Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть первая Камша Вера
Морисков можно бить, значит, не все потеряно! С этой мыслью Капрас засыпал и просыпался, с каждым днем все больше уверяясь в конечной победе. Где сказано, что невозможное под силу одному Кэналлийскому Ворону? И кто знал этого Ворона до того, как тот пристрелил туповатого генерала и отбросил почти победивших гаунау? Только молодому Алве было проще – его сторону сразу же принял временщик-кардинал. Оресту, тьфу ты, Сервиллию пришлось расчищать себе дорогу самому, но с Коллегией на шее язычников было не остановить. Да и мог ли третий сын императора удержать вояк, рвущихся отомстить за своего командира и за поражения? А если даже и мог, времени не оставалось ни на судейские выкрутасы, ни на болтовню – тут или император, армия и надежда, или Забардзакис, паркетные шаркуны и сожженная Паона.
Офицеры, те, с кем Капрас делился своими мыслями, думали так же, солдаты знали ровно то, что им сказали, но победа окрылила всех. Корпус спешил, пренебрегая отдыхом и делая в день не меньше перехода с четвертью. Малый Кипар миновали неделей раньше, чем думалось, и Карло ступил на гайифский берег, ничем не отличимый от кагетского. Та же скрипящая на зубах белая пыль, выжженные курганы, нечастые источники, отмеченные обелисками, на которых сидят то орлы-могильники, то пестрые коршунки. Первый окруженный небогатыми усадьбами городишко лежал в полутора днях марша от таможенного поста.
Вековые акации царапали выгоревшее небо, по улицам расхаживали нухутские петухи и молочные козы, у церкви сидела одинокая нищенка, смуглая и сварливая. Это было забытое Создателем захолустье, где обитали неудачники и куда высылали не потрафивших Семи Коллегиям. Таких, как Сервиллий Турагис, на которого свалили багряноземельскую неудачу. Будь у Карло время, он навестил бы опального стратега, вряд ли тот в своем алычовом уединении смог узнать о первой победе над сломавшими его карьеру морисками. Повидаться очень хотелось, но позволить себе отлучку Карло сейчас не мог, пришлось ограничиться торопливым письмом – не написать было бы свинством закоренелым и окончательным.
Горела лампа, вокруг нее настырно вился туповатый мотылек, а Капрас едва ли не с корнетской радостью пересказывал столичные вести и выражал уверенность, что новый император воздаст должное опыту и отваге. Маршальская печать уже готовилась вгрызться в болотно-зеленый – цвет личной переписки – воск, помешал Агас, отчего-то вырядившийся в парадный мундир.
– Что-то срочное?
– Не слишком. Прибыл субгубернатор Кипары, вы были заняты, пришлось встречать и устраивать на квартиру. Я действовал от вашего имени…
– Ну и молодец. Надо же, целый субгубернатор… Я думал, пришлют какую-нибудь мелюзгу с предложением пожаловать к превосходительному.
– Мелюзга тоже есть, но из Мирикии. А что субпревосходительный явился лично, так деваться ему некуда. Губернатор умудрился угодить в плен к дикарям. Когда его удастся выкупить, если вообще удастся, не ясно. Визитер очень хочет получить должностишку насовсем, а для этого, сами понимаете…
Капрас понимал. Чиновнику, по милости бакранов оказавшемуся во главе немалой провинции, нужно и порядок обеспечить, и защиту от набегов наладить, и с беженцами управиться, и тут на голову валится корпус, который велено снабдить всем необходимым. Вот и мчится бедняга на встречу, от которой может быть как польза, так и вред, причем взаимный.
– Что этот «суб» собой представляет? – хмуро уточнил Капрас. Мало того, что козлятники невозбранно буянили в Кипаре, они как-то исхитрились уволочь губернатора, на содействие которого Капрас изрядно рассчитывал. – Ты знал его раньше?
– Не слишком. Субгубернатор страдал несварением и избегал званых обедов, а других мест для встреч у меня не имелось.
– Несварение так несварение… – Маршал поставил-таки на письмо печать и поднялся. – Где имение Турагиса, знаешь? Пошли с курьером, а если недалеко, отвези лично. Мы тут дней пять простоим, не меньше, а старика надо уважить.
– Я съезжу, – с готовностью согласился гвардеец. – У Турагиса я бывал, когда угодил в здешнюю дыру. На зиму стратег перебирается в Мирикию, но сейчас должен быть здесь.
– А вообще-то он как?
– Не сказал бы, что хорошо. Пытается разводить верховых лошадей… то есть лошадей он в самом деле разводит, и очень приличных. Бедняга решил считать это достойным своей особы делом, но вообще-то ему тошно. Господин маршал, я бы просил вас обратить внимание на компанию из Мирикии. В том, что тамошний губернатор прислал чиновника с письмом, ничего странного нет, удивляет другое. Чиновник мелкий, зато конвой – солидней некуда, полуэскадрон под командой капитана. Бакранские налетчики сюда не добирались, так зачем гонять полсотни кавалеристов?
– Если превосходительный дурак, мог для почета.
– В том-то и дело. – Агас аккуратно вложил маршальское письмо в футляр. – Губернатор Мирикии глупостью не страдает и пускать пыль в глаза не склонен.
– Значит, берегутся, – сделал неизбежный вывод Капрас. – К Турагису поедешь тоже с полуэскадроном, а посланца – ко мне. Прямо сейчас, пока кипарец с несварением не навалился.
Чиновничек был грузноват и многословен, как и доставленное им письмо, полное витиеватых, приятных, но пустых по смыслу оборотов. Соус, однако, не мог скрыть кролика – превосходительный жаждал встречи с маршалом Капрасом, причем на землях златоструйной Мирикии.
– Корпус только что проделал длительный марш. – Карло оперся руками на застеленный картой стол. – Сейчас мы встаем на отдых, но я буду слишком занят для поездки в соседнюю провинцию. Наши дальнейшие действия определяет полученный нами приказ.
– Воля Богодарованного Сервиллия свята, – торопливо провозгласил посланец, – но если выехать немедленно…
– Корпус я не оставлю, – отрезал Капрас. – Кстати, зачем вам такой эскорт?
– Господин маршал, я не мог подвергать риску послание его превосходительства! – Чиновник понизил голос. – В стране неспокойно. Мы, как вам известно, подвергаемся нападению с двух сторон. Богомерзкие мориски и дикари-бакраны мало того, что разоряют наши земли, их вторжение вызвало поток беженцев…
Вот оно как, мориски с бакранами! С пятью десятками против армии язычников даже Алва не попрет, так что врет господин чиновник, как барышник на базаре, а вот беженцы – другое дело. Куда им бежать, как не прочь от побережья, только одни свое спасают, а другие чужое отобрать норовят. Но что ж это должны быть за шайки, чтобы против них такие конвои выделяли?
– Мародеры? – деловито уточнил Капрас. – Где и сколько?
Чиновник развел руками. Он не знал, его делом было доставить письмо и убедить отважного Капраса приехать туда, где его ждут, ценят и жаждут помочь. Лисенок предлагал взятки куда тоньше и остроумней, и Карло брал – корпус нужно было кормить, а из империи приходили лишь приказы.
3
Красно-желто-черные бабочки-фульги, те самые, что сгубили казарского братца, во множестве расселись на замковой стене – казалось, цветут сами камни. А вот примыкающая к серо-бурой кладке скала, по которой неровным зигзагом тянулась лестница в пресловутую беседку, бабочек отчего-то не влекла. Как и деревья, и кусты роз, барбариса и чего-то темно-зеленого, усыпанного разноцветными ягодками. Садик был достаточно густым, чтобы укрыться от зноя и чужих глаз, но не настолько, чтобы опасаться чужих ушей. Отделенный от больших садов невысокой, с несколькими проходами, оградой, он служил убежищем избегавшей появляться на людях Этери. Лисичка дохаживала последние недели, и трепетно относящийся к здоровью супруги Барха боялся дурного глаза. Будущий отец не считал себя вправе покидать гвардию и границу, но о жене в меру разумения позаботился. Принцесса гуляла не иначе как под надзором тройки здоровенных бородачей и чуть менее бородатой карги с украшенным козлиными рогами шестом.
– Близко они не подойдут. – Этери едва заметно улыбнулась. – И они понимают только свой язык…
– Они ничем не хуже придворных дур, – кивнула, вспомнив осаждавших ее в Олларии куриц, Матильда. – Вы еще не устали?
– Нет, – кагетка покачала украшенной диадемой головкой, – я так рада, что вы откликнулись на мое приглашение.
Не пожелай Этери видеть супругу его высокопреосвященства, пришлось бы напрашиваться самим. Бонифацию хотелось знать как можно больше, Матильде – тоже, и рыбку решили ловить везде, где есть вода. Лисичка, пусть и беременная, разбиралась в братних вывертах лучше кого бы то ни было, а братец зря время не терял, это явствовало из множества признаков. Озабоченные приближенные, усиленные караулы, новые лица в замке, общая встрепанность и в то же время – радостное возбуждение.
– Когда мы уезжали, – вежливо начала алатка, – в Хандаве было как-то беспечнее.
– Наверное, – согласилась Этери. – Баата не любит неприятных дел и лишней крови.
– Лишняя кровь – та, которую можно не проливать сегодня, не рискуя пролить стократ больше завтра, – припомнила Матильда. – Так говорил один…
– Эсперадор? Да, конечно, вы же были эсператисткой… Как и я. Вам было трудно менять веру?
А она ее меняла? Меняют то, что имеют, только кому нужна скорлупа прошлогодних каштанов?
– Я была дурной эсператисткой.
Именно что дурной! Заповеди нарушала, постилась, лишь когда денег не было, у костров богомерзких скакала, с еретиками и язычниками якшалась, и ведь не стыдно!..
– Не хотите покормить птиц? – Этери сняла с пояса расшитый бисером кисет. – Это умиротворяет. Насыпьте немного на ладонь и ждите.
– Благодарю.
Гулять средь цветов и кормить птиц очень приятно – при наличии склонности к подобному времяпровождению. У Матильды таковой не имелось, зато была необходимость узнать, что творится в казарии. Алатка послушно подставила руку, порхавшие среди кустов пичуги сразу поняли, что к чему, – и началось…
Самым смелым оказался кто-то в желтой шапчонке, выхвативший свою долю чуть ли не из мешочка; желтоголовика сменила пара крикливых чернышей и какая-то краснохвостка. Пестрая прожорливая мелочь с писком и свистом спешила со всего сада, но предпочитавшая лошадей и собак алатка не слишком умилялась.
– Тр-р-р…
Некто крупный, с дрозда, и оранжево-черно-зеленый отпихнул жалко пискнувший серый комочек и принялся глотать зерно за зерном. Улетать он не собирался, какой проглот улетит, пока все не сожрано?! Острые коготки царапали кожу, паршивец жрал, оставшиеся без подачки возмущенно галдели, но отбивать свое кровное не спешили. Матильда сжала кулак, цапнув наглеца за лапы. Пойманный обжора затрещал и забил крыльями, разномастная стайка брызнула в стороны. Этери засмеялась и накрыла пленника рукой.
– Что это за тварь? – чуть смущенно спросила принцесса. – Лопает, как не в себя, а другие – смотри.
– Пш-ш-ш-хр-р-р-вшиш-шк, – прокашляла Этери и перевела: – На талиг это будет… что-то вроде «гордый зеленоштанец».
– Гордый? Гордые на дармовщину не кидаются, так что на талиг он будет… Карлион! На зеленоштанного согласна. Куда его, такого красивого, девать?
– Мне он не нужен, – отреклась от «Карлиона» Этери.
– Я тоже не кошка.
Матильда разжала кулак. «Пш-ш-швхркш-ш-ш» сорвался с места и тяжело – то ли от обжорства, то ли от пережитого потрясения, запорхал к зарослям. Кагетка поморщилась и высыпала все, что оставалось в мешочке, наземь.
– Немного устала, – призналась она. – Дальше, у лестницы, есть скамья… Мы там отдыхали с герцогом Алва, когда он меня провожал. Вы не знаете, где он сейчас?
– На севере, – не совсем соврала Матильда, успевшая себя убедить, что Ворон со скотиной Валме добрались, куда хотели, и ничего с ними не сталось. Ну, прошли дорогой покойников, они еще и не то вытворяли!
Этери в ее положении об исчезающих фресках думать было незачем, но Лисичка раз за разом наводила разговор на синеокого кэналлийца. Матильда уезжала под невинные расспросы, прошло без малого два месяца, а будущая мать при трех стражниках и старухе с рогами по-прежнему вздыхала о пристрелившем папеньку красавце. В казарском семействе к убийцам ближайшей родни вообще относились с нежностью.
– Вот моя скамья. – Лицо кагетки стало мечтательным. Положи она руку на живот, это б не удивляло, но женщина гладила нагретое солнцем дерево. – Это место обмана, но я его люблю… Я смотрю на лестницу, на горы, на туман и думаю: здесь что-то должно произойти. Что-то главное, красивое, а оно все не происходит, только сменяется стража, только уходит лето, как до этого ушла весна, а я остаюсь…
– И долго это продолжается?
– Я не считала, наверное, я всегда ждала. Однажды меня увезли, чтобы вернуть вместе с замком, и я опять жду. Смотрю, как сменяется стража, и жду… К брату кто-то пришел.
– Разве казар наверху?
– В беседку поднимаются, только когда он там.
Полноватый, средних лет человек, судя по одежде – даже не казарон, взбирался по лестнице, иногда делая передышки. Еще двое топтались на площадке, где Бонифаций оставлял своих адуанов. Не воспользоваться таким поводом Матильда не могла.
– Гость не похож на кагета.
– Он одет как торгующий в Гайифе, а сабли перед встречей с казаром снимают. Третьего дня из Паоны вернулся человек, служивший еще отцу, брат им недоволен.
– Врет?
– Слишком много хочет за свои услуги, только Баата никогда не платит дороже, чем оно стоит.
– Всегда?
– Другого я не помню, но когда платят тобой, становится грустно. Давайте поговорим по-алатски, не хочу забывать ваш язык, пусть он мне и не пригодится.
4
Старик Турагис был тронут, о чем с присущей ему прямотой и отписал. Доставленное Агасом послание с трудом умещалось на семи листах не слишком дорогой желтоватой бумаги и было заляпано свечным воском. Насидевшийся с жеребцами и кобылами полководец явно всю ночь разбирал сражение у Белой Собаки, хотя не знал даже, сколько у кого было людей. Что ж, воя от одиночества и ненужности, не заметишь, как начнешь к стремени пририсовывать лошадь. Капраса воспроизведенный из ничего бой заставил разве что пожать плечами, а вот про морисков, их привычки и хитрости маршал перечел трижды. Потом – береженого и Создатель бережет – смял и сжег последний лист, где бывший Второй Доверенный стратег его величества выражал сомнения в способностях и совести императора, которого настойчиво величал Орестом. «Я не верю, что из этого засранца вышел толк. В девятнадцать он уже был порядочной дрянью, сейчас, надо думать, протух окончательно…»
– Старик не готов вернуться к армии, – подал голос Левентис. – Он был обижен, а за время ссылки из обиды выросла ненависть. Турагис желает морискам сожрать императора и обломать зубы об кого-нибудь другого.
– Об кого? – Капрас сунул в огонь и первый лист, а от второго оторвал верх, оставив лишь описание язычников. – Об нас или сразу о Ворона? Вот ведь бацута мстительная, Забардзакиса ему мало!
– В ссылку, – напомнил Агас, – его отправлял не Забардзакис.
– Ну и что? – Дивин, скорее всего, уже в Рассвете, хотя об этом проще не думать. – Может, хватит считаться?
– Господин маршал, это очень трудно. Меня ссылка спасла, а превосходительный и вовсе был как добрый дядюшка, и все равно зло брало.
– Так и меня брало, – признался Капрас, – но ведь не время! Да хоть посади себе Ор… Сервиллий четырех кошек на плечи, лишь бы мориски за море убрались! У Ламброса мать в Неванте, он о ней говорить и то боится, и не он один… У Додузы жена в Паону к родне собиралась, да и Василис вспоминал про сестер в столице.
– Вы правы. – Левентис кашлянул и поправил шейный платок. – Господин маршал… Я понимаю, это не мое дело, но мы не так далеко отошли от Кагеты. Может быть, все же имеет смысл отправить госпожу Гирени под покровительство ее единокровного брата? Или хотя бы на запад, к моим родным?
– Я помню, что женщина при армии может находиться лишь по высочайшему дозволению, но это мало кому мешает… – Другое дело, что скоро в самом деле идти в огонь. – Я подумаю. Признаться, я рассчитывал на превосходительного, потому что в Кагету Гирени не хочет.
Гвардеец едва заметно поднял бровь. Еще бы, маршал, и оглядывается на желание приблудной девчонки! Сунуть в мешок и отправить к братцу, раз уж Лисенку пришла блажь назваться таковым… Капрас и сам бы так считал, волоки с собой плаксу кто-нибудь из офицеров.
Мысль о мешке и казаре потянула за собой другую, столь очевидную, что Капрас едва не хлопнул себя по лбу.
– Агас, – велел маршал, – разыщи Пургата. Объясним ему, что Хаммаилу конец, и мы отправляем его с двумя провожатыми на тот берег. Провожатым, как вернутся, приплатим.
Носатое несчастье нашлось сразу же, явив себя во всей своей красе.
Придурок топал ногами, потрясал кулаками, грозно шмыгал носом и орал, что ему назначена встреча с императором и он, Пургат, не позволит себя остановить.
– Я – гост ымпэратора! – бушевал казарон. – Он мэна ждот! Я ему буду гаварыт важное, а вы далжны мэна праважат! Хаммаил подыхал?! Сабаке сабач’a смэрт, я плуну на его магылу, кагда я вырнус, а кагда я вырнус? Я магу захотэт астатса с ымпэратором, если он будэт мнэ нравытца! Пачэму мы стаим, кагда нас ждут?! Пачэму не мчымся впэрод?!
– Потому что корпус должен отдохнуть.
– Ест прыказ ымпэратора правадыт к нэму мэна!
Кагет упер руки в бедра, оранжевое одеяние натянулось, и Капрас увидел, что спасенный, сидя в Гурпо, успел нагулять себе брюшко. Вот и жрал бы дальше. Молча.
– Его величество Дивин умер, – попробовал достучаться до казаронских мозгов маршал. – Его величество Сервиллий тебя не звал. Возвращайся домой, казнь тебе больше не грозит.
– Плэвал я на казн! Плэвал и какал! Хаммаил мэна баялся, он был трус! И ты – трус! И паганый Баата. Я нэ аставлу ымпэратора, на катораго напалы врагы! А еслы вы сэлы тут ждат, дайтэ мнэ сабак! И мнэ нужно новойе платйе для ымпэратора! Я нэ хачу ыдти к нэму в старом, я трэбуйу мундыр как твой.
Капрас зачем-то тронул помянутый мундир и распорядился:
– А ну выкиньте-ка его к кошкам.
Поднаторевшие в вышвыривании кагетского сувенира адъютанты выполнили приказ даже без смешков. Спасенный от верной смерти дурак отправился восвояси браниться, лопать и спать. Отправился жить. А приговоривший его человек был убит вместе с женой и детьми, которые уж точно никому не успели причинить зла. Справедливым это Капрасу не казалось, как не казалось правильным носиться со своими обидами.
– Карла, – пискнуло из-за двери. – Карла… Мы с деткой хатим тэба видэт. Могу?
– Можешь, – разрешил маршал. Беременную дурешку следовало отправить если не к Лисенку, то к Левентисам, но расставаться с кагеткой Карло не хотел, сейчас он это понял с пугающей отчетливостью. Как и то, что держать Гирени при себе и дальше – преступление.
5
Этери хотела говорить об Алве, Матильда – о фортелях Бааты, но Лисичка, как ей и положено, петляла, переводя становящийся слишком откровенным разговор то на так и толкущуюся на нижней площадке пару, то вообще на тергачей.
– Я забыла поблагодарить вас за подарок, – припомнила кагетка после очередного неудобного вопроса. – Бакраны не трогают птиц и зверей, поедающих плоды абехо, а я давно мечтала о синем платье, отороченном черными перьями. Мне вряд ли придется его часто надевать, но иногда приятно просто иметь.
– Мне больше нравится выбрасывать и раздавать, – вспомнила сундуки Альберта Матильда. – Баата – заботливый брат, знай он о вашем желании, его «барсы» давно отправились бы на охоту.
– Только не на тергачей! По мнению бириссцев, убивая столь глупое создание, перенимаешь его глупость. Вы знаете, что в тергачином выводке на одну курочку приходится с десяток петушков?
– Шеманталь говорит, они иначе бы вымерли.
– Но он вряд ли знает легенду о том, откуда они взялись. – Этери поморщилась и тронула диадему. – Давит…
– Ну так снимите.
– Тугой обруч не то, что я не смогу перенести… Так вот, у саймурского царя было две дочери: одна выросла красавицей, вторая была, как сотни других. Конечно, она страдала и завидовала сестре, на которую заглядывались даже звезды. Конечно, она мечтала о мужском обожании и женской ненависти, сестра же ждала великой любви и не замечала тех, кто был рядом.
Царь хотел быть справедливым. Если одна, решил он, получила красоту, то царство надо отдать второй. Оставалось найти сестрам достойных мужей, но как из множества женихов выбрать того, кто сделает счастливой женщину, и того, кто не сделает несчастной страну? Удрученный отец был язычником и не знал о Создателе, а демонов чтил как богов; он воззвал к ним, и сперва не случилось ничего, а потом у дворца остановил коня чужеземец. Если б я говорила о нем, мне пришлось бы описать герцога Алва, но я говорю о тергачах. Царь понял, что прекрасный странник послан в ответ на его моленье, только которой из дочерей? В золотой сосуд положили два яблока – красное и зеленое, и предложили девушкам выбрать. Каждая взяла по яблоку, но демонам нравится шутить – оба плода оказались…
– …вш-ш-ш-ш-ш-ш-пр-р-р-р! Хыр-р-рушквау! Бацута!!!
Вопль шел сверху. Матильда вздрогнула и задрала голову. Ровно посреди лестницы бесновался давешний казарский гость. Глядя вверх, на беседку, он махал руками и вопил, будто дурной актер. Потом картинно плюнул себе под ноги, повернулся и продолжил спуск. Телохранители казара проводили его сумрачными взглядами, но с места не сдвинулись.
– Твою… Что это с ним?
Матильда перевела взгляд на нахмурившуюся Этери, потом вновь уставилась на одуревшего толстячка. До площадки перед лестницей он добрался по-человечески, но, очутившись лицом к лицу с топтавшейся там парочкой, вновь разбушевался. Отчаянно жестикулируя, кагет яростно кивал на беседку, двое других тоже позадирали головы, как показалось алатке – с весьма вызывающим видом, но этим и кончилось. Толстяк погрозил беседке кулаком, и троица, повернувшись к ненависти задом, собралась уходить.
– Мне очень неприятно вам… – начала Этери, но ее слова утонули в треске, будто где-то пинком выбили дверь, а может, так оно и было – примыкавшую к скале стену замка загораживали кусты.
Орава воинов с обнаженными клинками вывалилась из-за живой изгороди многоруким неистовым ураганом. Багрянец, седина, пара пятнистых шкур на плечах вожаков, перекошенные от ярости рты. И это вечно щеголявшие каменными рожами бириссцы!
На площадке казарские головорезы замерли, будто их осадили незримые всадники. Ненадолго. Долю мгновения помедлив, седуны молча, без единого возгласа или команды, бросились на троих у лестницы. А те при виде «барсов»… развернулись им навстречу, потрясая саблями и галдя!
Кажется, Этери схватила Матильду за руку. Кажется, сзади свистнули. Кажется… Алатка, дрожа сразу от страха и ярости, подалась вперед, к доходившим до пояса кустам, за которыми творилось Леворукий знает что.
Бириссцы налетели на непонятную троицу, будто ими пальнули из пушки. Не было ни неспешного окружения малочисленных неприятелей, ни выжидания удобного момента. Стремительный бросок, на вскинутых и опускающихся саблях вспыхивает солнце… Всего несколько ударов сердца – и «барсы» смыкаются над упавшими, продолжая неистово рубить неподвижные тела. Чужой стон, вцепившиеся в плечо тонкие пальцы.
Всё? Нет! Упали только двое, а третий, заводила, непостижимым для купчишки образом прорвав багряное кольцо, с маху перескочил через изгородь и оказался в паре шагов от Матильды. И от вцепившейся в алатку беременной Этери.
Выправляясь после прыжка, кагет присел, но тут же распрямился, быстрым взглядом окинув озаренный солнцем цветник.
Он был неподвижен лишь миг, Матильда толком не разглядела ни одежды, ни оружия, ни лица. Только глаза – белые от ярости, и еще – стекающую по щеке кровь.
Сердце заходилось, будто она катилась с ледяной горы. Алатка успела сорвать тяжелый – золото как-никак – пояс-цепь и толкнуть Этери себе за спину. Сумасшедший перехватил поудобней залитую алым саблю и, махнув рассеченным рукавом, сорвался с места. Не на них… Он бежал вправо, к дальней калитке… вернее, хотел бежать.
– Бакр-р-р-ра-а!
Стражи Этери, в отличие от седунов, не молчали. Ревущие бородачи пронеслись мимо с резвостью своих козлов. Беглеца перехватили уже на втором шаге; удар сабли старший принял на свой окованный железом посох, отведя клинок, а его подручные, зайдя с двух сторон, воткнули кинжалы, один в бок, второй – в живот потерявшей возможность защититься добыче.
Кагетку Матильда загородила, но хруст, с каким широкие лезвия вспарывали плоть, слышали обе, не могли не слышать. Безумец судорожно дернулся, из распахнутого рта вырвался полустон-полувой, и тут выдернутые из ран кинжалы снова впились в тело, а навершие посоха обрушилось на запрокинутую голову, дробя череп. Стон оборвался, но прежде чем мертвец растянулся на цветочном ковре, ему досталось еще с полдюжины ударов. Мясорубку оборвал шорох и глухие шлепки – через ограду один за другим прыгали бириссцы, и Матильда не взялась бы сказать, какие физиономии злей – бритые или с бородами. Впрочем, вид искромсанного трупа успокоил и тех, и других.
– Идем. – Алатка подхватила Этери под руку и поволокла по дорожке мимо спешащей навстречу карги с рогами и очнувшихся наконец охранников-кагетов. – Будем надеяться, до них дойдет первым делом… прибраться.
Глава 8
Талиг. Альт-Вельдер
Гёрле
400 год К. С. 14-й день Осенних Скал
1
Надзирающий над кухнями был озабочен, и Мэллит поняла, что причиной тревоги стал хлебный нож.
– Эмилия, – спрашивал старший, – ты точно знаешь?
– Да уж знаю, – откликалась та. – Чего мне там резать? Все нарезано уже! Ларь бы отодвинули, за ним только кошек нет.
Ларь, огромный, расписанный облупившимися красными цветами и серыми, как мыши, птицами, гоганни помнила. На нем младшие слуги вопреки суровым запретам оставляли грязную посуду и фартуки. И еще на нем сидели, когда не хватало скамей.
– Не найдется к ужину, – решил старший, – отодвинем.
– Да когда он пропал-то? – Нареченная Эмилией залила кипятком смесь трав и сушеных ягод, которую здесь пили все. Мэллит этот обычай нравился, но девушка предпочитала черные ягоды, а сегодня были красные, чей запах напоминал мокрую шерсть.
– Когда пропал, говоришь? А Леворукий его знает! – Надзирающий покосился в сторону Мэллит, и гоганни принялась набивать гусиную тушку рубленой печенью, пережаренной с мукой, луком и травами. – Я бы и не беспокоился, если б она по нижней галерее не бродила.
– Она не может смирно сидеть, – вздохнула Эмилия, – а в сад под дождем не выпустишь, вот госпожа и велела отвести на галерею. Только мы с благоверным приглядываем, да и не станет она за нож хвататься…
– Что да, то да, – согласилась следящая за посудой, – если кто знает, нож ему ни к чему.
– Все равно найти надо. – Надзирающий посторонился, пропуская уносящую отвар. – Мало ли…
Нож гоганни вернула перед обедом, протиснув в щель между стеной и ларем, а вечером пропажу «нашли» среди пыли и того, что упало прежде. Мэллит видела фруктовые косточки, пуговицы, останки зловредных кухонных жуков, которых отец отца травил раствором змеевника, одинокий, как луна, чулок и серьгу с желтыми камушками.
– Я же говорила, найдется! – торжествовала Эмилия. – Она, бедняжка, больше языком молоть!
– Кто бы мычал, а ты б помолчала, – укорила старшая подавальщица, но не она была в этот час громче всех.
– Магда, подлюка! – Прекрасная, будто спелый абрикос, гладильщица подбежала к подруге, и пальцы ее были скрючены, как у когтящего цыпленка коршуна. – Так это ты тут… чулки теряешь… С чужими бычками…
– Цыц, вы! – велел нареченный Губертом, но Мэллит уже не слушала – это ведь так правильно: уйти, когда случается некрасивое. Слуги искали нож, но запомнят ссору.
Злоба забывшей себя гладильщицы гоганни не занимала, девушка думала о словах Эмилии и тревоге надзирающего. Та, что не брала нож, «знала»… В Хексберге Мэллит поняла: «знать» для женщин севера означает колдовать, именно этого гоганни и боялась! Слова, сказанные среди тростников, звенели в душе до сих пор, но у слуг лишь одна госпожа… Выходит, променявшая свое сердце на шестнадцать смертей – не первородная Ирэна?! Люди Талига так похожи…
– Мелхен, – сказала нареченная Юлианой, – что-то ты у меня бледненькая сегодня. И губки дрожат. Что случилось?
– Девушка на кухне стала бить другую, и я ушла.
– Глупышки, – покачала головой роскошная. – Это мужчины должны из-за нас драться, хотя я никогда не давала Курту повода. Никогда! Мы познакомились, и я в тот же вечер послала всех своих кавалеров – а они у меня были, можешь мне поверить – к кошкам.
– И они пошли? – спросила Мэллит, чтобы не молчать.
– Пошли. – Любящая прижала гоганни к себе. – А что им оставалось?
– Ничего, – прошептала гоганни, понимая, что сейчас услышит о былой радости и вновь не отведет беду. – Я… Слуги говорят странное. Они искали нож и боялись, что его взяла… Она опасна и полна зла!
– Ты опять? Я же объяснила тебе, что Ирэна не способна ни на зло, ни на слезы. На разумный поступок, впрочем, тоже. Додумалась запереть себя в этом рыбном садке!
– Я больше не ищу зла в хозяйке, – признала свою ошибку гоганни. – Нужно узнать, кто гуляет в галерее, когда идет дождь, и желает дурного.
– Узнать? – Вздох роскошной был глубок. – А ты разве не знаешь? Ирэна опекает свихнувшуюся сестру и делает это по-дурацки. Похоже, в этой семье весь разум достался маленькому полковнику.
– Сестру? – Конечно же! Пока Борнов было двое, Мэллит различала их, лишь когда братья были вместе. – Я не знала, что у озерной госпожи есть сестра.
– Ой, девочка… То, что знают все, каждый день не повторяют. Ты рассказала Чарльзу, что у меня есть племянники?
– Ни… Нет.
– А почему?
– Я не думала, что это нужно.
– Вот именно. Зачем говорить о том, что всем известно и не радует? О своих бедах жужжат лишь мухи, потому они так докучливы.
– Тут живет зло. – Почему, ну почему они не слышат и идут к обрыву?! – Я ошиблась в имени, но сестра Ирэны…
– Ее зовут Габриэла, если я не путаю. – Нареченная Юлианой зевнула и поправила шаль. – Бедняжка сошла с ума, когда муж у нее на глазах застрелил старшего Савиньяка. Подлец, хоть бы в сердце бил или в голову, а он в живот! Или рука дрогнула?.. Жену он тут же к отцу отправил, только она уже в мозговой горячке была. Болтали, будто это выдумка покойного Вальтера, который не хотел, чтобы его дочь допрашивали… Чушь, причем злобная! Герцог Ноймаринен вдову видел, он и устроил так, что ее под опеку семьи отдали, благо Борн не отпирался. Хоть на это совести хватило.
– Она – жена убийцы, и она может творить беду!
– Да не умеет она ничего! У моей матушки повар был, он себя петухом вообразил, от всех бегал, боялся, что сварят, ну а Габриэла вбила себе в голову, что умеет колдовать. Зрелище неприятное, что и говорить, мне в моем положении и впрямь лучше не смотреть, ну так Ирэна к нам ее и не пускает.
2
Появление Проэмперадора радовало уже тем, что Ойген нашел, на кого обрушить свои рассуждения. Если б эти двое в своих изысканиях еще обходились без генерала Ариго! Того же мнения придерживался и второй Савиньяк, после прибытия брата ставший для Жермона просто Эмилем. Западная армия спешно готовилась к перемирию и еще к чему-то скверному, о чем даже думать не хотелось. Ждали Придда, новостей из Южной Марагоны, докладов от Айхенвальда с Фажетти, и еще ждали ответа Бруно. То, что не такой уж сильной, несмотря на подошедшие подкрепления, армии нужна передышка, Ариго понимал. Про Излом и бунт в Олларии он тоже понимал, пусть и меньше, но сама мысль договариваться с «гусями», не поквитавшись за Мельников луг, вызывала отвращение. Вот сбив с фельдмаршала спесь, можно было б и разойтись. До весны.
– Герман, – окликнул Ойген, – ты летаешь в облаках, как орел, но ведь ты леопард, а мы уже на месте.
– Прости, задумался. – Ариго принялся расстегивать пуговицы. Близнецы уже вовсю разминались, украсив опрятный забор маршальскими мундирами. – Не знаю, кто из нас двоих бергер, только отпускать Бруно, не отлупив… Я понимаю, так нужно, но чувствую себя предателем.
– Полностью разделяю твою досаду, – возвестил барон, – тем не менее чувствами порой приходится поступаться. Сегодня у тебя будет непростой противник, хотя удовольствие ты получишь. Еще одним удовольствием будут последующие булочки со сливками, подумай о них и развеселись.
– Вы с Савиньяком любой завтрак испортите, – Ариго вытащил шпагу. – Вчера ты выиграл уверенно.
– Маршал Лионель долго не тренировался, но в случае продолжения боя моя победа выглядела бы не столь убедительно. Если б она вообще была. Удачи, Герман.
– Удачи.
Мысль об утренних тренировках осенила Ойгена, решившего, что вид фехтующего начальства поднимет дух подчиненных. Эмиль не только согласился с этим, но и присоединился, прибывший Лионель тоже взялся за шпагу. Его первым противником стал брат, затем – Райнштайнер, сегодня пришел черед Ариго.
– А прохладно, – вместо приветствия заметил Эмиль. – До четырех? Или до шадди?
– Лучше зависеть от времени, чем от случайности, – выбрал бергер. – За столом нам предстоит важный разговор, а после завтрака назначена проверка артиллерии. Завтрак следует начать в срок.
– Не возражаю. – Проэмперадор отсалютовал шпагой. – Приступаем?
Бывший подросток из Сэ в самом деле оказался трудным противником, и, пожалуй, он дрался лучше брата. Жермон успел перепробовать многое из того, что отрабатывал с Ойгеном, получалось просто отлично, только Лионель либо вовремя парировал атаки, либо уклонялся от них. При этом Савиньяк почти не атаковал сам… Почти. Жермон едва успел отвести неожиданный и быстрый выпад, а шанса на контратаку ему не дали. Они уже несколько минут кружили по бывшему току, без толку стуча шпагами, и это не было так уж весело, это начинало злить, словно ты дрался с собственным отражением или, того хуже, сам стал отражением белокурого противника. Разве можно обмануть и достать клинком самого себя? Разве можно пропустить подобный удар? Старые защиты, новые… Стать Приддом… Вальдесом… Райнштайнером. Да, Райнштайнер победил. Вчера – и потому, что все вышло слишком быстро. Двойной финт… Как же, пропустит он! Обработка клинка. Сорвалось. Ложное отступление, так мы и поверили… Сейчас перебросит шпагу в левую? Так и есть, перебросил! И тут же отшагнул назад.
– Ариго, вы ведь знали, что я сделаю?
– Что… Разрубленный Змей, да, знал!
– А я знал, что будете делать вы. Барон, Эмиль, прервитесь-ка!
Первым, само собой, вышел из боя Райнштайнер, на физиономии которого читалась живейшая заинтересованность. Вот Эмиль, тот явно предпочел бы продолжить схватку.
– Если я правильно понимаю, – предположил бергер, – произошло что-то важное.
– Не произошло, происходит. Господа, мы с генералом Ариго предугадываем намерения друг друга. Вчера ближе к концу схватки мне показалось, что я знаю, что предпримет барон. Прежде за мной подобного не водилось даже во время тренировок с братом.
– У меня и сейчас не случается, – отмахнулся Эмиль, – и я что-то не заметил, что Райнштайнер меня раскусил.
– Нет, – подтвердил Ойген, – но я обратил внимание, что с некоторых пор мы с Германом угадываем движения друг друга. Я отнес это на счет пройденного нами обряда. Кроме того, я, хоть и не столь четко, чувствовал намерения адмирала Вальдеса, а он – мои. Нам следует немедленно убедиться в нашем открытии.
– Меняемся, – подмигнул Эмиль, и клинки вновь застучали, но это уже не был бой с зеркалом. Жермону пару раз почти удалось обмануть противника и самому буквально в последний момент отвести весьма коварный удар маршала. До четырех уколов драться пришлось бы долго. Бой опять прекратил Проэмперадор, но отчета потребовал Ойген.
– Как всегда, – честно сказал Жермон. – Хотя… Мы так и не задели друг друга.
– Ну удружили! – фыркнул Эмиль. – Не думал, что чего-то там предвижу – дрался, как человек. Теперь знаю, и половина удовольствия кошке под хвост.
– То есть, – уточнил барон, – вы и Герман чувствуете друг друга?
– Пожалуй, да… Хотя до зеркала далеко.
– Приходится признать, – Райнштайнер повысил голос, – что граф Савиньяк, ты, Герман и я неким образом связаны, и это проявляется во время напряжения наших сил как телесных, так и духовных. И еще я бы очень хотел знать, что каждый из нас видел сегодня во сне. Лично мне казалось, что я еду зимним лесом верхом на рыси, что невозможно не только потому, что рысь не поднимет человека, но и потому, что их спины слишком гибки для верховой езды.
– Я видел отца, – коротко бросил Савиньяк. – И горы. Ветровую гриву.
– А я не видел ни гор, ни леса, – отмахнулся Эмиль.
– Разумеется, – пожал плечами его брат, – ты видел даму, и, возможно, не одну.
– А мне и сказать нечего, – развел руками Ариго. – Если я что и видел, то забыл. Зато, когда меня ранило, я говорил с ежом, а когда мы с Ойгеном встречали Зимний Излом, мне привиделся уезжающий всадник.
– Герман, – лицо бергера стало укоризненным, – этого ты мне не говорил.
– Говорил! – возмутился Ариго. – Еж был маленьким, и он назвался Павсанием. Были еще ежи, здоровенные, на них везли пушки. Эти молчали.
– Ты не рассказывал про всадника.
– Продолжим за столом. – Эмиль кивком указал на приближающегося порученца. – Как-то мы сегодня быстро управились.
– Да, – согласился Ойген, – мне тоже казалось, что еще рано, но теньент Кальперадо всегда точен.
– Мой маршал, – точный Кальперадо щелкнул каблуками, – я позволил себе вас прервать. Прибыл капитан Давенпорт, у него дурные новости. В пятый день Осенних Скал в своем поместье утонул генерал фок Гирке.
– В том, что Давенпорт прибыл к нынешнему завтраку, есть глубочайший смысл. – Савиньяк взял с забора мундир за мгновение до того, как это сделал бы порученец. – Что ж, придется признать, что у нас есть определенные странности. И не у нас одних, за капитана Давенпорта, по крайней мере, я ручаюсь… Гирке – это серьезная потеря?
– Я бы назвал ее ощутимой и несвоевременной. – Райнштайнер выглядел недовольным, словно Гирке самовольно отлучился, нарушив тем самым диспозицию. – Кроме того, я назвал бы ее странной.
3
Раз в Озерном замке думают, что ей все известно, можно смело спрашивать. Женщины любят сплетничать, это говорил еще отец отца. Они – женщины, они будут болтать, и что-то да откроется. Мэллит кончила натирать мясо смесью трав и соли и отправилась сполоснуть руки.
Читать бесплатно другие книги:
