Военно-духовные братства Востока и Запада Акунов Вольфганг

А. Вместо вступления

Выше мы далеко не случайно упомянули, что в движениях, оппозиционных властям предержащим Арабского Халифата и властям возникших в его недрах исламских государств, существовала своя школа ускоренного массового обучения воинов, в разработке которой ведущая роль принадлежала тайным, преимущественно суфийским, обществам, братствам и орденам, имеющим иранское происхождение и уже в силу этого враждебных правящему «арабскому» истеблишменту; о них у нас еще пойдет речь далее. Теперь настало время начать дестан о самом знаменитом из этих тайных обществ или братств – об ордене низаритов (именовавшихся такаже батинитами – от арабского слова «ба-тин», означающего «внутренний», «скрытый», «тайный», «эзотерический»)…

Учения великих арийских пророков доисламского прошлого – Будды Шакьямуни, Шенраба, Спитамы Заратустры, Мани и других стали со временем религией (то есть идеологией) могучих и воинственных держав. Но эти последствия не были связаны с самими пророками как таковыми. Пророки не стремились и не призывали к созданию таких держав силой меча.

А вот Абу аль-Касим бен Абдаллах ибн Абд аль-Муталлиб ибн Хашим (Гашим), сиречь Мухаммед, был пророком совсем иного рода.

Пророк Мухаммед был не оторванным от земной жизни аскетом, царство которого – «не от мира сего», а успешным коммерсантом и реальным практическим политиком, имевшим семью (вот только сына-наследника ему Алллах не дал!), окруженным энергичными, сильными и влиятельными родственниками, унаследовавшими после него не только духовную, но и земную власть над созданным им Халифатом (хотя он сам и был пророком, а не халифом). Прозелиты Абу аль-Касима бен Абдаллаха ибн Абд аль-Му-таллиба ибн Хашима вербовались вовсе не из среды «униженных и оскорбленных» или «обездоленных и угнетенных». Подняв черное (а вовсе не зеленое, вопреки широко распространенному заблуждению) знамя Нового Откровения, Мухаммед выковал воинственную и практическую религию для земных хозяев земного мира. Исламская религиозная система, разработанная им, была отлично приспособлена для создания земного, сплоченного и агрессивного государства. То, что было сделано в буддизме, бон-по и зороастризме спустя много лет после смерти проповедовавших их пророков Будды Шакьямуни, Тонпа Шенраба Миво и Спитамы Заратустры, Мухаммед сделал сам. Он был властным, суровым и воинственным вождем – армии мусульман уходили в походы на «неверных» уже при жизни пророка.

Иранские по происхождению мудрецы Будда Шакьямуни (Сакьямуни – «мудрец из рода сакиев», ираноязычных азиатских скифов-саков, осевших в Северной Индии), Тонпа Шенраб Миво, Спитама Заратустра (Заратуштра, Зардушт, Зартошт, Зердешт, или, по-гречески, Зороастр) и Мани (Манес, Мани-Хайя) оставили ученикам свои слова, надежды и сомнения. Мухаммед же учил своих последователей не сомневаться. Нищие мудрецы, прикровенно проповедующие учение – это не ислам в том виде, в каком его замыслил Мухаммед. Он замыслил ислам, как молодую феодальную державу, и сам начал строить ее не только мечом духовным, который есть слово Божие, но и мечом земным, железным (не случайно сабля Мухаммеда – знаменитый «зульфикар» – имела не один клинок, а два, как уже говорилось выше). Слова пророка Мухаммеда, опытного и расчетливкого купца из славного и богатого города Мекки – были обращены к полководцам и купцам, которые спешили мечом утвердить святую веру и получить торговые монополии.

Если бы у Будды Шакьямуни, Шенраба, Спитамы Заратустры и Мани были сыновья, они, вероятнее всего, стали бы такими же бездомными, бесприютными мудрецами «не от мира сего», как и их отцы. Родственники же Мухаммеда стали феодалами, образовав аристократию созданной им духовно-светской мировой державы. Они были вполне реальны, царство их было «от мира сего» они боролись за место у трона пророка точно так же, как сыновья, племянники, братья и сестры светского феодала.

Секты и расколы в буддизме, зороастризме и других религиях пророческого (профетического) типа возникали, как правило, в связи с различиями в толковании учения. В исламском мире же возникновение расколов, сект и ересей чаще всего определялось политическими причинами. Порой между мусульманскими сектами не было разногласий в обрядах или вероучении – в недрах формально и внешне единой «нации ислама» – мусульманской «уммы» – бурлили чисто политические страсти. Центрами притяжения враждующих толков в исламе оказывались не столько идеи, сколько люди – нередко родственники Мухаммеда и последнего праведного халифа «хызрата» Али. И потому столкновения и даже войны между приверженцами разных толков ислама велись не столько вследствие того, что одни были «еретиками», а другие ими не являлись, сколько вследствие того, что вожди сектантов были выразителями центростремительных процессов в созданной силой оружия исламской державе.

Так, иранский писатель Равенди горестно повествовал о печальной судьбе древнего персидского города Нишапура. В 1154 году он был опустошен кочевниками из тюркского племени огузов (из которого вышли в свое время Сельджуки). В городе, и без того разграбленном врагом, «по причине различия в религиозных толках еще со старинных времен кипела взаимная вражда. Каждую ночь какая-нибудь партия созывала из какого-нибудь квартала ополчение, поджигала кварталы противников и все, что еще оставалось после огузов, уничтожалось… Теперь в Нишапуре, где были собрания друзей, медресе наук и местопребывание лучших людей, пасутся стада, рыщут дикие звери и ползают гады».

Будучи не столько идеологически-религиозными, сколько социальными движениями в мире без четких границ (ведь, как мы уже знаем, теоретически ислам должен был распространиться на всю обитаемую сушу), исламские ереси и толки распространились по разным странам некогда единой мусульманской «уммы».

Уже в середине VII века сторонники неоднократно упоминавшегося нами ранее двоюродного брата и зятя пророка Мухаммеда, четвертого (праведного) халифа «хызрата» Абу-ль-Хасана Али ибн Абу Талиба аль-Кураши, более известного как Али ибн Абу Талиб или просто Али, получившие наименование шиитов, стали утверждать, что только Али получил сокровенное знание от пророка и потому только он имеет право называться духовным вождем ислама – имамом. И потомки Али тоже станут имамами, так как Али передаст им это сокровенное учение.

Б. Шиизм и его разновидности

Дело, вкратце, было так. После смерти пророка Мухаммеда, когда поднялся вопрос о том, кто станет главой мусульманской общины-уммы, а значит, по тем временам весьма большого и могущественного государства, эта исламская умма претерпела раскол на два враждующих лагеря: суннитов, приверженцев ортодоксального направления ислама, и шиитов.

Часть мусульман выступала за то, что власть должна принадлежать только прямым потомкам пророка Мухаммеда, то есть прямым потомкам не раз упоминавшегося нами выше четвертого (праведного) халифа Али, двоюродного брата и сподвижника пророка, унаследовавшего его двухконечный меч Зульфикар и женатого на Фатиме, самой любимой дочери Мухаммеда (изображение «руки Фатимы», издавна служившее навершием мусульманских – преимущественно шиитских – знамен и боевых значков, считалась и считается по сей день магическим талисманом – оберегом от нечистых духов и других сил зла; любопытно, что и у иудейских каббалистов имеется аналогичный амулет, но заключенный в шестиконечную звезду-гексаграмму, и именуемый «рукой Мириам»). По их мнению, близкое родство с пророком Мухаммедом делало потомков Али единственно достойными правителями исламского государства. Отсюда пошло название шиитов – «ши’ат Али» («партия Али»).

Шииты, изначально составлявшие меньшинство среди мусульман, нередко подвергались гонениям со стороны суннитского правящего большинства, поэтому они были часто вынуждены находиться в подполье. Разрозненные шиитские общины были изолированы друг от друга, контакты между ними были сопряжены с величайшими сложностями, а нередко – и угрозой для жизни. Часто члены отдельных общин, находясь рядом, не подозревали о соседстве единоверцев-шиитов, так как принятая у шиитов практика позволяла тайным приверженцам секретной «партии Али» скрывать свои истинные взгляды. Вероятно, многовековой изолированностью и вынужденной замкнутостью можно объяснить большое количество самых разнообразных, порой чрезвычайно нелепых и безрассудных ответвлений в шиизме.

Шииты по своим убеждениям были имамитами, считавшими, что рано или поздно мир возглавит имам – прямой потомок «последнего законного» халифа Али. Имамиты верили, что когда-нибудь воскреснет один из ранее живших законных имамов, чтобы восстановить попранную суннитами справедливость. Главное направление в шиизме основывалось на вере в то, что в качестве воскресшего имама выступит двенадцатый имам, Мухаммед Абуль-Касым (бен Аль-Хосан, бен Аль-Хасан, бен Аль-Гассан), появившийся в Багдаде в IX веке и бесследно исчезнувший в двенадцатилетнем возрасте. Большая часть шиитов свято верила в то, что именно Абуль-Касым являлся «скрытым имамом», которому в будущем предстоит вернуться в человеческий мир в виде некоего аналога иудейского Машиаха, зороастрийского Соашьянта и христианского Мессии – спасителя погрязшего в бесчисленных грехах человеческого рода – Махди (этот грядущий мусульманский Спаситель и обрел в радикальных шиитских крагах известность как «скрытый имам»). Последователи двенадцатого имама впоследствии стали называться «двунадесятниками». Таких же взглядов придерживается большинство современных шиитов.

Примерно по такому же принципу формировались и остальные ответвления в шиизме. «Пятиричники» – верили в культ пятого имама Зейда ибн Али, внука шиитского имама-мученика Гуссейна (Хуссейна), убитого воинами Язида (Йезида) I ибн Муавии (второго халифа из династии Омейядов) под Кербелой (где по сей день сохранилась гробница Гуссейна – центр паломничества шиитов со всего мира; в память убийства имама Гуссейна шииты ежегодно отмечают день «Шахсей-Вахсей», в который, во время траурных шествий, наносят себе кровавые раны саблями, кинжалами и палками с железными цепями). В 740 году имам Зейд ибн Али поднял восстание шиитов против «неправедного» («незаконного») омейядского халифа и погиб в бою, сражаясь в первых рядах повстанческой армии. Позднее «пятиричники» (именовавшиеся также «зейдитами» или «зейдидами»), разделились на три мелких ответвления, признававших право имамата за теми или иными потомками Зейда ибн Али.

Параллельно с зейдидами-«пятиричниками», в конце VIII века зародилось движение измаилитов, впоследствии получившее широкий отклик в исламском мире.

Именно измаилитами, как мы скоро узнаем, в X веке был основан Фатимидский халифат на территории Туниса и Египта.

Когда в среде шиитов произошел раскол, шестой шиитский имам, Джафар ас-Садик (Садык), лишил имамата своего старшего сына Измаила. Часть шиитов согласилась с решением Джафара, другая часть продолжала почитать имамом Измаила, третья часть признала имамом сына Измаила. Этих шиитских сектантов, взаявших себе название в честь этого Измаила, седьмого преемника высшего шиитского святого «хызрата» Али – принято именовать «измаилитами», в отличие от «измаильтян» (как уже указывалось выше, христиане именовали так всех мусульман без исключения, как потомков другого, древнего, ветхозаветного Измаила, сына праотца Авраама-Ибрагима от Агари-Хаджар).

Близким к учению шиитов-измаилитов (и в то же время – гностическому христианству) считается также учение мусульманской секты алавитов (алеитов), особенно распространенной (по сей день) на территории Сирии.

Измаилиты таились в глубоком подполье. Официальные – суннитские – власти жестоко преследовали их за «ересь». И имели на то все основания. Дело в том, что измаилиты были членами тайного мусульманского гностического ордена, выделившимся из радикального крыла шиитского течения ислама, так называемой секты карматов (получивших свое название в честь обращенного в измаилизм «даисом»-проповедником Хусейном аль-Ахвази основателя своей секты Хамдана по прозвищу Кармат, что означает то ли «Коротконогий», то ли «Красноглазый»), пытавшихся добиться своих политических целей – установления господства на всем Востоке, а в перспективе и во всем мире – главным образом посредством интриг и убийств. Хамдан ловко и деятельно проповедовал среди своих приверженцев о грядущем избавителе, внушая, что обряды и всякого рода внешние религиозные предписания – излишни, и провозгласив, что измаилитам (под которыми понимал лишь своих сторонников) Бог разрешает безнаказанно грабить имущество и проливать кровь всех своих противников, включая мусульман иных воззрений. В 890 году карматы возвели в Севаде на территории Ирака крепость Дароль-хиджре. Оттуда в 899—901 гг. их ересь благодаря «даису»-проповеднику Абу Саиду распространились на Бахрейн. В Х–XI веках карматы даже основали собственное «коммунистическое» государство в Аль-Ахсе (в Восточной Аравии), в котором, если верить описанию посетившего их суфийского мудреца и поэта Насира Хосрова (Хосроу), все (включая женщин) было общим (в том числе и чернокожие рабы-«зинджи» – существование рабского труда, как видно, уже в ту далекую эпоху не исключалось принципами «коммунистического государства всеобщей справедливости и всеобщего равенства»). В 930 году карматы, давно уже не дававшие проезда мусульманским паломникам в Мекку, совершили чудовищное, с точки зрения как «правоверных» мусульман-суннитов, так и большинства «еретиков»-шиитов, святотатство. Решив окончательно уничтожить хадж, они внезапно напали на святой город Мекку, произвели страшную резню жителей и паломников, раскололи надвое священный «черный камень» магометан, упавший с неба и вделанный в стену мекканского кубического храма – Каабы – и увезли его (или его половину) к себе в Аль-Ахсу (только в 951 году святыня была возвращена мусульманам). Выдавая себя внешне за правоверных мусульман, карматы-измаилиты, втайне (для адептов высоких степеней своей общины) проповедовали, что все дозволено, все безразлично, расшатывая самые основы религии пророка Мухаммеда утверждениями, что все его заповеди являются чисто политическими правилами и поучениями под покровом аллегорий. К секте присоединялись во множестве люди, недовольные социальными порядками. Халифы чувствовали себя бессильными перед карматами, в течение трех четвертей века бывших бичом Аравии, Сирии, Ирака и Персии; они грабят, уводят жителей в неволю, налагают дань и внушают панический страх.

Следует заметить, что бахрейнские карматы стояли к ортодоксальному исламу ближе, чем севадские, ибо не отвергали Корана принципиально, а объясняли его иносказательно (отсюда их прозвище «батиниты», то есть «аллегористы», «эзотерики», перешедшее впоследствии на низаритов).

После поражения, нанесенного карматам войском от Аббасидов в 976 году, статус карматов упал. Соседи постепенно перестали платить им дань, территория государства карматов стала сокращаться. После отпадения от него в 1058 году Бахрейна (под руководством Аль-Аввама) и – почти одновременно – Эль-Катифa, карматы, утратившие контроль над денежными потоками и доступ к побережью, были вынуждены отступить в оазис Эль-Хуфуф. Но уже в 1067 году объединенные войска арабского эмира Абдуллы бин Али Аль Уюни и турок-сельджуков из Ирака осадили Эль-Хуфуф и после семи лет осады вынудили карматов сдаться на милость победителей.

В Бахрейне и восточной Аравии на смену власти карматов пришла власть династии Уюнидов. К середине XI века карматы в Иране, Ираке и Мавераннахре (Средней Азии между реками Амударья и Сырдарья) были уничтожены. Последнее упоминание о них относится к 1050 году (Насир Хосроу), хотя арабский географ-землепроходец Ибн Баттута, посетивший Катиф в 1331 году, описывает живущих там радикальных шиитов, которых некоторые отождествляют с карматами.

Как бы то ни было, багдадским халифам и другим владыкам правоверных мусульман в свое время потребовалось целое столетие на уничтожение многочисленных шаек карматско-измаилитских анархистов. Когда их еретическое движение было, казалось, уже окончательно подавлено, один из карматских старейшин-«даисов», по имени Абдалла или Абдаллах (Убейдаллах, Обейдаллах), имевший, согласно некоторым версиям, иудейское происхождение, но выдававший себя за правнука Али – знакомого нам мужа Фатимы, дочери пророка Мухаммеда – бежал в Египет (или, по-арабски – Миср), где ему сопутствовал такой успех, что он, захватив власть, смог основать там династию Измаилитов, или Фатимидов, властвовавшую с 909 по 1171 год, считавшуюся всеми мусульманами (естественно, кроме самих измаилитов) еретической и свергнутую только величайшим противником крестоносцев-«франков» – султаном Салах ад-Дином, сыном Малик-Айюба (Эйюба), о котором у нас еще пойдет речь. Измаилитские сектанты, возведя этого первого Фатимида на египетский престол, превратили его в свое покорное орудие, являясь на протяжении более чем трех веков истинными хозяевами Египта и Туниса. Они повсюду основывали тайные ложи, под названием «собраний мудрости», в которых имелось девять степеней посвящения. Обучение в ложах велось так, чтобы привести учеников к полнейшему скептицизму. Тайное учение секты измаилитов сводилось к тому, чтобы «ни во что не верить и на все дерзать».

Каирская ложа измаилитов распространяла свое эзотерическое учение при посредстве упомянутых выше «даисов» («великих миссионеров»), имевших под своим началом «рафиков», или «рефиков» («товарищей», то есть «рядовых миссионеров»). «Рафики» и «даисы» (о которых у нас еще не раз пойдет речь далее) наводнили всю Азию. Измаилитское влияние распространилось на захваченные к тому времени арабами и исламизированные Северную Африку, Палестину, Сирию, Ливан, Йемен, Сицилию, а также на священные для всех мусульман города Мекку и Медину. Однако в остальном исламском мире, включая ортодоксальных шиитов, измаилитов считали опаснейшими еретиками и при любом удобном случае жестоко преследовали.

В. О Гассане ибн Саббахе

Был среди измаилитских «даисов» удивительный человек, которого звали Гассан (Гасан, Хассан, Хасан) ибн Саб-бах. Большинство источников сходится в том, что он был персом, или, во всяком случае, иранцем, хотя некоторые утверждали, что в действительности Гассан был иудейского происхождения. Впрочем, этого обвинения не избежал ни первый фатимидский халиф Египта Абдалла, ни даже сам основатель ислама пророк Мухаммед (матерью которого, якобы, была иудейка, да вдобавок еще и крещеная), так что вряд ли стоит относиться к нему слишком серьезно. Гораздо важнее другое. Этот выдающийся во многих отношениях «даис» (бывший, согласно ряду источников, в юности писцом одной из канцелярий Сельджукского султаната, а согласно другим источникам – другом детства и юности будущего знаменитого астронома и поэта Омара Хайяма и будущего главного вельможи сельджукских султанов Альп-Арслана и Малик-шаха – мудреца Абу Али аль-Хасана ибн Али ибн Исхака ат-Туси, вошедшего в историю под именем Низам аль-Мульк; последний, о котором у нас еще будет подробно рассказано далее, якобы помог Гассану ибн Саббаху сделать блестящую карьеру при султанском дворе, сменившуюся, однако, опалой и переходом Гассана в ряды непримиримой оппозиции султанскому режиму), основал новую ветвь секты – восточных измаилитов, которых, организованных Гассаном ибн Саббахом по образцу отдельного военно-духовного братства, или ордена, прозвали несколько позднее «ассасинами» (о значении этого названия мы расскажем несколько позже).

В 1080-е годы высокоодаренный, обладавший исключительным ораторским талантом, даром убеждения и выдающимися организаторскими способностями молодой измаилитский «даис» постепенно сплотил вокруг себя большое число почитателей, учеников и последователей. Со временем его усилиями были созданы тайный измаилитский орден, а затем и целое измаилитское орденское государство, история которого была прервана только начавшимся в 1256 году татаро-монгольским завоеванием Среднего Востока.

Гассан ибн Саббах родился в середине XI века и умер в 1114 (или в 1124) году. Но результаты его деятельности сказались на событиях вплоть до cередины XIII века.

Согласно наиболее распространенной версии жизнеописания Гассана ибн Саббаха, он провел свои детские, отроческие и юные годы в расположенном на территории древней западноиранской провинции Мидии торговом городе Рее, городе старинном (упоминаемом в священной книге древних ариев «Авесте» под названием «Раги»), с незапамятных времен считавшемся центром ересей (и в то же время – местом рождения великого арийского пророка Спитамы Заратустры, по-гречески – Зороастра, по-новоперсидски: Зердешта или Зардушта – основателя маздеизма, или маздаяснийской веры, презрительно именуемой мусульманами и христианами «огнепоклонством»).

В древнем иранском городе Рее был широко распространен измаилизм – в первую очередь среди ремесленников и торгового люда, преимущественно персидской национальности. Именно в этой среде жил молодой Гассан. Сохранились его воспоминания, в которых он рассказывает, как его в юности склоняли к измаилизму. Юноша отчаянно сопротивлялся «соблазнителям», не желая ступить на опасный путь, грозивший ему гибелью. Гассан ибн Саббах оставался стойким в исламском суннитском правоверии до тех пор, пока не заболел. Испугавшись смерти, он дал обет – в случае выздоровления стать измаилитом. Выздоровев, Гассан обратился к «соблазнителям». Один из них был чеканщиком по металлу, другой – кожевенных дел мастером, и они свели молодого человека с профессиональным проповедником, миссионером-«даисом», у которого нашлись более веские аргументы, чем у кожевника.

Гассан ибн Саббах оказался настолько умен и энергичен, что рейские измаилиты направили его в цитадель этого учения, «еретического» с точки зрения всякого «правоверного» мусульманина (как суннита, так и шиита) – Египет (или, как говорили и все еще говорят, вслед за арабами, все мусульмане – Миср, о чем мы уже упоминали выше) – для повышения образования.

Мудрые и искушенные пропагандисты, измаилиты умели ценить молодые дарования и растить ценные кадры, готовить орденскую смену.

Гассан ибн Саббах провел в Аль-Кахире (или, по-нашему, Каире), столице измаилитского Египетского халифата Фатимидов, несколько лет, поднаторел в риторике (искусстве говорить) и в диалектике (искусстве спорить), научился у египетских измаилитов ловко вербовать сторонников, словом – приобрел необходимые знания и опыт проповедника – «да’и», «даи», «дая» или «даиса» -, но высоко в духовной иерархии Фатимидского халифата не поднялся. Да и не до того было: Фатимиды оказались жертвой типичного для всех мусульманских династий раскола. В очередной раз возникла проблема, кто – истинный халиф, а кто – узурпатор. К этому времени относится обострение полемики между двумя течениями, на которые раскололась «ересь» измаилизма – низаритами и мусталитами. Низариты считали, что имамом является Абу Мансур Низар, старший сын фатимидского халифа Египта аль-Мустансира. Дело было в том, что в конце своего правления халиф аль-Мустансир (1036–1094) неожиданно лишил своего старшего сына Низара права наследования престола в пользу его младшего брата Мустали. После смерти отца Низар началь борьбу с могущественным вазиром (везиром или визирем, то есть, выражаясь современным языком, «премьер-министром» – слово «вазир» происходит от персидского титула «вазирг» эпохи Сасанидов) Аль-Афдалем (поддерживавшим Мустали). В борьбе Назир потерпел поражение, попал в плен и был казнен в 1095 году. В среде измаилитов произошел раскол. В Фатимидском Египте (включавшем первоначально Северную Африку), а также в Йемене и в мусульманской (западной) Индии, в конце концов, утвердились именно мусталиты, но за его пределами (в частности, в Персии и Ираке) большинство измаилитов были склонны придерживаться низаритского толка (или, если воспользоваться терминологией русский староверов-раскольников – «низаритского согласия»). В Сирии первоначально ни одна из двух измаилитских фракций не получила преобладания, и только в XII веке там взяли верх низариты.

Молодому, но честолюбивому не по годам начинающему религиозному деятелю стало совершенно ясно, что Фатимидский халифат измаилитов стареет и слабеет. Фатимиды уже утратили свои владения в Северной Африке (в частности, Туниса), уступили остров Сицилию воинственным норманнам, а свои владения в Сирии – туркам-сельджукам. Провести жизнь, ратуя за египетского халифа-мусталита, отвергаемого не только суннитами и шиитами, но даже большинством самих измаилитов, придерживавшихся низаритских воззрений, означало согласиться на горькую судьбу безвестного мученика. Однако ни безвестное служение высокой идее, ни мученический венец Гассана ибн Саббаха не привлекали. Он стремился всеми средствами найти свой путь к власти. Для этого молодой честолюбец готов был использовать Фатимидского халифа и измаилизм, но не собирался становиться верным рабом человека или учения.

Молодой и энергичный, как говорится, в самом расцвете духовных и физических сил – ему еще не было и тридцати лет от роду, – тщеславный и немало повидавший измаилит возвратился из далекого Мисра в родной Иран. Он остановился в столице Сельджукского султаната – мегаполисе (по тогдашним понятиям и временам) Исфагане, где без труда нашел приют у единоверцев-измаилитов (низаритского толка).

Сегодня мы невольно поражаемся тому, насколько мобильными и легкими на подъем (по сравнению с жителями тогдашнего христианского Запада – правда, до эпохи Крестовых походов!) были люди мусульманского Востока. Дошедшие до нас жизнеописания большинства из них представляют собой, по сути дела, нескончаемую череду сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, селений, стран и городов, в которых они побывали, то ли по делу, то ли торгуя, то ли путешествуя от двора одного владыки ко двору другого. Через весь Восток тянулись вереницы паломников, совершающих «хадж», стремясь достичь священного города Мекки, чтобы поклониться черному камню-метеориту Каабы (тому самому, от которого нечестивые карматы святотатственно откололи половину). Через весь Восток (а если быть точнее – от Испании – «страны Аль-Андалус», исламизированной почти целиком, до Турфана, граничащего с «недвижным Китаем» Туркестана) ехали по своим делам мудрецы и поэты, купцы и искатели приключений (а проще говоря – авантюристы, любители половить рыбку в мутной воде). И для каждого была важна принадлежность к той или иной исламской подсистеме, к тому или иному направлению, той или иной секте. В каждом городе у каждого находились союзники и помощники среди единоверцев. За высоким, глухим глинобитным забором-дувалом всякий, кто нуждался в крове и защите, мог укрыться у единомышленников от враждебных властей и недругов.

Известие о том, что в городе появился знаменитый «даис», прибывший из самого Каира – гнезда измаилитской ереси – возможно – с инструкциями от еретиков-Фатимидов, вызвало тревогу у сельджукского султана Малик- (Мелик-)шаха, положение которого в его трудно управляемом из-за громадных размеров, многонациональном государстве было непрочным и которому повсюду мерещились заговоры. Фатимидов подозревали (не без оснований!) в том, что они, через свою измаилитскую «пятую колонну», ведут в соседних мусульманских государствах подрывную пропаганду.

Стража Малик-шаха кинулась на поиски Гассана ибн Саббаха. Несколько недель «даис» скрывался у верных людей. В этот период вынужденной изоляции Гассан ибн Саббах сформулировал собственную программу, которую решил проповедовать среди иранских низаритов. В своей программе он не отошел от духа и буквы Корана, от законов шариата. Новизна заключалась в следующем, выраженном с предельной четкостью и ясностью, стратегическом постулате:

«Цель религии – правильный путь к познанию Бога. Познание Бога разумом и размышлением невозможно. Познание возможно только личным поучением имама».

Из этого следовало, что всякий человек, взыскующий истины, но не имеющий истинного учителя – имама, черпающий знания из других источников, достоин порицания. Все человечество, не признающее имама, скрытого от глаз непосвященных, погрязших в пороках и невежестве людей и известного лишь «Великому Просветленному» Гассану ибн Саббаху, глубоко заблуждается. А потому неминуемо попадет в ад. Ни христиане, ни иудеи не спасутся по определению, ибо им неведомо слово пророка Мухаммеда. Но и никакие мусульмане, в том числе даже измаилиты (кроме низаритов) тоже не спасутся, поскольку они тщетно пытаются постичь слово пророка Мухаммеда разумом.

Слепое послушание (являющееся основой всякой орденской дисциплины) было главным девизом Гассана ибн Саббаха.

Естественно, что безусловное подчинение духовному вождю требует от адептов, подчиняющихся ему, определенной степени невежества. И, по свидетельству современников, Гассан ибн Саббах проявлял в этом плане завидную последовательность. «Он препятствовал простым людям углубляться в знания, так же как людям знатным – в постижение старых книг».

Г. «Теология ненависти»

Деление всего рода человеческого на две неравные группы: группу приверженцев Гассана ибн Саббаха (предназначенное к спасению и вечному загробному блаженству «малое стадо» истинно верных и верующих) и на всех остальных, обреченных на вечные адские муки, дополнялось идеей о том, что двуногое, обладающее разумом и членораздельной речью население Земли делится на «людей» и «нелюдей», «человеков» и «недочеловеков». Так, по учению Гассана ибн Саббаха (как нам уже известно, перса, или, во всяком случае, иранца по происхождению), тюрки «не из детей Адамовых происходят, а некоторые называют их джиннами (нечистыми духами или, по-нашему, по-русски, бесами – В.А.)».

При желании можно видеть в Гассане ибн Саббахе предтечу расистов более поздних эпох. Однако подобные взгляды были распространены среди иранцев издавна – еще арийский пророк Заратустра именовал в своих «Гатах» кочевников-туранцев (с которыми иранцы, а за иранцами и арабы впоследствии стали, по созвучию, ассоциировать тюрков-турок), нападавших на праведных земледельцев Ирана (Арианы, то есть «Страны Ариев») порождениями злых духов – дайвов (дэвов, дивов) и самого Князя Тьмы, духа Лжи и Зла – Ангхро-Майнью (Аримана). Мало того! «Вредными демонами» («демонами-вредителями») и «порождениями Аримана» оседлые иранские зороастрийцы называли кочевые скотоводческие племена не только тюркского происхождения, но и, например, парфян или арабов-бедуинов.

Аналогичные упоминания содержатся в разных частях упомянутой выше священной книге ариев-зороастрийцев древнего Ирана – «Авесте». После грехопадения первого (согласно авестийским книгам «Видевдат», 2 и «Яшт», 13.130) или третьего (согласно остальным авестийским текстам) земного правителя Йимы (иранский аналог нордического прачеловека Имира; у мусульман его именовали Джамшидом), в мир пришло Зло. Высшее творение Духа Добра и Правды Ахура-Мазды (Ормазда, упоминаемого, между прочим, под именем «Мазадан», в поэме Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», в которой повествуется о рыцарях-храмовниках – хранителях Святого Грааля, часто ассоциировавшихся с рыцарями военно-духовного ордена тамплиеров, о которых у нас еще пойдет речь далее) – род людской – стал несовершенен духовно и телесно, люди не только утратили земное бессмертие, но и приобрели физические недостатки (которые считались «печатью» Аримана»). Появились целые «народы-храфстра» («храфстра» означает по-авестийски «мерзость», «скверна», «нечисть»), целые «дэвовские (демонические, бесовские) расы»: «Говорят, что Йима, когда величие (то есть «Хварно – Божественная Благодать» -, а по другому толкованию – разум) покинуло его, из страха перед дэвами (демонами, бесами) взял дэва женского (пола) в жены, а Йимак, которая была (его) сестрой, отдал в жены дэву; и от них пошли … люди-обезьяны, и… другие всяческие уродства; к «народам-храфстра» в «Авесте» причисляются, кстати, также негры.

Аналогичные примеры можно было бы приводить до бесконечности – и проще всего ссылаться при этом на «дремучее невежество и суеверие» древних обитателей Земли. Восточно-римский автор гото-аланского происхождения Иордан в своем историческом трактате «О происхождении и деяниях гетов (готов – В.А.)» именовал гуннов (между прочим, тоже родственное тюркам племя) плодом совокупления колдуний-алиорун (галиурун) со злыми духами (иначе – демонами или бесами). Средневековые летописцы христианской Европы именовали напавших на нее в XIII веке татар Бату-Хана (с легкой руки французского короля-крестоносца Людовика IX Святого) «тартарами», то есть «исчадиями ада», «сынами преисподней» (по античному названию глубочайшей части подземного мира, в которой мучились самые страшные грешники, например, богоборцы-титаны – Тартару; от слова «Тартар» происходит также наше выражение «провалиться в тартарары»), а монголов – опять же по созвучию – ассоциировали с ветхозаветными «магогами» (которым надлежало напасть на народ Божий в конце времен). Примеры такого рода можно было бы приводить бесконечно. Во всяком случае, Гассан ибн Саббах, используя давнее предубеждение иранцев («арийцев») против всех не иранцев («не-арийцев») вообще (не случайно шиизм, как течение, резко оппозиционное по отношению к «неправедным», «неверным» арабским халифам Дамаска, Самарры и Багдада, хотя и возник первоначально в арабской среде, но укрепился и развился именно в иранских областях) и против «туранцев» (в описываемое время ассоциируемых однозначно с тюрками) – в частности, привлек на свою сторону всех, обиженных этими тюрками (в данном конкретном случае – турками-сельджуками). Кстати, не кто иной, как второй праведный халиф, соратник самого пророка Мухаммеда, основателя ислама, знаменитый Умар ибн аль-Хаттаб аль-Фарук, он же Омар I, повелитель правоверных, отнявший у ромеев-христиан Дамаск, погиб в свое время при входе в мечеть от кинжала, направленного в его грудь не кем-нибудь, не каким-нибудь арабом, иудеем, сирийцем или греком, а именно новообращенным в ислам иранцем – персом Абу Лаулу Перозом. Факт, что и говорить, многозначительный. Что ни говори, а традиции – великая вещь…

Гассан ибн Саббах отказался сообщить кому бы то ни было, кто же тот «тайный», «скрытый» или «сокровенный» имам, который будет направлять его самого и его учеников. Имам был именно тайным, скрытым, сокровенным, его имени было нельзя называть. А пока истинный имам был фикцией, его взялся замещать Гассан ибн Саббах.

Вот так возникло радикальное учение, у которого были тайный учитель и вполне реальный вождь. Вождь требовал от своих учеников слепого подчинения потому, что он один знал истину. Тем адептам, которые выражали ему полное подчинение, вождь гарантировал райские кущи. Всем остальным он гарантировал адские муки. Тюрки, по его учению, не являлись людьми. Христиане и иудеи, с его точки зрения, также людьми в собственном смысле слова не являлись. Мусульмане, не исповедующие измаилизм в низаритском, и притом именно проповедуемом Гассаном ибн Саббахом варианте (неважно, сунниты, шииты или измаилиты), были, по его учению, тоже «почти не люди» (недочеловеки, германские национал-социалисты первой половины ХХ века назвали бы их «унтерменшами»). Справедливости ради, следует заметить, что в описываемую эпоху не только измаилиты Гассана ибн Саббаха отличались сходной этно-религиозной нетерпимостью. Так, скажем, среди христиан, в том числе образованных (причем как представителей западной, «латинской», римско-католической, так и восточной, «греческой», православной, или греко-кафолической, церкви) было широко распространено представление, что иудеи суть «видимые бесы». Но это так, к слову…

Всевозможных тайных обществ, орденов и сект в те годы на мусульманском Ближнем и Среднем Востоке было множество, и проповедники плодились, как грибы после дождя. Выделиться среди этой пестрой массы, предлагавшей правоверным варианты и рецепты спасения и вечного блаженства на любой вкус, и найти себе адептов и сторонников было не так-то просто, тем более, если пророку всего тридцать лет от роду.

Но в тяжелые периоды истории угнетенные всегда ждут учителя, наставника, ждут несущего им освобождение (пусть иллюзорное) спасительного слова проповедника и вождя. Своеобразная «теология освобождения» Гассана ибн Саббаха была настолько проста, что ее мог понять даже самый темный и неграмотный крестьянин (собственно, на таких «простецов», или, иначе говоря, невежд, «профанов», как сказали бы масоны, она и была рассчитана). Эта программа освобождала адептов нового тайного учения от необходимости думать и самому принимать решения. Она утверждала, что вождь и пророк знает абсолютную и окончательную истину. Она облачала эту истину в темные покровы величайшей тайны. Она обещала «верным, претерпевшим до конца», безоговорочное спасение и вечное блаженство.

Самое слабое место низаритского учения, проповедуемого Гассаном ибн Саббахом, заключалась в том, что его радикализм неизбежно вступал в конфликт с официальной идеологией тогдашних мусульманских государств. Для торжества его тайного ордена в мусульманском мире должна была существовать критическая, смертельно опасная ситуация. Но, как на грех, такой ситуации в конце XI века, до начала Крестовых походов, в исламском мире как раз и не существовало! Официальный, казенный, правоверный ислам защищали не только многочисленные армии султанов, падишахов и амиров, но и миллионы верующих мусульман, запуганных крайним, оголтелым экстремизмом, неустанно проповедуемым Гассаном ибн Саббахом и его адептами.

В течение десяти долгих лет Гассан ибн Саббах вел свои пламенные проповеди в разных городах Ирана, вербовал сторонников среди измаилитов низаритского толка, гонимых и преследуемых казенным исламским духовенством, действовавшим в тесном союзе со светскими властями. Три года неутомимый «даис» провел в области Дейлем, к юго-западу от Каспийского моря, проповедуя среди тамошних племен (имевших, как и он сам, иранское происхождение). В представлениях дейлемитов официальный ислам (в первую очередь – суннизм) четко ассоциировался с господством чужеземных захватчиков – турок-сельджуков (так же, как ранее – с властью чужеземных захватчиков-арабов). Поэтому именно среди дейлемитов Гассан ибн Саббах, проповедовавший, что тюрки – не люди, а нечистые духи во плоти, искал базу для создания своего орденского государства – тем более, что среди дейлемских горцев укрылись в свое время недобитые иранскими шахами-маздаяснийцами из династии Сасанидов сторонники коммунистического движения маздакитов (V-VI вв.), продолжавшие тайно проповедовать свое учение до самого прихода в Иран арабов-мусульман (но также и после него).

Постепенно число сторонников «даиса» возрастало, но вместе с тем возрастали и опасения сельджукских властей. Один из писателей того времени, выражая настроения, господствующие среди сельджукского суннитского истеблишмента, писал:

«Нет ни одного разряда людей, более зловещего, более преступного, чем этот род (измаилиты вообще и низариты – в частности – В.А.)… Если, упаси Аллах, державу (Султанат Сельджуков – В.А.) постигнет какое-либо несчастье… эти псы выйдут из тайных убежищ и нападут на эту державу».

Главным идеологическим и политическим врагом Гассана ибн Саббаха стал не араб и не турок, а упоминавшийся выше перс-суннит Абу Али аль-Хасан ибн Исхак по прозвищу Низам аль-Мульк («Устроитель Государства»), просвещенный вазир сельджукского султана Малик-шаха, атабек – то есть приемный отец этого султана по завещанию его подлинного отца – предыдущего султана Альп-Арслана, знаменитого победителя ромейского василевса-императора Романа Диогена (Дигениса) в битве при Манцикерте (Маназкерте) в 1075 году – и основатель знаменитого Багдадского университета Низамийа. Крайне обеспокоенный упорными слухами о постоянно возрастающей активности прибывшего из Египта измаилитского «даиса» (в котором он видел, прежде всего, тайного агента еретиков Фатимидов, засланного в державу Сельджукидов с подрывными целями), вазир направил отряд надежных воинов для поимки возмутителя спокойствия, и бродячий проповедник этнорелигиозной нетерпимости с большим трудом спасся бегством, чуть не попав в руки преследователей, когда его мул пал в безлюдной местности, где не было ни одного селения.

Но Гассан ибн Саббах был поистине человеком выдающейся энергии и таланта, прирожденным лидером, преуспевшим в совершении невероятного. Высоко одаренный «даис» сумел превратить забитых и привычно покорных чужеземным завоевателям (арабским ли, тюркским ли – в данном случае неважно) персидских крестьян, искусно совращенных им в новую ересь, в удивительно упорных воинов, в которых, казалось, каким-то чудом воскресла древняя доблесть богатырей-пехлеванов ахеменидского, парфянского и сасанидского Ирана.

Д. Захват «Орлиного Гнезда»

Гассан ибн Саббах задумал завладеть крепостью, в которой со своими адептами мог бы укрываться от преследований Сельджукидов и готовить силы для дальнейшей борьбы. Свой выбор он остановил на крепости Аламут («Орлиное Гнездо»), находившейся вблизи богатого торгового города Казвина, расположенного в Западной Персии, в той же горной области Дейлем, в которой его проповеди сопутствовал такой успех.

«Даис» выбрал Аламут по трем причинам.

Во-первых, крепость Аламут находилась на достаточном удалении от столицы сельджукских султанов Исфагана.

Во-вторых, в окружавших крепость Аламут селениях проживало немало приверженцев измаилитского учения;

В-третьих, Аламут был поистине неприступной твердыней.

Эта крепость, ставшая впоследствии важнейшим укреплением низаритского ордена, возведенная на высокой скале близ одной из вершин западного Эльбурса (священной горы древних ариев), поднимающейся на почти четыре тысячи метров над уровнем моря, стояла в труднодоступной горной долине, утесы по сторонам которой представляли собой дополнительные укрепления. Сама же крепость (расположенная примерно в ста километрах от Тегерана) оседлала отвесную скалу высотой более двухсот метров, которая возвышалась в центре долины, где было расположено несколько деревень, населенных новообращенными измаилитами. В крепости имелся источник пресной воды.

Взять штурмом Аламут, охраняемый даже небольшим гарнизоном, было практически невозможно. Если верить иранскому летописцу Рашид ад-Дину Фазлуллаху ибн Абу ль-Хайру Али Хамадани (обычно именуемому сокращенно – Рашид ад-Дин Фазлуллах Хамадани), автору знаменитого «Сборника летописей» («Джами ат-таварих»), монгольский хан Хулагу, после сдачи крепости изнуренными долгой осадой низаритами монголо-татарам в 1256 году, поднялся наверх для осмотра Аламута и «от величия той горы прикусил зубами палец изумления» (Рашид ад-Дин Фазлуллах Хамадани, «Джами ат-таварих», III, 37, М-Л, 1946).

Но все это произошло гораздо позднее, а пока что на дворе стоял 1090 год от Рождества Христова.

Первым делом низариты начали обрабатывать коменданта крепости Алави Махду (симпатии которого к измаилизму не были для них секретом). Одновременно помощник Гассана ибн Саббаха занялся тайной, но весьма активной агитацией среди рядовых воинов гарнизона.

Комендант Аламута, героическими усилиями пытавшийся сохранить верность присяге, некоторое время колебался, но, когда нему были обещаны три тысячи полновесных золотых динаров и право свободного выхода из крепости, он решился сдать Аламут. Верно было сказано в Евангелии: «Не можете служить Богу и мамоне»…

Среди низаритов, впущенных не устоявшим перед искушением богатством комендантом в крепость, был и сам Гассан ибн Саббах, переодетый бедным ремесленником – тихий, скромный, немногословный человек.

Он передал коменданту записочку, по которой тот должен был получить в городе Дамагане три тысячи динаров золотом у богатого купца (по удивительному стечению обстоятельств, оказавшемуся тайным низаритом). Алави усомнился, что по записке такого «низкого человека» ему выплатят такую колоссальную сумму. Но скромный ремесленник только улыбнулся и успокоил коменданта. «Маловерный, зачем ты усомнился…».

Алави был последним человеком на Земле, который видел Гассана ибн Саббаха переодетым, скрывающимся, гонимым и настороженным. Отныне тот стал «царем горы».

Сребролюбивый комендант меж тем отправился в торговый город Дамаган. Купец, к которому Гассан его направил, ввел Алави Махду в заднюю комнату своего дома, отослал слуг и попросил показать данную тому в Аламуте записочку.

Узнав почерк Гассана ибн Саббаха, купец благоговейно поцеловал записку, приложил ее ко лбу по общемусульманскому обычаю и… через несколько минут вручил гостю увесистый мешок с тремя тысячами золотых динаров.

Существует, впрочем, и другая версия захвата Аламута, согласно которой семеро низаритских «даисов» (включая Гассана ибн Саббаха) втершись в доверие к коменданту крепости, силой скрутили его, когда он угощал их (совершив тем самым возмутительное преступление, с точки зрения традиционного мусульманского гостеприимства, подняв руку на гостеприимного хозяина, преломившего с гостями хлеб, то есть разделившего с ними трапезу) и впустили в крепость своих сторонников.

Известие о падении Аламута встревожило султана Мелик-шаха. Еще больше его обеспокоило сообщение, что низариты согнали местных земледельцев строить другие крепости по соседству с Аламутом.

Как бесстрастно сообщал иранский летописец, «добру и злу внимая равнодушно»:

«Завладев Аламутом, Гассан напряг все силы, чтобы захватить округа, смежные с Аламутом, или места, близкие к нему. Он овладел ими путем обмана своей проповедью. Что же до тех мест, где не были обмануты его речами, он завладевал ими убийствами, войной и кровопролитием. Везде, где он находил утес, годный для укрепления, он закладывал фундамент крепости».

Гассан ибн Саббах вел себя совершенно непонятно для властей предержащих (как духовных, так и светских). Так еще никто себя не вел в исламском мире. Обычно пророки шли из города в город, скрываясь от властей, и проповедовали втайне. Этот же сидел в неприступной горной крепости и с высоты ее грозных башен открыто и дерзко бросал вызов всем владыкам земным. Со всех концов не только султаната Сельджукидов, но и всего необъятного исламского мира к нему стекались все новые сторонники. Уходя в «Орлиное гнездо» (любопытно, что так же, только по-немецки – Адлерсхорст – называлась впоследствии берхтесгаденская резиденция другого «вождя ариев» – Адольфа Гитлера – в Баварских Альпах), человек становился неподвластным всем царям земным. Что же до его загробного блаженства в лучшем мире, то заботу об этом всецело брал на себя Гассан ибн Саббах.

Не следует забывать, что для человека Средневековья (причем не только мусульманина!) рай и ад были понятиями не менее реальными, чем окружающая его земная действительность.

Тюркский амир (что означает по-арабски «князь», «принц», «начальник» – этому титулу у тюрков соответствует более привычное для нашего уха слово «эмир») Юрюн-Таш, правивший областью, в которой действовал Гассан ибн Саббах, первым из сельджукских властителей Ирана двинулся в поход, чтобы ликвидировать «осиное гнездо» проклятых низаритов. Поход представлялся амиру делом нетрудным: ему предстояло расправиться лишь с кучкой обманщиков-еретиков, хитростью овладевших крепостью.

Амир сжег селения в долине, казнил низаритов, попавших в руки его воинов, и окружил крепость плотным кольцом осады.

Гассан ибн Саббах слишком поздно осознал, какую совершил ошибку. Он не рассчитывал, что амир будет так оперативен, и не запасся вовремя зерном. И теперь ему нечем было кормить гарнизон и беженцев, заполнивших крепость.

Тогда бесстрашный «даис» собрал защитников Аламута и сообщил им, что прошедшей ночью к нему явился скрытый имам и приказал крепость ни в коем случае не сдавать. И такова была сила убеждения Гасана ибн Саббаха, что герметически отрезанные от внешнего мира низариты все как один поклялись умереть, но не уступить врагу.

Амир ровным счетом ничего не знал о положении в крепости. В осажденном Аламуте не нашлось ни одного изменника, который бы ему об этом сообщил. Через три дня он потерял терпение, снял осаду и увел свой отряд из долины.

Следующее суровое испытание выпало на долю Гассана ибн Саббаха ровно через год. На этот раз за дело взялся сам сельджукский султан Мелик-шах. Он отправил своего полководца во главе сильного войска, приказав ему не возвращаться до тех пор, пока тот не вырвет с корнем росток заразы.

Сельджукские войска подступили к Аламуту в марте. На полях только начинались посевные работы. Аламутская долина была опустошена войной. Накопить за зиму необходимые для выживания гарнизона и беженцев в осажденной крепости запасы Гассан ибн Саббах, как ни старался, не успел. К тому же в крепости с ним оставалось мало людей – не больше семи десятков человек, способных держать в руках оружие. Три долгих месяца продолжалась осада сельджуками Аламута. Осажденные низариты ели совсем понемногу, только чтобы не умереть с голоду, и неустанно бились с осаждающими.

Когда у осажденных не осталось никаких сомнений в том, что выдерживать осаду дальше совершенно невозможно, Гассан ибн Саббах тайно, в грозовую ночь, спустил на веревке одного из молодых парней, и тот, благополучно миновав посты врагов, выбрался из долины. На следующий день он был уже в центре области Дейлем – городе Казвине, где местные низариты с тревогой ждали вестей.

Тут же была проведена поголовная мобилизация всех низаритов в городе. Всего набралось более трех сотен человек, фанатично и решительно настроенных, готовых победить или умереть во славу скрытого имама и его пророка.

Низаритский ударный отряд вошел в Аламутскую долину в сумерки. Измаилиты скрытно продвигались к Аламуту по крутым склонам, поросшим лесом, в полном молчании, стараясь не греметь оружием. Дождались ночи. Гарнизон осажденной крепости был уже предупрежден проникшими в нее снаружи лазутчиками, что помощь близка, и приготовился к вылазке.

Гассан ибн Саббах оставался в своей келье, которую построили специально для него, когда Аламут был захвачен. Стены этой кельи были такими же толстыми, как и внешняя крепостная стена. Внутрь кельи вела лишь небольшая дверь. В крепостной стене была прорублена вторая дверь, и за дверью была небольшая терраса – уступ, нависший на двухсотметровой высоте. Вождь мог выйти на уступ. Оттуда на много фарсангов (поприщ) открывался вид на долину, над которой господствовал Аламут.

Никто из шедших, казалось, на верную смерть низаритов не сомневался в том, что в заоблачной келье своего «орлиного (или, для недругов, осиного) гнезда» Гассан ибн Саббах беседовал со скрытым имамом, который должен был защитить защитников истинной веры.

Сонные сельджукские часовые были сняты быстро и бесшумно. Они не успели даже поднять тревогу. И тут же началась беспощадная, кровавая резня. В полной темноте, ошеломленные, застигнутые врасплох, не понимая, что происходит, оказавшиеся меж двух огней сельджукские воины, попавшие под двойной, комбинированный удар низаритов (как со стороны долины, так и со стороны Аламута), метались между походными шатрами. Дико ржали кони, отчаянно вопили раненые, скрипели, опрокидываясь, повозки. Крики и лязг скрещивающихся клинков долетали даже наверх, в заоблачную келью Гассана ибн Саббаха.

Разгром был полный. Лишь малая часть захваченных низаритами врасплох турок-сельджуков смогла вырваться из долины смерти.

По всему Востоку растекались слухи: в неприступной горной крепости поселился некий таинственный пророк, очевидно, избранный самим Аллахом для совершения великих дел. И какие бы испытанные рати ни посылал против него сельджукский султан, никто и ничто не в силах одолеть его. Гассана уже называли «горным старцем», хотя он был совсем еще не стар.

В последующие годы сторонникам Гассана ибн Саббаха удалось захватить (чаще всего, без боя, хитростью или подкупом, как Аламут) или побудить к переходу на сторону «горного старца» путем искусных переговоров ряд крепостей в долинах Рудбар и Кумисе, несколько городов в области Кухистан, а также несколько сильно укрепленных замков – «рибатов» – на западе – в горных районах Ливана и Сирии.

В историю низариты «горного старца» вошли, прежде всего, как террористы-самоубийцы. Но к тактике использования террористов-самоубийц Гассан ибн Саббах пришел не сразу. Существует легенда, согласно которой он принял такое решение благодаря срочно возникшей необходимости убить неугомонного вазира Низам аль-Мулька.

Е. Прямое действие

Дело было так. В 1092 году в городе Сава (Савэ), расположенном в самом сердце Сельджукидской державы, был совершен дерзкий террористический акт, ознаменовавший собой начале нового этапа в истории измаилитов. В этом городе существовала низаритская ячейка (говоря языком «вольных каменщиков» – ложа, а языком «углежогов»-карбонариев – вента), в которой состояло восемнадцать человек. Действовать ложе приходилось в глубоком подполье, ибо правитель города желал искоренить низаритскую опасность. И потому, когда низариты обратили в свою веру (или, если посмотреть на это дело с точки зрения правоверных мусульман, «совратили в свою ересь») некоего важного чиновника (по другой версии – муэдзина главной городской мечети, то есть духовное лицо весьма высокого ранга, способное облегчить им проникновение в казенный духовный истеблишмент), они сочли этои важным достижением. Но новообращенный вдруг чего-то испугался и отрекся от низаризма. Опасаясь грозящего им разоблачения и выдачи властям, низариты решили ликвидировать отступника. Исполнителем приговора избрали плотника Тахира. Плотник заколол малодушного чиновника (или муэдзина) кинжалом, но был схвачен на месте преступления, во всем сознался (после допроса «с пристрастием») и был казнен по личному приказу султанского вазира Низам аль-Мулька.

То были первое политическое (хотя, конечно, при желании можно считать его и религиозно мотивированным) убийство, о котором достоверно известно, что оно было совершено низаритами, и первая казнь низарита за совершенное им политическое убийство. Гассану ибн Саббаху этот частный случай подсказал новую стратегическую линию. Убийство не только возмущает, но и устрашает врагов.

Так в тиши аламутского уединения была сформулирована теория политического террора, которая суждено было надолго пережить ее создателя и дожить до наших дней.

Гассан ибн Саббах стал первым (со времен сикариев-зилотов древней Иудеи) политиком, который превратил политический террор в основное средство убеждения оппонентов. Террор должен был стать средством всеобщего устрашения и шантажа.

Чтобы добиться успеха, необходимо было найти адекватный ответ на два главных вопроса:

1) Как проводить покушения и как афишировать (или, выражаясь современным языком, «пиарить») их;

2) Как выковать кадры послушных и нерассуждающих исполнителей террористических актов, подготовить высокопрофессиональных и бестрепетных убийц, способных преодолеть все препоны, проникнуть через любые кордоны и, если нужно, погибнуть после совершения убийства (то бишь «законного возмездия злодею», а проще говоря – террористического акта).

Эта система складывалась не сразу и не была задумана заранее, в рамках некоей стройной концепции, а разработана, так сказать, по ходу дела – у Гассана ибн Саббаха просто не было времени на разработку концепций, ему не терпелось поскорей начать террор против «вредоносных демонов» и испытать свои «кадры» в деле. Первая «сакральная жертва» уже была избрана. Дерзкий террористический акт должен был вселить ужас в сердца врагов и восславить «горного старца».

В конце сентября 1092 года «горный старец» повелел своим «вернейшим из верных» собраться на площадке перед его аламутской кельей.

Он медленно обошел безмолвный строй молодых сподвижников, «поедавших глазами начальство». Многие уже выказали верность и отвагу в дни обороны «горного гнезда» от тюркских «джиннов», прозвавших Аламут, после понесенного под его стенами поражения, «гнездом смерти». Низариты напряженно ждали. Все понимали, что сейчас шейх произнесет «самые важные слова».

И Гассан ибн Саббах спросил их:

«Кто из вас пресечет в этом государстве вред, исходящий от Низам аль-Мулька, нашего главного врага?»

Несколько человек вышли вперед. Так было положено начало созданию добровольческого корпуса убийц – «фидаинов» – «жертвующих собой».

В пятницу 18 октября 1092 года к крытым носилкам Низам аль-Мулька, которого несли из дворца в гарем (как у всякого состоятельного мусульманина тех времен, у почтенного вазира было много жен) подбежал какой-то человек. Неизвестный раздвинул занавески носилок и всадил в сердце великого вазира остро отточенный кинжал (возможно, смазанный ядом). Одного удара оказалось достаточно. Смерть наступила мгновенно.

Убийца пустился бежать, но споткнулся обо что-то и упал. На него накинулись телохранители и задушили на месте (последнее обстоятельство представляется нам довольно подозрительным – ввиду серьезности совершенного преступления не мешало бы взять террориста живым и выпытать у него «всю подноготную» – не протянулись ли щупальца низаритских заговорщиков до самого султанского дворца?)…

Существует и иная версия этих разыгравшихся в славном городе Исфагане драматических событий. В отместку за убийство муэдзина главной мечети города Савы, предводителя местных низаритов города (а вовсе не плотника Тахира), по приказу вазира Низама аль-Мулька, схватили и предали медленной мучительной смерти. После казни замученного убийцы показательно проволокли по улицам Савы и на несколько дней вывесили труп на главной базарной площади. Жестокая казнь единоверца вызвала взрыв негодования и возмущения в среде низаритов, докатившись до крепости Аламут. Возмущенная толпа аламутских низаритов сошлась к келье своего духовного наставника и главы тайного ордена. По легенде, Гас-сан ибн Саббах поднялся на крышу своей кельи и громогласно произнес: «Убийство этого шайтана (дьявола, демона, беса, сатаны – В.А.) предвосхитит райское блаженство!»

Не успел «горный старец» спуститься с крыши в свою келью, как из толпы выделился молодой человек по имени Бу Тахир Аррани (однако же не плотник, а один из «фидаинов» – «готовых жертвовать собой») и, опустившись на колени перед Гассаном ибн Саббахом, изъявил желание привести в исполнение вынесенный смертный приговор, даже ценой своей собственной жизни.

Небольшой отряд фанатиков-низаритов, получив благословение от главы своего ордена, разбился на мелкие группы и двинулся в сторону столицы государства Сельджукидов. Ранним утром 10 (а не 18) октября 1092 года фидаин Бу Тахир Аррани каким-то способом умудрился проникнуть на территорию дворца вазира. Спрятавшись в зимнем саду, он терпеливо поджидал свою жертву, прижав к груди длинный, острый, как бритва, кинжал, лезвие которого было предварительно смазано ядом. Ближе к полудню на аллее появился рослый тучный человек, облаченный в пышные, богатые одежды и белоснежный шелковый тюрбан, увитый жемчужными нитями (передвигавшийся пешком, а не в носилках). Бу Тахир Аррани никогда не видел вазира, но, судя по тому, что человека, идущего по аллее, окружало большое количество телохранителей и вооруженных молодых рабов-гулямов, убийца решил, что это мог быть только вазир. За высокими, неприступными стенами дворца порядком разленившиеся телохранители чувствовали себя слишком уверенно, и обязанность охранять жизнь и здоровье вазира воспринималась ими как не более чем ежедневная ритуальная повинность. Улучив удобный момент, Бу Тахир Аррани подскочил к нечестивому вазиру и нанес ему, по меньшей мере, три удара (а не один, как в вышеприведенной версии) отравленным кинжалом. Ошеломленная стремительностью теракта охрана подоспела к месту преступления слишком поздно. Прежде чем убийца был схвачен, вазир уже бился в предсмертных конвульсиях. Охрана в буквальном смысле слова порвала Бу Тахира Аррани на куски, но смерть злополучного Низама аль-Мулька стала сигналом к штурму дворца другими фидаинами тайного ордена, бывшими уже наготове. Низариты окружили и подожгли дворец убитого вазира, в суматохе сгоревший дотла.

Люди Гассана ибн Саббаха позаботились о том, чтобы ни у кого не осталось сомнений – карающая рука была направлена «горным старцем». Весть об убийстве в считанные дни прокатилась по всему Востоку, вызывая удивление, возмущение, растерянность и страх.

То же предание гласит, что низариты, силой отбив у слуг убитого вазира труп своего товарища, Бу Тахира Аррани, укрыли его от преследователей и похоронили в укромном месте по мусульманскому обряду (хотя, если верно предыдущее утверждение, согласно которому разъяренные своим промахом телохранители Низам аль-Мулька «растерзали его убийцу в клочья», то хоронить фидаинам пришлось не труп соратника, а оставшиеся от него кровавые ошметки; впрочем, легенда есть легенда, в ней не обязательно должны сходиться все концы с концами). По приказу Гассана ибн Саббаха на воротах крепости Аламут была приколочена бронзовая табличка, на которой было выгравировано имя Бу (Абу) Тахира Аррани, а напротив него, имя его жертвы – великого вазира Низама аль-Мулька. С годами эту бронзовую табличку пришлось увеличить в несколько раз, так как список стал составлять уже сотни имен вазиров, эмиров, мулл, улемов, муфтиев, имамов, ишханов, султанов, шахов, маркизов, герцогов и прочая и прочая и прочая…

Согласно третьей версии, изложенной, в частности, историком Ибн аль-Асиром, убийство вазира произошло не в самом городе Исфагане, а в военном лагере султанского войска (шедшего войной на низаритов), в двух переходах от Исфагана, в виду Дейлемских гор. Низам аль-Мульк, собиравшийся навестить своих жен, ждавших его в соседнем шатре, был заколот сопровождавшием его в походе юношей, которому доверял, как самому себе (поскольку в детстве спас того от голодной смерти). Юноша оказался глубоко законспирированным низаритским фидаином, получившим тайный приказ ликвидировать вазира. Он вонзил кинжал (или нож, которым резал дыню) в сердце Низам аль-Мулька в тот момент, когда вазир протягивал ему кусок лепешки (тем самым, вполне в духе низаритов, совершив тяжкое преступление – убив человека, преломившего с ним хлеб).

Как бы то ни было, сельджукский султан Малик-шах был потрясен убийством своего верного советника и друга более других – кинжал низарита, направленный в сердце (а если верить другой версии, то и в другие важные органы и части тела) вазира, был нацелен и в него. Султан приказал увеличить охрану – сотни вооруженных до зубов и неусыпных стражей окружали его днем и ночью. Ни на секунду султан не оставался один.

Он приказал собрать большую армию, чтобы уничтожить гнездо низаритов в Аламутской долине. И велел эмирам, поставленным во главе войска, не возвращаться без головы «горного старца».

Однако через двадцать дней после физического устранения Низам аль-Мулька неожиданно ночью скончался сам султан сельджуков Малик-шах. Никто и по сей день не знает, как и почему его настигла смерть, но современники были убеждены, что султана отравили (причем, скорее всего, вездесущие, неуловимые измаилиты). «Грибков поел», как говорится. Дело известное, еще со времен древнеримского императора Клавдия…

Конечно, смерть султана была выгодна не только Гассану ибн Саббаху. У Малик-шаха было великое множество других врагов, желавших ему гибели. Но именно для главы измаилитского ордена смерть сельджукского султана была последним и желанным шансом на спасение – ведь если бы упорный Малик-шах остался жив, низариты бы не удержались в Аламуте. Уж очень своевременной была эта смерть для низаритов, чтобы исключить возможность убийства, совершенного фидаинами (весьма часто, как нам уже известно, применявшими, в качестве орудия «совершения праведной мести», а попросту говоря – заказного убийства – не только кинжал, но и яд, а еще чаще – кинжал, отравленный ядом).

Предусмотрел ли политический гений «горного старца», что именно произойдет после смерти султана и его мудрого везира, никому сегодня не ведомо. Но обстоятельства сложились весьма благоприятно для низаритов. Как только султан переселился в мир иной, в Сельджукской державе разгорелась ожесточенная борьба за престол.

Сельджукское государство держалось лишь силой оружия, и стоило центральной власти пошатнуться, как немедленно начались восстания во всех подвластных сельджукам областях и завоеванных ими государствах. Страна была ввергнута в пучину бедствий. Новый султан вновь и вновь собирал армии, чтобы укротить мятежных феодалов. Города были разрушены, крестьянство обнищало, торговля почти прекратилась.

Эти годы лихолетья были благодатными для Гассана ибн Саббаха. Они дали ему возможность распространить власть своего тайного духовно-военного ордена не только на отдельные крепости, но и на целые районы. В обстановке всеобщей разрухи и вражды низариты стали для многих последней надеждой и опорой.

Дерзкое и притом успешное покушение на жизнь верховного вазира представлявшегося столь несокрушимым государства Сельджукидов повлекла за собой настолько сильный резонанс во всем исламском мире, что это невольно подтолкнуло Гассана ибн Саббаха к очень простому, но, тем не менее, гениальному выводу: можно разработать весьма эффективную оборонительную доктрину орденского государства и, в частности, движения исмаилитов-низаритов, не затрачивая значительные материальные средства на содержание большой регулярной армии. Необходимо было создать свою «спецслужбу», в задачи которой входило бы устрашение и показательное устранение тех, от кого зависело принятие важных политических решений; спецслужбу, которой ни высокие стены крепостей, дворцов и замков, ни многочисленная армия, ни преданные телохранители не могли бы ничего противопоставить, чтобы защитить потенциальную жертву.

Прежде всего, надлежало разработать и отладить механизм сбора достоверной информации. К этому времени у Гассана ибн Саббаха во всех уголках исламского мира уже действовало бесчисленное количество проповедников – «рафиков» и «даисов» -, которые регулярно сообщали ему обо всех происходящих событиях. Однако новые реалии требовали создания разведывательной организации качественно иного уровня, чем, скажем, в свое время – у карматов. Всепроникающей оранизации, агенты которой имели бы доступ к высшим эшелонам власти. Низариты одними из первых ввели понятие «вербовка». «Горный старец» – шейх измаилитов, вещавший и правивший от имени скрытого имама – фактически обожествлялся. Преданность единоверцев Гассану ибн Саббаху делала его непогрешимым. Его слово было больше чем закон. Его воля воспринималась как проявление самого Божественного разума. Низарит, входящий в разведывательную структуру тайного ордена, почитал выпавшую ему долю, как величайшую честь и проявление высочайшей милости Аллаха. В процессе каждодневной «промывки мозгов» ему усиленно внушалось, что он появился на свет лишь для выполнения своей «великой миссии», перед которой меркнут все мирские соблазны и страхи.

Благодаря фанатичной преданности своих агентов, Гассан ибн Саббах был подробнейшим образом информирован обо всех планах врагов низаритов, будь то правители Шираза, Бухары, Балха, Исфагана, Каира, Самарканда или же далекого Хорезма. Главе низаритского ордена играло на руку то обстоятельство, что его враги были не только разобщены, но и постоянно враждовали между собой и вели изнурительные, кровавые войны за первенство и главенство в исламском мире (так, например, халиф багдадский из рода Аббасидов враждовал с азербайджанскими атабеками из рода Эльдегезидов, владетель могучей Хорезмской державы – хорезмшах – с халифом багдадским, и так без конца). При этом противники не только бросали друг на друга армии, но прибегали и к индивидуальному террору. А для совершения террористических актов им необходимы были специалисты в этом деле. А лучшими специалистами в этом деле были низариты «горного старца», со всеми вытекающими из этого последствиями… Но они стали такими специалистами не сразу. Организация террора была немыслима без создания продуманной технологии подготовки, обучения и тренировки профессиональных убийц, безразличие к собственной жизни и пренебрежительное отношение к смерти которых делало их практически неуязвимыми.

Ж. В центре низаритской паутины

В своей аламутской штаб-квартире Гассан ибн Саббах создал настоящую школу по подготовке разведчиков и диверсантов-террористов. К середине 90-х гг. XI века Аламутская крепость стала лучшей в тогдашнем мире академией по подготовке тайных агентов как узкого, так и широкого профиля. Действовала она крайне просто, тем не менее, достигаемые ею результаты были весьма впечатляющи. Гассан ибн Саббах сознательно сделал процесс вступления в свой тайный орден крайне сложным. Из примерно двухсот кандидатов к завершительной стадии отбора допускали максимум пять-десять человек. Перед тем, как кандидат попадал во внутреннюю часть «Орлиного гнезда», ему сообщалось о том, что после приобщения к тайному знанию обратного пути из ордена у него быть не может.

Одна из многочисленных сложенных о низаритском ордене легенд гласит, что Гассан ибн Саббах, будучи человеком весьма образованным и разносторонним, имевшим доступ к самого разного рода знаниям, никогда не отвергал чужого опыта, почитая его как желанное приобретение. Так, при отборе будущих мулидов-террористов, он воспользовался методикой древних китайских школ боевых искусств, в которых отсеивание кандидатов начиналось задолго до первых испытаний. Молодых юношей, желавших вступить в орден низаритов, держали перед закрытыми воротами от нескольких суток до нескольких недель. Только самых настойчивых приглашали во внутренний двор. Там их заставляли несколько дней впроголодь сидеть на холодном каменном полу, довольствуясь скудными остатками пищи и ждать, порой под ледяным проливным дождем или снегопадом, когда их пригласят войти внутрь дома. Время от времени на внутреннем дворе перед кельей Гассана ибн Саббаха появлялись его адепты из числа низаритов, успешно прошедших первую степень посвящения. Они всячески оскорбляли, даже избивали молодых соискателей, желая проверить, насколько сильно и непоколебимо их желание вступить в ряды фидаинов. В любой момент молодому человеку позволялось подняться и уйти восвояси. Лишь прошедшие первый круг испытаний допускались в дом главы тайного ордена. Их кормили, иыли, переодевали в теплую и добротную одежду… Для них начинали приоткрывать «врата иной жизни».

Измаилиты «горного старца» отбирали в свои боевые группы физически сильных молодых людей. Предпочтение отдавалось сиротам, поскольку от «фидаина» требовалось навсегда порвать с семьей. После вступления в орден его жизнь всецело принадлежала «горному старцу», или, как его называли, Великому Владыке. Правда, в ордене измаилитов вступившие в него адепты не находили решения проблем социальной несправедливости, зато «горный старец» гарантировал им вечное блаженство в райских садах взамен отданной реальной жизни.

Секретный орден, созданный Гассаном ибн Саббахом, имел, как и всякая орденская организация, строгое иерархическое построение. На самой низшей ступени орденской иерархии находились рядовые члены ордена – «фидаины» – исполнители смертных приговоров (и в ходе исполнения этих приговоров, действительно, нередко «жертвующие собой»). «Фидаины» действовали в духе слепого повиновения и, если умудрялись выжить, через несколько лет, повышались до следующей степени – «рафика» (рефика), буквально «товарища», «старшего рядового» или «рядового проповедника». Следующей за степенью фидаина была степень «ласика» («причастного к тайне»). До этой степени непосредственно через «даисов» передавалась воля «горного старца». Следующей за степенью «ласика» в иерархической пирамиде ордена измаилитов была степень «даи» (даиса, дая), или «старшего проповедника» («старшего миссионера»). Продолжая продвигаться по иерархической лестнице, теоретически можно было подняться и до статуса «дай (даи, дая, даиса) аль-кирбаль», которые подчинялись только, скрытому от посторонних глаз, таинственному «горному старцу» – Великому Владыке ордена измаилитов и главе низаритского орденского государства с центром в Аламуте – шейху Гассану ибн Саббаху. Эти семеро «высших даисов», или «высших неизвестных», именовавшихся также «хранителями тайны» или «хранителями учения», скрывали ото всех свои лица под белыми капюшонами с прорезями для глаз. Выше «горного старца» стоял (по крайней мере, теоретически) сам «скрытый (тайный, сокровенный) имам» – проводник и вершитель воли Аллаха на земле.