Слой Прошкин Евгений

Костя своевольно выдернул иглы и сел на кровати. Провода из сердца натянулись – их он обрывать не рискнул.

– Я же тебя, падла, зарезал, – недоуменно произнес Константин.

– Обычное дело, – сказал доктор.

– Он не помешался?

– Думаю, нет. Сколько он в бреду? Несколько месяцев? Представляете, что ему там снилось? Ничего, отойдет.

– Имя, фамилия, – потребовала Морозова.

– Я же тебя, падла старая…

– Зарезал, так зарезал. Кто готовил покушение на Нуркина?

– Пошла ты…

– Говори!

Константин видел, что ей безумно хочется отключить большой прибор у кровати. В этом их желания совпадали. Зачем его спасли? Единственно для допроса. При чем тут Гиппократ?

– Кто убил Нуркина? Каких ты знаешь сотников? Что тебе известно о ваших людях в правительстве?

– Сгинь…

Костя снова лег и укрылся до самого подбородка. Сердце стало биться лениво, как-то невпопад, и он начал мерзнуть. Тощее одеяло почти не грело. Константин сжался в комок и крупно затрясся.

– Сегодня вряд ли, – покачал головой врач. – Попробуйте завтра, а лучше через недельку.

– Недельку?! Ты что, с Луны свалился? Нуркина же… Ты хоть новости смотришь?

– Его правда грохнули? – Поинтересовался Костя. – Удалось, да?

– Зря скалишься. Я из тебя жилы…

– Это я из тебя… – удовлетворенно произнес он, все больше слабея и уже куда-то проваливаясь. – И муженька… я когда ему нож показал, он и того… как ты с таким уродом?.. у него, наверно… наверно… у него…

Костю затянуло в крутую воронку, и он вздрогнул от страха.

– Ты чего? – Спросил Борис.

– Я… это… заснул малость, – пробормотал он.

– Ну, ты и спишь!

Константин энергично растер лицо и вдруг ударился локтем о холодильник. Окончательно прийдя в себя, он обнаружил, что стоит на кухне.

– А что было?

– Да ты все выяснял чего-то. В основном – как сюда попал.

– А-а… Это не я, это географ, учитель. Неймется ему. Ну, а что я еще… что он делал?

– Жене позвонить хотел. Я не дал.

– Правильно. Сколько это продолжалось?

– Минут пять. Раньше с тобой такое бывало?

– Раньше по-другому.

– Значит, прогрессируешь, – сказал Борис. – Пожил бы ты у меня. На улице жарко, и менты. Фотки твои уже на всех столбах. А здесь покой.

– Диссертацию настрочишь?

– Я частным порядком. Кое-что, конечно, записываю, но это так, для себя. Не хочу показаться нескромным, но придет время, и мой дневник… Ох, вот это будет фурор! Я, кажется, приближаюсь к открытию.

– Угу, – Костя сел за стол и проткнул вилкой стебелек маринованной черемши. – Сала положи еще. Ну, и чего ты там открыл?

– А такую хреновину, что… давай-ка выпьем.

Константин подвинул стакан и поспешно накидал в тарелку из разных банок: помидорку, два огурчика, грибков. Грибы были особенно хороши. Питался Борис по-холостяцки, консервами, но изобильно. Вообще, весь его быт – дребезжащий «Форд», трехкомнатная квартира с обвалившейся лепниной на потолке, аппаратура «хай энд» под толстым слоем пыли – характеризовали Бориса как человека опасно увлеченного. Его еще можно было вернуть к нормальной жизни, но Костя этого делать не собирался.

– Представляешь, сколько в Москве психов? – Спросил Борис, запив водку рассолом. – Раньше эту статистику секретили, а сейчас просто не до нее. Я некоторые связи установил – с диспансерами, с кризисными центрами. И… вот что: имеется определенная тенденция. Все чаще наблюдаются случаи… ну, как у тебя.

– То есть?

– Немотивированная трансформация сознания.

– Хорошо… – выдохнул Константин. – И много ты таких слов знаешь?

– Не ерничай, а то больше не налью. Люди меняются, тебе ясно? Ни с того ни с сего. Просыпаются поутру и давай тыкаться, как слепые. Психиатры для себя отмазку придумали, под названием «ложная память». Ерунда. Главное свойство ложной памяти – фрагментарность.

– Само собой, – поддакнул Костя, занося вилку над блюдечком с бужениной.

– Хватит жрать! Тут такая пропасть… Бывает, конечно, что некоторые ситуации кажутся знакомыми, уже пережитыми. Или увидит человек кого-то на улице – и вроде бы где-то уже встречались. Но это же мелочи. А чтобы целые биографии в голове возникали… На шизофрению тоже не похоже. Там совсем другое.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– У тебя мозги что, на Курском остались?! Вот куда сейчас твой учитель девался? И кто обывателей мочил, ты или он?

– Да не обывателей!.. – вырвалось у Константина.

– А кого же?

Костя дожевал копченую колбасу и медленно вытащил из зубов жилку.

– Кого…

Он боялся купиться на эту задушевность в безумных глазах, боялся поверить придурку напротив и выложить все как есть. Одновременно ему до слез хотелось именно поверить и выложить, поделиться, наконец, хоть с кем-нибудь, пусть с самым распоследним психопатом. Он был один в этом не совсем правильном городе. Город казался знакомым, но в мелочах не совпадал… с чем? Более того, Костя чувствовал, что не только Москва, но и вся вселенная отличается от той, эталонной, слепок с которой хранила его запутавшаяся память.

Чтобы выиграть время на размышления, он набил рот и стал медленно пережевывать. Борис покорно ждал. Не выхватил дежурную тетрадку, не подставил диктофончик – тихо сидел, глядя на него, как ребенок на коробку с ленточкой. Косте это понравилось.

– Однажды… – Он помолчал, следя за тем, не отразится ли на лице Бориса насмешки или, того хуже, спортивного интереса. – Однажды утром я проснулся и понял, что я не тот, кем меня считают. Я и сам в себе ошибался. Все тридцать лет. То, что я видел вокруг… как сказать?.. нет, все нормально, но – не мое. У меня было другое прошлое и совсем другое настоящее. Я уже полгода воевал. Не в горячей точке, а здесь, в Москве. Вы не понимаете… У вас этого нет. Тишь да гладь. Кризисы, выборы, опять кризисы, опять выборы. У нас по-другому. Свои и чужие…

– Вы начинали с обычного террора, – задумчиво проговорил Борис. – И стали героями. Как ни странно.

– Теперь у нас армия.

– И настоящая гражданская война. Русская мясорубка, – закончил он.

– Что ты об этом?!. – Вскинулся Константин, но, оторвавшись от табурета, так и замер. – Откуда?..

– Я же говорил: трансформация сознания. Последнее время – массовая. Эту историю я уже…

– Еще одно слово, и я тебе язык отрежу. Я могу.

– Знаю, – спокойно сказал Борис. – Не бесись, я не то имел в виду. Сумасшедшим я тебя не считаю. Был бы ты один – другое дело. Когда появились первые свидетельства, я так и думал. А что еще прикажешь? Но вас много, и ваши рассказы похожи.

– Много?!

– В статистическом смысле. В стране сотни человек с одинаковым бредом. Бред – с научной точки зрения, – быстро поправился Борис. – С медицинской. Лично я склонен воспринимать его всерьез. Такие подробные сны совпадать не могут. Теория вероятностей – это не психиатрия, она бардака не допустит.

– Так ты об этом толковал? Ну, дальше!

– Месяц назад знакомый сделал мне аккредитацию на совещание психиатров. Был там и Кочергин. Кое-что рассказывал, надо полагать – про своего «больного Е.». Да, недооценил он его. Ложная память, и все тут. Мол, травма, глубокое замещение личности, шизофрения, одним словом. А примерно через неделю мне одна медсестра из психушки… из другой психушки, рассказывает аналогичную историю. Главное, воспоминания ее пациента повторяли легенду, описанную Кочергиным. Потом третий случай, а сейчас мне их известно уже пять – вместе с твоим. Если учесть то, как красиво наш Е. ушел из больницы, и то, что ты все-таки не шизофреник…

– Благодарю, – кивнул Константин, протягивая руку к бутылке.

– Так вот. Получается, вы действительно откуда-то… черт его знает. Из другого мира?

– Мы к вам пожа-аловали на праздник… – угрюмо пропел Костя, разливая остатки водки.

– Кстати, куда ты проваливался? Когда у окна стоял.

– Возвращался… Да, наверно. Там была Морозова, заместитель генерального прокурора. Понимаешь, я ведь ее казнил…

– Черный список? – Спросил Борис.

– Да. Я ее сам, лично… И… вот!! – Костя отчаянно выругался и, опрокинув в себя стакан, прижал к носу корку «бородинского». – Я ее убил – здесь. А здесь она никто. Швабра старая. А там она жива… Я удивлялся: почему все эти гады из списка не те, кто они есть. Но я не мог сопоставить. Я был либо тот, либо другой… Я и сейчас только один, нет у меня никакого раздвоения! Но я же их… я их зря…

– Да, я так и думал, – Борис сочувственно опустил голову. – Вы переносите свой жизненный опыт сюда. А поскольку наши вселенные отличаются, вас воспринимают как душевнобольных.

– Вселенная одна, – пожал плечами Константин.

– Ну, не так выразился. Вселенная одна, а пространства разные. Или пласты. Или слои. Не важно.

– А что тогда важно? – Подавленно произнес Костя. – Что вообще?.. Как?.. Куда?.. Как это произошло? И зачем?

– Сколько народу ты на тот свет отправил?

– А?.. – Встрепенулся Костя. – Не знаю, можно посчитать. Морозова говорила, что на Нуркина совершили покушение, – вспомнил он.

– Удачно?

– Кажется, да.

– Ну и хорошо. Хотя, здесь и там Нуркины разные. Даже если б ты его ликвидировал – здесь, там ничего бы не изменилось.

– О том и речь. Зря старался. Все зря.

При слове «старался» Борис вздернул брови и долго посмотрел на Константина.

– Так сколько ты убил? Надо остальных… э-э… остальных ваших как-то оповестить. Ведь среди них по крайней мере еще один боец.

– И мы его разыщем, – уверенно сказал Костя.

– И что дальше? Ты о себе думай, на тебе же гора трупов.

Константин покрутил в руке вилку и, тяжело вздохнув, самовольно залез в холодильник. Водка у Бориса еще была. Размышлять, тосковать, возможно – лезть в петлю Костя собирался завтра. Сегодня же он планировал напиться – вдрызг, до полного изнеможения. До беспамятства. Как-никак, сегодня он потерял смысл жизни. Это событие следовало отметить достойно.

– Может, это… в номера? – Предложил водитель. – Я, если затоскую, всегда по бабам отправляюсь. А что, помогает.

Петр стряхнул за окно пепел и вяло помотал головой. После свидания с молдаванкой, когда он чуть не напоролся на людей Маэстро, продажные женщины его не привлекали. Да и насчет тоски водитель не угадал. Никакой тоски не было. Растерянность – это другое дело.

Петр никак не мог понять, почему его отпустили. Похоже, его контролировали с самого начала, с того момента, как он переступил порог «Нибелунгов», а возможно, и еще раньше. И все-таки позволили сесть рядом с Немаляевым. А потом – уйти. Используют как живца? Ну, если он для них не рыба…

Он вообразил, чем сейчас занят Немаляев, и расхохотался. Ему представилось, что авторитет – вице-премьер так же трет лоб и недоумевает, по какой причине Петр не попытался его устранить. «Рано утром у фонтана повстречались два барана». Эх, сотник-сотник… Сторговались, да? Тебе – Нуркин, ему – билет домой. Нашел, с кем договариваться! И что это за ахинея с возвращением? Куда?

Говорил Немаляев убедительно, как по писаному, но вот прошло полчаса, и от железных доводов остался один туман. «Там»… «Здесь»… Вздор. Петр и сам чувствовал какое-то противоречие, но взять и вот так запросто все объяснить рука не поднималась. Немаляев доказывал, что здесь другой мир. А настоящий, получается, там… Да идите вы со своими мирами…

– Полегчало? – Спросил водитель. – К бабам не поедем?

– Скажи, дружище, вот, допустим, надо тебе найти старого знакомого…

– А как искать? По-хорошему или по-плохому? Если по-плохому, то ментов натравить. А можно бандитов. Придумать басню про лимон долларов, и пусть напрягаются.

– Они и так…

– Кто «они»?

– И те, и другие.

– О-о-о… – поскучнел водитель. – И на кой тебе такие товарищи? Ладно, в чужие дела не лезу. А сам-то он хочет тебя видеть?

– Сто процентов.

– Уже легче. Объявление в газету? С каким-нибудь кодовым словом, чтоб догадался.

– Вряд ли он их читает.

– Гм… Прямо детектив… А, вот еще: самому засветиться, желательно по телевизору. Допустим, что-нибудь отчебучить, чтобы в новостях показали. А во время интервью намекнуть – мол, так и так, жду тебя там-то.

– По телевизору? Это идея. Только меня ведь тоже ищут.

– Кто? – По инерции бросил водитель, но закусил губу. Он с удвоенным вниманием принялся следить за дорогой, всем своим видом показывая, что на ответе не настаивает. – Куда едем, решили? – Спросил он через минуту.

– Никуда. Тормози.

Петр вылез из машины и кинул шоферу десять баксов. Немаляев спонсировал щедрее, чем Маэстро. Гуляем, братва…

Он стоял на Сухаревской. Вспомнил, как звонил вон из того автомата. Петру было грустно, но как-то по-особому. Хотелось, чтоб эта грусть не уходила.

Ласковый, уютный ветерок игрался галстуком и доносил обрывки хмельной песни. Несмотря на полночь, лавочки в сквере были сплошь заняты. Черное небо, желтый асфальт, усталый инспектор у перекрестка. И никто не стреляет. Благодать. Сюда бы еще кресло, бутылку коньяка и… и все. Дремать, наблюдая за тем, как медленно едет поливалка.

Петр сунул руки в карманы – правая провалилась сквозь несуществующую подкладку и наткнулась на пластмассовое лезвие. Он наощупь отлепил скотч и вытащил узкий нож цвета слоновой кости. Размахнувшись, бросил его в дерево – легкое лезвие, еле долетев, ударилось о ствол плашмя и отскочило в густую траву.

Инспектор сложил ладони у рта и, осветив лицо зажигалкой, выпустил длинную струю дыма. Петр потоптался на месте и тоже закурил. Идти было некуда, но его это не беспокоило. Такую ночь можно провести и на улице.

Гитара на скамейке неожиданно замолкла, и в темной глубине сквера послышались женские причитания:

– Не надо, не надо… Отстаньте от меня…

Компания юнцов повернула головы, однако двигаться не спешила.

– Да отстаньте же!..

Это был еще не крик, но в интонации явственно слышались панические нотки.

Кричать она не будет, понял Петр. Что бы с ней не делали. Она знает, что никто не поможет. Она помнит, в каком городе живет. Ну что, совершить подвиг? А надо ли?

Инспектор поковырял в ухе и неторопливо удалился на противоположную сторону. Конечно, у него пост. И вообще, его дело – машины.

Ситуация была до омерзения стандартной. Настолько стандартной, что Петр не верил в ее реальность. Это был эпизод из паршивого кино, но никак не из жизни. Направляясь к кустам, он заранее предвидел, чем все кончится: принуждаемая к минету окажется прекрасной блондинкой, и у них, у нее и Петра то есть, возникнет недолгая, но страстная любовь.

Перепрыгивая через чугунную ограду, он с гордостью подумал, что у них – у них?! – такого давно нет. Война все изменила. Сделала людей жестче, но чище. Или просто опустила точку кипения. Нынче для автоматной очереди женского крика даже много. Достаточно грубого слова.

Петр вошел в тень и, выкинув окурок, расстегнул на рубашке манжеты.

– Эй, мужики! Хорош баловать!

Сбоку, покинув, наконец, насиженную скамейку, подгребали трое юношей. То ли их вдохновило появление Петра, то ли собственные подруги усовестили, но героев теперь было четверо, а злодеев только двое, да и те какие-то неказистые. Петр пожалел, что приперся. Подвиг явно срывался.

– Хватит, говорю! – Вышел вперед самый бойкий. – Отцепитесь от нее, а то щас самих трахнем!

– Чо? – Кратко спросил один из мужчин, блеснув на луну белой фиксой. Второй отпустил девушку и резко вытянул руку. Одновременно с движением раздался звонкий щелчок пружинного ножа.

– Конец вам, дети, – процедил он, необычно растягивая гласные.

Блатные, охнул про себя Петр. Погорячились юноши, но теперь уж поздно. Теперь самих спасать.

Он мимоходом пожалел о выброшенном лезвии и, принимая огонь на себя, сказал почему-то с кавказским акцентом:

– Я твою маму мотал. И твою тоже, – добавил он, обращаясь к фиксе. – А ваши дедушки у моего деда овец пасли. А по воскресеньям – сосали.

Последнее было уж совсем ни к чему, блатные среагировали и без этого, но Петр продолжал молоть языком, раскачиваясь из стороны в сторону. Тот, что с ножом, должен ударить на выдохе. Поймать начало новой тирады и сделать выпад. Говорящий человек меньше готов к обороне, и урки это знают. Они всегда этим пользуются.

Произнося длинное слово «опетушенные», Петр сконцентрировался и уравновесил тело. Сейчас.

Мужчина нырнул вперед и ткнул ножом воздух. Не давая ему вернуть руку, Петр обхватил его запястье и встретил локоть коленом. Простейшее упражнение, которое по причине жестокости почти не используется. В локте отчетливо хрустнуло. Нож не выпал, но теперь он был не опасен. Нападающий вскрикнул и плюхнулся на землю – этого можно было вычеркнуть.

Второй, вместо того, чтобы ретироваться, поднял с земли сук. Выглядело неубедительно.

– Уйди, – предложил Петр и, заметив, что фиксатый собирается отвечать, немедленно атаковал.

Не позволяя поднять палку, он приблизился вплотную и нанес свой любимый удар – нижней частью открытой ладони. Снизу – вверх. Переносица, смявшись, ушла куда-то в череп, и от носа осталась лишь вздернутая, кровоточащая пимпочка. Фиксатый рухнул в кусты и гнусаво запричитал. Он мог запросто потерять зрение – в душе у Петра что-то на миг шевельнулось, но так и не оформилось. По законам военного времени насильники еще легко отделались.

– Спасибо вам, – проворковало рядом. – Вы такой великодушный. И смелый. Я уж отчаялась.

Девушка была не блондинкой, но это ее не портило. Хрупкая, изящная, словно хрустальная туфелька, аккурат как в кино.

Хоть бы щеку поцарапали, раздосадованно подумал Петр. Хоть бы пиджак испачкали. Был бы повод. Она наверняка обитает неподалеку.

– Меня Людмила зовут, а вас?

– А я Женя, – сказал Петр.

– Знаете, Женя, я вон в том доме живу. Пойдемте, я вас чаем угощу. И вино у меня есть хорошее. Я ведь перед вами в долгу.

– Пустяки, – ответил он, вписываясь в образ рыцаря. Железные латы пришлись впору.

– Ничего, падла, земля – она круглая, – простенал первый, с перебитой рукой.

Петр, будто о чем-то вспомнив, шагнул назад и сходу ударил его носком ботинка под кадык. Мужчина закашлялся и повалился набок.

Молодые люди, шушукаясь и толкаясь, почесали прочь. Петр проследил за компанией и, поймав на себе взгляд милиционера, кивнул. Тот ответно махнул жезлом – не то «все в порядке», не то «проваливай, скотина». Особой разницы Петр не видел.

– Вы, наверно, спортсмен? – Спросила Людмила для возобновления беседы.

– В детстве увлекался, – буркнул Петр.

Девушка ему нравилась, а еще ему нравилось то, как безыскусно она лицедействует. Только что на ее глазах двое людей сделались инвалидами, а она разыгрывает внезапную симпатию. Уркаган на дорожке продолжал глухо кашлять – если к утру его не доставить в больницу, то, пожалуй, задохнется. Людмила осторожно взяла Петра под руку и показала на облупленную пятиэтажку.

– Вон мои окна.

Изнутри окна оказались гораздо привлекательней. Людмила отгородилась от спящей Сухаревки милыми зелененькими шторками и тихонько включила радио.

– А вина-то и нет, – обиженно сказала она, заглянув в бар. – Я тебя обманула.

– Если это помогло нам перейти на «ты», то оно того стоит, – отшутился Петр.

– Коньяк остался. Молдавский.

– Отлично. Я присяду? Кресла – моя слабость.

Он втиснулся меж пузатых подлокотников и возложил на них ладони. Несмываемый «КАНТ» бросался в глаза, как шестой палец. Людмила не заметила.

– Пойду, сделаю бутерброды. Гостей я не ждала, но что-нибудь…

– Зачем таскать? Лучше там и посидим.

– Есть на кухне – плебейство, – категорично заявила она. – И потом, там нет кресла.

Девушка ушла, но, как слышал Петр, до холодильника она не добралась. В ванной открылись краны, ерзнула занавеска, потом переключился смеситель и заработал душ. Щелчка шпингалета среди этих звуков не было. Можно идти.

«Позвольте потереть спинку».

«Простите, я не могу найти спички».

«Вы не подскажете, который час?»

Ах, да, мы уже на «ты».

Петр хлебнул коньяка и покосился на дверь. Для мытья рук слишком долго, для всего остального пока нет повода. В памяти возникла проститутка с Тверской, вместе с ней проснулась неутоленная жажда. В больничке с любовью было так же туго, как в бункере у Маэстро.

Когда же он последний раз?.. Петр не смог вспомнить, и это его опечалило. А Людмила была очень даже…

Он уличил себя в том, что перестает думать головой, и, выбравшись из кресла, сделал круг по комнате. Попробовал угадать род деятельности хозяйки – не удалось. Средненький телевизор, видеоплеер, журнальный столик и покрытый пледом диван. Полсотни книг с неизбежными Кристи и Чейзом. Все как у людей.

В коридоре прошлепали босые пятки, и Петр напряженно обернулся.

Девушка была голой. На шее и груди блестели, изредка сбегая вниз, капельки воды. Они пропадали где-то у талии, и Петру мучительно захотелось отдаться их поискам.

«Людмила, а вам никто не говорил, что вы блядь»?

Петру показалось, что он произнес это вслух, и он замер, ожидая последствий.

– Чего ты улыбаешься? Я смешная?

– Ты… ты волшебная.

Он почувствовал, что перестает думать вовсе.

Заснула Людмила не скоро. Прежде она доказала, что также неравнодушна к креслу, а заодно и к приземистому столику. Диван тоже участвовал, но уже после, когда первая страсть сменилась монотонным исступлением.

Они мучили друг друга долго – через какое-то время Петру стало казаться, что их связывают многие годы. Он удивлялся ее порочности, своей силе, общей изобретательности и тому, как быстро могут сродниться незнакомые люди.

В пятом часу ночи он осторожно высвободился из-под ее руки и, уйдя на кухню, закурил. Мозги дрейфовали в море истомы, мысли сносило куда-то вбок.

Поднеся к губам сигарету, Петр раздраженно посмотрел на проклятую наколку. Надо же, Людмилу она не смутила. Общается с зеками? Да нет, она, вроде, не такая. А те двое…

Петр проанализировал историю с нападением и снова отметил ее невероятную банальность. Полная кинематография.

Вернувшись в комнату, он собрал раскиданные вещи и, прощупав карманы пиджака, извлек стодолларовую купюру. Он положил ее на подушку, рядом с хорошеньким личиком.

Уголок бумажки трепетал в такт ровному дыханию Людмилы. Петр понимал, что это ее не обидит, но он должен был хоть как-то выразить свое разочарование. Пусть знает, что он о ней думает.

Время близилось к пяти. На улице давно рассвело. Инспектор, зевнув, апатично посмотрел на одинокую «Волгу». «Волга» остановилась у светофора и выпустила огненно-рыжую кокетку лет тридцати. Дама поправила на плече сумочку и засеменила к подъезду. Стало быть, отработала.

И Людмила такая же. Ну, почти. Ей велели – она легла. Сколько оргазмов заказали, столько и исполнила. Спасибо, не поскупились. И как это они устроили? Само собой, пасли от казино. А дальше? Допустим, везли за ним и Людмилу, и тех ублюдков. Высадили их чуть поодаль и… И ребята добровольно расстались со здоровьем. Что-то не верится. Да и нельзя было так быстро сконструировать эту мизансцену. Квартира, опять же. Кто мог заранее сказать, где он вылезет? Или у них в каждом доме блатхаты имеются?

Нет, Людмила не такая. Познакомились, конечно, отвратительно, но в жизни бывают и более странные случаи. А то, что все так легко получилось… почему бы и нет? Взрослые же люди.

У нее будильник на семь. Проснется и найдет на подушке сотню. Обидно-то как! Расстроится, заплачет от унижения…

К Петру не спеша подкатила «Волга», и таксист, пригибаясь к правому окну, бросил:

– Командир, тебе куда?

– Я не поеду.

– Рискуешь. Следующую тачку раньше, чем через час, не поймаешь. Не на метро же тебе тащиться.

– Почему бы и нет?

– Э-э, – заулыбался таксист. – Масть за версту видать. Ты в метро не попрешься.

– Нда? А вот тебе загадка: как найти человека, если ничего, кроме имени-фамилии не знаешь?

– Не бойсь, командир, – вальяжно ответил он. – Найдем мы твоего человечка.

Петр помялся и сел в машину. Некоторое время он еще переживал за Людмилу, но водитель заболтал его анекдотами, и Петр отвлекся. Через две сигареты он уже не мог воскресить в памяти ее прическу, а еще через две вся она превратилась в какой-то абстрактный символ. Он помнил только то, что переспал с неплохой женщиной, и этого было достаточно.