Просто Маса Акунин Борис
Даже в пытке мы, японцы, желаем сохранять достоинство, подумал Маса, сам не зная, гордиться или плеваться.
Оторвав взгляд от живота, он посмотрел на лицо пленника и скривился. Ну так и есть! Кибальчич! Отыскал себе Пса, Обезьяну и Фазана, но те удрали, а Персиковый мальчик, идиот, попался.
Момотаро подмигнул знакомцу красным, воспаленным глазом, оскалил сжатые зубы.
Сзади сопел капитан Баба. В нем, вероятно, боролись Кокутай и Кокусуй. Первый требовал соблюдения Порядка, второй взывал к духу Ямато. Привело это к компромиссу.
— Я начальник местной полиции капитан Баба, — объявил служивый, приблизившись к лежащему. — Назовите ваше имя и укажите сообщников. Тогда я вас арестую, и вы окажетесь под защитой закона.
Оскалившись еще шире, Момотаро просипел по-русски:
— Баба-Яга, костяная нога.
Он попробовал плюнуть капитану на ботинок, но слюны из пересохшего рта не вылетело.
— Ишь ты, заговорил, — удивился Сандаймэ. — Но ничего не разберешь. Бредит.
Оскорбленный плевком, даже символическим, Баба отвернулся от хама, который так ведет себя с представителем власти.
— Тадаки-сан, у меня пока нет возможности принимать арестованных. Участок разрушен. Пусть остается у вас. Если что-то расскажет — сообщите.
— Само собой.
— Идемте, сенсей, — сказал капитан Масе. — Мне не следует здесь находиться.
— Сейчас, у меня развязался шнурок.
Маса опустился на одно колено около Кибальчича.
Тот хрипло затянул «Варяга»:
- Из пристани верной мы в битву идем,
- Навстречу грозящей нам смерти,
- За Родину в море открытом умрем,
- Где ждут желтолицые черти!
Незаметно вынув из штанины бритву, Маса чиркнул ей по веревке, обвязанной вокруг запястья арестанта. Потом сунул бритву в раскрытую ладонь. Пальцы сомкнулись.
— Только не убивай мордатого, — шепнул Маса. — Иначе за тобой будет охотиться весь клан.
Вместо следующего куплета Момотаро пропел:
- Скажите, пожалуйста, умник какой.
- А то бы я сам не дотумкал!
- Я все же японец, ты не забывай.
- Жену поучи свою, Ронин.
А спасибо не сказал, хоть и японец. Большевики, они такие.
...Потом, выполняя долг вежливости, Сандаймэ, конечно, пригласил гостей выпить чая к себе в шатер. Там у клана «Хиномару», тоже оставшегося без крыши над головой, находился «бакуфу» (это слово, собственно, и означает «походная ставка в шатре»).
Теперь, на правах уважаемого сенсея, который, с одной стороны, помогал создавать иокогамскую полицию, а с другой стороны, был потомственным якудзой и отпрыском иокогамского гасиры, погибшего красивой смертью, Маса мог перейти к главному.
— У меня есть еще одно дело, — сказал он, сначала похвалив вкус чая. — Оно касается вас обоих. В Блаффе неизвестные преступники похитили тринадцатилетнюю девочку. Я взялся найти ее, пока злодеи не продали ребенка в публичный дом.
— Сибата-сенсей в свое время служил с Героическим Инспектором Асагавой, а потом искоренял преступления по всему миру, — объяснил капитан. Так торжественно он перевел «международный сыщик».
— Вы служите в полиции?! Вы, якудза?! — подскочил на стуле оябун.
Помогать полиции (разумеется, строго в установленных кодексом рамках) было допустимо, но служить в ней — никогда. Это означало предать свой род, и сидеть, распивать чаи с таким ренегатом честному якудзе было зазорно.
— Героическому Инспектору я только помогал. Вернее он мне. А потом я стал частным сыщиком, — успокоил щепетильного хозяина Маса.
— А, это другое дело. — Сандаймэ снова сел. — Однако зачем вы рассказываете про похищенную девочку мне? Расследовать такие преступления — работа полиции.
— Я тоже сейчас заняться этим не могу, — сказал Баба. — Какая девочка, что вы? Сами видите, что творится!
— Я обратился к вам обоим, потому что это вопрос чести. И для клана «Хиномару», чье доброе имя под угрозой. И для чести иокогамской полиции.
Эффект был достигнут. Сандаймэ и Баба повели себя одинаково: сдвинули брови и подались вперед. Хочешь, чтобы японский служивый и японский бандит тебя внимательно слушали, — скажи, что их честь и доброе имя под угрозой.
Маса начал атаку с капитана.
— Как начальник полиции Портового района вы, должно быть, ведаете всеми делами, касающимися иностранцев? В прежние времена было так.
— Так и осталось, — подтвердил Баба. — Мне приходится заниматься поножовщиной среди моряков, торговлей кокаином и морфием, вообще — любыми преступлениями, жертвами или виновниками которых являются иностранные подданные. Прежде чем получить эту должность, я сдавал экзамен по английскому. Но при чем туг иностранцы?
— Девочка — англичанка. Из очень влиятельной семьи. А похитили ее японцы. На глазах у многочисленных свидетелей-иностранцев. При этом одного человека преступники убили. — (Что убитый — японец, Маса уточнять не стал.) — Сейчас внимание всего мира будет привлечено к Японии. Сюда уже плывут специальные корреспонденты из Европы и Америки. Они обязательно накинутся на эту историю. Для западных репортеров история о белой девочке, утащенной желтолицыми чертями в свой азиатский бордель, будет лакомым подарком. — (О том, что Глэдис Тревор не совсем белая девочка, говорить тоже не следовало.) — Представьте себе, как будет выглядеть бездействующая иокогамская полиция и лично вы. Хуже того: представьте, как пострадает честь Японии.
Баба представил — и побледнел. Для японского служаки мысль о том, что из-за него пострадает престиж родной страны, невыносима.
Следующий шаг был — сделать капитана своим должником.
— Я знаю, у вас не осталось людей и нет возможности заняться поисками, — сочувственно произнес Маса. — Поэтому я помогу вам. Буду искать девочку сам.
— Правда?! Вы готовы исполнить работу полиции?! Сенсей, вы меня очень, очень выручите!
Полицейский дернулся вперед всем туловищем, застыл в поклоне.
— Да, я буду искать английскую девочку Глэдис Тревор. Но мне понадобится ваша помошь.
— Всё, что смогу, сенсей! Всё!
Так. Полдела сделано.
Маса повернулся к оябуну.
— Вас, Тадаки-сан, это преступление затрагивает ещё больше, чем полицию. Потому что убили слугу-катаги и похитили ребенка люди из якудзы. Не знаю, ваши ли это бойцы, но ведь вся Иокогама — территория клана «Хиномару». Подумают на вас.
Словом «катаги» якудза называют мирных обывателей, обижать которых без особой причины кодекс строжайше воспрещает. В народе знают это, потому и относятся к преступным кланам с уважением.
— У меня в гуми нет и не может быть мерзавцев, которые грабят и убивают катаги, тем более воруют девочек, — гордо ответил Сандаймэ. — Опять же «Хиномару-гуми» не опускается до работы с публичными домами. Это запрещено нашим Никёдо.
Кодекс Никёдо, что буквально означает «Путь Сострадания и Рыцарственности», у каждой гуми свой, вводящий дополнения и разъяснения к общим правилам. Чем кодекс строже, тем клан почтенней.
— Тогда еще хуже. — Маса сокрушенно поцокал языком — европейская привычка. Оябун странному звуку удивился. — Выходит, в вашем сима орудуют бойцы другого клана...
«Сима» («остров») — территория, подконтрольная гуми и зорко оберегаемая от чужаков. Всякое вторжение извне для клана — потеря лица и потому заканчивается войной между бандами.
— Ну да, я знаю, сейчас такой хаос, — деликатно вздохнул Маса. — Люди поймут, что вы не можете за всем уследить, и, конечно, извинят вас...
Оябун грозно зашевелил своими красивыми бровями. Оставалось подлить еще чуть-чуть керосина в огонь.
— ...Правда, некоторые наверняка подумают, что это ваши люди решили немножко подзаработать. Ну, да на каждый роток не накинешь фуросики.
Каменный кулак оябуна ударил по столику. Драгоценный старинный чайник подпрыгнул.
— Я знаю, как выглядит главарь, — быстро сказал Маса, пока Сандаймэ не ослеп и не оглох от ярости. — Может быть, вы его опознаете.
И перечислил приметы.
— Нет, такого человека у меня нет, — все еще взволнованно, но с явным облегчением молвил Сандаймэ. — Однако вы правы. Нельзя допустить, чтобы на «Хиномару-гуми» легла хоть малейшая тень. Негодяев необходимо найти и наказать Мой вакагасира знает всех мало-мальски заметных якудза области Канто. Подождите, я спрошу.
Он вышел из шатра.
Раздался громкий крик:
— Эй, Фугу ко мне! Живо!
Множество голосов подхватили:
— Фугу-сан! Фугу-сан! К оябуну!
Самое время для Кибальчича удрать, подумал Маса.
Капитан Баба сидел багровый, переживал за честь Японии. Вежливость предписывала смягчить напряжение светской беседой, поэтому Маса заметил:
— Тадаки-сан совсем непохож на потомственного якудзу. Говорит и держится, словно катаги.
— Он и не должен был стать якудзой. Отец, Тадаки Второй, прочил ему другую жизнь. Там был старший сын, которому полагалось унаследовать семейное дело. А младшего отдали в военное училище. Он стал офицером, отличился на войне с немцами, при штурме крепости Циндао. Но восемь лет назад произошло столкновение между кланами. Отец со старшим братом попали в засаду и погибли, гуми осталась без оябуна. Курано-сенсей написал своему воспитаннику, что долг предписывает ему вернуться. Потому что храбрых офицеров у империи много, а возглавить клан «Хиномару» больше некому. И Сандаймэ подал в отставку.
Уже в третий раз услышав имя «Курано», Маса решил, что пора разобраться с этим загадочным субъектом.
— Сам Курано-сенсей его призвал? Надо же!
— Никого другого Сандаймэ бы не послушал. Он очень любил армию, но согласился стать невольником чести. Ведь такому человеку, как Курано-сенсей, перечить не станешь.
Эти слова капитан сопроводил кивком на угол шатра, где в импровизированной почетной нише токонома, японском аналоге иконостаса, висел какой-то свиток с каллиграфией и большой фотографический портрет в серебряной раме. Должно быть, реликвии перенесли сюда из разрушенной резиденции клана.
Подойдя, Маса посмотрел на снимок, запечатлевший длиннобородого старца в строгом черном кимоно с гербами. Глаза патриарха были полуприкрыты, на челе пролегла строгая складка. Сразу видно: мудрец. На свитке прекрасной скорописью было начертано: «Хранить Кокусуй, Лелеять Кокутай». По-японски это звучало красиво, но когда Маса мысленно попробовал перевести изречение на русский, получилось не очень: «Хранить Суть государства и лелеять его Тело». Может быть, оттого, что у русского государства суть не вполне понятна, а тело слишком корпулентно — как такое лелеять?
— Это девиз патриотического союза Кокусуйся, «Общества Государственной Сути», которое создал Курано-сенсей, — пояснил капитан. — Теперь-то он удалился от дел, ему ведь далеко за восемьдесят. Но Учитель всегда остается Учителем.
На это Маса издал возглас «хээ», на русский язык вовсе не переводимый и обозначающий высшую степень уважительного восхищения.
— Как же из армейского офицера получился глава гуми?
— О, это прекрасная история — хоть мне, полицейскому, и не следовало бы ею восхищаться.
— Что за история?
Капитан оживился. Все японцы, даже служители закона, обожают рассказывать о подвигах якудза.
— У нас тогда объявился новый клан, «Коокай-гуми», «Клан Желтого Моря». Они разбогатели на китайской контрабанде и захотели утвердиться в Иокогаме. Очень были напористые, действовали нахрапом, будто и не японцы. Китайский дух развратил их. Никёдо «желтоморцев» даже разрешал пользоваться огнестрельным оружием, за это старые кланы их не уважали. Знаете, как они расправились с отцом и братом господина Сандаймэ? С ужасающей вульгарностью. Просто подстерегли на выходе из бани, да изрешетили из американских автоматов «томпсон».
— Ай-ай-ай, — не одобрил Маса, а про себя подумал, что от двадцатого века за бумажными сёдзи не отсидишься, как ни старайся.
— В «Хиномару» началось смятение. Некоторые хотели выбрать оябуном первого помощника Фугу, вы его видели. Он слывет человеком современным, открытым всему новому. С Курано-сенсеем спорить, конечно, не посмели, однако мало кто верил, что из катаги, бывшего военного, может получиться хороший оябун. Однако Сандаймэ всех удивил.
— Да-а? — поразился Маса, потому что рассказчик ждал именно такой реакции.
— Он пришел в штаб «Коокай-гуми» один, среди бела дня. Те были уверены, что это официальная капитуляция, тем более что Тадаки-сан надел парадное кимоно с широкими рукавами. Из этих рукавов он выхватил два меча и в мгновение ока зарубил оябуна с вакагасиру! Представляете? Вжих, вжих — и два трупа! — восхищенно хохотнул полицейский. — Остальные «желтоморцы» труханули и разбежались. Я же говорю, у них был слабый Никёдо и китайский дух.
— Все знают, что Тадаки-сан совершил двойное убийство, и при этом он на свободе?
Это было странно. В Японии так не бывает. За каждым преступлением здесь обязательно следует наказание. Иначе нарушился бы извечный Порядок и пострадал был Кокутай.
— Всё было, как положено. Тадаки-сан вызвал полицию, сдался, сел в тюрьму. А через несколько месяцев по амнистии в связи с коронацией императора Тайсё вышел на свободу. Его встречали, как героя, и никто в «Хиномару-гуми» больше не сомневался в новом оябуне.
Полог шатра откинулся, и показался невольник чести. Вид у него был довольный.
— А бровь правая или левая? — спросил у кого-то Сандаймэ, оборачиваясь.
— Левая, ояссан, — ответил голос вакагасиры.
Войдя в палатку, оябун объявил:
— Есть один якудза, совпадающий по приметам. Имени Фугу не знает, а прозвище у этого человека Трехбровый. Он гасира в токийском клане «Урага-гуми», который опекает веселые дома в районе Ёсивара. — Сандаймэ поморщился. — Клан не из солидных. Разболтанный, гасиры не слишком слушаются оябуна. Оно и понятно. Кто кормится от шлюх, заражается дурными болезнями.
Похоже на правду, сказал себе Маса. Всё складывается. Очень возможно, что Трехбрового отрядили ловить в разрушенных кварталах пригодный живой товар, а пограбить гасира решил для приработка.
— Тогда получается, Тадаки-сан, что клан «Урага» позволил себе своевольничать на вашем «острове». Неужели вы это стерпите?
Но теперь, когда оябун убедился, что его люди ни при чем, манипулировать им было трудней.
— Сейчас всё перевернулось вверх дном. Не время предъявлять другу другу претензии по мелочам.
— Значит, вы ничем не поможете нам с капитаном? — укоряюще молвил Маса.
Сандаймэ посмотрел на полицейского, почесал скулу.
— Могу дать вам письмо к оябуну «Урага-гуми». Напишу, что Трехбровый поставил нас обоих, его и меня, в неудобное положение. Не уверен, что вам вернут девочку, но по крайней мере с моим письмом вас не прикончат.
С хромого тигра хоть кисточку от хвоста, подумал Маса и повернулся к капитану.
— А что можете вы?
— Дам рекомендационное письмо к начальнику управления, куда относится Ёсивара. Капитан Соно — достойный человек, который выполняет свою трудную службу с честью. Он мой должник. Всё, что может, сделает.
Что ж, Маса остался доволен. С двумя такими письмами, да зная, кого и где искать, можно рассчитывать на быстрый результат.
ВЕСЕЛЫЙ КВАРТАЛ
В условиях, когда железная дорога разрушена, а все шоссе завалены обломками, до столицы проще всего было добраться водой.
В порту уже наладился перевозной бизнес. Погибшие погибли, но те, кто остался, склеивали как могли осколки жизни. По бухте сновали лодки и буксиры, доставляя людей с пароходов.
Нашелся и лодочник, ходивший на моторке до Токио. Плата, правда, была грабительская. Вымогатель потребовал целых сто иен. Раньше он столько, поди, за месяц не зарабатывал. Но Маса не торговался. Он получил от убитой горем матери солидную сумму на оперативные расходы. Слава богу, деньги сохранили ценность и после конца света.
Через пару часов легкого хода по гладкой воде обогнули Кавасаки, и дальше уже начинались задворки столицы. На берегу разрушений было меньше, чем в Иокогаме. Сначала, когда плыли мимо пригородного района Сиба, совершенно целого, Масе подумалось, что слухи о гибели Токио сильно преувеличены, но лодка повернула в устье реки Сумидагавы, и сплошь потянулись выжженные кварталы.
Лодочник, уже побывавший здесь вчера и сегодня, рассказывал всякие ужасы.
— Главный кошмар был вон там, в Хондзё, где раньше стояли армейские склады, а теперь большой пустырь.
Он показал на правый берег реки, где когда-то, во времена Масиной молодости, ещё и никаких армейских складов не было. Там доживали в старинных усадьбах бывшие сёгунские самураи.
— ...Туда сбежались от пожара со всего района. Сорок тыщ народу. Потому что открытое место. Думали, безопасно. А потом как налетит огненный тайфун. Завертелся, высосал весь воздух. И задохнулись все. Сорок тыщ! Так и лежат вповалку, не убрали еще, потому что некому. Пятерку накинете — заверну в канал, покажу. Жуть! Увидишь — до гроба не забудешь.
— Нет, спасибо, — поежился Маса.
А экскурсовод с гордостью показывал уже на левый берег. Там вдали кренилась какая-то пизанская башня.
— Наш японский небоскреб Рёункаку! Вы хоть и не местный, но наверняка видали его на открытках. Двенадцать этажей! Еле устоял. Но все равно не сегодня-завтра рухнет. Эх, останется Токио без небоскреба.
Ну, небоскреба-то Масе было не очень жалко. Вечная история. Построили люди Вавилонскую башню, погордились ею, а она возьми и развались. Но сорок тысяч задохнувшихся... Бр-р-р.
Отсюда, из Асакусы, до Ёсивары нужно было идти пешком. Маса поднялся на набережную и пошел по улице, с любопытством оглядываясь.
В юности он, конечно, много слышал о знаменитом веселом квартале, но никогда в нем не бывал. Говорили, что днем и ночью (особенно ночью) здесь не стихают возгласы наслажденья, громкие песни и радостный смех. Эти приятные звуки издавали десять тысяч девушек и такое же количество счастливых клиентов. Жительниц Ёсивары уподобляли бабочкам. В бордель они попадали еще личинками, здесь окукливались, недолго трепетали яркими крылышками и потом — лет тридцати, самое большее тридцати пяти — зачахнув от беспрестанного веселья, переселялись на кладбище храма Дзёкандзи. В народе он называется «подкидным», потому что умершую шлюху без лишних церемоний просто засовывали в мешок и подкидывали под ограду — чтоб не тратиться на похороны.
Но раньше грустным местом здесь был только Дзёкандзи, сейчас же весь развеселый район представлял собой сплошное кладбище. Сколько Маса ни вертел головой, не мог разглядеть ни одного целого дома. Выгорело всё, остались только легкомысленные таблички с указателями, на каждом какой-нибудь цветок и названия заведений.
Только по указателям и отыскался полицейский участок. Выглядел он еще хуже, чем заведение капитана Бабы. Там хоть кусок стены с дверью сохранился, здесь же остались только горы мусора. Среди них кто на чем сидели черные мундиры, десятка полтора, и совсем ничего не делали, даже не разговаривали друг с другом. Просто смотрели — одни в землю, другие в пространство, третьи в предвечернее небо. Если полиция представляет государство, то лучше было бы распустить таких представителей Кокутай по домам. От них несло унынием, безнадежностью, параличом.
Маса спросил, где начальник. Ему молча, да еще пальцем (невообразимое отсутствие манер!) показали на понурого человека, который сидел на деревянном ящике и вяло чертил прутиком по земле. Судя по звездочкам на петлицах, это был капитан.
— Господин Соно?
— Я его заместитель, Идзаки. — Офицер поднял мутный взгляд. На лбу у него розовело пятно ожога. — Вы кто? По какому делу?
— У меня к господину Соно письмо из Иокогамы. От капитана Бабы.
Это совершенно заурядное сообщение вызвало удивительную реакцию. Глаза заместителя наполнились слезами.
— Да, я знаю, они дружили.
Всхлипнул.
— Погиб? — догадался Маса. — Какая досада! — И поправился. — То есть, какая трагедия.
— Сделал сэппуку, — сообщил Идзаки и расплакался навзрыд. Находившиеся поблизости полицейские начали сморкаться.
— Как сэппуку? Почему?
— Вчера, когда началось землетрясение... — Капитан говорил с перерывами, сглатывая слезы. — ... Большинство проституток после рабочей ночи еще спали... Хозяйки сразу заперли дома и дворы, чтоб никто не разбежался... Но когда начались пожары, Соно-сан разослал патрульных по заведениям, сказать, чтобы всех вели в парк... Потому что там пруд, вода... Он хотел всех спасти... В парк набилось много девушек, очень много... Но огонь подступил со всех четырех сторон. Стало невыносимо жарко, полетели искры... Девушки стали прыгать в пруд. На них сверху другие... Нижние тонули, верхние задыхались от дыма... Никто не спасся... Сегодня мы пошли туда, а пруд весь — как бочка, набитая иваси. Сотни и сотни трупов... Девчонки, мало кому двадцать лет... Соно-сан постоял там. Потом говорит: «Это я, это моя вина».
Ушел. И один, даже без секунданта, в мучениях... Он был очень хороший человек. Поэтому мы все такие...
Вытирая глаза платком, Идзаки кивнул на полицейских.
За свою долгую заморскую жизнь Маса забыл про эту особенность японских начальников. Западные обычно сваливают ответственность за случившееся на подчиненных. Японские от нее не увиливают и часто карают себя сами.
— Что же мне делать? Господин Баба просит господина Соно о помощи...
Маса протянул письмо.
Прочитав, Идзаки смахнул последнюю слезинку, распрямился.
— Вы получите помощь от меня, Сибата-сан. Это мой долг по отношению к памяти господина Соно. Я стольким ему обязан! Что возможно — сделаю.
И тут Маса понял, что ему сильно повезло. Будь жив начальник, за множеством других забот он максимум сообщил бы какую-нибудь информацию, ныне же включился великий механизм Онги, Долга Благодарности — да еще перед только что умершим.
— Тогда идемте в «Урага-гуми» и потребуем, чтобы они поскорей вернули девочку. Бедняжка, наверное, до смерти перепугана.
Капитан замялся.
— Я сказал: «Сделаю что возможно». Вы же, господин Сибата, требуете невозможного.
— У вас осталось слишком мало людей, чтобы справиться с якудза, если они заупрямятся?
— Не в этом дело. Якудза не окажут сопротивления даже если я приду к ним один. При условии, что я потребую от них чего-то правильного.
— То есть законного?
— Нет, «законное» и «правильное» у нас в Ёсиваре не одно и то же. Здесь особый мир, в котором существуют три силы: внешний закон — то есть мы, внутренний закон — то есть якудза, и «Общество сакуры» — своего рода профсоюз хозяек заведений, за счет которых живет Ёсивара... Во всяком случае жила до вчерашнего дня... — Идзаки сделал скорбную паузу. — Взаимоотношения между этими тремя силами очень деликатные, они отработаны до мельчайших деталей, за долгие годы. Каждая сторона знает правила, то есть свои права и свои обязанности. Мамы-сан и якудза должны соблюдать тишину и порядок. Никакого воровства у клиентов, никаких драк или, упаси боже, убийств. Давать взятки полицейским запрещается (бесплатные визиты к девушкам по праздникам не в счет, это выражение благодарности). В свою очередь, мы не имеем права нервировать клиентов неожиданным появлением в борделях — если, конечно, там не произошло какого-нибудь скандала, выплеснувшегося наружу. Потому что наблюдение за внутренним порядком — уже прерогатива клана Урага, мы в их кухню не вмешиваемся. Например, откуда берутся новые девушки и как с ними там обращаются — не наше дело. Если только кто-нибудь не наложит на себя руки, да еще с шумом, так что скрыть невозможно. Постороннему человеку правила, по которым существует Ёсивара, покажутся дикими, но ни один большой город мира не может обходиться без проституции. Просто в глупо устроенных странах этот некрасивый бизнес еще и порождает букет всяких сопутствующих преступных промыслов, а у нас всё под контролем и не выходит за рамки приличий.
Познавательную лекцию Маса выслушал с интересом и догадался, к чему она была произнесена.
— То есть у вас нет права прийти к оябуну и напрямую спросить: «Где похищенная в Иокогаме девочка?»
— Да, это будет вопиющим нарушением конвенции. Он мне не ответит и будет в полном своем праве. Я только потеряю лицо. Но это не означает, что у меня нет никакой возможности вам помочь, — продолжил капитан. Маса выжидательно на него смотрел. — Мы, конечно же, получаем информацию о том, что творится за стенами борделей, от своих осведомителей. То есть осведомительниц. Шлюхи есть шлюхи, Сибата-сан, в них нет чувства верности по отношению к своему заведению.
Полицейский брезгливо поморщился. «Страно, если бы была — когда знаешь, что в тридцать лет тебя засунут в мешок и выкинут на помойку», — подумал Маса, но делиться этой мыслью не стал, а тоже изобразил на лице неодобрение.
— Например, мне известно, что вчера вечером, когда толчки закончились и пожары догорели, было чрезвычайное собрание «Общества сакуры» с участием якудзы. Самая почтенная и мудрая мама-сан произнесла речь. Она сказала, что теперь несколько дней людям будет не до увеселений, но потом наступит обратная реакция. (Это очень образованная дама, она читает все газеты и любит выражаться по-современному.) Те, кто выжил, сказала она, ощутят наплыв чувственной энергии и захотят доказать сами себе, что они живы. В Ёсивару хлынут толпы. А у нас, сказала мама-сан, дома разрушены и катастрофическая нехватка кадров. Нужно быстро соорудить временные производственные помещения — пускай просто палатки, но украшенные цветами и веселыми ширмами. Это-то мы сделаем, но проблема в том, что некоторые из нас остались без рабочей силы. И здесь мы очень надеемся на помощь наших покровителей из «Урага-гуми».
— А, тогда понятно, — кивнул Маса. — Якудза получила заказ на свежее мясо.
— Вот еще одна причина, по которой бессмысленно обращаться к оябуну. Трёхбрового я знаю, это законченный мерзавец, но он лишь выполнял приказ, а это значит, что клан будет его покрывать. И как вызволить вашу англичанку, я не знаю. Будь жив Соно-сан, он мог бы попросить оябуна о личном одолжении, но я в должности пока не утвержден. Мне откажут.
— ...И вы только зря потеряете лицо. Хорошо, но ведь Трёхбровый и его люди не только похитили ребенка, они еще совершили убийство. Разве это не основание для полиции потребовать клан к ответу?
— Не получится. Преступление совершено в Иокогаме, и, насколько я понимаю, даже еще не возбуждено дело... — Капитан задумался. — Что же тут можно сделать?
Маса терпеливо ждал. Никогда не следует торопить специалиста, если его компетенция вызывает доверие.
— Вот как мы поступим, — через минуту-другую молвил эксперт по веселому кварталу. — Хозяйка «Пионового фонаря» мне обязана. Пару месяцев назад я ее выручил. Это очень изысканное заведение, на любителя. Девушки там наряжаются призраками и сосут кровь клиентов либо слегка их душат. Одна новенькая переусердствовала. Я убедился, что преступного умысла не было, и позволил врачу дать заключение об инфаркте. Теперь я предъявлю маме-сан долг благодарности к оплате. Идемте.
Они шли по улицам раздавленного стихией греховного царства. В темноте оно выглядело куда живее, чем при свете дня. Вечер спрятал руины и пожарища. Повсюду зажглись красные бумажные фонари — хрупкие предметы в катастрофе оказались прочнее бревен и кирпича. Веселые огни покачивались на легком ветру, словно зазывно подмигивая двум пешеходам. Наверное, принимали их за первых вернувшихся клиентов. И повсюду — слева, справа — кипела работа. Стучали молотки и топоры, визжали пилы. Как трава, прорастающая на поле побоища, подумал Маса. А капитан выразился еще лиричней:
— Жизнь побеждает смерть! — с чувством сказал он. — Знаете, я всегда немного стыдился, что работаю в Ёсиваре, но сейчас рад. Встряхнулась, зализала раны — и вприпрыжку дальше. Она повидала всякое на своем веку, ее так просто не сломаешь.
- Все кругам плачут,
- Но не ропщет на карму
- Старая дворняга.
— У вас лишний слог в последней строке, — заметил Маса. Попытался представить себе русского околоточного или американского шерифа сочиняющими стихи — не получилось.
— Пришли.
Идзаки показал на ворота. Они были сломаны, но на каменном столбе сиял красивый фонарь в виде пиона.
— Подождите меня за оградой. Мама-сан не станет откровенничать при постороннем.
Во дворе, как и повсюду, горели лампы, суетились люди. Полуголые, потные рабочие со скрученными жгутом полотенцами на головах расчищали обломки рухнувшего дома.
Капитан подошел к густо напудренной пожилой женщине в пунцовом кимоно. Беседа длилась довольно долго. Сначала говорил Идзаки, а мама-сан кивала — должно быть, принимала соболезнования. Потом она вынула из рукава бумажный платочек и пару минут с достоинством поплакала. Это не мешало ей зорко следить за рабочими и покрикивать на них, если они что-то делали не так. Терпеливо дождавшись завершения скорбного ритуала, полицейский зашептал хозяйке на ухо. Затем пошептала она. Два церемонных поклона. Конец визита.
— Хорошая новость, — сообщил Идзаки, вернувшись. — Сегодня в полночь мамы-сан, потерявшие много работниц, приглашены на аукцион. Клан «Урага» выставляет на продажу первую партию — сорок единиц товара.
— Они похитили так много девушек? — ужаснулся Маса. — Мы должны освободить их всех, не только англичанку!
— Уверяю вас, большинство проданы родственниками, которые остались без средств к существованию. Другие осиротели и, не зная куда податься, подписали контракт добровольно. Украденные же настолько запуганы, что нипочем не признаются. И вашу-то непонятно, как вытаскивать. Посторонних на аукцион не пустят. Внутрь попадут только хозяйки. Даже их охранники останутся снаружи.
— Это уж моя забота. Вы только скажите, где будет аукцион.
— В Дзёкандзи, «Подкидном Храме». Он чудесным образом уцелел. Мама-сан говорит, это хороший знак. Ёсивара возродится. А еще она говорит, что очень скоро, прямо завтра восстановится Кокутай, и всё будет по-старому, даже лучше.
— Как он может восстановиться, да еще прямо завтра? И откуда хозяйка борделя может знать подобные вещи?
— Они всегда всё знают, — пожал плечами Идзаки. — У «Общества сакуры» свои источники. Дам вам совет — будьте осторожны. Эти женщины становятся опасны, если их разозлить. Даже я не смогу вас защитить.
— Ничего, я привык. Вы мне и так уже очень помогли. Сердечно благодарю.
Маса низко поклонился.
— Нет, — сказал капитан. — Я не могу вас оставить. Никогда себе не прощу, если с вами что-то случится. Позвольте мне сопровождать вас. Я только сниму мундир, чтобы действовать в качестве частного лица. Очень прошу, не спорьте.
И тоже поклонился.
— Признателен за великодушное предложение, но это я себе не прощу, если из-за меня пострадает ваша карьера.
Они препирались так, кланяясь друг другу, минут пять или даже больше. Капитан Идзаки был человек с очень развитым чувством чести, но немного зануда. Маса еле от него отвязался. Выражаясь по-русски, на кой васаби нужен помощник в таком элементарном деле?
Два часа спустя одинокий ронин сидел в развалинах когда-то, наверное, очень веселого, а теперь очень грустного дома и смотрел через сломанные сёдзи, украшенные похабными картинками, на улицу, по которой к Дзёкандзи шествовали участницы аукциона.
Площадка перед Подкидным Храмом сияла разноцветными огнями, будто и не было никакого конца света. Вдоль ограды цепочкой стояли крепкие парни в красных куртках с цветком ириса на груди — очевидно, эмблемой клана «Урага». Но интересней было смотреть на хозяек любовных заведений. Почтенные мамы-сан, наряженные в дорогие кимоно, с набеленными лицами и высокими, сложными прическами чинно семенили короткими шажками, церемонно приветствовали друг друга, выражали удовольствие по поводу встречи и соболезнование по поводу случившейся неприятности. Каждую сопровождали вышибалы, одетые в кимоно с гербом своего борделя.
Ёсивара — мир, которым управляют немолодые женщины, всё про жизнь знающие, снаружи мягкие, а изнутри железные, размышлял Маса. С одной из них — той, что выведет с собой девочку Глэдис, ему скоро придется иметь дело. Разговор будет непростой. Думать об этом было приятно. Маса любил железных женщин. Всяких любил, но железных — особенно.
Он приготовился к долгому ожиданию и уже знал, чем его скрасит: будет представлять Землю, которой управляют не железные снаружи, но мягкие внутри мужчины, а женщины, похожие на ёсиварских матрон. Они сумеют всё обустроить так, что и преступники, и полицейские будут у них в услужении, и никто ни с кем не будет воевать, и все будут довольны.
В храме ударил гонг — аукцион начался. Торги шли с невероятной быстротой. Должно быть, церемониал был идеально отработан. Удар молотка о медный щит, знак завершения очередного раунда, звучал раз в одну-две минуты. Прошло меньше полутора часов, и во дворе снова началось движение. Весь товар был разобран, мамы-сан стали расходиться.
Маса еще раз заглянул в медальон с фотографией бедняжки Глэдис и припал к смотровой щели. Только бы не пропустить!
Каждая матрона уводила с собой по две-три живых покупки. Девушки были очень молоденькие, некоторые просто дети. Все перепуганные, вжимающие головы в плечи. Хозяйки ласково щебетали с ними, обнимали, угощали сладостями. Но с обеих сторон топали вышибалы, бдительно присматривая за невольницами.
Выскочить что ли с криком, да открыть пальбу в воздух, подумал Маса. Начнется суматоха, и если кто-то из девочек хочет свободы — воспользуется и убежит. Но куда они убегут в разрушенном мире, где царит Хаос? Из огня да в полымя? Опять же в «браунинге» всего один патрон. И как потом спасать Глэдис?
Повздыхал, отказался от соблазнительной идеи.
Однако вот из храма вышла последняя мама-сан, а девочка так и не появилась. Осталась внутри? Но почему? Или ее тут вообще не было? Тогда где она?
И никого, кто мог бы ответить на эти вопросы.
Надо идти к оябуну, трясти перед ним письмом с претензиями от Сандаймэ. Надежды на результат мало, но ничего больше не остается.
С тяжелым сердцем Маса вышел на улицу — и тут же попятился обратно. Сердце легко запрыгало, как почуявший добычу поплавок.
Из ворот Подкидного Храма вразвалку вышел плечистый детина с грубой физиономией и шрамом, наискось рассекавшим лоб и левую бровь.
— Эй, Гама, где ты?! — крикнул Трёхбровый, озираясь.
От забора отделился подушкообразный коротышка, шепеляво отозвался:
— Я здешь, аники!
— Пошли.
Помахав остальным красным курткам, оба зашагали прочь.
Ах, какая удача! — поздравил себя Маса, пристраиваясь сзади. Двое — это сущие пустяки.
Нужно было подождать, пока они повернут на какую-нибудь безлюдную и желательно темную улицу.
Повернули.
Впереди появился круг желтого света, на фоне которого чернели два силуэта, один повыше, другой пониже. Человек по кличке Гама, что означало «Жаба», держал в руке электрический фонарик.
Мудрить Маса не стал. Подобрал кусок кирпича, примерился. Очень удобно целиться, когда такая подсветка. Кинул коротышке точнехонько в затылок — не слишком сильно, чтоб не проломить череп, но вполне достаточно, чтобы Жаба не мешал разговору.
Читать бесплатно другие книги:
