Песнь Ахилла Миллер Мадлен
Мы очутились перед входом в пещеру. Но это слишком грубое для нее название, потому что стены ее были не из темного камня, а из бледно-розового кварца.
– Входите, – велел кентавр.
Проем в камне был до того высок, что даже Хирону не пришлось наклоняться, чтобы войти. Мы пошли за ним и, оказавшись внутри, заморгали – там царил сумрак, но от кварцевых стен было куда светлее, чем мы ожидали. В одном конце пещеры бил небольшой источник, который, казалось, просачивался прямиком в камень.
По стенам висели предметы, которых я прежде не видел: странные приспособления из бронзы. На потолке нарисованные точки и линии складывались в созвездия и движения небесных тел. На выдолбленных в стенах полках стояли десятки глиняных горшочков, испещренных косыми пометками. В одном углу висели лиры и флейты, а рядом с ними были сложены разные инструменты и кухонная утварь.
Постель была всего одна – человеческих размеров ложе, устланное звериными шкурами и приготовленное для Ахилла. Ложа кентавра я так и не увидел. Возможно, он не спал вовсе.
– Садитесь же, – сказал он.
Внутри стояла приятная прохлада – то, что нужно после палящего солнца, и я с благодарностью повалился на подушку, указанную Хироном. Он наполнил две чаши из источника и подал нам. Вода была пресной, свежей. Пока я пил, Хирон возвышался над нами.
– Завтра будешь валиться с ног, – сказал он мне. – Но если поешь, будет не так плохо.
Над костерком в дальнем конце пещеры побулькивала густая похлебка с крупными кусками мяса и овощей, и Хирон разлил нам ее по мискам. Было и сладкое, круглые красные ягоды, которые он держал в выдолбленном камне. Я набросился на еду – удивительно, до чего я проголодался. То и дело я поглядывал на Ахилла, и по мне пробегало пьянящее облегчение. И все-таки я сбежал.
Осмелев, я указал на развешанные по стенам бронзовые инструменты:
– А это что?
Хирон сидел напротив, подогнув лошадиные ноги.
– Это для хирургии, – сказал он.
– Хирургии? – Такого слова я не знал.
– Для врачевания. Вечно я забываю, как невежественны люди внизу. – Говорил он ровно и спокойно, как о чем-то бесспорном. – Иногда нужно отнять конечность. Вот этими режут, этими – сшивают. Иногда спасти целое можно только усечением части.
Он смотрел, как я разглядываю инструменты, изучаю острые, зубчатые края.
– А ты хочешь обучиться врачеванию?
Я покраснел.
– Я совсем в этом не разбираюсь.
– Ты ответил не на тот вопрос, что я задал.
– Прости, наставник Хирон.
Мне не хотелось его сердить. Он меня отошлет.
– Нечего тут просить прощения. Отвечай, и все.
Я ответил, чуть запинаясь:
– Да. Хочу. Это ведь полезно, да?
– Весьма полезно, – согласился Хирон.
Он поглядел на слушавшего наш разговор Ахилла:
– А ты, Пелид? Думаешь ли ты, что врачевание полезно?
– Конечно, – ответил Ахилл. – Но прошу, не зови меня Пелидом. Здесь я… Я просто Ахилл.
Что-то промелькнуло в темных глазах Хирона. Искорка, которую легко можно было принять за смех.
– Будь по-твоему. Не хочешь ли и ты о чем-то спросить?
– Вот об этом. – Ахилл указал на музыкальные инструменты: лиры, флейты и семиструнную кифару. – Играешь ли ты на них?
Во взгляде Хирона ничего не дрогнуло.
– Играю.
– И я тоже, – сказал Ахилл. – Говорят, ты обучал Геракла и Ясона, хоть оба они и толстопалы. Правда ли это?
– Правда.
На миг я словно бы очутился в другом мире: он знал Геракла и Ясона. Знал их еще детьми.
– Научи и меня тоже, вот чего я хочу.
Суровое лицо Хирона смягчилось.
– Поэтому тебя и прислали сюда. Чтобы я обучил тебя всему, что знаю сам.
На закате Хирон провел нас по горам возле пещеры. Показал, где логова у горных львов и где течет неспешная, прогретая солнцем речка, в которой можно плавать.
– Если хочешь, можешь искупаться.
Он сказал это, глядя на меня. Я и позабыл, какой я чумазый, весь в поту и дорожной пыли. Я провел рукой по голове, нащупал песок в волосах.
– Я тоже окунусь, – сказал Ахилл.
Он стянул хитон, и миг спустя я последовал его примеру. В глубине вода была холодной, но то была приятная прохлада. А Хирон с берега продолжал учить нас:
– Эти вот гольцы, видите? А это – окунь. Вон там – сырть, дальше к югу она уже не водится. Ее легко узнать – рот кверху и брюшко серебристое.
Любую неловкость, которая могла бы возникнуть между мной и Ахиллом, сглаживали слова Хирона, вплетавшиеся в звук журчащей по камням воды. Было что-то в его лице – твердом, спокойном и донельзя всесильном, – от чего мы снова вернулись в детство, когда весь мир сводился к игре и предвкушению ужина. Рядом с ним все произошедшее тогда на берегу вспоминалось с трудом. Рядом с его мощью даже наши тела и те как будто уменьшились. И с чего это мы взяли, что выросли?
Мы вышли из воды невинными и чистыми, вертя мокрыми головами, чтобы поймать последние лучи солнца. Стоя на коленях у воды, я скреб камнями хитон, чтобы отчистить его от пота и грязи. Пока не высохнет, придется ходить голышом, но я и не думал смущаться – таково было влияние Хирона.
Отжатые досуха хитоны мы перекинули через плечо и вместе с Хироном вернулись в пещеру. Изредка тот останавливался, показывая нам следы зайцев, коростелей, ланей. Он сказал, что мы будем на них охотиться и еще – научимся читать следы. Мы слушали, наперебой задавая вопросы. Во дворце из наставников был один угрюмый преподаватель игры на лире да сам Пелей, вечно засыпавший на полуслове. Мы ничего не знали ни о жизни в лесу, ни о других умениях, о которых рассказывал Хирон. Я вспомнил о висевших на стенах предметах, о травах и инструментах для врачевания.
«Для хирургии» – вот как он сказал.
В пещеру мы вернулись почти затемно. Хирон дал нам простые задания – собрать хворост, разжечь костер в прогалине у входа в пещеру. Когда пламя занялось, мы не спешили уходить – воздух стал заметно холоднее, и мы радовались теплу огня. Наши отяжелевшие от трудов тела охватила приятная усталость, наши ноги и руки уютно переплелись. Мы говорили о том, куда пойдем завтра, но вяло, нега делала наши слова неспешными, неповоротливыми. На ужин снова была похлебка и тонкие лепешки, которые Хирон выпекал на бронзовых листах. На сладкое – ягоды и горный мед.
Пламя угасало, и я сомкнул веки в полудреме. Мне было тепло, я лежал на мягком мхе и листьях. Не верилось, что утром я проснулся во дворце Пелея. И эта полянка, и мерцающие стены пещеры казались не в пример живее блекло-белого дворца.
Раздался голос Хирона, и я вздрогнул.
– Твоя мать, Ахилл, просила кое-что передать.
У сидевшего рядом Ахилла напряглись мускулы на руке. У меня сжалось горло.
– И?.. Что она сказала? – Он говорил ровно, тщательно подбирая слова.
– Сказала, если Менетид-изгнанник последует за тобой, я должен не допустить вашей встречи.
Я рывком сел, дрему как рукой сняло.
Голос Ахилла беззаботно прозвенел в темноте:
– А она сказала почему?
– Нет.
Я закрыл глаза. По крайней мере, Хирон не узнает, что произошло тогда на берегу, я не опозорюсь перед ним. Но это было слабое утешение.
Хирон продолжал:
– Я полагаю, ты знал ее волю. Не люблю, когда меня обманывают.
Хорошо, что в темноте не было видно, как я покраснел. Голос кентавра стал куда строже.
Я откашлялся, в горле пересохло, голос вдруг перестал мне повиноваться.
– Прости, – сказал я. – Ахилл ни в чем не виноват. Я пришел по собственной воле. Он не знал, что я приду. Я не думал… – Я осекся. – Я надеялся, она не заметит.
– Глупо было так думать. – Лицо Хирона скрывала глубокая тень.
– Хирон… – храбро начал было Ахилл.
Кентавр вскинул руку:
– Так уж вышло, что эту весть от нее я получил нынче утром, когда вас тут еще не было. Так что хоть вы и поступили глупо, но обмануть меня – не обманули.
– Ты все знал? – Это сказал Ахилл. У меня бы духу не хватило говорить так смело. – И все уже решил? Ты не выполнишь ее приказ?
В голосе Хирона послышалось грозное недовольство:
– Она богиня, Ахилл, а кроме того – твоя мать. Ее желания так мало тебя заботят?
– Я почитаю ее, Хирон. Но тут она ошибается. – Он так крепко сжал кулаки, что вздувшиеся жилы были видны даже в полумраке.
– И в чем же она ошибается, Пелид?
Я глядел на него сквозь тьму, в животе все так и сжималось. Я не знал, что он ответит.
– Ей кажется, что… – на миг он замешкался, и я почти перестал дышать, – что раз он смертен, то недостоин быть моим спутником.
– А ты думаешь, достоин? – спросил Хирон.
В его голосе не было ни единого намека на то, какого ответа он ждет.
– Да.
Щеки у меня запылали. Ахилл, вскинув подбородок, выпалил это слово без всяких колебаний.
– Ясно. – Кентавр поглядел на меня: – Что скажешь, Патрокл? Достоин ли ты этого?
Я сглотнул.
– Я не знаю, достоин ли. Но я хочу остаться. – Я замолчал, снова сглотнул. – Прошу тебя.
Наступила тишина. Затем Хирон сказал:
– Когда я привез вас сюда, то еще не решил, как поступить. Фетида везде видит изъяны, и что-то из этого и впрямь можно счесть изъяном, а что-то – нет.
Я снова ничего не мог прочесть в его голосе. Во мне поочередно вспыхивали то надежда, то отчаяние.
– Но она молода, и ее роду свойственны предрассудки. Я старше и льщу себе тем, что лучше разбираюсь в людях. Пусть Патрокл остается твоим спутником, я не возражаю.
Мое тело вдруг показалось мне полым, облегчение пронеслось по нему как буря.
– Она будет недовольна, но мне не впервые противостоять гневу богов. – Он помолчал. – А меж тем уже поздно, и вам пора спать.
– Благодарю тебя, наставник Хирон.
Ахилл говорил бойко, искренне. Мы встали, но я замешкался.
– А можно… – Я дернул рукой в сторону Хирона.
Ахилл все понял и скрылся в пещере.
Я повернулся к кентавру:
– Я уйду, если тебе будет грозить беда.
Наступило долгое молчание, мне даже показалось, что он не услышал. Но наконец он ответил:
– Не стоит отдавать без боя то, чего ты достиг сегодня.
На этом он пожелал мне доброй ночи, и я вошел в пещеру вслед за Ахиллом.
Глава девятая
На следующее утро я проснулся от негромких звуков у входа – Хирон готовил завтрак. Ложе было мягким, я хорошо выспался. Я потянулся и невольно вздрогнул, задев спавшего рядом Ахилла. Я взглянул на него – румяные щеки, ровное дыхание. Что-то во мне дернулось, под самой кожей, но тут Хирон вскинул руку, приветствуя меня, я робко махнул ему в ответ, и чувство это ушло.
В тот же день после еды мы начали помогать Хирону. Работа была легкой, радостной: мы собирали ягоды, ловили рыбу к ужину, ставили силки на куропаток. Так мы начали учиться, если это можно было назвать учением. Хирон предпочитал обучать не на уроках, а на примерах. Если бродившие по горам козы заболевали, мы учились смешивать слабительное для их прохудившихся желудков, а когда они выздоравливали – готовить припарки от клещей. Когда я свалился в расщелину, сломал руку и рассадил колено, мы научились накладывать лубок на перелом и промывать раны, а заодно узнали, какие травы не дают лихорадке попасть в кровь.
На охоте, после того как мы ненароком вспугнули коростеля из гнезда, он показал нам, как двигаться бесшумно и как читать каракули птичьих следов. И как лучше прицелиться из лука или пращи при встрече со зверем, чтобы его смерть была быстрой.
Если нам хотелось пить, а бурдюка с водой у нас не было, Хирон показывал нам, в корнях каких растений можно отыскать капли влаги. Непогодой валило эвкалипт – и мы учились плотничать, стесывали кору, шлифовали и остругивали обломки ствола. Я сделал рукоять для топора, Ахилл – древко для копья; Хирон пообещал, что вскоре мы сможем выковать к ним и лезвия.
По утрам и вечерам мы помогали ему с приготовлением еды, сбивали жирное козье молоко для сыра и простокваши, потрошили рыбу. Нас, царевичей, прежде не допускали до такой работы, и теперь мы с охотой на нее набросились. Следуя указаниям Хирона, мы с восторгом глядели, как у нас на глазах густеет масло, как шкворчат и застывают фазаньи яйца на раскаленных в костре камнях.
Прошел месяц, и как-то за завтраком Хирон спросил нас, чему бы мы еще хотели научиться.
– Вот этому. – Я указал на висевшие по стенам инструменты.
«Для хирургии» – вот как он сказал. Он снял их со стены, один за другим, показал нам.
– Осторожно. Тут очень острое лезвие. Это для того, чтобы вырезать гниль из плоти. Если нажмешь на кожу вокруг раны, услышишь похрустывание.
Затем он велел нам очертить кости на собственных телах, нащупать друг у друга на спине цепь выпуклых позвонков. Он и сам тыкал пальцами, показывая нам, где под кожей располагаются внутренние органы.
– Для каждого из них рана в конце концов может обернуться смертью. Но быстрее всего смерть приходит сюда.
Он постучал пальцем по еле заметной впадинке у Ахилла на виске. Я содрогнулся, увидев это прикосновение – к хрупкой заслонке, за которой скрывалась жизнь Ахилла. И обрадовался, когда мы заговорили о чем-то другом.
По ночам мы лежали на мягкой траве у входа в пещеру, и Хирон показывал нам созвездия, рассказывал их истории: вот Андромеда съежилась от ужаса перед разверстой пастью морского чудовища, и Персей спешит к ней на помощь; распростер крылья бессмертный конь Пегас, родившийся из шеи Медузы, когда ей отсекли голову. Рассказывал он и о Геракле, о его подвигах и о безумии, овладевшем им. В припадке безумия он принял за врагов детей и жену и убил их.
Ахилл спросил:
– Как же он не узнал собственную жену?
– Такова природа безумия, – ответил Хирон.
Его голос звучал глубже обычного. Он ведь знал этого мужа, вспомнил я. Знал его жену.
– Но как же на него нашло это безумие?
– Боги решили покарать его, – ответил Хирон.
Ахилл нетерпеливо мотнул головой:
– Но она была наказана больше его. Так несправедливо.
– Нигде не сказано, что боги должны быть справедливыми, Ахилл, – сказал Хирон. – Да и, наверное, нет ничего горше, чем остаться на земле одному, когда другого уже нет. Что скажешь?
– Наверное, – признал Ахилл.
Я слушал и молчал. В свете пламени глаза Ахилла сияли, дрожащие тени резко вычерчивали лицо. Я узнаю его во тьме, в любом обличье, говорил я себе. Я узнаю его, даже если сойду с ума.
– Ну ладно, – сказал Хирон, – я вам рассказывал легенду об Асклепии, о том, как он узнал тайны врачевания?
Рассказывал, но нам хотелось услышать ее снова, историю о том, как герой, сын Аполлона, пощадил змею. В благодарность змея облизала Асклепию уши, чтобы тот мог услышать секреты всех трав, которые она ему нашептала.
– Но на самом деле врачеванию его обучил ты, – сказал Ахилл.
– Я.
– И тебе не обидно, что все почести получает змея?
В темной бороде Хирона блеснули зубы. Улыбка.
– Нет, Ахилл, мне не обидно.
Потом Ахилл играл на лире, а мы с Хироном слушали. На лире моей матери. Он взял ее с собой.
– Знать бы мне сразу, – сказал я, когда он показал ее мне. – Я ведь чуть было не остался там, потому что не хотел ее бросать.
Он улыбнулся:
– Так вот что нужно, чтобы ты всюду следовал за мной.
За зубцами Пелиона садилось солнце, и мы были счастливы.
Время на горе Пелион текло быстро, скользили один за другим идиллические дни. Теперь, когда мы просыпались по утрам, в горах было холодно, и воздух лениво нагревался в жидком солнечном свете, сочившемся сквозь умирающую листву. Хирон выдал нам меховые накидки и завесил шкурами вход в пещеру, чтобы не выходило тепло. Днем мы собирали хворост для зимнего очага или засаливали мясо. Животные вот-вот попрячутся в свои логова, говорил Хирон. По утрам мы дивились морозному травлению на листьях. О снеге мы слыхали из песен и историй, но видеть его – никогда не видели.
Как-то утром, проснувшись, я не застал в пещере Хирона. Я не удивился. Он, бывало, просыпался раньше нашего – подоить коров или набрать плодов к завтраку. Я вышел из пещеры, чтобы дать Ахиллу поспать, и уселся на полянке поджидать Хирона. Угли от вчерашнего костра были белыми, холодными. Я вяло ворошил их палкой, вслушиваясь в окружавший меня лес. В подлеске клекотала куропатка, где-то стенала горлица. Прошелестела сухая трава – то ли от ветра, то ли от неосторожной лапы животного. Сейчас я принесу хвороста и снова разожгу костер.
Что-то странное началось с того, что у меня по коже забегали мурашки. Сначала смолкла куропатка, за ней – горлица. Замерли листья, утих ветерок, в лесу больше не слышно было животных. Тишина стала похожа на затаенное дыхание. На кролика, съежившегося под тенью орла. Удары сердца я ощущал всей кожей.
Я напомнил себе, что Хирон, бывало, не чурался мелкого волшебства, божественного трюкачества – согревал воду или успокаивал животных.
– Хирон? – позвал его я. Голос мой чуть дрогнул. – Хирон?
– Хирона тут нет.
Я обернулся. На краю поляны стояла Фетида, ее белая как кость кожа и черные волосы горели, будто прочерки молнии. Платье туго охватывало ее тело, переливалось, как рыбья чешуя. Дыхание умерло у меня в горле.
– Тебя не должно было здесь быть, – сказала она – острые камни проскребли по дну корабля.
Она сделала шаг, и под ее ногами трава словно бы увяла. Она была морской нимфой, земные творения ее не любили.
– Прости, – выдавил я, голос казался мне сухим листом, трепыхавшимся в гортани.
– Я тебя предупреждала, – сказала она.
Чернота ее глаз будто бы пролилась в меня, подкатила к горлу, сдавила его. Решись я закричать – не сумел бы.
За спиной у меня что-то зашелестело, и в тишине прозвучал громкий голос Хирона:
– Приветствую тебя, Фетида.
Тепло вновь хлынуло мне под кожу, дыхание вернулось. Я чуть было не кинулся к нему. Но ее немигающий взгляд пригвоздил меня к земле. Было ясно, что я по-прежнему в ее власти.
– Ты пугаешь мальчика, – сказал Хирон.
– Ему тут не место, – ответила она.
Губы у нее были красными, как свежепролитая кровь.
Хирон хлопнул меня по плечу.
– Патрокл, – сказал он. – Иди обратно в пещеру. Я с тобой потом поговорю.
Я послушался и, пошатываясь, встал.
– Ты слишком долго прожил среди смертных, кентавр, – услышал я, перед тем как опустить за собой закрывавшую вход шкуру.
Я бессильно привалился к стене, горло саднило, во рту было солоно.
– Ахилл, – позвал я.
Он открыл глаза, и не успел я и слова сказать, как он уже был рядом.
– Что с тобой?
– Твоя мать здесь, – сказал я.
Он весь напрягся.
– Что она с тобой сделала?
Я помотал головой – ничего, мол, умолчав о том, что она хотела сделать. И сделала бы, не приди Хирон вовремя.
– Я пойду к ней, – сказал он.
Шкуры зашуршали, затем снова схлопнулись у него за спиной.
О чем они разговаривали, я не слышал. Или они говорили тихо, или вообще куда-то ушли. Я ждал, водя пальцем по утоптанному земляному полу, рисуя спирали. За себя я больше не тревожился. Хирон решил меня оставить, и он был старше ее, он уже был стар, когда боги еще лежали в колыбелях, когда сама она была лишь зародышем во чреве моря. Но было что-то еще, чему не так просто подыскать имя. Какая-то утрата, или, скорее, угасание, которым может обернуться ее появление.
Вернулись они уже к полудню. Сначала я впился взглядом в Ахилла, всматриваясь в его глаза, в складку у рта. Но я не заметил ничего особенного – кроме разве что легкой усталости. Он шлепнулся на шкуры рядом со мной.
– Есть охота, – сказал он.
– Еще бы, – ответил Хирон, – уже и время обеда прошло.
Он уже готовил нам еду и, несмотря на свои размеры, с легкостью сновал по пещере.
Ахилл повернулся ко мне.
– Все хорошо, – сказал он. – Она только хотела поговорить со мной. Повидаться.
– И она снова придет поговорить с ним, – сказал Хирон. И, словно бы прочитав мои мысли, прибавил: – Как и должно. Она его мать.
Сначала богиня, а потом уже мать, подумал я.
Но пока мы ели, мои страхи немного улеглись. Я смутно опасался, не рассказала ли она Хирону о том дне на берегу, но его отношение к нам никак не переменилось, да и Ахилл вел себя по-прежнему. Спать я улегся если не успокоившись, то хотя бы приободрившись.
Как и сказал Хирон, теперь она стала приходить чаще. Я научился слышать ее приход – тишину, которая обрушивалась завесой, – и тогда держался поближе к Хирону и пещере. Она почти не мешала нам, и я уверял себя, что и мне до нее нет дела. Но когда она уходила, я всякий раз радовался.
Настала зима, и речка замерзла. Мы с Ахиллом, то и дело поскальзываясь, пробовали лед на прочность. Потом пробили в нем отверстия и стали ловить рыбу. Ведь свежего мяса было не достать, в лесу остались одни мыши да какая-нибудь редкая куница.
Хирон обещал нам, что выпадет снег, и снег выпал. Мы лежали под летящими с неба снежинками и дули на них, растапливая снег дыханием. У нас не было ни обуви, ни теплой одежды, одни шкуры, которые нам дал Хирон, и нам было хорошо в теплой пещере. Даже Хирон, и тот нацепил косматую рубаху, сшитую, по его словам, из медвежьей шкуры.
Мы отсчитывали дни от первого снегопада метинами на камне.
– Как дойдете до пятидесяти, – сказал Хирон, – затрещит лед на реке.
Утром пятидесятого дня мы услышали странный звук, будто где-то упало дерево. По замерзшей воде – почти от берега до берега – побежала трещина.
– Теперь весна не за горами, – сказал Хирон.
Вскоре снова начала расти трава, из своих укрытий повылезали поджарые, тощие, как веточки, белки. А вслед за ними и мы стали завтракать на свежевымытом весеннем воздухе. И однажды таким вот утром Ахилл попросил Хирона научить нас сражаться.
Не знаю, почему это пришло ему в голову. То ли потому, что он за зиму засиделся в пещере, то ли потому, что неделей раньше приходила его мать. А может, дело было вообще в чем-то другом.
Ты научишь нас сражаться?
Помедлив – всего какой-то миг, я даже подумал было, что мне это померещилось, – Хирон ответил:
– Научу, если желаешь.
Днем он отвел нас на другую поляну, выше в горах. В углу пещеры нашлись два копейных древка и два затупленных меча. Он попросил нас показать ему свои умения. Я медленно выполнил все приемы, которым обучился во Фтии: защиту, удары, движения ногами. Краем глаза я видел, как рядом, сливаясь в сплошное пятно, мелькают руки и ноги Ахилла. Хирон, держа в руках окованный бронзой посох, то и дело вклинивался в наши движения, замахивался, проверяя нашу реакцию.
Казалось, этому не будет конца, от бесконечных выпадов и ударов мечом у меня ныли руки. Но вот Хирон велел нам остановиться. Мы с жадностью приложились к бурдюкам с водой и повалились на землю. Я дышал тяжело, Ахилл – по-прежнему ровно.
Хирон молча возвышался над нами.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил Ахилл, и я вспомнил, что до Хирона лишь три человека видели, как он сражается.
Не знаю, какого ответа я ждал от кентавра. Но уж точно не такого.
– Мне нечему тебя учить. Ты знаешь все, что знал Геракл, – и даже более того. Сильнее тебя воина нет и не было – ни сейчас, ни прежде.
На щеках у Ахилла вспыхнули пятна румянца. Был это стыд или радость, я не знал – может, то и другое разом.
– Люди прослышат о твоей силе и захотят, чтобы ты сражался на их войнах. – Хирон помолчал. – И что ты им ответишь?
– Не знаю, – сказал Ахилл.
Читать бесплатно другие книги:
