Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть первая Камша Вера
– А почему госпожу Габриэлу пускают на башню? – Гоганни посмотрела на поливавшую ей женщину. – Она может упасть и разбиться.
– Она туда не ходит, – спокойно объяснила служанка. – Хозяйка не дает.
– Но я видела. – Мэллит взяла полотенце с жесткой вышивкой. – С моста. Госпожа Габриэла поднимала руки к небу, как будто молилась.
– Змею такие молятся… – Женщина торопливо оглянулась. – Правду сказать, барышня, это Эдуард гадюку выпустил. Болван ее девчоночкой на лошадках катал, вот слюни и распускает, а та и пользуется. Дурочка-то дурочка, но как из кого веревки вить, соображает. Эдуарда кто только не ругает, жена первая, толку-то… Да и госпожа туда же!
Болтливая вздрогнула и заговорила другим голосом:
– Так говорите, барышня, тмина поболе?
– Да, – так же громко подтвердила Мэллит, поняв, что они не одни. – И белого перца.
Все подтвердилось. Это нареченная Габриэлой угрожала небу! Это она бродит у воды, и это она сулила смерть брату. Брат не верил, только он еще не знал о новой беде, а творить волшбу может и безумица. Запятнать белую ткань легко, трудно вывести пятна, но всё сотворенное человеком человек и исправит. Если на то будет воля Кабиохова и благословение Его сыновей.
Подниматься на стены гостям не мешали, и Мэллит отыскала место, где стояла первородная Габриэла. Там не было ничего, кроме сырого камня, и девушка побрела прочь от зубца к зубцу, вспоминая страшные слова и страшные глаза. Слишком много смертей пришло в дом повелевающих Волнами, чтобы не верить ненавидящей! На войне убивают, это так, но жена мятежника враждебна тем, кто верен власти, а потерявшая мужа страдает, видя чужую радость. Первородный Валентин еще не любил, его сестра не знала счастья, и Габриэла залила чужой костер. Нареченный Куртом погиб, но злобная не насытилась и погубила графа Гирке. Мужа печальной Ирэны выманили из дома, он шел, не разбирая пути, и упал в канал. Остальное довершили рана и холодная вода.
Возле самых башмаков вспорхнул голубь. Не такой, как в Агарисе и Ракане – серо-сиреневый, маленький, с черной петлей вокруг шеи. Мэллит вздрогнула и очнулась – оказывается, она была уже над садом. Внизу пестрыми змейками вились дорожки, светлели поляны и зеленели груды еловых веток, ими по приказу хозяйки укрывали уснувшие цветы. Гоганни немного посмотрела на работников и двинулась дальше. Она ничего не искала и ничего не ждала, когда заметила внизу двух женщин. Плащи скрывали фигуры, но кто мог войти в желтую липовую галерею, если не нареченная Габриэлой и приставленная к ней?
Девушка подняла глаза к облакам, за которыми угадывалось солнце, но понять, который час, не смогла. Ждать не имело смысла, только Мэллит ждала и была вознаграждена. Из двоих ушедших одна вернулась, и вряд ли это была госпожа. Гоганни бросилась вниз, и ей четырежды повезло – нареченная Эмилией пила на кухне отвар из ягод, а старшая над подавальщицами ее куда-то зазывала.
– Только до сумерек, – Эмилия поставила пустую кружку на стол, – а то мне мою козу загонять надо.
Женщины засмеялись; они не заметили Мэллит, и это было второй удачей. Теперь девушка знала, что первородная Габриэла одна в нижнем саду и до сумерек за ней не придут.
Решение вновь увидеть и навсегда понять пришло сразу. Запертая калитка в конце галереи подтверждала – опасная здесь; знакомый дуб подставил плечи, а башмаки Мэллит, пожертвовав головной лентой, связала и повесила на шею. С цветников доносились голоса – садовники продолжали накрывать растения. Работа прервется лишь в сумерках, но в нижнем парке цветников нет.
Шуршал под ногами гравий, чертили по небу крыльями вороны, копошились и свистели в кустах маленькие разноцветные птицы. Мэллит увидела рыжего хвостатого зверька – он висел на стволе вниз головой и смотрел на гоганни черными глазками. Жизнь, как могла, отвлекала от смерти, но девушка только ускоряла шаг. Она знала, о чем спросит, она помнила дорогу и остановилась лишь на пороге лабиринта, чтобы тронуть висевшую на шее звезду и попросить помощи. Чьей? Если бы Мэллит знала…
Тростники еще не поникли, однако прежде зеленая стена стала блекло-ржавой. Она тихонько шуршала, будто уговаривала вернуться, не трогать, не знать… Где-то здесь нашли графа, чьего лица Мэллит не помнила. Хозяин Озерного замка был хорошим человеком, о нем жалела роскошная, его будет не хватать полковнику Придду. «Маленькому полковнику»… Почему овдовевшая так сказала, ведь нареченный Валентином высок и силен? Как хорошо и как важно иметь сильные руки и владеть оружием!
Вновь тронув дар воина Дювье, гоганни пошла дальше, сожалея о возвращенном на кухню ноже. Сухой шепот стал громче, он окружал девушку со всех сторон; казалось, каналы наполняет он, а не скрытая от глаз вода, и тем резче и злей прозвучали из тростников голоса. Мэллит не сразу сообразила, что говорят на такой же тропе по ту сторону шуршащей полосы. Две женщины спорили, и гоганни поняла, кто они.
Ветер доносил лишь отдельные фразы, сказанные громче других, но уста часто лгут, а сердце правдиво. Мэллит чувствовала главное: первородная Габриэла радуется и угрожает. Хозяйка отвечает коротко, ее голос глух и безнадежен, так травы прощаются с летом, а сердце – с молодостью. Если б Мэллит смогла приблизиться и подслушать, она бы так и поступила, но спорящих и гоганни разделял канал. Хуже того, девушка, вспомнив узор лабиринта, поняла, что первородные отрезали путь назад и уйти от сестер можно лишь к озеру. Там сходится двенадцать дорог, и одиннадцать свободны.
– …умрет! – донеслось сквозь шепот тростников. – …не дождется… снега…
Надо было бежать к воде, но Мэллит расправила плащ и пошла навстречу сестрам. Зачем? Она не знала, но первородный Валентин остановил пришедшего за ничтожной выходца! И пусть повелевающий Волнами дал слово хранить недостойную, не взяв встречной клятвы, спасенный всегда в долгу. Молитвы хранят плохо, значит, нужно иное.
Гоганни выскочила из-за поворота в десятке шагов от двух женщин. Они были похожи и при этом разнились, как два дерева, одно из которых зелено, а второе тронуто желтизной.
– Опять она. – Габриэла улыбнулась, и ее улыбка была осенью и смертью. – Эта гостья мне нравится, но она еще не готова…
– Хватит. – Ирэна быстро пошла навстречу. – Мелхен, как вы здесь оказались?
– Я иду от озера, – солгала гоганни. – Я хотела увидеть, где загадывают желания.
– Ты не запираешь двери, и в них входит незваное. – Безумная откинула капюшон, на каштановых волосах сверкнуло солнце. – Эта девушка пришла и уйдет. С тобой останется пустота, потому что твое сердце заберу я. Ты будешь пуста, как колокол, и в тебя будет звонить боль…
– Идемте, Мелхен. – Сейчас Ирэна походила на своего брата, но казалась его матерью. – Прошу извинить графиню Борн. Она больна.
– Твой муж мертв, твой брат умрет, остальные уйдут…
Порыв ветра пробежал по тростникам, будто волна, теперь за спиной звучал тихий смех. Хозяйка замка шла быстро, но Мэллит не отставала и лишь думала, как скрыть свою дорогу.
– Мне следовало попросить вас не выходить в нижний парк. – Ирэна заговорила, едва они покинули ловушку из шепота и ненависти. – Слуги сюда ходят лишь по обязанности, а о вас я не подумала. Вы хотели загадать желание?
– Да, – солгала Мэллит. – Я пришла давно и стояла у воды.
– Я тоже загадывала… – Как похожи лица, как непохожи улыбки. – Видимо, я неправильно просила или сделала это слишком поздно. Вас очень испугала моя сестра?
– Нет.
– Вы смелы и великодушны, Мелхен. Я очень хочу, чтобы вы нашли свое счастье, вы его достойны.
– Вы тоже, сударыня.
– Мне когда-то тоже так казалось. Очень давно… Я была немногим старше вас. – Рука первородной касается виска. Так мало лет, так много ставшей серебром боли.
– Сударыня, госпожа Габриэла уверена в своих словах.
– Это свойственно нашей семье. Мелхен, я вижу, как вы беспокоитесь о баронессе Вейзель. Я заметила, что, когда я возвращаюсь из сада, вы всякий раз выходите меня встречать. Поймите, что бы ни думала моя сестра и что бы она ни говорила, это не несет опасности гостям Альт-Вельдера. Будь иначе, Валентин никогда бы не пригласил вас сюда и не оставил здесь после гибели графа Гирке.
– Да, – подтвердила Мэллит, – я это понимаю, но что будет с вами?
– Моим братьям ничего не грозит, а со мной все уже произошло. Я боюсь лишь неурочных заморозков, черемуховой моли и медведок, – на тонкое, напряженное лицо тенью облака опять легла улыбка, – а над ними моя сестра не властна.
Первородная шутила, и Мэллит тоже улыбнулась. Сестра и брат недооценивали опасность; да, сейчас им ничего не грозит, но Мэллит все равно решила написать помнящему о бедах Райнштайнеру. Она обдумывала письмо, пока не уснула и не увидела во сне величественного барона. Он стрелял по рычащим медведкам, а рядом стоял Валентин и перезаряжал пистолеты. Утром гоганни была совершенно спокойна, утром выпал первый в этом году иней, и все стало серебряным и светлым, как глаза полковника Придда.
Глава 9
Гайифа. Кипара
400 год К. С. 17-й день Осенних Скал
1
Только-только перевалило за полдень, словно бы и не осеннее солнце старалось вовсю, слепя глаза и припекая обтянутые мундирным сукном плечи. Предпочитавший жару холоду и сушь сырости Капрас этому скорее радовался: влипнуть в полосу дождей означало надолго застрять в раскисших черноземах, а Карло торопился. Новый император начинал с чистого листа, и наклеенные Забардзакисом ярлыки утратили силу. Теперь все зависело от собственной расторопности, исполнительности и удачи, которая должна же когда-нибудь прекратить лягаться! Маршал надеялся на лучшее и делал что мог, дабы исполнить приказ Богоизбранного Сервиллия.
Новое титулование потихоньку становилось привычным, и вообще – почему бы Создателю, в самом деле, не избрать Ореста? Чтобы спасти империю и оценить Карло Капраса по заслугам – а заслуги, пусть и не великие, имелись: созданный в считаные месяцы корпус и успешный марш. Ну, и артиллерийские достижения Ламброса, само собой.
– Мы еще увидим, как язычники побегут от ваших запряжек, – поделился своими мечтами Капрас.
– Если только Ворон не набрался своих штучек от морисков, – усомнился присоединившийся к маршальской кавалькаде Ламброс.
– А хоть бы и так! – Капрас утер взмокший лоб. – Главное, мы теперь во всеоружии.
– Пожалуй, – сдержанно согласился артиллерист. – Будь у меня при Дараме то, что есть сейчас, мы могли бы и устоять. Разрешите отбыть?
– Не разрешу! – засмеялся Карло. До выбранного для привала местечка оставалась еще пара часов, однако жара донимала все сильнее. Маршал вместе со свитой и штабными ехал за колоннами передового полка. Глотать поднятую солдатскими башмаками пыль удовольствия не доставляло, и кавалькада держалась обочь дороги, благо поля по обе стороны тракта это позволяли, а устойчивый ветерок исправно сносил пыль в сторону от высокого начальства. И все равно хотелось в тень.
Когда впереди показалось селеньице – три десятка домов, речка, густые сады, – Капрас не колебался. Приказ вызвал у свитских счастливые улыбки, воспрянувшие порученцы поскакали вдоль растянувшихся колонн, а сам Карло, подавая пример спутникам, направил коня к постоялому двору, уже оцепленному парнями Гапзиса, – ветеран с ходу сообразил, что нужно делать, он всегда соображал.
– Любезный, – спросил маршал суетливого толстяка в белом с вышивкой фартуке, – как тут у вас?
Оказалось, все хорошо и даже отлично – и урожай, и власти, и дороги до Мадоков и дальше, ну совершенно не о чем беспокоиться!
Стук копыт идущей галопом лошади ворвался в ласковый говорок, будто камень в сонную заводь швырнули. Хриплая перепалка под окнами, топот, и нате вам – сержант-драгун из авангардного эскадрона.
– Ну, – со вполне простительной для голодного человека досадой бросил Карло, – что такое?
Вертевший головой в поисках главного начальства сержант выпятил грудь и хриплым, пропитым напрочь голосом попросил разрешения доложить. Получил оное, зверски щелкнул каблуками и выпалил одним духом:
– Господин маршал, господин полковник Василис почтительнейше докладают!.. Так что на мельнице нашей… его… первой ротой окружены злоумышленники, поднявшие оружие на воинов императорской армии!
– Что-о-о-о?!
– Так что злоумышленники! – изо всей мочи заорал гонец. – На мельнице! Подняли оружие!..
– Стоп. Давай по порядку.
Сержант напрягся, будто в отхожем месте, и дал по порядку.
Не успели драгуны организовать бивак, как из кустов выломился клирик и с ним малец лет шести. Перепуганный, грязный, мокрый, что твоя лягуха. Плачет, заикается, а святой отец переводит, что на их дом напали чужие люди. Какой дом? Ну, мельница ниже по реке, она господину высшему нотариусу из Мадоков принадлежит, мальчонкин отец там арендатором, а братья старшие помогают. И тут пришли, значит, эти… берегом пришли…
– Сколько их?
– Не могу знать! – Драгун исхитрился еще сильней наморщиться. – Считать малой не умеет. Две пятерни ему показали, говорит – «больше», еще показали – не соображает, «много», и всё. Брата вроде топором ударили, мамку тоже, потом папку с верха мельницы скинули, он упал и не шевелился. Сестры еще кричали, как он убегал. Всё выносить стали; зерна и муки много, таскать долго.
– А священник-то откуда взялся?
– Из церкви здешней, откуда еще? Парнишка спрятался сперва, сидел в канаве. Потом кто-то прибежал и стал ругаться. Так что малой под шумок и утек. Сначала полз, там один с пистолем на крыше сарая сидел, вокруг смотрел, ну да бурьяны хоть и невысокие, а густые, вот мельничонок и пробрался. А потом побежал. В церковь дорогу знал, туда и дунул, а клирик нас видал, мы ж того, мимо шли. Капитан наш как услыхали «зерно», «припасы», сразу встрепенулись. Ну, и подняли роту. Так что поскакали, парнишка тропку показал, чтоб мельницу обойти и не дать злоумышленникам в лесок утечь. Гады как раз подводы нагрузили и наладились удирать, да не вышло.
– Повязали?
– Какое там! Засели на той мельнице, лаются почем зря да стреляют. Посчитали, сколько народу палит, десятка три наберется, не меньше… Дом крепкий, понизу камень, место вокруг больше открытое, мельница же! Когда третьего нашего подбили, капитан велели отойти, окружить и скакать с докладом к полковнику, а господин Василис уже к вам послали… Виданное ли дело, отребье придорожное с мушкетами бродит и смеет бой принимать?!
Офицеры переглядывались, на обожженных кагетским солнцем физиономиях читались недоумение и пробуждающаяся злость. В сердце Гайифы разбойники не просто средь бела дня режут честных людей, ублюдки смеют поднимать хвост на мундиры! Новость казалась невероятной, но лишь на первый взгляд.
Капрас взялся за шляпу:
– Ну вот вам, господа, и ответ насчет давешнего «зачем чиновнику такой эскорт?». Вот за этим за самым…
– Закатные твари! – Ламброс торопливо сунул в карман кусок хлеба. – Если в округе творится Леворукий знает что, какого… молчат и мнутся? Кого боятся, шкуры чернильные?!
– Начальства, – подсказал Агас. – Чиновники всегда боятся начальства, но дела и впрямь странные. Когда я… когда меня отправляли в Кагету, ни о каких разбойниках никто не слышал.
– Вот и посмотрим, кто ж это тут такой храбрый, что готов бодаться с регулярной армией.
Кого лучше послать? Еще одну драгунскую роту? Пожалуй, не стоит.
– Гапзис, давай-ка своих молодцов пошевели. Бириссцев не испугались, с местными разбойничками тем паче управятся…
2
Хоть и узкая, но наезженная – к мельнице, не куда-нибудь! – дорога петляла меж разгороженных живыми изгородями пастбищ; мальчишка наверняка бежал напрямик, но для роты это не годилось, а спешка нужна при ловле блох или тех, кто вот-вот удерет. Окруженные же разбойники могли лишь огрызаться, тратя порох и пули, и вряд ли при них был целый арсенал.
– Не понимаю, – наверное, в десятый раз начал Левентис. – Откуда эта наглость? С казаронов бы еще сталось, но мы не в Кагете…
В Кагете, по крайней мере в Кагете Лисенка, грабители на дорогах не баловали, но поправлять гвардейца Карло не стал. Агасу, как и самому Капрасу, на казарию было чихать, но родимые безобразия, которые местные власти изо всех сил пытались скрыть, наводили на размышления. Малоприятные. Маршал придержал коня, принуждая и себя, и свиту не отрываться от ребят Гапзиса. Они были как раз на полпути к цели, когда над колючей зеленью показались решетчатые крылья. Капрас привстал в стременах и вытащил зрительную трубу.
– Надо же, – ворчал он, оглядывая добротные строения, – почти форт. Господин нотариус при строительстве не скупились. И окошки маленькие, настоящие бойницы…
В довершение сходства из темных щелей бодро вылетали белесые облачка – непонятные разбойники все еще оборонялись.
– Господин маршал, – негромко попросил Ламброс, – разрешите отбыть?
– Отбывайте, – отмахнулся задумавшийся Карло. Дорога нырнула вниз и теперь бежала сквозь отчего-то не вырубленную хозяйственными крестьянами рощу. Благодатная тень спасала от злобы послеобеденных лучей, беззаботно порхали птичьи стайки. Если бы не мушкетная пальба впереди, было бы мирно и красиво, хоть бери Гирени и гуляй с ней у ручья, потому что ручей тут есть наверняка.
– Прошу прощения, – внезапно сказал ехавший рядом Левентис, – но вам не стоит заниматься разбойниками.
– То есть лезть под пули? – уточнил Капрас, давая жеребцу шенкелей. – Я уже давно не лезу.
Когда дойдет до морисков, в огонь пойдут и военачальники, узнать бы еще, сколько таковых сейчас у Сервиллия. Карло не то чтобы примерял себя к целой армии, но нет-нет да и приходило в голову, что язычники и парни Задаваки число стратегов изрядно уменьшили, и держать маршала, причем не паркетного, на корпусе по нынешним временам – расточительство. Дальше этой мысли Капрас старался не заходить, но какая девица не думает о женихе и какой вояка – о новой перевязи? Увы, первое по возвращении сражение выходило смешным и при этом… уродливым.
Ветерок бросил в лицо знакомую пороховую вонь, зловещий треск стал громче, тропинка обогнула начавший желтеть орешник и маршал увидел мельницу на взгорке, лошадей и мертвецов. Тела трех драгун лежали на вытоптанной поляне, рядом сидел, шипя сквозь зубы и вытянув вперед простреленную ногу, потерявший шляпу капрал.
– Полковник, – объяснил он, – за кустами… Сад там… Фруктовый.
При виде командующего предводитель драгун вытянулся в струнку, он был беспокоен и зол, главным образом на своих умников. Умники в лице чернявого капитана и раненого теньента смотрели кисло. Еще бы: и в драку полезли без приказа, и успеха не добились, и людей положили.
– Рекой не уйдут? – не стал вдаваться в подробности неудачи Капрас. – Там ведь лодки должны быть?
– Нет, господин маршал! – Василис был рад доложить хоть что-то хорошее. – Афендучи сразу же отрядил людей и выше мельницы, и ниже. Берег чистый, без тростника, все как на ладони. Лодка одна, у мостков, всех ублюдков не вместит, но попытаться они попытались. Человек пять… Одного мои парни подстрелили, остальные назад убрались, а вплавь рискнут – перестреляем как уток.
– Это если рискнут. Терять людей у какой-то паршивой мельницы – не дело. Доберемся до морисков – каждый умелый солдат пригодится… Гапзис! – окликнул Карло вовсю распоряжавшегося ветерана, чьи пехотинцы, разбившись на группы, уже подбирались к осажденному дому.
– Господин маршал?
– Крикните для порядка, чтоб скрутили главарей. Клирик тут еще?
– Не знаю, не видел.
– Тут! – рявкнул на глазах обретавший обычную лихость драгунский капитан. – Я им с мальчиком велел у коновязи ждать.
– Агас, бери святого отца, пусть попробует наставить грешников на путь истинный. Не выйдет – придется штурмовать. Не оставлять же отряд для долгой осады… Постойте-ка!
– Господин маршал!.. Просьба господина полковника… – Молоденький теньент-артиллерист, один из помощников Ламброса в его возне с облегченными лафетами, начал свой доклад еще на бегу. – Подождать со штурмом… до его прибытия…
– Когда пушки будут здесь?
Что затеял невантец, Капрас сообразил сразу, занимало другое: извилистая неширокая дорога-тропа казалась мало пригодной для того, чтобы протащить по ней артиллерийские упряжки.
– Еще четверть, ну в крайнем случае, полчаса. Господин маршал, мы проедем… Мы обязательно проедем!
3
На предложение сдаться разбойники ответили пальбой. Отец Ипполит, плотный румяный человек с голубем Милосердия на плече, огорченно развел руками. Увещевая бандитов, он проявил недюжинное красноречие и совсем не испугался выстрелов, может быть, потому что до сегодняшнего дня война была для него не больше чем словом.
– Вы прежде ни о чем похожем не слышали? – Маршал кивнул на мельницу.
– Нет. – Клирик опять развел руками, почти как давешний трактирщик. – Ничего страшней сведенной кобылы не припомню.
– А что ж тогда чиновники с охраной путешествуют?
– Того не знаю. Господин нотариус, хозяин мельницы, на прошлой неделе приезжал с матушкой без охраны, а он – невеликой смелости человек.
– Похоже, эти лисы орудовали в Мирикии, – предположил Карло. – Надо думать, там их прижали, вот они курятник и сменили. И все равно, слишком уж нагло!
– Вы, господин маршал, человек военный, вам виднее.
– Зато вы – человек местный. Трактирщик говорит, у вас тут чуть ли не Рассвет… Сплошная благодать.
– Благодать не благодать, но живем хорошо. Не без грехов, конечно, однако загубленных душ не припомню, хотя… Был на мельнице работник, года два назад проломил голову приятелю и сбежал. Говорили, вором стал…
– Прошли, господин маршал, прошли!
Щелканье кнутов, скрип колес и многословная ругань возвестили о приближении нового средства вразумления упорных разбойников. У Ламброса таки получилось! Изрядно намучившиеся кони выволокли на широкое место зарядную повозку и две пушки на тех самых уменьшенных и облегченных лафетах.
– Мой маршал, предлагаю время не терять! – Довольный полковник не удержался, сделал размашистый жест рукой – дескать, вот они, мои голубушки. – Мы живо объясним этим придуркам, что они не мориски.
– Действуйте!
Вот и проверим, что у Ламброса с Медерисом вышло. Одно дело стрельбище, другое – какой-никакой, но бой.
– Как думаете, пары залпов хватит?
– Позвольте… – Ламброс смерил строения внимательным взглядом. – Начнем с двух залпов, а потом посмотрим. Сразу сдадутся, хорошо, нет – продолжим стрелять, пока люди Гапзиса не подберутся поближе.
– Я своих оставшихся сейчас же пошлю в помощь парням на берегу. Если эти… – Василис мотнул головой, явно глотая ругательство, – попробуют всей шайкой прорваться к реке, перебьем!
– Идите.
– Но… Господин маршал, – священник сунулся вперед, став еще румяней, – в доме не только разбойники…
– Вы же сами мальчишку расспрашивали, – напомнил чернявый Афендучи, – родных поубивали сразу же. А если кто еще и жив, что поделать… Сами говорите, на все воля Создателя, я здесь уже троих положил!
– Помолчите! – повысил голос Карло. – Мы сделаем что сможем.
Священник вздохнул и отошел, шевеля четками, которых Капрас сперва не заметил. Артиллеристы споро готовили свои орудия. Минут десять, не больше, и два бронзовых жерла угрюмо уставились на пока что целую мельницу.
– Бацуты засели в доме, с него и начнем. – Капрас подмигнул подчиненному. – Надеюсь, не промажете.
– Всего триста шагов… Это не расстояние! – не принял шутки Ламброс и махнул рукой. – Пали!
Пара гулких ударов, пороховой дым, разлетающиеся обломки стен и крыши, сорвавшиеся с поздних слив и сгинувшие за рощей скворцы.
– Отлично! – обрадовался Ламброс. – Заряжай!.. Еще пара залпов, сударь, и Гапзис может атаковать. Сильного огня быть не должно.
Его и не случилось. Мушкетеры со всех сторон бросились вперед, к продырявленным, перекошенным стенам. Откуда-то из остатков чердака ударил один выстрел, другой, в ответ гаркнула пушка, полетели новые обломки. С берега доносилась частая трескотня – драгунам тоже нашлась работа.
Чердака у дома больше не было. Добежавшие солдаты муравьями лезли в уцелевшие двери, окна и прямо в проломы. Стихло и у реки, спустя пару минут оттуда показались драгуны, с двух сторон верхами возвращавшиеся к мельнице. Ехали спокойно, шагом, значит, прорваться к воде у шайки не вышло… Что ж, пожалуй, с этим делом всё.
– Ламброс, вы молодец! – Капрас от души хлопнул полковника по плечу. – Такая артиллерия неплохо себя показала бы в кагетских горах и долинах… Но, честное слово, хорошо, что обошлось без этого, нас ждут дела поважнее! Парни, живого кого нашли?
Карло не сомневался, что хозяева погибли сразу или почти сразу. Он ошибся.
– Девушка жива… Одна. – Такого лица у Гапзиса маршал еще не видел. – Не изнасиловали… нет. Нос и уши отрубили. И руки. Обе, по локоть. Я перетянул как мог, клирика б ей…
– Я иду, – заторопился отец Ипполит, – иду!..
– Удачи. Этих… сюда!
Всего налетчиков было три десятка без малого. Половина погибла при обстреле и на берегу, раненых, поглядев на мельниково семейство, прикончили на месте, но пятерых более или менее целых из дома для начальственного решения все-таки выволокли. Перебитые руки, поломанные ребра, разбитые прикладами морды – это не в счет, не смертельно же.
– Тут бы и вздернуть, – предложил кто-то за спиной. – Сучьев хватает.
– Ах вы ж…
Маршал воевал с восемнадцати лет, но такую брань слышал нечасто. После бандитского пожелания морискам удавить пушкарей драгунскими кишками захотелось прикончить ублюдков прямо на месте, но Карло давно выучился сдерживать подобные порывы. Разбойников вешают по приговору губернаторского суда, дезертиров расстреливают, мародеров порют, клеймят и сдают в бессрочную каторгу. Таков порядок вещей, и менять его глупо и опасно. Капрас вскочил в седло и разобрал поводья.
– Казнь лучше провести при стечении народа, то есть в Мадоках, да и порасспрашивать субчиков не помешает. Откуда такие храбрые тут взялись.
– Сковать по рукам и ногам! – крикнул Ламброс. – И в телегу под охрану. Чтоб до виселицы дожили! Понятно? Выполняйте!
Вот и все, вот дело и сделали. Артиллеристы молодцы, Гапзис тоже молодец, драгуны сперва оплошали, но ведь выправились же! Можно считать, корпус очередное испытание прошел успешно, только радости не было, одна с трудом сдерживаемая ярость.
Сорваться в галоп помешал бегущий от развалин священник, странным образом напомнивший недавнее явление молоденького артиллериста.
– Господин маршал… – румянца на лице клирика больше не было, – господин маршал… Я беру грех на свою душу! Беру!.. Добейте ее… Я не сумею, это – нет!
– Хорошо, – после минуты всеобщей оторопи откликнулся Ламброс. – Святой отец, подождите здесь. Господин маршал, разрешите?
– Идите.
Капрас не слишком вслушивался в сдержанный гомон, но резкий крик прямо-таки саданул по ушам. И не только по ушам.
– А че?! – вопил разбойник с разбитой рожей. – Че?! Сучонка поганая! Брезговала, да? Ну так ее сокровище при ей…
– Создатель, – отец Ипполит шагнул к мерзавцу, вытянув вперед руки, будто слепой, – Создатель… Это… Я говорил вам про него… Говорил…
– Бывший работник?
– Д-да…
– Отлично! – рыкнул Капрас, спуская с цепи бесновавшегося в душе волкодава. – Этого – здесь! Руки, ноги долой, культи перетянуть – и на мельничные крылья. Пусть вознесется. Напоследок.
Глава 10
Талиг. Гёрле
Альт-Вельдер
400 год К. С. 17–18-й дни Осенних Скал
1
Фрошерский гвардейский мундир покроем не слишком отличался от дриксенского, и Руппи в нем чувствовал себя свободно, в монашеском балахоне было куда непривычней. Что до не подобающего офицеру кесарии поступка, то наследник Фельсенбургов надел черно-белое не из трусости, не от скуки и даже не на пари. Барон Райнштайнер считал маскарад крайне важным, а бергер казался способным на многое, но не на глупый розыгрыш. Видимо, разговор с арестантом и впрямь был необходимой увертюрой к беседе с Савиньяком, и потом Руппи перебил слишком много яиц, чтобы считать скорлупки.
– Капитан Оксхолл… – Лейтенант с гвардейской небрежностью кивнул небритому человеку без перевязи и пояса. – Я капитан Фельсен, офицер для особых поручений при особе регента. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
– Очень приятно. – Небритый кривовато усмехнулся; его физиономию украшали три успевших пожелтеть синяка. – Вы, видимо, появились, когда я уже… отбыл из Тармы.
– Да, – подтвердил Фельсен-Фельсенбург, – мы разминулись. У вас есть жалобы?
– А вы доведете их до сведения судьбы? – Собеседник тронул место, где некогда была перевязь. Он держался хорошо, даже отлично, но удовольствия его общество, мягко говоря, не доставляло.
– Судьба не является моим непосредственным начальством, – сухо заметил лейтенант и, поняв, что сказал, улыбнулся. Собственным мыслям, однако арестант рассудил по-своему и улыбнулся в ответ. Вышло отвратительно панибратски, но фрошер к этому, видимо, и стремился.
– Да вы счастливчик, молодой человек, – тоном старшего товарища объявил он. – Хотел бы я не зависеть от сей ополчившейся на меня дамы.
– Похоже, упомянутая госпожа покровительствует другой особе, на которую ополчились уже вы. – Руппи старался выглядеть беспечным, и это удавалось, хоть и с трудом. – Ваше поведение офицера не украшает, тем более что девица на редкость хороша.
– Савиньяк тоже так считает…
Фрошер владел искусством похабных намеков не хуже младшего Марге и покойного Хосса. Не любивший подобного Фельсенбург с радостью препоручил бы собеседника папаше Симону, но ничего безумного в Оксхолле не было, сволочь и сволочь. Умеющая себя подать, озабоченная своим положением и отнюдь не напуганная.
Руппи собрался с силами и погнал разговор дальше. Его просили о получасе наедине, полчаса он выдержит.
– Тем не менее ваши вспышки чести вам не делают.
– Согласен. – Арестант непринужденно развел руками, с которых, как и с физиономии, еще не сошли синяки. – Но еще больше это не делает чести тому, кто подсыпал мне какую-то дрянь. Я далек от того, чтобы кого-то обвинять, но либо я кому-то мешал, либо дело в моем месте, которое, насколько я понимаю, отошло вам. Кстати, я никогда не слышал ни о вас, ни о ваших родичах…
– У моего отца другая фамилия, – сказал чистейшую правду Рперт. – Достаточно громкая, чтобы я мог получить место, никого не опорочив. К тому же второй приступ у вас случился уже здесь. Таинственный «кто-то» последовал за вами в Герлё и оказался столь ловок?
– «Кто-то, кому-то…» Звучит уклончиво, признаю, – теперь мерзавец вздохнул, – однако, не имея доказательств, я не вправе называть имен. Кому-то понадобилось опорочить меня еще и перед командованием Западной армии. Я же опрометчиво согласился позавтракать. Что было потом, не помню, мне рассказали, что я пытался напасть на графа Савиньяка. Видимо, доставшийся мне яд способствует искренности.
– Вы полагаете виновником своих бед Савиньяка?
– Я еще не обедал и поэтому не скажу вам ничего, что можно использовать против меня, но позвольте совет. Кем бы ни был ваш отец, говоря о Савиньяках и Валмонах, не ленитесь называть полный титул или должность. Вы мне симпатичны, и я не хочу, чтобы в один печальный день вы очнулись без перевязи, в синяках и ничего не помня.
– Я правильно понял, что вы голодны? – уточнил Руппи, ругая себя за ошибку. Наследник Фельсенбургов не нанимался величать фрошеров по всем правилам, но, надев чужой мундир, надевай и чужие мозги.
– Лучше голод, чем безумие, – отмахнулся Оксхолл. – Вы не сочтете за труд передать мое письмо регенту?
Руперт кивнул. Его любезность находилась при последнем издыхании, и это лейтенанту не нравилось. Очень. Бесноватым числился Оксхолл, однако он был спокоен, как Райнштайнер, зато Руппи будто кошки под руку толкали. Арестант, впрочем, счел кивок знаком нарождающейся симпатии и перевел разговор на Тарму, вернее на бывших сослуживцев, к которым не имел никаких претензий, пусть и не мог сдержать понятной горечи. Марге, ухвати его кто за хвост, вел бы себя похоже, только от такого извивания до претензий на корону всех варитов – как от Агмарена до Астраповых Врат…
– Капитан Фельсен, – жизнерадостный голос за спиной прервал почти нестерпимое свидание, – вас срочно требует маршал Савиньяк. Я провожу вас…
– Ах ты ж, гаденыш! – Марге исчез, то есть исчез благородный страдалец, он же интриган и придворный. На месте светского господина с синяками щерился и сжимал кулаки перепивший мародер. – Сейчас от тебя мокрого…
Дальнейшее поведение Руперта одобрил бы разве что Бешеный. Лейтенант расхохотался, пинком отшвырнул табурет и выхватил шпагу.
– Сударь! – завопили сзади. – Не трогайте его, сударь! Он нужен жи…
– Ты… Да я… Да…
– Шварцготвурм!
Эфес вломил аккурат в челюсть, прервав непристойный во всех отношениях монолог. Полетели по недоразумению не выбитые прежде зубы, в дверь с веревками наготове ворвалась пара «фульгатов», и Руппи, тяжело дыша, посторонился. Оксхолл на полу шипел и плевался кровью, найти более бесноватого господина было бы трудно.
– Сударь, – напомнил молоденький светловолосый фрошер, – вас ждет маршал.
– Хорошо, – буркнул Фельсенбург, пытаясь подавить жажду убийства. – Идемте. Господа, прошу простить… мою горячность.
– А славненько вы его, – одобрил «фульгат» постарше, затягивая ремни. – Теперь ему только кашу и жрать.
– Я б таких вешал! – со злостью бросил Руперт. Теперь он видел, и теперь он понял, как это бывает. Светловолосый парнишка что-то усиленно объяснял, а лейтенант думал о старике Марге и его семейке. Бывшие прихвостни Фридриха годами мечтали урвать кусок побольше, но опасались бросить на весы всё… Они больше не боятся за свою шкуру, а Создателя они не боялись никогда. И еще они ненавидели: бесноватый фрошер – Савиньяков, Марге – кесарскую фамилию, Штарквиндов, Фельсенбургов, всех, кто выше, удачливей, смелее. Страх и ненависть уравновешивали друг друга, теперь одна чаша весов опустела.
– Проэмперадор Севера и Северо-Запада квартирует в этом доме, – напомнил о своем существовании провожатый, и Руппи понял, что ведет себя как полный невежа.
– Нас друг другу не представили, – лейтенант постарался, чтобы его голос звучал как можно беспечней, – но в нынешних условиях это излишняя роскошь. Вы меня знаете, я вас нет.
– Герард, – улыбнулся фрошер. – Если потребуется, теньент Кальперадо. Вы путешествовали с моей сестрой, она о вас очень высокого мнения.
– Я польщен, – совершенно искренне сказал Руппи, и лежавшая на душе тяжелая ненависть отпустила, словно утопленника багром отпихнули. – Вы не будете возражать, если я продолжу знакомство?
– Разумеется, нет! Селина скоро вернется, она… Ее пригласили бергеры по крайне важному делу, а я не смог ее сопровождать.
Что за важные дела с бергерами могли быть у разъезжающей в мужском платье красавицы, и почему ее жизнерадостный брат находит это естественным, Руппи выяснить не успел. Они миновали дежурных «фульгатов», и Герард распахнул дверь, за которой предположительно был Савиньяк. Однако увидел Руперт корнета Понси. Красный, как сам закат, и не столько недовольный, сколько растерянный, он смотрел мимо лейтенанта. Понять, куда именно, мешала дверь, которую придерживал Герард.
– Корнет, – раздалось из комнаты, – для поэта вы подбираете оскорбления просто отвратительно. Допустимо назвать неприятного вам человека негодяем, а даму – куртизанкой и исчадием порока. Это, даже будучи недоказуемым, произведет некоторое впечатление, хотя бы за счет экспрессии. Но назвав того, кто оставил вас в дураках, глупцом, а несомненную красавицу – дурнушкой, вы расписываетесь в собственной несостоятельности. Сейчас вы меня ненавидите, попробуйте выразить свои чувства словами. Господин Фельсенбург, не стойте в дверях, вы загораживаете дорогу поэту.
– Никоим образом, – пробормотал Руппи, пробираясь в обход Понси к окружившим стол могучим стульям.
– Я хочу в кровавый бой! – взвыло за спиной. – Я рожден для страдания и гибели средь дыма и пламени… Я…
– Видите ли, корнет, – стройный мужчина с льняными волосами поигрывал алой перчаткой, – войны я предложить вам сейчас не могу. Ступайте и попробуйте написать что-то действительно обидное. Кругом. Марш.