Штык и вера Волков Алексей
– А не много ли награбил по дороге? Ладно, в пакгауз до выяснения…
Солдат попытался вырваться, но на него тут же уставились три или четыре ствола. Пыл служивого остыл, и он покорно двинулся в указанном направлении.
От другого конца эшелона грянул выстрел, и пассажиры невольно дрогнули.
– Прости и упокой…
Орловский внимательно взглянул на своих соседей. Растерянные лица, затаенный страх. Было видно, что эти люди изначально напуганы за свою жизнь и уже поэтому будут покорны, даже не задумываясь, что эта покорность еще вернее может привести их к гибели.
Старовер выглядел намного лучше. В нем тоже было заметно смирение, однако чувствовалась и затаенная сила, основанная на глубокой вере.
– Тебе не кажется, что это слуги дьявола? – тихо, чтобы не услышали другие, спросил у бородача Орловский.
– Они и есть, – убежденно прошептал бородач. – Эвон, как глаза красным сверкали!
И в очередной раз перекрестился, укрепляя свой дух.
Орловский тоже перекрестился, хотя и по-православному.
Решение он уже принял.
– Помнишь, что говорит Писание о борьбе с врагом рода человеческого?
Кивок в ответ.
– Своим непротивлением мы только усиливаем силы зла. Готов сразиться за веру?
Бородач раздумывал всего лишь мгновение, а затем решительно выдохнул:
– Готов.
В вагоне царила полутьма. Орловский немного покопался в мешке и, пользуясь тем, что никто ни на кого не смотрел, надел на левый рукав специальную терку.
Спокойно и деловито повесил сумку с гранатами, проверил, в каком кармане лежит запасная обойма к кольту, а затем осторожно передернул затвор винтовки.
– А пуля их возьмет? – с некоторым сомнением спросил старовер, не без доли уважения наблюдая за осторожными махинациями Орловского. – Или, там, штык?
– А вот это мы с тобой и проверим. Но если Бог за нас, почему бы и нет?
Тем более что в действенность святой воды Орловский, признаться, не верил.
Как и в то, что перед ними действительно слуги дьявола.
Меж тем процедура так называемой проверки продолжалась. Итогом служил пакгауз, причем не пожелавших туда идти прямо на перроне уговаривали тумаками.
В целом же никакого сопротивления не было, и проверяющие обнаглели. Теперь они совсем перестали задавать какие-либо вопросы, молча обезоруживали очередного пассажира, отбирали вещи и сразу посылали вышедшего к отведенному для проезжающих месту.
С другой стороны, они явно утратили бдительность и никаких сюрпризов для себя уже не ждали.
– Пора. – Орловский заранее несколько освободил багаж, укрепил на спине вещмешок и торбу, поднялся.
Старовер решительно двинулся следом.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь!
С последним словом Орловский чиркнул гранатой по терке, убедился, что запал загорелся, и швырнул смертоносный снаряд наружу.
Едва смолк грохот взрыва, как Орловский был на перроне.
Часть бандитов лежала в самых разнообразных позах, остальные были ошеломлены, и медлить Георгий не стал.
Резким движением он вогнал штык сверху вниз в живот ближайшего противника, привычно надавил вниз, поднимая штык и выворачивая пронзенному внутренности, освободил винтовку и ударом приклада разбил лицо очередному врагу.
Мгновенный выпад с тем же роковым поворотом вверх, и, пока никого нет рядом, выстрел в дальнего.
Передергивание затвора, правая рука освободилась, подцепила гранату, чиркнула по терке…
На этот раз Орловский швырнул «подарок» на крышу вокзала к закопошившимся у пулеметов людям. Там громыхнуло, чье-то тело полетело вниз, а Георгий уже вновь заработал штыком.
Краем глаза он заметил, что бородач не сплоховал и ловко насадил на трехгранный оказавшегося на пути бандита.
Кто-то попытался выстрелить в Орловского в упор, от волнения промазал и в свою очередь получил пулю.
Еще один бандит хотел было пронзить Георгия, но Орловский привычно отбил чужую винтовку вверх, не прерывая движения, вонзил во врага штык, повернул, выдернул и огрел еще одного противника прикладом.
Над ухом громыхнула трехлинейка бородача. Кто-то из бандитов выстрелил в ответ, но в тесноте, кажется, попал в своего.
А затем впереди образовалась пустота.
У Орловского за плечами были две войны, между ними он учил воевать других, и собранный с бору по сосенке сброд оказался не в силах противостоять опытному вояке.
– Бежим! – Между зданием вокзала и каким-то сараем был просвет, и Орловский повлек бородача туда.
Он не собирался расправляться со всей бандой. Какими бы они ни были солдатами, но у них было численное преимущество, и оно обязательно сказалось бы рано или поздно.
На прощание Орловский чиркнул запалом очередной гранаты по терке, но он не разгорелся.
Пришлось повторить процедуру. Как раз в этот момент в простенке показался один из преследователей, и бородач сноровисто снял его из винтовки.
Орловский метнул гранату и бросился прочь.
Они с бородачом как раз выскочили на привокзальную площадь, когда за их спинами рвануло и чьи-то вопли известили, что часть осколков нашла свои цели.
Площадь была невелика. Беглецы с разгона пересекли ее, перемахнули какой-то забор и не останавливаясь помчались дальше.
На перроне началась стрельба. Может быть, часть пассажиров тоже решила попытать счастья и вступила в бой, а может, бандиты палили во все стороны, еще не понимая, что их враги уже далеко.
Забор, пробежка по саду, еще один забор и опять…
Появляться без крайней нужды на улицах было глупо, и потому беглецы предпочитали нестись дворами. При этом Орловский потихоньку забирал в сторону, стараясь переменить направление на параллельное железнодорожным путям.
– Все…
Бородач устало привалился к очередному забору.
Он задыхался, грудь ходила ходуном, но правая рука продолжала сжимать винтовку.
Орловский чувствовал себя не лучше. Все-таки не мальчик, время для подобных пробежек с препятствиями давно прошло. Сердце, казалось, вот-вот разорвется, в голове мутилось, никак не удавалось заглотнуть достаточно воздуха, а ноги грозились подогнуться, перестать поддерживать тело.
– А ведь получилось… – еще задыхаясь, вымолвил Орловский и полез за кисетом, где хранилось с десяток заранее заготовленных крученок.
Разглядеть что-либо в темноте было невозможно, однако Орловский был уверен, что бородач смотрит на него осуждающе.
– А вот этого не одобряю. Бесовское зелье, – подтвердил догадку бородач.
– Ничего. Этот грех невелик. – Орловский прикурил и жадно затянулся ароматным дымом.
Крученку он держал в кулаке, чтобы со стороны не было видно предательского огонька.
После третьей или четвертой затяжки в голове стало чуть яснее, и Орловский смог сформулировать то смутное, что мучило во время бесконечного бегства.
– Собак нигде нет.
– Вестимо, перебили всех. Нечисть их на дух не переваривает. Добрый пес злого человека за версту чует, а уж беса… – спокойно подтвердил бородач, словно ему частенько доводилось иметь дело с разнообразными бесами.
– Ну да, бесы, бандиты – какая разница? С этой стороны повадки у них должны быть одинаковы.
Нет, не хотелось сейчас Орловскому доказывать, что никакой нечистой силы не существует. Или, во всяком случае, не существовало до рокового мартовского дня.
Может, теперь объявилась? Тот оборотень в вагоне… Как пелось в одной из песен: «Кто был ничем, тот станет всем». Уточнять, кем именно может стать человек, романтически настроенные революционеры стыдливо не стали.
Оно и правильно. Наверняка бы многие задумались, стоит ли разрушать весь мир, чтобы пробудить в себе зверя? Или вместо несвоевременных переделок мира лучше заняться собой? Теперь-то отступать уже поздно. Результат налицо-с. Сами того хотели, господа и товарищи.
– Звать-то тебя как? А то и познакомиться не успели.
– Меня? Иван Захарович Курицын, – степенно представился бородач. – Из Сибири. С-под города Новониколаевска. Слыхал о таком?
– Слыхал.
– А тебя, браток, как кличут?
– Георгий Юрьевич Орловский. Из-под Москвы, но близко от твоих краев бывать приходилось. Еще в японскую.
– Кадровый, значит? То-то я смотрю, биться ты мастак. Я уж, признаться, не чаял живым выйти… Дальше-то что делать будем, Егор Юрьевич? – несколько переиначил имя Орловского на простонародный лад Курицын.
Главенство своего напарника он признал бесповоротно.
– Дальше? А дальше вернемся на станцию. Попробуем паровоз захватить. Далеко они его не отогнали. А то у меня никакого желания нет переть до Смоленска на своих двоих. Да и дальше тоже.
– Да их же там полно! – От подобной наглости у Курицына едва не захватило дух.
– А нам-то что? Да и не ждут они нас на вокзале. Небось гадают, в какую сторону мы побежали, да по улицам рыщут. Не ровен час, найдут.
– Тоже верно, – после некоторого раздумья согласился Иван Захарович. – Что здеся сидеть, что идтить, на все воля Божья.
– Тогда тронули. – Орловский аккуратно затушил выкуренную до конца самокрутку и поудобнее перехватил трехлинейку.
Вокруг царила ночная тьма, улицы не освещались, и лишь в стороне станции едва маячило зарево фонарей. Однако в данный момент тьма выступала союзником, позволяла перемещаться незаметно. Благо собак нигде не было, и ничто не могло выдать крадущихся в сторону вокзала людей.
По дороге Орловский и Курицын дважды натыкались на конные банды. Разбойники двигались не таясь, с факелами, и заметить их издалека не составляло труда. Каждый раз беглецы прятались за чьим-нибудь высоким забором. Конные проезжали мимо, изредка обмениваясь замечаниями о разгроме на станции да хвастливыми обещаниями, что они сделают с бежавшими наглецами.
Те же, кого они искали, выжидали некоторое время и осторожно двигались дальше.
Вокзала достигли сравнительно быстро. Вернее, не самого вокзала, а путей со стороны Смоленска.
Как Орловский и предполагал, паровоз пыхтел недалеко от станции, поблизости у входного семафора. Здесь было довольно темно, свет фонарей долетал в эти края слабым отблеском, поэтому подобраться удалось довольно близко.
В полуночном мраке машина казалась диковинным драконом, расположившимся на отдых. Сходство усиливали клубы пара, время от времени вырывавшиеся откуда-то снизу, и похожее на вздохи шипение.
Иван Захарович в очередной раз принялся креститься, словно надеялся молитвою отогнать бесовское наваждение.
Пока он крестился, со стороны станции вновь грянуло несколько выстрелов. Из будки немедленно высунулись две головы.
Один из высунувшихся что-то сказал и полез вниз. Оставшийся сразу скрылся.
Другого такого случая могло и не представиться. Орловский чуть дотронулся до бородача рукой и бесшумной тенью скользнул вперед.
Он не сомневался, что перед ним бандит. Элементарная логика подсказывала, что никто не станет оставлять паровоз без охраны, и потому церемониться Георгий не стал.
Бить штыком в спину своего, русского, все-таки показалось не совсем честно, поэтому Орловский пустил в ход приклад.
Налетчик завалился без вскрика. Георгий быстро перекинул винтовку за спину, вытащил из-за пояса упавшего здоровенный «Смит и Вессон» и в три приема поднялся на паровоз.
В будке было четверо. Двое, стоявших ближе к тендеру, судя по одежде, были машинистами, двое остальных, при оружии, обмотанные пустыми пулеметными лентами (опять – зачем?), явно принадлежали к станционной банде.
Оба охранника стояли спокойно, видимо, были уверены, что это возвращается их товарищ. Поэтому появление Орловского для них было полнейшей неожиданностью.
– Руки!
Орловский чуть отступил в сторону, давая возможность Курицыну подняться следом.
Один из бандитов, совсем молодой, медленно стал выполнять приказание. На его лице отчетливо читался испуг не ожидавшего подвоха человека.
Зато второй проявил неожиданную прыть. В правой опущенной руке он держал маузер и одним движением вскинул грозное оружие.
Деваться в тесном пространстве было некуда, пытаться обезоружить противника – некогда. Оставалось одно.
«Смит и Вессон» с громоподобным шумом выплюнул кусок свинца.
Пуля отбросила бандита, он врезался в какие-то рычаги и безжизненным мешком рухнул под ноги.
Глаза молодого расширились от ужаса. Ожидание своей очереди привело беднягу в ступор, однако тратить на него патрон Орловский не стал.
– Машинисты? – коротко осведомился Георгий у двоих, стоявших в сторонке.
– Да.
– Тогда поехали. Да побыстрее, пока сюда не набежало всяких доброхотов.
Мужчины послушно шагнули к своим рычагам, но один выдохнул:
– Ничего не получится. Стрелка.
– Что – стрелка?
– Они входную стрелку перевели в тупик.
– Да переведу я вам вашу стрелку! Поехали! Иван Захарович, присмотри за молодым.
Орловский протянул Курицыну револьвер, гораздо более удобный в помещении, чем трехлинейка, а сам выглянул наружу.
Как он и ожидал, на звук выстрела со станции, пока не особо торопясь, двигалось несколько человек.
– Пошевеливайтесь, мать вашу!
Словно отзываясь на призыв, паровоз послушно дернулся и медленно двинулся вперед.
Орловский повис на ступеньках, ожидая приближения стрелки.
Сзади что-то закричали, и самый нетерпеливый выстрелил в сторону удаляющегося паровоза.
Потом стрелять стали все. Патронов бандиты явно не жалели, и выстрелы грохотали один за другим.
С крыши станционного здания ударил пулемет, и пули горохом застучали по тендеру.
Орловский продолжал стоять спокойно, словно был заговорен от свинца.
Так продолжалось недолго. Паровоз уменьшил скорость, почти встал. Георгий обернулся, убедился, что до преследователей не меньше шестидесяти саженей, и спрыгнул на насыпь.
Он шел не сгибаясь, считая ниже своего достоинства обращать внимание на пролетающую мимо смерть.
Плавный перевод стрелки, теперь убедиться, что рельсы соединились как надо… Порядок!
Орловский махнул рукой. Паровая махина сразу тронулась, пошла ему навстречу, и Георгию осталось лишь вскочить на проплывавшую мимо ступеньку.
– Ходу!
Приказание было явно излишним. Машинисты были напуганы сильнее своего нежданного пассажира и сейчас старались вовсю.
Паровоз запыхтел сильнее, стал заметно увеличивать скорость.
Орловский еще раз выглянул наружу, потом не спеша достал очередную крученку и, прикуривая, небрежно заметил:
– А стреляют, между прочим, хреново.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Город действовал угнетающе. Дело было даже не в убитых, которых из-за наступающей ночи пока не могли похоронить. К мертвецам и смерти привыкли еще на великой войне. Хотя, конечно, мирные обыватели и солдаты – вещи все-таки разные. Но и подобных трагедий успели повидать достаточно, чтобы своей немыслимостью еще одна могла перевернуть души. Разве что масштаб здесь был несколько больше. Вместо села или деревни – целый уездный городок, похоже вырезанный подчистую.
Эта ли насильственная смерть, соединенная с массовым ограблением, или нечто другое, но над Кутехином словно собралась недобрая туча и с наступлением темноты грозила окончательно пасть на вымершие улицы. Будто неприкаянные души горожан никак не могли покинуть свои места и витали неподалеку, неслышно и в то же время странно ощутимо стеная о своей жестокой судьбе. Кладбище тоже излучает над собой некие флюиды, однако там они ослаблены постепенностью и временем.
Атмосфера насквозь была пропитана сгущенным злом пополам с людскими страданиями, и даже те из отряда, кто давно распрощался с молодостью, чувствовали себя детьми, окруженными материализовавшимся миром жестоких колдовских преданий. Этому способствовали и рассказы разведчиков о встрече с матросом и его странных способностях. Аргамаков всерьез подумал, не запретить ли кавалеристам рассказывать об увиденном, однако слухи уже начали свой путь, и остановить их было невозможно.
– Что вы думаете по этому поводу, Павел Петрович?
Барталов как раз подошел к сидевшему в компании нескольких офицеров командиру.
– Простите? – не понял вопроса доктор.
– Я имею в виду рассказ Курковского и его подчиненных, – уточнил Аргамаков.
– Ах, это…
Собравшиеся ждали от Барталова скептической улыбки ученого человека, но Павел Петрович был совершенно серьезен.
– Я уже задумывался о случившемся, лишь непосредственные обязанности меня несколько отвлекли. – Доктор долго искал хоть у кого-нибудь из жертв бандитов малейшие признаки жизни. – В сущности, у меня есть лишь два объяснения. Первое – разведчики имели дело с гипнотизером-самородком чудовищной силы. У человека врожденный талант, а тут сложились обстоятельства, некий толчок, и он пробудился, пробился наружу. Это, так сказать, объяснение материалистическое, не противоречащее науке.
Доктор благодарно принял от Лиденера верченую папиросу, глубоко затянулся ароматным дымом и продолжил:
– А второе… Второе, признаться, отдает откровенной мистикой, и я бы сам ни за что не поверил в него еще месяц назад. Не знаю, как вы, господа. Объяснение это заключается в том, что наш неведомый противник, так сказать, колдун.
– Кто? – невольно переспросил Сторжанский.
– Колдун, – скрестив руки поверх выделяющегося живота, повторил доктор. – Маг, волшебник, чародей, можете называть как угодно.
В принципе, после всего виденного это предположение не удивило собравшихся. Было несколько странно, что оно прозвучало из уст доктора, всегда бывшего убежденным материалистом, и только. Каждому из офицеров приходило в голову нечто подобное, и каждый гнал эти мысли прочь, как нарушающие незыблемость мира. Хотя что тут осталось нарушать?
– Видите ли, господа, мы с моими коллегами и священниками только что занимались убитыми. Так вот, на многих телах нет никаких ран, будто смерть их, так сказать, наступила без всяких видимых причин.
– Может, задушили?
– Никаких следов в районе горла у них тоже нет, как нет и вообще сколько-нибудь значительных синяков. На известные болезни это непохоже, нет никаких признаков массовой инфекции. Такое впечатление, что эти люди просто взяли и умерли по некому приказу. Не все, там много и убитых, но все же…
– Какие-то странные вещи вы говорите, Павел Петрович. – Сторжанский старательно раскурил трубку и пустил дым в седые усы. – Словно мало нам всего случившегося, и надо добавить ко всем бедам откровенное колдовство. И как с ним прикажете бороться?
– Отец Иоанн вообще видит во всем дело рук Сатаны или кого-то из его ближайших приближенных, – напомнил Барталов. – Вдобавок это пока только предположение, один из вариантов, пусть и маловероятный, но который я бы все-таки имел в виду.
– Хороший вариант, – кивнул Аргамаков. – И не знаешь, какой лучше: с Сатаной или с вашими магами. Это все хорошо, господа, но пора подумать о ночлеге. Я предлагаю занять центральную площадь. И обороняться, если что, удобнее, и от мертвецов подальше. Утром займемся похоронами, а там сразу двинем дальше. Здесь нам делать нечего.
Офицеры козырнули и пошли к своим частям. С Аргамаковым остались лишь доктор и Сторжанский.
– А вот и Александр Дмитриевич, – кивнул Аргамаков на спешащего к ним начальника штаба.
– Разрешите доложить, господин полковник!
Вообще-то старшим по званию был Сторжанский, все-таки генерал, но он добровольно подчинился Аргамакову и выполнял при отряде должность начальника артиллерии.
– Докладывайте.
– Пленные в один голос утверждают, что определенного места пребывания у банды пока нет. Лишь предполагают со временем отвоевать себе какую-то территорию, а пока перемещаются вдоль линии железной дороги. У них уже три состава, в которых они живут и складируют награбленное. Это не считая бронепоезда. А всего в банде больше тысячи человек. Из оружия – винтовки, два десятка пулеметов, даже трехдюймовое орудие. И еще. Допрос пленных дал странную картину. Они в один голос утверждают, что Федор Горобец, матрос, являющийся у них вожаком, самый натуральный колдун.
Барталов выразительно посмотрел на офицеров, но счел нужным уточнить:
– И в чем это выражается?
– Здесь показания несколько расходятся. Общее, что подтверждают все: Горобец в состоянии видеть деньги и ценные вещи, даже если они закопаны в земле или спрятаны в самом неожиданном месте. Может перемещать небольшие предметы, даже не прикасаясь к ним. С легкостью заставляет людей выполнять все, что ему нужно. Например, жители Кутехина сами свезли на вокзал все свои вещи, никто их даже не подгонял. А еще, по словам пленных, он в состоянии убивать людей одним взглядом и многих на площади ликвидировал именно так.
– Прямо василиск какой-то, – пробормотал доктор. – Вы нам нарисовали, так сказать, самого натурального сказочного злодея.
– Это не я. Это пленные, – невозмутимо напомнил Канцевич.
– Я понимаю. Надо будет побеседовать с ними. Вы не возражаете, Александр Григорьевич? Хочу попытаться понять границы и особенности его способностей и вообще по возможности отделить правду от лжи.
– Вообще-то я собирался их расстрелять, но черт с ними, пусть поживут до рассвета, – махнул рукой Аргамаков. – Может быть, вы действительно сумеете хоть что-то понять во всей этой чертовщине. А сейчас пойдемте, господа. Темнеет. Пора играть зорю и вообще располагаться на ночлег.
Несмотря на усталость, поход, бой и чисто солдатскую привычку располагаться по возможности с максимальными удобствами там, куда занесет прихотливая военная судьба, спать в дома не пошел никто. Веяло от них первобытной жутью, и потому люди предпочли разместиться прямо на улице, поплотнее друг к другу, чувствуя и во сне, что они не одиноки и рядом есть сослуживцы и друзья.
Прямо посредине дороги рядом со своими пушками спали артиллеристы, в небольшом скверике устроилась кавалерия, в саду уездного присутствия расположился немногочисленный штаб, а в промежутках поротно отдыхали пехота и обоз. Все подходы к расположению перекрывались часовыми, на наиболее опасных участках хищно стояли пулеметы, и все равно большинство солдат спали плохо.
Обходивший лагерь Аргамаков слышал, как ворочаются люди, другие что-то бормочут во сне, то тут, то там мелькают огоньки самокруток тех, кто никак не может заснуть.
– Не спится, Александр Григорьевич? – окликнул командира сидевший на поваленном заборе у входа в штаб Барталов.
– Признаться, не очень. – Аргамаков присел рядом и потянулся за папиросами.
– Дурное место. Словно тень от свершившейся здесь трагедии осталась на месте и бередит наши души. – Доктор шумно затянулся, и красноватый огонек папиросы чуть осветил его лицо.
– Что это вы о душе заговорили, Павел Петрович? – спросил Аргамаков. – Помнится, вы практически не верили в Бога и были убежденнейшим материалистом.
– Был, а вот сейчас… даже не знаю. Я побеседовал с пленными. Они все убеждены, что их рассказы – святая правда.
– А вы? – после некоторой паузы спросил полковник.
– Не знаю, – Барталов вздохнул. – Дыма без огня не бывает. Если мы сами своими глазами видели оборотней, почему бы не предположить, что существует и магия? Возможно, она была и раньше, а сказки – это память о ней. А потом необходимость в чудесах, так сказать, отпала, сами волшебники были истреблены, и общество достаточно долго жило вполне нормальной жизнью. Пусть порою бывало всякое, однако до нынешних жестокостей дело все-таки не доходило. А тут вдруг словно прорвало шлюзы, и люди смогли осуществить все свои потаенные желания. Не все люди, лишь те, у кого оказались скрытые способности, но и этого вполне достаточно. Вы обратили внимание на основные, так сказать, способности кудесника-матроса? Видеть сокровища, до которых иначе ему бы не добраться, убивать людей взглядом, так что даже не надо марать руки и переводить патроны, уметь заставлять людей делать нечто служащее на пользу владельца дара. Довольно мрачноватый список. Все желания человека налицо. Можно смело благодарить Бога, что эти способности явились не к нам.
– Я еще готов принять ваше мнение о людях на свой счет, но вы-то, милейший доктор, с каких пор втайне мечтаете сеять вокруг смерть и подгребать к себе чужие сокровища? – Аргамаков не сдержал невольной улыбки.
– Простите, Александр Григорьевич, я не хотел вас обидеть, – сконфуженно пробормотал Барталов.
– Полно, Павел Петрович. Я не обижаюсь. Лишь указываю, что данный путь не для вас. Вы человек интеллигентный, всегда помогали людям, а по вечерам наверняка предавались либеральным мечтаниям о грядущем равенстве и всеобщем счастье. У вас желаний матроса не было и быть не могло. Другое дело, я. Как говорится, было у отца три сына. Двое умных, а третий – офицер. Мне на роду написано солдат тиранить да всевозможные проявления вольнодумства душить.
Капелька застарелой обиды все же прорвалась в последних словах полковника. Был он далеко не глуп и прекрасно знал, как отзываются о его сословии витающие в облаках возвышенных мечтаний господа. Или отзывались? С началом великой войны тон прессы сменился, и к офицерам стали относиться иначе, стали видеть в них своих защитников.
Что не мешало порою посматривать на них с определенным опасением, как на людей долга и присяги, которым по обязанности положено быть против всевозможных экспериментов над чутким государственным организмом.
– Не наговаривайте на себя ерунды, Александр Григорьевич! – в свою очередь возмутился Барталов. – Смею вас огорчить: не получится из вас никакого колдуна. Если я прав, то главное условие для этого – полнейшая внутренняя свобода. Если хотите, доминирование моего «хочу» над всем остальным. И уж потом, при наличии соответствующих способностей, возможны всяческие магические штучки.
– Вы хотите сказать, что желаний у меня нет?
– Почему же? Есть. Внутренней свободы нет. Или, иными словами, все ваши желания не играют доминирующей роли. Вы, так сказать, связаны по рукам и ногам понятиями долга. Выполнить его, а уж потом подумать о себе. Долг и свобода между собой несовместимы. У вас же семья, Александр Григорьевич. И что? Вместо того чтобы попытаться пробраться к ней, помочь, а то и спасти, вы собираете отряд и пытаетесь исправить случившееся. Выполнить тот долг, как вы его понимаете.
– Я, Павел Петрович, присягал, – как нечто само собой разумеющееся произнес Аргамаков. – Да и семья не только у меня. Вы ведь тоже женаты, а вместо этого идете с нами, ничего не зная о своих.
Барталов вздохнул и досадливо буркнул:
– А вы что, чужие? Кто вас по дороге лечить будет? Так и не дойдете никуда. Больные да израненные.
Аргамаков хотел что-то сказать, но слова показались ему выспренними, и вместо них он просто положил доктору руку на плечо. В этом прикосновении была безмолвная благодарность и признание общности их судьбы на все отведенное им время.
Доктор хотел сказать что-то еще, но в этот миг грохнул выстрел, и Аргамаков немедленно вскочил на ноги.
Повсюду зашевелились люди. Приподнимались, хватали оружие, пытались определить характер опасности. Рядом с Аргамаковым невесть откуда вырос Збруев, подтянутый, словно и не ложился, готовый на все.
– Так, Фомич, срочно выясни, в чем дело!
– Слушаюсь, господин полковник! – коротко отозвался прапорщик и мгновенно исчез в темноте.
– Господин полковник, тревога? – подскочил встревоженный Имшенецкий.
– Подождем. – Повторных выстрелов не было, и Аргамаков смог даже усмехнуться. – И как вы меня только находите? В такой тьме…
– Вы же командир, – пояснил Имшенецкий.
– А раз командир, то застегните верхнюю пуговицу, капитан, – не то приказал, не то посоветовал полковник и достал папиросу.
Имшенецкий торопливо провел рукой по воротнику гимнастерки, приводя себя в уставной вид.
Невозмутимость Аргамакова подействовала на него, и штабс-капитан подтянулся, стараясь показать, что он тоже спокоен, собран и деловит.
Аргамаков еще не успел выкурить папиросу до конца, как вернулся прапорщик.
– Случайный выстрел, господин полковник! Часовому померещилось, что кто-то идет, вот он и приложился из винтовки.
– Бывает. Люди встревожены, место здесь действительно нехорошее. Ничего, лучше перестараться, чем пропустить реальную опасность, – несмотря на внешнюю невозмутимость, Аргамаков сам боялся нападения и прокомментировал случившееся не столько для окружающих, сколько для себя. – Ладно, господа. Всем спать. Завтра будет трудный день.
Легких дней давно не бывало…
В дальнейший путь отряд смог выступить лишь после обеда. Пока в одной братской могиле похоронили жителей и отдельно – двоих погибших разведчиков, время приблизилось к полудню. Курковский не находил себе места, считал себя виноватым в гибели своих солдат, и Ган дружески утешал его, говорил, что войны без потерь не бывает и поручик вполне мог быть в их числе.
Читать бесплатно другие книги:
