Долина кукол Сьюзанн Жаклин
Анна была потрясена поведением Нили. Первым движением ее души было поехать за Нили на Западное побережье. В таком состоянии ее нельзя было оставлять одну. Но приходилось выполнять свои собственные обязанности на телевидении… да и с Кевином нельзя было так непорядочно поступать. Она винила себя за этот срыв. Он обошелся Кевину очень дорого: пришлось оплатить телевизионное время, рекламные издержки, оркестр, а также просроченное время, в ходе которого передавалось шоу совсем другого уровня.
Но время шло, недели мелькали как в калейдоскопе, и волнения по поводу Нили отошли на второй план перед лицом постоянного кризиса, который ежедневно угрожал телевидению прямого эфира. Проводились новые цветные испытания и иногда жара от раскаленных юпитеров становилась совершенно невыносимой. И все же ей и в голову не приходило бросить эту работу – ничем другим ей просто не хотелось заниматься.
Иногда материалы о Нили, вымышленные или реальные, появлялись в прессе. Все были убеждены, что она намеренно и целенаправленно губит себя, но Анна в своем воображении никак не могла поставить рядом образ издерганной, измученной Нили и девочку-дитя с сияющими глазенками, которая когда-то жила в одном доме с ней на Пятьдесят второй стрит. Вот та была настоящая Нили. Этот же призрак, созданный Голливудом, со временем исчезнет, и появится настоящая Нили.
Представлялось немыслимым, что место, где ты живешь, может настолько изменить тебя. Прошло более десяти лет, и все же она чувствовала, что в некоторых отношениях совершенно не изменилась по сравнению с той девушкой, какой она впервые попала в Нью-Йорк. Она понимала, что если сесть и трезво подумать над этим, то сейчас она уже не воспринимает Нью-Йорк как восхитительную сказочную страну. Бродвей – это всего-навсего Кони-Айленд, только со множеством магазинов, а Сорок вторая стрит – заурядное злачное место с разнообразными развлечениями. Пятая авеню тоже больше не приводила ее в восторг. Даже огромная елка в Рокфеллеровском центре [52] на Рождество не казалась больше ярким зрелищем. На премьере любого шоу, в ночных клубах – постоянно одни и те же приевшиеся физиономии.
И все же этот мир был намного лучше того, что она оставила в Лоренсвилле, где люди живут, словно в спячке, а жизнь проходит мимо них. Здесь же она, по крайней мере, находится на просцениуме, здесь идет хоть какое-то, но действие. И все-таки чего-то ей недоставало. Иногда, пристально глядя в зеркало, она пыталась посмотреть на себя объективно, как бы со стороны. Изменилась ли она? Теперь она по-настоящему пользуется косметикой… Неужели в то далекое время она появлялась в «Марокко», всего лишь пройдясь по лицу пуховкой и слегка подкрасив губы? Сейчас она чувствует себя раздетой, если не нанесет румяна на щеки, тени на веки и тушь на ресницы. А одежда! Она по-прежнему придерживалась мнения, что вещи должны быть простыми и выдержанными в одной цветовой гамме, хотя ведущие модельеры создавали костюмы специально для нее, и она давно уже носит не норковое манто Дженифер, а свое собственное, от лучшего нью-йоркского меховщика.
И вот однажды, на какое-то неуловимое мгновение, время как бы остановило свой ход благодаря выражению, промелькнувшему в глазах Аллена Купера, когда они случайно встретились в «Колони». Анна была с Кевином. Аллен представил им свою жену, красивую девушку, у нее на руке Анна увидела перстень с крупным бриллиантом, точь-в-точь такой же Аллен когда-то подарил ей. У нее мелькнула сумасшедшая мысль: а что, если у Аллена их полный ящик в письменном столе – всех размеров и на разные случаи жизни.
Анна часто задавалась вопросом, как она поведет себя и что почувствует, когда столкнется с Алленом лицом к лицу. И подобно большинству таких встреч через долгие годы, внешне она обошлась без каких-либо ярких, драматичных проявлений чувств. Волосы у Аллена поредели, но он по-прежнему носил яркие галстуки и повсюду появлялся с Джино. На Джино возраст сказался гораздо сильнее: во всем его облике сквозила беспомощная слабость, характерная для большинства пожилых» людей. Казалось, он увядает прямо на глазах.
Анна понимала, что Аллену хотелось бы казаться безразличным и суховатым, но он не сумел погасить в своем взгляде прежнее восхищение:
– Анна… ты великолепно выглядишь.
– Ты тоже хорошо выглядишь, Аллен.
– Мы постоянно видим тебя в телевизоре, правда, Джино?
– Да, точно, – ответил Джино. Последовала долгая пауза. Боже, неужели спустя десять лет им нечего сказать друг другу?
– Элли всегда восхищается тобой, когда ты ведешь эти рекламные передачи.
– Имелась в виду жена Аллена.
– Приятно слышать. Когда я появляюсь на экране, большинство телезрителей бежит к холодильникам за пивом.
– Нет, а я всегда смотрю, хотя сама и не пользуюсь косметикой «Гиллиан». Мой косметолог говорит… – Она вдруг осеклась, почувствовав, как Аллен сжал ей руку.
Кевин поспешил на выручку.
– Ручаюсь, что таким юным красивым девушкам, как вы, наша косметика особенно и не нужна. Вспыхнув от радости, девушка хихикнула.
– Так как насчет нашего столика? – капризным тоном спросил Джино. – Если бы мы поехали в «Марокко», а не в эту дыру, мы бы не стояли до сих пор вот так.
Метрдотель знаком показал Кевину, что их столик накрыт. Они торопливо попрощались. Анна и Кевин ушли, а Джино разразился еще одной тирадой относительно гадкого обслуживания здесь, горько сожалея, что они не поехали в «Марокко».
Анну охватила грусть. Люди расстаются, годы проходят. Вот они с Алленом встретились вновь, и встреча эта оказалась безрадостной, не всколыхнула в душе никаких теплых воспоминаний, а только горькое сознание того, что время утекло, и все вокруг далеко не столь ярко и привлекательно, как было когда-то. Она была рада, что Лайон сейчас в Англии: ей никак не хотелось бы встретиться с ним вот так, увидеть, что и у него волосы поредели, а его девушка слишком молода, слишком скучна и неинтересна. Лучше уж жить старыми воспоминаниями.
Часто вспоминала она и о Дженифер. Неужели Дженифер боится возвращаться? В самый последний момент она отвергла предложение «Сенчури» и осталась в Европе. Испугалась Голливуда? Интересно, как она сейчас? Теперь она самая яркая кинозвезда Европы, ее картины пользуются точно таким же успехом и в Америке. На экране она выглядит потрясающе. Анна прекрасно понимала, какие чудеса способно творить правильно подобранное освещение и выгодный ракурс. Но ведь Дженифер уже тридцать семь, хотя, если верить всем публикациям и рекламным сообщениям о ней, она на десять лет моложе. И в Америке у нее точно такой же имидж. Может, для нее и лучше, что она осталась в Европе. Если судить по Нили, Голливуд – это нечто страшное.
Дженифер
1957
Дженифер боялась Голливуда, боялась смертельно. Половина пузырька секонала и последующее промывание желудка год назад заставили Клода пойти на попятный и отказаться от подписания соглашения с «Сенчури». Но за последний год поступило еще одно, совершенно фантастическое предложение, настолько выгодное, что отклонить его было никак невозможно. Соглашение на три фильма и миллион долларов чистыми, перечисляемый в швейцарский банк! Клода, естественно, придется взять в долю, но все равно выйдет полмиллиона чистыми! Отказаться от такого она не могла. И в тридцать семь внешность у нее по-прежнему безукоризненна – при правильно подобранном освещении эти все крохотные морщинки становятся незаметными. Этим пусть занимается Клод – и мягким освещением, и всем остальным.
Приходится, конечно, как-то бороться с фотографами. В нью-йоркском аэропорту наверняка будут репортеры, а в самом Голливуде прием ей устроят еще более пышный. Фотоаппарат со вспышкой не обманешь, но Клод что-нибудь придумает. Может, стоит повторить возвращение Греты Гарбо – вообще без фотоснимков.
Однажды утром, спустя неделю после подписания соглашения, к ней на квартиру явился Клод.
– Я только что получил телеграмму: деньги переведены.
– Отдельно? – спросила Дженифер.
– Да. Вот номер твоего счета, положи в сейф. У меня – свой.
Она радостно потянулась в постели.
– Просто замечательно! Перед отъездом я могу устроить себе трехмесячный отпуск. Может быть, поеду на Кипр, а потом в Нью-Йорк. Надену черный парик. Посмотрю все программы Анны и отлично проведу время. Боже, как будет здорово опять говорить по-английски.
Откинув одеяло, Клод схватил ее за руку и стащил на пол. Затем распахнул окна, и спальню залило дневным светом.
– Ты что, с ума сошел? – спросила она.
– Встань, прямо так, как есть, к окну. Дженифер поежилась. Был сентябрь, но холодное солнце грело плохо, с трудом пробиваясь сквозь мглистое небо Парижа. Он вздохнул.
– Да, придется делать.
– Что придется делать?
– Пластическую операцию.
– Ты и впрямь с ума сошел! – Она вырвала свою руку и надела халат.
Он подтащил ее к зеркалу.
– Вот, посмотри-ка на себя при дневном свете. Нет! Не задирай подбородок и не улыбайся – смотри, какая ты в обычном, расслабленном состоянии.
– Клод… но на мне всегда будет косметика. И я знаю оптимальные ракурсы. Ну кому представится возможность разглядывать меня в таком виде?
– Голливуду! Гримершам, студийным парикмахерам… слух разойдется быстро.
– Но ведь я же еще не старуха. Для своих тридцати семи я выгляжу отлично.
– Но не на двадцать семь!
Она внимательно вгляделась в зеркало. Да, действительно под подбородком – небольшая складка. Почти незаметная… а если чуть откинуть голову и улыбнуться, она вообще исчезает. Но в обычном состоянии ее не видно. Двойной подбородок, как выражается Клод. Да, понятно, что он имеет в виду: та самая еле уловимая вялость кожи, указывающая на разницу между возрастом в двадцать с чем-то и тридцать чем-то лет. Это еще не настоящие морщины, но девичьей упругости кожи уже нет. Никто не заметит их в кафе или при правильно подобранном освещении… но все же они существуют. Может быть, он и прав. Но боже мой – удалять морщины в тридцать семь лет! Думая о пластических операциях, Дженифер всегда представляла себе шестидесятилетних старух со сморщенными, как печеные яблоки, лицами. Она вспомнила, что часто видела в Нью-Йорке этих чудовищ с белыми, словно заляпанными штукатуркой физиономиями и густо подведенными глазами, про которых вечно шептали: «Этой шестьдесят пять. Ей подтянули кожу на лице, но все бесполезно». Нет, это слишком рискованно.
– Клод, да не бойся ты Голливуда. Я была там. Все не так серьезно, как тебе кажется. Там все боятся друг друга. Я проскочу.
– А я не желаю, чтобы ты «проскакивала»! – прогремел он. – Ты – секс-богиня Европы. Весь Голливуд с нетерпением ждет, выдержишь ли ты сравнение с их секс-символами – Мерилин Монро, Элизабет Тейлор, а ведь они – девицы молодые.
– Но я не Лиз Тейлор и не Мерилин Монро. Я – Дженифер Норт. Я – это я!
– И что это такое – ты? Мордашка да пара титек! Вот и все, что ты есть… все, чем ты была всегда!
– В последних семи фильмах я снималась одетой!
– Да, потому что имидж уже создан. Теперь ты хоть мешок на себя надень, всем и так известно, что под ним. Они наизусть знают каждый сантиметр твоего тела и видят его, какая бы одежда на тебе ни была. И выбрось из головы, будто можешь предложить им что-то другое.
– Тогда, значит, этот имидж создан и в Америке. Там же шли все мои фильмы.
– Дженифер, разве ты не доверяешь моему мнению? – Клод решил изменить тактику и изобразил на лице обаятельную улыбку. – Ты действительно можешь предложить им кое-что другое. Голых звезд в Европе пруд пруди, но все они не идут ни в какое сравнение с тобой, потому что у тебя есть еще кое-что. Свежесть, свежесть юности, какой нет ни у одной француженки. Они могут быть соблазнительны, шаловливы, наивны – но ты обладаешь чисто американским очарованием свежести. Но эта свежесть сохраняется только вместе с молодостью, с молодым лицом. Несмотря на золотистые волосы и сексуальную грудь, в твоей внешности есть нечто такое, что создает впечатление невинности, девичества… почти девственности. Вот с фигурой у тебя никаких проблем, она по-прежнему великолепна… только надо сбросить фунтов десять [53].
– Ах, нет. Только не это! Именно это случилось с Нили. Я и так каждую ночь принимаю по три-четыре пилюли снотворного, чтобы убрать круги под глазами. Ты же не собираешься посадить меня на эти пилюли для похудания. Я вешу сто восемнадцать фунтов [54], при росте пять футов и шесть дюймов [55] – так что я достаточно худая.
– Для сцен, где ты снимаешься обнаженной – да. Но не для тех супермоделей, на которые тебя планируют. Однако эти пилюли ты принимать не будешь. Поедешь в Швейцарию – пройдешь курс лечения сном.
– «Лечение сном»? Но ведь это же при нервных срывах, разве нет?
– И для похудания тоже. Я сообщил им, что ты хочешь согнать десять фунтов. Тебя на восемь дней погрузят в сон. Уснешь… а проснешься худенькой, отдохнувшей и красивой. После этого кожа на лице, вероятно, обвиснет еще больше. Тогда-то тебе ее и подтянут.
Подъезжая к Лозанне, Дженифер думала о Марии. Интересно, как она сейчас? До чего же давно это было, будто целая жизнь прошла, а она помнит все до мельчайших подробностей.
Клиника была прекрасная. Дженифер поступила сюда под вымышленным именем, лишь некоторым доверенным людям было известно, кто она на самом деле.
– Вам не надо ни о чем беспокоиться, – сказал главный врач. – Вы просто будете спать. Но для приема пищи мы будем вас будить, около вас неотлучно будет находиться дежурная сестра. Вы будете есть, не сознавая этого, вас будут водить по палате и в ванную, но и этого вы не будете сознавать. Однако такие незначительные упражнения необходимы, чтобы не было застоя в легких. Во время сна сестра каждый час будет поворачивать вас. Когда же проснетесь, потеряете десять фунтов.
Дженифер улыбнулась.
– Но я потеряю еще и неделю своей жизни. Кроме того, я всегда считала, что лечение сном показано только при эмоциональных потрясениях.
– Верно. Разумеется, оно не излечивает от глубоких потрясений, которые формировались годами. Для этого требуется психотерапия, иногда даже электрошок. Но это лечение прекрасно помогает при ситуативной депрессии. Позвольте привести пример. Сейчас на излечении у нас находится замужняя женщина из Голливуда. Ее муж – крупный кинорежиссер. Ее маленький сын забрался в бассейн и утонул. Она безутешна, не представляет себе, как будет жить дальше. Муж и друзья всячески ободряют ее, да и сама она понимает, что со временем эта рана зарубцуется, но сейчас она просто не может дальше жить… Она чувствует, что не в состоянии вынести долгие месяцы или годы, которые приглушат боль воспоминаний. Вот тут-то и поможет лечение сном. Видите ли, у нас в мозгу есть этакие ниши. Каждая ниша – мысль или воспоминание. Если мы постоянно будем думать об одном и том же, ниша будет становиться глубже, и мысль укоренится в мозгу. Точно так актер заучивает свой текст. Но стоит затормозить мысленный процесс, и ниша начинает зарубцовываться, как порез. И через какое-то время она сглаживается и стирается. Страшная трагедия и любовь к ребенку глубоко врезались в сознание этой женщины. Трехнедельное лечение сном поможет залечить даже такую глубокую рану. Когда женщина проснется, она будет, конечно, сознавать, что потеряла ребенка, но безутешной боли уже не будет. Облегчение, которое могло бы наступить только через пять лет, наступит через три недели, и пациентка будет избавлена от многолетних душевных мук. Дженифер улыбнулась.
– Что ж, если когда-нибудь я стану толстой и несчастной, я соглашусь на такие три недели. Пока же мне надо сбросить всего десять фунтов.
– Восьми дней вполне достаточно, – кивнул главный врач.
Все оказалось очень просто. Сестра с улыбкой подала ей бокал шампанского «для хорошего сна и приятных мыслей». Дженифер медленно выпила его. Появился молодой врач, проверил пульс и давление, после чего осторожно сделал укол в вену. Она поставила бокал на столик. Такого ощущения она еще ни разу не испытывала. Оно началось от кончиков пальцев ног, прошло по ногам, устремилось по бедрам… потом она поплыла неведомо куда, уже не чувствуя ничего.
Дженифер думала, что проспала, должно быть, целую ночь. Когда она открыла глаза, сияло солнце. Сестра принесла на подносе завтрак.
– Мне говорили, что во время еды я буду спать, а я полностью проснулась,
– улыбнулась Дженифер.
– Но вы действительно спали. – На губах у сестры тоже играла улыбка.
– Сколько?
– Восемь дней. Дженифер села в кровати.
– Вы хотите сказать… Сестра кивнула.
– Мадемуазель весит на двенадцать фунтов меньше – сто шесть [56].
– О-о, как изумительно, – воскликнула Дженифер. – Бог мой, вот это изобретение!
Когда она вернулась в Париж, Клод был восхищен.
– Я уже договорился насчет пластической операции, – сказал он.
На этот раз она не возражала: от резкой потери веса она выглядела изможденной.
– Разденься, – вдруг велел он. Она удивленно уставилась на него.
– Клод… но ведь у нас с тобой ничего не было вот уже несколько лет.
– Я и не собираюсь заниматься с тобой сексом, – раздраженно пояснил он. – Хочу посмотреть, сказалась ли потеря веса на твоей фигуре.
Дженифер сбросила одежду.
– Ничего не случилось. Да и потом, какая разница? В Америке я не буду сниматься обнаженной.
Тщательно, словно врач, он осмотрел ее груди.
– Я договорился, что ты пройдешь цикл гормональных инъекций для поддержания упругости груди. Тебе их будут делать во время восстановительного периода после операции.
– И где же будет происходить это великое чудо?
– Устроить это стоило больших трудов, но теперь все обговорено и решено. Завтра ты ложишься в клинику пластической хирургии. Конечно, под вымышленным именем.
Клод был прав, это оказалось нелегким делом. И сама-то операция была малоприятной, но все силы из нее высосал именно восстановительный период. Полтора месяца полной изоляции, ежедневное созерцание своего распухшего, покрытого пятнами лица, налитых кровью глаз, безобразных черных швов за ушами. Сомнения, обретет ли она когда-либо нормальный вид. Ужас при мысли, что она совершила ошибку. Однако швы были сняты, яркие пурпурно-красные рубцы приобрели светло-розовый оттенок. Теперь она знала, что шрамы станут совсем незаметны.
Отек на лице сошел, и настроение Дженифер взмыло резко вверх. Клод оказался кругом прав – успех был абсолютный. Вряд ли она выглядела так хорошо даже в двадцать лет. Разумеется, двадцать лет дать ей было нельзя, но все же выглядела она потрясающе: на лице – ни единой морщинки, упругая кожа… Теперь ей не страшны придирчивые взгляды голливудской публики.
…Солнечным декабрьским днем самолет приземлился в нью-йоркском международном аэропорту. Когда Дженифер шла сквозь толпу репортеров, под вспышками фотокамер, ее вдруг захлестнула волна благодарности и признательности Клоду. От нее не укрылось, что некоторые репортеры-женщины изучающе разглядывают ее.
Она выговорила себе неделю в Нью-Йорке и наконец-то после столь длительного перерыва встретилась с Анной. Целыми часами они обсуждали все жизненные перипетии Дженифер, ее мимолетные увлечения и романы. Наконец Анна рассказала ей о своих отношениях с Кевином.
Дженифер вздохнула.
– Не знаю, может, он и в самом деле хороший человек, как ты о нем говоришь, но он – сволочь, раз не женится на тебе.
– Это не имеет значения, – стояла на своем Анна. – Если уж начистоту, то и я не люблю его по-настоящему. Пусть лучше все остается как есть.
– По-прежнему ждешь божественной неземной любви? – спросила Дженифер. – Знаешь, Анна, по-моему, женщина может или любить сама, или быть любимой.
– Почему?
– Не знаю. Не получается – и все. Да ты и сама должна это знать. Аллен любил тебя, даже хотел жениться. И Кевин тебя любит. И тем не менее, ты можешь спокойно взять и уйти от них, ничего при этом не испытав. А вот Лайона ты любила сама… и он преспокойно ушел от тебя.
– Нет, просто это я тогда вела себя глупо. Знала бы ты, сколько бессонных ночей я… Даже сейчас я часто лежу, не сплю и заново переживаю то время. Как мне следовало вести себя тогда? И что бы из этого могло выйти?
– Если бы ты вернулась в Лоренсвилл?
– Да. Это ведь было бы не навсегда. Он все равно стал бы профессиональным писателем. Его первая книга точно так же получила бы прекрасные отзывы, но не принесла бы ему ни цента. После этого он написал бы ту ужасную книгу, только ради денег – как демонстративный вызов всем – потом еще несколько и, наконец, взялся бы за сценарии к кинофильмам. То, чем он занимается сейчас в Лондоне, он вполне мог бы делать и здесь. Только жил бы в Голливуде или в Нью-Йорке и писал бы для телевидения. В любом случае мы были бы вместе. Я просто запаниковала. Если бы я могла подумать, что…
– Но раз мужчина смог вот так взять и уйти… Анна, он же не любил тебя по-настоящему.
– Он любил меня, я знаю, – упрямо возразила Анна.
– Ну конечно. Точно так же, как Аллен считал, что ты любишь его. И как Кевин считает, что ты любишь его. Он настолько уверен в тебе, что даже не чувствует себя обязанным жениться. Анна, если ты действительно чувствуешь, что Кевин любит тебя, заставь его жениться. Это так редко бывает, когда тебя кто-то любит. Со мной такого ни разу не было.
– Да полно тебе, Джен. Вся Европа любит тебя… а теперь и Америка будет у твоих ног.
– Они любят мое лицо и тело. А не меня! Это огромная разница, Анна. – Она передернула плечами. – Может, я просто не из тех, кого можно полюбить?
– Я люблю тебя Джен, по-настоящему.
– Знаю, что любишь. Жаль, что мы с тобой не лесбиянки – прекрасная бы получилась парочка. Анна рассмеялась.
– Если бы мы были лесбиянками, то у нас с тобой, скорее всего, ничего не получилось бы. Ты же сама говоришь: один любит, а другой только позволяет себя любить. Или у лесбиянок все иначе?
Дженифер смотрела куда-то вдаль.
– Нет… даже в гомосексуальных отношениях одна партнерша любит, а другая лишь позволяет себя любить. – Она внимательно изучала себя в зеркале. – Ну что же, у тебя есть Кевин, а у меня – Голливуд.
– Но ведь ты получаешь удовольствие от своего успеха, правда? – спросила Анна. Дженифер пожала плечами.
– Временами – да. Но я ненавижу эту работу. Профессионалом я так и не стала, я же актриса не по призванию. И еще, я всегда только разделяла чью-то известность – сначала принца, потом Тони. А все это сводится к одному: сама я не заслуживала ее – ни с принцем, ни с Тони, ни со своей работой. На меня всегда работали мое лицо и тело. О господи! Полжизни бы отдала за человека, который полюбил бы меня саму…
– Если это то, чего ты действительно хочешь, Джен, ты его найдешь. Я уверена, что найдешь.
Дженифер дотянулась до Анны и взяла ее за руку.
– Молись за это, Анна. Я хочу выйти из этой сумасшедшей гонки. Хочу, чтобы рядом был человек, который любит меня… Хочу ребенка. Мне ведь еще не поздно. Молись за то, чтобы я встретила настоящего мужчину и послала бы Клода и всех прочих к чертовой матери!
Анна
1960
Весной 1960 года Кевин Гилмор перенес тяжелейший инфаркт. Посеревший, почти без признаков жизни, он две недели пролежал с кислородной маской. Едва оказавшись в состоянии говорить, он взял Анну за руку.
– Анна, я, похоже, выкарабкаюсь? – Казалось, он поверил ей, когда она сжала его пальцы и кивнула.
– Обещай мне только одно, – прошептал он. – Если я и впрямь выкарабкаюсь, ты выйдешь за меня замуж. Она заставила себя улыбнуться.
– Ничего не говори, Кевин. Тебе нужен полный покой.
– Ради бога, Анна. – Слезы выступили у него на глазах. – Я боюсь. Я не смогу один выдержать это. Пожалуйста… Я встану на ноги, если буду знать, что ты выйдешь за меня… что ты всегда будешь рядом.
– Кевин, тебе необходим покой. Ты поправишься.
– Для детей, которых ты хотела, Анна, уже слишком поздно, но все остальное я тебе дам. Продам свою фирму… будем путешествовать. Скажи только, что выйдешь за меня и никогда не покинешь.
Она улыбнулась.
– Хорошо, Кевин. Обещаю.
Целых полтора месяца она не отходила от его кровати. Выздоравливая, он беспрестанно говорил о женитьбе, о том, что они будут делать и как он все устроит в соответствии с ее желаниями. Она все больше смирялась с этой мыслью. А действительно, почему бы ей не выйти за Кевина? Чего она ждет? Ей тридцать пять – боже милостивый, уже тридцать пять! И как только это могло случиться? Ощущаешь себя все той же, и вот тебе уже тридцать пять, и время продолжает неудержимо мчаться. Пролетают год за годом. Произошло так много и вместе с тем так мало. Она упустила свой шанс на большую любовь и на детей, но это компенсировано другим: она материально независима, даже богата. Ее вклады возросли более чем вдвое, Генри провел для нее несколько успешных финансовых операций, а Кевин ежегодно выдавал ей по несколько сотен акций своей фирмы, их цена тоже могла удвоиться в любой момент. Нет, деньги для нее никогда не будут проблемой. Даже если она вообще прекратит работать, а Кевин – помогать ей, она и без того уже богата.
Но ведь, с другой стороны, с деньгами у нее никогда не было проблем. Даже в самом начале ее жизненного пути в банке у нее лежало пять тысяч. Она никогда не испытывала того, что довелось пережить Дженифер… Джен, которой приходилось посылать деньги своей матери, которой пришлось пробивать себе путь наверх и добиваться всего самой. Анна очень гордилась головокружительным успехом Дженифер в Голливуде. Та снялась в пяти кинофильмах – красивых цветных картинах, где за нее пели другие. Другая артистка танцевала за нее на заднем плане, но крупным планом всегда показывали Дженифер.
Она была ослепительно красива, ее имя постоянно упоминалось то в связи с режиссером, то с исполнителем главной роли, а в последнее время к ее ногам пал какой-то продюсер. Однако из писем и телефонных разговоров Анна знала, что Дженифер все еще ищет свой идеал.
Перед выходом из больницы Кевин начал планировать их медовый месяц.
– Ты точно не желаешь оставить свою работу? – с тревогой в голосе спрашивал он.
– Мою работу? – рассмеялась она. – Кевин, да не ты ли сам преподнес ее мне на серебряном блюде?
– Нет, Анна. Я начал работать с тобой как с манекенщицей, а всего остального ты добилась сама. Ты великолепна, ты – золотой фонд компании.
– Ну что ж, этот золотой фонд ты можешь отделить от нее в любое для тебя время. Думаю, не пострадает ни одна сторона.
Он сжал ей ладонь.
– Я люблю тебя, Анна. Я продам компанию. Она кивнула.
– А теперь отдохни немного. Займись планированием нашего медового месяца, пока меня не будет. Он не отпускал ее руку.
– Тебе нужно идти?
– Пока еще я работаю у тебя, а сегодня передача.
– Анна… ты знаешь… между нами долго не будет интимной близости… очень долго, может быть, даже совсем никогда. Что ты на это скажешь?
– Пусть это не беспокоит тебя, Кевин. Он разрыдался.
– Я потеряю тебя. Я знаю это!
Вдруг она почувствовала отвращение. Какую же страшную власть имеет над человеком болезнь, если лишает его элементарного чувства собственного достоинства. Она ласково погладила его по голове.
– Я буду с тобой Кевин. Обещаю.
В августе Кевин вновь восседал за своим письменным столом – крепкий, энергичный, с видом человека, привыкшего брать на себя ответственность за все. От дней, пронизанных страхом, проведенных в кислородной маске, остались лишь смутные воспоминания. Правда, у него действительно оказался коронарный тромбоз, но Кевин выкарабкался. Сейчас он чувствовал себя лучше, чем когда-либо: покой и отдых явно пошли ему на пользу. И он собирается жениться на Анне. Разумеется, временами его охватывал страх от грозящего ему одиночества. Если сегодня ночью у них что-то будет…
– Хочу заключить с компанией как можно более выгодное соглашение, – объявил он Анне. – Я выхожу из дела, получая двенадцать миллионов и пост почетного председателя правления. Пока компания носит мое имя, я хочу быть уверенным, что она поддерживает свой класс. Думаю, что смогу все закончить к январю. Самое позднее – в начале февраля. Это тебя устроит? Но, если хочешь, можем пожениться прямо сейчас…
Анна улыбнулась.
– Раз уж мы столько ждали, сделаем это по всем правилам. Сразу же после свадьбы я хочу уехать куда-нибудь на медовый месяц.
– Тогда пусть будет февраль! Это предел, который я себе установил. А потом – свадьба и долгое свадебное путешествие. Мы объедем весь земной шар.
– Правда, кругосветное? То есть не просто Лондон, Париж и Рим? Но и Восток, Индия, Греция, Испания?
– Так я и думал. – Он пристально посмотрел на нее. – Я заметил, что ты помешалась на Испании. О’кей, обшарим всю Испанию сверху донизу, вдоль и поперек. Мы отыщем твою Нили – обещаю тебе.
Мысль о Нили постоянно угнетала ее. После скандала на телевидении и дисквалификации Нили весь год тихо просидела у себя в Калифорнии. Затем, под оглушительные раскаты рекламных фанфар она заключила контракт с крупнейшей студией страны на главную роль в цветном двухсерийном фильме. Худенькая, стройная, полная энергии, сверкающая белозубой улыбкой, она была в центре всеобщего внимания. Возвращение Нили О’Хара стало крупнейшим событием сезона. Однако спустя несколько недель после начала съемок в печать стали просачиваться привычные, хотя поначалу и робкие слухи: съемки задерживаются из-за Нили… у Нили боли в спине… у Нили ларингит…
Затем разорвалась бомба: все отснятое смыли, убытки оценивались в полмиллиона! Вновь на Нили повесили ярлык ненадежной и не умеющей работать актрисы. Ходили даже слухи, что у нее пропал голос.
Спустя несколько дней, безо всякого предупреждения, она явилась к Анне на квартиру. Денег у нее не было, но ее адвокаты вели переговоры о продаже дома, тогда денег у нее будет куча. Анна согласилась, чтобы Нили переехала к ней, хотя и весьма опасалась, что это нарушит ее привычный ритм. Работа на телевидении приучила ее к строго упорядоченному, организованному образу жизни. Определенные часы отводились на заучивание сценариев, другие – на примерки, грим и на полный отдых, прежде чем предстать перед телекамерами.
Переезд Нили больше всего напоминал разрушительный тайфун: непрестанно звонил телефон, непрерывной чередой валили газетчики, требующие интервью, вокруг дома кишели толпы поклонников. Но Анна понимала, что она нужна Нили и что все это продлится считанные недели.
Недели, однако, растянулись в месяцы. В квартире царил беспорядок. Три служанки уволились одна за другой. Бродя по квартире в полубессознательном состоянии, Нили разбила лампу и сломала приставной столик.
Анна то и дело спускала в унитаз содержимое пузырьков – «куколок», но у Нили, похоже, был поистине неиссякаемый запас и самые разнообразные тайники. Когда Нили выходила из наркотического забытья, она, зажав бутылку виски в руке, бродила по квартире с помутневшим взором, выкрикивая бессвязные проклятия в адрес Голливуда.
На ее переезде от Анны настоял Кевин. Он снял для нее люкс в отеле, там она могла жить сколько угодно в качестве его гостьи.
Когда поступили деньги за проданный дом, Нили таинственно исчезла из отеля.
Несколько недель спустя обнаружилось, что она находится в полицейском участке в Гринич-Виллидж по обвинению в нарушении общественного порядка. Основанием явились жалобы на ее шумные вечеринки. На газетных фотографиях ее было почти невозможно узнать – растолстевшая, прыщавая, глаза красные, волосы спутанные.
Анна бросилась к ней.
Нили устроилась в респектабельном здании на Пятой авеню, но вскоре квартира стала выглядеть как дешевая меблирашка: повсюду валялись пустые бутылки из-под виски, почти вся мебель была поломана и покрыта пятнами от погашенных сигарет. Мятое постельное белье, похоже, никогда не менялось.
Пахло какой-то кислятиной.
– Анна, ну можно я опять с тобой буду жить, а? – заплетающимся языком умоляла она. – У меня куча денег. Ну не могу, не могу я одна. Потому и закатываю то и дело эти вечеринки. И вот полюбуйся, что эти жлобы натворили
– а ведь когда я сняла ее, квартира была в превосходном состоянии. – Она горестно огляделась вокруг. – Хозяйка, у которой я ее снимаю, подает на меня в суд за нанесение ущерба, так что мне надо поскорее смываться отсюда… куда угодно.
– Нили, ты должна взять себя в руки. Я говорила с твоими поверенными. У тебя по-прежнему громкое имя – ты могла бы сделать шоу на Бродвее.
– Нет, на меня нельзя положиться, я ненадежная. Меня все боятся.
– Не будут, если ты выправишься, если сделаешь шоу и докажешь, что на тебя можно положиться.
– Я больше не могу петь, Анна. У меня все пропало. Главное, пропал голос.
– Никто не смог бы петь, ведя такой образ жизни. И потом, тебе не следует курить, Нили. Ты куришь больше, чем я. Послушай, почему бы тебе не лечь в больницу на несколько дней… подлечиться немного.
– Нет! Именно это предлагал доктор Гоулд, мой новый психиатр. Хочет, чтоб я уехала в Коннектикут в какую-то психушку. Стоит тысячу в месяц. Но я не психопатка, а просто несчастная женщина.
– Конечно. Я имела в виду самую обычную больницу. Пусть отучат тебя от пилюль, упорядочат твою жизнь…
Нет. Можно, я буду жить с тобой? Я буду хорошая. Никаких пилюль. Клянусь!
Подобные клятвы Анна слышала и раньше, однако она пообещала Нили подумать.
Выйдя от Нили, она позвонила ее врачу. Тот был глубоко озабочен. Он согласился, что несколько недель в больнице принесли бы пользу, однако это не снимало проблему – Нили требовалась радикальная психотерапия.
В ту же ночь Нили исчезла. Возможно, она испугалась, что ее силой поместят в больницу. Никто ничего не знал. У нее было более ста тысяч долларов, но, судя по тому, как она транжирила деньги, даже этой суммы ей хватило бы ненадолго. Она оказалась в Лондоне, и английская пресса приветствовала ее появление на Британских островах огромными шапками на первых полосах. Прием был самый восторженный: Нили посещала званые вечера и банкеты, купалась в лучах славы. Она должна была выступить в «Палладиуме», но в последнюю минуту отказалась. Затем в газетах вдруг появились сообщения о ее успехе в Испании. Похоже было, она обосновалась именно там. Начала сниматься в фильме – предварительные отзывы были прекрасными, но на экраны он так и не вышел, и спустя некоторое время сообщения о ней постепенно сошли с газетных страниц.
Письма Анны возвращались назад со штампом «Адресат выбыл».
Казалось, Нили исчезла навсегда.
Дженифер
1960
Дженифер прилетела в Нью-Йорк в конце ноября без какой-либо помпы, и ее звонок оказался для Анны полной неожиданностью.
– Мне нужно тебя видеть, – живо проговорила Дженифер. – Я остановилась в «Шерри».
– Сейчас приеду. Случилось что-нибудь?
– Нет, все отлично, изумительно! Анна, я читала, что Кевин продает фирму. Когда будет свадьба?
– Мы ориентируемся на пятнадцатое февраля.
– Отлично. Возможно, у нас будет двойное торжество.
– О-о, разумеется, мы… Что?! Джен, что ты сказала?
– Приезжай. Я же говорю через коммутатор отеля, понимаешь?
Дженифер ожидала Анну с нетерпением.
– У меня припасены сандвичи и кока-кола. Посидим, как в былые времена, поболтаем. Время у тебя есть?
– Целый вечер. Кто он, Джен? Говори, не томи! Глаза Дженифер сияли.
– Ах, Анна, я такая счастливая! Меня даже не волнует, что в пятницу на следующей неделе мне исполнится сорок. Цикл у меня по-прежнему в норме, так что детей иметь я еще смогу, да и потом… ну, в общем, то, что мне сорок, значения теперь не имеет.
«Сорок»! Это слово прозвучало для Анны как неожиданное потрясение. Дженифер уже сорок! Анна вспомнила, что она считала Элен старой в ее сорок лет, а ее собственная мать в сорок два года вся высохла. А у Дженифер по-прежнему бесподобная фигура и упругая кожа. На вид ей лет двадцать пять.
– Помнишь, как я присутствовала на крупном собрании республиканской партии в Вашингтоне, прямо перед съездом? – спросила Дженифер.
Анна рассмеялась.
– Помню ли я? Кевин уверяет, будто это ты виновата, что к власти пришли демократы. Дженифер широко улыбнулась.
– Ну, это все делалось для рекламы киностудии. Мне хотелось чем-то отблагодарить их за то, что они помогли мне избавиться от контракта с Клодом. Это влетело им в кругленькую сумму, но они пошли на это, чтобы сделать меня счастливой. – Ее всю передернуло. – Ну и досталось же мне от этого деспота. Я была для него просто куском мяса, который можно выгодно продать. На студии ко мне, конечно, такое же отношение, но они, по крайней мере, более тактичны и обставляют все гораздо деликатнее. Даже делают вид, будто у меня есть талант, – расхохоталась она.
– Полно, Джен. В последней картине ты сыграла великолепно.
– Мне тоже показалось, что неплохо. Это моя первая серьезная роль. Но эта картина не окупается.
Читать бесплатно другие книги:
