Солдаты живут Кук Глен

9. Воронье Гнездо. Инвалид

— Я все еще жив?

Спрашивать не было нужды. Я жив. Мертвецам больно не бывает. А у меня болел каждый квадратный дюйм тела.

— Не шевелись, — услышал я голос Тобо. — Или пожалеешь, что шевельнулся.

Я уже жалел о том, что приходится дышать.

— Ожоги?

— Множество. И еще масса ушибов.

— Ты выглядишь так, словно тебя избили сорокафунтовой дубиной, а то, что осталось, медленно поджарили на вертеле, — произнес голос Мургена.

— А я думал, что ты в Хань-Фи.

— Мы вернулись.

— Мы продержали тебя без сознания четыре дня, — добавил Тобо.

— Как Госпожа?

— Она в другой постели. И в гораздо лучшем состоянии, чем ты, — сообщил Мурген.

— А как же иначе? Я ведь не стрелял в нее. Ну, что молчишь? Язык проглотил?

— Она спит.

— А как Одноглазый?

— Одноглазый не выжил, Костоправ, — еле слышно проговорил Тобо.

— Что с тобой? — спросил Мурген после паузы.

— Он был последним.

— Последним? Каким последним?

— Последним из тех, кто был в Отряде, когда я в него вступил. — Вот теперь я стал настоящим Стариком. — Что стало с его копьем? Оно мне нужно, чтобы покончить со всем этим.

— Какое копье? — не понял Мурген.

Тобо сообразил, о чем я спрашиваю.

— Я сохранил его у себя дома.

— Огонь его повредил?

— Немного. А что?

— А то, что я собираюсь убить эту тварь. Нам давно следовало это сделать. А ты не своди глаз с того копья. Оно мне нужно. А сейчас я хочу еще немного поспать.

Мне надо уйти туда, где хотя бы на время не будет боли. Да, я знал, что Одноглазый когда-нибудь нас покинет. И думал, что готов к этому. Но ошибся.

Его кончина означала гораздо больше, чем смерть старого друга. Она обозначила конец эпохи.

Тобо сказал что-то о копье. Но я не разобрал его слов. И мрак навалился быстрее, чем я вспомнил спросить о том, что стало с форвалакой. Если Госпожа поймала или убила ее, то я напрягался напрасно… Но я сомневался, что с ней удастся покончить настолько просто.

Мне снились сны. Я вспомнил всех, кто ушел до меня. Вспомнил страны и годы. Страны холодные, жаркие, зловещие, а годы всегда были напряженными, разбухшими от несчастий, боли и страха. Кто-то умирал. Кто-то выживал. Если задуматься, то все это не имело смысла. Солдаты живут. И гадают — для чего?

О, эта солдатская жизнь для меня. О, сколько приключений и славы!

На выздоровление ушло гораздо больше времени, чем в тот раз, когда я едва не погиб под Деджагором. Даже несмотря на то, что Тобо помогал мне наилучшими целительными чарами, выученными у Одноглазого, и уговорил своих скрытных дружков тоже мне помочь. Говорят, некоторые из них способны вернуть к жизни даже покойника. А я ощущал себя покойником, старой развалиной, словно и не насладился преимуществом стасиса, заморозившего нас, пока мы были пленниками под равниной. Теперь это меня сильно смущает. Я больше не могу определить свой возраст. По моим лучшим оценкам, мне сейчас пятьдесят шесть (плюс или минус год-другой) плюс то время, что я провел под землей. А пятьдесят шесть лет, братец, это чертовски долгий забег — особенно для парня с моей профессией. И мне следует ценить каждую оставшуюся секунду, даже самую жалкую и полную боли.

Солдаты живут. И гадают — для чего?

10. Воронье Гнездо. Выздоровление

Прошло два месяца. Я ощущал себя постаревшим на десять лет, но все же встал с одра и начал ходить — примерно как зомби. Меня и в самом деле поджарила едва ли не до хрустящей корочки струя почти чистого спирта, вырвавшаяся из дыры, пробитой огненным шаром Госпожи. Все вновь и вновь повторяют, что боги меня очень любят, потому что с такими ожогами не выживают. И что не окажись я в тот момент в удачном положении, когда форвалака находилась именно там, куда ударила пылающая струя, то от меня осталась бы лишь кучка костей.

И я не до конца убежден, что подобное не стало бы лучшим исходом.

Упорные боли не способствуют росту оптимизма или улучшению настроения. У меня даже начала появляться некоторая симпатия к покойной матушке Готе.

Я ухитрился улыбнуться, когда Госпожа принялась натирать меня целительной мазью.

— Даже в плохом можно отыскать нечто хорошее, — сказала она.

— О да. Еще бы.

— Вот и думай об этом. Может, ты еще не настолько стар, как думаешь.

— Это ты во всем виновата.

— Дрему беспокоит твое желание отомстить за Одноглазого.

— Знаю. — Этого она могла мне и не говорить. Мне приходилось терпеть таких, как я, когда я был Капитаном.

— Может, лучше об этом забыть?

— Это должно быть сделано. И это будет сделано. И Дрема должна это понимать. — Дрема — сплошная деловитость. И в ее мире не очень-то много места для эмоционального снисхождения.

Она думает, что я хочу использовать смерть Одноглазого лишь как повод отправиться к вратам в Хатовар, основывая подобный вывод на том, что десять лет я пробивался сквозь ад, пытаясь добраться до этого места.

Ее трудно одурачить. Но она также способна зациклиться на одной идее и исключить иные вероятности.

— Она не хочет, чтобы у нас появились новые враги.

— Новые? Да у нас их вообще нет. Уж здесь точно. Пусть они нас не очень-то и любят, но все целуют нам задницы. Они же нас до смерти боятся. И начинают бояться еще больше всякий раз, когда к свите Тобо присоединяется очередная Белая Дама, Синий Человек, ведьмак или еще какой-нибудь персонаж сказок-страшилок.

— Так все дело в этом? Я вчера видела вместе с Черными Гончими какое-то чудище, которое Тобо назвал «вовси». — Моя красавица способна ясно видеть этих призраков, даже здесь. — Размером с бегемота, но выглядит как жук с головой ящерицы. Причем ящерица с большими зубами. Цитируя Лебедя, «у него такой вид, точно он грохнулся с дерева, а в полете наткнулся на все ветки до единой».

Похоже, Лозан Лебедь культивирует себе новый образ — грубоватого, но колоритного старикана.

Надо же кому-то занять место Одноглазого. Хотя я и сам подумывал о том, чтобы подобрать его знаменитую трость.

— Что нам известно о форвалаке? — спросил я. Прежде я не спрашивал о подробностях. Я знал, что проклятая тварь сбежала. И это все, что я хотел знать, пока не буду готов строить планы о том, как завершить эту историю.

— Хвост она оставила здесь. Получила несколько ожогов и глубоких ран, а последним огненным шаром я ее частично ослепила. Она потеряла несколько зубов. Тобо изготовил несколько фетишей, использовав их и клочки ее плоти, вырванные Черными Гончими, когда она убегала к вратам.

— Но все же она смогла вернуться в Хатовар.

— Смогла.

— В таком случае убить ее будет столь же трудно, как и Ревуна.

— Уже нет. Я кое-чему научила Тобо.

— Ты ему помогла?

— Мое злодейство имеет древние корпи. Разве нет? Разве не ты писал несколько раз нечто подобное?

— Особенно после того, как узнал тебя… Ой! Ну ладно… До тех пор, пока ты оставалась такой же плохой девочкой, как сейчас… — Я не припоминаю, что писал именно те слова, что она процитировала, но знаю, что написал нечто похожее много лет назад. Не преувеличивая. — Я отправлюсь за ней.

— Знаю. — Она со мной не спорила. Они надо мной насмехаются. И хотят, чтобы я вел себя смирно. Дрема вступила в щепетильные переговоры с Шеренгой Девяти. Суд Всех Времен и монахи из Хань-Фи уже на нашей стороне. А генералов Шеренги все ни; как не удавалось убедить, что они поступят мудро, дав нам то, что мы хотим, хотя Отряд уже разросся до такой численности, что стал серьезной обузой для экономики Хсиена. И представлял угрозу, если идея о завоевании сумеет укорениться. Лично я не видел здесь ни единого полководца или даже союза полководцев, которые продержатся против нас дольше клочка дыма, унесенного ветром, если нам понравится идея завоевания. И большинству военачальников это тоже ясно.

Они до сих пор отчаянно желали заполучить Маришу Мантару Думракшу, он же Хозяин Теней по имени Длиннотень. Их страсть к мести опиралась на расовую одержимость. Они не распространялись о том зле, которое Длиннотень обрушил на их предков, но у нас имелись свои источники информации в Хань-Фи. Жестокость Длиннотени была столько же изощренной, как и любое злодейство Душелова, но куда более ужасной для его жертв. Необходимость увидеть Длиннотень перед трибуналом сплачивала любой союз генералов, юридические и дворянские суды и даже некоторые духовные традиции Хсиена. Мариша Мантара Думракша — вот единственное, с чем соглашались все без исключения. И я ни разу не заподозрил даже намека на то, что некто намерен попытаться захватить контроль над Длиннотенью, чтобы усилить собственную власть.

Поэтому Дрема и не желала, чтобы нетерпеливый, грубый, но все еще влиятельный бывший Капитан путался у нее под ногами со своим сарказмом и высказывал свое мнение, пока она пытается выжать последнюю и желательную для нее концессию из Шеренги Девяти. Она была уверена, что годы нашего хорошего поведения склонят чашу весов. А если нет… что ж, она из тех, у кого всегда припасена запасная схема. Более того, она принадлежала к той замечательной породе злодеев, для которых известная всем и очевидная схема вполне может оказаться лишь дымовой завесой для главного плана. Наша Дрема — способная юная злодейка.

В Стране Неизвестных Теней нет серьезных чародеев. Фраза «Все зло умирает там бесконечной смертью» означает, что после бегства Хозяев Теней всех более или менее талантливых магов здесь просто-напросто казнили. Но знания в Хсиене имеются и оберегаются. Есть несколько огромных монастырей — среди них Хань-Фи самый большой, — которые как раз и предназначены для сохранения знаний. Монахи не делят знания на хорошие или плохие и не выносят моральных суждений. Они придерживаются позиции, что никакое знание не является злом до тех пор, пока кто-либо не решит творить зло с его помощью.

Хотя меч задуман и создан именно для того, чтобы калечить человеческое тело, он по сути своей есть лишь инертный металл, пока кто-нибудь не решит взять его и нанести удар. Или решит не делать этого.

Есть, разумеется, и тысячи желающих поупражняться в софистике из числа тех, кто отрицает право индивидуума на выбор. Что, с точки зрения божества, есть проявление высокомерия.

Вот что случается, когда стареешь. Начинаешь думать. А что еще хуже — начинаешь всем рассказывать, до чего додумался.

Дрема нервничала, опасаясь, что я выскажу свое дурацкое мнение кому-то из Девяти, и тогда оскорбленная сторона отбросит все доводы разума и собственные интересы и навсегда откажет нам в знании, необходимом для починки врат, ведущих в наш родной мир. Она преувеличивает мою способность возбуждать недружественные чувства.

Пока к нам не заявилась пантера-оборотень, я мог наступить на эти грабли. Я мог высказать свое истинное мнение члену Шеренги, часть которых можно причислить к наиболее бездарным генералам, каких мне только доводилось встречать. Сомневаюсь, что, если им предоставить возможность править, не имея соперников, многие из них окажутся более просвещенными, чем всеми ненавидимые Хозяева Теней.

Люди — существа странные. А Дети Смерти — одни из самых странных.

Я никого не стану огорчать. Я буду смиренно поддерживать любую политику Дремы. Я хочу покинуть Страну Неизвестных Теней. Мне надо завершить кое-какие дела, прежде чем я передам кому-то эти Анналы в последний раз. Свести счеты с Лизой-Деллой Бовок — лишь одно из них. Есть еще верховный главнокомандующий Могаба, самый грязный предатель из тех, кто когда-либо пятнал историю Отряда. Есть Нарайян Сингх. Для Госпожи есть Нарайян и Душелов. Для нас обоих есть наше дитя. Наше злобное, злобное дитя.

— Мы можем предложить Шеренге Девяти что-либо кроме Длиннотени? — спросил я, — И подсластить наше предложение настолько, чтобы они встали рядом с Хань-Фи и Судом Всех Времен?

— Не могу такое представить, — пожала плечами моя ненаглядная и загадочно улыбнулась. — Но, может, это и не имеет значения.

Я не обратил на ее слова достаточно внимания. Иногда я не замечаю новые истины. Нынче моим Отрядом командуют хитроумные дети и коварные старухи, а не прямолинейные ветераны вроде меня и моих современников.

11. Воронье Гнездо

Едва окрепнув, я попросил дядюшку Доя возобновить со мной упражнения по боевым искусствам, которые я забросил много лет назад.

— А почему ты заинтересовался ими сейчас? — спросил он. Иногда мне кажется, что он относится ко мне подозрительнее, чем я к нему.

— Потому что у меня есть время. И необходимость.

Я сейчас слабый, как щенок. И хочу вернуть прежнюю силу.

— Ты избегал меня, когда я сам тебе это предлагал.

— Тогда у меня не было времени. А ты был куда более раздражительным.

— Ха. — Он улыбнулся. — Ты слишком добр ко мне.

— Ты прав. Но я князь.

— Князь Тьмы, Каменный Солдат. — Он знал, что это выведет меня из себя, — Но ты везучий князь, — Старый хрыч ухмыльнулся. — Несколько твоих сверстников уже обращались недавно ко мне и тоже мотивировали желание заниматься тем, что вскоре нас ждут всяческие трудности.

— Хорошо. — Известно ли ему нечто такое, чего не знаю я? Наверняка, и немало. — Когда и где?

Его ухмылка стала зловещей и обнажила гнилые зубы. Это зрелище заставило меня задуматься над тем, нашла ли Дрема кого-нибудь на должность дантиста, ставшую вакантной после кончины Одноглазого. Старый дурак не утруждал себя подготовкой учеников.

«Когда» оказалось на рассвете, а «где» — на немощеной улице возле домика Доя, который он делил вместе с Тай Дэем, дядей Тобо, и несколькими местными офицерами-холостяками. Моими товарищами по несчастью оказались Лозан Лебедь, братья Лофтус и Клетус, оставшиеся главными архитекторами и инженерами Отряда, и правящие князь и княжна Таглиоса в изгнании — Прабриндрах Драх и его сестра Радиша Драх. Это не имена, а титулы. Даже по прошествии десятков лет я так и не узнал их настоящих имен. А они и не собираются их раскрывать.

— А где твой приятель Нож? — спросил я Лебедя. Некоторое время Нож пробыл военным посланником Дремы в Шеренге Девяти, но я слышал, что его отозвали после смерти Одноглазого. Однако мне он на глаза не попадался.

— Старина Нож слишком занят, чтобы отвлекаться на нечто подобное.

Лофтус и Клетус буркнули что-то себе под нос, но пояснять не стали. В последнее время я и их редко видел. Я полагал, что они работают как проклятые на строительстве города. Суврин, подошедший как раз вовремя, чтобы услышать их бормотание, энергично кивнул:

— Она собирается так завалить нас работой, что от нас только мокрое пятнышко останется. — Насчет Суврина я не уверен. Мне очень легко представить, как он расхаживает, бесконечно повторяя про себя: «Каждый день и всеми способами я буду становиться все более хорошим солдатом».

— Что ж, старина Нож никогда не был по-настоящему амбициозным, — ответил ему Лебедь. — Кроме тех случаев, когда приходилось вырезать жрецов. — Похоже, он знал, о чем говорит, хотя смысл его слов не был для меня очевидным.

— Если мы добьемся от Шевитьи прямого ответа, то после возвращения домой придется пропалывать новый урожай, — заметил Клетус.

Прабриндрах Драх и его сестра подошли ближе, нетерпеливо ожидая новостей из дома. Дрема не утруждалась держать их в курсе. У нее нет особой дипломатической жилки. Надо будет ей напомнить, что нам понадобится их дружба, когда мы пересечем равнину.

Эту парочку красивой не назовешь. И Радиша больше похожа на мать князя, чем на его сестру. Но он находился со мной под землей, пока она ехала верхом на таглиосском тигре и пыталась не уступить поводья Душелову. Здесь они старались не создавать проблем: князь — потому что был нашим активным противником на поле боя, а княгиня — потому что перешла на нашу сторону лишь в самый последний момент нашей победы над последним Хозяином Теней.

И Дрема помнила об этом.

Технически Радиша была нашей пленницей. Дрема похитила ее. Она и брат стали инструментами Отряда, едва Дрема объявила о нашем возвращении. Все согласились. Но я подозреваю, что у монархов есть свое мнение на сей счет.

— Раджахарма, — произнес я с легким поклоном. Я не сумел удержаться от искушения, напомнив им, что, попытавшись предать нас, они оказались там, где не могут исполнять свои обязанности перед подданными.

— Освободитель. — Радиша слегка поклонилась в ответ. Клянусь, она с каждым месяцем становится все скромнее. — Как вижу, вы быстро поправляетесь.

— Мне не привыкать. Правда, прыгаю я уже не так быстро или высоко, как прежде. Наверное, старость подкрадывается. Вы и сами хорошо выглядите, — солгал я. — Вы оба. Чем вы занимаетесь? Я некоторое время вас не видел.

Прабриндрах Драх промолчал. Он так и остался для меня загадкой, молчаливый и невозмутимый со дня нашего воскрешения. Когда-то мы неплохо ладили. Но времена меняются. Никто из нас не остался таким, каким был во времена войн с Хозяевами Теней.

— Ваша ложь низка, как брюхо змеи, — сказала мне Радиша. — Я старая, уродливая и все еще стыжусь себя… Но вы говорите мне ложь, которую моя душа желает услышать. Однако забудьте о раджахарме. Это обвинение уже не в силах уязвить меня. Снаружи. Я все еще распинаю сама себя. Я знаю, что сделала. В то время я полагала, что поступаю правильно. Протектор манипулировала мною, пользуясь моим отношением к раджахарме. Когда мы вернемся, вы увидите нас совсем иными.

Раджахарма означает обязанность правителя служить своим подданным. Когда это слово произносят правителю в лицо или используют как эпитет, то оно служит сильным обвинением в неудаче.

Низенькая Радиша — женщина крепкая и упрямая. К несчастью, ей придется одолеть еще более крепкую, упрямую, безумную и почти всемогущую чародейку, если она пожелает выполнять свои обязанности как полагается правителю.

Я взглянул на ее брата. Выражение лица князя не изменилось, но я ощутил, что по сравнению с сестрой он оценивает предстоящие нм трудности более реально.

Дядюшка Дой шлепнул по чему-то учебным мечом. Громкий щелчок прервал нашу болтовню.

— Возьмите шесты, пожалуйста. И по моему сигналу начинайте выполнять каду журавля.

Он не потрудился объяснить новичку, что это такое.

Лет двадцать назад я наблюдал за упражнениями нюень бао и недолго занимался вместе с ними. Летописцем тогда был Мурген. А Гота, Дой и Тай Дэй, брат его жены Сари, жили с ним. И Дой ожидал, что я все вспомню.

Но помнил я только то, что када журавля является лишь первой и простейшей из десятков медленных танцев, включающих в себя все формальные позы и движения школы фехтования Доя. Старый жрец вел занятие, стоя впереди спиной к ученикам. И, хотя был старше любого из нас, двигался с четкостью и грациозностью, граничащей с красотой. Но когда к нам чуть позднее присоединились Тай Дэй и Тобо, оба они превзошли старого наставника. Трудно было не остановиться, просто чтобы полюбоваться мастерством Тобо.

По сравнению с парнем я казался себе неуклюжим растяпой, даже просто стоя на месте.

У него все получается так легко.

Он обладает всеми талантами и умениями, какие только могут ему понадобиться. Если что и остается под вопросом, так только его характер. Немало хороших людей упорно работало, превращая его в достойного и справедливого мужчину. Кажется, это им удалось. Но он все еще меч, не проверенный в бою. И искушение еще не шептало ему в ухо.

Я пропустил шаг и споткнулся. Дядюшка Дой врезал мне тростью по заднице, словно какому-то подростку. Лицо его осталось невозмутимым, но подозреваю, что сделать это ему хотелось очень давно.

Я постарался сосредоточиться.

12. Сияющая равнина. Непоколебимый Страж

Существо, сидящее на огромном деревянном троне в сердце крепости, что в центре каменной равнины, искусственное. Возможно, его создали боги, воевавшие из-за этой равнины. Или же его творцами были те, кто создал равнину, — если они сами не были богами. Мнения различаются. Теорий множество. Сам же демон Шевитья не склонен расставаться с фактами или же, в лучшем случае, не склонен их распространять. Последнему из своих хроникеров он поведал несколько разноречивых версий о древних событиях. Старый Баладитай расстался со всякой надеждой установить истину и переключился на поиски более глубокого смысла в том, что голем соизволил рассказать. Баладитай понял, что прошлое есть не только чужая территория, но и зал с зеркалами, отражающими потребности душ, наблюдающих из настоящего.

Абсолютный факт утоляет голод лишь немногих отдельных людей. Символ и вера служат остальным.

Карьера Баладитая в Отряде дублирует его прежнюю жизнь. Он пишет. Когда он был копиистом в Королевской библиотеке Таглиоса, он тоже писал. Сейчас он номинально военнопленный. Вполне возможно, что он успел об этом позабыть. Ведь в реальности он сейчас куда более свободен в удовлетворении своего любопытства, чем когда работал в библиотеке.

Старый ученый живет и работает у ног демона, что для историка-гуннита равноценно пребыванию в личном раю. Если историк не слишком ревностно придерживается гуннитской религиозной доктрины.

Нежелание Шевитьи выдавать категоричные утверждения может иметь мотивом осознание твоей горькой участи. По его собственному признанию, с большинством богов он встречался лицом к лицу. И его воспоминания об этих встречах льстят богам еще меньше, чем те, которыми приправлена гуннитская мифология, где лишь считанные из богов могут считаться ролевыми моделями. Гуннитские божества почти без исключения жестоки, эгоистичны и не ведают небесного смысла раджахармы.

Высокий черный мужчина шагнул в пятно света, отбрасываемое лампой Баладитая.

— Узнал сегодня что-нибудь интересное, старина?

На лампы копииста уходит много масла. Но никто его этим не попрекает.

Старик не отвечает. Он почти глух и пользуется своей ущербностью на всю катушку. Даже Нож больше не настаивает, чтобы он ходил в наряды по лагерю наравне со всеми.

Нож повторяет вопрос, однако нос старика остается почти прижатым к странице, на которой он пишет. Пишет он быстро, четким почерком. Нож не понимает букв сложного церковного алфавита, кроме нескольких значков, которые являются общими с лишь слегка более простым светским алфавитом. Нож задирает голову, смотрит в глаза голема размером с яйца птицы рок. Слово «злобные» подходит к ним прекрасно. Даже наивному старому Баладитаю и в голову не приходило предложить, что демона следовало бы освободить от неподвижности, которую гарантируют кинжалы, пригвождающие его конечности к трону. Демон тоже никого не просил освобождать его. Он терпел тысячи лет. И терпение у него каменное.

Нож пробует зайти с другой стороны.

— Из Вороньего Гнезда прибыл посыльный, — Нож предпочитает называть базу Отряда местным именем. Оно звучит гораздо драматичнее Форпоста или Плацдарма, а Нож человек драматичный и любит драматичные жесты, — Капитан сообщила, что ожидает вскоре получить знания насчет врат. На переговорах в Хань-Фи что-то должно измениться. И она требует от меня поднять побольше сокровищ. А от тебя — чтобы ты заканчивал исследования. Мы скоро выступаем.

— Знаешь, он легко впадает в скуку, — бурчит копиист.

— Что? — Нож удивляется, потом сердится. Старик не расслышал ни слова.

— Наш хозяин… — Старик не отрывает глаз от страницы, иначе их придется долго настраивать заново. — Ему все быстро наскучивает. — Планы Отряда Баладитая не волнуют. Баладитай в раю.

— А я думал; что мы станем переменой, которая его отвлечет.

— Смертные отвлекали его до нас тысячи раз. Он все еще здесь. А тех людей уже нет, кроме тех, кого запомнили камни, — Сама равнина, будучи старее и неизмеримо медленнее Шевитьи, может иметь собственный разум. Камень помнит. И камень рыдает. — Даже их империи давно позабыты. И насколько велик шанс, что на сей раз будет иначе?

Голос Баладитая звучит опустошенно. Но логично, думает Нож, учитывая тот факт, что он постоянно заглядывает в бездонную пропасть времени, воплощенную в демоне. Вот и говори о тщеславии и попытках догнать ветер…

— И все же он помогает нам. Более или менее.

— Только потому, что верит, что мы последние однодневки, которых он увидит. Если не считать Детей Ночи, когда они разбудят свою Темную Мать, то он убежден, что мы — его последний шанс на избавление.

— И чтобы получить его помощь, нам нужно лишь прихлопнуть гнусную богиню, а потом дать ему спокойно помереть. — Взгляд демона словно пронзал его насквозь. — Совсем пустяк. Как говорил Гоблин, все равно, что два пальца обоссать. — Нож поднял пальцы к бровям, отдавая честь демону, чьи глаза теперь словно затлели раскаленными угольками.

— Богоубийство. Работа как раз для тебя.

Нож не понял, то ли это произнес Баладитай, то ли мысль демона проникла в его голову. Ему не понравилось то, что эта мысль подразумевала. Уж слишком она напоминала логику Дремы, из-за которой он лишился халявной работенки в Хань-Фи и возглавил операцию на равнине, сменив банкеты и мягкие матрацы на скудный паек и ложе из холодного молчаливого камня, которое он делил лишь с тоскливыми клочковатыми снами, безумным ученым, шайкой воров и чокнутым демоном размером с дом и по возрасту лишь вдвое младше вселенной.

Всю взрослую жизнь Ножом двигала ненависть к религии. И особое отвращение он испытывал к ее распространителям. Но, учитывая его нынешнее местонахождение и род занятий, ему приходилось держать свое мнение при себе.

Нож мог поклясться, что на мгновение по губам демона скользнула улыбка.

Нож решил промолчать.

Он вообще отличался немногословием, полагая, что от болтовни толку не бывает. И верил, что голем подслушивает его мысли. Если только смертные-однодневки не наскучили ему настолько, что он перестал обращать на них внимание.

Снова намек на удивление. Нож ошибается в предположениях. Шевитью интересует каждый шаг любого из членов Отряда. Шевитья помазал их на роль дарителей его смерти.

— Тебе нужно что-нибудь? — спрашивает Нож старика, касаясь ладонью его плеча. — Пока я не ушел вниз. — Он намеренно идет на контакт, но Баладитая прикосновения не волнуют, что ласковые, что грубые.

Баладитай перекладывает перо в левую руку, сжимает на правой пальцы.

— Пожалуй, мне нужно чего-нибудь поесть. Даже не помню, когда в последний раз подбрасывал дрова в костер.

— Я велю принести тебе что-нибудь.

Это «что-нибудь» наверняка окажется рисом со специями и големской манной. Если Нож о чем и сожалел в жизни, как это о том, что провел немалую ее часть в мире, где большинство населения включает в комплект с религией и вегетарианскую диету, а те, кто этого не делает, обходятся рыбой и курятиной. Нож готов вцепиться зубами в любой из концов поджаренной на вертеле свиньи и не останавливаться, пока не дойдет до другого конца.

Команда Ножа — воры, они же следопыты Отряда — состоит из двадцати шести самых смышленых и надежных юношей из числа Детей Смерти. А им необходимо быть умными и пользоваться доверием, потому что Дрема желает набрать побольше сокровищ из пещер под равниной и потому что им следует четко понимать, что сама равнина не простит им ошибок, если они их сдуру совершат. Шевитья оделил их своей благосклонностью. Шевитья все видит и все знает внутри своей ограниченной вратами вселенной. Шевитья — душа равнины. Никто не может войти на нее Или покинуть ее без его разрешения или как минимум его безразличия. И даже если случится маловероятное и Шевитья останется безразличен к краже, вору будет некуда бежать, кроме как к вратам, ведущим в Страну Неизвестных Теней. Сейчас это единственные врата, находящиеся под контролем и нормально работающие. И единственные, которые не убьют вора наверняка.

Прогулка по большому кругу вокруг грубого трона демона отнимет немало времени. Сам же пол далеко не грубый. Это точная копия равнины в масштабе один к восьмидесяти — за исключением столпов памяти, которые были добавлены гораздо позднее людьми, утратившими даже мифологические воспоминания о создателях равнины. Сотни человеко-часов ушли на уборку с поверхности круга накопившейся грязи и пыли, чтобы Шевитья мог четко видеть каждую деталь своего царства. Трон Шевитьи установлен на приподнятом диске, чей диаметр также составляет одну восьмидесятую от диаметра большого круга.

Десятилетия назад неумелые действия Душелова вызвали землетрясение, повредившее крепость и расколовшее пол глубокой трещиной. За пределами равнины катастрофа уничтожила города и погубила тысячи людей. Теперь единственным напоминанием о том, что в полу когда-то был провал глубиной в тысячи футов и шириной в десяток ярдов, осталась красная полоса, змеящаяся возле трона. Она ежедневно сужается. Как и Шевитья, механизм, управляющий равниной, способен к саморемонту.

Огромная круглая модель равнины приподнята примерно на половину ярда над полом, переходящим в саму равнину.

Нож спрыгнул с края диска и подошел к отверстию в полу, где начиналась ведущая вниз лестница.

Ступени ее спускались на многие мили, проходя через естественные и искусственные пещеры. В самом низу лежала спящая богиня Кина, терпеливо дожидаясь наступления Года Черепов и начала цикла Хади — уничтожения мира. Раненая богиня Кина…

У ближайшей стены зашевелились Тени. Нож замер. Кто? Это никак не мог быть кто-то из его людей. Или что?

Ножа пронзил страх. Движущиеся Тени часто предвещали жестокую смерть. Неужели они отыскали лазейку в крепость? Он вовсе не желал когда-либо снова стать свидетелем их безжалостного пиршества. И уж точно не хотел оказаться на нем главным блюдом.

— Нефы, — пробормотал Нож, когда из темноты выскользнули три человекообразные фигуры. Он сразу узнал их, хотя никогда прежде не видел. Их вообще почти никто не видел, если только не во сне. Или в кошмарном сне. Нефы были поразительно уродливы. Впрочем, они могли носить маски. Несколько их описаний совпадали только в одном — в уродливости. Нож пересчитал их вслух: — Вашейн. Вашим. Вашон. — Имена, которые Шевитья назвал Дреме несколько лет назад. Что они означают? И означают ли вообще что-нибудь? — Как они сюда попали? — Ответ на этот вопрос мог стать критическим. Тени-убийцы могли пробраться через ту же лазейку.

Как обычно, Нефы попытались что-то сообщить. В прошлом эти попытки неизменно терпели неудачу, но на сей раз послание оказалось вполне очевидным. Они не хотели, чтобы Нож спускался по лестнице.

Дрема, мастер Сантараксита, и другие, входившие в контакт с Шевитьей, считали, что Нефы есть искусственные копии существ, создавших равнину. А создал их Шевитья, от одиночества тосковавший по общению с теми, кто хотя бы напоминал искусников, создавших гигантский механизм равнины и проходы между мирами.

Шевитья утратил желание жить. А в случае его смерти все созданное им тоже исчезнет. И Нефы еще не были готовы к объятиям небытия, несмотря на бесконечный ужас и тоску существования на равнине.

Нож развел руками в жесте беспомощности:

— Вам, ребята, нужно отрабатывать умение общаться.

Нефы не издали ни звука, но их нарастающее отчаяние стало почти физически ощутимым. Что тоже стало константой после первого же раза, когда они привиделись кому-то во сне.

Нож не сводил с них взгляда. Пытался понять. И задумался над иронией, которой были пропитаны приключения Отряда на равнине. Сам он атеист. А путешествие столкнуло его лицом к лицу с целым миром сверхъестественных существ. И Тобо, и Дрема, которых он во всех иных случаях считал надежными свидетелями, утверждали, что собственными глазами видели богиню Кину, которая, согласно мифу, лежала заточенная всего в миле у него под ногами.

Дрема, разумеется, пережила кризис веры. Убежденная веднаитка-монотеистка, она никогда не сталкивалась с любыми подтверждениями своей веры. А гуннитская религия, несмотря на хлипкость косвенных доказательств, лишь сильно затрещала под бременем открытых нами знаний. Гунниты — политеисты, привычные к тому, что их боги существуют в бесчисленных аспектах и воплощениях, формах и обличьях. Более того, в некоторых мифах их боги даже убивали или наставляли друг другу рога. Поэтому гунниты, подобно мастеру Сантараксите, имели достаточный запас гибкости для объяснения любого открытия и могли объявлять новую информацию всего-навсего очередным способом провозглашения все тех же древних божественных истин.

Бог есть бог, как бы его ни называли. Будучи в Хань-Фи, Нож несколько раз видел это изречение, выложенное на стенах мозаичными плитками.

Когда кто-то отходит от Шевитьи, следом увязывается шар, испускающий землисто-коричневое свечение, и сопровождает человека повсюду в безымянной крепости. Шар держится в воздухе чуть выше правого или левого плеча. Он не дает много света, но там, где без него стояла бы полная темнота, этого вполне хватает. Шары — тоже порождение голема. Шевитья даже обладает возможностями, которые он попросту позабыл как использовать. И он вполне мог быть второстепенным божеством, не будь он пригвожден к древнему трону.

Нож спустился почти на тысячу ступенек, прежде чем встретил кого-то, идущего наверх. Солдат нес тяжелый тюк.

— Сержант Ван.

Сержант был уже измотан подъемом. Ни у кого не хватало сил больше чем на одно подобное путешествие в день. Нож сообщил Вану плохую новость, потому что мог не наткнуться на него еще несколько дней:

— Получил сообщение от Капитана. Нам надо тащить все наверх. Она уже почти готова выступать.

Ван пробормотал то, что обычно бормочут солдаты при таком известии, и побрел дальше. Нож принялся гадать, как Дрема собирается тащить ту гору сокровищ, что уже набралась наверху. Их за глаза хватит, чтобы профинансировать крупную войну.

Спустившись на очередную тысячу ступеней, он повторил это сообщение несколько раз. Он сошел с лестницы на уровне, который все называли пещерой Древних из-за его древних обитателей. Нож всегда заходил сюда навестить своего друга Корди Мотера. То был ритуал уважения. Корди был мертв. Большинство узников пещеры жили окутанные чарами стасиса. Во время долгого пленения Корди каким-то образом разорвал опутывающие его чары. И это успех стоил ему жизни. Он не смог найти выход.

Почти все древние узники пещеры ничего не значили для Ножа или Отряда. Лишь Шевитья знал, кто они такие и как сюда попали. Несомненным было лишь то, что они вызвали гнев того, кто обладал способностью запереть их здесь. Однако некоторые из мертвецов были при жизни братьями Отряда, а несколько других стали пленниками еще до того, как Душелов похоронила Отряд. Очевидно, смерть настигла их из-за того, что Корди Мотер пытался их пробудить. А прикосновение к Плененному без соблюдения предварительных магических предосторожностей неизменно убивало того, кого коснулись.

Нож выполнил желание дать пинка колдуну Длиннотени. Этот безумец считался в Стране Неизвестных Теней бесценным сокровищем. Именно благодаря ему Отряд стал богатым и многочисленным. И продолжал процветать.

— Как поживаешь, Хозяин Теней? Кажется, тебе придется посидеть здесь еще, — Нож полагал, что колдун не может его услышать. Он не мог вспомнить, что слышал какие-либо звуки, когда сам находился здесь в заключении, хотя Мурген утверждал, что иногда Плененные сознают то, что их окружает. — За тебя еще не дали настоящую цену. Ужасно не хочется это признавать, но ты стал очень популярным парнем. В своем роде. — Никогда не будучи щедрым, прощающим или даже сочувствующим человеком, Нож стоял, уперев руки в бедра и разглядывая колдуна. Длиннотень напоминал скелет, едва прикрытый изъязвленной кожей. На его лице застыл безмолвный вопль. — Там все еще говорят: «Все зло умирает там бесконечной смертью». Особенно когда имеют в виду тебя.

Неподалеку от Длиннотени находился другой пленник Отряда — безумный колдун Ревун. Искушение лягнуть его было даже сильнее. Нож не видел никакого смысла в том, — чтобы держать его живым. Это мелкое дерьмо имело на своем счету очень и очень древнюю историю предательства и такой характер, который вряд ли улучшится после заключения. Он уже пережил однажды такое пленение. И тянулось оно несколько столетий.

Тобо ни к чему учиться зловещим секретам Ревуна. А образование Тобо, как слышал Нож, и было единственной причиной, из-за которой этот мешок с дерьмом все еще жил.

А вот Мотеру Нож оказал глубочайшую почесть. Корди долгое время был его добрым другом. Нож обязан ему жизнью. И желал, чтобы злая судьба обрушилась на него, а не на друга. Корди хотел жить. А Нож считал, что тянет лямку жизни лишь по инерции.

Нож продолжил спуск, минуя пещеры с сокровищами, которые его солдаты сейчас грабили, чтобы профинансировать возвращение Отряда домой. Грабеж обещал стать выдающимся по масштабу.

Нож не склонен поддаваться эмоциям пли приступам страха. Голова у него оказалась достаточно холодной, чтобы выжить в роли агента Отряда в лагере Длиннотени. Но, спускаясь все глубже, он стал побаиваться и потеть. Шаги его замедлились. Он миновал последнюю обследованную пещеру. Теперь внизу находился лишь абсолютный враг, сама Мать Ночи. Она была из тех врагов, которые терпеливо ждут, даже когда все прочие, пакостники помельче, уже сметены или уничтожены.

Для Кины Черный Отряд есть лишь раздражающее жужжание возле уха, жалкий москит, который сумел ускользнуть с капелькой ее крови и у которого не хватило здравого смысла улететь подальше и навсегда.

Нож пошел еще медленнее. Следующий за ним огонек постоянно тускнел. Если прежде он ясно видел на двадцать ступенек вперед, то теперь лишь на десять, причем последние четыре словно окутывались постоянно густеющим черным туманом. Здесь темнота казалась почти живой. Здесь мрак словно находился под гораздо большим давлением подобно тому, как вода кажется все более плотной, если погружаешься в нее все глубже и глубже.

Нож обнаружил, что дышать стало труднее. Он заставил себя несколько раз вдохнуть глубоко и часто и двинулся дальше, преодолевая настойчивое сопротивление инстинкта. Всего пятью ступеньками ниже из тумана показался серебряный кубок — простая высокая чаша из благородного металла. Нож сам его здесь поставил. Он отмечал самую нижнюю ступеньку, которой ему удалось достичь.

Теперь с каждым шагом вниз он словно преодолевал сопротивление жидкой смолы. С каждым шагом тьма давила на него все сильнее. А свет из-за спины ослабел настолько, что его не хватало даже на следующую после кубка ступеньку.

Нож часто повторял эту попытку, считая, что упражняет силу воли и мужество. И при каждом спуске ему удавалось дойти до кубка в основном из-за злости на то, что дальше проникнуть не удается.

На сей раз он испробовал нечто иное и бросил в темноту горсть монет, прихваченных в одной из пещер с сокровищами. Его рука ослабела, но гравитация не утратила силы, а мрак не смог поглотить звуки. Монеты зазвенели, скатываясь по лестнице. Но недолго. Через мгновение донесся такой звук, точно они катятся по полу. Наступила тишина. А потом тоненький голосок откуда-то издалека крикнул:

— Помогите!

13. Страна Неизвестных Теней. Путешествие по Хсиену

Физическая география Страны Неизвестных Теней очень близка к нашему миру. Существенная разница заключается в деятельности людей.

Однако моральная и культурная топографии обоих миров совершенно различные. Даже нюень бао до сих пор с трудом устанавливают здесь реальные связи — несмотря на то, что у них и Детей Смерти общие предки. Но нюень бао сбежали от Мариши Мантары Думракши и ему подобных столетия назад, а затем образовали культурный остров, постоянно омываемый волнами чужаков.

Хсиен простирается примерно на тех же территориях, которые в нашем мире были известны под названием Страна Теней в те времена, когда для Хозяев Теней все шло хорошо. Дальние пределы Хсиена, где никто из нас так и не побывал, заселены гораздо плотнее тех мест, где мы находимся сейчас. В древние времена каждый здешний город был центром сопротивления Хозяевам Теней. Лишь немногие из этих групп общались между собой из-за ограничений на передвижения, наложенных тогдашними правителями. Тем не менее, когда восстание вспыхнуло, везде хватило местных храбрецов, чтобы обеспечить его успех.

Бегство последнего Хозяина Теней оставило вакуум власти. Вожди сопротивления принялись заполнять его собой. Хсиен так и остался под властью их потомков, десятков постоянно конфликтующих военачальников, лишь немногие из которых с тех пор стали хоть немного сильнее. Любого, кто начинал набирать силу, разрывали на части соседи.

Шеренга Девяти — анонимный совет старших военачальников, предположительно выдвинутых из девяти провинций Хсиена. Это неправда и никогда не было правдой — хотя лишь немногие за пределами Девятки это знают. Это лишь очередная выдумка, помогающая поддерживать нынешнее состояние хаоса.

Народ верит, что Шеренга Девяти есть союз тайных правителей, контролирующих все. Шеренга очень хотела, чтобы это соответствовало истине, но реальной власти у них очень мало. Сама ситуация оставляет им очень немного рычагов для навязывания своей воли. Любая реальная попытка хоть что-то изменить автоматически раскроет анонимность кого-то из них. Поэтому они по большей части издают указы и делают вид, будто говорят от имени всего Хсиена. Иногда люди их слушают. А иногда слушают монахов Хань-Фи. Или Суд Всех Времен. Поэтому умасливать нужно всех.

Черный Отряд внушает страх в основном потому, что это козырь в военной колоде. У него нет местных обязательств. Если ему захочется, он может направиться в любую сторону. Что еще хуже — все уверены, что в него входят могучие колдуны, помогающие умелым солдатам, которыми командуют опытные командиры и сержанты, далеко не страдающие избытком жалости или сочувствия.