Запри все двери Сейгер Райли

10

Я подчиняюсь, и через пятнадцать минут уже стою на мозаике Имеджин, пытаясь отыскать Ингрид в толпе туристов и неопрятных уличных музыкантов, играющих «Битлз». Стоит прекрасная погода. Шестьдесят с небольшим градусов по Фаренгейту[4], ясно и безоблачно. Такая погода напоминает мне о детстве. Тыквы, груды осенних листьев, сладости на Хэллоуин.

Моя мама обожала это время года. «Погода Хезер», говорила она, потому что ее звали Хезер.

Наконец я замечаю Ингрид. В руках у нее два хот-дога, один из которых она протягивает мне.

– В качестве извинения, – говорит она. – Какая же я дура. Терпеть не могу людей, которые вечно пялятся в телефон и не видят ничего вокруг. А теперь я сама такой стала. Непростительно.

– Всего лишь случайность.

– Дурацкая случайность, которую можно было предотвратить. – Она откусывает здоровенный кусок хот-дога. – Было больно? Наверняка было больно. Столько кровищи.

Она ахает.

– Тебе пришлось наложить шов? Прошу, скажи, что тебе не пришлось накладывать шов.

– Обошлись повязкой, – говорю я.

Ингрид прижимает руку к сердцу и облегченно вздыхает.

– Слава богу. Терпеть не могу швы. Врачи говорят, шов вообще не должен ощущаться, но я всегда их чувствую. Как будто кожу проткнули проволокой. Ужасно.

Она направляется вглубь парка. Я иду следом, хотя и пары минут в ее обществе хватило, чтобы меня утомить. Ингрид завораживает, словно ураган, на который смотришь, не отрываясь – прекратит он когда-нибудь кружиться или нет?

Как вскоре выясняется, Ингрид никогда не перестает кружиться. Она идет на несколько шагов впереди, оборачиваясь всякий раз, когда ей хочется что-то мне сказать. Иными словами, каждые пять секунд.

– Мне нравится этот парк. А тебе?

Поворот.

– Кусочек дикой природы прямо посреди города.

Поворот.

– Ну, не совсем дикой, он же был спроектирован. Здесь нет ничего случайного, и это, по-моему, даже круче.

На этот раз она поворачивается вокруг своей оси дважды, от чего краснеет и слегка пошатывается, словно ребенок, только что сделавший колесо.

Ингрид во многом напоминает мне ребенка. Не только темпераментом, но и внешностью. Когда мы останавливаемся на берегу озера, я замечаю, что она ниже меня примерно на шесть дюймов. Выходит, в ней от силы пять футов роста^[5]. Вдобавок она очень худощава. Кожа и кости. Она выглядит настолько изголодавшейся, что я предлагаю ей свой хот-дог.

– Нет, что ты, – говорит она. – Этот хот-дог – мое извинение. Хотя, наверное, я и за него должна извиниться. Никто толком не знает, что в них кладут.

– Я только что пообедала, – говорю я. – И извинения приняты.

Ингрид берет у меня хот-дог и делает торжественный реверанс.

– Кстати, меня зовут Джулс.

Ингрид откусывает от хот-дога, жует и говорит:

– Я знаю.

– А ты Ингрид из 11А.

– Верно. Ингрид Галлагер из 11А, которая умеет обращаться с кухонным лифтом. Вот уж не думала, что когда-то этому научусь, но поди ж ты.

Она плюхается на ближайшую скамейку, чтобы доесть хот-дог. А я стою рядом и наблюдаю за лодками на озере и немногочисленными прохожими на Боу Бридж. По сути, это тот же самый вид, который открывается из окна квартиры 12А, только с более близкого расстояния.

– И как тебе в Бартоломью? – спрашивает Ингрид, отправляя в рот последний кусочек хот-дога. – Как в сказке, правда?

– Правда.

Ингрид тыльной стороной ладони стирает с губ остатки горчицы.

– Ты здесь на три месяца?

Я киваю.

– Я тоже, – говорит она. – Я здесь уже две недели.

– Где ты жила до этого?

– В Вирджинии. До этого – в Сиэтле. А родилась в Бостоне. – Она ложится на скамейку; кончики волос складываются в голубой ореол. – Нигде долго не задерживаюсь. Я кочевница.

По желанию или по необходимости? Я не понаслышке знаю, что такое бесконечный побег от ошибок и вечных неудач. Но, по правде говоря, Ингрид ничем не похожа на меня.

И тут меня вдруг осеняет: она похожа на Джейн.

Джейн отличалась таким же бурным темпераментом, бурлящим, порой чрезмерным энтузиазмом. Я никогда не чувствовала себя спокойно, хоть она и была моей сестрой и лучшей подругой. Но мне это даже нравилось. Нравилось, что Джейн служила своего рода противовесом моему тихому, скромному существованию. И Джейн это знала. Она то и дело норовила схватить меня за руку и потащить в лес на другом конце города, где мы забирались на огромные пни и до хрипоты выкрикивали боевые кличи, изображая Тарзанов. Или в заброшенное административное здание старой угольной шахты – побродить по пустым затхлым офисам, куда долгие годы уже никто не заходил. Или в кинотеатр через заднюю дверь так, чтобы прокрасться на свободные места уже после начала сеанса.

Она причиняла столько боли и приносила столько облегчения. Исцарапанные коленки, комариные укусы, разбитые сердца…

Джулс и Джейн. Всегда вместе.

А потом – все.

– Из Бостона я уехала два года назад, – рассказывает Ингрид. – Приехала сюда, в Нью-Йорк. Да, забыла об этом упомянуть. Я уже была в Нью-Йорке. Не могу вспомнить ничего хорошего. Так что я отправилась в Сиэтл, работала там официанткой. Кошмар. Все эти сволочные кофейные маньяки. Так что на лето я отправилась в Виргинию, разносила напитки на пляже. А потом вернулась сюда. Сдуру подумала, что в этот раз все будет лучше. Ни фига. Прям совсем никак. Я уже реально не знала, что делать, пока не увидела объявление про Бартоломью. Ну а дальше и так все ясно.

Мне становится дурно от одной мысли, что она переезжала столько раз за такой короткий промежуток времени.

– А тебя как занесло в Бартоломью? – Ингрид садится и хлопает ладонью по скамейке. – Давай, выкладывай.

Я сажусь рядом.

– Да нечего особо рассказывать. Ну разве что в один прекрасный день я потеряла работу и бойфренда.

Ингрид снова выглядит шокированной, совсем как после вопроса про швы.

– Он умер?

– Его сердце умерло, – отвечаю я. – Или, может, у него вообще никогда не было сердца.

– Почему все парни такие мудаки? Я начинаю думать, что им это прививают в детстве. Типа, их учат, что можно быть козлами, и большинство женщин слова поперек не скажут. Потому я и сбежала из Нью-Йорка в прошлый раз. Из-за парня-придурка.

– Он разбил твое сердце?

– Растоптал, – говорит Ингрид. – И вот я здесь.

– А что насчет твоей семьи?

– У меня нет семьи. – Ингрид разглядывает свои ногти, покрашенные таким же голубым цветом, как концы ее волос. – В смысле, раньше была. Само собой. А теперь не осталось.

Эти слова – «не осталось» – эхом отдаются в моем сердце.

– У меня тоже никого не осталось, – говорю я. – Одна я. Хотя, может, у меня есть сестра. А может, и нет. Я не знаю.

Я не собиралась этого говорить. Слова вырвались сами по себе. Но я об этом не жалею. Я хочу, чтобы Ингрид знала, что, что мы с ней в одной лодке.

– Она пропала?

– Да.

– Давно?

– Восемь лет назад. – Даже не верится, что так давно. Тот день так ярко запечатлелся в моей памяти, словно это было вчера. – Мне было семнадцать.

– Что случилось?

– Полиция решила, что Джейн сбежала из дому. Отец считал, что ее похитили. Ну а мама была убеждена, что ее убили.

– А ты что думаешь? – спрашивает Ингрид.

– Не знаю.

Самое главное для меня – то, что Джейн больше нет рядом.

И, если она сбежала по доброй воле, то даже не попрощалась со мной.

Я все еще скучаю и все еще злюсь на нее, и ее исчезновение оставило у меня в сердце рану, которую ничто не сможет исцелить.

Она пропала в феврале. Погода стояла холодная, пасмурная, но бесснежная. Джейн только что отработала свою смену в местной аптеке на унылой главной улице нашего городка. Она работала там продавцом, с тех пор как закончила школу полтора года назад. Говорила, что копит деньги на колледж, хотя все мы знали, что поступать она никуда не собирается.

Последним, кто видел ее, оказался мистер Макиндо, владелец аптеки, который заметил из окна, как у входа притормозил черный «Фольксваген-жук». Джейн, стоявшая под навесом в бело-синюю полоску, села в машину.

По своей воле, говорил мистер Макиндо. Ее никто не затаскивал силой. И Джейн явно знала водителя. Она помахала ему, прежде чем открыть дверь машины.

Мистер Макиндо не разглядел водителя. Только голубую униформу Джейн, когда она садилась в машину.

«Фольксваген» уехал.

Больше Джейн никто не видел.

В последующие дни выяснилось, что ни у кого из ее друзей не было такой машины. Как и у друзей ее друзей. Никто, кроме самой Джейн, не был знаком с водителем.

Но «Фольксваген-жук» – не самая редкая машина. В Пенсильвании их тысячи. А номера мистер Макиндо не запомнил. Ему не пришло в голову, что это может быть важно. Когда его допрашивали, он не сумел вспомнить ни единой цифры или буквы. Многие вменяли это в вину бедному мистеру Макиндо, как будто, если бы не его плохая память, Джейн тут же нашлась бы.

Но мои родители не держали на него зла. Спустя несколько недель, когда стало ясно, что Джейн вряд ли найдут, отец зашел в аптеку и сказал мистеру Макиндо, что не винит его.

Тогда я об этом не знала. Мистер Макиндо сам рассказал мне на похоронах моих родителей через несколько лет.

В тот же день я поняла, что больше не увижу Джейн. В моем сердце до последнего теплилась надежда, что она просто сбежала и когда-нибудь вернется домой. Но гибель наших родителей не прошла незамеченной. Про нее говорили в новостях. Если бы Джейн услышала об этом, то наверняка приехала бы на похороны.

Но она не приехала, и я перестала надеяться. В моем сердце Джейн похоронена рядом с родителями.

– Даже если она жива, то уже никогда не вернется, – говорю я.

– Мне так жаль, – говорит Ингрид и замолкает. Вот как сильно я ее расстроила.

Еще несколько минут мы молча сидим рядом, глядя на озеро и наслаждаясь легким ветерком. Он шуршит ветвями и золотыми листьями у нас над головами. Порой листья срываются с деревьев и плавно опускаются вниз, как конфетти.

– Тебе правда нравится в Бартоломью? – подает голос Ингрид. – Или ты просто из вежливости сказала?

– Нравится, – отвечаю я. – А тебе нет?

– Не уверена. – Ингрид говорит медленно и тихо. Для меня это неожиданность – до этого она тараторила так громко, как только могла. – Тут неплохо, конечно. Даже здорово. Но мне кажется, что с Бартоломью… что-то не так. Ты, наверное, этого еще не заметила. Но заметишь.

Уже заметила. Обои. Я знаю, что на них изображены цветы, а не лица, но не могу отделаться от тревоги. Не хочу об этом говорить.

– Это старое здание. Они всегда кажутся странными.

– Дело не только в этом. – Ингрид прижимает колени к груди. В такой позе она выглядит совсем ребенком. – Оно… оно меня пугает.

– Думаю, бояться нечего, – говорю я, хотя в памяти у меня всплывает статья, которую прислала Хлоя.

Проклятье Бартоломью.

– Слышала, что там случалось? – спрашивает Ингрид.

– Мне говорили, владелец спрыгнул с крыши.

– Это еще не самое страшное. Это самое безобидное.

Ингрид замолкает и оборачивается, глядя в сторону Бартоломью, возвышающегося над кронами деревьев. На северном углу здания сидит Джордж. При виде него мое сердце наполняется нежностью.

– Мне кажется, Бартоломью похож на дом с привидениями, только без привидений, – говорит Ингрид. – Вместо привидений – его история. Как будто все плохое, что там случилось, скопилось по углам, как пыль. И мы дышим этой пылью, Джулс.

– Тебе необязательно там оставаться, – говорю я. – Если тебе так там не нравится.

Ингрид пожимает плечами.

– А где еще мне жить? Да и деньги нужны.

Похоже, у нас больше общего, чем я подумала сначала.

– Мне тоже нужны деньги. – Мягко выражаясь. – Я поверить не могла, сколько за это платят. Чуть не упала, когда Лесли назвала сумму.

– Я тоже, сестренка. Извини, что нагнала жути. Я в норме. И с Бартоломью все в порядке. Думаю, мне просто одиноко. Я ничего не имею против здешних правил, кроме запрета приводить гостей. Иногда кажется, что я здесь как в одиночной камере. Особенно с тех пор, как Эрика съехала.

– Эрика?

– Эрика Митчелл. Она жила в 12А до тебя.

Я удивленно смотрю на Ингрид.

– Ты про владелицу? Которая умерла?

– Нет, Эрика была временным жильцом, как мы, – говорит Ингрид. – Она была классная. Мы пару раз гуляли вместе. Но потом она съехала, всего через несколько дней после того, как я сюда заселилась. Странно – мне она говорила, что будет жить в Бартоломью еще два месяца.

Не понимаю, почему Лесли не сказала мне, что в 12А уже был временный жилец. Конечно, это не так важно. Но из ее слов мне казалось, что владелица скончалась совсем недавно.

– Ты уверена, что она жила в 12А?

– Абсолютно, – говорит Ингрид. – Она послала мне записку с приветствием через кухонный лифт. А потом приехала ты, и я подумала, будет здорово сделать то же самое.

– Эрика не говорила, почему она съехала?

– Да она вообще ничего не сказала. Я узнала об этом от миссис Эвелин на следующий день. Наверное, нашла другое жилье или что-то типа того. Я расстроилась, потому что мне нравилось иметь классную соседку. – Ингрид неожиданно просветлела. – Эй, у меня идея. Давай каждый день здесь встречаться. Гулять и обедать в парке.

Я колеблюсь, но не потому, что мне не нравится Ингрид. Она мне нравится. Даже очень. Я просто не уверена, что смогу выносить ее общество каждый день. Я от этого-то разговора уже устала.

– Пожалуйста? – говорит она. – Мне так скучно в Бартоломью, а под боком такой классный парк. Подумай, Джуджу. Да, кстати, я решила, что буду называть тебя Джуджу.

– Буду иметь в виду. – Мне не удается подавить улыбку.

– Не идеальный вариант, я знаю. Но твое имя само по себе почти как прозвище, так что мне трудно придумать что-то еще. Да, я в курсе, что бывает плохое джуджу, но бывает и хорошее. Ты – хорошее джуджу, определенно^[6]