Что мой сын должен знать об устройстве этого мира Бакман Фредрик

В общем, так. Я полагаю, что я какой-никакой, а твой папа. Считается, что папы должны объяснять сыновьям, как устроен мир, понимаешь? И мне кажется, что любого ребенка рано или поздно начинает занимать вопрос, почему происходят войны. Чтобы считать, что мир лучше, чем война, не обязательно быть супермоделью и появляться в одном белье в ежедневной дневной программе на ТВ-3.

С другой стороны, попробуй задать этот вопрос десяти первым встречным прохожим, и как минимум половина из них ответит: «Все из-за религии! Это каждому известно!»

Так что, думаю, придется немного поговорить о Боге.

Понимаю, ты, наверное, считаешь, что зал выдачи багажа – не самое подходящее место для бесед о Боге. Но обрати внимание на желтую полоску на полу. Лично я никогда не испытывал такого прилива духовности, как при виде этой полоски.

Короче, так. Мне безразлично, будешь ли ты верующим и до какой степени. И станешь ли молиться Богу. Пока ты не грубишь маме, не убиваешь, не воруешь, не болеешь за «Манчестер Сити» и не делаешь других ужасных вещей, меня реально не волнует, из какого источника ты черпаешь моральные принципы – из красной книжицы Председателя Мао или из коробки с пончиками. Но коль скоро я взялся объяснять тебе устройство мира, то странно было бы обойти тему религии.

Бог очень важен для людей. Особенно для тех, которые в него не верят. Некоторые из таковых (они, как правило, хотя и не всегда, предпочитают природные цвета, искусственный мех и сложные прически) вопьются в тебя глазами и прошипят: «Если Бог есть, почему тогда существуют войны?» Те, что пограмотней, добавят, что это проблема теодицеи. А все остальные – «Ну чо, съел?».

А я думаю вот что.

Бог сотворил людей. Люди сотворили массу всякой фигни. Бог им: «Да чем вы там занимаетесь?», а люди: «Да лана, а чо такова?», а Бог им: «Вы хоть представляете, чем это грозит?», а люди ему: «Да брось, не парься, все норм!» Бог им: «Слушайте, но это конкретно не самая лучшая идея», а люди ему: «Бооооже! Ну не лез бы ты в это дело». «Хорошо, – говорит Бог, – не буду». И вот люди выпускают свою очередную фигню в мир. И мир катится в тартарары. Тогда люди взывают к Богу, и их возмущению не видно предела: «Эй! Почему ты нас не остановил? Это ты во всем виноват!»

Понимаешь?

Бог, он нормальный чувак. Прокопал оросительные каналы, посадил фруктовые сады и придумал, как хранить, чтобы дольше не портились, свиные отбивные, приделав им по четыре ноги (Самая! Гениальная! Идея!). Потом он включил люстру и сказал: «Милости просим! Пользуйтесь на здоровье!»

Люди позевали, нацепили плавки, набили себе племенные тату и отправились разведать, что тут да как. И само собой, на этом этапе все шло гладко.

Но спустя какое-то время люди обнаружили, что Бог, как и большинство мастеров, не все сделал в точности так, как им хотелось бы. И тогда они решили, что сами, конечно, справятся гораздо лучше. И начали слегка подправлять творение.

«Да вы чего?..» – перепугался Бог, а люди ему только: «Помолчал бы, а?..», и тогда Бог потер виски и пошел пропустить рюмочку.

Его не было довольно долго, и в его отсутствие люди обнаружили, что внутри творения осталось порядочно хлама. Вроде балконных кресел и всякого такого. У большинства богов это обычное дело. Всякие там банки с кистями и остатками уайт-спирита, куча ключей непонятно от чего, – честно говоря, Бог сам не помнил, от чего они, но просто взять и выбросить не мог, потому что «никогда не знаешь…».

Чтобы избавиться от всего этого хлама, люди придумали огонь. Получилось зашибись. Огонь стал суперпопулярен. Настолько, что, спалив сначала божий, а потом свой собственный хлам, люди отправились в турне, прихватив огонь с собой, чтобы сжечь хлам других людей. Круть! Но тут возникли проблемы с логистикой, и люди задумались о способах транспортировки огня. И какой-то парень (или девушка) изобрел(а) колесо.

Остальным, разумеется, поначалу не зашло: «Ага, колесо он(а) изобрел(а)! Ну и что дальше? У тебя есть для него работающая бизнес-модель?» Но тут явился тип в трехдневной щетине и свитере, выкрасил колесо в белый цвет и стал продавать за тройную цену. И все сразу такие: «ГЕНИЙ!»

Ладно. Прошли годы, и вот однажды кто-то из людей двинул со своим огнем и колесом в пустыню, чтобы закопать труп (у меня, правда, нет прямых доказательств, что он занимался именно этим, но, с другой стороны, если человек копает яму в пустыне, вряд ли он ищет там зарядник от телефона?). Так или иначе, он, что называется, копнул поглубже, и из земли на него плескануло черной жижей. Человек нашел нефть.

Вот это было вообще шикардос. Он бросился к остальным людям (кстати, я тут подумал, на фига ему было тащиться в пустыню? Он же мог сжечь труп на костре. Ну не придурок?), они обрадовались, стали хлопать друг друга по спине, а один вдруг как заорет: «Стоп! А что, если соединить нефть с огнем?» Сказано – сделано. Тут вылез еще один: «А что, если сюда же присобачить колесо?» Сказано – сделано. Так появился мотор.

Для человечества это был настоящий прорыв. Теперь люди могли не просто поджигать у соседей хлам, но и делать это с комфортом, по пути еще куда-нибудь! Попутно изобрелись транспортные пробки. (Одновременно, по чистой случайности, возникло понятие иронии: ситуацию, когда ничто не может сдвинуться с места, люди стали называть «высокий трафик».)

И возлюбили люди пробки свои. Так возлюбили, что сделали маленькие жестяные домики, поставили их на колеса с мотором и стали всю зиму проводить в пробках. Внутри своих жестяных домиков они вырезали круглые дырочки под особые бумажные стаканчики, которые точно встают в эти дырочки, а в стаканчики наливали черную жидкость, изобретенную с единственной целью – позволять им обходиться без сна. Теперь люди могли сидеть в пробке всю ночь. Кайф!

Само собой, на несколько лет на земле воцарился рай. Люди продолжали наслаждаться жизнью, как, впрочем, наслаждались ею и раньше. Пока кто-то из них не захотел кинуть понты и не придумал добавлять в черную жидкость взбитое молоко и не назвал это «латте». Что страшно напрягло и возмутило остальных: попробуйте заставить корову смирно сидеть в жестяном домике, намертво застрявшем в пробке! Тогда людей осенило: «наверняка есть способ передвижения и получше».

Ага. И они изобрели самолет.

А тут и Бог вернулся. И посмотрел Он на людей, и в неизреченной доброте своей снизошел на землю и провел желтую линию в метре от багажной ленты. И сказал Бог: «Да остановятся все пассажиры за желтой линией, да узрят же оттуда прибытие своего багажа».

Услыхал эти слова один из людей (я не утверждаю, что это был мужчина с борсеткой, хотя почему бы и нет) и отвечал Богу: «Ни фига! Мне удобнее стоять побли-и-же!» И преступил он черту. А следом за ним черту преступили и остальные.

Вот почему появились войны.

Потому что люди – придурки.

Так что мне безразлично, веруешь ты или нет. Просто давай договоримся сразу: если мы не в состоянии собрать в одной комнате десять человек, объяснить каждому, что, переходя через линию, он делает хорошо себе, но плохо остальным, и убедиться, что они не передрались, то на эту комнату зона ответственности Бога не распространяется. Окей?

Я знаю, через пару лет или около того ты научишься говорить, а вслед за тем довольно скоро вступишь в ту фазу развития, в которой любая моя реплика будет вызывать у тебя вопрос: «А почему?» Я уже сейчас могу тебе сказать, что в 95 процентах случаев буду давать тебе один и тот же ответ: «Потому что люди – придурки».

Окей? Окей.

В общем, когда через две минуты сюда вернется мама и спросит, почему мы пропустили свои чемоданы на первом круге, мы так ей и ответим.

Да. Папа знает

У других пап на это имеется какой-нибудь элегантный и педагогичный ответ.

Насчет того, что прилетает аист и все такое.

Только, знаешь, тут дело такое. Папа, так сказать, немножко запутался с этим аистом. Возможно, папа многовато на себя взял. Но ему захотелось выстроить несколько более правдоподобную версию.

Объяснить все как-нибудь попроще.

Папа-то знает.

Но если ты скажешь в детском саду, что папа что-то такое делал с аистом, то существует ненулевой риск, что папу арестуют. Окей?

Поэтому папа решил начать с начала и просто рассказать все как есть.

Окей?

Ну так вот:

папа просто взял и переспал с твоей мамой.

Иногда я смотрю на тебя как на Ти-Рекса из «Парка юрского периода»

В 05:30 утра, почувствовав на себе твой взгляд, я понимаю одну-единственную вещь.

Стоит. Мне. Шевельнуться.

И все будет кончено.

Почему я сержусь, когда ты убегаешь от меня в торговом центре

Предположим, мы с тобой и с твоей мамой идем в торговый центр в одном городе на юге Швеции. Мы с тобой заруливаем в отдел игрушек и устраиваемся в игровом уголке, а твоя мама ходит по магазину. Предположим далее, что, пока мы с тобой перебираем мишек и кроликов, появляется девочка твоего возраста и подсаживается к нам. Тогда я, желая выглядеть классным папой, которого обожают все дети, показываю вам с ней кукольное представление. Говорю на разные голоса и все такое прочее. Настоящее шоу. Я офигенный. И пока я постепенно вхожу в роль, ты встаешь и тихо сваливаешь.

В этот самый момент из-за угла появляется папа девочки. Он смотрит на меня, смотрит на свою дочку и довольно конкретно требует объяснений, какой хренью я тут на фиг занимаюсь. Примерно в то же самое время твоя мама обнаруживает тебя в другом конце торгового центра и вместе с тобой отправляется выяснять, куда я на фиг делся.

Предположим, что я по-прежнему сижу в игрушечном магазине в обществе папы девочки и двух сотрудников охраны и безуспешно пытаюсь убедить их в моей версии, уверяя, что: «Честное слово, мой сын где-то тут!»

Тогда вторая половина дня сложится для меня крайне неудачно.

Но это неточно.

Просто в учебниках для родителей есть далеко не всё

Плюем на салфетку.

Вытираем салфеткой лицо ребенку.

Непосредственно на ребенка не плюем.

Сорри.

Что тебе нужно знать о судьбе поющего жирафа

Нет, сейчас ты этого, конечно, не поймешь.

Но потом узнаешь, что вещи, которые остаются у нас в памяти с детства, – это очень странные вещи. Пожалуй, самые странные на свете.

Вот, скажем, время 03:45. Ночь, вторник, год 2012 от Рождества Христова. И вот мы с тобой сидим. Ты и я. Опять. Ну почему нельзя быть хоть капельку человеком и заснуть? А? Понимаешь, папа немножко устал. Папа не спал два года. И у него такое ощущение, что дедушка везет его в машине, круг за кругом, круг за кругом…

Нет, ясное дело, ты не понимаешь. Ты совершенно ничего не понимаешь. Но у папы болит голова, окей? Так вот, было бы супер, если бы ты, по крайней мере, не орал капслоком, если тебе так уж необходимо самовыражаться в такое время суток, которое даже стриптизерши и наркодилеры не рассматривают как рабочее.

И да. Папа видит, что ты ищешь пластмассового жирафа. Папа знает, как ты любишь этого жирафа. Который еще так забавно танцует, если нажать ему на спине кнопку. И при этом поет и играет Oh my darling. На предельной громкости. Всякий раз, стоит задеть его ногой. Ровно пятнадцать минут тому назад я после семи часов изнурительного участия в боях без правил, площадкой которым служила вся наша чертова квартира, наконец уложил тебя, сонного, в кроватку и уже собрался выключить свет и через гостиную прокрасться в спальню. Эта скотина валялась на полу. И я об него споткнулся! Загремела музыка. Ты проснулся и завопил: «Рафик!»

Папа знает, что ты любил Рафика.

Нет-нет, папа его не… одним словом… я его не убивал. Ну что ты!

Папа ни за что не поступил бы так с тем, кого ты любишь.

Но, видишь ли, Рафику пришлось уехать. Рафик живет теперь за городом, на природе. Там ему гораздо лучше. Пластмассовые жирафы обожают природу.

Я знал, что ты спросишь почему. И я тебе отвечу. Видишь ли, у твоей мамы… понимаешь, у нее аллергия на жирафов.

И мы должны с этим считаться.

А теперь, может, все-таки пойдем в кроватку? Ну, пожалуйста!

Ты только не подумай, что мне не нравится проводить с тобой так много бесценного времени. Ты прекрасно знаешь – я делаю это с наслаждением. Просто мне хотелось бы немного приблизить его к тем часам, когда по телевизору показывают что-то стоящее. Нет-нет, я ничуть не жалею о той поре, когда ты еще не родился. Ничего подобного. Но, как бы это тебе объяснить, я тогда спал немножко больше. А мне это нравится – спать. У меня это хорошо получается.

Я люблю сон, а сон любит меня. Когда мы с твоей мамой только начали жить вместе, одним из наших любимых занятий было проснуться воскресным утром, посмотреть друг на друга, укрыться поплотнее одеялом и снова заснуть. Иногда я вставал, включал кофеварку и возвращался в постель, чтобы потом нас разбудил аромат свежего кофе.

Золотые денечки!

А дальше, в одно прекрасное утро, появился ты, а в другое прекрасное утро год спустя ты научился вылезать из кроватки. Ты подкрался ко мне, ухватил меня ручками за запястье и врезал мне по лицу моими же часами. Тот же трюк проделывали шестиклассники, когда я перешел из начальной школы в среднюю: «Гы-гы-гы! Зачем ты себя бьешь? Смотрите, Фредрик сам себя лупит! Хо-хо! Зачем ты себя лупишь?» Вот что ты вытворяешь, малыш? Чего ради? Что тебя не устраивает?

Мне приходится вставать и играть с тобой в железную дорогу или во что там еще тебе приспичит и что не может ждать до завтрашнего утра. Лучше прямо сейчас, потому что ты все равно не отстанешь. Ты упертый, как менеджер по телефонным продажам. Я знаю, знаю, я должен быть веселым уютным папой, в ком жив внутренний ребенок, кто способен играть на твоем уровне, и прочее бла-бла-бла. Но, если по чесноку… Ты не умеешь играть в железную дорогу! Я не стремлюсь уязвить твое самолюбие, но вынужден выступить с объективной конструктивной критикой. С тобой невозможно играть в железную дорогу. Кто-то должен сказать тебе правду.

Для начала: у тебя поезд едет не в ту сторону. Где, спрашивается, реализм? Если мы не опираемся на правду жизни, то зачем вообще играть в поезд? Если мы играем в чистую фантазию, то давай идти до конца, хорошо? Давай играть в троллей, великанов и единорогов, которые строчат по троллям из пулеметов. Но на это ты не согласен: «А я так не хочу! И у меня поезд едет ЗАДОМ НАПЕРЕД!»

Господи.

Играть так играть. По правде так по правде. Вот и все. Так что поставь лошадь обратно в вагон-бистро. (Да, я в курсе, твоя мама говорила, что он называется не так. Но, с другой стороны, в каком еще вагоне ехать лошади?) И кончай так на меня смотреть. Поезд стоит в туннеле, потому что у нас сбой в системе сигнализации. Тебе придется принять это как данность. Потом состав медленно, очень медленно будет тащиться до станции, потому что листопад и листья на путях. Или, если хочешь, я буду Шведскими железными дорогами, а ты – инстанцией, отвечающей за состояние инфраструктуры, и мы будем играть в перебранку в СМИ, а пассажиры будут тихо замерзать в туннеле! А что, хорошая игра!

Видишь, как славно? Тут мы друг друга поняли.

Эй, зачем ты вынимаешь человечков из вагонов? Зачем ты рассаживаешь их в игрушечные машинки? Ты слышал про парниковый эффект? Ты вообще хоть иногда задумываешься о том, как твои действия влияют на изменение климата Земли? Я, конечно, посажу человечков обратно в поезд, но они растеряют свой багаж, а это уже другая игра, называется «Скандинавские авиалинии». Постарайся иметь это в виду.

Что такое? Ты обиделся?

Ты куда?

Может, ты не уловил поп-культурных коннотаций, когда я пел тебе «Runaway Train»?

Ладно, проехали. Время 03:45 ночи, и папа не спал с дня твоего рождения, но пожалеть надо тебя. Правильно? Если бы на папу сейчас посмотрели вампиры из «Сумерек», они сказали бы Эдварду: «Не кусай его, он что-то неважно выглядит». Но потерпевшая сторона у нас, само собой, ты?

Отлично. Может, мы в таком случае все-таки ляжем спать? Все равно ты не хочешь играть в железную дорогу.

Что-что?

Нет, я серьезно.

Ну, пожалуйста!

Вряд ли ты поймешь, как папа мечтает, чтобы ты вырос и начал разбираться в монетарной системе: тогда бы папа мог сунуть тебе косарь, чтобы ты закрыл варежку и дал папе поспать. Папа долго так не выдержит. Папа до сих пор беспокоится, а вдруг твоя воспитательница наябедничала в полицию, что папа интересовался, с какого приблизительно возраста в детей можно стрелять снотворным. Какие-то странные люди обсуждают методику воспитания Анны Вальгрен, называя ее «неоднозначной». Ха-ха! Папа предпочитает книжки про австралийских охотников, в которых описано, как они усыпляют узкорылых крокодилов дротиками с седативом.

Хорошо твоей воспитательнице прикидываться обычной теткой. Я-то знаю, кто она на самом деле. Она входит в комнату с шестнадцатью двухлетками и просто говорит: «А теперь – спать!» И вы все тут же засыпаете! Я давно догадался. Она – одна из Людей Икс!

Это что, по-честному?

Эй, эй, что это ты делаешь? Нет, не надо тащить сюда гараж и машинки, иначе папа разобьет лицом окно. Папа не шутит!

Серьезно. Есть ощущение, что я пытаюсь успокоить стадо перепуганных антилоп гну с помощью стробоскопа. Ну почему бы тебе не поспать? Почему у нас это повторяется каждую паршивую ночь? А? Тебе известно, что некий эксперт, ведущий рубрики «Вопрос-ответ» в журнале для родителей, написал, что «дети хуже засыпают в присутствии того родителя, которого больше любят, потому что стремятся удерживать его рядом как можно дольше». Не скажу, что мне захотелось найти этого человека и съездить ему по физиономии. Ни за что не скажу. Но мне этого захотелось.

Господи.

Я знаю, что больше ты любишь маму. Это все знают. Я тебя ни секунды в этом не виню. Она – лучшее, что выпало в жизни и тебе, и мне. Тебе это известно. Мне тоже. Не стану скрывать, в том числе из-за этого мне и хотелось бы, чтобы ты чуточку меньше шумел.

Потому что я готов мириться с тем, что мы с тобой не спим по ночам. Правда. Готов подогревать бутылочки со смесью, и терпеть пластмассовых жирафов, и рассаживать на диване всех твоих зверушек строго по росту, пока по телевизору идет «Морская полиция». Я знаю, что назавтра у меня весь день будет трещать голова, я стану терять вещи, парковаться на чужом месте и проклинать производителей дверных замков, пока сосед не откроет мне и не поинтересуется, зачем я ломлюсь в его квартиру. Я способен перепутать упаковки с молочной смесью и с протеиновым порошком. В воскресенье после обеда, укладывая тебя спать, я могу перепутать двери и вместо спальни отнести тебя на балкон, чтобы спустя десять минут растапливать тебя своим телом, словно фруктовый лед на палочке.

Я готов на все это и на многое другое. Лишь бы не разбудить твою маму.

Не знаю, как тебе объяснить. Видишь ли, есть вполне конкретные вещи, на которые я готов пойти ради тебя и ради нее. Понимаешь? Знаю, звучит пафосно. Но она делает гораздо больше, чем я. Для нашей жизни. Для тебя. Для меня. Для нас. Мне хотелось бы дать ей хоть что-то взамен. Хотя бы это.

Как родитель она бесконечно лучше меня. Она сразу понимает, что тебе нужно, когда ты стоишь в передней и орешь дурным голосом, как пьяный эвок. Она знает, что на тебя надеть, когда на улице холодно. Она следит за всеми врачебными предписаниями и за пополнением запасов молочной смеси. Она наклоняется поцеловать меня в затылок ровно за миг до того, как я пойму, что мне требуется именно это и именно сейчас. А сколько у нее других потрясающих качеств, о которых ты пока еще даже не подозреваешь. Которых пока не понимаешь. Но, уверен, тебе понравится ее изучать. Все ее закоулки, и чуланчики, и потаенные уголки, и запутанные коридоры, и скрипучие дверцы шкафов. Ее манеру всем своим естеством проживать каждое чувство до бесконечности и обратно.

Ее способность любить нас – до предела, до самого края.

Она может на нас наорать, если мы плюхнемся на новый диван без штанов или оставим на полу в ванной мокрые полотенца. Если капнем майонезом на ковер или уроним мороженое ей в сумочку. Но твоя мама ради нас с тобой стоит на пути у бегущего стада гну. Мы должны этому соответствовать. Каждый день.

Потому что, пока она рядом, вся твоя жизнь – это сплошное воскресное утро.

Единственное, что я умею делать лучше ее, – это терпеть недосып. Понимаешь? Я от усталости могу припарковаться не на том месте, а она – поехать не на ту работу. Если хлопотливая ночь выдалась у меня, она утром обнаружит сыр в морозильнике; если у нее – я обнаружу морозильник в кладовке. Она лучше меня во всем остальном, но сразу после твоего рождения мы заметили, что в этом отношении от меня проку больше. Только в этом.

Так что мы должны дать ей поспать, и ты, и я. За все, что она дает нам каждый день, мы обязаны дать ей хотя бы это. Чтобы она, выспавшись, стала нашим воскресным утром.

Надеюсь, ты меня понимаешь.

Вот почему мы сейчас сидим и смотрим «Морскую полицию». Играем в железную дорогу. Я стараюсь изо всех сил. Я пытаюсь сохранять невозмутимость. Но в конце концов у папы тоже летят предохранители. Да, папа очень сожалеет насчет Рафика. Папа знает, как ты любил Рафика. А папа любит тебя. Но Рафик уже далеко, в грёбаной Нангияле, и ему там хорошо. И папе хорошо. Потому что, понимаешь, всему есть предел.

03:45 – это предел.

Прости. Я стараюсь изо всех сил. Я хочу быть папой, который способен уложить ребенка спать. Правильным папой. Я не хочу опозориться.

На часах 03:46. Ты засыпаешь, положив голову мне на плечо и зажав в ручке красный паровозик. Вот почему я не сплю, а во все глаза смотрю на тебя.

Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой иногда ездили вдвоем на машине. Мы едем, едем, едем… Не знаю куда. Мы привозили какие-то вещи. Отвозили какие-то вещи. Мы не особо много разговаривали. Когда я был маленьким, мы с твоим дедушкой вообще не особо много разговаривали. Да и сами эти поездки были довольно скучные – так я думал, когда стал постарше. Мы просто сидели рядом, молчали и ехали.

Только после твоего рождения я понял, что это были лучшие мгновения, – и для меня, и для твоего дедушки. Потому что они принадлежали только нам двоим.

Думаю, когда ты вырастешь, с самой большой нежностью я буду вспоминать именно эти бессонные ночи. Головная боль забудется, как забудутся и нехорошие слова, которые у меня порой вырывались. Зато я буду помнить поезд. Буду помнить, как, научившись открывать морозильник, ты затащил в него игрушечную палатку и забрался в нее, а когда я попытался извлечь тебя оттуда и уложить спать, кидался в меня кубиками льда. Как ты смешил меня так, что у меня пела каждая клеточка, когда мы играли в догонялки и носились по всей квартире. Как ты влез в стоявший в шкафу чемодан и не мог открыть крышку, чтобы выбраться на волю. Как ты в первый раз уронил ледышку мне под майку. Я буду помнить каждый час, принадлежавший только нам двоим.

И Рафика. Чертова Рафика.

Есть вещи, которые с детства остаются в памяти навсегда.

Иногда это очень странные вещи.

Не то чтобы я лез в твои детсадовские дела…

…но какой конкретно смысл ты вкладываешь в этот, с позволения сказать, стишок: «Ты, улитка, берегись, берегись, берегись, догоню – держись!»? Чего она должна беречься? Автомобиля? Высокого порога? Того, что кто-нибудь подожжет ее домик, если она не заплатит карточный долг? Я совершенно не собираюсь лезть в твои дела, ничего такого. Но кто стоит за этой песенкой? Тони Сопрано?

Искусство выбирать фронт работ

Когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я могу выбрать легкий путь. Ты его знаешь. И я его знаю. Но мы же с тобой не из таковских, а?

Так что, когда мы с твоей мамой устраиваем уборку, я закатываю штаны, снимаю майку и без страха отправляюсь на самую ответственную площадку во всей квартире.

Именно. Ты меня понял. Я беру на себя санузел. Добровольно. Потому что я как раз из таковских. Я не ищу легких путей.

И да будет тебе известно, что я не просто «убираю» этот самый узел. «Убрать» – это сумеет любой рукожоп. Я же поднимаю это дело на уровень высокого искусства. Искусства, которое мужчины из рода Бакманов передают из поколения в поколение. На уровень виртуозного мастерства. Некоторые скажут даже, что это наше семейное призвание.

Стать великим уборщиком санузла невозможно. Им надо родиться.

Я начинаю со сбора мелких разрозненных предметов. Ни один из них не должен попасть под поток воды, когда в моей самодержавной власти окажется место, которое профаны зовут отхожим.

Затем я последовательно обрабатываю кафель моющими средствами трех разных видов. Я полирую зеркало, пока в его чертовом зеркальном отражении не появится его собственное чертово зеркальное отражение. Я натираю краны зубной пастой, пока их созерцание не станет угрозой для зрения. Я отскребаю душевую кабину до тех пор, пока не получу запроса от МОК на разрешение провести там соревнования по фигурному катанию.

Я протираю изнутри шкафчик под раковиной. Отдраиваю сточное отверстие. Чищу зубной щеткой резиновый уплотнитель. У меня даже грязная предвыборная кампания будет сверкать, как в рекламе Cillit Bang.

А знаешь, что я делаю после этого? Знаешь? Я повторяю процедуру еще раз. Просто для надежности.

После чего наша ванная комната чиста, как помысел. Ну, или вымысел. И вот, когда все позади, когда я выхожу из нашего санузла точно воин, покидающий поле сражения, когда я возвращаюсь, выполнив галактическую миссию по мужской уборке санузла, тогда…. Тогда я встречаю в гостиной твою маму. Женщину, ради которой я живу и ради которой готов умереть. И она смотрит на меня и говорит:

– Ну конечно! Пока ты три с половиной часа нежился по душем, я ОДНА убрала всю квартиру! Ты хоть понимаешь, Фредрик, до чего это несправедливо!

Я не утверждаю, что люблю ее только за это

Мы стоим в очереди в тайском ресторане, чтобы взять еду навынос. Вдруг появляется компания мужчин средних лет в актуальных в прошлом году пиджаках и блютуз-наушниках и протискивается впереди нас.

Я злюсь. Твоя мама просит меня не скандалить. Я злюсь еще больше.

Один из мужчин оборачивается. Смотрит на нас. Встречается взглядом с твоей мамой, и в его глазах отчетливо читается: он прекрасно сознает, что влез без очереди. Миг спустя он как ни в чем не бывало отворачивается.

Я стучу его по плечу. Он не реагирует. Мне хочется ему врезать. Но твоя мама не разрешает.

Она достает телефон и выходит на улицу. Как только она возвращается, из-за прилавка кричат: «Номер шестьдесят четыре!» – «Здесь!» – отвечает мама, проталкивается вперед, забирает еду и расплачивается. Пробираясь назад, она по очереди смотрит в глаза каждому из мужчин. И улыбается.

– Ты что, сделала заказ по телефону? – спрашиваю я.

Она изумленно пожимает плечами:

– А что, нельзя?

Я не утверждаю, что люблю ее только за это.

Но это мне в ней тоже нравится.

Я не говорю, что ты должен любить папу больше, чем маму. Конечно нет. Я просто привожу факты

«Только без драк».

Только. Без. Драк.

Это кем надо быть, чтобы в Новый год за пять минут до закрытия магазина послать любимого человека за мандаринами с таким условием?

А?

Что тебе нужно знать о наших расхождениях с мамой этой Фелисии

Да. Я знаю: тебе нравится Фелисия. Но, понимаешь, так получилось, что мама Фелисии с чего-то решила, что твой папа – клинический идиот. Так что в ближайшее время играть с Фелисией мы практически не будем.

Судя по твоему виду, ты жаждешь объяснений.

В таком случае для начала я позволю себе заметить, что быть родителем – это не такое плевое дело, как кажется. Надо держать в уме массу вещей. Скажем, сахар. На тему «Дети и сахар», знаешь ли, пишут целые диссертации. На полном серьезе. Как-то, когда тебе было полтора года и мы с тобой остались вдвоем на рождественские праздники, я пошутил, что мы распили на двоих канистру коктейля Black Christmas (смешать в равных долях ром Captain Morgan и юльмуст; в дальнейшем можем остановиться на этом подробнее). Так вот, папа твоего Вильяма взбеленился не из-за того, что решил, что я напоил ребенка ромом, а из-за того, что решил, будто я угостил его сладкой газировкой.

Когда несколько дней спустя я протянул тебе бутылочку с молоком в бумажном пакете, это, подозреваю, не улучшило моей репутации.

Но она окончательно погибла, когда ты пролил молоко, а твоя мама не удержалась, чтобы в присутствии других родителей не прокомментировать: «Это убитым браткам». (Так что во всем этом есть и ее вина!)

Впрочем, с себя вины я тоже не снимаю. Я не утверждаю, что полсотни лет тому назад родителям было легче. Но тогда хоть правила игры были проще – ну, мне так кажется. Сегодня вообще не поймешь, что айс, а что не айс. Когда тебе было полгода или около того, в детской поликлинике нам посоветовали не давать тебе «слишком долго спать днем, чтобы не нарушать суточный ритм». Твоя мама ответила: «А вы попробуйте разбудить его, когда он впадает в криосон! “Ава-тар” смотрели?» И это вполне прокатило. Медсестры даже засмеялись.

Но потом я возьми и добавь: «Этого ребенка не разбудит даже надзиратель из Гуантанамо!» И тут все отчетливо напряглись.

Прикинь? Не так-то это просто – понять, где пролегают границы допустимого.

Кстати, примерно полгода спустя те же самые медсестры убеждали меня, что ребенка «в этом возрасте» пора уже перестать кормить по ночам, и даже предложили испробовать «какие-нибудь методики для снижения аппетита». Я уточнил, следует ли нам научить тебя курить. И опять, видимо, сказал что-то не то.

Тут есть над чем задуматься. Существует множество неписаных родительских правил. Надо подавать ребенку положительный пример. Нельзя сквернословить. Нельзя называть манеж «загоном». Надо понимать, что, когда воспитательница детсада говорит о «лакомстве, приготовленном самой природой», она, как правило, имеет в виду не бекон. А когда другие родители вежливо, но безапелляционно заявляют, что есть исследование (причем слово «исследование» они произносят таким тоном, каким фрекен Бок говорит о «телевизионных деятелях искусств»), доказывающее, что детям вредно смотреть телевизор, они имеют в виду всё, что показывают по телевизору. Не только трэш, а всё.

В том числе «Игру престолов».

Я не жалуюсь, но желательно было бы узнавать о таких вещах из каких-нибудь информационных материалов заранее, до того, как начнешь размножаться. Я многого не требую. Мне хватило бы одного флаера с основными положениями.

Я, например, по-прежнему не очень понимаю, чем мы занимаемся на так называемой «профилактической консультации». Когда врач поинтересовался, есть ли у нас «другие вопросы», я воспользовался случаем и спросил, в каком примерно возрасте определится, с какой ноги – левой или правой – ты будешь пробивать мяч. Мне казалось, это вполне осмысленный вопрос. Но тут не угадаешь. После этого он в основном обращался к твоей маме.

Социальные нормы и рамки поп-культурных референций после размножения тоже несколько размываются. Например, вам может показаться, что эротические штанишки у По во втором сезоне «Телепузиков» – прекрасный повод завязать непринужденную беседу с другими родителями, пока ваши дети осваиваются в детском саду. Что, нет?

Ну, нет так нет.

А жаль.

Правда.

Хорошим родителем быть трудно. Приходится действовать методом проб и ошибок. В моем случае преобладает второе. В ответ на критику меня пробивает на юмор – ты, полагаю, уже заметил за мной этот недостаток. При том что критиковать меня как родителя есть за что. Но дело в том, что в наше время дети – это уже не просто дети, а маркер идентичности. Отчего так вышло, никто не знает. Десять тысяч лет полового просвещения, и вдруг наше поколение проникается сознанием, что из роддома мы несем не младенца, а хренов кубок Стэнли. Словно до нас никто не размножался.

Сегодня, думаю, даже не обязательно быть хорошими родителями. Это вчерашний день. Достаточно быть «норм». Единственное, к чему мы стремимся, – это чтобы лет через двадцать ваш психолог шепнул вам, что в ваших проблемах виноваты вообще-то не только мы.

А один из немногих способов убедить себя, что как родители мы норм, сводится к тому, чтобы выставить других родителей в черном цвете. И уж тут мы, надо тебе сказать, проявляем чудеса изобретательности, чтобы найти, к чему прицепиться. К тому, что папа просидел в отпуске с младенцем всего месяц-другой, что малыша забирают из сада аж в четверть четвертого («В ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО!!! Уму непостижимо! Почему бы тогда вообще не оставить его в лесу на воспитание ВОЛКАМ?!!»), что его кормят недостаточно органической едой или покупают ему игрушки без сертификата от соответствующего ведомства в Брюсселе («Как?!! Вы разрешаете ему этим играть?!! Ну да, ну да, конечно, вам виднее. Но лично я не хочу, чтобы мой ребенок заболел раком мозга… Хотя это, наверное, прекрасно, что всех воспитывают по-разному, не правда ли?»). Так и живем.

Мы нападаем на бедолаг, не понимающих, что если вновь купленную детскую одежду не постирать при 90 градусах, то у ребенка разовьются мутирующие аллергии и он умрет. Как будто только благодаря этому человечество эволюционировало в господствующий на Земле вид. Как будто, живи мы в пещерах и заворачивай новорожденных в мамонтовую шкуру, не постиранную при 90 градусах, все они перемерли бы. Как будто мы выжили на планете, где не выдержали даже динозавры, лишь благодаря стиральной машине.

Есть и другие варианты. Если стратегия суперозабоченности, нацеленная на то, чтобы выставить других родителей идиотами, не срабатывает, всегда есть возможность прибегнуть к обратной – пофигизму. Именно так, из чувства противоречия, некоторые родители превращаются в этаких невозмутимых расслабленных субъектов – темные очки, татуировка пониже спины, кофе в бумажном стаканчике и очередная книжка по «свободному воспитанию», выглядывающая из тряпичной сумки. «Дети должны оставаться детьми-и-и! Чего зря париться?» – пожимают они плечами, пока на заднем дворе их пятилетнее солнышко с «ирокезом» и пирсингом в носу пытается запихнуть младшую сестренку в пластиковую бутылку.

Вот представь: сидит на совместном родительском ужине идиот-папаша, напряженный и с поджатыми губами, и молчит, пока остальные родители взахлеб и с истерическим вибрато в голосе рассказывают, что их детям, оказывается, коробки из-под подарков нравятся больше самих подарков. Тут кто-то искрометно пошутит, что «на следующее Рождество я просто куплю большую коробку!», и все зайдутся в хохоте, – все, кроме этого папаши. Потом еще кто-нибудь заявит, что их ребенок, вы не поверите, играет исключительно с пластиковыми контейнерами в кухонном шкафу. И снова все, кроме вышеназванного папаши, радостно подхихикнут, так что ложечки в чае масала задергаются, точно поплавки при поклевке.

Когда же кто-нибудь, радостно повернувшись к этому папаше, спросит, нет ли и у его ребенка подобных неожиданных пристрастий, то папаша проявит себя как тяжелый человек и социопат. Он ответит: «Ммм, ножи. Он любит играть с ножами».

Нет, я не говорю, что этот папаша – я.

Но тебе больше нельзя играть с Теодором и Смиллой еще и поэтому.

Я к тому, что быть родителем – не так просто, понимаешь? Но я стараюсь как могу. Хожу на детскую площадку. Разговариваю с другими родителями. Качаю головой и ахаю: «Да вы что?!» – узнав, что у какого-то ребенка появилась не то зеленая сыпь в анусе, не то еще какая-то хрень, интерес к которой мне не удается изобразить, несмотря на все свои усилия (поверь, я делал их над собой до фига раз, но все без толку). Я внимателен. Я слушаю. Сопереживаю. Довольно натурально возбуждаюсь по поводу скандалов – из-за вакцины от свиного гриппа, из-за нехватки квалифицированных воспитателей, из-за какой-то вроде бы ядовитой дряни, обнаруженной в облицовке твоего детского сада, из-за всего, о чем надо помнить, когда делаешь то или это. Короче, я стараюсь изо всех сил. Но мне еще есть куда расти.

Не верь тем, кто утверждает, что человек начинает интересоваться детьми, когда у него появляются свои собственные. Это вранье. Лично меня интересует один-единственный ребенок – это ты. Все остальные дети по-прежнему не вызывают во мне ничего, кроме скуки.

Но, ёшкин кот, я знаю, что в конечном итоге виноватым все равно буду я. Потому что слушаю других вполуха и ничего не воспринимаю всерьез.

Как в тот раз, когда в газетах поднялся шум насчет хот-догов – якобы они заражены какими-то бактериями, опасными для детей. И мама этой твоей Фелисии страшно переживала, что вас поведут с детским садом на какую-то экскурсию и накормят этими самыми хот-догами. Я спросил, чем конкретно употребление хот-догов грозит детям, и мама Фелисии прошипела: «Менингитом!» А я сказал: «Ну, ради хот-дога можно и рискнуть!» И она очень, очень разозлилась.

Короче.

Видимо, мне не стоило говорить маме этой Фелисии: «Вы бы лучше приняли феназепамчику под рюмочку, и все дела. Акуна матата!» Точно не стоило.

А несколько недель спустя она, начитавшись где-то про калицивирусы, потребовала вдруг, чтобы дети не прикасались друг к другу, даже к одежде. Тем утром ты разбудил меня, врезав по физиономии игрушечной машинкой, так что у меня из носа пошла кровь. Потом все вроде как прошло, и я повез тебя в сад. И чихнул прямо в раздевалке.

Не стоило мне чихать в раздевалке. Точно не стоило.

В общем, пойми меня правильно.

Я в курсе, что тебе нравится эта Фелисия.

Но тут уж ничего не поделаешь.

Я только пред-по-ло-жил

Короче. Вот, скажем, вчера. Время было двенадцать ночи.

Я страшно, страшно, страшно устал. А ты все бегал и бегал и без умолку выкрикивал что-то типа: «Упакося! Упакося!» Потом вдруг на миг застыл на месте. Ринулся на кухню. Вернулся. И с полнейшей невозмутимостью вылил бутылку йогурта в ящик комода.

Я тогда сказал, что ты засыпаешь только в машине. Приятельница твоей мамы, заглянувшая к нам в гости, в ответ невесело рассмеялась: «Ну да! Но, к сожалению, они просыпаются, стоит вытащить их из автокресла!»

И я всего-навсего заметил, что наша чертова радио-няня наверняка прослушивает даже гараж.

Я пошутил. Я просто-напросто пошутил.

Это я к тому, что если к вам в сад заявится какая-нибудь тетка из социальной службы и начнет задавать вопросы, то желательно, чтобы ты понимал общий контекст.

Сапожник

Нет, я не оправдываюсь.

Просто хочу сказать, что процесс одевания ребенка перед выходом на улицу чем-то напоминает попытку запихнуть в хоккейную вратарскую экипировку обезьяну, которую перед этим хорошенько намылили и накормили перцем халапеньо, не говоря уже о том, что в баре круизного парома до Хельсинки и обратно ее грубо оскорбил толстый немец в сомбреро.

Понимаешь?

Извиняться я не собираюсь.

Я только к тому, что утро сегодня выдалось немного нервное.

Причем в сад тебе не пришлось даже ИДТИ. Ты, ядрен батон, ехал туда в коляске. Сидя внутри необъятного мехового одеяла, застегнутого на молнию, как спальный мешок. Ни один человек во всем Большом Стокгольме не добирался сегодня до работы в таком тепле и комфорте. Но это я так.

Я себя не выгораживаю.

Просто прими к сведению.

Разумеется. Разумеется. Разумеется. Прекрасно.

Когда в 19 градусов мороза я на глазах у полудюжины родителей и всего персонала детсада высаживаю тебя из коляски в сугроб и только через полминуты или около того замечаю, что ты без сапожек, – я не выгляжу вполне компетентным родителем.

Ясен пень.

Но сегодня я что-то на нервах.

Черт.

И в горе, и в радости…

СТАРЫЙ ДРУГ (глядя, как я пытаюсь встать со стула). Что-то ты мне не нравишься…

Я. А, обычный прострел. Пройдет.

ТВОЯ МАМА (глядя на старого друга со значением и кивая). Фредрик навернулся с беговой дорожки в спортзале!

Я. Спасибо, дорогая. Спасибо, что ты доводишь это до общего сведения.

ТВОЯ МАМА (кивая старому другу). Как старичок!

Я. Я упал не как старичок! Это, блин, НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ!

ТВОЯ МАМА (энергично кивая старому другу). Такие несчастные случаи происходят со старичками, ага.

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Хотите научиться рассказывать хорошие истории друг другу и своим детям? Тогда смело открывайте эту к...
Полностью переработанное издание книги одного из лучших в мире тренеров по бегу. Основана на научных...
Земля, конечно, круглая. Только не как шар, а как тарелка. Где всё происходит не совсем так, как нам...
О преимуществах дневного трейдинга в мире финансового круговорота. Начинающим трейдерам адресовано н...
В настоящую книгу, которая представляет собой собрание сочинений выдающегося российского и польского...
Читатели и критики единодушны: Горовиц способен создать мощный детектив в любых декорациях. Автор св...