Винный сноб Боскер Бьянка

Бьянка Боскер

Винный сноб. Подогретое вином приключение в компании одержимых сомелье, страстных энофилов-коллекционеров и чудоковатых ученых, умеющих жить со вкусом

Мэтту

Перевод с английского выполнила И. В. Гродель по изданию:

CORK DORK. / Bianca Bosker, 2017.

© 2017 by Bianca BoskerПредисловие

Увлекательная, сочная книга о вине и истории его познания молодой и талантливой журналисткой Бьянкой Боскер написана и для новичков, которые мечтают погрузиться в эту безграничную тему, и для профессионалов, которым будет интересно узнать себя, свое окружение и, наконец, взглянуть на собственную профессию со стороны. Доступно, иронично, легко, но детально и очень лично автор рассказывает о своем пути, полном приключений, настоящих падений и долгожданных взлетов в кругу сомелье – истовых винных знатоков и гуру. Безграничная любознательность Бьянки сталкивает ее со штучными учеными и популяризаторами редких наук, известными рестораторами, писателями и просто всесторонне одаренными людьми, способными вдохновлять и вести за собой. Она умело жонглирует неизбитыми цитатами великих людей, виртуозно дозирует научные термины, мастерски выстраивает профессиональные диалоги, прошивая всю книгу тонким чувством юмора и уместной иронией. Возможно, вы часто спрашивали себя: как лучше познавать вино, что при этом необходимо испытывать, что лучше – теория или практика, что нужно, чтобы стать профессионалом, как не спиться и не потерять близких, наконец? Автор всего за год с небольшим прошла через те же сомнения к успешно сданным экзаменам, через конфузы в энотеках и ресторанах при выборе вина к самостоятельно собранной коллекции, через вина для пикников из тетрапаков к винам гран-крю в хрустальных бокалах идеальной формы и откровенно делится своим опытом. С тщательностью миноискателя (читай: виноискателя) Бьянка испытывает на себе все особенности работы сомелье: от разгрузочных работ в винном погребе до тонкостей подачи вина в ресторанах высшего эшелона. С упоением настоящего гурмана автор погружает нас в жизнь самых вкусных заведений Нью-Йорка, Калифорнии и всего мира. Эта книга учит нас не бояться и не стесняться быть гедонистом, любить не только вино, но и все, что с ним связано: хорошую еду, дружеские посиделки, интересные разговоры, увлекательные путешествия. Бьянка предлагает уникальные рецепты для пробуждения рецепторов, рассказывает, как научиться чувствовать нюансы вкуса и аромата, тем самым получая больше удовольствия от жизни и четче различая ее краски. Автор очень подробно и обстоятельно доказывает, что вино – это не просто напиток, а возможность заниматься саморазвитием, путешествовать и видеть неизведанное, не вставая из-за стола. На примере своих невероятных знакомств и головокружительных поездок Бьянка живописует вино как самый дружелюбный напиток, напиток мира, открывающий социальные и политические границы. Хорошим вином принято делиться, его очень приятно пробовать в кругу таких же интересующихся, любознательных, жадных до жизни людей. Таким образом, алкогольный по своим химическим свойствам напиток превращается в чистую эссенцию чувств, удовольствия и даже самопознания. Вино призвано утолять жажду, но после прочтения книги вы научитесь утолять жажду жизни, жажду странствий, жажду приключений, пробуя вина разных сортов из разных стран и регионов. Став обладателем этих знаний, вы сможете решить, что делать дальше: оставаться в клане страстных любителей вина, посвящающих ему свободное время и средства, или пополнить ряды профессионалов, вынужденных отказаться от семьи, друзей, благ цивилизации и встать на путь, ведущий к достижению наивысшей цели – титула Master of Wine, – и превратиться в истинного повелителя этого напитка. Если вы уже достигли намеченного, возьмите книгу Бьянки с собой в отпуск, чтобы в компании хорошего вина еще раз пройти этим замечательным путем.

Влада Лесниченко,

составитель винных карт ресторанов России,

соучредитель премии винных карт Russian Wine Awards,

организатор игр по слепым дегустациям Wine WrestlingВведение

Слепая дегустация

Первой на очереди была парфюмерия – чего и следовало ожидать. Вслед за ней отправились ароматизированные стиральные порошки и салфетки для сушильной машины. От сырого лука и острого соуса я отказалась без сожалений. С недосоленной едой поначалу жилось тяжело, потом пообвыкла. Но вот кошмар: стало невозможно поесть вне дома, потому что еда в ресторанах вдруг начала казаться жутко пересоленной, словно сутки вымачивалась в рассоле. Расставание с мятным ополаскивателем для рта тоже прошло безболезненно, чего не скажешь о знакомстве со сменившими его раствором лимонной кислоты и разбавленным виски! Настоящий мрак наступил, когда пришла пора прощаться с кофе. Впрочем, к тому моменту легкая утренняя заторможенность уже вошла в привычку. Канула в Лету трезвость в дневное время, а вместе с ней все горячие напитки, эмаль моих зубов и домашние запасы Адвила.

Таким был мой список табу, родившийся в процессе общения с двумя десятками сомелье. В течение полутора лет эти люди были моими наставниками, мучителями, инструкторами по строевой подготовке, начальниками и друзьями.

Зачем нужно было восемнадцать месяцев выслушивать советы и нравоучения горстки «алкодилеров» в щегольских костюмах, спросите вы. Разве сомелье – это не те же самые официанты, втюхивающие посетителям ресторанов дорогие бутылки?

Я тоже так думала. Пока не познакомилась с особым племенем сомелье, для которых подавать вино – это не столько работа, сколько образ жизни; жизни, прежде всего, ради вкуса. Они участвуют в важных для их карьеры соревнованиях (порой будучи на девятом месяце беременности), распоряжаются «жидким золотом» на миллионы долларов и считают своей миссией убедить мир в том, что красота винного букета обладает такой же эстетической ценностью, как красота живописного полотна или музыкального произведения. Они зорко следят за прогнозом погоды, ведь дождь притупляет обоняние; они лижут камни – обучают вкусовые рецепторы. Зубная паста – их враг № 1. Они жалуются на запах «нового стекла» и ради новых вкусовых ощущений приносят в жертву свои браки. Когда одного из них бросила жена, потому что он круглыми сутками, забыв обо всем, готовился к экзамену на мастера сомелье, он сказал: «Если бы мне пришлось выбирать между нашими отношениями и шансом сдать экзамен, я бы, не задумываясь, выбрал экзамен». Их работа состоит в том, чтобы выявлять, анализировать, описывать и учитывать все вариации вкуса в жидкости, по количеству компонентов являющейся самым сложным напитком на свете. «В нем сотни летучих веществ: полисахариды, протеины, аминокислоты, биогенные амины, органические кислоты, витамины, каротиноиды, – объяснял мне один энолог. – По сложности состава вино уступает лишь крови».

Я никак не могла понять, что же дает им эта одержимость сосредоточенностью на всех нюансах вкуса и аромата. По крайней мере, вначале. Я пришла к сомелье с желанием узнать, как им живется с такой обостренной чувствительностью к запахам и вкусам? И как они ее добились? Постепенно это желание переросло в интерес: смогу ли я – обычный человек – тоже научиться так остро чувствовать и как изменится моя жизнь, если все же смогу?

Но спешу предостеречь.

Возможно, бокал вина – ваша отдушина. Порция удовольствия в конце долгого рабочего дня, когда думающая часть мозга отключается. Если вам дорого такое положение вещей, то держитесь от персонажей этой книги как можно дальше.

Но если вас интригует ажиотаж вокруг вина, если вы хотите знать, действительно ли можно определить на вкус разницу между напитками за 20 и за 200 долларов и что произойдет, если обострить чувства до предела, тогда я вас кое с кем познакомлю.

* * *

Пожив какое-то время в этом мире, начинаешь замечать, что у каждого знатока есть личная история о той самой бутылке, с которой началась его одержимость вином. Обычно «обращение Савла на пути в Дамаск» происходит посредством неторопливого потягивания, скажем, Бароло 1961 года от Джакомо Контерно за столиком в небольшом ресторанчике итальянского Пьемонта с видом на склоны Ланге под убаюкивающие покачивания буковых деревьев в струящейся из низины легкой дымке тумана. Можно даже вывести общую формулу: Европа + природные красоты + редкое вино = момент просветления.

На меня святой дух вина сошел немного иначе: с экрана компьютера. Собственно говоря, сама я даже не пила, а просто смотрела, как это делают другие.

В то время я работала техническим обозревателем, писала статьи о всяких гуглах и снэпчатах для новостного сайта, познавая мир через экран. Целых пять лет я изучала технологии и рассуждала о виртуальных явлениях в виртуальных вселенных, которые нельзя было потрогать, попробовать на вкус или понюхать. «Обволакивающими» для меня были разве что веб-сайты с огромными цифровыми фото, а слово «запах» чаще ассоциировалось с чем-то неприятным: немытым телом, домашними котлетами из ссобойки коллеги, прокисшим молоком в офисном холодильнике. Однажды я убедила кого-то написать статью с заголовком «Полноценный отпуск с Google Street View», как будто просмотр местами замыленных фотографий гавайских пляжей можно считать достойной заменой степенному променаду под ласкающими лучами заходящего солнца по живописным улочкам с «Май Тай» в руке.

Одним воскресным вечером мой тогда еще бойфренд, а ныне уже муж, затащил меня в ресторан в южной части Центрального парка. Это было одно из тех мест, где ужин с вином может обойтись вам в стоимость маленькой яхты. В обычных обстоятельствах я бы обошла его стороной, чтобы избежать чувства несостоятельности – финансовой и, возможно, духовной, – но в тот раз мы собирались встретиться с его клиентом Дейвом. А Дейв, как выяснилось, был знатоком и ценителем вин.

Я относилась к вину точно так же, как к тибетскому кукольному театру и теоретической физике элементарных частиц, т. е. не имела о нем ни малейшего представления. Но послушно улыбалась и кивала. Я не видела смысла тратить силы на то, чтобы разобраться в многочисленных тонкостях употребления вина. Мне казалось, оно того недостойно. Дейв коллекционировал старые вина из Бордо. О себе я могла лишь сказать, что обычно предпочитаю бутылочные вина, хотя от напитка из коробки тоже не стала бы воротить нос. Я же не сноб.

Едва мы сели, подошел сомелье. Естественно, он оказался старым приятелем Дейва. После нескольких дежурных фраз насчет «хорошего года» и «элегантного носа» он исчез, вернулся с бутылкой и плеснул немного вина в бокал Дейва – на пробу. «Сейчас оно очень хорошо пьется», – произнес он совершенно бессмысленную, на мой взгляд, фразу. Как вино может питься? Ничего такого оно не делало, плескалось себе в бокале, и все.

А когда мужчины начали восторгаться изысканными нотами графитовой стружки и смол, я и вовсе перестала слушать. Но вдруг до моего слуха донеслась странная фраза: официант упомянул, что готовится к конкурсу на звание лучшего сомелье мира.

Что, простите?

Что за нелепая идея? В чем там соревноваться? Они же просто подают вино. Открыл, налил – и все дела. Разве нет?

Сомелье вкратце прошелся по основным мероприятиям конкурса. Самой сложной и волнующей частью была слепая дегустация, когда конкурсант должен определить всю родословную полудюжины вин: в каком году каждое из них изготовлено, из какого сорта винограда, в каком крошечном уголке земли (угадать нужно не страну, а конкретную винодельню), как долго его можно выдерживать, к каким блюдам его лучше подавать и почему.

По правде сказать, менее веселый способ времяпрепровождения в компании спиртного напитка трудно было себе представить. Но я люблю соревнования – чем меньше спорта и чем больше еды, тем лучше, – поэтому, вернувшись тем вечером домой, провела небольшое расследование, чтобы получить более полное представление об этой схватке виночерпиев.

И меня затянуло. Целыми днями я сидела, приклеившись к ноутбуку, и смотрела видео, в которых конкурсанты без конца откупоривали, декантировали, нюхали и сплевывали в погоне за звание лучшего сомелье в мире. Немного напоминало выставку собак благородных пород, только с распитием спиртных напитков: раз за разом ухоженные представители вида гомо сапиенс с идеальными прическами и полированными ногтями сходились в смертельной схватке, где успех зависел от едва различимых мелочей, благосклонности суровых судей и точного соблюдения заданной траектории движения (сомелье должны перемещаться вокруг стола исключительно по часовой стрелке). Претенденты на победу подбирали слова так, словно с них требовали деньги за каждый слог, и пытались просветить своих гостей (не клиентов – гостей) взглядом-рентгеном в поисках драгоценных подсказок об их настроении, размере кошелька и вкусах. Наблюдая за их отчаянными попытками успокоить чуть дрогнувшую руку, наливающую вино под каким-то странным углом, я начала подозревать, что их искусство управляется жесткими правилами, угадать которые я не в силах, не говоря уже о том, чтобы их понять. Но кое-что было очевидно: все эти люди пришли только за победой. Вот Вероник Ривест – первая женщина, которой удалось пройти в финальный тур соревнования, – отчаянно корит себя за то, что забыла предложить гостям кофе или сигары. «Merde, merde, MERDE! – простонала она. – Черт, черт, ЧЕРТ!» Им явно было не до смеха. Признаться, зрелище захватывало.

Потом я узнала, что один конкурсант брал уроки танцев, чтобы грациозно скользить вокруг стола. Другой с помощью специальных упражнений по технике речи учился говорить бархатистым баритоном и тренировал память, чтобы быстрее вспоминать названия винодельческих хозяйств. Некоторые консультировались у спортивных психологов и учились сохранять самообладание в стрессовых ситуациях.

Если обслуживание клиента – это искусство, то слепая дегустация смотрелась как выступление фокусника. В одном видео Вероник поднялась на сцену под звуки щелкающих фотокамер и подплыла к столу, на котором в ряд стояло четыре бокала – в каждом по нескольку глотков вина. Она протянула руку к белому и нырнула носом в бокал. Затаив дыхание, я приникла к экрану. У Вероник было всего 3 минуты на то, чтобы полностью разложить аромат вина на составляющие и точно определить напиток. В мире более 50 стран производят вино, возраст некоторых бутылок достигает 200 лет, и только во Франции насчитывается более 340 разных апелласьонов; производители используют свыше 5000 сортов винограда для получения практически бесконечного многообразия сочетаний. Навскидку – умножили, прибавили, держим три в уме – получается непостижимое количество различных комбинаций. Но бесстрашная Вероник безошибочно оттарабанила полную характеристику шенен-блан 2011 года из индийского штата Махараштра – так легко, словно диктовала маршрут проезда к собственному дому.

Сказать, что я была поражена, – ничего не сказать. До сих пор мне казалось, что настолько острым обонянием обладают лишь минно-разыскные немецкие овчарки. Я и эти сомелье как будто существовали на противоположных полюсах: мое существование протекало в сенсорной депривации, а они только и делали, что совершенствовали свое умение чувствовать. Возникло ощущение, что какая-то часть жизни проходит мимо меня. Сидя перед экраном компьютера и глядя, как эти люди безостановочно нюхают вино, я твердо решила выяснить, какая именно.

* * *

Я журналист по образованию и личность типа А по натуре, поэтому исследование начала единственным известным мне способом: читала все, что нашлось по данной теме, забрасывала электронными письмами известных и неизвестных сомелье, без приглашения появлялась в разных местах – просто посмотреть, кого я там встречу.

Первый вечер в компании нескольких нью-йоркских сомелье закончился нехорошо. Для начала я заявилась на слепую дегустацию в офис одного дистрибьютора, где тяпнула несколько бокальчиков вместе с судьями, попробовала около десятка вин в честь наступления зимы, потом хвостом потянулась за всеми в гостиничный бар за очередной порцией выпивки, затем пропустила ужин ради того, чтобы разделить бутылочку шампанского с одним настойчивым сомелье, которого вдруг обуял приступ жажды. После чего, едва доковыляв до собственного унитаза, немедленно выплеснула в него все содержимое желудка.

Следующим утром, когда я, разлепив один глаз, гуглила «средство от похмелья», пришло сообщение от того парня, который прошлым вечером заказывал «игристое». На открывшейся фотографии он радостно демонстрировал выстроенные перед ним рядочком шесть бутылок вина. Он собирался их дегустировать. Опять.

Урок первый: эти люди неугомонны.

Я перерыла уйму книг и журналов, чтобы понять, как стать кем-то вроде Вероник, но это круглосуточное рвение сильно отличалось от всего прочитанного. В литературе жизнь людей, имеющих отношение к вину, выглядит чистым сибаритством: изысканные мужчины (потому что традиционно работа сомелье считается мужской) пьют изысканное вино из изысканных бутылок в изысканной обстановке. Тяжкий труд в их понимании – это заставить себя выпить бутылку бордоского младше десяти лет. «Вспоминая свою первую поездку в долину Луары, я вижу молодого человека, вынужденного мириться с неудобствами, которые сегодня перенес бы гораздо с большим трудом», – пишет в своих мемуарах «Приключения на винном пути» (Adventures on the Wine Route) известный виноторговец Кермит Линч. Что же за неудобства ему пришлось пережить? Он «летел из Сан-Франциско в Нью-Йорк, там пересел на самолет до Парижа, где взял автомобиль напрокат и на нем добрался до Луары». Quelle horreur!^[1]

Но чем больше времени я проводила с сомелье – дело дошло до распития спиртных напитков поздними вечерами в чужих квартирах, – тем больше меня увлекала их неформальная, не описанная ни в одном официальном источнике субкультура. Для профессии, которая внешне выглядит сплошным удовольствием, нынешнее поколение сомелье подвергает себя немыслимым испытаниям. Они до позднего вечера на ногах, рано просыпаются и штудируют энциклопедии о вине и виноделии, днем практикуются в декантации, по выходным участвуют в соревнованиях и немногие оставшиеся минуты уделяют сну – или, скорее, грезам о редкой бутылочке рислинга. По словам одного сомелье, это все равно что «кровавый спор со штопором в руках». Некоторые говорили, что «болеют» вином. Более яркого примера мазохистского гедонизма я не встречала.

Перечитав и пересмотрев массу материала, я не нашла описания всех нюансов и тонкостей этой профессии. Много десятилетий назад в нее часто попадали несостоявшиеся шеф-повара, изгнанные из кухни. На них навешивали новую обязанность, и они выполняли ее с обаянием тех самых животных, от которых произошло их название (в среднефранцузском языке словом «sommier» называли вьючных лошадей). В темных костюмах и с такими же мрачными лицами они сновали среди столиков в забитых до отказа французских ресторанах, словно недовольные распорядители на похоронах. А вот современные амбициозные сомелье оканчивают специальные курсы и сознательно посвящают себя делу, которое считают своим призванием. Они похожи на меня: возраст ближе к тридцати, без детей, постоянно обеспокоены вопросом ренты и все еще пытаются убедить родителей в том, что не загубили свою жизнь, не пойдя учиться на юриста. Вооруженные магистерскими степенями по философии или дипломами инженерного факультета Стэнфорда, эти самопровозглашенные «беженцы в белых воротничках» декламируют высокие идеи о служении и претенциозные теории о способности вина бередить душу. Еще одно заметное новшество в профессии: старинное мужское братство нынче немного разбавилось молодой кровью и ХХ-хромосомами.

Поначалу мой интерес был преимущественно журналистским. Всю жизнь меня занимали чужие одержимости. Сама я никогда не выстаивала многочасовую очередь, чтобы вдоволь накричаться и навизжаться на концерте какого-нибудь покорителя девичьих сердец, и мне не приходило в голову «встречаться» с персонажем видеоигры, но я много лет писала о таких людях – и пыталась их понять. Поэтому не смогла пройти мимо такой странной для меня одержимости сомелье своей работой. Чего бы мне это ни стоило, я выясню, что ими движет. Почему они так увлечены вином? И как эта «болезнь» перевернула их жизнь?

Но стоило мне погрузиться в их мир, как случилось неожиданное: мне стало неловко. Не из-за общения с сомелье, которые, если не считать склонности к излишней угодливости, оказались невероятно обаятельными людьми, а от собственных взглядов и убеждений. Если честно, самой сильной эмоцией, которую я когда-либо испытывала по отношению к этому напитку, было нечто вроде чувства вины с примесью стыда. Больше чем любая другая съедобная субстанция на земле, вино восхваляется как неотъемлемая часть цивилизованной жизни. Роберт Луис Стивенсон называл его «поэзией в бутылке», а Бенджамин Франклин объявил «доказательством Божьей любви к человечеству». Такого не говорят о медальонах из ягнятины или, скажем, о лазанье – хотя они, бесспорно, вкусны. По рассказам знакомых сомелье, от некоторых бутылок их душа парила, как от симфонии Рахманинова. «По сравнению с ними ты чувствуешь себя ничтожеством», – выдал один знаток. Я вообще не понимала, о чем они говорят, и, честно говоря, их восторги звучали как-то наигранно. То ли они сильно преувеличивали, то ли я была не способна оценить одну из величайших радостей жизни. Я хотела понять, о чем говорят эти энофилы и почему некоторые разумные на вид люди тратят умопомрачительное количество денег и времени, гоняясь за несколькими мимолетными секундами вкусовых ощущений. В общем, я хотела понять: откуда столько суеты вокруг вина?

Если мои вкусовые рецепторы и отправляли мозгу какое-то послание, когда я пила вино, то оно явно было закодировано. Мозг идентифицировал лишь несколько слов: «О, вино! Ты пьешь вино!»

Но настоящий знаток прочтет в том же послании историю о тосканском бунтаре, который послал ко всем чертям итальянские правила виноделия и посадил у себя на участке французский сорт – «каберне-совиньон». Или о сумасшедшем мастере-виноделе из Ливана, который на протяжении всех пятнадцати лет гражданской войны, прячась от танков и артобстрелов, продолжал создавать свое превосходное вино. Один глоток может поведать историю о развивающемся законодательстве какой-нибудь страны или о ленивом работнике, который плохо вычистил винные бочки. Органы чувств энофилов раскрывают перед ними более наполненный мир, в котором из вкусов и запахов рождаются истории чьей-то жизни, чьи-то мечты и целые экосистемы.

Собственная невосприимчивость к подобного рода нюансам начала сводить меня с ума. Теперь, слушая разговоры друзей о новом кофе холодного приготовления в Starbucks или о редкой плитке органического сортового шоколада, я начала в нашей гастрономической культуре замечать парадоксальную тенденцию. Мы одержимы идеей поиска наилучшего рецепта приготовления того или иного блюда либо напитка: составляем маршруты путешествий, тратим огромные деньги на дегустационные меню, покупаем экзотические ингредиенты, гоняемся за свежайшими продуктами. Но при этом мы не учимся правильно чувствовать вкус. «Мы нация людей без чувства вкуса», – писала М. Ф. К. Фишер в 1937 году, и, судя по всему мной увиденному, это критическое замечание до сих пор не утратило актуальности.

На смену первоначальному журналистскому любопытству вскоре пришла более личная и глубокая обеспокоенность. Я все чаще ловила себя на мысли, что существование в сугубо техническом мире, где рельефность и фактурность историй и жизненных ситуаций всегда сглаживалась глянцевой одинаковостью мониторов, перестала меня устраивать. Чем больше я узнавала, тем более ограниченным и незаполненным начинал казаться мне собственный крошечный уголок обитания. Мне стало мало просто писать о сомелье: возникло непреодолимое желание стать такой, как они.

Как же мне научиться находить в вине то, что находят в нем эти люди? Как они достигли такого уровня профессионализма: исключительно благодаря практике, или им посчастливилось родиться с особой мутацией генов, обеспечившей нечеловеческую остроту обоняния?

Я всегда считала, что повышенная чувствительность – это врожденная особенность, а не приобретенный навык. Примерно как небывалый «размах крыльев» непревзойденного Новака Джоковича. Но оказалось, что природный талант вовсе не обязателен. Перейдя с безудержного поглощения видеороликов из YouTube на здоровый рацион научных исследований, я обнаружила, что тренированность носа и языка зависит в первую очередь от тренированности мозга.

Вот только большинство из нас его не тренирует. Давным-давно нас ввели в заблуждение признанные авторитеты, начиная с Платона, считавшего обоняние и вкус второстепенными чувствами, и теперь большинство людей не знает о них самого элементарного (да еще и путает их между собой). Мы не всегда правильно определяем, каким именно органом чувствуем тот или иной вкус (подсказка: это не только рот). И даже точное количество существующих вкусов нам неизвестно (а их явно больше привычной пятерки). Мы привыкли считать, что по остроте обоняния человек уступает остальным обитателям царства животных (хотя новейшие исследования доказывают обратное). Мы фактически игнорируем два из пяти чувств, данных нам для того, чтобы воспринимать и обрабатывать информацию об окружающем мире.

Я жаждала перемен; мне не терпелось выяснить, чего же я не знаю о жизни и о вине. Сомелье, с которыми я общалась, рассказывали, что обучение дает им массу преимуществ, начиная с того, что позволяет находить новые радости в повседневной рутине, и заканчивая тем, что дает возможность при дегустации вина доверять своим ощущениям и не поддаваться давлению высокой стоимости и именитого бренда. Кажется, все мы могли бы обогатить свой жизненный опыт, если бы научились подмечать ту сенсорную информацию о мире, которую обычно упускаем из виду. Мне до зуда хотелось попробовать.

* * *

Эта книга рассказывает о годе моей жизни, проведенном среди сумасшедших фанатов ароматики, ученых, охотников за редкими бутылками вина, повелителей запаха, подвыпивших гедонистов, виноделов-революционеров и самых честолюбивых в мире сомелье. Это не руководство по покупке вина и не ода традициям его употребления. Здесь мы будем рассуждать о том, почему в этой отрасли, по словам одного винного экономиста из Принстонского университета, столько «ерунды и абсурда». Но если отмести ту самую ерунду, останутся простые и бессмертные истины, значимость которых распространяется далеко за пределы гастрономического мира.

Это не столько путешествие от виноградной лозы до бокала (хотя будут и отдельные зарисовки о виноделии), сколько путь от бокала до пищевода – в дикий мир одержимости вином и любви к нему во всех его формах и со всеми изъянами. Это исследование нашей связи с напитком с 8000-летней историей, занимавшим почетное место на столе египетских фараонов, бедных крестьян, русских царей, магнатов с Уолл-стрит, добропорядочных родителей из мирных пригородов и китайских студентов. Готовьтесь отправиться за кулисы обеденных залов мишленовских ресторанов, на разгульные вакханалии, во времена первых ресторанов, а также внутрь томографических сканеров и научных лабораторий. Попутно вы познакомитесь с безумцем, который изнурял меня работой, с заядлым энофилом, который меня учил, с коллекционером бургундского, который пытался меня соблазнить, и с ученым, который сам меня изучал.

В разных языках четко прослеживается взаимосвязь между вкусом и искусством наслаждения жизнью. Мы говорим, что разнообразие – перчинка жизни. Испанский глагол «gustar» – нравиться или испытывать симпатию – происходит от латинского «gustare», что значит «пробовать на вкус». Тот же корень сохранился в английском слове «gustatory» – вкусовой. Получается, что, когда испаноязычному человеку что-то нравится (одежда, демократия, произведение искусства, открывалки для консервов), он говорит, что ему это по вкусу. Вкладывая в какое-то действие сильные эмоции или энтузиазм, мы говорим, что делаем это со смаком. О человеке с правильными предпочтениями говорят, что у него хороший вкус, даже если многие вещи, к которым применяется это выражение, вообще нельзя попробовать.

Вкус символизирует качество жизни не только в метафорическом смысле. Он так тесно связан с нашим мировосприятием, что давно перестал быть метафорой. В представлении тех сомелье, ученых, виноделов, знатоков и коллекционеров, с которыми я встречалась, лучше чувствовать вкус – значит лучше жить, глубже познавать самих себя. И я поняла, что начинать обучение придется с самого сложного продукта – вина.

Глава первая

Крыса

Когда ты сообщаешь окружающим, что бросила стабильную работу журналиста, чтобы сидеть дома и дегустировать вино, начинают поступать звонки от обеспокоенных друзей и родственников. Ты говоришь: я собираюсь тренировать чувства и разбираться в причинах ажиотажа вокруг вина. Они слышат: я ухожу с работы, чтобы пропивать все сбережения и в один прекрасный день остаться без крыши над головой.

Я успокаивала их: волноваться не о чем. Я найду работу в винной отрасли. Это настоящая профессия. Я смогу оплачивать жилье. Однако время шло, но за два месяца новая работа так и не появилась – даже не замаячила на горизонте. И я действительно стала больше пить. Ходила на мероприятия с дегустацией вин, встречалась со всеми, кто готов был со мной разговаривать, откупоривала по две-три бутылки пино-нуар за раз. Полотенца в ванной покрылись лиловыми разводами от впитавшегося в губы красного вина. Когда муж приходил куда-то без меня, друзья спрашивали его: «Где Бьянка?» – и потом чуть тише добавляли: «Она снова пьет?»

Энофилы любят говорить о вине, убеждала я себя. Достаточно познакомиться, проявить интерес, и дальше все пойдет как по маслу. Нельзя сказать, что с прежней работы я уходила совсем в никуда. Я набросала примерный план действий – как раз в духе самоуверенной настойчивой журналистки. Он состоял из трех частей. Сначала я собиралась устроиться на новую работу. Я рассуждала так: единственный способ узнать, как и чем живут сомелье, – вступить в их ряды. Наглеть не будем; хватило бы и должности помощника сомелье в ресторане с двумя мишленовскими звездами (чтобы в перспективе подняться до уровня трех звезд). Затем я планировала найти наставника, эдакого мудрого Оби-Ван Кеноби, который почувствует во мне присутствие Силы и научит правильно пользоваться вкусовыми и обонятельными рецепторами. Третий пункт плана – получить сертификат сомелье, сдав экзамен Совета мастеров сомелье – испытание длиной в целый день. Сертификат позволит мне попасть в высшие эшелоны винной отрасли.

Позже выяснилось, что в кругу сомелье даже существует специальный термин для таких, как я. Для них я была «гражданской» – чужаком, клиентом, любителем, не имеющим ни малейшего представления о том, что значит добрую часть дня пересчитывать тысячи бутылок в холодном погребе или утихомиривать нервного приятеля владельца ресторана, который отправил обратно бутылку Гигаль Ла Ландон 1988 года за 2100 долларов, оказавшегося «слишком слабым» (это все равно что обвинять ракетную установку в том, что она «слишком тихо работает»). «Гражданские», даже опытные коллекционеры вина, на самом деле не знают, что значит жить – и менять всю свою жизнь – ради нескольких мимолетных химических реакций на языке и в носовой полости. «Гражданские» получают удовольствие от вина; сомелье отдают ему свою жизнь, ослепленные той пылающей страстью, которая толкает на иррациональные, даже губительные поступки.

«Гражданским» потакают потому, что у сомелье такая работа – обслуживать их, и потому, что по правилам системы в конце трапезы кто-то должен оплачивать счет. Но их держат на расстоянии вытянутой руки, и есть черта, которую они не должны переступать. Эти непосвященные дилетанты – к категории которых, бесспорно, относилась и я – недостойны допуска в святая святых ресторанных винохранилищ, дегустационных групп и профессии сомелье.

Короче говоря, моя исходная самоуверенность оказалась совершенно безосновательной. Единственным навыком, в совершенстве отточенным за те первые месяцы общения с многочисленными представителями винной отрасли, стало умение разбираться в том, каким вином лучше всего запивать обиду и унижение (правильный ответ: любым).

Примерно таким был расклад в моей жизни, когда я встретила Джо Кампанале.

В ресторанном бизнесе, где не принято хвалить конкурентов, все, с кем я общалась, считали Джо суперзвездой. К своим тридцати годам он уже открыл четыре процветающих ресторана в деловой части Манхэттена в качестве партнера и директора по напиткам. Его послужной список тем более заслуживает уважения, что Нью-Йорк так же богат провальными ресторанами, как Саудовская Аравия – нефтью. Рестораторы здесь шутят: как в ресторанном бизнесе сделать небольшое состояние? Сначала вложить в него большое.

Всюду, куда я правдами и неправдами пыталась устроиться на работу, требовалось то, чего у меня не было, – опыт. Единственный способ получить опыт – работать. Чтобы добиться встречи с потенциальными работодателями, я призывала на помощь журналистскую наглость и намеками давала понять, что хотела бы написать хвалебный репортаж об их ресторане. Потом как бы мимоходом упоминала о своем намерении попытать счастья в профессии сомелье. План не срабатывал.

Я чувствовала себя рыбаком-неудачником, который, в последний раз забрасывая удочку, понимает, что снова вернется на берег с пустыми руками. И вдруг – неожиданная удача.

Джо заглотил наживку.

– Наша помощница по винному погребу получила травму и не потянет нагрузку… – Джо запнулся и перевел взгляд на мои бицепсы. – Работа в каком-то смысле физическая, – пояснил он. – Ящик поднять можете?

«Конечно нет», – подумала я, но вслух сказала другое. Мне захотелось узнать, что это за должность – помощница по винному погребу. Одно название чего стоит! Сразу повеяло стариной: трубочисты, глашатаи и все такое. Оказалось, что помощник по винному погребу – это политкорректное название. В кругу ресторанного персонала бытовало другое – «подвальная крыса». «Главный технический редактор» – официальное название моей прежней должности – звучало куда внушительнее. Ну и ладно. В моем положении выбирать не приходилось. Мне отчаянно хотелось проникнуть в отрасль и доказать своим близким, что конец моего пути – не реабилитационный центр для алкоголиков. Отчаяние заставило меня проигнорировать тревожные знаки.

Предложение я приняла прямо на месте. Я буду работать в L'Apicio – самом новом и большом ресторане растущей империи Джо. Собеседование оказалось подозрительно коротким, и я весьма смутно представляла себе свои будущие обязанности. Джо обещал платить 10 долларов в час, но куда ценнее для меня был доступ к его знаниям и опыту, а также к его вину.

На протяжении месяцев вынужденной безработицы я собирала профессиональные советы от сомелье и старожилов винной отрасли. Из их рассказов у меня сложилось впечатление, что эта профессия построена на традиционной системе ученичества и покровительства, напоминавшей скорее Флоренцию эпохи Возрождения, чем Нью-Йорк XXI века. Сомелье – это вам не юрист, который несколько лет получает образование в высшем учебном заведении, а потом сдает экзамены и получает лицензию. Теоретически абсолютно любой человек может танцующей походкой войти в ресторан и назвать себя сомелье. Однако на практике перспектив у него не будет. Особенно в городе такого высокого гастрономического уровня, как Нью-Йорк. С тем же успехом я могла бы нарядиться в мешковатые штаны, полосатую рубаху и заявиться на весенние сборы команды Yankees. Проще, дешевле и быстрее отучиться на юридическом факультете, чем получить место сомелье в одном из лучших ресторанов мира.

В неофициальной системе ученичества новичок может пройти путь от сортировщика бутылок в винохранилище до уровня помощника официанта или клерка в винном магазине, после чего получить право подавать вино, затем стать сомелье и однажды, может быть, дослужиться до главного сомелье или управляющего по напиткам – человека, который заведует всем жидким ассортиментом своего заведения от эспрессо до зин-фанделя. Вершина карьеры – должность генерального управляющего или директора по вину для группы ресторанов. Первые сомелье создавали себе репутацию за счет изустной рекламы, эксплуатируя доброе имя своих наставников для получения выгодного местечка. Но со временем конкуренция в отрасли возросла, и сегодня начинающие, но перспективные специалисты по вину дополняют традиционные методы красивыми печатями дипломов, наградными значками и сертификатами организаций с благородными названиями вроде Международная школа вин и крепких алкогольных напитков (WSET), Институт мастеров вина или Совет мастеров сомелье (CMS). Могут уйти годы, чтобы заполучить работу в одном из лучших ресторанов, но и тогда вам понадобится идеальное сочетание профессионализма, обаяния и еще чего-то je ne sais quoi^[2], чему нельзя научиться.

Работа «подвальной крысы» красотой не отличалась, зато как нельзя лучше вписывалась в мой (пересмотренный) план. Джо обещал, что она даст мне отличную возможность понять, какие вина продаются, когда, кому, как, за сколько, и познакомиться с винодельческими регионами в процессе сортировки бутылок в винохранилище. Кроме того, действующий в сфере виноторговли принцип услуги за услугу гарантировал мне отличные дегустационные возможности в обмен на мой труд. По четвергам мне было позволено пробовать образцы вин вместе с Джо, всегда готовым дать шанс новым поставщикам, претендовавшим на место в его энотеке. Вдобавок почти каждый день местные дистрибьюторы проводили свои дегустации для городских сомелье, где можно было пить столько вина, сколько выдержит желудок.

Работа на нижних уровнях иерархии винного мира приносит не столько доход, сколько разнообразие вкусовых ощущений. Особенно начинающим сомелье. Для них это самая желанная должность, дающая возможность попробовать содержимое самых разных бутылок. Я встречала одного сомелье, который бросил престижную работу винным директором в ресторане долины Напа – вместе с подружкой, домом, машиной и собакой – ради гораздо менее престижной должности в Нью-Йорке исключительно для тренировки вкусовых рецепторов. «В Нью-Йорке за один вечер я могу попробовать больше вин, чем в Калифорнии за целый год», – объяснял он.

Работая в винном погребе, я получала возможность пробовать не три-четыре (дешевых) вина в неделю, как раньше, а десятки, если не сотни вин из самых разных регионов и из каждой ценовой категории. Вот почему практически невозможно стать профессиональным дегустатором без опыта работы в винном бизнесе – или без огромного состояния. Я могла за неделю попробовать вин на тысячи долларов, не потратив ни цента. Для новичка вроде меня, которому приходится собирать с нуля собственную мысленную копилку вкусов, это было исполнением самых смелых мечтаний.

Вот только Джо забыл упомянуть, что, по статистике, финал моей идеальной работы часто бывал несчастливым.

* * *

Придя в среду к часу дня в L'Apicio, я представилась менеджеру по напиткам Ларе Лоуэнхар, уроженке Лонг-Айленда тридцати с лишним лет, обладательнице тонких, как ниточки, бровей, румяных щек и темно-красной помады в тон безупречному маникюру. Начала она с того, что поведала грустную историю о судьбе моих предшественниц.

Первая запомнилась тем, что громко ругалась, когда «вся красная» таскала вверх по лестнице винные ящики. Она продержалась недолго. Вторая слишком много плакала.

– Она не справлялась, – произнесла Лара осипшим голосом – полагаю, последствием десяти с лишним лет перекрикивания шума заполненных обеденных залов. – Это действительно тяжелый физический труд. Для нее нагрузка оказалась непосильной.

Третья от такой работы заболела – что-то там с уровнем сахара в крови. Четвертая девушка – та, которая получила травму, – с самого начала была странной.

– Какая-то серая мышка, даже имени ее не помню… – вздохнула Лара. – С ней было труднее всего, поскольку я никак не могла понять, что с ней не так. Она научила меня не кричать… Очень от нее устала.

И теперь у Лары появилась я.

– Я очень терпелива, – сообщила мне Лара.

Наверное, она хотела меня успокоить, но ее слова прозвучали скорее как предостережение.

Экскурсию по ресторану Лара начала со служебного входа, объяснив, что пользоваться я буду именно им. LApicio располагался в Нижнем Ист-Сайде по соседству с конторой по ремонту бойлеров и двумя магазинчиками, где торговали свежевыжатыми соками. Через двойную дверь черного хода мы ворвались сразу в кухонный улей. Шум, суета – я немедленно оказалась у кого-то на пути. Резко отскочив, чтобы увернуться от двух противней с запеченными овощами, я врезалась в стеллаж с подсвечниками. Лара, верно предположив, что я могу представлять угрозу для себя и окружающих, поспешила объяснить мне правила поведения на территории заведения. «Если ты входишь в ресторан и оказываешься у кого-то за спиной, то, проходя мимо, должна положить руку ему на спину или крикнуть „Сзади“, чтобы он не оборачивался», – терпеливо наставляла она. Посторонившись, мы пропустили человека в резиновых тапочках, который попытался втиснуть расплющенные картонные коробки в уже переполненный мусорный бак, затем обошли другого (СЗАААДИ!), несшего к раковине кастрюли с супом. Люди натирали до блеска стаканы, шинковали грибы, отмеряли на весах тертый пармезан и подпевали Шакире. Чуть дальше на белоснежных столешницах разворачивалось настоящее действо. Мелькание белых рук и спин, медных кастрюль, острых ножей вперемежку с пучками зелени. Лара даже не стала мне ничего объяснять.

Меня это действо не касалось. Моим рабочим местом должна была стать маленькая темная холодная кладовка, которую Лара гордо именовала винным погребом. Помещение было очень тесным – вдвоем мы уже не помещались; достаточно длинным – на сорок бутылок вина, расположенных бок о бок; и высоким – к верхним полкам нужно было взбираться по тоненькой металлической лестнице.

– Это библия, – сказала Лара, вручив мне планшет с изрядно помятыми листами белой бумаги. – Самая важная вещь в твоей жизни.

Самая важная вещь в моей жизни была написана каким-то шифром. Я непонимающе уставилась на строчку, гласившую: «ДЕТТОРИ МОСКАДЕДДУ 2010 L12DE».

– Это карта винохранилища. В алфавитном порядке. По производителям. Производитель, название, год урожая и место на полке, – пояснила Лара.

Бутылки с пометкой «L12DE» хранились на левой стороне, в 12-м ряду на стеллажах D и Е. «Деттори» – сокращение от Тенута Деттори, названия винодельческого хозяйства. «Москадедду» – поте di fantasia, вымышленное название, которое производитель дает определенной линии своих вин, чтобы выделить ее среди остальных – или, как мне показалось, чтобы помучить «подвальных крыс» вроде меня. Лара провела короткий ликбез. В целом, объяснила она, на этикетке обычно указывается производитель, вымышленное название и год сбора урожая. Также может быть указан сорт винограда («пино-гриджо», «фиано», «альянико») или апелласьон, т. е. регион, где он был выращен (Сонома, Соаве, Кьянти). Но чаще указывается лишь одно из двух. По мнению производителей, особенно европейских, покупателю достаточно знать название апелласьона, чтобы определить, из какого сорта винограда сделано вино. Видимо, всем известно, что если качество Кьянти подтверждено сертификатом DOCG (сокр. от Denominazione di Origine Controllata e Garantita^[3]), то, согласно правилам, сырье для его производства должно как минимум на 70 процентов состоять из винограда сорта «санджовезе». Или что Бароло, еще один обладатель сертификата DOCG, производится только из сорта «неббиоло».

Я взяла наугад бутылку из L15J и стала изучать этикетку – решила провести тест на смекалку. Сверху огромными буквами было написано: «Coenobium». Наверняка это и есть имя производителя.

– Эм… «Конобиум»? – предположила я.

Оказалось, «Сенобиум» – вымышленное название.

Вторая попытка:

– Лацио?

Снова ошибка: это название города. Лара поводила пальцем по длинному абзацу на итальянском, пропустила указанные мелким шрифтом данные о содержании алкоголя, номере бутылки и концентрации сульфитов, а также акцизный номер. Палец остановился на едва заметной строчке практически у нижнего края этикетки. Monastero Suore Cistercensi – монастырь цистерцианок. Производитель. Ну конечно! Где ж его еще указывать?

Я отвечала за размещение прибывающих партий вина. Если в погребе не хватало места, я должна была сделать так, чтобы хватило: вынимала бутылки из упаковки, раскладывала по ячейкам и вносила данные по каждой ячейке в библию.

– Мне все равно, где что лежит, – сказала Лара, потом подумала и поправилась: – Но более популярные бутылки определенно лучше хранить здесь, – помедлив, она указала на бутылку красного, абсолютно неотличимую от всех остальных, и продолжила: – А это внизу держать не нужно, – Лару заботило положение

бутылок на полках, потому что винохранилище было видно из обеденного зала. – Вынув ближнюю бутылку, подвигай вперед дальнюю (глубина ячеек рассчитана на две бутылки). Так винохранилище кажется заполненным. И не дай бог что-нибудь перепутать, а то закажет человек вино, а нужную бутылку никто не сможет найти. Для нас это очень нехорошо.

Лара продолжала свою лекцию на малопонятном мне языке, а я пыталась делать пометки. «Если написано ПБ, значит, это ПБ, если только оно не в позиции восемь-шесть». «Твой АТ теперь обитает на панели с картой запасов». Это было очень важно, потому что я должна была постоянно проверять АТ («Постойте, что?») на карте запасов («Где?»), чтобы… Я не успела понять. И мне нужны будут ЗП («Еще раз?»), которые Лара обещала присылать по электронной почте перед каждой поставкой. Новые белые нужно будет отправлять в малый шкаф, где их всегда должно быть… по две бутылки каждого? Или по три? Черт! Лара вывела меня из винохранилища, отметив по дороге, что я должна поддерживать в нем таинственный полумрак, чтобы бутылки с вином не нагревались от тепла ламп, и мы остановились перед малыми шкафами – расположенными за баром винными холодильниками в половину человеческого роста. Я воспользовалась минутной паузой в потоке инструкций, чтобы уточнить непонятные моменты: ПБ – это вино, которое можно заказывать бокалами (побокально); позиция восемь-шесть на местном сленге значит «закончилось»; ЗП – заказ на покупку, АТ – ассортимент товара, а замеченные мною в углу большие миски из нержавейки с рисом и курицей в остром маринаде – это «семейный ужин» для персонала.

– Мы называем себя семьей, – сказала Лара, – потому что проводим друг с другом больше времени, чем дома с родными.

Продолжая экскурсию, Лара привела меня в гардеробную. Подняв руку куда-то вверх, она вытянула раскладную лестницу, прячущуюся в люк на потолке. Шаткая лестница напоминала стремянку, только была более крутой, свисала с потолка и выглядела так, словно ее лучшие годы остались в далеком прошлом. Ступеньки вели на чердак – по виду очень темное, тесное и непривлекательное помещение, заваленное картонными коробками и стопками белья: униформой, салфетками, полотенцами. Это было запасное хранилище. При текущей стоимости аренды в Нью-Йорке Лара была вынуждена пойти на риск и держать здесь, далеко не в самых идеальных условиях хранения, все вино, которое не помещалось в основном погребе.

Лара предложила мне подняться по «жуткой лестнице» (ее слова) на «лестничную площадку» – узкую верхнюю ступеньку. Она должна была вмещать меня и ящик вина, хотя выглядела для этого слишком крохотной. По «жуткой лестнице» я должна была поднимать и спускать ящики с вином по 12 бутылок в каждом – около 20 кг, т. е. практически треть моего веса.

– Мне до сих пор страшно, хотя я два года по ней лазала, – сказала Лара.

На дрожащих ногах я заползла на чердак и оттуда наблюдала за Ларой, демонстрировавшей мне самый безопасный способ спускания вниз: сидя на пятой точке, по несколько сантиметров за раз продвигаться самой и подталкивать ящик с вином к люку, затем подняться на ноги, крепко прижать к груди все двенадцать бутылок и медленно спускаться вниз, стараясь не спикировать на бетонный пол.

– Я видела тут пару падений, и зрелище было не из приятных, – сочла нужным поделиться воспоминаниями Лара.

Я не из тех людей, кто имеет привычку представлять себе собственную смерть. Но я точно знала, что покинуть этот мир хотела бы не с ящиком пино-гриджо в руках, предназначенным для каких-нибудь молодых карьеристов, и что теперь такая вероятность отчетливо маячит на горизонте.

Я начала завидовать шеф-поварам. Они работали с едой – яркой, привычной, знакомой и понятной. У меня же было 1800 холодных бутылок вина с труднопроизносимыми названиями и изготовленных в таких местах и из таких сортов винограда, о которых я никогда не слышала. На кухне было людно и весело. А я была одна-одинешенька. Они ходили по твердому полу. Мне приходилось карабкаться по шатким лестницам.

Работая журналистом, все пять лет я жила по более или менее стабильному графику: вставала, ехала на метро до Восьмой улицы и приходила в офис к 9:30 – ровно к началу редакторского совещания. Теперь, превратившись в «подвальную крысу» у Джо, я начала ходить на бесплатные дегустации к дистрибьюторам – посредникам, продающим магазинам и ресторанам некоторый ассортимент вин, которые они либо импортируют сами, либо закупают у импортеров. Официально вступив в ряды нью-йоркской винной армии, свой первый бокал вина за день я выпивала в такое время, в которое в прошлой жизни еще только садилась просматривать утренние заголовки. Как правило, к полудню я была уже пьяна, к двум часам дня мучилась похмельем, а около четырех часов пополудни глубоко сожалела о проглоченном на обед бургере.

Оказалось, что в Нью-Йорке пьют гораздо больше, чем я могла себе представить. В любое время дня, в любой день недели я могла присоединиться к какой-нибудь группе мужчин в костюмах и отправиться с ними – слегка пошатываясь и с фиолетовыми от вина зубами – пробовать городские винные новинки. По совету одного юного сомелье, которому тоже приходилось искать самые дешевые методы обучения, я стала использовать эти дегустации для знакомства с характерной ароматикой каждого из «благородных» (самых распространенных) сортов винограда. На одной неделе я не пила ничего, кроме совиньон-блан – из Сансера (Франция), из Мальборо (Новая Зеландия), из долины Санта-Йнез (США), из Маргарет-Ривер (Австралия), – пока нос и рот не запомнили его травянистые нотки с оттенком лаймового лимонада. На другой неделе я дегустировала исключительно гевюрцтраминер. Затем темпранильо, и так далее по списку. Полностью сосредоточившись на одном сорте, я пыталась прочувствовать его ключевые характерные особенности (скажем, мясистость мерло) и проследить, как варьируются его нюансы в зависимости от региона и климатических условий выращивания винограда.

Каждый четверг после бесплатных возлияний у дистрибьюторов я возвращалась нетвердой походкой в LApicio ради еще одного раунда дегустаций вместе с Джо. На протяжении трех часов кряду он принимал торговых представителей, вереницей тянувшихся к нему со своими бутылками. Зная, что Джо любит вино с историей, дистрибьюторы козыряли невероятными легендами об очередной винодельне, появившейся в их портфолио: «Она была основана пять поколений назад, правнучка основателя дала вторую жизнь семейному бизнесу…», «Виноградники сплошь усыпаны развалинами древнеримских построек, а на этом высоком холме стоял летний домик Юлия Цезаря…», «На этой винодельне живет необычный ослик, он помогает лечить детей с особенностями развития…», «Телевизионщики сняли целый фильм о том, как владелец этой винодельни отбывал срок на исправительных работах…».

И все же я пила недостаточно. Слепая дегустация, во время которой сомелье натаскивали друг друга по профессиональным навыкам, была моим реальным шансом научиться быстро распознавать разные вкусы. Эти люди могли оценить мою технику дегустации и обучить основам. К тому же экономия: покупаешь только одну бутылку, а пробуешь сразу от шести до двенадцати образцов вина. К тому моменту мне удалось затесаться в две группы. По пятницам я встречалась с такими же новичками, по средам – с опытными сомелье. Они предпочитали дегустировать в утреннее время, когда рецепторы наиболее чувствительны и еще не успели устать. Кроме того, большинство участников группы работало в ночную смену, поэтому каждую среду в десять часов утра мы собирались в квартире одной сомелье в Куинсе со своими бутылками. Этикетку полагалось закрывать, для чего бутылки оборачивали фольгой или засовывали в длинный носок. Наша хозяйка жила в небольшой квартирке, стиль оформления которой она сама определила как «винный шик». В углу стояла высокая бутыль с пробками, у одной стены от пола до потолка возвышался винный холодильник, на журнальном столике вместо легкого чтива обитали энциклопедии о вине, а стены, выкрашенные в глубокий красный оттенок сира, украшали вставленные в рамки этикетки от винных бутылок. Начинали обычно с новостей и сплетен: «Вчера была в ресторане, там официант так ужасно декантировал вино, кошмар!» Ближе к концу мысли все больше стремились к теме еды – перед дегустацией никто не завтракал – и начинались споры о том, чем лучше всего запивать эти залежалые чипсы.

На первой же слепой дегустации с профессионалами я получила домашнее задание. Шла я туда с твердым намерением научиться раскладывать букет вина на составляющие. Судя по всему, для моего уровня подготовки цель была слишком смелой.

– Сначала ты должна научиться сплевывать, – посоветовала серьезная девушка по имени Меган, понаблюдав за моими пассами вокруг бокала.

Оказывается, это целое искусство! А я-то нависала над плевательницей, как над умывальником, и спускала туда все набранное в рот вино, словно воду после чистки зубов. Мне объяснили, как нужно сплевывать: выпустить вино короткой мощной струей через плотно сжатые губы. А еще показали метод «двойного оплевывания» – в две короткие струи. Так алкоголь точно не попадал в горло, и самое минимальное его количество абсорбировалось через слизистую ротовой полости. В первый раз, когда я попробовала проделать все эти хитрые манипуляции, брызги из общей плевательницы полетели мне на щеки и лоб.

– У меня тоже не сразу получилось, – успокаивала Меган. – Тренируйся.

В перерывах между возлияниями я нюхала айву, жевала яблоки разных сортов, проверяла, как долго смогу теребить пряные травы в овощном отделе местного супермаркета, прежде чем начну вызывать подозрение у охранника. Я старалась следовать полученным советам и развивать чувственную память, запоминая запахи животных, овощей и минералов, чтобы потом распознавать эти ароматы в вине. Я годами убеждала себя в том, что хорошего человека должно быть много, поэтому можете себе представить, каким счастьем было услышать, что моя главная задача – есть и пить как можно больше.

– Мозг должен получить максимум информации, – советовал Ян Кобл, мастер сомелье из Калифорнии. – Много ешь, пробуй разные фрукты. Обязательно изучи вкусы и запахи всех цитрусовых. Попробуй кожуру, косточки, сок спелых апельсинов, недозрелых апельсинов, перезрелых апельсинов, апельсиновый «пупок», лимон Мейера, незрелый зеленый лимон, лайм…

Да уж, не икра с устрицами. Но если жевание грейпфрутовой кожуры сделает меня настоящим дегустатором, то я принимаю правила игры.

Еще один профессиональный сомелье настоятельно рекомендовал периодически прикладываться к матушке-земле:

– Во время прогулок на свежем воздухе лижи камни, – он явно жил не в Манхэттене, где подобный способ времяпрепровождения неизбежно закончился бы госпитализацией: либо в инфекционное отделение, либо в психиатрическое. – Я все время так делаю.

– Какие камни? – спросила я скорее из вежливости, чем из желания последовать его примеру.

– Любые, которые еще ни разу не пробовала, – объяснил он. – Так интересно узнавать, чем отличается красный сланец от серо-синего! В красном больше железа – у него более выраженный привкус мяса с кровью. У серо-синего сланца вкус более влажный, галечный.

Из общения со своими неофициальными консуль-тантами-энологами я поняла, что угадала как минимум с одним пунктом своего трехкомпонентного плана – экзаменом Совета мастеров сомелье и получением сертификата.

С 1977 года эта организация торжественно возложила на себя обязанность следить за тем, чтобы гордое звание «сомелье» получали только достойные. Как главный экзаменационный орган для профессиональных сомелье, Совет разрабатывает стандарты каждого их телодвижения (например, рассказывает, как нужно благодарить клиента за комплимент). Для работы в ресторане наличие этого сертификата необязательно. Но, как степень MBA или категория гран-крю (Grand Cru), он служит знаком качества, который поможет сомелье больше зарабатывать, быстрее продвигаться по карьерной лестнице и станет конкретным подтверждением его уровня компетенции. (В классификации Совета таких уровней четыре: от начинающего сомелье до мастера.) Число ресторанов, требующих данный сертификат при приеме на работу, растет, поэтому люди тысячами приходят на тестирование и запись на некоторые экзамены ведется на год вперед. Тех, кто выдерживает испытание и становится обладателем заветного сертификата, приглашают в семью влиятельных винных профессионалов. По словам одного мастера сомелье, сдать экзамен – это все равно что официально вступить в ряды мафии. Что ж, я готова была порезать палец и поклясться на крови. С самого начала я подозревала, что, только став одной из них, смогу в полной мере понять чувственный опыт сомелье и их одержимость вином. Поскольку на традиционные пути в профессию у меня не было времени, единственным шансом быстро подняться от «подвальной крысы» до сомелье в обеденном зале оставалось получение сертификата.

Чтобы его заслужить, претендент должен продемонстрировать знание истории виноделия (Какой сорт винограда наиболее распространен на Мадейре?), умение подавать вино (Выполнил ли он все семнадцать пунктов протокола, когда наливал бокал красного вина?), навыки слепой дегустации (Может ли он, не видя этикетки, правильно описать оттенки вкуса и аромата вина, его кислотность, крепость, содержание танинов и сахара, регион происхождения, сорт винограда и год сбора урожая?). Это три кита, на которых держится мастерство настоящего сомелье. Однако он должен не только выполнить все поставленные задачи, но и продемонстрировать при этом умение сохранять самообладание даже перед самыми кошмарными клиентами и при любых конфузах в обеденном зале. Экзамен – это тест на устойчивость силы духа, уверенности и учтивости в стрессовой ситуации. И все, с кем бы я ни обсуждала эту тему, спешили поделиться своей страшной историей.

– Малейшая оплошность с твоей стороны – и тебя ткнут в нее носом, как котенка, – сказал мне мастер сомелье Стивен По, когда я обратилась к нему за советом. – Перед экзаменом по обслуживанию я сидел в машине, смотрел в зеркало заднего вида и внушал себе: «Чертовы судьи! Они попытаются тебя завалить! Им не удастся! Ты победишь! Иди и сделай их! Покажи им, на что ты способен!» Я хлебнул скотча, – он взял двумя пальцами воображаемую стопку и опрокинул ее в рот, – и все сдал.

Никаких курсов для подготовки к этому экзамену не существует. Совет предоставляет список литературы, состоящий из одиннадцати книг и трех энциклопедий вина. По сути, все необходимые знания и навыки я должна получать самостоятельно. Перед тем как подать заявку на участие в экзамене, нужно пройти квалификацию. Сдающим квалификационный тест Совет «настоятельно рекомендует» сначала поработать не менее трех лет в винной индустрии или в сфере обслуживания. Я давала себе на все про все один год.

Как вы понимаете, реакция на мою идею выбиться за такой короткий срок из «подвальной крысы» в дипломированные сомелье была не очень обнадеживающей.

– Там сейчас очень жесткий отсев. К тебе будут особенно строги, потому что ты журналистка, – предупредил один сомелье, с которым я посещала дегустации по средам. Недавно вышедший на экраны документальный фильм «Сомелье» (Somm) и телесериал «Откупоренные» (Uncorked) подогрели интерес к экзамену, и его, говорят, усложнили, чтобы отсеять самых недостойных. Особенно недостойных из «гражданских».

Один мастер сомелье с большим опытом курирования экзаменационных испытаний попытался меня поддержать, но лишь заронил в мою душу новые сомнения.

– Судьи лишь хотят убедиться в том, что ты сможешь как следует обслужить гостя, не начнешь нервничать и не убежишь в слезах, – объяснил он.

Мне стало тревожно даже от упоминания подобной возможности.

– И что, часто такое случается? – спросила я.

– Постоянно, – ответил он, а потом прибавил, что бывает и хуже. Экзаменуемые поджигают себя во время декантации над открытым пламенем.

Мэтт, мой муж, послушав это, сразу все понял и без напрасных иллюзий оценил мои перспективы:

– Может, стоит попроситься на прежнюю работу?

* * *

Я понимала причины его пессимизма.

Очередной мой провал на должности «подвальной крысы» случился в один из вечеров, когда мы готовились к ужину с вином для небольшой компании знатоков.

Моя смена уже подходила к концу, когда Джо попросил принести бутылки, которые они с Ларой отложили на одну из верхних полок в погребе. Когда я вносила их в карту погреба, Лара заверила меня, что нянчится с ними не нужно, так что я особо не церемонилась. Когда я спускалась с бутылками по лестнице, придерживая их локтями, они торчали во все стороны – некоторые вверх дном.

И лишь выгрузив их на стол, я поняла, какую ценность только что принесла. Это были жемчужины коллекции одного легендарного итальянского производителя, в том числе Тиньянелло от Антинори, стоявшего у истоков триумфального шествия супертосканских вин, произведших фурор благодаря сочетанию «сан-джовезе» с французскими сортами. Чтобы заработать на такой ужин, мне, наверное, пришлось бы целый месяц таскать бутылки в погребе. Подошел Джо и осмотрел добычу.

«Они стояли в погребе со вчерашнего вечера, чтобы осадок собрался на дне, – сказал он. – Очень важно не трясти бутылки».

Я промолчала.

Джо вынул из кармана специальный штопор с ножичком и принялся снимать с горлышка фольгу. Прижав лезвие ножичка к горлышку под выступом у края, он сделал два аккуратных надреза: полукруг по часовой стрелке, затем полукруг в обратную сторону. Прижав большой палец к краю бутылки, он аккуратно снял срезанную капсулу ножом. Она отделилась так естественно, словно вино небрежно приподняло шляпу, здороваясь с присутствующими. Джо ввинтил штопор и быстрым движением откупорил бутылку – так легко, словно Тиньянелло добровольно отдало ему свою пробку. За время всех его манипуляций бутылка ни на дюйм не сдвинулась с того места, куда я ее поставила.

Джо повторил процедуру с другой бутылкой, и, понаблюдав за ним, я попросила разрешения попробовать. И принялась пилить фольгу на горлышке. Бедняга Джо – в его глазах было столько боли!

– Не нужно так трясти бутылку, – попросил он.

Я постаралась пилить деликатнее.

Джо поморщился, словно от глотка испорченного Кьянти:

– Прошу, очень постарайся не двигать бутылку.

Я перестала пилить, прижала лезвие к краю горлышка, как это делал он, и, сильно дернув нож, вонзила его себе в большой палец. Выступили капли крови.

Джо больше переживал за вино. «Не нужно шевелить бутылку», – настаивал он, словно в предыдущие разы я его не расслышала и решила, что ее нужно хорошенько встряхнуть. Он взял штопор из моей раненой руки. Попробовать ввинтить его я уже не хотела, а Джо даже не стал предлагать.

Далее я должна была декантировать вина – чего раньше никогда в жизни не делала.

– Ты умеешь декантировать? – спросил Джо.

– Конечно, – соврала я.

К ужину ожидалось около двенадцати гостей, а вин было всего по одной бутылке, т. е. по несколько глотков на человека. Чтобы ни одна капля драгоценной жидкости не пропала втуне, Джо, явно не доверявший моим способностям, «напомнил», как нужно декантировать. Держа в левой руке немного наклоненный декантер, правой он взял бутылку так, чтобы горлышко располагалось параллельно столу, и начал переливать вино над горящей свечой. Он смотрел на пламя через плечо бутылки. Если на фоне яркого света вдруг появлялось маленькое темное пятнышко, Джо останавливался, чтобы в декантер не попали частицы осадка, в частности кристаллы винного камня. Декантация производится для очищения вина от выпавшего за годы хранения осадка, а также для его аэрации, т. е. насыщения кислородом, и раскрытия букета. Так объяснил мне Джо. После чего исчез, поручив мне декантировать остальные вина.

Я постаралась в точности воспроизвести его действия: декантер в левой руке, бутылка – в правой, вино – в… Черт! Вино на столе. Капли повсюду. Я выровняла бутылку. Главное – не торопиться. Если я следила за горлышком, чтобы не лить вино мимо декантера, то не могла смотреть на свечу через «плечо» и следить за частичками осадка. Стоило перевести взгляд на «плечо», как я теряла из виду горлышко и начинала промахиваться мимо узкой воронки декантера. Одновременно нужно было наблюдать за ушедшим на кухню Джо, чтобы убедиться в том, что он не видит моих потуг. Я переводила взгляд с одного на другое, пытаясь подстроиться под ритм льющегося вина – буль-буль-буль. И тут оно хлынуло.

Вино пролилось на стол, забрызгав мне руки и свечу. Казалось, будто воск плавится и превращается в кровь. Если подумать – я взглянула на порезанный большой палец, – это действительно могла быть кровь. Я схватила стопку белоснежных салфеток и попыталась убрать лужу, прежде чем Джо успеет ее заметить. Я видела, что он завершает разговор на кухне. На столе вина уже не было. Только стопка кроваво-красных салфеток. Я распихала их по карманам, взяла другую бутылку и начала переливать вино в следующий декантер. И снова потоп.

Вино закапало с декантера и снова замочило свечу. Джо уже направлялся ко мне, расстояние между нами сократилось до нескольких метров. Я промокнула свечу салфеткой, немного обжегшись. Джо уже стоял возле моего локтя. Он посмотрел на свечу, источавшую аромат санджовезе, перевел взгляд на комок салфеток у меня в кармане. Но ничего не сказал. Все было понятно без слов.

– Хочу попросить тебя кое с чем помочь, – наконец произнес он. – Не могла бы ты сходить и купить стикеры?

* * *

Я ненамеренно оправдывала прозвище «подвальной крысы». Словно огромный грызун, проникший в уважаемое заведение, я планомерно вносила хаос в обстановку упорядоченности и взаимной вежливости. Я теряла бутылки, роняла их и прятала неизвестно куда, под моим чутким руководством исчезали целые ящики.

Я целый месяц не могла найти одну бутылку дорогого вина – за 192 доллара, – которую куда-то положила и не отметила. Лара заставила меня три раза перепроверить всю энотеку, а это почти две тысячи бутылок, прежде чем окончательно признать поражение. Потом пропала бутылка Черитас. Это хозяйство, практикующее экологически чистые методы виноградарства, находилось на пике популярности, и его продукция попадала лишь в избранные рестораны. Ее появление в винной карте было знаком почета, который Ларе приходилось заслуживать: дистрибьютор поставлял ей несколько бутылок Черитас в год за то, что она регулярно заказывала множество других вин из его портфолио. Целый год она прилежно сбывала гостям ресторана тоже хорошее, но менее впечатляющее калифорнийское вино Лиоко Шардоне в обмен на привилегию приобрести около трех бутылок Черитас. И одна из них только что пропала по моей вине.

Поначалу Лара действительно проявляла чудеса терпения и старалась воспринимать мои промахи цивилизованно. Через четыре недели моего пребывания на посту «подвальной крысы» она прислала письмо, в котором вежливо напомнила, что при обновлении запасов вина старую информацию нужно зачеркивать. Вскоре поступило еще одно, с вопросом от Лары, почему она не может найти сведений о том, какие вина у нас заканчиваются. Ах, это! А я и думать забыла. Постепенно сообщения учащались, становились все резче. Куда подевалось Аркурия Грачи? Нам доставили четыре ящика Ла Гиджа Барбареско, так почему в карте погреба отмечен только один?

Как-то в одну пятницу я получила от Лары сразу пять электронных писем, каждое с длинным списком замечаний. Приехало белое вино, а я не положила его в малый шкаф. Ближние бутылки в некоторых ячейках по-прежнему не совпадали с дальними. Еще одного белого не оказалось в малом шкафу. Я должна перестать делать пометки на полях карты погреба. Понимаю ли я разницу между белым и красным вином? Я положила белые Оккипинти вместе с красными. Грюэ привезли не нам, как и Приматерра. Их нужно было перенаправить в другой ресторан – она же мне писала, разве я не прочла?

На следующей неделе во время инвентаризации я поняла, до какой степени изматывает Лару моя работа. Раз в месяц мы должны были перепроверять наполненность каждого хранилища для жидкостей в ресторане – для Лариной системы учета доходов и расходов. Она стояла возле барной стойки перед раскрытым ноутбуком, а я, согнувшись в три погибели, перечисляла названия и количество бутылок вина в малых шкафах. Я лишь недавно вспомнила, что должна была ежедневно проводить инспекцию и следить за тем, чтобы у нас было по две бутылки – ни больше ни меньше – каждого вина.

– Форлорн Хоуп Труссо Гри, три! – крикнула я.

– Три, – подтвердила она.

– Аркурия Грачи, три!

– Три? – переспросила она.

– Файлла, три!

Три недели назад я сказала ей, что это вино все продано.

Лара замолчала и прикрыла глаза. Она потерла переносицу, словно от головной боли, и заговорила. Очень медленно.

– Я не просто так ввела систему учета, – сказала она. – Мы должны придерживаться системы. Никто не придерживается системы. Никто. Не соблюдает. Систему, – Лара опустилась на пол рядом со мной и прижалась спиной к холодильнику. На меня она не смотрела. Она смотрела прямо перед собой: – Вот для чего я хожу к психотерапевту.

* * *

Постепенно я подстроилась под ритм ресторана, а вместе с ним и под привычки местных гедонистов. Самые дорогие вина мы продавали по вторникам, средам и четвергам – когда в город выбирались коренные ньюйоркцы. Лара с нескрываемым восхищением называла их «настоящими манхэттенскими гурманами» – эпикурейцами, которым не пристало ходить по ресторанам в выходные вместе с толпами простых обывателей. По пятницам и субботам вина пили мало, в основном более крепкие спиртные напитки. Причиной тому были «мост и туннель» – гости из других районов Нью-Йорка и из Нью-Джерси. Толстосумы тоже не пользовались почтением. В один из вторников я спросила Лару, для кого предназначены отставленные в сторону дорогие бутылки Гайя. «А, день рождения у кого-то из богатеньких», – хмыкнул один из поваров. В другой раз к ужину ожидался кто-то, у кого «слишком много денег».

Начал раскрывать свои секреты тайный язык винных карт. Я уже понимала, что за бокал вина рестораны обычно берут с клиента столько же, сколько платят поставщику за бутылку, а целую бутылку продают вообще в четыре раза дороже. В LApicio вина с неокругленными ценами продавались лучше. Напитков дешевле десяти долларов за бокал в винной карте не держали. «Мы стараемся привлекать платежеспособную клиентуру», – объяснила Лара.

На винах ПБ все очень хорошо зарабатывали. Производители и дистрибьюторы боролись за попадание в этот раздел винной карты, потому что он означал быстрый оборот и регулярные заказы. В более дорогих ресторанах цены за вино ПБ рассчитывались по определенному принципу – «грабеж с применением насилия», как сформулировал один сомелье. Предприимчивые директора по напиткам делали более высокую наценку («налог на жадность») на бокалы сортовых вин вроде шардоне или мальбек. Дело в том, что у большинства посетителей ресторана при виде знакомых названий включается автопилот: «Давайте это. Неважно, сколько стоит». Эти вина были символами статуса и хорошо продавались, что позволяло закупать их на регулярной основе без всяких рисков. Ужиная вне дома, я начала сторониться популярной классики. «Каберне» на языке сомелье означало «легкие деньги», поэтому, чтобы попробовать хорошее вино за разумную стоимость, нужно было обращать внимание на что-нибудь незнакомое и немного волнующее, скажем мондез-нуар из Савойи. «На неизвестном вине много не заработаешь», – говорили сомелье и готовы были предлагать хорошие, но пока мало кому известные вина с меньшей наценкой, а упущенную выгоду потом компенсировали «налогом на жадность». Как выяснилось, желание разделить с человеком любовь к винному аромату может победить жажду наживы.

В то же время я начала разбираться в устройстве городской винной иерархии. Люди, с которыми я целыми днями пила вино, принадлежали к трехуровневой системе – состоящей из виноделов, дистрибьюторов и сомелье (или владельцев винных магазинов), – через которую должно пройти вино (и прочие алкогольные напитки), прежде чем оказаться на вашем столе. Процесс намеренно усложняется. После отмены сухого закона были созданы условия для появления посредников – дистрибьюторов – в надежде на то, что это защитит общество от появления «алкогольного» лобби, увеличит стоимость употребления спиртных напитков и таким образом убережет жителей страны от превращения в нацию запойных алкоголиков, поголовно страдающих циррозом печени.

Виноделы, само собой, занимаются изготовлением вина. Время от времени, в сезон самых активных закупок (сентябрь, май) они появляются на публике – очаровывать покупателей своим сладким и тягучим французским акцентом.

Дистрибьюторы продают вино. Лучшие из лучших знамениты на всю отрасль; их репутация опытных кладоискателей настолько непоколебима, что иногда сомелье достаточно лишь их положительного отзыва, чтобы принять решение о покупке. Многие дистрибьюторы когда-то сами подавали вино гостям, но ушли из профессии, устав от вечерних смен. Они точно знают, чем подкупить своих бывших коллег. Дистрибьюторы располагают специальными счетами на представительские расходы и могут позволить себе угостить сомелье и директоров по напиткам роскошным ужином или устроить им тур по винодельням из своего портфолио. Мои товарищи по дегустационным группам то и дело ездили куда-нибудь с дистрибьюторами за счет винодельни или торгового представительства: на Корсику, в Австралию, в Чили. По-моему, никто, кроме меня, не видел в этом конфликта интересов. Я-то по наивности думала, что сомелье выбирают вина за их качество, а не потому, что им понравилась поездка. «Это бизнес, дорогая, – объяснял мне один дистрибьютор. – Съездил, хорошо провел время и в качестве благодарности внес несколько вин в свою энотеку». В LApicio тоже действовали личные связи и договоренности, и Джо с Ларой поддерживали своих друзей. «В нашем списке ПБ почти всегда будет Турли, – сказала мне Лара, имея в виду калифорнийского производителя Ларри Турли. – Мы дружим с ним и его дочерью и таким образом демонстрируем им свое расположение».

Формально сомелье – это работник ресторана, отвечающий за закупку вина и его подачу посетителям. Именно он решает, какое вино покупать, в каком количестве, как предлагать его гостям, как формулировать философию винодельца, и в конечном итоге контролирует финансовое благополучие ресторана. В LApicio вино и другие спиртные напитки приносили примерно треть дневной выручки. Бутылки продавались с большей наценкой, чем стейки, поэтому на них ресторан и зарабатывал. «Если я где-то ошибусь, ресторан пострадает. Сильно пострадает», – сказала Лара. На фоне поваров и барменов, которые подают то, что готовят сами, сомелье может выглядеть простым посыльным, который лишь приносит бутылку из винного погреба. Однако большинство талантливых сомелье можно по праву назвать творцами: с помощью вина, слов, антуража, психологии и органов чувств они создают из жидкости в бокале уникальный опыт для того, кто ее пьет. «Вино, – утверждал французский писатель XIX века Александр Дюма (отец), – это интеллектуальная составляющая трапезы».

* * *

Практически все время, что человечество делает вино, – около семи тысячелетий – существуют специальные люди, задача которых – его подавать. Обязанности этого человека непрерывно развивались, но один аспект его работы оставался неизменным (именно из-за него, вероятно, представителей данной профессии всегда считали заносчивыми и самодовольными): счастливчик, ответственный за подачу вина, находился в более привилегированном положении, чем остальной обслуживающий персонал. Вино – особый напиток: в древности люди приписывали ему божественное происхождение. Отсюда и особое отношение к виночерпиям.

Одно из первых упоминаний о сомелье (самого слова тогда еще не существовало) встречается в Книге Бытия. При дворе египетских царей виночерпии, помимо основной обязанности – наливать и подавать вино, – выполняли функцию наперсников и советников фараона. В одной из библейских историй фараону снится сон, который он не может растолковать. Тогда царь зовет на помощь виночерпия. Тому приходит в голову гениальная идея обратиться к Иосифу, который, услышав содержание сна, предсказывает Египту после семи урожайных лет семь лет засухи и голода и советует фараону в урожайные годы запасаться зерном. (Блестящий старт для профессии: по сути, это был первый сомелье в истории, который помог, пусть и косвенно, предотвратить катастрофу в виде семилетнего голода.) Потом пошло веселее. В XIII веке до н. э. Рамсес Великий, расширивший египетские виноградники, уже держал собственный штат «сомелье», которые помогали ему отличать nfr-вина (хорошие) от nfr-nfr-вин (очень хороших).

В нескольких сотнях миль к северу древние римляне устраивали шумные кутежи, где вино подавали специальные слуги. Они были одеты в богато расшитые тоги с пурпурным и золотым орнаментом. Сами виночерпии оценивались участниками римских пиров не менее пристрастно, чем напиток, который они наливали, – ведь самых красивых юношей из числа слуг хозяин застолья пристраивал самым важным гостям. По рассказам Сенеки, известного римского философа I века нашей эры, эти слуги должны были утолять не только жажду дорогих гостей, но и прочие их плотские потребности: хотя виночерпий «уже обрел тело солдата», он «лишен растительности на лице – она срезана или выдернута – и обязан весь вечер бодрствовать, разделяя свое время между возлияниями своего хозяина и его похотью».

История современных сомелье начинается несколькими тысячелетиями позже. Средневековые виночерпии, хоть и свободные от эротического долга и ежедневного бритья, продолжали играть роль статусных символов, выставлявшихся напоказ европейскими королями и принцами во время праздничных застолий. Юноши из числа знати соперничали за право наливать вино членам королевской семьи, а менее знатные аристократы подражали моде и украшали свои обеденные залы собственными виночерпиями. Официально профессия «сомелье» появилась 1318 году согласно декрету французского короля Филиппа V Длинного, хотя в течение нескольких столетий так называли человека, следящего за вьючными животными – betes de somme, – на которых перевозили пожитки из одного имения в другое. К XVII веку сомелье повысили: в хозяйстве grand seigneur теперь имелся bouteiller, отвечавший за пополнение и хранение запасов вина, sommelier, который выбирал и подавал напитки к столу, и echanson, который их разливал.

Работая в частных домах, эти предшественники современных сомелье выполняли гораздо более широкий круг обязанностей, чем предусматривает нынешний экзамен в Совете мастеров сомелье. Согласно «Полному собранию предписаний для прислуживающих за столом» (A Perfect School of Instructions for the Officers of the Mouth), французскому справочнику XVII века, в обязанности сомелье входило: нарезать фрукты причудливой формы, стирать и гладить скатерти, чистить серебро, сервировать стол, а также ко времени трапезы приносить, представлять и пробовать вино. «Винный лакей» в богатой семье был частично слугой, частично виноделом, частично алхимиком, который прибегал к самым изощренным способам спасения поддельного, плохого, слишком вязкого, забродившего и испорченного вина. Вкус кислого вина можно было смягчить устрицами, а в руководстве для слуг 1826 года издания даже имеются инструкции по подделыванию классических французских вин. (Чтобы получить «аналог» Бордо, нужно смешать в равных пропорциях девонширский сидр и портвейн, а затем выдержать в течение месяца и можно подавать – «самый лучший судья не отличит такой напиток от хорошего Бордо»). В иерархии домашней прислуги работники винного погреба стояли на голову выше остальных и вели себя соответственно. «В Уэлбеке прислуга высшего ранга с высокомерием относилась к остальным слугам, – раздраженно делится с читателями бывший лакей графа Портленда в своих мемуарах о службе в эдвардианской Англии. – Мистер Клэнси, отвечавший за вино, из них всех был самым заносчивым и напыщенным».

Первые рестораны познакомили своих посетителей с новой разновидностью официантов незадолго до Великой французской революции. Сначала сомелье появились в популярных парижских ресторанах вроде La Maison Doree – любимого места отдыха Дюма и Бальзака, которое могло похвастаться двухэтажным винным погребом, насчитывавшим около 80 тысяч бутылок, т. е. в пятьдесят раз больше запасов LApicio. Наконец-то каждый человек, независимо от своего социального положения, мог воспользоваться услугами сомелье, а те, пользуясь случаем, делали все возможное для повышения репутации вина. Долгое время оно считалось не более чем средством утоления жажды, его пили весь день и каждый день, преимущественно потому, что неалкогольные напитки, в частности кишащая бактериями вода, были небезопасны для здоровья. («В местностях с плохой водой надежнее всего пить лишь то, что очистилось через ягоду винограда или бочку солода», – советовал писатель викторианской эпохи Сэмюэл Батлер.) Но стараниями сомелье, укреплявших свой авторитет в обеденных залах и активно защищавших интересы вина, оно превратилось в поистине культурное явление, окутанное аурой изысканности. Потом начали придумывать гастрономические сочетания. В XIX веке, по мере расширения списка безопасных напитков и мест их употребления (кофе пили в кафе, виски – в барах), вино стало закреплять свое положение столового напитка. Какое-то время шеф-повара, такие как Чарльз Ранхофер из Delmonico, затем лучшие повара манхэттенских ресторанов рекомендовали подбирать вино под характер пьющего его человека: вкусы «рождаются из темперамента», пишет Ранхофер, в частности человеку раздражительному понравится «стимулирующее вино вроде Бордо», тогда как «угрюмой натуре» может прийтись по вкусу что-то «чувственное» вроде бургундского. Это была одна из попыток «поженить» вино и его потребителя, но сегодня большинство сомелье полагаются на другой критерий – вкус. Каким образом тонкое ощущение нюансов букета помогало им подбирать идеальный напиток человеку, порой имеющему совсем иное представление о «хорошем вине», оставалось для меня загадкой. И я была решительно настроена выяснить, как именно это происходит.

* * *

Через несколько месяцев работы в L’Apicio я (почти) перестала путать местами бутылки в погребе. Я помнила, какое вино у нас есть, где оно лежит, в каком количестве и как называется. Я писала дегустационные заметки к винам ПБ для официантов и победила «жуткую лестницу». Мне казалось, я начинаю понимать, не только какое вино закупает ресторан, но и почему.