Книга Пыли. Прекрасная дикарка Пулман Филип
– И это все, что ты можешь о нем сказать? Серое пальто и шляпа? А сколько ему лет?
– Я его толком не разглядел. Лет – ну, примерно как моему папе. И довольно худой.
– А где он потерял эту вещь? Возле канала?
– Да. Там, у тропы, есть одно дерево… Ну, неважно.
– А это случайно не он?
Миссис Карпентер достала из-под прилавка свежий номер «Оксфорд Таймс», пролистала до нужной страницы и показала Малкольму заметку с фотограммой.
– Да, похоже, что он… А что с ним… Что?! Он утонул?
– Его выловили из канала. Пишут, оступился и упал в воду. Дожди-то уж который день идут, а тропинка вся заросла – никто за ней не следит, как положено. Так что он не первый, многие там падают. Одним словом, что бы он ни потерял, ему уже ничего не вернешь.
Малкольм не слушал ее – он жадно пожирал глазами заметку. Человека звали Роберт Лакхерст, он был профессором из колледжа Магдалины, историком. Жены у него не было, но остались мать и брат. Как полагается в подобных случаях, дело расследуют, но никаких признаков насильственной смерти при осмотре тела не обнаружили.
– А что он потерял? – полюбопытствовала миссис Карпентер.
– Да просто такую маленькую штучку. Что-то вроде украшения. – Малкольм ухитрился произнести это ровным голосом, хотя сердце у него в груди так и подпрыгивало. – Он ее подбрасывал и ловил, пока шел вдоль берега. А потом уронил и стал шарить в траве, но тут припустил дождь, и он бросил искать и ушел.
– А ты что там делал?
– Смотрел на хохлатых уток. Вряд ли он меня заметил. Но когда он ушел, я решил сам поискать эту штуку, и она нашлась, так что я с тех пор пытался его разыскать, чтобы отдать. Но теперь уже не получится.
– А когда именно ты его видел? Случайно не в прошлые выходные?
– Надо подумать… – И Малкольм глубоко задумался. Он снова бросил взгляд на газетную заметку – не сказано ли там, когда нашли тело? «Оксфорд Таймс» выходила раз в неделю, так что запросто могло пройти уже дней пять или шесть. Подсчитав дни, Малкольм вздрогнул: по всему выходило, что тело Лакхерста нашли на следующий день после того, как люди из ДСК его схватили.
Но ведь не могли же они его просто убить? Или могли?
– Нет, за несколько дней до того, – соврал он, постаравшись не допустить в голос ни намека на сомнения. – Не думаю, что тут есть какая-то связь. По этой тропинке люди все время ходят. Может, он и сам каждый день там ходил – ну, упражнялся или что-нибудь такое. И, по-моему, он не особо расстроился, что потерял эту штуку. Если бы она была ему так уж нужна, он бы еще поискал, а не ушел бы, как только начался дождь.
– Ну ладно, – вздохнула миссис Карпентер. – Не повезло бедняге. Но, может, хоть теперь кто-то займется этой тропинкой и приведет ее в порядок.
Тут в лавку вошел другой покупатель, и миссис Карпентер занялась им. А Малкольм сразу же пожалел, что рассказал ей о мистере Лакхерсте и о своей находке: будь у него побольше ума, он бы сообразил притвориться, что просто ждет приятеля. Но, с другой стороны, тогда она бы не показала ему заметку в газете. До чего же все это сложно!
– До свидания, миссис Карпентер, – пробормотал он, направляясь к двери. Хозяйка лавки лишь рассеянно махнула рукой: ее внимание уже было приковано к новому покупателю.
– Надо было попросить ее ничего никому не рассказывать, – сказал Малкольм, разворачивая каноэ.
– Тогда бы она решила, что это все неспроста, и нарочно бы запомнила, – возразила Аста. – Здорово ты ей наврал.
– Я и не знал, что так умею. Но все-таки лучше бы это делать как можно реже.
– И каждый раз хорошенько запоминать, что мы кому сказали.
– Ну вот, опять дождь…
Малкольм неторопливо греб вверх по каналу. Аста уселась ему на плечо, поближе к уху, как обычно делала, когда нужно было пошептаться.
– Выходит, они его убили? – спросила она.
– Если только он сам не убился…
– А, может, это все-таки был несчастный случай?
– Что-то не верится. Ты же видела, как они его схватили.
– Да, и как они обошлись с мистером Боутрайтом… Они всё могут! И пытать, и убить – что угодно. Точно тебе говорю!
– И что же тогда значит эта записка в желуде?
К записке они возвращались снова и снова. Малкольм даже переписал ее собственной рукой, чтобы можно было спокойно перечитывать, не разворачивая лишний раз тонкую бумажку, но яснее от этого не стало. Кто-то кого-то просил что-то выяснить насчет каких-то измерений – вот и все, что он понял. И все это имело отношение к некой Пыли, с большой буквы, то есть не простой пыли, а какой-то особенной.
– А может, нам пойти в колледж Магдалены и расспросить ученых…
– О чем?
– Ну, провести расследование, как детективы. Выяснить, чем он занимался…
– Он был гисториком. Так в газете сказано.
– Историком, – поправила Аста. – Может, стоило бы разузнать, над чем он еще работал. С кем дружил. Поговорить с его студентами, если удастся. Выяснить, вернулся ли он в колледж тем вечером, после того как его схватили, – или мы с тобой были последними, кто видел его живым. Ну и все в таком духе.
– Они нам ничего не скажут, даже если знают. Мы с тобой на детективов не похожи. С какой стати им что-то рассказывать обычному школьнику? И, потом, это опасно.
– Люди из ДСК…
– Вот именно. Если до них дойдут слухи, что мы о нем расспрашиваем, они наверняка что-то заподозрят. Придут, обыщут «Форель», найдут желудь – и тут-то мы угодим в настоящую беду.
– Некоторые студенты приходят в «Форель» в колледжских шарфах. Если бы выяснить, какого цвета шарфы у студентов Магдалины…
– А вот это отличная мысль! Можно будет с ними поболтать, и если мы спросим о чем-то таком, им и в голову не придет, будто мы что-то вынюхиваем.
Дождь между тем полил еще сильнее, и Малкольм уже с трудом различал, куда грести. Аста превратилась в сову и села на носу каноэ. Промокнуть она не боялась: однажды она попыталась превратиться в какое-нибудь небывалое существо, и хотя ничего из этого не вышло, один полезный фокус Аста освоила. Теперь она могла принять вид одного животного, добавив к нему что-нибудь от другого, – например, как сейчас, стать совой с утиными перьями. Правда, так она делала лишь тогда, когда ее никто не видел, кроме Малкольма. Полагаясь на ее огромные зоркие глаза, Малкольм греб изо всех сил. Правда, время от времени вода в лодке поднималась до лодыжек, и приходилось останавливаться, чтобы ее вычерпать. Домой он добрался мокрым до нитки – в отличие от Асты, которая только встряхнулась и мигом обсохла.
– Где пропадал? – спросила мать, строго, но не сердито.
– Смотрел на сову. Что на ужин?
– Стейк и пирог с почками. Вымой руки. Нет, ты только посмотри на себя! С тебя ручьями течет! Когда поешь, переоденься в сухое. И не бросай мокрую одежду на пол!
Малкольм ополоснул руки под кухонным краном и для виду обтер их чайным полотенцем.
– Мистера Боутрайта нашли? – спросил он.
– Нет, а что?
– В баре все говорили о чем-то интересном. Я толком не расслышал, но что-то точно случилось.
– К нам сегодня заходил один известный человек. Ты бы его застал, если бы не застрял там со своими дурацкими совами.
– А кто это был? – полюбопытствовал Малкольм, накладывая себе картофельное пюре.
– Лорд Азриэл, знаменитый путешественник.
– А-а, – пробормотал Малкольм. Он впервые слышал это имя. – И где он путешествовал?
– Говорят, в основном в Арктике. Но не в этом дело. Ты помнишь, о чем спрашивал лорд-канцлер?
– А, насчет младенца? Не привозили ли сестрам в монастырь младенца?
– Именно. Оказывается, это ребенок лорда Азриэла. Внебрачная дочь. Совсем еще малышка.
– Он что, сам об этом сказал?
– Нет, конечно! Он что, по-твоему, стал бы болтать в баре о таких вещах?
– Не знаю. Наверное, нет. А откуда же тогда ты…
– Да просто сложила два и два! Сначала этот лорд Азриэл убивает мистера Колтера, политика, – месяц назад об этом писали в газетах.
– Но если он кого-то убил, почему его не…
– Ешь, ешь свой пирог, не отвлекайся. Его не посадили в тюрьму, потому что это был вопрос чести. Жена мистера Колтера родила ребенка, да вот только не от него, а от лорда Азриэла. И мистер Колтер нагрянул в поместье лорда Азриэла, вломился в дом и стал кричать, что убьет его. Они сразились, лорд Азриэл победил, и тут оказалось, что по закону человек имеет право защищаться сам и защищать своих родных, – то есть, этого ребенка тоже, потому что она – его дочь. Вот потому-то его и не посадили в тюрьму, и не повесили, а только оштрафовали. Правда, штраф назначили такой большой, что лорд Азриэл лишился почти всего, что имел. Да что ты застыл? Ешь свой пирог, бога ради!
Завороженный ее рассказом, Малкольм и впрямь почти забыл о пироге. Он ковырнул еду вилкой и снова уставился на мать:
– Но откуда ты знаешь, что он привез младенца сюда, нашим монахиням?
– Ну, точно я ничего не знаю, но как же иначе? Вот увидишь сестру Фенеллу в следующий раз – спроси ее сам. И что это ты заладил – «младенец», «младенец»? Хотя, конечно, девочка еще совсем маленькая. Сейчас ей должно быть… по-моему, месяцев шесть. Ну, может, чуть больше.
– А почему она не осталась с матерью?
– Господи, ну откуда же мне знать? Говорят, мать ее и знать не желает, но, возможно, это просто сплетни.
– Но если сестры никогда не ухаживали за маленькими детьми, как они с ней справятся?
– Не волнуйся, они найдут, у кого спросить совета. Давай сюда тарелку. Теперь можешь положить себе ревеня с заварным кремом.
Как только выдался случай – а выдался он через три дня, – Малкольм поспешил в монастырь, чтобы разузнать побольше о дочке знаменитого путешественника. Первым пунктом в его мысленном списке значилась сестра Фенелла. Под шум дождя, неутомимо барабанившего в окна, мальчик и пожилая монахиня сидели за кухонным столом, замешивая тесто для хлеба. После того как Малкольм вымыл руки в третий раз, а на вид они остались такими же, как были, сестра Фенелла прекратила гонять его к крану, но все-таки, не сдержавшись, воскликнула:
– Да что же это такое у тебя под ногтями?
– Смола. Я чинил свое каноэ.
– Ну, если только смола… говорят, она даже полезная, – с сомнением сказала монахиня.
– Из дегтя даже мыло делают, – заметил Малкольм.
– И то правда. Хотя оно, по-моему, другого цвета. Ну да ладно, будем считать, что руки у тебя чистые. Можешь месить.
Некоторое время Малкольм трудился молча, но вскоре решил, что уже можно спрашивать.
– А правда, что говорят насчет ребенка лорда Азриэла?
– Хм-м… А что именно ты слышал?
– Что вы присматриваете за его ребенком, потому что он убил человека и суд отобрал у него все деньги. Наверное, поэтому лорд-канцлер и приезжал к нам в «Форель». Так это правда?
– Да. Нам привезли малышку.
– А как ее зовут?
– Лира. Не понимаю, почему ее не назвали в честь какой-нибудь доброй святой…
– И она будет у вас жить, пока не вырастет?
– Ох, не знаю, Малкольм. Ну-ка давай, подналяг! Покажи этому тесту, кто в доме хозяин!
– А лорда Азриэла вы видели?
– Нет. Я хотела подглядеть из коридора, но сестра Бенедикта закрыла дверь так плотно, что и щелочки не осталось.
– Значит, это ей поручили смотреть за девочкой?
– Ну, по крайней мере, с лордом Азриэлем говорила именно она.
– А кто ухаживает за ребенком? Кормит и все такое?
– Мы все, Малкольм.
– А откуда вы знаете, как это все делается? Ведь вы все…
– …незамужние дамы? Ты это имеешь в виду?
– Ну, просто монахини такими вещами обычно не занимаются.
– Ты себе не представляешь, сколько всего мы знаем, – возразила сестра Фенелла, и ее деймон, старенькая белка, рассмеялся, а вслед за ним и Аста, и сам Малкольм. – Только вот что, Малкольм… Об этом ребенке никому нельзя рассказывать. То, что она здесь, большой секрет. Заруби себе на носу: никому ни слова!
– Многие и так уже знают. Мама и папа точно, и в баре об этом говорят.
– О господи! Ну ладно, может, это не так уж и страшно. Но все равно лучше держать язык за зубами. Может, все еще обойдется.
– А к вам на днях не приходили люди из ДСК? Ну, знаете, Дисци…
– Дисциплинарный Суд Консистории? Боже упаси. Что мы могли такого натворить, чтобы они к нам пожаловали?
– Не знаю. Ничего, наверное. Просто к нам в «Форель» на днях приходили двое и всех напугали. Спрашивали о человеке, который у нас ужинал вместе с лордом-канцлером. А мистер Боутрайт с ними повздорил, и они хотели арестовать его, но он исчез. Наверное, сбежал и живет теперь в лесу.
– Господи боже мой! Джордж Боутрайт, браконьер?
– Так вы его знаете?
– Еще бы. И у него теперь неприятности с… О господи, господи!
– Сестра Фенелла, может, вы знаете… Чем все-таки занимается этот ДСК?
– Полагаю, трудится во славу Божию, – ответила монахиня. – Но все это слишком сложно. Нам не понять.
– Ну так они сюда приходили?
– Даже если бы и приходили, я бы ничего не узнала. Я-то им ни к чему. Они пошли бы сразу к сестре Бенедикте, а уж она оставила бы все при себе, чтобы никого не пугать. У нее храброе сердце.
– Просто интересно, есть ли им какое-то дело до этого ребенка.
– Не знаю и знать не желаю. Все уже, хватит месить, давай сюда тесто.
Сестра Фенелла с силой шлепнула ком теста на каменную доску. Все эти расспросы явно ее расстроили, и Малкольм пожалел, что вообще завел разговор о ДСК.
Впрочем, когда он спросил, нельзя ли посмотреть на Лиру, монахиня возражать не стала. Малышка спала в монастырской гостиной – там, где обычно принимали посетителей. Сестра Фенелла сказала, что взглянуть на нее можно, только очень тихо.
Малкольм на цыпочках вошел вслед за монахиней в комнату – холодную, пропахшую мебельным лаком и уныло-серую в скудном свете, пробивавшемся сквозь пелену дождя. Посреди комнаты стояла дубовая колыбель, на вид очень тяжелая, а в колыбели спала крошечная девочка.
Малкольм никогда не видел маленьких детей так близко и поначалу даже глазам своим не поверил: она настоящая! Конечно, сказать вслух это прозвучало бы очень глупо, так что он придержал язык, но первое впечатление никуда не делось: раньше ему и в голову не приходило, что такое маленькое существо может оказаться настолько совершенным. Само совершенство, как тот деревянный желудь! Деймон Лиры, крошечный птенец какой-то птички, вроде ласточки, спал рядом с ней. Но как только Аста подлетела к нему, тоже превратившись в ласточку, и присела на край колыбели, птенец тут же проснулся и широко разинул желтый клюв, словно выпрашивая угощение. Малкольм не сдержал смеха. Малышка, разбуженная звуками, открыла глаза, увидела, как он смеется, и тоже засмеялась. Аста между тем разыграла пантомиму, притворившись, будто ловит мошку и заталкивает ее крохотному деймону в клювик. Птенец сделал вид, что глотает, и довольно кивнул. Малкольм рассмеялся еще громче, а Лира так разошлась, что начала икать. И это было тоже очень смешно, потому что стоило ей икнуть, как деймон-птенец подпрыгивал.
– Ну-ну-ну, тише, тише. – Сестра Фенелла наклонилась и взяла ее на руки, но личико Лиры тут же сморщилось, словно от боли и ужаса. Не понимая, куда подевался ее деймон, малышка замахала ручками и забилась в руках монахини, так что та едва ее не уронила. Но Аста тут же пришла на помощь: подхватив клювом птенца, она взлетела и усадила его девочке на грудь. Птенец тотчас превратился в крохотного тигренка, зашипел и оскалился. Зато Лира мгновенно успокоилась у сестры Фенеллы на руках, поглядывая вокруг с царственным благодушием.
Малкольм был очарован. В этой малышке все было идеально, и он не мог оторвать от нее восхищенных глаз.
– Уложим-ка мы тебя обратно, солнышко, – промолвила сестра Фенелла. – Зря тебя разбудили, да, милая?
Она уложила малышку в колыбель и подоткнула одеяльце – очень осторожно, чтобы случайно не задеть рукой ее деймона. Малкольм подумал, что запрет на прикосновение к чужому деймону, должно быть, распространяется даже на таких маленьких детей. Впрочем, если бы и нет, он и помыслить не мог о том, чтобы причинить этой чудесной малышке какое-то огорчение. Он провел рядом с ней лишь несколько минут, но уже твердо знал, что будет служить ей всю свою жизнь.
Глава 4. Уппсала
В Швеции, в удобном кабинете Уппсальского университета сидели за разговором трое. Ливень хлестал в оконные стекла; ветер то и дело загонял клубы дыма вниз по трубе и тревожил огонь в чугунной жаровне.
Хозяина звали Гуннар Халлгримссон; он был холостяк лет шестидесяти или около того, дородный и проницательный, и читал в университете метафизическую философию. Его деймон, зарянка, сидел на плече и в основном помалкивал.
Один из гостей был из того же университета – Аксель Лёвгрен, профессор физики: худощавый, немногословный, но добродушный, с деймоном-хорьком. Они с Халлгримссоном давно дружили и обычно после славного ужина любили почесать языками, не стесняясь поддеть друг друга. Однако на сей раз веселью не давало разгуляться присутствие третьего джентльмена, им обоим незнакомого.
Гость был примерно того же возраста, что и хозяин, но выглядел значительно старше. Опыт и испытания оставили на его лице больше следов, чем на пухлых щеках и гладком лбу профессора Халлгримссона. Он был цыган из Восточной Англии, звали его Фардер Корам, он много путешествовал по северным землям, был поджарый, среднего роста, и двигался очень размеренно, словно боялся что-нибудь ненароком разбить или сломать, будучи непривычен к хрупким стаканам и тонкой посуде. Его деймон, крупная кошка с шерстью тысячи прекрасных осенних оттенков, обошла все углы кабинета, а потом легко запрыгнула Кораму на колени. Через десять лет после этого вечера, а потом еще через десять Лира будет дивиться краскам ее шубки.
Мужчины только что отобедали. Корам прибыл с севера с рекомендательным письмом от одного знакомого профессора Халлгримссона, который служил Консулом ведьм в Троллезунде.
– Не желаете ли токая? – спросил хозяин, садясь.
Он только что оглядел в окно вымытую ливнем улицу и задернул шторы от сквозняков.
– Почту за особое удовольствие, – отозвался Корам.
Профессор повернулся к столику, придвинутого вплотную к его удобнейшему креслу, и налил золотого вина в три бокала.
– Как поживает мой друг, Мартин Ланселиус? – продолжал он, подавая гостю стакан. – Признаться, мне никогда и в голову не приходило, что он окажется на дипломатической службе у ведьм.
– Процветает, – сказал Корам. – В прекрасной форме. Изучает их религию.
– Я частенько думал, что системы верований ведьминских кланов заслуживают самого пристального изучения, – заметил Халлгримссон. – Но собственные штудии неизменно уводили меня в другую сторону.
– Все дальше в бездну, – вставил профессор физики, принимая от него бокал.
– Извините моего друга за эти глупости. Ваше здоровье, мистер Корам, – Халлгримссон хлебнул из своего бокала.
– И ваше, сэр. Господом клянусь, вино превосходное.
– Рад это слышать. Есть один купец в Буда-Пеште, он присылает мне по ящику каждый год.
– Нам оно нечасто достается, – высказался Лёвгрен. – Всякий раз, как я вижу бутылку, в ней уже меньше, чем в прошлый раз.
– Вздор! Что мы можем для вас сделать, мистер Корам? Что привело вас в Уппсалу?
– Доктор Ланселиус рассказал мне о хранящемся у вас инструменте, измерителе истины, – ответил цыган. – Я надеялся получить с его помощью совет.
– А, вот оно что. Поведайте мне, какова природа вашего интереса.
– Моему народу, цыганам, постоянно угрожают различные британские политические фракции. Они хотят ограничить наши исконные свободы и сферы деятельности, которой мы вправе заниматься, – например, торговлю. Я хотел бы знать, каким из этих сил стоит противостоять, с какими договариваться, а с какими вообще ничего нельзя поделать. Может ли ваш инструмент ответить на такой вопрос?
– В правильных руках – да. Имея в своем распоряжении достаточно времени, я бы даже сам рискнул истолковать его показания.
– Хотите сказать, что вы не эксперт в толковании?
– Увы, до эксперта мне далеко.
– Но тогда…
– Позвольте, я покажу вам инструмент. Возможно, вы сами поймете, в чем суть проблемы.
Профессор выдвинул ящичек невысокого стола и достал круглую свинцовую коробку, размером приблизительно с ладонь взрослого человека и глубиной в три пальца. Лёвгрен пододвинул табурет с ковровой обивкой, Халлгримссон поставил на него шкатулку и поднял крышку.
Корам наклонился поближе. В мягком свете гарной лампы что-то масляно блеснуло. Профессор поправил абажур, чтобы свет падал на табурет, и вынул инструмент из его колыбельки. Короткие толстые пальцы касались его с нежностью влюбленного – так, по крайней мере, показалось Кораму, – словно профессор держал что-то живое.
Инструмент напоминал часы из сверкающего золота с хрустальной полусферой в середине. Под ней находилось что-то прекрасное и сложное – Корам никак не мог взять в толк что именно, пока профессор не начал объяснять, указывая пальцем на разные элементы.
– По краю шкалы – видите? – расположены тридцать шесть картинок, каждая из которых нарисована на слоновой кости тончайшей кисточкой, в один-единственный волосок. А по ободу, как видите, располагаются три колесика: каждое отстоит от остальных двух на сто двадцать градусов дуги. Они похожи на головки для завода часов. Вот что произойдет, если я поверну одно из них.
Корам наклонился еще ближе. Его деймон перебрался с коленей на подлокотник кресла, чтобы лучше видеть. Когда профессор тронул колесико, тонкая черная стрелка, похожая на минутную в обычных часах, отделилась от сложного орнаментального фона и двинулась по шкале коротенькими прыжками. Когда она дошла до крошечного изображения солнца, профессор остановился.
– Стрелки здесь три, – объяснил он, – и каждую из них мы устанавливаем на тот или иной символ. Если бы ваш вопрос формулировал я, то одним из трех символов я выбрал бы солнце, потому что оно, помимо всего прочего, обозначает короля и власть вообще, а по ассоциации с ними, и закон. Положение двух остальных, – тут он занялся другими колесиками, и стрелки послушно побежали по кругу, – будут зависеть от того, какие аспекты вопроса интересуют нас в первую очередь. Вы говорили о торговле. Среди значений грифона имеется и такое. Почему, спросите вы меня? Потому что грифоны связаны с сокровищами[12]. Я бы еще предположил, что третья стрелка должна указывать на дельфина, чье основное толкование – вода. Ведь ваш народ живет на воде, не так ли?
– Так. Я, кажется, начинаю понимать.
– Ну, что ж, тогда попробуем.
Профессор передвинул вторую стрелку на грифона, а третью – на дельфина.
– И вот теперь смотрите, – сказал он.
Игла, такая тонкая, что Корам вообще поначалу ее не заметил, и к тому же невнятного серого цвета, задвигалась будто сама по себе, медленно, нерешительно – а потом вдруг обежала всю окружность очень быстро, ненадолго замирая то здесь, то там, и снова пускаясь в пляс.
– Что она делает? – спросил завороженно Корам.
– Отвечает нам.
– Чтобы понять ответ, нужно очень быстро соображать, да?
– Разум должен быть расслаблен и в то же время собран. Я слышал, что подобное состояние бывает у охотника, который лежит в засаде и готов в любой момент выстрелить – но при этом совершенно спокоен.
– Понимаю, – сказал Корам. – Я видел, как японские лучники делали нечто подобное.
– Правда? Не отказался бы об этом послушать. Но добиться необходимого умственного настроя мало. Еще одна проблема состоит в том, что каждый символ обладает огромным спектром значений, и расшифровать его можно лишь по книгам с толкованиями.
– И сколько их, этих значений?
– Никто не знает. У некоторых символов уже обнаружилось по сотне и больше, и это еще не конец. Возможно, список будет пополняться вечно.
– Но каким же образом открывают эти толкования? – поинтересовался Лёвгрен.
Корам удивленно посмотрел на него: он-то думал, что физик, как и Халлгримссон, знаком с алетиометром и верит в его силы, – однако в голосе профессора явственно слышался скептицизм.
– Посредством созерцания, размышлений и экспериментов, – ответил философ.
– А, это хорошо. В эксперименты я верю, – заметил Лёвгрен.
– Приятно слышать, что ты хоть во что-то веришь, – парировал его друг.
– Если эти значения находятся по принципу подобия, то для каждого символа их может оказаться куда больше ста, – заметил Корам. – Новые аналогии будут появляться без конца – стоит только однажды начать.
– Речь не о тех подобиях, которые способно изыскать ваше воображение, а о тех, что заложены в картинках изначально. Далеко не всегда это одно и то же. Я обратил внимание: чем богаче фантазия толкователя, тем меньше шансов на успех. Вместо того, чтобы терпеливо ждать, разум фантазера сразу хватается за первые попавшиеся предположения. Но самое главное в этом деле – понять, на каком месте в иерархии значений стоит то, которое вы выбрали, и здесь уж без книг никак не обойтись. Вот почему все известные нам алетиометры хранятся в великих библиотеках.
– И сколько же их в таком случае?
– Мы полагаем, что изначально их было изготовлено шесть. Известно, где находятся пять: вот этот, в Уппсале; еще один – в Болонье, один – в Париже, один, собственность Магистериума, – в Женеве, и еще один – в Оксфорде.
– В Оксфорде?!
– В Бодлианской библиотеке. Весьма примечательная история, кстати. В прошлом столетии, когда Дисциплинарный Суд Консистории только набирал силу, его префект прослышал о существовании бодлианского алетиометра и потребовал выдать его. Библиотекарь отказался. Совет университета (как вы знаете, это его основной правящий орган) велел ему подчиниться. Вместо этого инструмент спрятали в выпотрошенном томе по экспериментальной теологии, у которого было несколько совершенно идентичных копий, и преспокойно поместили на открытых полках на виду у всех – только найти его среди миллионов изданий библиотеки, разумеется, не представлялось возможным. В тот раз ДСК сдался. Но потом пришел снова. Префект прислал в библиотеку отряд вооруженных головорезов и пригрозил хранителю смертью, если ему не выдадут искомое. Но хранитель заявил, что не для того принимал пост, чтобы раздавать имущество библиотеки направо и налево, и почитает своим священным долгом защищать его и беречь для науки. Возглавлявший операцию офицер приказал своим людям вывести хранителя во двор и расстрелять.
Библиотекарь встал перед строем и, наконец, посмотрел в глаза офицеру – до тех пор они общались исключительно через посланника. И тут они узнали друг в друге старых университетских однокашников. Как гласит история, офицер смутился и приказал своим людям опустить ружья, после чего отправился с библиотекарем пить брендвейн. В итоге алетиометр остался в библиотеке Бодли, где и находится по сей день; библиотекарь сохранил свой пост, а офицера отозвали обратно в Женеву, где он вскоре и умер – судя по всему, от яда.
Цыган тихо присвистнул.
– И кто сейчас работает с оксфордским инструментом? – спросил он.
– Есть небольшая группа исследователей, которые его изучают. Я слыхал, какая-то женщина, очень одаренная, значительно продвинулась в понимании принципов… Ральф? Релф? Не помню, что-то вроде того.
– Понятно, – сказал Корам, делая глоток вина и пристально глядя на алетиометр.
– Вы сказали, что их было шесть, профессор, но перечислили только пять. Где же шестой?
– Так и думал, что вы спросите. Никто не знает. Точнее, рискну предположить, кто-то наверняка знает, но только не ученые. А теперь, если позволите, вернемся к вашему вопросу, мистер Корам. Он довольно сложен, но основная проблема не в этом. Она в том, что нашего ведущего специалиста сейчас здесь нет. Он в Париже, проводит творческий отпуск в Bibliothque Nationale[13]. Я сам слишком неуклюж и тугодумен, чтобы отыскать пути с одного уровня на другой, разглядеть все связи и понять, что искать дальше. Иначе, я бы охотно истолковал для вас ответ, если бы мог.
– Несмотря на опасность? – спросил Корам.
Несколько мгновений профессор молчал. Потом повторил:
– На опасность…
– …расправы без суда и следствия, – закончил Корам с улыбкой.
– Ах, да. Ну, полагаю, те дни уже давно отошли в прошлое… к счастью для всех.
– Будем надеяться, – буркнул Лёвгрен.
Корам сделал еще глоток золотого вина и откинулся в кресле с весьма довольным видом. Алетиометр, сколь бы очарователен он ни был, не слишком его заинтересовал, а поставленный перед профессором вопрос носил в целом риторический характер: цыгане прекрасно могли ответить на него сами – и на самом деле давно ответили. Нет, Корам преследовал какие-то иные цели и сейчас обдумывал, как бы ему похитрее перевести разговор на новую тему.
– У вас, наверное, бывает много гостей, – молвил он, помолчав.
– Ну, не знаю, – отозвался профессор. – Не больше, чем в других университетах. Конечно, у нас есть несколько интересных разработок… и бывает, что специалисты приезжают к нам из самых дальних краев. Впрочем, не только специалисты.
– Еще и путешественники…
– Да, среди прочих. По дороге в Арктику.
– Интересно, не встречался ли вам некий лорд Азриэл? Он друг моего народа и видный исследователь этой части света.
– О, он приезжал к нам, но довольно давно. Я слыхал… – тут профессор ненадолго замялся, но потом общительность все же взяла верх над сдержанностью. – Хоя вообще-то я не прислушиваюсь к сплетням, сами понимаете…
– Ну, разумеется, я тоже, – заверил его Корам. – Но ведь иногда все равно невольно да услышишь…
– Невольно! – ввернул Лёвгрен. – Отлично. Именно это слово.
– Так вот, я случайно услышал весьма примечательную историю про лорда Азриэла, и совсем недавно, – сдался Халлгримссон. – Если вы прибыли к нам с севера, она, возможно, еще не достигла ваших ушей. Похоже, что лорд Азриэл замешан в деле об убийстве.
– Об убийстве?
– Женщина, которая была замужем за другим мужчиной, родила ему ребенка. А лорд Азриэл убил ее мужа.
Читать бесплатно другие книги:
