Когда рассеется туман Мортон Кейт
Робби – сын недавно титулованного лорда Гастинга Хантера, который прославился изобретением нового вида стекла – его можно было обжигать в печи. Лорд купил большое имение под Кембриджем, выделил одну из комнат для своих экспериментов и зажил жизнью сельского помещика, вместе с женой. А этот мальчик, по словам Нэнси, появился на свет в результате интрижки Хантера с горничной. Молодой испанкой, ни слова не знавшей по-английски. Девушка быстро надоела лорду, но он согласился содержать ее и ребенка и даже оплатить обучение мальчика в обмен на молчание. Молчание ее и довело: говорят, она наложила на себя руки.
Как не стыдно, повторяла, покачивая головой, Нэнси, так обращаться с горничной, оставлять ребенка без отца? Неудивительно, что им все сочувствуют. И все-таки, многозначительно глядя на меня, говорила она, ее светлость вовсе не в восторге от такого гостя. Не нашего он поля ягода.
Понять ее было несложно: есть титулы и титулы – одни передаются от поколения к поколению, другие сверкают, что твой новый автомобиль. Робби, сын (не важно, законный или нет) новоявленного лорда Хантера, был недостаточно хорош для Хартфордов, а значит, и для нас.
– Ну расскажите! – просила Эммелин. – Чем вас обидел ваш папа?
– Что еще за допрос? – улыбаясь, перебил ее Дэвид и повернулся к Робби. – Извини, Хантер. Эта парочка на редкость любопытна. Им общения не хватает.
Эммелин с улыбкой кинула в него ворохом бумаги. Бумага не долетела и свалилась в кучу других оберток, разбросанных под елкой.
– Ничего страшного, – напряженно ответил Робби и отбросил с лица прядь волос. – С тех пор как умерла мама, отец пытается меня приручить.
– А вы? – спросила Эммелин.
– А я не хочу, чтобы меня приручали. Особенно он.
– А зачем он это делает? – не отставала Эммелин.
Робби грустно улыбнулся:
– Отец долго пытался забыть о моем существовании, а теперь вдруг сообразил, что ему нужен наследник. Жена, видимо, не смогла подарить ему сына.
Эммелин переводила непонимающий взгляд с сестры на брата.
– Вот Робби и собрался на войну, – подытожил Дэвид. – Чтобы отвязаться.
– Сочувствую, – нехотя выдавила Ханна.
– И я, – поддержала Эммелин, ее детское личико выражало искреннюю жалость. – Вы, наверное, очень тоскуете по маме. Я, например, страшно тоскую по своей, хотя совсем ее не помню.
Наступила тишина. Потом Робби, не поднимая головы, сказал:
– Мне кажется, будто я был в нее влюблен. Странно, да?
– Да нет, – отозвалась Ханна.
Эммелин вздохнула:
– А теперь вы идете на войну, чтобы оказаться подальше от жестокого отца. Прямо как в книжке.
– В мелодраме, – сказала Ханна.
– Нет, в романе, – горячо возразила Эммелин. Она развернула очередной сверток, и на колени ей высыпалась куча самодельных свечей, наполнивших воздух ароматом корицы. – Бабушка говорит, что долг каждого мужчины – идти на войну. Те, кто остается дома, дезертиры и негодяи.
По моему телу снова побежали мурашки. Я посмотрела на Альфреда и тут же отвела глаза, встретившись с его взглядом. Его лицо пылало, в глазах светилось оскорбленное самолюбие. Совсем как тогда, в деревне. Он резко встал, уронил тряпку, а когда я попыталась вернуть ее, покачал головой и, не глядя мне в глаза, пробормотал что-то насчет мистера Гамильтона, который, поди, его уже ищет. Я беспомощно глядела, как он спустился по лестнице и выскользнул из библиотеки, не замеченный младшими Хартфордами. Ну почему я такая несдержанная?!
Отвернувшись от елки, Эммелин посмотрела на Ханну:
– Бабушка разочаровалась в па. Считает, что ему на все наплевать.
– Ей не в чем разочаровываться, – отрезала Ханна. – А па вовсе не наплевать. Если бы он мог, он в ту же секунду оказался бы на фронте.
В комнате повисла тяжелая тишина, я услышала, как часто я дышу, переживая за Ханну.