Запри все двери Сейгер Райли

8

Теперь у меня осталось всего лишь двести пять долларов.

В Манхэттене нет дешевых продуктовых магазинов. Особенно в этом районе. Хоть я и выбрала самую дешевую еду, которую смогла найти. Спагетти с томатным соусом. Сухие хлопья. Несколько замороженных пицц. Единственное, на что я позволила себе потратиться – немного свежих фруктов и овощей, чтобы получить хоть какие-то витамины. В голове не укладывается, что несколько апельсинов стоят столько же, сколько пять фунтов спагетти.

Я выхожу из магазина с недельным запасом еды в двух огромных бумажных пакетах. Они так и норовят выскользнуть у меня из рук при каждом шаге. Весят они тоже немало – скорее всего, из-за пицц. Я удерживаю пакеты повыше, так, чтобы они опирались о мои плечи. Тем не менее мне едва удается лавировать в толпе прохожих, спешащих во все стороны. Но, когда я добираюсь до Бартоломью, Чарли услужливо распахивает передо мной двери. Он приглашает меня внутрь изящным жестом, и на какое-то мгновение я чувствую себя особой королевской крови.

– Спасибо, Чарли, – говорю я в узкий промежуток между пакетами.

– Позвольте вам помочь, мисс Ларсен.

Я почти соглашаюсь, настолько мне не терпится избавиться от пакетов. Но тут я вспоминаю об их содержимом. Все эти коробки с брендом магазина, дешевые имитации известных брендов и бездарные логотипы. Меня пугает мысль, что Чарли станет хуже обо мне думать, увидев содержимое пакетов. Или, еще хуже, начнет меня жалеть.

Конечно, он этого не сделает.

Ни один нормальный человек так не поступит.

Но стыд и страх не отпускают меня.

Мне хотелось бы соврать, что эти чувства вызваны исключительно моими нынешними финансовыми затруднениями. На самом деле страх зародился во мне еще в начальной школе, когда я пригласила переночевать свою новую подругу по имени Кэти. Ее родители были гораздо богаче моих. Им принадлежал целый дом. Дом, в котором жили мы, делился на две симметричные половинки – в одной жили мы, а в другой – наша соседка, которая, будто назло нам, никогда не убирала с фасада новогодние украшения.

Кэти не обратила внимания на то, что половина дома была обвешана гирляндами и мишурой. Размер моей комнатушки ее тоже не смутил, как и простые макароны с сыром, которые мы ели на ужин. Но настало утро, и мама поставила на стол коробку с хлопьями. Это были не «Фрут лупс»^[1], а «Фрут оус».

– Я не буду это есть, – сказала Кэти.

– Это же «Фрут лупс», – сказала мама.

Кэти покосилась на коробку с нескрываемым презрением.

– Поддельные «Фрут лупс». Я ем только настоящие.

В итоге она так и не прикоснулась к еде, а вслед за ней отказалась от завтрака и я, к большому сожалению моей мамы. На следующее утро я тоже заупрямилась, хотя Кэти давно ушла домой.

– Я хочу настоящие «Фрут лупс»! – заявила я.

Мама вздохнула.

– Это те же самые хлопья, просто под другим названием.

– Я хочу настоящие, – сказала я. – А не подделку для бедных.

Мама разрыдалась прямо там, за кухонным столом. Не просто тихо заплакала – зарыдала, раскрасневшись и вздрагивая всем телом. Я перепугалась и побежала к себе в комнату. Когда я спустилась на кухню на следующее утро, рядом с пустой миской стояла коробка «Фрут лупс». С того дня мама перестала покупать бренды-имитации.

Многие годы спустя, на похоронах моих родителей, я думала про Кэти, про «Фрут оус» и про то, во сколько обошлась родителям моя одержимость фирменными брендами. Не одну тысячу долларов, надо полагать. Глядя, как гроб с телом моей матери опускают в землю, я горько сожалела, что устроила скандал из-за каких-то жалких хлопьев.

И вот я здесь, поспешно иду мимо Чарли.

– Не стоит, я справлюсь. Но не откажусь от помощи с лифтом.

Я замечаю, что позолоченная кабина лифта вот-вот спустится на первый этаж, и ускоряю шаг. Бумажные пакеты трясутся у меня в руках, Чарли едва поспевает следом. У самого лифта я вдруг вижу девушку, сбегающую вниз по лестнице. Она явно торопится. Не смотрит по сторонам. Уставилась в телефон.

– Эй! Осторожно! – кричит Чарли.

Слишком поздно. Мы сталкиваемся. От удара мы обе отлетаем в разные стороны. Девушка отшатывается и спотыкается. Я падаю, тяжело ударяясь о пол лобби, пакеты вылетают у меня из рук. Острая боль пронзает мою левую руку, но я куда больше волнуюсь из-за продуктов, раскатившихся по всему лобби. Спагетти рассыпались по полу, словно солома. Банка с томатным соусом разбилась, и апельсины катятся через расползающуюся лужу, оставляя за собой красные полоски.

Девушка тут же подбегает ко мне.

– Боже, прости! Поверить не могу, какая же я неуклюжая!

Она пытается поднять меня на ноги, но я слишком занята, поспешно запихивая продукты обратно в пакеты, надеясь, что никто ничего не увидит. Но происшествие успело собрать небольшую толпу. Чарли помогает мне собрать рассыпавшиеся продукты, а Марианна Дункан как раз вернулась с прогулки. Она замерла в дверях, а Руфус возбужденно тявкает. Даже Лесли Эвелин выбежала на шум из своего кабинета.

Сгорая от стыда, я стараюсь не обращать ни на кого внимания, собирая свои продукты. Протягивая руку к апельсину, я чувствую новый приступ боли.

Девушка ахает.

– У тебя кровь!

– Это томатный соус, – говорю я.

Я ошибаюсь. Прямо под локтем я вдруг замечаю глубокий порез. Кровь струится вниз по руке до самой ладони. У меня начинает кружиться голова, и я на мгновение забываю о боли. Но она возвращается с удвоенной силой, когда Чарли спешно достает из кармана платок и прижимает его к порезу.

Вокруг валяются осколки стекла. Должно быть, я напоролась на один из них, когда пыталась собрать продукты.

– Дорогая, вам нужно к врачу, – говорит Лесли. – Позвольте, я отвезу вас в больницу.

Я была бы не против, если бы могла за это заплатить. Но я не могу. Выходное пособие, которое я получила при сокращении, включает два месяца страховки, но за визит в травмпункт все равно придется выложить сотню долларов.

– Все в порядке, – говорю я, хотя сама начинаю в этом сомневаться. Платок Чарли побагровел от крови.

– Хотя бы загляните к доктору Нику, – говорит Лесли. – Он скажет, нужно ли наложить шов.

– У меня нет времени идти к врачу.

– Доктор Ник живет здесь, – отвечает Лесли. – На двенадцатом этаже. По соседству с вами.

Чарли запихивает мои продукты в мятые бумажные пакеты.

– Я обо всем позабочусь, мисс Ларсен. Идите к доктору Нику.

Лесли вместе с девушкой, которая в меня врезалась, помогают мне встать на ноги. Я и рта раскрыть не успеваю, как они заводят меня в кабину лифту. Втроем здесь не поместиться, поэтому девушка остается снаружи.

– Спасибо, Ингрид, – говорит Лесли, задвигая решетку. – Дальше я сама.

Я удивленно смотрю на девушку. Это и есть Ингрид? На вид мы примерно одного возраста, но она одета как подросток. Просторная клетчатая рубашка. Джинсы с прорезями на коленях. На одном из кедов развязаны шнурки. Ее темные волосы когда-то были выкрашены в голубой. Сейчас краска осталась только на концах волос.

Ингрид замечает, что я рассматриваю ее, прикусывает нижнюю губу и смущенно машет мне рукой.

Лесли нажимает кнопку верхнего этажа, и лифт приходит в движение.

– Как же вам не повезло, – говорит она. – Очень сочувствую. Ингрид – славная девушка, но очень уж рассеянная. Наверняка ей ужасно неловко. Но не переживайте, доктор Ник вам поможет.

И вот мы стоим у квартиры 12В. Лесли стучит в дверь, а я продолжаю прижимать к руке пропитанный кровью платок. Дверь открывается. За ней стоит доктор Ник.

Я ожидала увидеть немолодого солидного мужчину. Седые волосы. Слезящиеся глаза. Твидовый пиджак. Но доктор Ник оказывается лет на сорок моложе, чем я ожидала, и гораздо симпатичней. У него темно-рыжие волосы. Ореховые глаза скрываются за очками в черепаховой оправе. На нем брюки защитного цвета и белая рубашка, которая подчеркивает, что он в в прекрасной форме. Он похож не на врача, а на актера одной из мыльных опер Марианны Дункан.

– Что у нас здесь? – говорит он, переводя взгляд с Лесли на мою окровавленную руку.

– Небольшое происшествие, – говорит Лесли. – Не могли бы осмотреть Джулс? Или, возможно, нам нужно вызвать скорую?

– Не нужно, – говорю я.

Доктор Ник сухо улыбается:

– Это мне решать.

Лесли подталкивает меня к двери.

– Давайте, милая. Я навещу вас завтра.

– Вы уходите?

– Меня ждут дела. Я была занята, когда услышала шум, – отвечает Лесли, после чего заходит в лифт и исчезает из виду.

Я оборачиваюсь к доктору Нику, и он говорит:

– Не бойтесь, я не кусаюсь.

Может, и не кусается, но я все равно чувствую себя ужасно неловко. Молодой красивый врач, достаточно богатый, чтобы жить в Бартоломью. Одинокая девушка, временно поселившаяся по соседству. Если бы это был сюжет фильма, между ними завязалась бы приятная беседа, возникло бы взаимное влечение, и все непременно кончилось бы хорошо.

Но мы не в фильме. И не в «Сердце мечтательницы». Это холодная реальность.

Я живу в этом мире уже двадцать пять лет. Я успела смириться с тем, кто я такая. Офисная сотрудница. Девушка, которую вы можете встретить в лифте или у копировальной машины, но, скорее всего, вы ее даже не заметите.

Я девушка, которая проводила свои обеденные перерывы за книжкой (когда у меня еще были обеденные перерывы).

Девушка, на которую никто не взглянет дважды.

Девушка, которая за всю жизнь занималась сексом всего с тремя парнями, но все равно чувствует из-за этого ужасную вину, потому что мои родители полюбили друг друга еще в школе и никогда не оглядывались на других.

Девушка, которую предавали чаще, чем я могу сосчитать.

Девушка, на которую симпатичный сосед-врач обратил внимание только потому, что я порезалась и вот-вот закапаю кровью его порог. Мысль об этом побуждает меня наконец-то войти внутрь со смущенной, извиняющейся улыбкой.

– Простите, что побеспокоила вас, доктор Ник.

– Не стоит, – отвечает он. – Лесли правильно сделала, что привела вас ко мне. Пожалуйста, зовите меня Ник. Давайте взглянем на вашу руку.

Его квартира – зеркальное отражение той, в которой живу я. Само собой, интерьеры различаются, но комнаты помещены в том же порядке, только наоборот. Гостиная находится прямо напротив прихожей, но кабинет расположен слева, а коридор – справа. Я иду вслед за доктором мимо угловой столовой, которая оформлена куда более по-мужски, чем в 12А. Темносиние обои. Шипастая люстра, похожая на объект современного искусства. Круглый обеденный стол окружают стулья с красной обивкой.

– Комнат здесь хватает, но врачебного кабинета, к сожалению, нет, – говорит доктор Ник. – Придется разместиться здесь.

Он входит на кухню и жестом предлагает мне сесть на барный стул у кухонной стойки.

– Сейчас вернусь, – говорит он и уходит дальше по коридору.

Я осматриваюсь. Его кухня такого же размера, как моя, и обставлена почти так же, но оформлена в более приглушенных тонах. Бежевая плитка и кухонная стойка песочного цвета. Единственное яркое пятно – картина над раковиной. На картине изображен змей, кусающий собственный хвост; его тело изогнуто восьмеркой.

Охваченная любопытством, я подхожу к картине. Она кажется довольно старой – ее покрывает паутинка мелких трещин. Но краски ничуть не поблекли, и яркие цвета по-прежнему притягивают взгляд. Спина змея покрыта ярко-алой чешуей. Живот – неприятного зеленоватого цвета. Единственный видимый глаз покрашен темно-желтым цветом. Зрачка у змея нет. Пустой желтый глаз напоминает мне пламя спички.

Доктор Ник возвращается, держа в руках аптечку для оказания первой помощи и набор медицинских инструментов.

– О, вы заметили моего уробороса, – говорит он. – Сувенир из одной из моих поездок. Вам нравится?

Ни капельки. Цвета чересчур броские. Змей – чересчур мрачный. Картина напоминает мне о тематическом мексиканском ресторане, куда однажды отвел меня Эндрю. Ресторан был посвящен Диа де лос Муэртос – мексиканскому Дню мертвых. С потолка свисали черепа. На лицах официантов тоже были изображены черепа. Я провела весь вечер, неуютно поеживаясь.

Сейчас я тоже ежусь, садясь обратно на стул. Змей неотрывно смотрит на меня своим ярким немигающим глазом, словно спрашивая, хватит ли у меня смелости отвести взгляд. Я не отвожу.

– Что значит эта картина?

– Уроборос символизирует циклическую сущность вселенной, – отвечает доктор Ник. – Рождение, жизнь, смерть и перерождение.

– Круговорот жизни, – говорю я.

Он кивает.

– Именно.

Я смотрю на змея еще пару секунд, пока доктор Ник моет руки, надевает перчатки из латекса и осторожно убирает платок, прилипший к ране.

– Что с вами случилось? – спрашивает он и тут же добавляет: – Нет, не говорите, сам догадаюсь. Драка на ножах в Центральном парке.

– Всего лишь нечаянное столкновение и разбитая банка томатного соуса. Наверняка здесь такое регулярно случается.

Я замираю, когда он промывает порез перекисью, стараясь не реагировать на резкую боль. Доктор Ник замечает мой дискомфорт и пытается отвлечь меня беседой.

– Итак, Джулс, как вам живется в Бартоломью?

– Откуда вы знаете, что я здесь живу?

– В противном случае Лесли вас сюда не привела бы. Или я ошибаюсь?

– Отчасти… – я на секунду замолкаю, пытаясь вспомнить слово, которое употребила Лесли. – Я временный жилец. Прямо здесь, по соседству с вами.

– А, так это вам досталась квартира 12А. Вы только что переехали?

– Как раз сегодня.

– В таком случае, позвольте поприветствовать вас в Бартоломью, – говорит он. – Надеюсь, вы не обидитесь, что я без подарка. Зато мои профессиональные навыки – в вашем полном распоряжении.

– Какова ваша специальность?

– Я хирург.

Я бросаю взгляд на его руки, пока он осматривает мой порез. Без сомнения, это руки хирурга – длинные изящные пальцы движутся легко и уверенно. Когда он заканчивает смывать кровь, я вижу, что порез вовсе не так глубок, как мне показалось сначала. Доктор Ник быстро накладывает повязку.

– Думаю, этого достаточно, – говорит он, снимая перчатки. – Кровотечение остановилось, но лучше не снимайте повязку до утра. Когда вы в последний раз делали прививку от столбняка?

Я пожимаю плечами. Понятия не имею.

– Сделайте. Просто на всякий случай. Когда вы проходили полный осмотр?

– Эм… В прошлом году. – На самом деле, этого я тоже не помню. Я иду к врачу, только когда избежать визита уже невозможно. Даже до того, как я потеряла работу, регулярные осмотры и профилактические визиты казались мне пустой тратой денег. – Может, в позапрошлом.

– В таком случае, я хотел бы проверить работу вашего сердца, если не возражаете.

– Что-то не так?

– Не беспокойтесь. Это всего лишь предосторожность. Человеческое сердце порой начинает биться неровно после кровопотери. Я просто хочу убедиться, что все в порядке. – Доктор Ник достает стетоскоп и прикладывает его к моей груди, прямо под ключицей. – Сделайте глубокий вдох.

Я вдыхаю аромат его одеколона. В нем чувствуются нотки сандалового дерева, цитруса и чего-то еще. Чего-то горького. Может быть, анис. Тот обладает похожим острым запахом.

– Очень хорошо. – Доктор Ник передвигает стетоскоп, и я делаю еще один глубокий вдох. – У вас необычное имя, Джулс. Это сокращение? Или прозвище?

– Нет. Все думают, что это сокращение от Джулии или Джулианны, но меня зовут именно Джулс. Отец рассказывал, что, когда я родилась, мама взглянула в мои глаза и сказала, что они сияют, как драгоценные камни^[2].

Доктор Ник смотрит мне прямо в глаза. Мой пульс учащается. Я подозреваю, что доктор Ник это слышит, особенно когда он говорит:

– Ваша мать была права.

Я стараюсь не покраснеть, но тщетно. Мои щеки заливает жаром.

– А Ник – это сокращение от Николас?

– Да, признаюсь. – Он затягивает у меня на плече рукав тонометра.

– Давно вы живете в Бартоломью?

– Думаю, вы хотите знать, как человек моих лет может позволить себе квартиру в этом здании.

Он прав. Меня интересует именно это. Я снова краснею, на этот раз – от неловкости.

– Простите. Это не мое дело.

– Ерунда. На вашем месте мне тоже было бы любопытно. На самом деле я жил здесь всю свою жизнь. Квартира принадлежала моей семье много десятилетий. Я унаследовал ее пять лет назад, когда мои родители погибли в автокатастрофе во время поездки по Европе.

– Мне очень жаль. – Лучше бы я держала язык за зубами.

– Спасибо. Это была тяжелая потеря. Порой я чувствую себя виноватым, когда думаю, что, будь они живы, я жил бы в какой-нибудь бруклинской дыре, а не в одном из самых знаменитых зданий в мире. Иногда мне кажется, что я тоже временный жилец. Присматриваю за квартирой, пока родители не вернутся.

Доктор Ник заканчивает измерять мое давление.

– Сто двадцать на восемьдесят. Идеально. Похоже, вы совершенно здоровы, Джулс.

– Еще раз спасибо, док… – я обрываю себя на полуслове. – Спасибо, Ник. Я очень признательна.

– Не за что. Я был бы плохим соседом, если бы не помог вам.

Мы выходим обратно в коридор, и я на мгновение оказываюсь дезориентирована планировкой квартиры, зеркально отражающей квартиру 12А. Вместо того, чтобы пойти направо, я сворачиваю налево и делаю несколько шагов в сторону двери в конце коридора. Она шире других дверей в квартире и закрыта на засов. Я поспешно разворачиваюсь и догоняю Ника, идущего к выходу.

– Простите, я чересчур любопытна, – говорю я ему, когда мы доходим до прихожей. – Не хотела напоминать вам о плохом.

– Нет нужды извиняться. У меня хватает и хороших воспоминаний, чтобы уравновесить плохие. К тому же, моя история не так уж уникальна. Наверное, в каждой семье есть своя трагедия.

Тут он заблуждается.

В моей семье трагедий было сразу две.

9

Когда я выхожу из квартиры Ника, мой телефон вибрирует. Хлоя прислала письмо, и я проглядываю его, отпирая дверь в квартиру 12А. Я с досадой выдыхаю, когда я вижу тему письма:

Стремная хрень

Больше в письме ничего нет – только ссылка на сайт. Я кликаю на нее и открываю статью со зловещим заголовком:

ПРОКЛЯТЬЕ БАРТОЛОМЬЮ

Я сую телефон обратно в карман и захожу в квартиру. Ключи я кидаю в предназначенную для них тарелочку, но промахиваюсь – связка ударяется о край столика и падает в угол прихожей, прямиком на решетку, прикрывающую вентиляционное отверстие в полу. Промежутки между витыми прутьями решетки достаточно велики, чтобы ключи могли туда провалиться.

И они проваливаются.

Моментально.

Я встаю на четвереньки и заглядываю в вентиляционное отверстие, но вижу только сплошную темноту.

Это плохо. Очень, очень плохо. Интересно, потеря ключей считается нарушением правил? Наверняка.

Я все еще прижимаюсь лицом к решетке, когда раздается стук в дверь. Я слышу голос Чарли:

– Мисс Ларсен, вы дома?

– Секунду, – говорю я в ответ, поднимаясь с пола.

Прежде чем открыть дверь, я тру лицо рукой на случай, если на нем остался отпечаток решетки.

За дверью стоит Чарли с двумя бумажными пакетами в руках. Чистыми и новыми пакетами, в отличие от моих, мятых и порванных.

– Я подумал, это вам пригодится, – говорит он.

Я беру один из пакетов и иду на кухню. Чарли следует за мной за мной со вторым. В пакетах сложены продукты на замену тем, что пострадали от моего столкновения с Ингрид. Новая коробка спагетти. Новая банка соуса. Апельсины и замороженные пиццы. И кое-что еще: плитка темного шоколада. Дорогого и наверняка вкусного.

– Я попытался собрать ваши покупки, но, увы, мало что уцелело, – говорит Чарли. – Так что я сбегал в магазин.

Я смотрю на пакеты с продуктами, растрогавшись до глубины души.

– Не стоило, Чарли…

– Ерунда, – отвечает он. – У меня дочь – ваша ровесница. Меня пугает даже мысль, о том, чтобы она на несколько дней осталась голодной. Я был бы плохим отцом, если бы не помог вам.

Конечно, Чарли догадался, что я не смогла бы потратиться на еще один поход в магазин. Он видел, какие продукты я выбрала. Нетрудно понять, как сильно ограничен мой бюджет.

– Сколько я вам должна?

К моему облегчению, он отмахивается от вопроса, словно от мухи.

– Нисколько, мисс Ларсен. Считайте это компенсацией за неприятное происшествие в лобби.

– Вы про столкновение или про Грету Манвилл?

– И то, и другое, – говорит Чарли.

– Со всеми бывает. А про Грету Манвилл я уже забыла. – Я разворачиваю шоколадку, разламываю и предлагаю Чарли. – К тому же, все были так добры ко мне, должно же это было когда-нибудь закончиться.

– Вы не доверяете добрым людям? – Чарли кладет кусочек шоколада в рот.

Я делаю то же самое.

– Я не доверяю добрым богатым людям.

– Зря. Большинство людей, живущих здесь, именно такие. – Чарли двумя пальцами приглаживает усы. – Я же, к сожалению, богатством похвастаться не могу.