Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть первая Камша Вера
– Эти йернские шары некрасивы, – пыталась настоять на своем Мэллит. – Лучше их унести.
– Пусть будут, – не согласилась нареченная Юлианой. – Ирэна понимает в садах, хотя все засадить цветами и травой – глупость. Сад прежде всего должен кормить! И утку здесь запекать не умеют, выходят какие-то опилки, а мне что-то хочется утки! Мелхен, ты должна им помочь, и не откладывай, сходи прямо сейчас.
– Но я могу понадобиться…
– Я лягу спать, а возле кровати есть звонок. Беги, объясни, как надо, только не очень их ругай, мы все-таки в гостях.
В Озерном замке знали лишь один способ готовить птицу, и он губил нежное мясо, лишая его сока. Гоганни не стала спорить с несведущими, она попросила противень, и ей дали чистый и большой, но слишком тонкий. То, что получилось, отец отца подал бы пьяным и изгнал опустившегося до подобного ничтожества повара отмывать куриные желудки, только жители Альт-Вельдера не пробовали истинного. Они восторгались тем, что было лишь на волос лучше дурного, и Мэллит стало стыдно от незаслуженных похвал.
– Нужны специи, – умеряла ложный восторг гоганни, – и то, чем отбить неприятный запах. Если нич… Принесите мне зеленых яблок!
Яблоки принесли, и второй раз она запекла уже трех уток почти достойно. Мэллит была собой довольна, однако ее смущали восхищенные взгляды.
– Я не умею печь пироги, – сказала гоганни, чтобы прервать похвалы. – Я многого не умею и ничего не знаю о лесных грибах. Научите меня.
Ей обещали, и в голосах обещавших была радость. Нареченная Юлианой спала, проведав ее, девушка вновь спустилась в служебные комнаты. В этот день она узнала многое и почти забыла о первородной Ирэне и ее садах. Пришло время ужина для старших слуг, и Мэллит пригласили за стол; девушка не чувствовала голода, но ела со всеми рагу и пила вино. Вкус его был странен, однако сидящие рядом объяснили, что напиток порожден рябиной – деревом с белыми цветами и красными, отвращающими зло ягодами. Мэллит кивала и улыбалась – ей нравилось сидеть у огня, слушая, о чем говорят старшие. Уходить не хотелось, звонок молчал, а рядом приятные люди судачили о дожде, о войне, о хозяйке…
– Она любит цветы, – поддержала разговор Мэллит, – она присылает их нам. Такие красивые.
– Она только их и любит, – сказала высокая и прямая, с толстой косой вокруг головы.
– Эмилия! – одернула старшая над женщинами. – Думай, что несешь!
– Да я не в укор. – Эмилия смотрела на Мэллит, будто желая сказать больше, чем могла. – Такой доли злому врагу не пожелаешь, только вдовой ей лучше. Она ведь замуж как в Багерлее шла, уж я-то знаю, на моих глазах слаживали.
– Знаешь, так молчи! – оборвала старшая. – Долг свой госпожа справляет – дай Создатель каждому, а что невеселая, так не всем козами скакать.
– А… – начала Мэллит и все повернулись к ней. – Госпожа графиня сказала, что ваш хозяин утонул. Он упал в воду?
– Может, и упал… – начала Эмилия, поймала очередной недовольный взгляд и забила себе рот сладким пирогом.
– Хозяин решили пойти гулять и никому не сказали, – объяснил дородный и важный. – Они не любили быть слабыми, и заботу лишнюю не любили, а хозяйка… Она слушала не мужа, а лекаря. Правильно слушала, кто бы спорил, только кому понравится, что тебя за ручку водят, будто трехлетку какого?
– Деток у них не было, вот что, – вмешалась красивая и румяная. – Как детки пойдут, не до мужа станет.
– Ты это Свену своему скажи!
– Зачем говорить, он и так знает.
– Ну и дура! Муж, он всегда найдет, кто ему… пятки почешет. Жена не захочет, так свет велик.
– Ну, разболтались! – Еще один, когда-то рыжий, а теперь седой подлил Мэллит вина. – Это при барышне-то! Вы их, сударыня, не слушайте. Юбки длинные, языки тоже, а в головенках, прошу простить, небогато.
– Это у…
– Тпру, болтушки! Я госпожу Ирэну с рождения знаю, только и расставались, когда в Борн на год отъезжали. Неласковая она, что да, то да, но себя не уронит. Нет, не уронит… Господин ваш знал, чего хотел. Три года вокруг ходил, ну и выходил.
– А уж приданое! – засмеялся кто-то возле печки. – И Заката никакого с таким приданым не нужно!
– Тпру, вам сказано! – повысил голос дородный. – Барышня про графа спрашивали. Погулять они вышли, в нижний сад. Дурное это место, я так скажу, и всегда дурным было. Лучше б его за стенами оставили, да заблажилось, вишь, игрушку там устроить. Каприз, чтобы всё как на югах. Ну и сделали. Путаницу водяную, а в середке, где прежде заклятый колодец был, – пруд. Никто туда, барышня, не ходит, ну и вы не ходите.
Мэллит кивнула. Она уже видела то, что скрывали от гостей, видела и слышала.
– Господина в канале нашли. – Старшая поджала губы, как поджимала их мудрая Ракелли, говоря о том, что ей не нравилось. – То ли сомлел, то ли поскользнулся. Глубоко там, дно скользкое, здоровый – и тот сам не вылезет. Позапрошлой осенью Анни вот утянуло… А место в самом деле худое, нечего было расковыривать, тут Губерт правильно говорит.
– Нечего, – шепотом повторила Эмилия. – Нечего…
2
Если женщина принимается сводничать хотя бы в мыслях, значит, она преисполнена доброжелательства. Графиня Савиньяк успела примерить вдове дурака Арамоны с пяток отличных женихов, толком не подошел ни один, но само занятие было приятным, как и неспешные, скрашивающие ожидание разговоры. Луиза вышивала, с детства не терпевшая рукоделия Арлетта, прихлебывая остывающий шадди, расспрашивала про выходцев, и тут явился живехонький адъютант. Регент извинялся и очень просил прийти, причем срочно.
– Обидно, если капитан Гастаки заглянет именно сейчас, – посетовала графиня.
Капитанша пообещала задержать покойницу, буде та появится, и принялась вдевать в иголку нитку. Стань фок Варзов помладше и поздоровей, такие волосы и такая невозмутимость могли бы его увлечь, только дело вряд ли сладилось бы. Уж больно упорно вдовица именует Росио «герцогом Алва», это явно неспроста, особенно на фоне просто Манриков, просто Колиньяров и просто бедняги Фердинанда с просто регентом.
Странности титулования роднили скромную капитаншу с принцессами Оллар – Георгия и Карла в ранней юности вздыхали по маркизу Эр-При. Сестры старались не показывать виду, но королева все равно заметила, а черноокий Морис заметил Жозину Ариго. При дворе шептались, что ее величество недовольна, однако маркиз как-то умудрился добиться отцовского благословения, зато потом не перечил батюшке ни в чем. Арно было проще: он уже стал главой семьи и никого не спрашивал, если кто и колебался, то Рафиано. Слишком рано, слишком стремительно, слишком близко к соберано Алваро…
К регенту преисполнившаяся воспоминаний графиня вошла, предполагая что угодно, но не встречу с весьма привлекательным молодым человеком. Окажись парень постарше, впору было б заподозрить… красивое.
– Сударыня, – представил регент, – перед вами Руперт, граф фок Фельсенбург. В будущем он обещает стать одноименным герцогом. Если его предварительно не зарежут.
– Очень приятно. – Племянницу Готфрида соберано Алваро столь близко, гм, знать не мог. – Я о вас слышала.
– Я имею честь быть знакомым с вашим сыном.
– Старшим или младшим? – Рудольфу нужно что-то проверить, но почему ночью?
– Я был секундантом виконта Сэ во время его дуэли с герцогом Приддом. – Как и положено знатному «гусаку», на талиг парень изъяснялся безупречно. Талигойский молодняк подобного усердия в изучении вражеских языков не проявлял. – Мы с виконтом… сошлись в оценке старых и новых поэтов.
– Не сказала бы, что упомянутый вами поединок моего сына украшает, – с сомнением произнесла Арлетта, – но поэтический вкус у Арно есть. Кстати, они с Приддом помирились, перед крупными сражениями подобное случается.
– Я удивлен, но я не знаю всех обстоятельств. Сударыня, я искренне надеюсь, что виконт Сэ вернется к вам целым и невредимым.
– Хотелось бы.
Говорить о малыше при Рудольфе она не станет. Тем более с дриксенцем, как бы он ни напоминал молоденького Рокэ.
– Как здоровье вашего адмирала?
– Благодарю вас. – Фельсенбург наклонил голову. – Адмирал цур зее Кальдмеер вполне здоров.
Вопрос графу не понравился, но почему? Обычная вежливость требует обмена любезностями, не о брошенной же ради опального начальника родне спрашивать!
Арлетта сощурилась. При ближайшем рассмотрении Фельсенбург меньше напоминал соберано, казался чуть старше и еще красивей, правда, на северянина не походил совершенно. Впрочем, это дело герцогинь фок Фельсенбург.
– Вы приехали быстрей, чем я думала.
– Рамон узнал об убийстве принца Фридриха, – объяснил от окна Рудольф. – Он здраво рассудил, что родич покойного кесаря в случае перемирия пригодится обеим сторонам. Я склонен с этим согласиться, а граф готов с рассветом выехать к Проэмперадору Севера и Северо-Запада. Лучше не медлить, но у вас наверняка есть вопросы. Наш гость покинул Эйнрехт в третий день Летних Волн, тогда на первый взгляд все обстояло благополучно. Шадди?
– С корицей.
До недавнего времени к законности всяческих потомков графиня относилась с полным равнодушием. История с Жермоном превратила ее в комок злобы, но этот Руперт наверняка был честным герцогским сыном, да и не подданным Олларов выискивать чужих бастардов!
– Господин Фельсенбург, мой вопрос может вас удивить, но не видели ли вы над Эйнрехтом зеленого сияния?
– Нет. – Молодой человек и не подумал удивиться; он вообще держался серьезно, только вот светлые глаза отчего-то казались шалыми. – Но я могу ручаться лишь за небольшую часть города.
– В столице Дриксен должны быть обители всех орденов, не считая кардинальского подворья и монастырей во имя святых. Вам не доводилось слышать о призрачных монахах…
– О выходцах и их королеве…
– Об оказавшихся неправильными гороскопах…
– Об…
Будущий герцог отвечал четко и по существу, правда, собственную столицу он знал не слишком хорошо, но это как раз не удивляло. Выросший в отцовских владениях моряк не может помнить всех церквей, а старыми сказками Руперт интересовался не больше Эмиля с Арно. Фельсенбург порадовал лишь призраком юного дурня, убившего себя под окнами добродетельной замужней дамы, и странным привидением, меняющим, если так можно выразиться, свои привязанности.
– Добрая Лорхен, – объяснял дриксенец, – ищет себе знатную подругу. Она бродит по городу, подслушивает под окнами и выискивает самую прекрасную девушку. Сама она решить не может и поэтому верит молве. Выбрав, Лорхен поселяется в доме своей избранницы и пытается с ней подружиться, только у нее не получается. Не встретив взаимности, призрак обижается и хочет отомстить, но может лишь бродить по комнатам в ожидании, когда ненавистная смертная состарится и утратит красоту. Тогда Лорхен ликует, чувствует себя отмщенной и тут же вновь отправляется на поиски.
– И как долго это продолжается? – спросила Арлетта, понимая, что ее фантазии на подобное не хватило бы. Даже после визита набивавшихся в друзья Колиньяров.
– Очень долго, – наморщил лоб Фельсенбург. – Дриксен еще не была кесарией… Если избранница уезжает из Эйнрехта, Лорхен следует за ней, но всегда возвращается в столицу.
– То есть она все же привязана к месту?
– Понимаете, сударыня, призрак никогда не выбирает простых девиц, только аристократок, а им приходится бывать при дворе. Вроде бы при жизни Лорхен хотела попасть в ратушу на ежегодный Рассветный бал, но ей не хватало знатности. Девушка принялась искать подругу, которая могла ее провести, и нашла, но та почему-то на бал не поехала. Лорхен обиделась и убила ее, за что и была казнена.
– Какая милая особа… – заметила Арлетта, понимая, что секундант Арно ей положительно нравится. – Вам доводилось видеть эту Лорхен?
– Не только видеть. Лорхен пахнет розами и гнилой водой, запах держится очень долго. Я это знаю, потому что призрак тридцать восемь лет преследовал мою бабушку.
Эйнрехтская Лорхен стоила кабитэлского Валтазара, но к недавним погромам отношения явно не имела. Разве что новые лорхен бросились бить тех, кто им чего-то недодал, начиная с регента и его принцессы.
– Руперт, – не выдержала графиня, – вы ведь позволите мне вас так называть? Эта Лорхен, часом, не прицепилась к принцессе Гудрун?
– Нет. Видите ли, лет двадцать назад призрак выбрал мою будущую тетку, невесту Штефана фок Штарквинда, и пока не может ее оставить…
Разговор продолжался еще часа два, однако полезного принес мало. Эйнрехт не только взбесился иначе, чем Оллария, в нем и предпосылок-то никаких не имелось, разве что Руперту иногда становилось противно. Парень объяснял это судебными подлостями, и, вполне возможно, так оно и было.
– Я хотел, чтобы вы его выслушали сами, – признался Рудольф, когда выпотрошенный дриксенец отправился восвояси. – Не скажу, что я перестал себе доверять, но Лионель со своей девицей ощипали меня изрядно, гадать, не старый ли ты болван, еще то удовольствие. Спасибо, Талиг не на одном гвозде держится, случись что – переживет. Умирать меня, правда, пока не тянет.
– Ли в ловле вашего бесноватого не участвовал. – Арлетта взялась за очередную чашку шадди и, как всегда, вспомнила Левия. – Девушка придумала все сама, она вообще со странностями. В городах таких почти не бывает, а в деревнях случаются, особенно поближе к Алату.
– Не могу не верить матери господаря Сакаци. – Рудольф все же улыбнулся. – Вы полагаете, чувствовать, что тебя в твою слепоту не маршал носом ткнул, а девчонка, приятней?
– Для вас вряд ли новость, что дети порой идут дальше нас. Отдавая маршальскую перевязь Рокэ, вы не могли об этом не думать.
– Я собирался спокойно пожить хотя бы лет двадцать. – Ноймаринен красноречиво потер спину. – Кто бы знал, что Двадцатилетняя война и даже Алисино засилье покажутся золотым веком. Ну, не золотым, серебряным… Что там у вас такое?
– Монсеньор, прошу меня простить…
Мявшийся у двери адъютант выглядел озадаченным.
– Не мямли!
– Монсеньор, корнет Понси стоит на чердачном балконе и обещает прыгнуть с него, если его не отпустят в действующую армию.
– Он тепло одет? – уточнила Арлетта, вспомнив блестевший на траве иней.
– В парадном мундире.
– Скоро спустится, – предрекла графиня. – Замерзнет и спустится.
– Несомненно. – Глаза регента блеснули. – Подготовьте-ка приказ о переводе корнета Понси в распоряжение маршала Лионеля Савиньяка и отправьте оного корнета вместе с Фельсенбургом. Вот так-то, сударыня!
– А вы мстительны, – заметила Арлетта, когда адъютант, с трудом сдерживая смех, метнулся к двери. – Осталось понять, кому вы мстите. Не хотелось бы, чтобы девушке.
– Никому. Я всего-навсего вспомнил молодость… Лаик, нарианский лист, завязанные штанины и святую уверенность, что все как-нибудь да образуется. Мы ведь тоже умели шутить, Арлетта, мы знали всё и считали себя не то чтобы бессмертными… Просто смерти для нас не существовало, а впереди была сплошная скачка за радостью. Вам не смешно?
– Нет, – улыбнулась Арлетта. – Мне спокойно. По крайней мере, за вас.
3
Лиловые, белые, медно-красные лепестки закручивались внутрь, пытаясь удержать капли. Цветы напоминали огромных пауков, и Мэллит их почти боялась, но все равно разбирала и ставила в воду. Высокие серебряные вазы с гербами напоминали о повелевающем Волнами – из его рук Мэллит без страха приняла бы любой дар, а вот первородной Ирэне девушка не доверяла. Особенно после разговоров со слугами. Зачем хозяин замка отправился в место, где его супруга сбрасывает лед сердца, будто одежду? Гоганни помнила дорожки, разделенные тростниками: там не было скользко, и путь не изобиловал камнями. Отчего граф упал в канал? Чего хочет графиня? Почему сегодня она пришла сама?
– Мелхен, – велела нареченная Юлианой, глядя на букеты, – рыжий поставь в гостиной, мы сейчас туда перейдем, и сходи погуляй… Нет, дождь же! Пойди покажи здешним бедолагам, как готовят мучной соус. Ирэна, милочка, это настоящее объедение. Курт успел попробовать, ему так понравилось!
– Я уже имела возможность убедиться в даре вашей дочери. – Серебряные глаза, серебряный голос и рожденный из них страх. – Все, к чему Мелхен прикасается, раскрывает лучшее, что в нем заложено. Дичь, цветы, люди… Мне остается лишь завидовать.
– Да, – губы роскошной коснулись лба Мэллит, – она у меня чудо. Ну, девочка, беги.
Гоганни кивнула и выскользнула в гостиную. Она успела передвинуть винный столик в нише и развернуть кресла спинками к дверце для слуг. Названная Юлианой решила уединиться с первородной, только Мэллит не могла этого допустить. Причинить вред так просто – обвившийся вокруг чаши зла всегда найдет способ ужалить.
– Мелхен, – укорила с порога спальни роскошная, – я ведь тебе говорила. Девушкам нельзя таскать тяжести, для этого есть мужчины и те, кому уже не нужно рожать. Конечно, так нам удобнее, но будущими детьми рисковать нельзя. Ты поняла?
– Да, – заверила гоганни и сделала заученный во дворце книксен. – Я иду.
Дверь за собой девушка не закрыла нарочно. Сбегая по лестнице, она слышала голоса, а в гостиной слышали ее – Мэллит держалась ближе к стене, чтобы ковер не глушил цокот каблуков. Она уходит, как ей и велели… Уходит вниз, где к Мелхен привыкли и где между вторым завтраком и обедом слишком заняты, чтобы замечать что-то кроме разделочных досок.
Надзирающий над кухнями не позволяет отлынивать, он видит все, но зачем Мелхен скрываться? Она спустилась за фруктами и желает сократить обратный путь. Она попросит открыть дверь на лестницу для слуг, и ей откроют, как не раз уже открывали.
…Яблоки и сливы гоганни выбирала не таясь, однако хлебный нож пришлось украсть. Узкий и длинный, он откроет изнутри щеколду; о другом его применении девушка старалась не думать, хотя знала, куда нанесет удар, если придется спасать доверившуюся.
– Мне нужно подняться в нашу гостиную, – сказала Мэллит, и голос ее не дрогнул. Надзирающий над кухнями улыбнулся и снял с пояса связку ключей. – Я не вернусь до ужина.
За спиной скрипнул, поворачиваясь в замке, ключ. Узкая лестница обвивала дымоход, но большие печи пока не топили. Корзину девушка оставила на верхней ступеньке и склонилась к двери; нож легко поддел щеколду, а петли в Озерном замке купались в масле. Оставалось выскользнуть в нишу, где на столике золотились утренние цветы, еще живые, уже убитые. Шитая серебром скатерть приподнялась и вновь опала тяжелыми складками, кошка и та произвела бы больше шума. Гоганни прижала руку к груди, унимая сердцебиение, и свернулась калачиком на полу. Из своего укрытия она видела две пары ног и слышала два голоса, все еще говоривших об осени.
– …я привыкла к дождям, – отвечала нареченная Ирэной, – но эта осень в самом деле выдалась слишком ранней.
– Хватит, – велела роскошная, и Мэллит под столом сжала рукоятку ножа. – Хватит себя хоронить. Ты здорова и еще достаточно молода, чтобы выйти замуж и завести детей.
– Странно слышать такое от вас. – Ровный голос первородной напоминал холодный дождь, не слишком сильный, но нескончаемый.
– Будь твоя мать жива, с тобой говорила бы она. У меня, милая, восьмеро, и в твоем доме родится девятый, я была с Куртом двадцать четыре года. Мы встретились в Гюнне в мою вторую девичью осень…
О первой встрече и пирожках Мэллит слышала много раз, но слышала ли это хозяйка замка? Первородная не перебивала, ее голос раздался, лишь когда рассказ о начале счастья иссяк.
– Приятно убедиться, что любовь с первого взгляда существует. – Дождь не стал ни сильнее, ни тише. – Мои родители, насколько я могу судить, тоже любили друг друга, но я мало знаю об их знакомстве. Я могу быть вам чем-нибудь полезна?
– Ты можешь быть полезна себе, если одумаешься. Мне придется написать твоему брату, он не должен тебя держать здесь.
– Это мой дом, госпожа баронесса, я не вправе его оставить, так же как и своих людей. Принимая предложение наследника Вальков, я взяла на себя определенные обязательства, и я их исполню. Полагаю, ваш покойный супруг меня понял бы.
– Чтобы содержать замок в порядке, довольно толкового управляющего. Твой брат кого-нибудь пришлет, а нет, я займусь этим сама. Караулить пустую нору – что может быть глупее?
– Простите, баронесса, это мое дело.
– Чушь! Ты не любила мужа и не хотела от него детей. Ты много чего насажала, рука у тебя в самом деле легкая – заставить алатскую ветропляску цвести в здешних краях надо суметь. И что, никто не сказал твоему мужу, что это за дрянь?
– Пусть о зельях думают медики, мне нравятся цветы эвро алатики, этого довольно.
– Твой врач считает тебя здоровой. Он не болтун, но и не лжец. О бесплодии нет и речи, только о нежелании. Я уже все сказала, теперь иди и думай. Твой брат – умный мальчик, а женщины умнеют быстрее мужчин. Будь ты дурочкой, я говорила бы не с тобой, хотя такие, как ты, лучше понимают, когда им объясняют мужчины.
– Вы ошибаетесь, сударыня, я не только не понимаю мужчин, я не желаю их понимать. Наш разговор беспредметен, и я хочу прекратить его раз и навсегда. Я останусь в Альт-Вельдере столько, сколько этого потребует мой долг, и я не намерена связывать себя браком с кем бы то ни было. Валентина я ценю и искренне за него рада. Ему удалось порвать с прошлым, надеюсь, он добьется многого и поможет нашим младшим братьям. Я не позволю ему оглядываться. Прошу меня простить.
Мэллит слышала, как шуршит платье. Шаги первородной были легки, но неспешны. Дверь открылась и закрылась, стук каблуков утонул в похожем на мох ковре, и вновь с ветром заговорил дождь; он рассказывал о чем-то плохом и неотвратимом, ветер то слушал, то принимался издевательски свистеть. Роскошная не шевелилась, и гоганни, встревожившись, вылезла из-под стола.
– Откуда ты взялась? – спросила нареченная Юлианой, и Мэллит не стала лгать.
– Я поднялась из кухонь, – объяснила она. – Я сказала, что несу фрукты, и велела отпереть нижнюю дверь для слуг. Верхнюю я открыла сама и спряталась под столом. Графиня полна зла, она может быть вредоносна.
– Глупости какие… – махнула рукой овдовевшая. – Ирэна вовремя не родила и вбила себе в голову кучу ерунды, но вреда в том никакого. Разве что для нее самой. Я напишу Придду, пусть вытащит сестру из этого рыбного садка и увезет к людям. Курт так и сделал бы.
– Здесь много зла, – не отступила Мэллит, – и в доме, и в парках. Там был нехороший колодец, его засыпали, но беда не ушла.
– Ты опять? – Роскошная положила руку на живот и улыбнулась. – Ну что бы тебе в самом деле не принести фруктов? Не хочется тебя лишний раз гонять…
– Я принесла яблоки и сливы. Я оставила их на лестнице.
– Умница! Ты всегда знаешь, что мне нужно, только перестань искать змею в молоке. Ее там нет и никогда не было.
Мэллит промолчала. Она забыла сказать про хлебный нож и теперь могла оставить его себе.
Глава 5
Сагранна. Бакрия
Гайифа. Ханья
400 год К. С. 13-й день Осенних Скал
1
– Гайифцы бросили-таки Хаммаила. – Маршал Дьегаррон поморщился, похоже, у бедняги опять болела голова. – Десять дней назад павлиний корпус двинулся домой, сейчас как раз должен переходить границу.
– Благая весть, – одобрил Бонифаций. Рядом с худющим кэналлийцем супруг выглядел особенно жизнеутверждающе, но жрать поменьше ему бы не помешало. – И что Хаммаил? Возрыдал и отпустил? Не верю.
– И правильно, что не верите.
Дьегаррон опять поморщился, Матильде показалось, что брезгливо.
– Так что же сотворил сей муж непотребный? – уточнил Бонифаций, озирая уже накрытый, но пока лишенный главного стол. – Лобызал копыта Капрасова коня или веревочку поперек дороги натянул?
– Это было бы слишком честно. – Маркиз поправил стоящие в глиняном кувшине цветы, свеженькие, еще в прозрачных каплях. – Хаммаил выдвинул большую часть имевшихся у него сил наперерез Капрасу, но сам остался в своей резиденции. Дескать, он ни при чем, это у казаронов душа не вынесла гайифского предательства. Глупо, но с отчаяния чего не сделаешь…
– Глупо, – вмешалась в разговор принцесса, понимая, что Альдо тоже бросили бы. Другое дело, что внук не преминул бы угостить наладившегося домой союзника сонным камнем. – Помри внезапно этот Капрас, можно было бы купить его офицеров или хотя бы попытаться купить, а так что? Корпус начинает марш домой, его не пускают, а Лисенку того и надо.
– Истину глаголешь, – подтвердил муженек и отпихнул вознамерившегося поднять корзину с бутылками хозяина. – При твоей голове кланяться, хоть бы и наисвятейшему, последнее дело! Ходи так, будто корону уронить боишься… Так что там Адгемарово семя?
– Оказии Баата не упустил. На следующий же день, точнее – в ночь после ухода верных Хаммаилу казаронов резиденцию атаковали бириссцы. – Голос Дьегаррона был безрадостно ровен, и Матильде захотелось маршала расцеловать. Отнюдь не по-матерински. – Нападающих хватило, чтобы смять охрану и ворваться во дворец.
– Создатель любит не тратящих время попусту, Враг тоже. Лишь зад свой от земли не отъемлющий никому не угоден.
Бонифаций ловко откупоривал вино и расставлял бутылки между блюд. Смиренно ждущих своей участи рыбин и птиц украшали наверченные из овощей цветы, вызывая в памяти самый мерзкий из виденных алаткой снов. Матильда протянула руку, вырвала из щучьей пасти рыжую морковную розу и вышвырнула в открытое окно. В ответ на два недоуменных мужских взгляда ее высочество выкинула луковую лилию.
– Агарисом повеяло, – чуть смущенно фыркнула она. – Там вечно так… Прежде чем сожрать – розу в зубы. Бумажную.
– Еретики и сквернавцы, – поддержал муж. – Договаривай, чадо. Бириссцы сии немалым числом не просто просочились на чужие земли, но и к самому казарскому обиталищу подобрались. На то время нужно – раз, и свои люди в Гурпо – два.
– Лисенок загодя готовился, – бросила, борясь с дурацкой злостью, Матильда, – чего уж там… А Хаммаиловых дружков купить вряд ли трудно.
Умный покупает и продает другому умному, это дурак – товар, что бы он о себе ни воображал. Внука тоже бы купили, не у Эпинэ, так у какой-нибудь сволочи вроде Хогберда… Правда, поганец оказался слишком умен даже для такой сделки, он просто не полез в ловушку. Хоть бы его мориски прирезали, борова пегого!
– Да ты, горлица моя, никак недовольна? – прогудел начинающий раздражать Бонифаций. – А для чего мы с тобой по горам скакали, как не для того, чтоб Лисенок, себе угождая, о Талиге радел?
– Противно, когда королевские головы как капустные кочаны покупают!
Принцесса перевела взгляд на Дьегаррона, который хотя бы не светился от радости. Смотреть на маркиза вообще было приятно, Матильде с детства нравились мужчины, напоминавшие хищных птиц. А выскочила первый раз за фазана, второй – за кабана.
Маркиз взгляд выдержал, только чуть шире открыл глаза, большие, по ложке каждый.
– Не думаю, что Хаммаил достоин вашего сожаления, – покачал он больной головой. – Я располагаю лишь слухами, но они очень похожи на правду. Вроде бы казарская охрана сложила оружие, поняв, что ее обманули. Люди слышали, как Хаммаил кричал: «Все на стены, и я за вами, мы отобьемся или умрем!» Однако на стенах его не дождались. Потайной ход, обычное дело… Пусть наша война, сударыня, еще не стала вашей, но в Алате подобное вряд ли прощают.
– Еще чего не хватало! – отрезала урожденная Мекчеи. – С трусами у нас разговор короткий.
С трусами – да, а с твоим собственным братцем? На охоте Альберт от кабанов с медведями не шарахался, а вот от врагов, заявись те под стены? Хотя великий герцог Алати всяко успел бы между собой и врагами кого-нибудь сунуть.
– Уподобившись зайцу, сюзерен становится вровень с капустой, – вздохнул Дьегаррон, – причем гнилой. Мерзавец попробует такую продать, человек порядочный выбросит и вымоет руки. Среди оставшихся с Хаммаилом, похоже, были и те и другие.
– Готова поклясться, – буркнула, все еще размышляя о братце, Матильда, – ход, которым удирал казар, оказался не таким уж и потайным.
– О подробностях и сам Лисенок, и те из его людей, кто все знает, пока молчат, но – это известно точно – Хаммаил убит вместе с супругой, наследниками и ближайшей родней.
– Ваш Лисенок охотиться умеет, – с чувством произнесла алатка. – Обложил соперника по всем правилам, выкурил из норы, тот на засаду сам и выскочил.
– Да, ваше высочество. – Может, коварство теперь уже единственного казара кэналлийцу и не нравилось, но тщательность проработки плана он оценил высоко. – Баата показал себя умным и решительным.
– Мы же, – проревело из-за спины, – памятуя о планах богоданного нашего регента, должны встретиться с сим хищником, мелким, но полезным благому делу.
– Баата жаждет того же, – обрадовал Дьегаррон. – По его словам, пришли важные новости из Паоны, а это повод для заверений в дружбе. О своей роли в исходе Капраса из Кагеты хитрец вряд ли станет распространяться, но то, что гайифцы прошли через владения Бааты чуть ли не под хозяйской охраной, требует объяснений. Казар намерен их предоставить прежде, чем мы его спросим, да и гайифские вести у него должны быть настоящими. Этот человек, насколько я мог понять, лжет не больше, чем требуется.
– Но потребности его велики, так что гляди в оба. А что еретик злокозненный? Так небеса кагетские и коптит или урался?
– Кардинал Серапион все в том же монастыре, куда он… удалился, узнав о морисском нашествии. Ходят слухи, что несколько придворных решили искать спасения у кардинала, но им даже не открыли ворот.
– Ничего, в Закат всех пустят. И Серапиона, и подлипал Хаммаиловых, ты мне вот что скажи, братья-то наши меньшие как? Все мстят сквернавцам за варастийское разорение?
– Коннер доносит о трех набегах на Кипару и двух на Кирку. Отпора не было нигде. Я начинаю опасаться, что легкость успеха и отсутствие потерь сделают бакранов беспечными.
– Так придержи, а сквернавцам имперским поделом, ибо несть числа их прегрешениям! Ладно… Вино продышалось, тайны кончились, брюхо свело, пора вкушать. Зови своих соратников, и начнем благословясь.
Дьегаррон вырвал у форелины помилованный Матильдой свекольный цветок и исчез, теперь на столе остались лишь дикие мальвы в глиняных кувшинах. Живые, даже в росе… Неужели кэналлиец собирал их сам? Неужели для чужой жены?! Матильда потянулась к букету, выбрала темно-красный цветок, пристроила на все еще отменной груди и покосилась на супруга.
– Одобряю, – возвестил тот, хотя его никто не спрашивал. – А теперь изволь занять место свое за столом сим.
Женщина хмыкнула, но послушалась, после чего пришлось хмыкнуть еще раз – Бонифаций уселся рядом, причем таким образом, что разглядеть из-за него хозяина можно было, лишь улегшись в тарелку. Это развеселило окончательно, и Матильда вдруг почувствовала себя Матишкой – верткой, смешливой, знающей толк в каверзах и подначках.
– Хорхе, – поинтересовалась сакацкая язва, когда два полковника, генерал-адуан и верный Хавьер устроились за маршальским столом, – все забываю спросить, гитару вам вернули?
– Да, ваше высочество, – подтвердил из-за мужнина брюха Дьегаррон, – сразу же.
– Я хочу послушать! – объявила Матишка и засмеялась, как смеялась в пятнадцать лет, когда они с Фереком бегали за ежевикой.
2
Приличные командующие в походах богатеют, однако Капрас явно к таковым не относился. Добычи по понятным причинам не имелось, Хаммаил платить не стал, и бросивший казара на Каракисов маршал не счел себя вправе настаивать. Присланных Лисенком взяток с трудом хватило на нужды корпуса, зато на загорбке прочно обосновался Пургат. Настырный казарон вопил, ругался, требовал уважения и не желал понимать, что гайифцы не обязаны с ним нянчиться. Ламброс с Агасом советовали гнать придурка в шею, но для этого Карло слишком чувствовал себя предателем. Не перед Хаммаилом – перед помертвевшим Курподаем и не просыхающей от слез Гирени. Малышка не усомнилась в том, что она казарской крови, и… наотрез отказалась переходить на попечение новоявленного «братца».
Капрас уговаривал, кричал, целовал – не помогало ничего, кагетка лила слезы, как хороший фонтан, и твердила: «Хачу с табой!» В конце концов маршал сдался. Гирени просияла, захлопала было в ладоши, но тут же позеленела и, зажимая рот, выскочила прочь, оставив будущего отца проклинать свою уступчивость. Вечером Карло написал Баате, через неделю получил ответ с завереньями в готовности принять «сестру» и «племянника», как только это потребуется, а на следующий день уходящий корпус настигли дальние родичи Антиссы. Умники исхитрились проскочить под самым носом у бириссцев. Карло нисколько не удивился бы, узнав, что Лисенок выпустил гайифцев нарочно, но беглецам подобное в голову не приходило, они почти свихнулись от пережитого страха. О казарской семье любящие родственники даже не вспомнили, их заботило одно – добраться до Гайифы, а точнее, до Кипары. Туда, где идет война, Каракисы не хотели, зато им требовалась охрана. Днем и ночью.
– Блохи сучьи! – шипел рвущийся в бой Ламброс. – Такие в задницу и заводят. Поперлись в Багряные земли, раздразнили морисков, а теперь – бежать…
– Не могу не согласиться, – вторил Агас. – Вторжения следовало ожидать, но когда это Коллегия в последний раз занималась делом? Вот виноватых искать – это по ним.
Капрас угрюмо отмалчивался. Дотаптывать проигравших не давало воспоминание о собственном возвращении из Фельпа, зато о встрече с Забардзакисом маршал мечтал все более рьяно, он даже придумал небольшую речь, предназначенную высшим воинским чинам. Речь не отличалась куртуазностью и зверски нарушала субординацию, но Капрасу она нравилась. Не сложилось.
Корпус был в дневном переходе от границы, когда свеженькая порция Каракисов принесла весть о том, что Доверенный стратег его императорского величества больше не составит ни единого циркуляра. Ну, и о прочих столичных радостях.
Удравшие из бушующей Паоны лягушки собирались укрыться в Кагете, однако граница встретила слухами о смерти Хаммаила, и беглецы заметались. Они могли угодить в зубы «барсам» или просто разбойникам, но бестолочам повезло влететь в объятия одного из передовых дозоров корпуса.
Драгуны препроводили паонцев с их сундуками к своему полковнику, только старина Василис Каракисов не устроил. Поняв, что происходит, цацы потребовали встречи с командующим, на которой, сверкая орденами и фамильными кольцами, принялись стращать новой властью и убеждать повернуть. В ответ маршал злорадно сообщил, что поздно: Хаммаила нет, и всё, что он, Карло Капрас, может предложить дорогим соотечественникам, – это уцелевших родственников. Каракисы паонские увяли и немедленно устремились к Каракисам кагетским, надо полагать, решать, куда и за сколько уносить ноги.
– Мой маршал, – отчего-то шепотом произнес слышавший разговор Ламброс, – а вдруг новый император – как раз то, что нужно?!
– Хорошо бы, – кивнул маршал и распорядился выслать вперед отряды для разведки и поиска местных властей. Новости бодрили и дарили надежду, остатки сожалений о судьбе Хаммаила забились в дальний уголок сознания, где и уснули рядом с совестью. Карло ждал возвращения разведчиков и в ожидании тряс Агаса, но гвардеец свою обычную говорливость утратил.
– Я больше не знаю Ореста, – сказал он, когда раздраженный командующий стал требовать ответа. – Поверьте, лучше не знать императора, чем знать о нем не то, что нужно. Орест повел себя решительней, чем можно было надеяться, выходит, он не вмешался в… некоторые события не потому, что не мог, а потому, что не желал?
– Ты о своей ссылке? – в упор спросил Капрас.
– О том, что ей предшествовало. Меня сослали в Кипару, поскольку я вызвал одного скота – родича Каракисов, к слову сказать. Только вызвал я его, чтобы избежать ареста вместе с дедом по матери. Гвардейцы по-прежнему не могут свидетельствовать против своих соперников, а если ты не можешь свидетельствовать, ты не можешь и лжесвидетельствовать.
– Ты впутался в заговор? – в упор спросил маршал. – В какой?
Окажись поблизости бешеный огурец, Капрас с удовольствием наподдал бы его ногой, но в пределах досягаемости имелся лишь булыжник, пинать который было опрометчиво.
– Никаких шагов не предпринималось, – Левентис был сама сдержанность, – однако мы в самом деле ставили принца Ореста выше его братьев. Нам хотелось перемен, и мы не всегда держали языки на привязи.
– Дед по матери тоже не держал?
– Ему вменили в вину служебные злоупотребления.
Служебные злоупотребления можно вменить в вину всем, и чем выше пост, тем очевиднее провинности. Другое дело, что это повод, а причина одна – политика. Тесть старины Динаса проиграл и потерял почти все. Голова, впрочем, уцелела.
– Не хочешь напомнить о себе?
– Кому? Мой маршал, я рискую повториться, но я в самом деле не знаю Ореста. И мне не нравится, когда столицу Гайифы громят гайифцы же. Если новый император сумел справиться с мятежом в считаные часы, чего он ждал все это время? Чего он ждал, когда преследовали его сторонников, и кто ему помогает сейчас?
– Не все ли равно? – отмахнулся желавший не сомневаться, а радоваться Капрас. – Лишь бы дело делалось.
Агас не воевал, не считать же за войну стычку с дикарями на козлах! Теньент силен в интригах, иначе не сумел бы так легко и красиво вытащить своего маршала из казарской ловушки, но представить толпу солдат, разбитых, потерявших любимого командира, он не в состоянии. Орест дал парням Задаваки сорвать злость на тех, кто в самом деле виноват, и Карло императора не осуждал. Сунувшихся защищать Коллегию прикончили б и не заметили, зато теперь самое время выплеснуть оставшуюся злость на морисков. Ламброс думал так же.
– Только бы про нас не забыли! – беспокоился артиллерист. – В такой суматохе не корпус, армию потеряешь…
Не потеряли, доставленный губернаторской эстафетой указ подоспел к вечеру. Бравый курьер о том, что он везет, знал не больше своего чубарого, а новость была столь же радостной, сколь и неожиданной: под стенами столицы императорская армия одержала первую серьезную победу. Устав, разрешая зачитывать избранные места вслух, допускал показ запечатанных синим воском документов только лицам в генеральском чине, и Карло решил не рисковать.
– Датировано двадцать вторым днем Летних Молний, – маршал обвел глазами замерших офицеров. – Писали чиновники, все обычные обороты присутствуют. Сражение началось тринадцатого Летних Молний и закончилось на следующий день. Подступившие к самым стенам столицы вражеские войска были сначала остановлены у Белой Собаки, а затем и разгромлены. Язычники, понеся потери, бежали, угроза Четырежды Радужной Паоне снята, и это только начало.
– У Белой Собаки? – уточнил плохо знающий Паонику Ламброс.
– Я знаю этот пригород. – Карло оторвал глаза от бумаги. – Там на южной окраине можно неплохо обороняться, местность удобная. Далее… Нам предлагают «возрадоваться победе и восхититься величием императора Сервиллия, Богоизбранного, Богохранимого, Богодарованного и Четырежды Богоугодного», так что сообщите своим людям, и через час прошу в мою палатку. По такому случаю мы просто обязаны выпить, но больше никаких задержек! Велено со всей возможной скоростью вести корпус к столице и по прибытии находиться в полной готовности. При этом мы должны исхитриться и набрать по дороге дополнительных рекрутов не менее чем на два пехотных полка, а также все необходимое для их содержания. С учетом времени года, расстояния и дорог нас ожидают в Паоне к середине Осенних Молний. Должны успеть.
3
Бонифаций уходил громко, будто кабан сквозь кусты ломился. По-хорошему надо было благолепно выплыть вслед за супругом, но Матильда продолжала попивать слишком кислое, на ее вкус, вино и слушать. А Дьегаррон, раздери его кошки, – играть. В ранней юности алатка на парней не заглядывалась, пока в ее пятнадцатую Золотую Ночку за дело не взялись скрипки, гитара в маршальских руках кружила голову не хуже. Бьющий по струнам кэналлиец казался незнакомым человеком – лихим, здоровым и при этом отрешенным. Он видел то, о чем Матильда могла лишь гадать, вот она и нагадала горы. Не белоголовые и зубчатые, как Сагранна, а мягкие, округлые, то темные от елей, то пестрые от залитых солнцем луговых цветов. И пусть в этих лугах пасутся лошади, звенят монистами девчонки, а звездными ночами полыхают костры и смех обрывается счастливым стоном. Да будет счастлива молодость, хоть бы и чужая, и да пронесет ее через все пороги, не изломав и не испачкав…
– Что это было? – выдохнула алатка, когда кэналлиец прижал струны ладонью.
– Танец, – откликнулся маркиз. – Мы танцуем, когда уходит лето, и оно оборачивается на стук кастаньет.
Читать бесплатно другие книги:
