Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) Герберт Фрэнк

Неизвестно, что именно подействовало на толпу: слова ли проповедника: «Он отвергает идолопоклонство и отвергает вас!», или нечеловеческая, сверхъестественная интонация, которой могли научить только Бене Гессерит. То был голос, который источал едва заметные, но от того не менее мощные флюиды. Возможно, сыграл роль мистический ореол храма, где жил, дышал и ходил Муад’Диб, но из притихшей толпы раздался трепетный голос, полный религиозного благоговения:

– Неужели это сам Муад’Диб вернулся к нам?

Проповедник остановился, открыл сумку, висевшую под буркой, и извлек оттуда то, что немедленно узнали стоявшие поблизости от него. Это была высушенная в знойных песках человеческая рука. Такие напоминания о бренности человека частенько находили в Пустыне, и люди считали, что это сообщения Шаи-Хулуда. Эта рука была иссушена и сжата в кулак, с противоположной стороны виднелась выбеленная солнцем и зноем кость, изборожденная песчаными бурями.

– Я принес Руку Бога, и это все, что я принес! – громовым голосом воскликнул Проповедник. – Я говорю от имени длани Божьей. Я – Проповедник.

Некоторые подумали, что это была рука Муад’Диба, но другие были как громом поражены ужасным повелевающим голосом – вот так Арракис узнал имя этого человека, которое он пожелал сказать. Но то был не последний раз, когда народ слышал этот голос.

Есть такое общепринятое мнение, дорогой мой Георад, что в употреблении меланжи есть естественная добродетель. Возможно, что это истина. Однако в глубине души меня обуревают глубокие сомнения в том, что каждое употребление меланжи приобщает человека к добродетели. Кажется мне, что некоторые люди из неверных побуждений и превратного понимания пользуют меланжу, бросая вызов Богу. Говоря словами Экуменона, такие люди уродуют свою душу. Они снимают сливки с меланжи, думая, что таким образом приобщаются благодати. Они отвращаются от своих сотоварищей, вредят божественному и злонамеренно искажают значение этого обильного дара, нанося себе урон, который человек не в силах возместить. Чтобы стать заодно с естественной добродетелью меланжи, быть во всех отношениях безупречным и исполниться чести, нельзя допускать расхождения между словом и делом. Если же действия твои приводят к дурным последствиям, то судить тебя надо за последствия, а не за объяснение причин, их вызвавших. И именно за это следует осудить Муад’Диба.

(Педантическая ересь)

Небольшая комната была пропитана запахом озона. Размеры помещения скрадывались еще больше тусклым светом лампы и голубовато-серым светящимся экраном следящего монитора. На экране шириной в один метр и высотой в шестьдесят сантиметров во всех подробностях была видна бесплодная, окруженная горами долина. На первом плане виднелись два лазанских тигра, доедавших окровавленные останки. Позади зверей, на склоне холма стоял стройный человек в форме Сардаукарской гвардии с надписью «Левенбрех» на воротнике. На груди сардаукара висела сервомеханическая панель управления.

Напротив экрана стояло анатомическое кресло, в котором сидела светловолосая женщина неопределенного возраста, одетая в просторное, скрывающее фигуру, отороченное золотой каймой платье. Лицо женщины сужалось к подбородку, красивые руки судорожно сжимали ручки кресла. Женщина не отрываясь смотрела на экран монитора. Рядом с креслом стоял плотный мужчина в бронзово-золотистой форме сардаукарского адъютанта башара старой Империи. Седеющие волосы коротко подстрижены, лицо – бесстрастно.

Женщина коротко кашлянула.

– Все, как вы говорили, Тиеканик, – сказала она.

– Вы могли сразу на меня положиться, принцесса, – хриплым низким голосом отозвался адъютант.

Она улыбнулась, почувствовав напряжение в его интонациях, и спросила:

– Скажите, Тиеканик, моему сыну пойдет имя императора Фарад’на Первого?

– Этот титул очень подойдет ему, принцесса.

– Я спрашиваю не об этом.

– Возможно, ему не очень понравится способ, которым будет добыт его… э-э-э… титул.

– Знаете… – принцесса повернула голову и сквозь полумрак комнаты вгляделась в лицо офицера. – Вы преданно служили моему отцу, и не ваша вина в том, что трон достался Атрейдесам. Но я понимаю, что острота этой потери так же много значит для вас, как и…

– Принцессе Венсиции угодно дать мне особое задание? – спросил Тиеканик. Голос остался хриплым, но теперь в нем появилась военная четкость.

– У вас есть плохая привычка перебивать меня.

Мужчина улыбнулся, обнажив ряд безукоризненных зубов, сверкнувших в свете экрана.

– Временами вы напоминаете мне вашего отца, – произнес он. – Всегда длинная преамбула, прежде чем дать щекотливое… э-э-э… поручение.

Принцесса резко отвернулась, чтобы скрыть гнев; спросила:

– Вы действительно думаете, что эти лазанские звери вернут моему сыну трон?

– Это очень возможно, принцесса. Вы должны признать, что для этих двух кошек двое атрейдесовских бастардов не более чем лакомое блюдо. А уж когда близнецы исчезнут… – Он пожал плечами.

– Естественным наследником автоматически становится внук Шаддама Четвертого, – заговорила принцесса. – Правда, это произойдет, если мы сумеем отвести возражения фрименов, Совета Земель и тех из Атрейдесов, которые, возможно, останутся…

– Джавид уверяет меня, что он и его люди легко справятся с Алией. Госпожу Джессику я не считаю наследницей Атрейдесов. Кто там еще?

– Совет Земель и Галактический Совет поддержат того, кто больше заплатит, – произнесла женщина, – но как быть с фрименами?

– Мы опутаем их религией Муад’Диба!

– Это легче сказать, чем сделать, Тиеканик.

– Ясно, – проговорил мужчина, – мы опять возвращаемся к нашему старому спору.

– Дом Коррино творил и не такие злодеяния, чтобы захватить власть.

– Но чтобы такое… Это же религия Махди!

– Мой сын относится к вам с большим уважением, – сказала принцесса после недолгого молчания.

– Принцесса, я жду не дождусь того дня, когда Дом Коррино вернет себе по праву принадлежащий ему трон. Так же думают все сардаукары, оставшиеся здесь, на Салусе. Но если вы…

– Тиеканик! Эта планета называется Салуса Секундус. Не впадайте в небрежность, свойственную нынешней Империи, не скатывайтесь в дурной тон. Полные названия, полные титулы, внимание к мельчайшим деталям! Именно эта атрибутика выпустит в песок Арракиса кровь Атрейдесов. Каждая деталь, Тиеканик!

Он понимал, чего хочет принцесса достичь этой атакой. Это было частью арсенала уловок, усвоенного принцессой у ее сестры Ирулан. Однако Тиеканик тотчас почувствовал, что почва уходит из-под его ног.

– Вы слышите меня, Тиеканик?

– Я внимательно слушаю вас, принцесса.

– Я желаю, чтобы вы взяли под контроль религию Муад’Диба, – сказала она.

– Принцесса, за вас я пойду в огонь и в воду, но это…

– Это приказ, Тиеканик!

Он судорожно проглотил слюну и начал внимательно смотреть на экран. Тигры закончили свою кровавую трапезу и, лениво развалившись на песке, вылизывали передние лапы.

– Это приказ, Тиеканик, вы меня поняли?

– Слушаю и повинуюсь, принцесса, – тон Тиеканика не изменился ни на йоту.

Она тяжко вздохнула.

– О, если бы был жив мой отец…

– Да, принцесса.

– Не дразни меня, Тиеканик. Я понимаю, что для тебя это не слишком хорошо пахнет, но если бы ты подал пример…

– Он может не последовать за мной, принцесса.

– Он последует. – Принцесса помолчала и ткнула пальцем в экран. – Этот Левенбрех может стать помехой и создать проблемы.

– Проблемы? Каким образом?

– Сколько людей знает о тиграх?

– Сам Левенбрех – он их тренер… пилот транспорта, вы и, конечно… – Тиеканик ударил себя в грудь.

– А покупатели?

– Они ничего не знают. Чего вы опасаетесь, принцесса?

– Мой сын очень догадлив.

– Сардаукары не выдают тайн, – сказал Тиеканик.

– Мертвые тоже. – Принцесса нажала красную кнопку под экраном.

Лазанские тигры лениво поднялись, посмотрели на Левенбреха и огромными прыжками понеслись к вершине холма.

Левенбрех, сохраняя поначалу полное спокойствие, повернул ключ, однако кошки продолжали свой бег. Потеряв самообладание, Левенбрех лихорадочно продолжал поворачивать ключ. Поняв бесплодность этих попыток, он потянулся к ножу на поясе, но было поздно. Мощная лапа ударила его в грудь и повалила на землю: человек не успел коснуться ее, когда второй тигр вонзил свои клыки в шею Левенбреха. Тело его дернулось и застыло.

– Внимание к деталям, – многозначительно произнесла принцесса. Повернувшись к Тиеканику, она похолодела и напряглась – адъютант башара достал нож. Однако тревога женщины была напрасной – мужчина взял оружие за лезвие и протянул его принцессе.

– Может быть, вы воспользуетесь моим ножом, чтобы проявить внимание и к другим деталям, – сказал он.

– Вложите оружие в ножны и не будьте дураком! – принцесса пришла в ярость. – Иногда, Тиеканик, вы пытаетесь…

– Это был хороший человек, принцесса. Один из моих лучших.

– Из моих лучших, – поправила она его.

Не в силах унять дрожь, Тиеканик вздохнул и спрятал нож.

– Что будет с пилотом? – поинтересовался он.

– Погибнет в катастрофе, – ответила принцесса. – Вы посоветуете ему принять все меры предосторожности при доставке зверей обратно к нам, и когда вы прибудете на место… – женщина выразительно посмотрела на нож.

– Это приказ, принцесса?

– Да.

– После этого я должен буду упасть на нож, не так ли, принцесса, или вы сами позаботитесь о деталях?

Принцесса заговорила с деланным спокойствием, но в голосе ее таилась угроза.

– Тиеканик, если бы я не была уверена, что вы по первому моему приказу броситесь на нож, то вы не стояли бы рядом со мной – с оружием.

Он поперхнулся и посмотрел на экран. Кошки снова ели.

Принцесса же не отрываясь смотрела на Тиеканика. Помолчав, она заговорила:

– Кроме того, вы сообщите покупателям, чтобы они больше не доставляли нам детей, похожих на интересующих нас.

– Как прикажете, принцесса.

– Не говорите со мной таким тоном, Тиеканик.

– Слушаюсь, принцесса.

Губы женщины вытянулись в узкую полоску.

– Сколько у нас осталось костюмов?

– Шесть наборов вместе с защитными костюмами и обувью, на всех вещах геральдические знаки Атрейдесов.

– Хорош ли материал?

– Материал годится для царского наряда, принцесса.

– Внимание к деталям, – сказала она. – Одежду надо послать на Арракис в дар нашим царственным кузенам. Это будут дары моего сына, вы поняли меня, Тиеканик?

– Я все понял, принцесса.

– Пусть он составит приличествующее случаю письмо. Надо написать, что эти скромные одежды – в знак своей преданности Дому Атрейдес или что-нибудь в этом роде.

– А случай?

– Пусть это будет день рождения, или праздник, или еще что-нибудь. Это я предоставляю вам, Тиеканик. Я полностью доверяю вам, мой друг.

Он молча смотрел на принцессу.

Лицо его стало жестким.

– Вы точно хотите это знать? Но на кого я еще могу положиться, кроме вас, после смерти моего мужа?

Тиеканик пожал плечами, думая о том, что принцесса пытается опутать его своей сетью. Ни в коем случае нельзя сближаться с ней, как это, по-видимому, сделал Левенбрех.

– Да, Тиеканик, еще одна деталь.

– Слушаю вас, принцесса.

– Моему сыну пора учиться править. Скоро придет время, когда ему надо будет взять в руки меч. Вы знаете, когда настанет этот момент, и, как только он наступит, немедленно известите меня.

– Повинуюсь, принцесса.

Женщина откинулась на спинку кресла и испытующе посмотрела на Тиеканика.

– Я вижу, что вы не одобряете мои действия, но для меня это не важно до тех пор, пока вы будете помнить урок Левенбреха.

– Он был чудесным дрессировщиком, но вполне заменимым человеком, принцесса.

– Это совсем не то, что я хотела сказать!

– Нет? Но тогда… я не понимаю.

– Армия, – изрекла принцесса, – состоит из сменных частей. Вот в чем заключается урок Левенбреха.

– Взаимозаменяемых частей, – проговорил Тиеканик, – включая высшее командование.

– Без высшего командования нет смысла содержать армию, Тиеканик. Поэтому займитесь религией Махди и обращением моего сына.

– Я не стану медлить, принцесса. Полагаю, что вы не хотите, чтобы я пожертвовал военными искусствами ради этой… э-э-э… религии?

Принцесса резко встала и, обойдя Тиеканика, словно неодушевленный предмет, направилась к двери.

– Вы слишком часто начинаете испытывать мое терпение, Тиеканик. – С этими словами она вышла.

Перед нами стоит дилемма: либо мы оставляем почитающуюся непогрешимой теорию относительности, либо расстаемся с верой в нашу способность точно и воспроизводимо предсказывать будущее. В самом деле, проблема знания будущего порождает массу вопросов, ответить на которые, принимая общепринятые допущения, невозможно, если только исследователь, во-первых, не поставит наблюдателя вне времени и, во-вторых, не сведет к нулю всякое движение. Если вы принимаете теорию относительности, то должны признать, что в ее рамках время и наблюдатель находятся в строго определенном взаимодействии; в противном случае в расчеты вкрадываются неточности. Может, таким образом, показаться, что точное предсказание будущего невозможно в принципе. Но как тогда объяснить то, что люди находят за пределами видимых целей уважаемых ученых? Как в таком случае можем мы объяснить феномен Муад’Диба?

(Лекции о предзнании, Харка аль-Ада)

– Мне надо кое-что сказать тебе, хотя я понимаю, что мои слова напомнят о многих опытах нашего совместного прошлого, а это может принести тебе определенный вред.

Джессика помолчала и посмотрела на Ганиму, стараясь понять, какое впечатление произвело на девочку ее предупреждение.

Они сидели вдвоем на низких подушках в покоях сиетча Табр. Потребовалось немалое искусство, чтобы устроить эту встречу наедине, и Джессика не была уверена, что это искусство потребовалось от нее одной. Ганима проявляла недюжинную способность к предчувствию и обостренному пониманию.

Прошло почти два часа после восхода солнца, время приветствий и восторгов осталось позади. Джессика успокоила неистовое биение сердца и постаралась сосредоточить внимание на грубых стенах покоев, украшенных темными занавесями и желтыми подушками. Напряжение тем не менее росло, и впервые за многие годы Джессика вспомнила Литанию против страха, усвоенную в Бене Гессерит.

«Я не должна бояться. Страх убивает ум. Страх – это маленькая смерть, которая несет с собой полное оцепенение. Я смело встречу свой страх. Пусть он охватит меня и пройдет через меня. И только когда он пройдет, я обращу свой внутренний взор на его путь. Там, где прошел страх, не остается ничего. Остаюсь только Я».

Мысленно повторив литанию, Джессика, успокоившись, глубоко вздохнула.

– Иногда это помогает, – сказала вдруг Ганима. – Я имею в виду литанию.

Джессика прикрыла глаза, чтобы скрыть то потрясение, которое вызвала у нее поразительная способность девочки к инсайту. Уже много лет не приходилось Джессике встречать людей, которые могли бы читать ее сокровенные мысли. Такое понимание и проникновение смущали еще больше, поскольку таились за маской детского личика.

Встретив свой страх, Джессика открыла глаза. Теперь она поняла источник этого страха: Я боюсь за своих внуков. У детей не было ни одной стигмы Мерзости, которая столь явно проступала в облике Алии, однако Лето проявлял пугающую скрытность. Именно поэтому его Джессика под благовидным предлогом исключила из этой встречи.

Повинуясь внезапному импульсу, Джессика отбросила эмоциональную маску, защитный барьер, понимая при этом, что от него в данном случае мало пользы. Она не делала этого с тех времен, когда общалась со своим возлюбленным герцогом, и испытала одновременно облегчение и боль. Оставались факты, которые невозможно устранить ни молитвой, ни литанией. От упрямых фактов не спасешься позорным бегством. Их нельзя игнорировать. Стихия видения Пауля видоизменилась и коснулась его детей. В пустоте Ничто есть магнетическое притяжение; над головами детей сгущались тучи зла и досадного неумения пользоваться властью.

Ганима, наблюдая за игрой чувств на лице бабушки, поняла, что Джессика отбросила всякую осторожность.

Синхронно, как автоматы, внучка и бабушка взглянули в глаза друг другу, и между ними начался обмен мыслями, разговор без слов, но исполненный глубокого смысла.

Джессика: Я хочу, чтобы ты видела мой страх.

Ганима: Теперь я вижу, что ты любишь меня.

Это был момент наивысшего взаимного доверия.

Джессика заговорила вслух:

– Когда твой отец был еще ребенком, я привезла на Каладан Преподобную Мать, чтобы испытать его.

Ганима кивнула. Память об этом была жива в сознании девочки.

– Мы, Бене Гессерит, принимали все меры предосторожности, чтобы быть уверенными в том, что дети, которых мы воспитываем, – люди, а не животные. По внешним же признакам не всегда можно об этом судить.

– Так вас учили, – сказала Ганима, и память захлестнула ее: старая Бене Гессерит, Гайя-Елена Мохийам, прибывшая в Замок Каладана с гом джаббаром и ящиком жгучей боли. Рука Пауля (а сейчас рука Ганимы) корчилась от невыносимой боли, а стоявшая рядом старуха спокойным голосом говорила о неминуемой смерти при попытке выдернуть руку из ящика. И какое могло быть сомнение в неминуемой смерти, если к детской шее была приставлена смертоносная игла. Старческий голос между тем продолжал свое объяснение:

«Ты слышал о животных, которые перекусывают свои лапы, попав в капкан. Но так поступают именно животные. Человек должен остаться в ловушке, пережить боль, презирая смерть и отгоняя ее возможностью убить самого охотника, расставляющего капканы, и тем отвести угрозу от своего рода».

Ганима, вспоминая страшную боль, исступленно затрясла головой. Огонь! Огонь! Пауль видел, как кожа сворачивается и чернеет, плоть трескается и отделяется от обугленных костей. Но все это было видением – рука осталась невредимой. Однако при одном воспоминании об этом ужасе на лбу Ганимы выступил холодный пот.

– Конечно, ты можешь помнить об этом событии то, что не могу помнить я, – сказала Джессика.

В какой-то момент, увлеченная притяжением памяти, Ганима увидела бабушку в совершенно ином свете: насколько глубоко эта женщина была закалена ранними формами обучения у Бене Гессерит! Но это породило еще больше вопросов о причинах возвращения Джессики на Арракис.

– Было бы неразумно повторять такие испытания на тебе или твоем брате, – заговорила Джессика. – Вы же знаете суть этих испытаний. Но я должна признать, что вы – люди и не станете использовать во вред унаследованные вами силы и способность повелевать.

– Но совершенной уверенности у тебя нет, – возразила Ганима.

Джессика поняла, что барьеры снова водворились на место, и убрала их, спросив:

– Ты хочешь поверить в мою любовь к вам?

– Да, – ответила Ганима и подняла руку, видя, что Джессика собирается говорить. – Но эта любовь не остановит тебя при необходимости уничтожить нас. Я даже знаю основание: «Лучше пусть человек-животное погибнет, нежели будет плодить себе подобных». Это особенно верно, если человек-животное носит имя Атрейдесов.

– Во всяком случае, ты – человек, – выпалила Джессика. – Я доверяю своим инстинктам в этом отношении.

Ганима почувствовала искренность в тоне бабушки.

– Но в Лето ты не уверена.

– Нет.

– Мерзость?

Джессика, потеряв дар речи, смогла только кивнуть в ответ.

– Пока еще нет, – заговорила Ганима. – Мы оба сознаем эту опасность, мы же видим Алию.

Джессика прикрыла ладонями глаза. Даже любовь не может защитить нас от непрошеных фактов. Она знала, что любит дочь вопреки жестокой судьбе и своей роли в ней. Алия, о, Алия! Прости меня за то, что мне придется убить тебя!

Ганима судорожно выдохнула.

Джессика опустила руки. Я могу оплакивать свою возлюбленную дочь, но сейчас у меня другие задачи.

– Так вы поняли, что произошло с Алией?

– Мы с Лето видели, как это случилось, и были бессильны помешать, хотя обсуждали многие возможности.

– Ты уверена, что твой брат чист?

– Да.

Невозможно было отринуть спокойную уверенность в голосе Ганимы, и Джессика поверила ей.

– Как вам удалось этого избежать?

Ганима рассказала, что они с Лето избегали меланжевого транса, и это отличало их от Алии. На этом была выстроена теория о том, как уйти от Мерзости. Рассказала Ганима и о снах Лето, и о его желании посетить Якуруту.

Выслушав внучку, Джессика кивнула головой.

– Алия принадлежит к Дому Атрейдес, и это создает немало проблем.

Ганима замолчала, и вдруг до нее дошло, что бабушка оплакивает своего герцога так, словно он умер только вчера, что она будет хранить память о нем, несмотря на все угрозы и жизненные перипетии. Личная память о герцоге охватила Ганиму, острота потери смягчилась пониманием.

– Теперь, – голос Джессики стал резким и отчетливым, – поговорим о Проповеднике. Вчера я услышала некоторые тревожные подробности во время этого проклятого Просветления.

Ганима пожала плечами.

– Возможно, это…

– Пауль?

– Да, но мы не видели его и не можем утверждать это.

– Джавид смеется над этими россказнями, – сказала Джессика.

Ганима заколебалась, но потом спросила:

– Ты доверяешь этому Джавиду?

Губы Джессики тронула жестокая усмешка.

– Не больше чем ты.

– Лето говорит, что Джавид смеется не над теми вещами.

– Довольно о смехе Джавида, – произнесла Джессика. – Меня больше интересует, насколько серьезно вы относитесь к тому, что мой сын вернулся в таком обличье?

– Мы бы сказали, что это возможно. А Лето… – У Ганимы вдруг пересохло во рту, когда она вспомнила тот страх, который так недавно стискивал ее грудь, но она переступила через страх и рассказала Джессике о снах Лето, связанных с предзнанием.

Охваченная грустью и болью Джессика принялась раскачиваться на подушке из стороны в сторону.

– Лето сказал, что должен найти Проповедника и убедиться… – сказала Ганима.

– Да… Конечно. Мне не следовало уезжать отсюда, я проявила недопустимое малодушие.

– Зачем ты обвиняешь себя? Ведь ты дошла до предела. Я знаю это, и Лето тоже. Мне кажется, что об этом знает и Алия.

Джессика потерла рукой горло.

– Да, вся проблема заключается именно в ней.

– Это очень странно, но она притягивает Лето, словно магнит, – сказала Ганима. – Именно поэтому я помогла тебе встретиться со мной наедине, без него. Он согласен, что для Алии нет спасения, но хочет быть рядом с ней, чтобы изучить ее. И… это очень меня беспокоит. Когда я пытаюсь заговорить с ним об этом, он засыпает…

– Она соблазняет его?

– Нет-нет! – Ганима энергично тряхнула головой. – Но он чувствует какую-то странную эмпатию по отношению к Алие. И… во сне он часто произносит слово Якуруту.

– Опять! – Джессика сразу вспомнила слова Гурни о заговорщиках, собравшихся в космопорте.

– Иногда я боюсь, что это именно Алия побуждает Лето искать Якуруту, – продолжала Ганима. – Я сама склонна думать, что это всего лишь легенда. Но ты, конечно, ее знаешь.

Джессика содрогнулась.

– Ужасная история! Просто ужасная!

– Что мы должны делать? – спросила Ганима. – Я боюсь проникать в свою память, во все свои прошлые жизни…

– Я тоже хочу предостеречь тебя от этого, ты не должна рисковать…

– Это может случиться помимо моей воли и боязни риска. Откуда мы можем знать, что в действительности случилось с Алией?

– Нет! Ты можешь уберечься от этого обладания, – Джессика с трудом выдавила из себя это слово. – Значит… Якуруту, да? Я послала Гурни найти это место – если оно, конечно, существует.

– Но как он сможет… О, я же забыла о контрабандистах.

Джессика была поражена до немоты еще одним примером способности Ганимы проникать во внутренний мир других людей. Боже мой! Как это странно, подумала Джессика, что эта юная плоть способна вместить в себя всю память Пауля, по меньшей мере до того момента, когда в его сперматозоиде произошло отделение от прошлых воспоминаний. Это было вторжением в самую интимную часть личности, против которой восстало все примитивное и древнее, что было в душе Джессики. В тот же миг она погрузилась в абсолютное и непоколебимое суждение Бене Гессерит: Мерзость! Однако в этом нежном создании было столько сладости, готовности пожертвовать собой во имя брата, что Джессика не смогла удержаться от чувства умиления.

Мы – одна жизнь, протянутая в темное будущее, подумала женщина. Мы – одна кровь. Она преисполнилась решимости принять на себя ответственность за те события, которые последуют за их с Гурни решением. Лето надо разлучить с Ганимой и воспитывать в полном соответствии с требованиями Общины Сестер.

Я слышу, как завывает ветер, дующий в Пустыне, вижу, как восходят зимние луны, подобные кораблям, плывущим в пустоте. Им приношу я свою клятву: Я буду решителен и овладею искусством правления. Я овладею своей унаследованной памятью о прошлом и стану надежным ее хранилищем. Я прославлюсь более своей добротой, нежели знанием. Лицо мое будет светить во времени вечно, пока пребудет род людской.

(Клятва Лето, по Харку аль-Ада)

Будучи совсем юной, Алия Атрейдес посвятила много времени практике транса прана-бинду, стараясь защитить свою сокровенную личность от посягательств всех прочих. При этом она знала, что основная трудность заключается в невозможности избежать употребления меланжи в тесном пространстве сиетча. Меланжа была всюду: в пище, воде, воздухе и даже в ткани платка, куда она выплакала по ночам немало слез. Очень рано познала Алия смысл сиетчских оргий, во время которых участники пили мертвую воду червей. Во время оргий фримены освобождались от накопленного давления генетической памяти, после чего могли отрицать само ее существование. Алия видела, как ее подруги становились зомби во время таких оргий.

Для нее самой не существовало ни такого освобождения, ни отрицания. Сознание пришло к ней задолго до физического рождения. С этим осознанием явилось апокалиптическое знание условий своего существования: запертая в чреве матери, она с трагической неизбежностью входила в соприкосновение с масками всех своих предков и всех, кто так или иначе посмертно через мертвую росу передавал душу госпоже Джессике. Еще до рождения Алия знала все, что надлежит знать Преподобной Матери Бене Гессерит – плюс многое, многое другое обо всех прочих.

В этом знании содержалось признание чудовищной реальности – Мерзости. Тотальность этого знания высасывала из Алии все силы. Предрожденное не ушло после рождения. Она продолжала сражаться с призраками своих предков на протяжении всего детства, одержав в этой битве временную пиррову победу. У Алие была собственная личность, но не было иммунитета против случайного вторжения тех, кто в своей рефлектированной жизни проходил сквозь ее душу.

Такой в один прекрасный день стану и я, думала Алия, и холодок бежал по ее спине. Идти и распадаться в течение жизни ребенка, ею же самой порожденного, постоянно вторгаясь и проникая в сознание, чтобы по крупице приобретать опыт.

Страх украл у нее детство. Страх продолжался и позже, в юности. Алия отважно сражалась с ним, не зовя никого на помощь. Да и кто смог бы понять, как помочь ей? Уж во всяком случае не мать, которая никогда не могла освободиться от железного диктата Бене Гессерит: предрождение равнозначно приобщению к Мерзости.

Потом наступила та роковая ночь, когда ее брат один ушел в Пустыню искать смерти, предавая себя Шаи-Хулуду, как требует того от слепых закон фрименов. Через месяц Алия вышла замуж за оружейника Пауля Дункана Айдахо, чей дух был возрожден из мертвых искусством тлейлаксу. Мать вернулась на Каладан, Алия стала официальным опекуном близнецов Пауля.

Она стала регентшей.

Груз ответственности отодвинул страх на второй план, и она широко распахнула свою душу проходившим сквозь ее душу жизням, спрашивая их совета, погружаясь в транс зелья в поисках указующих видений.