Квартира на двоих О'Лири Бет

8. Леон

Щеки Холли ввалились. Девочка поднимает на меня усталые глаза. Она вся словно уменьшилась в размере, даже запястья и кустики отрастающих волос… Все, кроме глаз. Слабо улыбается.

Холли: Ты приходил в выходные.

Я: Приходил-уходил. Нужна была помощь, работать некому.

Холли: Это потому, что я про тебя спрашивала?

Я: Ну вот еще! Ты же знаешь, ты моя самая нелюбимая пациентка.

Улыбка делается шире.

Холли: А вы с подружкой с короткими волосами проводили выходные вместе?

Я: Вообще-то, да.

На лице появляется озорное выражение. Не хочу понапрасну надеяться, но ей явно лучше – несколько дней назад ни о каких улыбках речь не шла.

Холли: И пришлось бросить ее из-за меня!

Я: Персонала не хватает, Холли. Пришлось бросить… пришлось приехать, потому что работать некому.

Холли: Спорим, она рассердилась, что ты меня любишь больше!

Сока, врач-ассистент, просовывает голову в занавеску.

Сока: Леон!

Я: Минутку, разлучница… Что?

Лицо доктора Соки расплывается в широкой усталой улыбке.

Сока: Пришел анализ крови. Антибиотики подействовали. Только что говорила по телефону с больницей в Блумсбери. Говорят, что Холли лучше и ей не надо к ним возвращаться. Соцслужбы уже занимаются остальным.

Я: Лучше?

Сока: Да. Уровень С-реактивного белка и лейкоцитов снизился, температура спала, молочная кислота в норме. Состояние стабильное.

Накатывает волна облегчения. Ничто не сравнится с тем чувством, когда узнаешь, что кто-то выздоравливает.

Хорошие новости про Холли радуют меня на всем пути домой. Подростки с косячком на углу кажутся почти херувимами. Вонючий мужик, который снял в автобусе носки, чтобы почесать ноги, вызывает искреннее сочувствие. Даже заклятый враг лондонца, нерасторопный турист, заставляет лишь снисходительно улыбнуться.

Уже планируя превосходный утренний ужин, захожу в квартиру и первое, что замечаю, – запах. Такой женский… Пряный, как благовония, и цветочный.

Второе – горы хлама в гостиной. Огромная стопка книг у барной стойки. На диване – подушка-корова. Лавовая лампа на кофейном столике. Лавовая лампа! Что это? Эссекская женщина открыла тут лавку старьевщика?

В легком тумане собираюсь бросить ключи на обычное место – не считая корзины для белья – и вижу, что оно занято копилкой-собачкой. Невероятно! Как жуткий эпизод из телешоу «Поменяйся комнатой». Только тут поменялась вся квартира, и сильно к худшему. Единственно возможный вывод: эссекская женщина сделала это нарочно. Таких безвкусных людей просто не существует насвете.

Ломаю голову, вспоминая, что именно говорила Кей. Она редактор? Вроде профессия для человека не лишенного вкуса… Почти уверен, что Кей не упоминала про страсть к собирательству необычных вещей. И все-таки…

Падаю в кресло-мешок и некоторое время размышляю о трехстах пятидесяти фунтах, которые никак иначе не смогу уплатить в этом месяце Сэлу. Решаю, что все не так уж и плохо – кресло, например, великолепно: с узором «индийский огурец» и на удивление удобное. А лавовая лампа даже поднимает настроение. У кого сейчас встретишь такую?

Замечаю на сушилке в углу свои простыни, раздражаюсь, ибо специально их стирал и даже в результате опоздал на работу. Однако не будем забывать, что докучливая эссекская женщина меня совсем не знает. Не понимает, что я, естественно, перестелил бы постель, прежде чем кого-то в нее пригласить.

О! А что же в спальне?

Отважно открываю дверь и испускаю сдавленный вопль. Кого-то стошнило тут ситцем всех цветов радуги! Все поверхности застелены тканями несочетаемых оттенков. На кровати – ужасающее, побитое молью покрывало. Огромная бежевая швейная машинка заняла почти весь стол. И одежда… Повсюду одежда!

У этой женщины ее даже больше, чем в магазине. Не уместила в платяном шкафу, где я выделил ей половину, и развесила на двери, по всей стене, на старой рейке для картин – находчиво, надо отдать должное – и на спинке теперь почти невидимого кресла у окна.

Секунды три размышляю, не позвонить ли ей и не показать ли, кто в доме хозяин, однако затем прихожу к неизбежному выводу: будет неловко, да и все равно я через несколько дней привыкну. Даже, вероятно, перестану замечать. И все же в данный момент рейтинг эссекской женщины упал еще ниже. Я собираюсь вернуться в гостиную и вздремнуть в заманчивом кресле, как вдруг мне на глаза попадается мешок с шарфами, которые связал для меня мистер Прайор.

Совсем вылетело из головы. Если эссекская женщина найдет под кроватью четырнадцать шарфов ручной вязки, то подумает, что у меня не все дома. Сто лет собираюсь отнести их в благотворительный магазин. Как-то не хочется, чтобы она подумала, что я, ну… коллекционер шарфов или что-то подобное…

Хватаю ручку, царапаю на стикере для заметок «В благотворительный магазин» и прилепляю к мешку. Готово. Если вдруг забуду.

Теперь – в постель. Так вымотался, что даже ужасное покрывало с разводами начинает казаться привлекательным.

9. Тиффи

Вот я и здесь. На жутко холодном причале. В «нейтральной одежде, с которой можно работать», по просьбе Кэтрин. Сама она сияет дерзкой улыбкой, ветер треплет ее соломенные волосы. Мы ждем, пока круизный лайнер задраит люки, поставит паруса к ветру или что там еще делают на кораблях перед тем, как запустить пассажиров.

– У тебя идеальные пропорции, – сообщает мне Кэтрин. – Ты моя любимая модель, Тиффи! Правда. Это будет фурор!

Приподнимаю бровь, глядя на море. Не замечала, чтобы модели выстраивались к ней в очередь. А еще мне за долгие годы поднадоело выслушивать дифирамбы моим «пропорциям». Дело в том, что я – как квартира Герти и Мо, только наоборот: во всех направлениях процентов на двадцать крупнее, чем средняя женщина. Мама любит повторять, что у меня «широкая кость», потому что папа, мол, в юности работал дровосеком. Правда? Он, конечно, уже старенький, но дровосеки, по-моему, бывают только в сказках… Куда ни зайди, меня почти всегда услужливо информируют, что для женщины я очень высокая.

Иногда окружающих это раздражает, как будто я нарочно занимаю больше места. А иногда – смущает, особенно когда человек привык при разговоре с женщиной смотреть сверху вниз. Но чаще всего делают множество комплиментов по поводу «пропорций». Наверное, хотят сказать: «Господи, ну ты и каланча, и при этом не толстая!» или «Длинная, но не худосочная, молодец!»

– Таких женщин любили в Советском Союзе, – продолжает Кэтрин, не замечая моей приподнятой брови. – Знаешь, как на плакатах, где они трудятся на земле, пока мужчины воюют.

– Советские женщины ходили во всем вязаном? – язвительно осведомляюсь я.

Накрапывает дождик, и море с шумного причала смотрится иначе, чем с пляжа – гораздо менее красивое – большое холодное соленое корыто. Думаю о заведующей международным отделом, как тепло ей на совещании по продаже прав на наши весенние новинки.

– Может быть, может быть… – задумчиво произносит Кэтрин. – Да, отличная идея, Тиффи! Глава по истории вязания. Включу в следующую книгу! Как думаешь?

– Нет, – отвечаю я твердо. – Читателям не понравится.

С Кэтрин идеи надо пресекать в зародыше. В данном случае я стопроцентно права. История никому не интересна, всем нужны идеи для нового слюнявчика, который можно подарить внуку.

– Но…

– Пойми, Кэтрин, рынок очень жесток.

Одна из моих любимых фраз. Добрый старый рынок, всегда можно свалить на него.

– Людям не нужна история, им нужны красивые картинки и простые инструкции.

После проверки документов мы наконец-то поднимаемся на борт. Трудно сказать, где кончаются мостки и начинается корабль – как будто входишь в дом и чувствуешь легкое головокружение оттого, что пол под ногами покачивается. Я думала, нам, как почетным гостям, устроят радушный прием, а мы слоняемся по палубе с остальной публикой, которая минимум раз в двадцать богаче меня и гораздо лучше одета.

Для круизного лайнера посудина невелика – скажем, масштаб не Лондона, а Портсмута. Нас вежливо задвигают в дальний угол «зоны развлечений». Ждем своей очереди: должны начать, когда пассажиры отобедают.

Нас кормить никто не собирается. Кэтрин, конечно, принесла бутерброды с сардинами. Радушно предлагает их мне, что очень мило с ее стороны, и в конце концов урчание в животе становится таким громким, что я сдаюсь и беру бутерброд. Я вся на нервах. В последний раз я была в круизе, когда мы путешествовали с Джастином по греческим островам. Тогда я сияла от любви и гуляющих после секса в крови гормонов. Теперь, притулившись в углу с тремя сумками вязальных спиц, крючков и пряжи, в компании экс-хиппи и сэндвича с сардинами, я больше не могу отрицать тот факт, что моя жизнь изменилась к худшему.

– И какой у нас план? – спрашиваю я Кэтрин, вгрызаясь корочку – по краям не так воняет рыбой. – Что я должна делать?

– Сначала я покажу на тебе, как снимать мерки. Потом – простейшую вязку, для новичков, а потом на готовых образцах – как составить идеальный наряд! И, конечно, – мои пять главных правил для скоростного обмера.

«Скоростной обмер» – одна из модных фразочек Кэтрин.

Зрителей собирается приличная толпа. Кэтрин это умеет – в былые времена много репетировала на митингах. Среди публики в основном пожилые дамы с мужьями, но есть и несколько женщин помоложе, от двадцати до сорока, и даже парочка мужчин. Может, Кэтрин права, и вязание крючком становится популярным?

– Поприветствуем мою очаровательную помощницу! – просит Кэтрин, как будто мы собираемся показывать фокусы.

Все послушно хлопают. Я принимаю веселый заинтересованный вид, хотя мне по-прежнему холодно и грустно в «нейтральной одежде»: белых джинсах, светло-серой футболке и чудесном теплом розовом кардигане. Я думала, что продала его в прошлом году, а сегодня утром неожиданно обнаружила в шкафу. Это единственное цветное пятно во всем наряде, и я предчувствую, что Кэтрин сейчас его…

– Кофту долой! – командует она, стаскивая с меня кардиган.

Так унизительно. И холодно.

– Смотрим внимательно! Телефоны попрошу убрать! Мы как-то выжили во время холодной войны, не проверяя каждые пять минут «Фейсбук»! Что? Да, теперь вы примерно представили, с кем имеете дело! Три-четыре, убираем телефоны!

Сдерживаю смех. Фирменный приемчик Кэтрин – она утверждает, что упоминание холодной войны делает публику более послушной.

Начинает меня обмеривать – шею, плечи, грудь, талию, бедра, – и оттого, что мои параметры зачитываются на публику, еще больше тянет расхохотаться. Классика жанра – когда никак нельзя смеяться, начинаешь просто помирать со смеху.

Измеряя бедра, Кэтрин бросает на меня сердитый взгляд и щебечет про складки, создающие «пространство для ягодиц». Она, конечно, чувствует, что тело мое уже сотрясается от едва сдерживаемого смеха. Я знаю, надо вести себя профессионально: ржать нельзя – это все испортит. Но… Вы только гляньте! Вон старушка только что записала в блокнотик обхват моего бедра. А парень сзади…

Парень сзади… Это… Джастин!

Видит, что я его заметила, и скрывается в толпе.

Однако прежде смотрит мне в глаза. Меня как током бьет, потому что это не обычный взгляд. А такой, каким обмениваешься, прежде чем бросить на столик в баре двадцатку, поймать такси и целоваться всю дорогу домой. Или когда ставишь бокал с вином и поднимаешься по лестнице в спальню.

Взгляд о сексе. Джастин раздевает меня глазами. Мужчина, который бросил меня несколько месяцев назад и с тех пор не отвечал на мои звонки. Мужчина, чья невеста, наверное, сейчас на этом самом лайнере… Он так на меня смотрит! И смущает меня больше, чем сотня престарелых дам с блокнотиками. Чувствую себя голой.

10. Леон

Я: Вы могли бы снова встретиться. Для любви нет преград, мистер Прайор! Для любви нет преград!

Мои слова его не убеждают.

Мистер Прайор: Не обижайтесь, юноша, но вы не понимаете – на войне все иначе. Разумеется, есть красивые истории о девушках, которые давно похоронили любимого, и вдруг он шагает в военной форме по дорожке, целый и невредимый… Но на каждую хорошую историю найдутся сотни других, о тех, кто не вернулся. Джонни, вероятнее всего, мертв, а если и нет, то давно женат на какой-нибудь даме или джентльмене и про меня забыл.

Я: Вы сказали, что в списке его нет.

Взмахиваю распечатанным списком погибших, сам не понимая, зачем настаиваю. Мистер Прайор не просил меня найти Джонни, он лишь предавался воспоминаниям.

Мистер Прайор: По-моему, нет. С другой стороны, я старик, память у меня неважная, а что там в компьютере понаписали, бог его знает. Мы с компьютером вполне можем ошибаться, верно?

Мягко улыбается, как будто я затеял все это по какой-то своей, корыстной, причине. Приглядываюсь к нему повнимательнее. Вспоминаю ночи, когда к другим приходили посетители, а мистер Прайор тихо сидел в углу, сложив руки на коленях, изо всех сил стараясь не показать, что ему грустно.

Я: Доставьте мне удовольствие, расскажите подробнее. Какой полк? Откуда родом? Приметы? Родные?

Мистер Прайор поднимает на меня глаза, пожимает плечами и улыбается. Рябая и тонкая, как бумага, кожа на лице складывается в морщинки, линия загара на шее смещается – она очень четкая от многолетнего ношения рубашек с одинаковым воротом.

Он качает головой, словно хочет пожаловаться, какая нынче пошла сумасбродная молодежь, однако начинает рассказывать.

Утро четверга. Еду в автобусе и звоню маме для короткого тяжелого разговора.

Мама, сонно: Есть новости?

Так она приветствует меня уже несколько месяцев.

Леон: Прости, мам.

Мама: Давай я позвоню Сэлу.

Леон: Нет-нет, я сам.

Тоскливое молчание.

Мама, с усилием: Извини, сынок. Как у тебя дела?

Дома ждет приятный сюрприз: на буфете – домашняя запеканка из овсяных хлопьев с разноцветными сухофруктами и семечками. Эссекская женщина даже в еде не обходится без смешения красок, хотя я несколько примиряюсь с этим, когда вижу рядом с подносом записку.

Угощайся! Надеюсь, твой день ночь прошла хорошо.

Тиффи

Отличный поворот. Прибавление в доме хлама и забавные лампы определенно можно потерпеть за триста пятьдесят фунтов в неделю и бесплатную кормежку. Беру большой кусок и усаживаюсь за письмо Ричи, сообщая новости про Холли. В письмах к нему она фигурирует как «искушенная девочка» и выходит более лукавой и колкой. Не глядя, беру еще кусок и на второй странице описываю барахло эссекской женщины. Временами выходит такой абсурд, что Ричи, скорее всего, не поверит. Утюг в виде «Железного человека». Настоящие клоунские ботинки, которые висят на стене как предмет декора. Ковбойские сапоги со шпорами – судя по потертости, она их носит регулярно.

Вожусь с маркой и замечаю, что в рассеянности съел четыре куска запеканки. Надеюсь, про «угощайся» она говорила искренне. Пока не отложил шариковую ручку, царапаю на обороте ее записки:

Спасибо. Так вкусно, что чуть не съел все.

Задумываюсь. Надо как-то отблагодарить. Поднос почти пустой.

Спасибо. Так вкусно, что чуть не съел все. Если хочешь, в холодильнике бефстроганов с грибами, а запеканка почти кончилась. Леон.

Надо идти готовить бефстроганов.

Это не единственная записка за утро. Вот еще одна, на двери ванной.

Привет, Леон. Ты не мог бы опускать после себя сиденье унитаза?

Боюсь, мне не удалось написать эту записку без скрытой агрессии. Серьезно, дело в самой бумаге для заметок – берешь ручку, бумажку и тут же превращаешься в стерву, – так что попытаюсь исправить. Наверное, подрисую смайлики.

Тиффи

Вдоль нижнего края накаляканы улыбающиеся рожицы.

Усмехаюсь. У одной рожицы есть тельце, которое писает в угол бумажки. Не ожидал, вообще не подозревал у нее наличие чувства юмора. Может, из-за ее книжек – сплошь из серии «Умелые руки».

11. Тиффи

– Это смешно!

– Знаю.

– И все?! – вопит Рейчел.

Вздрагиваю. Вчера вечером я уговорила бутылку вина, с расстройства испекла овсяную запеканку, почти не спала и сегодня немного не готова слушать вопли.

Мы сидим в «творческом пространстве» редакции. Оно во всем похоже на два других зала для совещаний «Баттерфингерс-пресс», но, к прискорбию, не имеет нормальной двери, а стены увешаны белыми маркерными досками. Однажды кто-то их исписал – прочесть уже невозможно, но следы той творческой сессии навсегда въелись в поверхность. Рейчел распечатала макет, который надо обсудить, страницы лежат на столе между нами. Чертова кондитерская книга «Ладушки-оладушки». Сразу видно, что в первый раз я ее редактировала в спешке и с похмелья.

– Ты встречаешь Джастина на круизном лайнере, он смотрит на тебя с вожделением, а ты продолжаешь работать вешалкой и не пытаешься его найти?

– Знаю, – повторяю я, вконец расстроенная.

– Смешно! Почему ты его не разыскала?

– Я работала с Кэтрин! Кстати, у меня производственная травма, – жалуюсь я, откидывая пончо, чтобы показать ярко-красную отметину на руке – там, где Кэтрин чуть меня не проколола насквозь.

Рейчел бросает на отметину беглый взгляд.

– Отомсти. Уменьши срок сдачи рукописи. А там точно был Джастин? Мало ли на корабле шатенов…

– Я, по-твоему, Джастина не узнаю?

– Ну да, – признает она, разводя руками, отчего страницы разлетаются по столу. – Поверить не могу. Такая встреча – и кончилась пшиком! Я думала, будет секс в каюте! Или на палубе! Или… или в шлюпке посреди океана!

А на самом деле я провела остаток показа в состоянии полупаралича, паники и напряжения, отчаянно делая вид, что слушаю указания Кэтрин – «подними руки, Тиффи!» – и одновременно обшаривая взглядом задние ряды. Я в самом деле начала думать, что мне почудилось. Серьезно, каковы шансы? То есть да, он любит круизы, но страна-то большая. Вокруг ходит немало круизных лайнеров.

– Опиши еще раз взгляд.

– Да не могу я объяснить! – Роняю голову на страницы, сердце щемит. – Просто… Просто взгляд из тех времен, когда мы были вместе. Господи, так неприлично, ужас! И его девушка… В смысле невеста…

– Он увидел из заднего ряда, как ты, полураздетая, убиваешь время с престарелой чудачкой, и вспомнил, почему ему нравилось снимать с тебя штаны, – делает вывод Рейчел. – Все яснее ясного.

– Нет, не это…

А что тогда? Что-то же произошло. Это же был не просто взгляд. Сердце тревожно покалывает. Даже после ночи раздумий я не могу разобраться в своих чувствах. Хочу думать, что появление Джастина на корабле и его взгляд – романтичны и судьбоносны, однако трясусь в ознобе, как будто заболеваю. По дороге домой из порта я вся издергалась и изнервничалась – давно никуда не ездила одна, кроме как к родителям. Джастин вечно прикалывался, что я всегда сажусь не на тот поезд, и на всякий случай всюду меня сопровождал, это было мило с его стороны. Так что, пока я в одиночестве ждала поезд на полутемном вокзале в Саутгемптоне, совершенно уверилась, что уеду куда-нибудь на Гебридские острова.

Проверяю телефон – «совещанию» с Рейчел в ежедневнике выделено полчаса, и мне давно пора браться за первые три главы книги Кэтрин. Оповещение о сообщении.

Очень рад вчерашней встрече. Оказался там по работе, и, когда увидел в программке «Кэтрин Роузен с помощницей», подумал: «Да это же Тиффи!». Только ты можешь смеяться, когда вслух объявляют твои объемы – большинство женщин пришли бы в ужас. Наверное, это и делает тебя особенной. Целую, Дж.

Трясущимися руками показываю телефон Рейчел. Она прикрывает рот ладонями.

– Он тебя любит! Он все еще тебя любит!

– Успокойся, Рейчел, – говорю я, хотя сердце так и норовит выпрыгнуть через горло. Я задыхаюсь от недостатка и одновременно избытка воздуха.

– Напиши ему, что из-за таких вот комментариев женщины и психуют по поводу веса! И что, говоря «большинство женщин пришли бы в ужас», он только усугубляет кризис женской самооценки и настраивает нас друг против друга, а это – одна из серьезнейших проблем современного феминизма!

Я прищуриваюсь, а Рейчел расплывается в улыбке.

– Или просто напиши: «Спасибо. Загляни ночью на огонек и покажи на практике, какая я особенная».

– Фу! И зачем я только с тобой разговариваю!

– У тебя выбор небольшой: я или Мартин. – Она сгребает со стола страницы. – Внесу правку. А ты ступай и верни своего мужчину, поняла?

– Нет! – решительно заявляет Герти. – Ничего такого не пиши. Этот подонок вытирал о тебя ноги, пытался изолировать от друзей и наверняка тебе изменял. Таких любезностей он не заслуживает.

Воцаряется молчание.

– Почему ты вообще думаешь об ответе, Тиффи? – спрашивает Мо, как будто он переводчик при Герти.

– Просто… Ну, хотела бы с ним поговорить…

Мой голос очень слаб – сказывается усталость. Я свернулась в кресле с чашкой горячего шоколада, а Мо и Герти тревожно глядят на меня с дивана. Хотя только Мо, а Герти сердится.

Подруга перечитывает вслух черновик моего сообщения:

– «Привет, Джастин. Очень рада тебя слышать. Прости, что не удалось нормально поговорить, хоть и были на одном корабле! Целую».

– Он тоже написал «целую», – оправдываюсь я.

– Подпись волнует меня меньше всего.

– Тиффи, ты уверена, что хочешь снова быть с Джастином? По-моему, ты стала гораздо гармоничней, когда от него съехала, – вмешивается Мо. – Интересное совпадение… – Я молчу, и он вздыхает. – Знаю, Тиффи, тебе трудно думать о нем плохо, но какие бы оправдания ты ему ни находила, нельзя игнорировать тот факт, что он тебя бросил ради другой.

Вздрагиваю.

– Прости. Только он сделал. И даже если они с Патрисией расстались, чему нет никаких доказательств, он все-таки тебя бросил. Ты не можешь опровергнуть данный факт никакими логическими построениями или убедить себя, что тебе все померещилось, потому что ты сама видела Патрисию. Перечитай сообщение в «Фейсбуке». А еще вспомни, каково тебе было, когда он заявился на квартиру на пару с ней.

Да почему они постоянно твердят то, что я не хочу слышать? Что-то я начинаю скучать по Рейчел…

– Что он, по-твоему, делает? – продолжает Мо с неожиданной жесткостью в голосе, от которой у меня внутри все сжимается.

– Ведет себя приветливо. Хочет снова общаться.

– Но он не предложил встретиться, – замечает Мо.

– И взгляд, судя по твоему рассказу, был не просто дружеским, – добавляет Герти.

– Я…

Они правы. Его взгляд не говорил: «Привет, я соскучился. Давай поговорим». Но… что-то в нем было… Да, я не могу отрицать, что у него есть невеста, однако и тот взгляд игнорировать не могу. Что он хотел сказать? Если хотел… Если он хотел ко мне вернуться…

– Ты бы решилась? – продолжает Герти.

– Решилась на что? – переспрашиваю я, чтобы выиграть время.

Она молчит. Видит меня насквозь, все мои трюки.

Я вспоминаю, как страдала последние месяцы, как печально прощалась с квартирой Джастина, как смотрела страницу Патрисии в «Фейсбуке» и роняла слезы на клавиатуру, пока не испугалась, что ее закоротит.

Мне с Джастином сказочно повезло. С ним всегда было так весело… Жизнь кружилась вихрем; мы летали из страны в страну, пробовали новое, не спали до четырех утра и встречали на крышах рассветы. Да, мы часто ссорились, и я наделала много ошибок, но чаще всего я просто ужасно радовалась, что мы вместе. Без него я совсем потерялась…

– Не знаю, – говорю я. – Но часть меня очень этого хочет.

– Не беспокойся, – встает Герти и гладит меня по голове, – мы тебе не позволим.

12. Леон

Привет, Леон!

Надо признаться, что я пеку на нервной почве. Когда грустно или что-то идет не так – сразу к духовке, превращаю депрессию во вкусную калорийную выпечку. Если ты не чувствуешь в кексах следы моей печали, то наверно их появление всю неделю без перерыва не должно тебя смущать.

Кстати – потому, что мой бывший нарисовался на моем круизном лайнере[3], пялился на меня, а потом свалил. И теперь у меня в голове полная каша. Он прислал мне милое сообщение о том, какая я особенная, но я ему не ответила. Хотела, но друзья отговорили. Они такие вредные и обычно оказываются правы…

Короче, потому ты и погряз в тортиках.

Тиффи

Печально слышать про твоего бывшего. Насколько я понял по реакции друзей, они думают, что он тебе не подходит. Ты тоже так считаешь?

Я за то, чтобы Бывший оставался Бывшим, если от этого получаются вкусности.

Леон

Привет, Леон.

Не знаю, я в таком ключе об этом не думала. Моя первая реакция – хочу быть с ним! Но если подумать, то и не знаю. Отношения у нас были очень бурные. Мы – одна из тех пар, которых вечно обсуждают: то расставались, то сходились. Легко помнить хорошее, – а его было дофига! фантастически хорошего! – но, видимо, с тех пор как мы разбежались, я только хорошее и помню. Знаю, что с ним было весело. Но были ли эти отношения на пользу мне? Не уверена…

Встречай: торт «Виктория» с домашним джемом.

Тиффи

На большой распечатке под заголовком «Строитель: мое удивительное путешествие от каменщика до топового дизайнера интерьеров»: