Штык и вера Волков Алексей
Через несколько минут кавалеристы были свободными. Только дало им это очень мало. Перевязали раненого Мезерницкого, а в остальном…
Оружия у них не было, выбраться наружу оказалось невозможным. Оставалось, как и прежде, прислушиваться к спорящим снаружи крестьянам да радоваться, что Стогову удалось уйти вместе с самым ценным, что вез с собой небольшой отряд.
А снаружи бушевали страсти. Народ разошелся не на шутку. Судя по звукам, дело едва не дошло до драки, и это при том, что в основном в уничтожении гостей мнение было единым. Не было единства лишь в способах.
Утро окончательно вступило в свои права, а спор все не утихал. Прошло немало времени, пока крестьяне окончательно выдохлись и решили сделать перерыв не то на ранний обед, не то на поздний завтрак.
Толпа у овина рассосалась. Лишь несколько человек остались охранять арестованных: они что-то тихонько бухтели да не без шума поедали принесенную им на пост еду.
Покормить офицеров никто не догадался. Или решили, что нечего тратить продукты на потенциальных покойников. Людей, как и свиней, перед забиванием кормить не принято.
День выдался не по-весеннему жарким. Своенравная природа решила напоследок порадовать обреченных людей, молча ждущих решения своей участи.
В сердцах теплилась надежда, однако она была настолько крохотной, что о ней всерьез не стоило и поминать. За последнее время кавалеристам пришлось быть свидетелями многих расправ, бессмысленных и жестоких. Так почему в их случае дело должно было обстоять иначе?
Между тем площадка перед овином понемногу стала наполняться вернувшимися крестьянами. Еда привела их в добродушное настроение. Не настолько, чтобы помиловать нежданных гостей, однако достаточное для более спокойных разговоров, без криков и взаимных обвинений.
Беседа немного покрутилась вокруг способов по переправке путешественников в мир иной и плавно переключилась на раздел захваченного имущества.
И тут что-то произошло.
По вполне понятным причинам, гусарам было не до анализа собственных ощущений. Навалившуюся сонливость каждый приписал усталости и нервам, но подумал, что подобный казус приключился исключительно с ним.
Опасность помогла справиться с внезапной истомой. Напряжение воли… и на ее место пришла привычная готовность к борьбе.
Снаружи стали стихать голоса, и наступила непонятная неожиданная тишина.
Раден осторожно выглянул в щель в воротах, пригляделся и с явным недоумением повернулся к своим сослуживцам:
– Похоже, все спят.
– Как?!
Поверить в это показалось невозможным. Сначала Желтков, затем Сухтелен приникли к щели и отодвинулись с тем же непониманием.
– Точно. Спят.
– Знаете, господа, вы не поверите, но я бы тоже сейчас был бы не прочь вздремнуть, – признался Ларионов.
– Побойтесь Бога, корнет… – говоря это, Раден едва удержал зевок.
Гусары переглянулись. Что означала всеобщая сонливость, было абсолютно непонятно, однако ничего хорошего нести она не могла.
– Надо выбираться отсюда, пока нас черти не взяли, – Сухтелен, как командир, первым оформил в слова общее ощущение, а Желтков подошел к заколоченному окну и попробовал на крепость преграждающие путь доски.
– Помогите!
Доски оказались прибитыми на совесть, и в одиночку справиться с ними вахмистр не сумел.
– Тихо!
Знакомое позвякивание конской сбруи раздалось совсем рядом. Через несколько мгновений из лесу появился бесконечный ряд повозок с сидящими на них вооруженными людьми. Одеты были люди кто во что горазд. Тут были и серые шинели, и разномастные пальто и куртки, и матросские бушлаты. К тому же многие из седоков были зачем-то обмотаны пулеметными лентами, отчего приобрели нелепый вид.
Часть из них без задержек проследовала к деревне, другие же остановились рядом со спящими крестьянами. Вновь прибывшие проворно соскочили с телег и деловито принялись оглядывать место всеобщей спячки.
– Чего энто они тут собрались? – донесся чей-то голос.
Остальные загалдели в ответ, и до затаившихся кавалеристов долетали лишь отдельные слова и малопонятные реплики.
– Посмотрите, что в овине! – перекрыл всеобщий гвалт кто-то уверенный в своем праве командовать.
Будь бы сейчас оружие! Но у восьмерых, включая тяжелораненого Мезерницкого, не было ничего, и им осталось покорно ждать, когда прибывший сброд откроет ворота.
– А эти не спят! – заглянувший первым мордоворот, одетый в явно маленькое ему драповое пальто, с удивлением посмотрел на стоявших тесной группой воинов.
Его товарищи шумно задергали затворами, и на пленников уставилось не менее трех десятков разнообразных стволов.
– Выходи!
– У нас раненый, – предупредил Сухтелен.
Не обращая на эти слова внимания, их грубо выволокли наружу, прислонили к стене и отодвинулись, создавая небольшое свободное пространство. В него порывисто шагнул здоровенный откормленный матрос в распахнутом бушлате и с надписью «Император Павел» на заломленной бескозырке.
Матрос упер правую руку в деревянную кобуру с маузером, окинул пленников угрюмым, недобрым взглядом и буркнул:
– Кто такие?
– Солдаты. Возвращаемся с фронта. Хотели здесь переночевать, а местные на нас напали. Одного нашего ранили и всех заперли здесь, пока решали нашу участь, – коротко рассказал основную легенду Раден.
Матрос со своими людьми явно составляли банду, одну из тех, что бродят сейчас по земле, и говорить им правду не стоило.
– Да? – Матрос смотрел недоверчиво. – А часом, не офицеры?
– Скажешь тоже! – Желтков чуть выступил вперед и смачно сплюнул. – Это вы там, на морях, всю войну прохлаждались, пока мы в окопах гнили. – Вахмистр обращался к расхристанным солдатам, составляющим немалую часть банды. – А ты хоть раз в конную атаку на пулеметы ходил? Под обстрелом чемоданами бывал? И теперь что, после такого мы до дому добраться прав не имеем?
Некоторые из толпы ободрительно закивали. Видно, им тоже довелось кое-что испытать на нелепо закончившейся войне.
Матрос еще раз внимательно посмотрел на Желткова.
– С тобою, служба, все ясно, а остальные? – Он устремил взгляд на Сухтелена, выделяющегося своим породистым лицом. – Тоже права имеют?
Теперь другая часть толпы поддержала своего вожака.
– И остальные со мной. В одном полку служили. И кровь вместях проливали, – твердо ответил Желтков, добавляя к сказанному непереводимую на другие языки тираду.
Сквозь толпу к матросу пробился молодой губастый мужчина полуинтеллигентного вида в шляпе и распахнутом пальто, под которым виднелся засаленный, некогда приличный костюм.
– Нашли чем хвастать! Тут кое-кто за вас на каторге гнил и ничего не говорит.
– За меня?! Я каторжником никогда не был! – возмутился вахмистр, понимавший все слишком буквально. – Никогда не воровал и не грабил!
И вновь добавил пару замысловатых оборотов, образно демонстрирующих, что порядочный человек должен думать об уголовном сброде.
– Ну, даешь! – В пронзительных глазах матроса мелькнуло нечто похожее на уважение. – Ты на флоте, часом, не служил?
– Ты лучше спроси, чего они не спят, как эти?.. – Полуинтеллигент небрежно махнул рукой в сторону валяющихся в разнообразных позах местных жителей.
– В нашем положении только и делать, что спать, – буркнул Раден.
Полуинтеллигент ненадолго задумался. Матрос по-прежнему не сводил с пленников тяжелого взгляда, словно хотел разглядеть их внутреннюю сущность.
– Что ж, от страха, пожалуй, можно стать невосприимчивым даже к твоим приемам, – задумчиво вымолвил мужчина в шляпе. – В их-то положении…
– Посмотрим. – Матрос снова помрачнел, вскинул руки перед собой и принялся шевелить пальцами.
В движении его рук было нечто таящее смутную угрозу, но кавалеристам главарь банды сейчас напомнил дешевого балаганного мага, если не клоуна. Сухтелен недоуменно переглянулся со своими людьми, не в силах понять разыгрываемого перед ними действа.
Очевидно, бандиты ожидали совсем иной реакции, и в толпе раздались возгласы удивления.
– Страх, говоришь? – процедил сквозь зубы матрос, заканчивая свои пассы. – А ну отвечать, кто такие? – замогильным голосом взвыл он.
– Сказано тебе: солдаты. Домой возвращаемся, – терпеливо, как сумасшедшему, повторил Раден.
– Ну и что ты на это скажешь, Яшка? – вполне нормальным тоном спросил матрос у полуинтеллигента.
– Если бы не видел своими глазами, ни за что бы не поверил, – задумчиво произнес Яков. – Или мы не до конца разобрались с твоими способностями, или имеем дело с редчайшим исключением из правил.
Матрос еще раз окинул взглядом пленных, будто пересчитывал их, и буркнул:
– Не слишком ли много исключений? Ладно, заприте их обратно и за работу. Я потом решу, что с ними делать.
– Прикончить – и всех делов! – раздалось из толпы.
Предложение по нынешним временам не блистало оригинальностью. Но с наступлением свободы люди не стремились к особым изыскам в удовольствиях: чем грубее и примитивнее, тем лучше, – и потому толпа отозвалась одобрительным гулом.
– Тихо! – Матрос призывно поднял руку и, не разочаровывая соратников, уточнил: – Я еще не придумал, как мы это сделаем.
Судя по тому, как толпа удовлетворенно притихла, фантазия у матроса отличалась богатством.
Пленных весело, с шуточками затолкали обратно в овин, старательно закрыли ворота и дружно бросились навстречу двигающимся из деревни полным возам.
– А мужиков тоже кончать? – жизнерадостно выкрикнул один из разбойников в распахнутой шинели.
Не дожидаясь ответа, он вонзил штык в живот ближайшего крестьянина и подналег на винтовку, вгоняя трехгранное лезвие поглубже.
Крестьянин проснулся, но лишь для того, чтобы захрипеть от боли, согнуться от вошедшей в тело стали и, чуть поизвивавшись, затихнуть окончательно.
Кое-кто из ближайших разбойников залился веселым смехом и красочными фразами прокомментировал чужую агонию.
Наблюдавший за этим Яков слегка поморщился и прикрикнул:
– Не балуй! Кто потом кормить вас станет? Оставьте их лучше на развод!
– На развод – это можно, – дружно отозвались сразу несколько голосов.
Отозвавшиеся немедленно решили подкрепить слова делом и принялись задирать юбки ближайшим бабенкам.
– Что, господа? – тихо произнес Сухтелен.
Он был воином и не мог смотреть на разыгрывающиеся перед ним картины. Хуже того – не мог их предотвратить.
– Мне кажется, пора прощаться. Если что было, простите.
Никаких красивых слов и поз не было. Солдаты и офицеры молча обнялись, и лишь Желтков вымолвил:
– Главное, чтобы Стогов уцелел. У него святыня.
И в этот самый момент басовито и грозно застучал пулемет. Смертоносная струя свинца ударила в скопление бандитов, опрокидывая одного за другим наземь, и к этой победоносной песне возмездия почти сразу присоединилось еще три или четыре «максима».
А затем со стороны поля показалась стремительно скачущая лава, подкрепленная двумя стреляющими на ходу броневиками.
Ни о каком ответном сопротивлении не было и речи. Не попавшие под пули бандиты бросились наутек. Им было нечего защищать, кроме своих жизней, вот они и спасали их как могли.
– Господа! Там Стогов! – выкрикнул припавший к щели Раден. – Клянусь Богом, Стогов!
А еще через минуту эскадрон пронесся мимо, и лишь несколько всадников торопливо остановились у овина.
Одним из них был спасшийся офицер…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
– Хорошо живете, граждане правители!
Орловский посмотрел на письменный стол, ставший в одночасье обеденным, и выразительно покачал головой.
Закусок на столе было немного, зато какие! Провесной окорок, балычок, пара салатов, вазочка с черной икрой…
Невольно вспомнились былые студенческие посиделки, когда довольствовались чайной колбасой да квашеной капустой, лишь бы было вдоволь водки, под которую так хорошо пелись революционные песни и лились вольные речи.
Как давно это было! Орловскому едва вспоминался юноша, с восторгом критиковавший правительство и мечтавший о светлом царстве всеобщей свободы.
Да и «вспоминался» сказано слишком громко. Георгий успел позабыть о собственных заблуждениях, всецело поглощенный службой и текущими делами. Это не говоря о том, что сами взгляды были давно пересмотрены и сознательно заменены на противоположные.
– Давай за встречу! – Шнайдер приподнял наполненную смирновкой рюмку.
Иронию Орловского он не то проигнорировал, не то не заметил.
– За встречу! – эхом отозвался Орловский.
Он закусил балычком. Недурственно… Готовят тут явно как в лучшем ресторане.
– Как ты хоть жил? – несмотря на нынешний пост Шнайдера, говорить ему «вы» Орловский по старой привычке не мог.
Яков задумчиво прожевал бутерброд с икрой.
– Да как все при старом режиме. Две ссылки, четыре побега, нелегальная работа… Зато вот теперь пожинаю плоды прежних трудов своих. Ты-то как? Исчез в самый канун первой революции и с тех пор ни слуху ни духу. Слышал, что загремел тогда в армию. Да и сейчас в шинели. Неужели даже до прапорщика не дослужился? Все-таки образование.
– Почему не дослужился? – Уточнять, что тогда отправился на фронт добровольно, и называть свой чин Орловский не стал. Помнил отношение своего прежнего круга ко всему связанному с властью, да и должность приятеля не располагала к излишней откровенности. По крайней мере, пока не будут расставлены все точки над «i».
– Так это здорово! – обрадовался Шнайдер. – Нам как раз до зарезу необходим хотя бы один свой военный.
– А в Смоленске таких что, нет? Мне по дороге офицеров попадалось, выбирай – не хочу. Да и в приемной вашего главнокомандующего прапор сидит.
Шнайдер вновь наполнил рюмки и лишь затем ответил:
– Как сказать… Да ты сам понимаешь: половина из них спят и видят, как все на место вернуть. А второй половине вообще на все наплевать, лишь бы их не трогали. До судьбы демократии и революции им никакого дела нет. Те же, кто точно с нами, пороха не нюхали и авторитета не имеют. Есть у нас среди юнкеров, к примеру, один капитан. Так он как в начале войны в тыл перевелся, так там и просидел. В итоге веса в гарнизоне у него никакого. Слушать его будут, а слушаться… Единственный, кто реально имеет вес, – это некий Мандрыка. Сволочь редкая, монархист, причем даже не скрывает этого, но юнкера стоят за него горой, а солдаты откровенно побаиваются. Убрать его трудновато. Надо бы как-то иначе.
Выпили без тоста, и Орловский поинтересовался:
– От меня-то ты чего хочешь?
– Как – чего? Трофим, наш гражданин по обороне, мужик мировой, настоящий революционер, вот только не жалуют его офицеры. Так и норовят саботировать каждое распоряжение. Да еще посмеиваются втихомолку. Тоже, гении выискались! А у него, между прочим, опыт боев на Пресне, да и потом в нескольких эксах участвовал. Так что не им чета… Но если ты у него заместителем будешь, то подскажешь, если что не так, да и все-таки не штатский. Свой брат офицер. А что до чина, мы тебя хоть в поручики произведем, хоть в капитаны. Погоны найдем, если надо. Да и пару орденов навесим для солидности, а проверить все равно никто не сможет. Понятно, чтобы авторитет повыше был. Глядишь, справишься с этим Мандрыкой. Потом уже официально можем и следующий чин дать.
Обещает тайком разжаловать да еще рассматривает это как благодеяние! Нравы!
Да и «гражданин обороны» у них опытный, ничего не скажешь. Это тебе не какие-то там боевые действия! Человек в эксах участвовал!
– Яша, обманывать-то нехорошо. – Орловский не сдержался, позволил себе легкую улыбку.
– Если это для дела всеобщей свободы, то можно и нужно, – убежденно отрезал Шнайдер. – Никогда ни одной самой подлинной правде никто не поверит так, как поверят обману. Настоящий обман красив, специально рассчитан на людей, а правда что… Нечто случайно сложившееся, частенько противоречащее возвышенным целям. Я уже не говорю про общественные интересы. Если бы мы всегда говорили правду, то никакой революции бы не было.
Уж в этом-то Орловский не сомневался. Благо сам когда-то вращался в революционной среде и о применяемых методах знал не понаслышке.
– Но она же была. И царство свободы уже наступило. Так теперь-то зачем?
Шнайдер обиженно засопел и принялся сосредоточенно поедать салат. Затем оторвался от тарелки, щедро плеснул в рюмки водки и внимательно посмотрел на Орловского:
– Наступить оно наступило, но как бы в отступление не пошло. Сейчас-то головы кружатся, столько лет ждали, а немного очухаются людишки, и что тогда? Еще подумают, что раньше жили лучше. Это же рабы, им до конца не угодишь. Заводы, вон, встали, скоро начнутся жалобы, что работы нет, а с нею и денег. И все прочее в том же духе. Нет, народ должен быть уверен, что на его свободу покушаются всяческие генералы и прочие пережитки власти, нужна зримая опасность, которая сплотит всех до единого, заставит ценить отвоеванное благо, защищать его.
– А что? Кто-то покушается? – Сердце Орловского поневоле вздрогнуло.
– Пока не слышно. Наверное, большинство контриков уже перебили, – дернул плечом Яков. – Но разве в этом дело? Народу враг нужен, доходчивый и понятный.
– Объявите врагом банды. Хоть ту, которая в Рудне. Она пострашнее генералов будет, – посоветовал Орловский.
Шнайдер взялся за рюмку, чокнулся с приятелем и, лишь выпив, вздохнул:
– Банды не годятся. Они же тоже за свободу выступают, хотя немного и по-своему. Да и польза от них самая прямая. Почитай, большую часть грязной работы они за нас делают. Всякую скрытую контру уничтожают. Нам меньше возиться приходится. Хотя немного приструнить их, конечно же, придется. Иначе народ нас не поймет. Сам говорил, что цепляют всех без разбора. Чуть припугнуть и договориться по-хорошему, чтобы меру знали.
Как можно на практике договориться с откровенными бандитами, Орловский не представлял. И не хотел представлять, если быть честным. Видел воочию плоды их полезной деятельности.
– Знаешь, Яша, я, наверное, чего-то не понимаю, однако зачем вам вообще армия? Сам говоришь, что никаких контрреволюционеров на самом деле днем с огнем отыскать невозможно, а против банд применять вооруженную силу, насколько я понял, вы не собираетесь. И вообще, как идея армии вяжется со всеобщей свободой? Коллективные обсуждения приказов, прости меня, но это полнейший вздор. Поверь человеку, который кое-что сумел постичь на практике.
Чаще всего человек слышит то, что хочет услышать, и пропускает мимо ушей остальное. Шнайдер не был исключением. Орловский едва кончил говорить, как он уже небрежно махнул рукой с зажатой в ней дорогой папиросой.
– Я тоже противник армии. Давно предлагал разогнать ее к дьяволу, а вместо нее оставить отряды милиции, рабочей гвардии и создать группы особого назначения. Но не все же сразу! Откровенно говоря, – он нагнулся над столом и заговорил тише, словно боялся, что их подслушивают, – в правительстве, к сожалению, нет единства. Коалиция из представителей разных партий от эсеров и эсдеков до, смешно сказать, кадетов. Каждый из них всецело обладает даром завораживать толпу, а вот убедить друг друга удается далеко не всегда. Тянут каждый на себя. Что ты, не знаешь наших либералов? Но ничего, это дело времени, убедим и их.
Шнайдер недобро усмехнулся, и Орловскому показалось, что он понял, как именно будет проходить процедура убеждения.
Да, впрочем, бывает ли действительно нечто новое под луной?
– Именно так, – подтвердил его догадку Шнайдер. – Поэтому мне и нужен свой человек во главе армии. Ну и попутно потренируешь отряды особого назначения. Народ там подобран идейный, истинные борцы, однако опыта у них маловато, всяких тонкостей не знают. Согласен?
В этот самый момент все та же приятная глазу секретарша принесла горячее, и Орловский получил некоторую отсрочку.
Вновь наполнились рюмки, и мужчины принялись за еду.
– Видишь ли… – У Орловского было много аргументов, почти все – против, и к окончательному ответу он был не готов. – Прежде всего мне надо добраться до семьи. Я ведь даже не знаю, как они сейчас там. Кругом такой бедлам, ни за что нельзя поручиться. Я же не могу бросить ее на произвол судьбы.
– Так ты женат? – без удивления спросил Шнайдер. – Впрочем, столько лет… Далеко хоть ехать?
– Чуть за Москву. Не знаешь, что там сейчас?
– Понятия не имею, – искренне отозвался Шнайдер. – С этой связью просто беда. Достигли полной свободы, а живем, как в Средневековье. Не знаем, что творится в соседнем уезде. Послушай, а они тебе действительно нужны? Что мы, бабу тебе не найдем? Хоть десяток, только укажи каких. Чем тебе, к примеру, Верка не хороша?
Предложение прозвучало цинично, зато откровенно, без всяких там экивоков. Да и Вера выглядела весьма приятно для глаз, чтобы не сказать большего.
Свою жену Орловский все еще любил, хотя страсть давно прошла. Да и при чем тут страсть? У них семья, сын Дениска. И куда возвращаться, как не в семью?
Здесь же сохранилось некое, пусть и весьма карикатурное, подобие государства и, значит, сохранялся шанс начать его возрождение.
– Ты подумай сам, – уловил колебание Шнайдер. – Наконец-то наступила свобода. Впервые появилась возможность построить общество всеобщего счастья. Вспомни, мы же об этом мечтали!
Мечты имеют подлое свойство сбываться, с некоторым ожесточением подумал Орловский. Во всяком случае, глупые мечты.
– Я подумаю, Яша. Но не так сразу.
Настаивать Шнайдер пока не стал.
Зато вспомнил другое, и, показалось или нет, глаза в накатывающих в комнату сумерках сверкнули красноватым.
– А ты к какой партии принадлежишь?
За прошедшие годы немало людей меняло свои убеждения. Кто-то самостоятельно, кто-то – под воздействием обстоятельств. Например, Орловский к нынешним взглядам пришел сам после долгих размышлений, когда удалось избавиться от чужой наносной чепухи.
– Ни к какой. Или ты думаешь, у нас в армии существовали партийные организации?
– Нет. Но со времени революции вполне можно было определиться. – Все-таки красноты в глазах Шнайдера не просматривалось, хотя глядел он на своего товарища испытующе.
– Обстоятельства не позволили. У нас там такое началось, что стало не до выяснения взглядов. Ноги бы унести, – наполовину искренне сказал Орловский.
– Тогда вступай к нам, к эсерам, по старой памяти. Только наших баюнов не слушай. Они тебя, от дискуссий отвыкшего, враз в чем хочешь убедят.
Он именно так и сказал: «баюнов».
Убедить Орловского в чем-либо уже давно было трудно, если вообще возможно, поэтому он лишь спросил:
– Почему баюнов? От Баюна?
– Соображаешь! – усмехнулся Шнайдер. – Вся их сила ведь в чем? В умении говорить. Простой человек послушает, и ему уже кажется, что это-то и есть правда, да такая, до которой он давно дошел сам. Вот и готов идти за нашими болтунами до тех пор, пока на другого баюна не нарвется, а тот уж его в своем убедит. А ты как думал? Что люди сами по себе трибунам верят?
Откровенно говоря, до сих пор Орловский об этом не думал вообще.
Случившаяся трагедия, для многих ставшая праздником, настолько потрясла Георгия, что ему стало не до абстрактных рассуждений о некоторых ее последствиях.
Летун-гимназист, оборотень в вагоне, теперь вот эти баюны: не то талантливые гипнотизеры, не то мифические создания, умеющие убеждать людей, что черное – это белое, а белое – это черное… Сплошная мистика из разряда страшных сказок.
Но в дни всеобщей катастрофы почему бы им не стать былью? Может быть, все легенды не более чем память о былых катаклизмах? Только что было раньше – прорыв в мир откровенной магии или вакханалия свободы? Какое зло породило другое?
Если они, конечно, могут существовать в одиночку.
Здесь было над чем поразмыслить, да был ли в размышлениях смысл? Искать причины хорошо, когда есть возможность их устранить, однако никто и никогда не побеждал в одиночку.
Орловский взглянул на своего собеседника и сразу отвел взгляд. На роль единомышленника Шнайдер не подходил. Уж его-то случившееся устраивало полностью, а те мелкие штришки, которые шли вразрез с планами, он готов был потихоньку ликвидировать, убрать, чтобы не мешали.
Как наверняка был готов убрать Орловского, узнай его подлинные взгляды. Партийная борьба гораздо более беспощадная, чем даже природная борьба за существование.
Или более грязная, если сказать точнее.
Вечер за окном плавно стал перетекать в ночь, а беседа – в воспоминания о прошлом. Какая выпивка обходится без них? Водка извлекает на поверхность желания, хочется снова стать молодым, когда мир казался прекрасным, а ты сам – всемогущим.
Объявившаяся с кофе Вера показалась девой юношеской мечты, загадочной, прекрасной и затаенно-страстной. В ее взгляде промелькнул призыв. Все-таки Орловскому было не восемнадцать лет и он научился разбираться в женщинах. Вопреки уверениям не такая уж сложная наука.
В другое время Орловский не придал бы взглядам особого значения, все-таки не мальчик, да и непорядочно изменять жене, но воспоминания о юношеских годах подействовали расслабляюще, и сейчас Георгий почувствовал себя почти молодым.
– Присоединяйся, Вера, – понял обмен взглядами Шнайдер и пояснил Орловскому: – Вера не секретарша. Это мой первый помощник в делах, член партии и проверенный товарищ.
Показалось или нет, но рекомендация вроде бы имела другой, ускользнувший от внимания тайный смысл. Да за столом ли с этим разбираться?
Тем более что Вера села рядом и поглядела при этом так, словно продолжение ночи было ею уже твердо решено.
– За успех! – опять-таки как-то многозначительно произнес Яков, и было не понять, что он имеет в виду.
Вера выпила вместе с мужчинами, не жеманясь, и при этом как-то невзначай слегка коснулась ногой ноги Орловского.
Прикосновение обожгло, а в голове зашумело так, словно вместо рюмки Георгий опорожнил стакан.
А тут еще, как назло, Шнайдер поднялся, пробормотав, что он скоро придет.
Орловский еще пытался бороться с приступом внезапной страсти и, удерживая Якова, спросил:
– Яша, один вопрос. Насколько я понимаю, одним из следствий свободы, а может, и ее причиной, является исчезновение связей между людьми. Так почему не распадается твоя партия?
Вопрос и в самом деле интересовал Георгия, только задавать его он все не решался. Теперь же это было последней хрупкой соломинкой, которая еще могла отвратить неизбежное.
Не то что Орловский был монахом, однако какое-то смутное чувство тихо шептало об опасности. Что за опасность могла подстерегать при заурядном общении с хорошенькой женщиной, было абсолютно непонятно, и все-таки Георгий привык доверять своим предчувствиям.
В электрическом свете лицо Шнайдера показалось неестественно бледным, а выражение на нем – зловещим.
– Так то у простых людей. А мы крепко спаяны совместной борьбой и общей кровью.
При последнем слове глаза Шнайдера полыхнули красным. Хотя, возможно, в этом было виновато все то же освещение или выпитый алкоголь.
Мерещится же чертовщина!
Орловский собрал все силы, чтобы избавиться от последствий возлияния. До конца это сделать не удалось, однако мир все же стал не таким расплывчатым.
– А мы ведь даже не познакомились, – с придыханием произнесла Вера и медленно провела язычком по пунцовым губам.
Выглядело это бесподобно, и Орловский почувствовал, что теряет голову.
– Георгий, – голос предательски сел.
– Вера… – Но до чего же хороша! Даже бледность кожи в сочетании с черными волосами смотрится сногсшибательно.
Тьфу! И что все кажутся бледными?!
– Простите, а вы давно работаете с Яковом? – лишь бы что-то спросить, пробормотал Орловский.
– Два месяца. – Вера ни на мгновение не сводила с Георгия глаз. – Но зачем же на «вы»? Как я понимаю, мы будем работать вместе. Так давайте выпьем на брудершафт.
Интересно, нашелся бы мужчина, способный устоять?
Орловский не смог.
Он плеснул на донышко водку (раз уж на столе не было ничего более слабого, а Вера пила и ее) и поднялся.
Руки переплелись. Первая часть ритуала свершилась. Губы потянулись навстречу друг другу, но за миг до их соприкосновения снаружи громыхнуло так, что едва не вылетели стекла, а сам дом ощутимо вздрогнул.
Оба поневоле отпрянули, повернулись к окну.
– Что… – продолжить вопрос Вера не успела.
Вновь раздался взрыв, едва ли не сильнее предыдущего, и почти без перерыва еще один и еще.
Это походило на артиллерийскую канонаду, если бы в мире существовали снаряды по две тонны весом. А так даже Орловский в первые мгновения растерялся, не в силах понять, что же происходит.
О Вере нечего и говорить. От страха и неожиданности девушка забыла про все не высказанные словами обещания и тряслась, словно осиновый лист.