения в себе и прочее. Женя уже была специалистом по депрессии и, хоть не очень понимала, что с ней делать, зато понимала, чего точно не делать: не жалеть, не бодрить, не говорить чего-то типа: «Соберись», «Не кисни», «Все пройдет», «Чего ты сник?», «Все будет хорошо», «Не грузись» и прочее… Потому что первое, что непонятно: куда собираться, чем не грузиться, что пройдет и что будет хорошо? Ничего не надо.

Можно просто выслушать и поговорить на его тему, и просто захотеть, очень пожелать, от сердца и не вслух, человеку счастья и сил – не человеку вообще – а данному конкретному человеку с его данной конкретной депрессией – и полюбоваться им, а полюбоваться всегда есть чем, – остальное сложится само. Или не сложится: как пойдет.

Они просидели до половины ночи. Женя подумала: «Ну, дурак будет, если сейчас полезет…» Не полез. Так Женя думала еще два раза в следующие встречи. Не лез. Это случилось аж на 4й раз. Но это было попозже.

Во вторую же встречу, через вечер, он пришел со сданным сегодня новым зачетом и с договоренностью на завтрашнюю пересдачу прогулянного прошлого, без температуры, собранный и энергичный – не в полную свою силу, но Женя еще ее не знала.

Им было интересно вместе – это слово, его смысл, похоже, был важен им обоим. У них было именно интеллектуальное общение. И еще – он был хороший любовник. Очень. И секс с ним был интеллектуальный. Высокотехничный. Уже в те времена, еще не очень информированные (по сравнению с нынешними, разумеется). И вообще, оказался такой Наполеончик. У него были четкие и довольно амбициозные планы на жизнь, и слушаешь, и веришь: да, добьется. И женитьба входила после-после. Сначала учеба, карьера, дом.

А еще он был танцор. С самого раннего детства. Классика, латино, диско… да все. На дискотеке в конце сессии он станцевал лично для Жени, под Майкла Джексона, идеально имитируя его движения, чем засмущал Женину подругу, крупную девушку, которая от явного смущения спряталась фразой: «Для тебя, что ль танцует, шибздик какой-то?». Володя был худощав и ростом, вообще-то, с Женю, но, значит на голову ниже Лариски. Женю, совсем не владевшую своим телом, он тоже очень смутил, но знала это только сама Женя.

В общем, Женя его выбрала. Как «Достоевский» – был итогом самоидентификации и снятия масок, так Володя был их результатом.

Однако, Женин внутренний мир развивался сам по себе. И чувственное самопознание этому только способствовало. Она стала читать много религиозной литературы. На всех предметах из тем семинаров выбирала: «Философия хозяйства в „Ветхом завете“», «Иконография», «Чего-нибудь в Коране»…

***

Ещё до Киева, летом раньше, то, что так взволнованно и больно пережила в дороге, в поезде в 11 лет – вдруг обрело удивлённую, но взрослую мысль и форму…

Они были где-то за городом, всё в тех же лесах, горах, озёрах. Она смотрела на солнечные лучи, стекающие на синюю зелень вокруг. Ведь в мире же нет ничего, кроме Природы и Человека! Но мы создали третью реальность – цивилизацию, почему-то плохо встроившуюся в Гармонию Природы, еще хуже обращающуюся с самим Человеком. Более того – этот третий мир отделил первые два друг от друга и теперь Человек верит во влияние Природы на его жизнь гораздо меньше, чем в экономику и политику. А люди, говорящие о Луне, энергиях и стихиях Природы, называются мистиками, магами и считаются не очень нормальными, в то время как знающие об изменениях курса доллара – уважаемы. И только наводнение, землетрясение или душащая и жгущая жара ненадолго напоминают, кто мы и что есть наш дом.

Ну, а чем не способ, кстати? Она поняла, что конец света – будет, и он не только неизбежен, но и необходим. И избежать не сможем, и обойти никак. Земля сбросит нас с наших разумных высот, с нашей оторванности от нее – живущих на ней, ею рожденных. Сбросит и поглотит. И ей стало спокойно. И даже как-то хорошо и легко. За Землю. У нее просто нет другого способа. А сами мы не сдадимся ещё долго – нам некогда опомниться – мы обслуживаем эту третью реальность.

А когда понадобилось включиться в деяния мира активно – не как детеныш – как отдельная самостоятельная человеческая единица, то есть по выходу из школы, то внимание к вопросу, куда катится мир, приобрел для неё и большую остроту и ту самую насущность, когда стало не важно, чем заниматься в этом мире, а важно – зачем? Во что я должна включиться? Сначала она думала, что история расскажет, но… Изучение истории не только не давало каких-либо обнадеживающих, хотя бы успокаивающих ответов – спи спокойно, мы движемся вперед. Напротив, еще более озадачивало этим «зачем»? Ибо показывало, что все одно и то же, меняются только костюмы и технический антураж.

– Знаешь, – делилась Женя с Аней, – ещё в юности, почти в детстве, у меня возник вопрос: человечество докатилось до того, до чего докатилось, потому что не исполнило заповеди? Либо оно ещё не совсем пропало, потому что кое-что старалось исполнить? Вот это мне действительно интересно. То есть наша жизнь – результат неисполнения, либо исполнения по мере возможностей?

– …Наверное, в вопросе и ответ? И то и другое. Результат и того, и другого.

– Ну, да. Но вопрос – в старании. Мы действительно и не способны были исполнить лучше? Или не захотели?

– Наверное, были не способны захотеть.

Да, она поняла – что Конец Света жизненно необходим, потому что он – единственное спасение Мира Земли. От человека. И пошла искать способ – путь – уйти, избежать, спасти. Потому что людей жалко. Всё равно.

И наконец, в один прекрасный – да, не совсем прекрасный – холодный, но яркий весенний день… Все-таки, это были твои шутки, весна?.. Женя решила, что живет не верно, идет не туда, и надо все менять.

Нет. Катарсиса не было. Было как в жизни. В жизни все происходит спокойнее и тише. В жизни катарсис бывает после инфаркта или инсульта. А наша героиня была еще слишком молода.

Свет в конце тоннеля. Все сошлось в одной точке и она увидела и поняла ясно и твердо, что ей – туда.

Была весна. Ранняя или не ранняя – голая такая весна. Зима была без снега, и ликующего его таянья не свершилось. А происходило отогревание земли из-под оков мороза. Женя шла по улице. По голой, без ледяных луж, без расползающихся сугробов, без набухших почек, без травы, без листьев на деревьях. Зато – яркое весеннее солнце. Вся весна сосредоточилась в его ослепительном свете, даже на тепло не распылялась. И на стыке каких-то творческих идей, прожектов и амбиций и духовно-нравственных потребностей, и наверное, тоже амбиций, она принимает трудное для себя решение…

…Словно я шла по улице – в совершенно знакомом и понятном направлении, отчетливо представляя, куда и зачем идти, и вдруг… Вдруг ее пересекает другая улица, другая дорога – она и раньше здесь была, я ее пересекала туда-сюда, не сосредоточивалась, куда она, что на ней. А тут ясно понимаю – мне нужно сворачивать на нее. И эта дорога теперь – моя…

Вот это пятно улицы и солнца: Женя решила отказаться от своих суетных притязаний в пользу постижения…

В общем, Федору Михайловичу бы понравилось.

….Он пришел к ней в общежитие, взволнованный, сердитый.

– Ты вообще, представляешь, что ты делаешь! Ты меня из такой дыры вытащила! У меня деперссняк прошел! Пол-года нарастал – в одну ночь прошел! Я благодаря тебе институт не бросил, за два дня два зачета выучил, курсовую стал писать! Температура прошла! А ты была такая легкая, веселая: в сквере загорает, в зачетке полный ажур, полсессии автоматом!.. Ты что делаешь?.. – Так Женя узнала, какую роль сыграла в жизни Володи.

Но для своей у нее уже появился – другой сценарий.

Но Володя на нее подействовал: она не стала бросать университет, сначала, а перевелась на заочный. В конце четвертого курса всем тоже показалось нелепостью, но это уже Женю совсем не интересовало.

А после была Мария Египетская.

Мария Египетская

…Женя была одна дома и читала в тишине эту статью – «переложенное житите». Марии было 13 лет! Она хотела войти в храм христиан, но не смогла: какая-то сила ее туда не пускала. Она пыталась вновь, и вновь не могла войти. Затем она или услышала или даже увидела Марию, Богородицу, Деву Пресвятую. И Та велела ей идти в пустыню и очищаться от вожделения.

Через 30 лет какой-то монах, тоже впоследствии святой, пошел в ту же пустыню уединяться и поститься. Ночью к нему подошла Мария – ночью, потому что она была нагая, – рассказала о себе и просила принести ей одежду и положить в условленное место. И, кажется, сказала, что умрет. Ее нашли, завернутую в принесенный монахом плащ и похоронили.

Женя читала, как Мария долгие годы питалась одной крошкой в день от тех трех больших хлебов, что купила перед уходом в пустыню, а потом и вовсе колючками и прочей ерундой, которую можно найти в пустыне – а что, там еще что-нибудь есть? Как она каталась по земле и выла, вожделея мужчину и желая мяса. В том месте, где Марию – хотя тогда ее имя было другим – не пустила в храм греховная страсть – и она разрыдалась – в этом месте у Жени задрожало сердце и стало рыдать. Именно сердце. Женю пронзило насквозь.

К тому времени она уже года четыре была вегетарианкой, и жажда мяса была преодолена – и довольно легко, но, конечно, она и не колючки ела, и это прозвучало даже неким подтверждением: раз сделала одно, то… И остальное нужно сделать?.. Не то чтобы Женя сознательно решила повторить этот подвиг, но… Ее придавило – произвело впечатление – не те слова, – грузом этой истории. Женя чувствовала себя обязанной, ответственной, должной…

Правда, она сама не предполагала, насколько захотела Приблизиться…

В тамбуре. Встреча.

Так бывает – снится что-нибудь интересное, волнующее, захватывающее чувства и прямо, как в жизни. Но проснешься – сон и сон. А бывает – и неправда всё, а просыпаешься – и понимаешь, что правда. Глубинная правда.

Это было как раз тогда.

Здание большое, тамбур. Кто-то не видит Его, кто-то видит, подходит, обнимает, кланяется, здоровается… А я вижу, иду, подхожу и… стою: не в силах ни уйти, ни приблизиться. Стою между дверями, в которые Он сейчас войдет. Он входит, проходит мимо. Я стою в 5 см от Него – и Он не смотрит, вернее, я на полшага отступила Его пропустить. И Он не взглядывает даже на меня – если бы Он взглянул, я бы умерла. Потом Он разговаривает с людьми, подошедшими к Нему.

А когда собирается уходить, я бегу за Ним вся в слезах по какой-то неосвещенной винтовой лестнице, все бегу, бегу… В ужасе, что не увижу, не успею… Наконец, выбегаю, Он стоит посреди ярко освещенного зала, вокруг люди, много, и я со всего разбега вкапываюсь, вклеиваюсь в пол… И Он так и уходит. А я рыдаю. Появляется моя подруга, обнимает меня, я рыдаю ей в плечо…

Очнулась: ощущение – не сон.

Я чувствовала, что не в силах преодолеть ощущение собственной грязи, чтобы подойти к Нему, своей недостойности прикоснуться к Нему, быть увиденной Им…

Элькин звонок.

Как раз историю с Володей Женя сейчас не понимала вообще. Историю отказа и прощания.