Нерусский новый русский Пинхасик Дмитрий

Кунфу-мунфу

В седьмом классе брат отвел меня в секцию карате. Тренировал там его приятель – Марик Ройтман. Он уже был чемпионом Советского Союза в этом новом для страны спорте. Марик был отличным тренером: добрый, веселый, с шутками, шпагатами, прыжками и даже сальто, он тут же заразил меня карате. Таким и должен быть тренер! Я, естественно, потащил с собой Дыбу, и мы стали заниматься вместе. Я уже тогда был человеком компанейским. Когда мы стали показывать загадочные движения и стойки в школе, народ с удивлением смотрел, пытаясь установить нам правильный диагноз. Люди старались определить, как с нами безопасно общаться без вреда для психического состояния, собственного и нашего. Дальше через нас в нашу секцию попали ещё пара одноклассников. В это время по рукам ходили какие-то наборы черно-белых фотографий с плохо видимыми на них бойцами в разных позах и стойках. Иногда рядом было пояснение, что это такое, как правило, на китайском, но если повезёт, то на английском или даже на русском. Мы подолгу рас сматривали эти методические указания и не без удовольствия отмечали, что с большей частью из них мы знакомы. Легенды про неимоверное мастерство сенсеев, могущих творить чудеса и протыкать людей пальцами, а кирпичи и доски кулаками, довольно часто мешали спать. Дабы приблизиться к недостижимому, приходилось постоянно махать руками над куриным бульоном в кухне, в ванной, перед зеркалом и даже по пути в школу. Все выключатели света и двери теперь включались и открывались только ногами, от чего повелители электричества частенько выглядели грустно перекошенными или повержено пикировали с насиженных мест к матушке земле. Брательник уже ходил с нунчаками и давал мне уроки по верчению и ударам ими о предполагаемые головы плохих горожан. Попозже через год-два карате запретили, а нунчаки прировняли к холодному оружию. Ни для кого это ничего не изменило почти, те кто были в этом спорте не бросили его. Просто теперь тренер просил нас поменьше распространяться о нашей секции. И официально произносилось, что у нас общефизическая подготовка, а не «карате-до», школа «кошки», «тигра», «пьяницы» и всех остальных.

В секции были разновозрастные ученики от шестилетних киндеров до восемнадцатилетних атлетов. Старшие успели завоевать звания чемпион города и что-то подобное и были нашими кумирами. Серёга Хутовой, Олег Басистый, Коган Саша – ребята были крепкими мастерами, шикарно «работали» и демонстрировали нам, кем мы станем, если не будем лениться. От этого шпагатить хотелось все больше и больше. Хотя я никогда так и не смог облизать стопы вытянутых ног, своих имеется ввиду, но они (ноги) были какие-то летучие. Чего хочешь с ними, то и делаешь!

Иногда тренировки вели разные мастера. Была и фамилия легенда нашего спорта – Ларионов. Мне не довелось ни позаниматься у него, ни даже увидеть, хотя иногда мы тренировались в «Олимпе» на Моховой, где он, насколько помню, обитал. Однако, мои усилия приносили плоды. Меня периодически вытаскивали из строя в центр зала для демонстрации движений или ударов, или для показа в паре разных вариаций боя. Понимание того, что показывают на лучших, тонизировало прямо в мозг. Теперь между подогревом бульона и желудком вставали бои с целыми армиями самураев и заодно населением всего Китая, например. Не перебив всех, есть было невозможно!

Тренер Марик еще подрабатывал, стоя на воротах в ресторане

«Баку». Тогда все спортсмены стояли на воротах, надо было как-то поддерживать порядок в заведениях. Весело жить, да еще и зарабатывать. Как-то раз Марик, как рассказал брательник, слегка выпил и в какой-то момент решил стать летающим каратистом, а не обычным скучно-сухопутным. Как в первых фильмах, которые попозже доходили до нас с дикого запада, выполняя свой служебный долг, он решил нанести удар ногой в прыжке, но для усиления эффекта прыгнул с лестницы с высоты второго этажа. Не знаю, попал ли он в нос злодея и осуществил ли повреждение его душе и телу, но себе Марик при приземлении сломал пятку…Помню, что в то смутное время «стрелок» и разборок, Марик по рассказам брата, ездил на «терки» с бойцами из нашей секции. Не знаю, как там у них выходило, но бой они точно могли дать любой бригаде. Беда в том, что можно было нарваться на огнестрел, но, слава богу, им везло. Помню, мы уже не занимались почему-то, но через несколько лет встретили Марика в метро. Тепло и волнение, желание отчитаться, что мы хорошие и успешные, все это захлестнуло, как будто мы встретились с самым близким родственником после разлуки…

Так и должно быть, наверное. Ведь, что-то похожее я испытывал при встречах с своими прошлыми преподавателями, с которыми были нити хороших отношений во время учёбы в школах. Никто в этих взаимоотношениях никогда не фиксирует факт любви или привязанности между учениками и учителями. Это не любовные или родственные связи, где наоборот принято подчеркивать их крепость, часто даже намеренно преувеличивая. Именно поэтому чувства учеников к тренерам и преподавателям так ценны. Они, как совершенно не предполагаемые бонусы, достаются нам. Радости эти – вознаграждение наше за все сложности и трудности, которые обе стороны пережили вместе, побеждая лень человеческих детенышей и их наставников.

А вот у моего брата все было опять почему-то по-другому. Когда они с его нынче покойным другом Сашей Лачиным, два молодых здоровых парня, встретили своего тренера по самбо, по фамилии Недожегов в тёмном дворе, то избили его и засунули в мусорный бак. Сему обстоятельству они были безумно рады, как мести за все издевательства и унижения от тренера. Вот и где здесь сбой в программе развития человеческого сообщества?! Ведь передача навыков и умений исторически позволила человеку эволюционировать именно потому, что и отдающий и принимающий получали удовольствия от результатов своего труда, а и иногда даже от моментов общения! А на удовольствии работают все инстинкты! Именно так и возникла профессия преподаватель. Именно из-за этих чувств столько людей в мире учат и учатся. И даже в России, где правительство не понимает, как важно выращивать образованное и культурное поколение, для счастливой жизни среди них (наших потомков) остаются миллионы бедствующих в нищете учителей. Да, это не новость, об этом все говорят, но ничего ведь не происходит! Дай бог, что бы что-то поменялось когда-нибудь.

Но вернёмся к Марику. Когда через десять лет мы с братом заехали к нему в Филадельфию, где он жил, ему было уже лет тридцать пять, наверное. Но ничего не изменялось. Для того, чтобы проснуться, Марик просто повернулся на бок и выпал с кровати на кулачки. Поотжимавшись от пола, он заверил нас, что уже узнает гостей и улавливает нить разговора! Наш друг был как всегда вышибалой в каком-то местном кабаке и тренером детской секции карате. Его подопечные были чемпионами среди детских команд на первенстве между всеми штатами Америки! И это доказывало, что он – тренер от бога! Надеюсь, он и сейчас такой же, как и был. Шестьдесят – ещё не возраст для людей, которые всю жизнь занимаются спортом. Спасибо за вирус карате, я всю жизнь так и тяну ноги в направлении шпагата, хотя он и, по-хамски не прощаясь, покинул мое общество когда-то. Теперь мой отпрыск бьёт к моему удовольствию маваши и вертушки, надеюсь, он тоже будет инфицирован навсегда…

Пиво

Я был уже классе в девятом или десятом. У меня был модный пуховик «Биверс», в то время это по важности было равносильно сегодняшнему «есть тачка или нет».

Взрослая жизнь уже немного приоткрыла дверь и демонстрировала себя, покручивая бедрами в этой щелочке. Брат был «крутым», на жигуле коричневого цвета. Он работал кладовщиком в баре «Сфинкс» на Васильевском и лихо греб там денежки, накачивая кур перед заморозкой водой и с помощью еще миллиона ухищрений. И вот однажды, и я понадобился.

Суть нашего бизнеса была построена на общественно-бытовом укладе совдеповского алкоголизма и на психологии души русской! По утрам перед школой, встав в шесть утра, я мчался на станцию метро «Василеостровская». Примерно к семи подруливал братишка на своём «Лондо», и мы выгружали из него ящиков шесть! Ставили их стеночкой друг на друга. Толпа рабочих Василеостровского, имени его краснознаменного района, как раз уже в это время начинала превращать площадь перед метро в муравейник, растекаясь по всем близ и даль лежащим предприятиям. Люди шли, держа тёмные чугунные головы руками. После вчерашнего, новый день «сурка» ничего им не обещал. И именно мы были призваны судьбой зажечь в них искру и оживить восход солнца новыми красками! В наших ящиках был долгожданный, чудодейственный эликсир силы и радости. Именно в них была сила, помогающая пролетариату отдать сегодняшний день своей жизни этим чёрным холодным станкам и идиотам с социалистическими лозунгами в зубах, которые уже поджидали их на работе. В наших ящиках было пиво! Какая «Балтика», какой «Степан Разин»?! Ничего этого не было и в помине, были мы и «Жигулевское». Чугунные головы разговаривали чуть больше, чем колпаки на автомобильных колёсах. Диалог состоял из двух файлов: сна- чала – «Одну?… Сколько?», и после приобщения к тайнам Жигулевского, которое, кстати, происходило тут же на месте, иногда мешая общению с следующим «чугунком – «Тару берём?»

Я отрицал такую опцию, и бутылка ставилась на ящики. Со звуковым сопровождением из самых коротких в мире, но отнюдь не теряющих от этого красочности слов. Здесь и был двойной секрет заработка. Понятно, что пивко мы продавали с наценкой и ещё делали наценку на наценку, но просто у нас были запланированы огромные затраты на шикарную жизнь, поэтому мы и принимали ещё бутылки. Если среди «чугунных» появлялся знаток, подозревающий нас в том, что мы сами будем способны сдать бутылки и потратить его полученные богатства в собственном направлении, то он должен был знать слова, которыми можно было бы об этом сказать, что встречалось не часто. Если вдруг такой персонаж все же материализовывался, то я на глазах у всей очереди сбрасывал бутылку с высоты полутора метров в заранее заготовленный у меня в ногах ящик с битыми бутылками. Грохот битого стекла развивал все сомнения! Но бутылки, падающие в песок из битого стекла, никогда не бились. Так мы трудились на благо родины, помогая рабочим запарывать на станках одну за другой заготовки не только после обеда, но и до. В обед понятно в недрах заводов и без нашей помощи рабочие умели разбиваться по трое и находить водочку для смазывания горящих организмов, замученных светлой, но горькой коммунистической перспективой.

Как-то раз, один из покупателей попросил у меня какие-то бумаги, типа разрешение или что-то вроде… Я был абсолютно не готов к этому, но ощущение превосходства над населением пивной страны уже поселилось в моем молодом организме достаточно прочно. Не задумываясь, я предложил плащу в шляпе проследовать одновременно в нескольких направлениях поиска истины, также с возможностью получения опции по приданию ускорения. Плащ зажевал шляпу своей собственной жизнью и вместе с пивом, злобно бухтя, куда-то уплыл. Через пару дней бизнес прекратился. Как объяснил мне Миша, Плащ дошёл до нужного кабинета и что-то там разоблачил. Мы в убытке. Якобы пришлось заплатить кому-то больше, чем заработали за дни торговли. Как выжил пролетариат Василеостровского без нас, остается только гадать!… Такое хорошее дело задушили!

В

1983

г.

или

в

1982

г.

открылась

первая

в

городе

пиццерия

Мы были в восьмом или девятом классе. Никто не знал, что такое пиццерия и собственно, пицца. Все это были загадочные иностранные слова, очень какие-то чарующие и завораживающие. Это был какой-то прорыв Запада сквозь железный занавес. Все равно, как если бы нам разрешили на двадцать восьмом трамвае ехать мимо депо до Нью-Йорка, там 2 часа разоблачать секреты падшего капитализма и назад в школы, институты и на работы.

Мы жили около пиццерии. Она именно так и называлась, своим собственным красивым словом, и тогда это был верх профессионализма продаж! Мы ходили через день мимо и видели очереди, которые достигали метров тридцати или сорока! Старший брат уже тусил в барах и ресторанах, и это взрослое загадочное будущее было нашей мечтой. В какой-то момент мы набрались смелости и решились. День был определен – в субботу. Мы решили, что пойдём туда после завтрака. Часов в 10 мы с Дыбой молча подошли и пристроились в хвост длинной очереди. В карманах лежали все скопленные за всю жизнь деньги, рублей по десять у каждого. Мы чувствовали себя крайне неудобно – это ведь был наш первый поход во взрослое заведение! Мы прекрасно понимали, что нас могут просто взять и не пустить, но шанс же был, и мы стояли. Мы все время прикидывали, сколько же могут стоить неведомые зарубежные яства, и что же мы будем делать, если нам не хватит!? Погода была сносная, что-то демисезонное, и это повышало наши шансы. Через час мы поняли, что очередь не двигается вообще. Все в очереди были естественно взрослые, и мы ежились под их взглядами, прекрасно понимая, что выделяемся в чужом огороде. Но с мечтой не расстаются, и нас ведь было двое! Прошло ещё пару часов, и мы поняли, что с десяти утра до часу дня очередь продвинулась человека на три. Мы ведь все время пересчитывали людей. Успеем ли мы там как раз пообедать, обсуждение этого вопроса шло следующие пару часов. К трём дня ситуация была такая: мы уже были не сороковые, а тридцатые, и это неуклонно начало наводить нас на мысль о какой-то безысходной ситуации! За пять часов – десять человек. Если так пойдёт и дальше, то к десяти вечера мы будем двадцатые, а это означает, что мы уже полдня простояли бесполезно!? Мы не могли бросить мечту и поэтому по очереди сбегали домой поесть. При этом мы запихивали в себя еду в бешеном темпе, давясь и кашляя, а вдруг именно за эти двадцать минут пройдут все тридцать человек разом, и наша очередь пролетит! Часть народа действительно не выдерживала, видимо, у них не было домов в пяти минутах, и нам это дало преимущество. Но в тоже время какие-то подозрительные личности периодически под скорбное воркование очереди взбрасывались и выбрасывались в загадочные створы заведения, и всех «терзали смутные сомнения», как говорил бессмертный Бунша. И ещё я сходил во двор и обнаружил там второй, так скажем, «черный» вход в систему наслаждений. Теперь уже люди, входящие и выходящие из двора, были также ненавистны, как и блатные с основного входа. К 20.45 вышел какой-то «хрен» и остававшемуся в очереди десятку «оптимистов-идиотов» сообщил о своих рекомендациях, а именно, поднять перед собой руки и проследовать по домам с кукишами в каждой из них вместо ожидаемых

неземных наслаждений.

Перед нами было три человека. Наши сердца колотило, как на … да я не знаю, черт подери, почему бы их ещё так могло колотить! Люди спереди выяснили у «хрена», когда же он их запустит. На что тот ответил им, что через двадцать минут запуск прекращается, а освободится ли за эти двадцать минут стол, никому не известно. Задний хвост очереди сбрасывал пары ненормативной лексикой, уходя в темноту советской страны. Парень перед нами, обильно пометив асфальт выделениями своих слюнных желез, тоже не выдержал и отчалил домой или в психиатричку. Постоять девять часов и уйти за двадцать минут до закрытия, будучи третьими, мы не могли. И вот в девять, «хрен» распахнул ларец, и пара счастливчиков всосалась в заветный храм. Я робко прихватил дверь и сиплым от волнения голосом спросил, сможем ли мы ещё сегодня пройти?

«Не-е, пацаны. Все – девять вечера. Больше не пускаем. Нам ведь сидящих внутри надо добить и самим ещё домой потом».

– «А если это… ну чего как… отблагодарим, а-а? Мы весь день отстояли с десяти утра тут» – давился я, разговаривая с «крутым».

«Хрен» дернул дверь, одновременно меряя нас глазницами и заставив потрястись в ознобе ещё пять минут на совсем холодной уже улице, вынырнул вновь: «Мест за столами нет, но у стойки – могу». Вторая часть предложения потребовала разъяснения, и мы, вибрируя нашими позвоночниками от волнения, вковыльнули внутрь. Приглушенный свет, модный музон, безупречный интерьер кабака. Все было впервые! Нас посадили на круглые табуретки – жердочки.

«С чем вам? С курой, грибами, колбасой или говядиной?» – это сейчас это кажется простым вопросом, а тогда, когда ты совершенно не знаешь, что именно ОНО такое самое, с курой или грибами? Мы, однако, виду не показали и еле слышно прошамкали какие-то из предложенных вариантов. Какого же было наше удивление, когда мы получили с курой и грибами обычную круглую булку! Мы ели ее в этом полумраке, как абсолютно дикие люди, пришедшие из джунглей в ресторан на Манхеттен, пытаясь почувствовать каждый миллиметр, каждый миг булки, но ничего не могли почувствовать особенного, как ни напрягали каждый рецептор.

Денег нам хватило, и мы с видом идущих по своим делам серьёзных людей молча вышли на улицу. С одной стороны, мы сделали это, и мы теперь крутые, умудренные опытом пацаны. С другой стороны, никто в этом крутом заведении не втянул нас ни в разврат, ни в перестрелки. Да и пицца не повалила нас на спину чудесами неведомых доселе комсомолом произведений поварского искусства, и это как-то немного разочаровывало… Расставшись, мы побрели обратно в темнеющую «бытовуху», хотя хотелось ну хотя б, как поступают в таких ситуациях пьяные финны, бутылку разбить об асфальт что ли!

В понедельник в школе мы сидели, окруженные потрясенными одноклассниками, и, изображая скуку на лицах, развалившись ногу на ногу, рассказывали про наши подвиги. Но как ты скажешь, что пицца – это булки с курой?! Как?! Так ведь можно уничтожить все мечты и стремления! Поэтому в нашем описании это было что-то, что невозможно ни в сказке сказать, ни пером описать! Что-то такое офигенное и умопомрачительное, что-то с макаронами такое, оно же итальянское, что-то с кетчупом вроде каким-то, но только очень каким-то совсем необычным и вкусным, и курой, и грибами, и маслинами какими-то сумасшедшими, и вообще вам это не описать! Ну и «хрен», понятно дело, в нашем рассказе был нами куплен со всеми потрохами, да и мужики какие-то к нам завестись после нашего уверенного взгляда не решились, а девы – красавицы все на нас пялились, подмигивали и улыбались, как бы приглашая познакомиться. Была в нашем рассказе наша сказочная мечта, и нам и всем она понравилась…

Карты,

деньги,

два

пацана

В старших классах мы начали поигрывать в монополию и иногда в карты. Мы собирались почему-то у Макса в коммуналке и играли в «секу» (это российская версия покера). Сначала играли на спички, но начали и ставить мелочь. Никто из ребят не обладал обычно капиталами сильно больше рубля. Там все начали пробовать и блеф, и перемигивания, по-моему, мы уже посмотрели «Блеф» с Челентано, и все пытались подражать и копировать кумира.

Мы с Дыбой, естественно, договорились на подмигивания и всякие движения, и сигналы. Но нельзя сказать, что это сильно нам помогало. Уж слишком были неопытны… И вот как-то мы догадались, что играть впятером или вшестером, когда двое в доле, хуже, чем вдвоём против одного…

Как-то раз вырисовалась ситуация поиграть против Шефа вдвоём. Был у нас такой одноклассник с кличкой, выросшей из фамилии. Играть пришли к Шефу. У детской «секи» были, наверное, нестандартные правила, а именно: если ты поставишь

«в гору» (в банк, куда скидываются все ставки) денег больше, чем есть у твоего противника, то ты выигрываешь независимо от того, у кого какие карты есть. Это в смысле, что он и хочет ответить ставкой, а нет у него. Было, правда, и исключение из правил: если у того, кого задушили деньгами в картах, был джокер, то он забирал весь банк! И тут же умирал от счастья, напустив под себя лужу.

Страсть к стяжательству и истинная, преданная любовь к деньгам, которая сопровождала меня практически с самого раннего детства (даже на уколы за 10 копеек я бежал с радостью, так распознать смогла меня моя тетя), в тот момент привела меня, что-то типа, к двенадцати рублям накоплений. Это были все разные рубли, разного размера. Целая коллекция: и олимпийский, и с памятником неизвестному солдату, и, конечно, с Ильичами в разных позах, как целиком, так и с отчлененными от мумии головами. Повинуясь наставлениям мамочки, я скрывал свое состояние. Только два друга знали, что Буратино – богатей. А уж когда начали играть, эту информацию нельзя было рассказывать – это же был козырь в рукаве. Я в любой момент мог придушить противников деньгами и выиграть. Конечно, я таскал денежки в маленьком кожаном кошелечке на все игры и ждал своего шанса! У друга Дыбы вроде деньжищ таких не было, но с обычным рублем или двумя, накопленными за счёт многоразового сглатывания топленой слюны, вместо пломбиро эйфории, он тоже явился к Шефу попытать счастье.

Мы активно чесались, сморкались, скрещивали пальцы и тянули губки поцелуем. Это кстати, как сейчас помню, были буби и часто даже понимали друг друга. Но вот незадача –не очень понимали, как дальше это использовать и как ходить, имея информацию. Детский мозг был ватно бессилен перед необходимостью быстрого карточного расчёта шансов. В общем, так- сяк поход в кино может кто из нас и проигрывал, но это было мелочью, в общем-то.

И вот мне пришла очень крепкая карта, почти максимальная. Не прыгать на месте и не орать от счастья я уже умел. Более того, от прихода карты до выигрыша чего-то серьёзного ещё был целый путь. Я всячески тянул время, выживая радость и нетерпение с лица вниз в щекотный, налитый удовольствием живот, и делал вид, что никак не могу решиться поставить в центр стола в общий банк ставку. Тем самым я показывал, что у меня, якобы, слабая карта, и я не могу решиться на неё ставить. Доведя партнёров до возмущения, я как бы неуверенно поставил небольшие деньги. Дыба был оповещен о хорошей карте и скорее всего понимал, что задача теперь сделать по несколько ходов всем, чтоб Шеф максимально долго участвовал и подбрасывал деньги. Это и был блеф. Каждый следующий игрок имел право ответить деньгами и даже увеличить ставку или выйти из игры, потеряв уже поставленное. Все ответили. Круг шёл за кругом, все изображали то же, что и я. Гадские мучения сынов еврейского народа, которым и денежку очень хочется и страшно жаль, если вдруг она безвременно и так несправедливо покинет своего владельца, несмотря на столь мощного душевного его владельца к ней чувства! И вот цель достигнута – на кону уже рубля три, а это значит, что Шеф выкинул в игру рубь. Собственно, примерно все, что у него и было, и Лёша типа пасует, якобы не выдерживает…

Понты – что это?! Попытка возвыситься над равными себе в социальной среде сотоварищами по перерабатыванию пищи в дерьмо! Почему же они доставляют удовольствие?! Да потому что ты как бы высовываешься из толпы на голову выше и всем кричишь: «А я вот не просто, дескать, перерабатываю эту пищу, а вот ещё и полезные микроэлементы, типа, безупречного качества планете даю!» А?! Какого Вам так высунуться?! Все – дерьмо, а ты ещё и пользу. Ну или красивое дерьмо можно!

Все: «Вау! Он такой один среди нас! Вау, он лучший!». Лучший чего-то достиг – ну дык это приятно. Как на соревнованиях победить. Это и есть удовольствие, поэтому оно в той или иной степени не чуждо никому на этой планете, постепенно погибающей от экологической катастрофы, задыхаясь в собственных экскрементах. Зачем лучшие тренируются всю жизнь, чтоб стать лучшими, чтобы высунуться на голову и все типа: «Вау!» Это опять же они – понты. И отличный отличник в учёбе или работе тоже двигается понтами. Так что, как ни крутись, а понты – это движущая сила нашей цивилизации…

Не чужды они были и мне, и я с видом крутого банкира достал свой раздутый кожаный кошелёк и, гремя коллекцией рублей, небрежно бросил на стол рубль. Хотя, чтоб задушить Шефа хватило бы и 20 копеек. Но как говорится, «бабло жгло ляжку». Шефа окатило потом. Капельки приступили к веселому скатыванию с его лба, руки дрожали, но он почему-то тянул время и ерзал на стуле. Я, понимая, что пока он не сбросил карты, видимо, трагедия его как бы не началась, не торопился и сочувственно смотрел на то, как его колотило. Он медленно, молча встал и, пошатываясь, сгорбившись, старчески пополз от стола к серванту. Громкая крышечка фарфоровой сахарницы сообщила нам о своём грехопадении на хрусталь внутри серванта, столь необходимого каждому советскому человеку… Шеф медленно, нерешительно развернулся к нам. Он достал оттуда красненькую, ленински трижды краснознаменную, скомканную десятирублевку. Не знаю, как Дыбу, а меня окатило волной адреналина. Это была ставка в 10 капиталов среднего школьника – огромные для нас деньги, и само появление их в игре привело нас в трепет. Дрожащей рукой Шеф в замедленной съёмке положил деньги на центр стола в кучку к нашим монетам. Сомнений больше не было – шла крупнейшая в школе игра! У меня на руках была сильнейшая карта. Стало очевидно, что Шеф взял мамины деньги, чтоб я не задушил его своими взносами. Более того, он надеялся, что у меня-то нет десяти рублей. Откуда они могут быть у школьника!? Получалось, что он теперь задушит меня и заберет весь банк независимо от того, у кого какие карты. Я ликовал – это было то, на что я никак даже не мог рассчитывать. В лучшем случае мы рассчитывали выиграть примерно рубль, а тут ещё к нему 10! И когда?! Когда у меня такая карта! Я по очереди стал выкладывать по одному рублю свои богатства – это был выход на сцену! Не торопясь, щелкая ими по столу, я разрывал Шефу душу. Ведь он не понимал, сколько у меня рублей. Но раз я их кладу, значит ответить на его ставку десятью могу! Я выложил десятый рубль и стал смотреть на уничтоженного соперника. Шеф, наверно, находился в сознании…

«Меня хотел задушить деньгами… а вот на тебе!»– продержав его так секунд тридцать на острие пропасти, я достал оставшиеся 2 рубля и медленно положил и их на стол. Шеф был задушен! Мы заработали неимоверные деньги. Я ликовал! Трясясь всеми своими молекулами, Шеф открыл карты… Естественно, мы стали смотреть, с чем же он решился так противостоять. У него в картах был джокер! Я даже не сразу понял, что произошло. Шеф, заикаясь, тихо произнёс: «Я выиграл…».

На столе было навалено двадцать пять, мать их, рублей! Шеф каменными руками-экскаваторами, убирающими сугробы, начал грести их куда-то к своему телу, а скорее всего к сердцу!

Дыба орал всю дорогу: «Зачем? Зачем? Ты-идиот добавил эти два рубля!? Как ты не подумал о этой возможности!? Ведь просто ответь ставкой в десять рублей и вскройся! С твоей картой и деньги были бы наши!»

Я шёл в оцепенении, иногда что-то бормотал. Я не понимал, как я мог стать ведущим идиотом планеты. Разница моих действий составила двадцать пять рублей!

Сегодня я знаю – это были понты!

Детектива

В старших классах родители стали иногда оставлять меня одного на выходные. Может кайфовали сами на даче, а может я ныл, что не хочу ехать туда. Не помню. Но факт остается фактом – мне доверяли. Вырос умный, осторожный мальчик. Чего нет?

Миша уже жил отдельно. Папа не выдержал его вранья и воровства коньяков из бара, в которых как назло в самых ответственных моментах при разливе оказывался всегда чай! И в одну из ссор выгнал его в комнату в коммуналке в нашей бывшей квартире. Cсора как-то улеглась, и Миша продолжал коммуницировать с семьёй.

И вот в одну из моих одиноких суббот, естественно под ночь уже, в квартиру ко мне ввалилась шумная компания. Братан был с какими-то невиданными мной доселе Борей-барменом и двумя телками. По моей пятибалльной шкале они тянули на пятерки. Илона вообще была из Таллина! Что, пожалуй, добавляло ей еще полбалла… Сперев очередную бутылку из папиного бара, встроенного в Югославскую мебель, под названием тех времен «стенка», Майкл, несмотря на моё висение у него на руке со всеми причитаниями о ужасах, связанных с его поступком, а теперь и с нашей дальнейшей судьбой, дыхнув дымом и перегаром мне в мозг, уже слегка невнятно поведал, чтоб я однозначно не ссал! И что он все решит. Именно тогда я взял с собой в будущую жизнь на вооружение эти внушительные выражения и не раз впоследствии их использовал. Далее он добавил, что если я собираюсь мешать им веселиться, то имею полное право идти спать прямо под их вопли и музыку. И наконец, будучи, настоящим профи в успокаивании малолетних братьев положил мне по-родственному руку на плечо с сообщением о том, что если меня тоже, как и его, выгонят из дома, то он, так уж и быть, возьмёт меня к себе… Как-то я застеснялся при всей этой крутой разодетой и взрослой компании далее «ссать» и портить вечер, и сел на стульчик в кухне наблюдать, как над столом трясли огромный холодильник «Ока», а из него валились куриные яйца, консервы и вся остальная необходимая к романтической гулянке жратва, оставленная родителями мне на выходные.

Догнавшись до часу или двух ночи, они наконец как-то разделились, и Боря с одной из нимф неумолимо полез в родительскую кровать. Помня ценные наставления брата, я не ссал как мог, и все же попросил Бориса снять туфли, которые похоже не только не один год повреждали панцирь Ленинграда, но явно еще и совсем недавно водили своего владельца по каким-то делам на стройки. К сожалению, ни с третьей, ни с четвёртой попытки мои слова в Борисовом монологе никак не были отражены. Он достаточно громко обращался к Илоне с самыми разнообразными пожеланиями. Надо сказать, крайне перепутано. Выложенные из рубахи на родительские одеяла складочки брюха Борюсика, а именно так его называл мой брат, видимо, должны были завлечь Илону в его засыпающую сексуальность. В безысходной действительности той ночи я вместе с левым ботинком Борюсика покинул-таки родительскую комнату, обескураженный неожиданно выявленными опасными лётными возможностями этого объекта.

А в это время в моей комнате, как и бывает иногда в конце томного вечера, два тела боролись на бабушкиной кровати, и вовсе не за право кто будет лежать у стены. Шум, крики и обвинения по поводу, как говорится, «кто девушку гуляет, тот ее и танцует» не утихали, наверное, ещё часик.

На хрена ты сюда приехала тогда?!

Так вы же нас вынесли просто из ресторана. Да что ты говоришь?! А в машину зачем сели?! Так вы же нас за ноги и за руки грузили!

Я даже вставлял, не выдерживая этой вспыхивающей опять каждые десять минут борьбы, обращения Дон Кихота в защиту Дульсинеи, типа: «Ну Миша, ну может действительно не стоит?! Ну типа, если она не думала» – и так далее…

В итоге, крайне потрепанная, но непобежденная дева Светлана перекочевала ко мне на мой раскладной диван. Взрослая, умная, модная, сексуальная и порядочная, не сдалась же она под неимоверным пьяным напором, уговорами, обвинениями и запугиваниями. А именно так все и было! Так вот, этот идеал залез в труселях и лёгкой футболочке в мою пятнадцатилетнюю вселенную и погладил меня по голове со словами: «Спасибо тебе…». Я был победивший и спасший, хоть и чутка спавший рыцарь! Но теперь при сближении сонливость сбежала, и мысли о возможности вхождения с Дульсветой в новую часть жизни покрыли комнату. Я пролежал до утра, упершись локтем с приподнятой головой на руке, гладя красоту и порядочность по плечу и по голове.