Солнце полуночи Майер Стефани

– Да не напрягайся ты, Эдвард, – посоветовал Эмметт. – Право слово. Ну убил ты человека. Это еще не конец света.

– Тебе виднее, – шепотом отозвался я.

Эмметт рассмеялся.

– Пора бы уже тебе усвоить правило: пережил – и забыл. Как делаю я. Вечность – слишком долгий срок, чтобы предаваться угрызениям совести.

Тут-то Элис и швырнула в лицо ничего подобного не ожидавшему Эмметту припрятанную горсть снега.

Он растерянно заморгал, потом осклабился в предвкушении.

– Сама напросилась, – заявил он, наклонился над столом и тряхнул осыпанными снегом волосами в сторону Элис. С волос сорвался целый ливень подтаявшего в тепле снега вперемешку с водой.

– Фу! – поморщилась Роз, вместе с Элис уворачиваясь от потопа.

Элис рассмеялась, все мы поддержали ее. В мыслях Элис я увидел, как был подстроен этот безупречный момент, и понял, что она – надо бы перестать мысленно называть ее так, будто она единственная девушка в мире, – что Белла увидит, как мы смеемся, дурачимся, выглядим счастливыми, не отличающимися от людей и неправдоподобно идеальными, как иллюстрация Нормана Роквелла.

Продолжая смеяться, Элис заслонилась подносом, как щитом. Она – то есть Белла – наверняка все еще смотрит на нас.

«..опять глазеет на Калленов», – подумал кто-то, привлекая мое внимание.

Я машинально повернулся на этот невольный зов и сразу узнал голос, едва увидел, откуда он исходит, – за сегодня я уже наслушался его.

Но по Джессике я лишь скользнул глазами и встретился с пристальным взглядом ее соседки.

Она сразу потупилась, опять спрятавшись за завесой густых волос.

О чем она думает? Досада, вызванная ее молчанием, казалось, не притуплялась со временем, а обострялась. Я попытался – нерешительно, поскольку раньше никогда этого не делал, – силой мысли прощупать тишину вокруг нее. Мой особый слух всегда включался сам собой, без просьб; для этого мне не требовалось напрягаться. Но теперь я сосредоточился, силясь пробиться сквозь некий панцирь, окружающий ее.

Ничего, кроме молчания.

«Да что в ней такого?» – думала Джессика, эхом вторя моему раздражению.

– На тебя таращится Эдвард Каллен! – шепнула она на ухо этой девушке, то есть Белле Свон, и хихикнула. В ее голосе не было ни намека на зависть и досаду. Похоже, Джессика владела искусством притворной дружбы.

Полностью поглощенный происходящим, я прислушался к ответу.

– Он не злится? – шепнула она.

Так, значит, она все же заметила мою безумную реакцию на прошлой неделе. Не могла не заметить.

Вопрос озадачил Джессику. Я увидел в ее мыслях мое собственное лицо, к выражению на котором она стала присматриваться, но в тот момент я с ней взглядом не встречался. И все еще сосредотачивал внимание на ее соседке, надеясь услышать хоть что-нибудь. Но даже полная сосредоточенность нисколько не помогла.

– Нет, – ответила ей Джесс, и я понял, как ей хотелось бы сказать «да», как растравляет ей душу мой пристальный взгляд, но ни следа этих чувств не отразилось в ее голосе. – С какой стати?

– Мне кажется, я ему не нравлюсь, – шепнула ее собеседница и подперла голову ладонью, словно от внезапной усталости. Я попытался понять смысл ее жеста, но мог лишь строить догадки. Может, она и впрямь устала.

– Калленам никто не нравится, – заверила ее Джесс. – А может, они просто никого вокруг не замечают, – «и не замечали никогда», – обидчиво проворчала она про себя. – А Эдвард до сих пор смотрит на тебя.

– Отвернись! – встревожилась она и подняла голову, убеждаясь, что Джессика послушалась.

Джессика хихикнула, но сделала, как сказано.

Остаток часа ее соседка просидела, глядя в стол. Мне показалось – хотя, конечно, я не мог знать наверняка, – что она сдерживается намеренно. Ее как будто тянуло посмотреть на меня. Поерзав на месте, она поворачивалась было в мою сторону, начинала поднимать подбородок, а потом спохватывалась, глубоко вздыхала и устремляла неподвижный взгляд на того, с кем говорила.

Большей частью я пропускал мимо ушей чужие мысли, вертевшиеся вокруг нее, если в тот момент они к ней не относились. Майк Ньютон собирался затеять после уроков бой снежками на стоянке – видимо, не подозревая, что снег уже сменился дождем. Вместо шороха снежинок, оседающих на крышу, слышался более привычный стук дождевых капель. Неужели Майк его не слышит? По-моему, он довольно громкий.

Обеденный перерыв кончился, но я не двигался с места. Народ потянулся к выходу, а я поймал себя на попытке отличить звук ее шагов от остальных, будто в нем было нечто важное или особенное. Как глупо.

Мои близкие тоже не предпринимали попыток уйти. Они ждали, чтобы узнать, как поступлю я.

Пойду на урок и сяду с ней рядом, где мне придется вдыхать ее немыслимо дурманящий запах и всей кожей ощущать тепло ее сердцебиения? Хватит ли у меня для этого сил? Или на сегодня мне уже достаточно?

В кругу семьи мы обсудили этот момент со всех мыслимых сторон. Карлайл не одобрял риск, но не стал бы навязывать мне свою волю. Неодобрение Джаспера было почти так же велико, но объяснялось скорее страхом перед разоблачением, нежели заботой о человечестве. Розали беспокоилась лишь о том, в какой мере дальнейшее повлияет на ее жизнь. Элис видела столько вариантов туманного, противоречивого будущего, что ее видения на этот раз ничем не помогали. Эсме считала, что ничего плохого я не сделаю. А Эмметту просто хотелось сравнить подробности – у него тоже имелся опыт, связанный с особо притягательными запахами. В свои воспоминания он втягивал и Джаспера, хотя у того история умения владеть собой была такой короткой и продолжалась с настолько переменным успехом, что он не мог утверждать наверняка, приходилось ему так же бороться с собой или нет. В отличие от него Эмметт помнил два подобных случая. И его воспоминания о них совсем не обнадеживали. Но в то время он был моложе и хуже владел собой. Я определенно не настолько слаб.

– Я… мне кажется, все в порядке, – нерешительно произнесла Элис. – Ты настроился. Пожалуй, час ты продержишься.

Но Элис не хуже меня знала, как быстро могут меняться решения.

– Зачем нарываться, Эдвард? – спросил Джаспер. Хоть ему и не нравилось с чувством самодовольства думать о том, что на этот раз слабаком оказался я, мне было слышно, как он злорадствует, пусть и слегка. – Поедем домой. Не будем торопить события.

– А что такого-то? – не соглашался с ним Эмметт. – Или он прикончит ее, или нет. Вот и пусть все решится сразу так или иначе.

– А я пока не хочу переезжать, – пожаловалась Розали. – Не хочу начинать все заново. Мы же почти окончили школу, Эмметт. Наконец-то.

Я разрывался в равной мере между двумя решениями. Мне хотелось, причем хотелось нестерпимо, не убегать, а открыто встретить испытание и выстоять. Вместе с тем я не желал идти на излишний риск. На прошлой неделе Джаспер совершил ошибку, слишком долго обходясь без охоты; неужели и эта ошибка столь же бессмысленна?

Не хватало еще, чтобы из-за меня всей семье пришлось сорваться с обжитого места. Никто из близких не поблагодарит меня за это.

Но на урок биологии я хотел. И сознавал, что хочу снова увидеть ее лицо.

Вот оно и приняло решение за меня, это любопытство. А я разозлился на себя за то, что оно вообще у меня возникло. Ведь я же пообещал себе, что не допущу, чтобы тишина у нее в мыслях пробудила ничем не оправданный и чрезмерный интерес к ней – разве нет? И вот, пожалуйста: чрезмерно заинтересовался.

Меня не покидало желание узнать, о чем она думает. Ее мысли закрыты, зато глаза широко распахнуты. Возможно, я смогу читать по ним.

– Нет, Роз, мне кажется, все на самом деле обойдется, – вмешалась Элис. – Появляется… определенность. Я на девяносто три процента уверена, что если он пойдет на урок, ничего плохого не случится. – И она испытующе вгляделась в меня, гадая, какие перемены в моих мыслях сделали ее видение будущего более отчетливым.

Хватит ли моего любопытства для спасения жизни Беллы Свон?

Впрочем, Эмметт прав – почему бы не дать вопросу разрешиться так или иначе? Я встречусь с искушением лицом к лицу.

– Идите на урок, – распорядился я, оттолкнулся от стола, повернулся и зашагал прочь, не оглядываясь. Я слышал, как шлейфом тянутся за мной тревога Элис, осуждение Джаспера, одобрение Эмметта и досада Розали.

У двери класса я сделал последний глубокий вдох, задержал воздух в легких и вошел в тепло и тесноту помещения.

Я не опоздал: мистер Баннер все еще готовился к сегодняшней лабораторной. Она сидела за моим – то есть за нашим столом, – опять опустив голову и уставившись на тетрадь, на обложке которой рисовала каракули. Приближаясь, я разглядывал ее рисунок, меня заинтересовало даже это пустячное порождение ее разума, но смысла оно не имело. Просто путаница из петель, вписанных одна в другую. Может, она рисовала машинально, а думала о чем-то другом?

Свой стул я отодвинул излишне резко, царапнув ножками по линолеуму – люди чувствуют себя спокойнее, когда о чьем-то приближении возвещает шум.

Я понял, что она услышала: голову не подняла, но пропустила петлю на своем рисунке, нарушив его симметрию.

Почему она не взглянула на меня? Наверное, побоялась. Обязательно надо постараться на этот раз произвести на нее другое впечатление. Дать понять, что в прошлый раз ей все померещилось.

– Привет, – негромко произнес я тоном, которым пользовался, когда хотел, чтобы люди чувствовали себя рядом со мной непринужденно. И изобразил вежливую улыбку, не показывая зубов.

Только тогда она подняла голову, ее широко распахнутые карие глаза были полны удивления и безмолвных вопросов. Именно это выражение застыло на лице, которое я видел перед мысленным взором всю прошедшую неделю.

Заглядевшись в эти удивительно бездонные карие глаза – оттенка молочного шоколада, но по яркости сравнимые скорее с крепким чаем, обладающие глубиной и прозрачностью, с крошечными крапинками цвета зеленого агата и золотистой карамели, – я осознал, что моя ненависть, та самая ненависть, которой, как мне казалось, эта девушка заслуживает самим фактом своего существования, улетучилась. Не дыша и не ощущая привкуса ее запаха, я с трудом мог поверить, что настолько уязвимое существо могло вообще вызвать ненависть.

На ее щеках начал проступать румянец, она молчала.

Я по-прежнему смотрел ей в глаза, всецело сосредоточившись на их испытующих глубинах, и старался не обращать внимания на аппетитный оттенок ее щек. Воздуха мне пока хватало, я мог бы некоторое время поддерживать разговор, не делая вдохов.

– Я Эдвард Каллен, – сказал я, хотя это она уже знала. Вежливый способ начать разговор. – На прошлой неделе я не успел представиться. А ты, наверное, Белла Свон.

Она, кажется, растерялась: между бровей появилась морщинка. Ей понадобилось на полсекунды больше, чем следовало бы, чтобы ответить.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросила она чуть дрогнувшим голосом.

Должно быть, я не на шутку напугал ее, вместе с этой мыслью ко мне явились угрызения совести. Я негромко рассмеялся, зная, что этот звук помогает людям почувствовать себя свободнее.

– По-моему, это все знают. – Не могла же она не догадаться, что в этом скучном городке с его небогатой событиями жизнью привлекла всеобщее внимание. – Твоего приезда ждал весь город.

Она нахмурилась, словно услышала что-то неприятное. Пожалуй, при своей застенчивости она не видит во внимании окружающих ничего хорошего. В отличие от большинства людей. Не желая выделяться, вместе с тем они рвутся обратить на себя внимание своей личной одинаковостью.

– Да нет же, – сказала она, – я о другом: почему ты назвал меня Беллой?

– А тебе больше нравится «Изабелла»? – спросил я, озадачившись и не понимая, к чему ведет этот вопрос. Я недоумевал: ведь она в первый же день несколько раз ясно дала понять, какое обращение предпочитает. Неужели все люди настолько непостижимы, если нельзя ориентироваться по их мыслям? Как же сильна, оказывается, моя зависимость от особых способностей. Неужели без них я был бы совершенно слепым?

– Нет, «Белла», – ответила она, чуть склонив голову набок. Если я правильно понял выражение ее лица, она колебалась между смущением и замешательством. – Но Чарли, то есть мой отец, скорее всего называет меня за спиной Изабеллой, поэтому все здесь, похоже, знают меня как Изабеллу. – Ее порозовевшая кожа стала на оттенок ярче.

– А-а, – протянул я и поспешно отвел взгляд от ее лица.

Только теперь я понял, что означал ее вопрос: я просчитался, допустил ошибку. Если бы я не подслушивал чужие мысли весь первый день, тогда в первый раз назвал бы ее полным именем. И она это заметила.

Я ощутил укол беспокойства. Слишком уж стремительно она среагировала на мой промах. Изрядная сообразительность, особенно для человека, которому полагалось быть насмерть перепуганным моим соседством.

Однако у меня возникли проблемы и посерьезнее подозрений насчет меня, надежно запертых у нее в голове, какими бы ни были эти подозрения.

У меня заканчивался воздух. Для того, чтобы вновь заговорить с ней, мне требовалось сделать вдох.

Избежать разговора было бы трудно. К несчастью для нее, сидя за одним столом со мной, она неизбежно становилась моей напарницей на лабораторных занятиях, и сегодня нам предстояла совместная работа. Мои попытки не замечать ее во время лабы могли показаться странностью и необъяснимой грубостью. И неизбежно пробудили бы в ней новые подозрения и страхи.

Я отклонился от нее так далеко, как только мог, не отодвигая свой стул, свесил голову в проход. Собрался с духом, напряг мышцы, а потом разом набрал полную грудь воздуха, сделав вдох одним только ртом.

А-ап!

Боль была жуткая, я словно сглотнул горящие угли. Даже в отсутствие запаха я почувствовал языком ее вкус. Жажда вспыхнула так же мощно, как в первый раз, когда я ощутил ее запах на прошлой неделе.

Я скрипел зубами и старался держать себя в руках.

– Начали! – скомандовал мистер Баннер.

Искусство владеть собой, отточенное за семьдесят четыре года упорного труда, понадобилось мне все до последней капли, чтобы снова повернуться к девушке, которая смотрела в стол перед собой, и улыбнуться.

– Сначала дамы, напарник? – предложил я.

Она подняла голову, посмотрела на меня, и ее лицо застыло. Что-то не так? Я видел, как отражается в ее глазах выражение лица, с которым я обычно изображал дружелюбие. Эта маска выглядела идеально. А она вновь испугалась? И молчала.

– Или я начну – как скажешь, – негромко добавил я.

– Нет, – ответила она, и ее бледное лицо вновь вспыхнуло. – Я первая.

Я уставился на инвентарь у нас на столе – потертый микроскоп, коробку с предметными стеклами, – лишь бы не видеть, как пульсирует кровь под ее прозрачной кожей. Сделал еще один быстрый вдох сквозь зубы и поморщился от привкуса, который обжег мне горло изнутри.

– Профаза, – сказала она, едва взглянув в микроскоп. И начала было вынимать стекло, которое толком не рассмотрела.

– Можно и мне взглянуть?

Непроизвольно – и глупо, будто мы с ней принадлежали к одному виду, – я протянул руку, чтобы помешать ей убрать предметное стекло. За долю секунды жар ее кожи успел обжечь мою. Словно электрический импульс, этот жар пронзил мне пальцы и стремительно взметнулся вверх по руке. Она выдернула свою ладонь из-под моей.

– Извини, – пробормотал я. В силу необходимости отвлечься хоть чем-нибудь я взялся за микроскоп и ненадолго заглянул в окуляр. Она оказалась права. –  Профаза, – согласился я.

Я по-прежнему был слишком взбудоражен, чтобы смотреть на нее. Стараясь дышать как можно тише сквозь стиснутые зубы и не обращать внимания на жгучую жажду, я всецело сосредоточился на элементарной задаче – вписывании названия фазы в соответствующую графу лабораторной таблицы, а затем занялся сменой прежнего предметного стекла на новое.

О чем она думала в те минуты? Как восприняла прикосновение моей руки? Моя кожа наверняка была холодна как лед – вызывала отвращение. Неудивительно, что она притихла.

Я взглянул на предметное стекло.

– Анафаза, – сказал я себе под нос и записал название в следующую графу.

– Можно? – спросила она.

Подняв глаза, я с удивлением обнаружил, что она замерла в выжидательной позе, протянув руку к микроскопу. Испуганной она не выглядела. Неужели и вправду думала, что я дал неверный ответ?

Невольно улыбнувшись при виде полного надежд выражения ее лица, я придвинул к ней микроскоп.

Она заглянула в окуляр, и ее воодушевление сразу угасло. Уголки губ опустились.

– Третье стекло? – спросила она и протянула руку, не отрываясь от микроскопа. Я уронил следующее предметное стекло ей на ладонь, стараясь на этот раз не коснуться ее. Сидеть рядом с ней было все равно что с инфракрасной лампой. Даже я сам немного потеплел, нагревшись от нее.

И третье стекло она разглядывала недолго.

– Интерфаза, – объявила она небрежным тоном, но, пожалуй, чуточку перестаралась, изображая небрежность, и придвинула микроскоп ко мне. К таблице она не притронулась, ожидая, когда я впишу ответ. Я на всякий случай проверил – она опять определила фазу правильно.

Так мы и закончили работу, время от времени перебрасываясь словом и стараясь не встречаться взглядами. Справились единственные из класса – остальным лаба давалась с трудом. Майку Ньютону, похоже, никак не удавалось сосредоточиться – он все поглядывал на нас с Беллой.

«Там бы лучше и сидел, куда он там умотал», – думал Майк, испепеляя меня взглядом. Любопытно. Не знал, что этот малый питает ко мне какую-то особую неприязнь. И возникла она не так давно – видимо, с появлением новенькой. И что еще примечательнее, к своему удивлению, я обнаружил, что наши с Майком чувства взаимны.

Я снова взглянул на свою соседку, озадаченный масштабами потрясений, произведенных ею в моей жизни, несмотря на ее самую обычную, безобидную внешность.

Не то чтобы я не понимал, отчего завелся Майк. Вообще-то для человека она была довольно симпатичной, на свой необычный лад. Лучше, чем просто красивое, ее лицо выглядело… неожиданно. Не совсем соразмерное – с узким подбородком при широких скулах, резко-контрастное – с сочетанием светлой кожи и темных волос, да еще эти глаза – слишком большие для ее лица, до краев полные невысказанных секретов…

И эти глаза вдруг впились взглядом в мои.

Я уставился на нее в ответ, пытаясь разгадать хотя бы один ее секрет.

– Ты в контактных линзах? – вдруг выпалила она.

Какой странный вопрос.

– Нет. – Я чуть не улыбнулся этой шутке – надо же, с помощью линз улучшить мое зрение!

– А-а… – и она пробормотала: – Просто мне показалось, что у тебя глаза стали другими.

Меня вдруг снова зазнобило: я понял, что сегодня секреты выведываю не только я один.

Я пожал напряженными плечами и устремил взгляд вперед, туда, где расхаживал учитель.

Разумеется, мои глаза изменились с тех пор, как она в прошлый раз смотрела в них. Готовясь к сегодняшнему испытанию, к сегодняшнему искушению, я все выходные охотился, как можно полнее утоляя жажду, и не на шутку перестарался. Я буквально упился кровью животных, хотя это мало что меняло, когда в воздухе вокруг нее распространялся немыслимый аромат. В прошлый раз, когда я смотрел на нее в упор, мои глаза были черными от жажды. А теперь, с заполненным чужой кровью телом, мои глаза приобрели теплый золотистый оттенок светлого янтаря.

Еще один промах. Если бы я сразу понял, в чем смысл ее вопроса, я мог бы без колебаний ответить «да».

В этой школе бок о бок с людьми я просидел уже два года, и она первая принялась изучать меня настолько пристально, что заметила, как мои глаза меняют цвет. Остальные же, восхищаясь красотой всей моей семьи, старались поскорее потупиться, когда мы отвечали им взглядами. Они отстранялись, отгораживались от подробностей нашей внешности в инстинктивном стремлении уберечь себя от понимания. Для человеческого разума незнание было благом.

Почему именно эта девушка оказалась настолько наблюдательной?

Мистер Баннер подошел к нашему столу. Я с благодарностью вдохнул волну свежего, еще не смешанного с ее запахом воздуха, которую он пригнал.

– Эдвард, может, – заговорил он, просмотрев нашу таблицу, – стоило дать Изабелле возможность поработать с микроскопом?

– Белле, – на автомате поправил его я. – Вообще-то она определила три препарата из пяти.

Мысли мистера Баннера приобрели скептический оттенок, он повернулся к девушке.

– Ты уже выполняла эту работу?

Словно зачарованный, я смотрел, как она улыбнулась, судя по ее виду, слегка смутившись.

– Но не с препаратами лукового корня.

– С бластулой сига? – допытывался мистер Баннер.

– Да.

Это его удивило. Сегодняшнюю лабу он позаимствовал из программы старшего класса. Он задумчиво кивнул Белле:

– В Финиксе ты училась по программе повышенной сложности?

– Да.

Значит, обладала достаточно развитым – для человека – интеллектом. Этому я не удивился.

– Ну что же, – мистер Баннер поджал губы, – хорошо, что на лабораторных вы сидите вместе. – Он повернулся и отошел, бормоча себе под нос: «Так у остальных будет шанс хоть чему-то научиться самостоятельно». Вряд ли Белла его слышала. Она вновь принялась рисовать на обложке своей тетради.

Два промаха за каких-нибудь полчаса. Предельно низкий для меня результат. Я не имел ни малейшего представления о том, что думает моя соседка обо мне – насколько ей страшно, что она заподозрила, – однако я понимал, что должен приложить все старания, чтобы вновь поразить ее воображение. И тем самым приглушить ее воспоминания о нашей ужасающей прошлой встрече.

– Обидно получилось со снегом, верно? – произнес я, повторяя треп, который уже слышал от десятка учеников. Нудная, заезженная тема для разговора. Обсуждать погоду всегда можно без опасений.

Девушка уставилась на меня с явным сомнением в глазах – ненормальная реакция на мои совершенно нормальные слова.

– Вообще-то нет.

Я попытался вновь направить разговор по шаблонному пути. Она приехала из таких солнечных и теплых краев – об этом, несмотря на светлый оттенок, свидетельствовала ее кожа, – что в прохладном климате наверняка чувствовала себя неуютно. А от моего ледяного прикосновения и подавно.

– Ты не любишь холод, – догадался я.

– И сырость тоже, – согласилась она.

– Тяжко тебе приходится в Форксе.

Вот и незачем было приезжать сюда, хотелось добавить мне. Вот и надо было остаться там, где тебе самое место.

Но в том, что я действительно этого хочу, я сомневался. Мне предстояло навсегда запомнить запах ее крови – и где гарантия, что рано или поздно я не брошусь по ее следу? И потом, если она уедет, ее мысли останутся для меня загадкой, извечной, неотвязной головоломкой.

– Еще как, – она понизила голос, бросив на меня быстрый взгляд.

Ее ответы всякий раз оказывались для меня неожиданностью. Они вызывали желание задавать новые вопросы.

– Зачем же ты сюда приехала? – потребовал ответа я и мгновенно осознал, насколько укоризненным и недостаточно непринужденным для нашего разговора получился мой тон. Вопрос прозвучал назойливо и грубо.

– Это… сложно объяснить.

Она заморгала, ограничившись кратким ответом, а я чуть не лопнул от любопытства – в ту секунду оно вспыхнуло и обожгло почти так же сильно, как жажда в моем горле. В сущности, я заметил, что дышать стало немного легче; пытка сделалась чуть более терпимой, стоило привыкнуть к ней.

– А ты попробуй, – настаивал я. Возможно, элементарная вежливость побудит ее отвечать на мои вопросы до тех пор, пока мне хватит наглости задавать их.

Она молча уставилась на свои руки. Мной овладело нетерпение. Захотелось взять ее за подбородок и заставить поднять голову, чтобы читать мысли по ее глазам. Но я, конечно, не смог бы вновь коснуться ее кожи.

Она вдруг подняла глаза. Каким облегчением было увидеть в них отражение чувств. Она выпалила скороговоркой:

– Моя мама снова вышла замуж.

А, это так по-людски, понять нетрудно. Грусть скользнула по ее лицу, вызвала появление складочки между бровями.

– Пока что все понятно, – отозвался я, и мой голос прозвучал мягко без каких-либо усилий с моей стороны. Как ни странно, при виде ее подавленности я растерялся, мне захотелось хоть чем-нибудь поднять ей настроение. Странный порыв. – Когда это случилось?

– В прошлом сентябре. – Ее выдох был тяжким, но все-таки не вздохом. Теплое дыхание овеяло мое лицо, и я на миг застыл.

– И ты его недолюбливаешь, – предположил я после краткой паузы, продолжая выуживать информацию.

– Нет, Фил хороший, – поправила мое предположение она. Теперь возле уголков ее полных губ возник намек на улыбку. – Может, слишком молодой, но славный.

Это обстоятельство не вписывалось в сценарий, который уже складывался у меня в голове.

– Почему же ты не осталась с ними?

Вопрос прозвучал слишком азартно, будто я лез не в свое дело. Чем я, собственно говоря, и занимался.

– Фил постоянно в разъездах. Он зарабатывает на жизнь бейсболом. – Легкая улыбка стала чуть шире: выбранная им карьера забавляла ее.

Я тоже улыбнулся, но не по своему выбору. И не для того, чтобы развеять ее напряжение. Просто при виде ее улыбки захотелось улыбнуться и мне, будто нас объединял общий секрет.

– Я мог слышать о нем? – Мысленно я пробежался по списку профессиональных бейсболистов, гадая, который из Филов ее отчим.

– Вряд ли. Фил играет так себе. – Еще улыбка. – Всего лишь в низшей лиге. И постоянно ездит куда-нибудь.

Списки в моей голове мгновенно перетасовались, возможные кандидатуры я собрал в них меньше чем за секунду. И за то же время успел придумать новый сценарий.

– И твоя мать отправила тебя сюда, чтобы самой ездить вместе с ним, – подытожил я. Предположениями вытягивать у нее информацию было легче, чем вопросами. Способ опять сработал. Она выпятила подбородок, ее лицо вдруг стало упрямым.

– Никуда она меня не отправляла, – заявила она новым, резким тоном. Мое предположение чем-то обидело ее, но я так и не понял чем. – Я сама.

Я не сумел ни понять, что она имеет в виду, ни догадаться, что ее уязвило. И совсем растерялся.

Раскусить эту девушку было просто невозможно. Она отличалась от других людей. Возможно, тишина ее мыслей и аромат крови – не единственное, что есть в ней необычного.

– Не понимаю, – признался я, нехотя смиряясь с поражением.

Она вздохнула, уставилась мне в глаза и смотрела в них дольше, чем выдерживало большинство обычных людей.

– Сначала мама оставалась со мной, но очень скучала по Филу, – с расстановкой объяснила Белла, и ее голос с каждым словом звучал все тоскливее. – Она была несчастна… вот я и решила, что пора пожить у Чарли.

Крошечная складочка между ее бровями стала глубже.

– И теперь несчастна ты, – пробормотал я, по-прежнему высказывая свои гипотезы вслух в надежде узнать что-нибудь еще, пока она будет опровергать их. Но эта, по-видимому, попала недалеко от истины.

– И что с того? – отозвалась она, как будто это вообще не стоило принимать во внимание.

Я по-прежнему смотрел ей в глаза – с таким чувством, словно наконец-то впервые заглянул ей в душу, хоть и мельком. Различить ее я смог в единственном коротком вопросе, которым она определила собственное место в списке приоритетов. В отличие от большинства людей она выносила свои потребности в самый конец этого списка.

Эгоизма в ней не было.

Как только я понял это, мне слегка приоткрылась личность, которую таили ее спокойный нрав и безмолвствующий разум.

– По-моему, несправедливо, – сказал я. И пожал плечами, стараясь, чтобы этот жест выглядел небрежно.

Она рассмеялась, но совсем не весело.

– А разве ты не знал? В жизни нет справедливости.

Мне захотелось засмеяться ее словам, хотя не до веселья было и мне. О несправедливости жизни я знал не понаслышке.

– Кажется, что-то в этом роде я уже слышал.

Она уставилась на меня и казалась вновь чем-то озадаченной. Ее взгляд метнулся в сторону, потом вновь нацелился в мои глаза.

– Вот, собственно, и все, – сказала она.

Завершить этот разговор я был не готов. Морщинка между ее бровями, напоминание о ее грусти, не давала мне покоя.

– Здорово у тебя получается, – произнес я медленно, все еще продолжая обдумывать очередное предположение. – Но готов поспорить, что ты страдаешь, хотя и не подаешь виду.

Она состроила гримасу – прищурила глаза, угрюмо скривила губы на одну сторону и отвернулась от меня в сторону класса. Правильность моей догадки ей не понравилась. В отличие от типичных мучеников в зрителях для своей боли она не нуждалась.

– Я ошибся?

Она слегка вздрогнула, ничем другим не давая понять, что слышала меня.

От этого я улыбнулся.

– Нет, вряд ли.

– А тебе-то что? – все еще глядя в сторону, резко отозвалась она.

– Вопрос в самую точку, – признал я, обращаясь скорее к себе, чем к ней.

Она оказалась проницательнее меня – умела заглянуть в самую суть, пока я блуждал вокруг да около, вслепую разбираясь в зацепках. Подробности ее совершенно человеческой жизни и вправду меня не касались. Ошибкой с моей стороны было интересоваться ее мыслями. Человеческие мысли несущественны, если речь не идет о защите моей семьи от подозрений.

К роли менее сообразительного из собеседников я не привык. Слишком во многом я полагался на свой дополнительный слух, и оказалось, что я не обладаю той силой восприимчивости, какую себе приписывал.

Девушка вздохнула и засмотрелась в сторону классной доски. В ее раздраженном выражении лица было что-то комичное. И вся ситуация, весь этот разговор тоже выглядели комично. Ни для кого другого я не представлял такую опасность, как для этой хрупкой человеческой девушки, – в любой момент я мог, забывшись в своей смехотворной увлеченности разговором, сделать вдох носом и напасть на нее, не успев опомниться, – а она досадовала на то, что я не ответил на ее вопрос.

– Я тебя раздражаю? – спросил я, улыбаясь от абсурдности ситуации в целом.

Она коротко посмотрела на меня и вдруг словно застряла глазами в ловушке моего взгляда.

– Не то чтобы ты, – ответила она. – Скорее, я сама себя раздражаю. У меня все написано на лице – мама говорит, что читает меня, как открытую книгу.

И она недовольно нахмурилась.

Я в изумлении уставился на нее. Стало быть, она расстроилась, считая, что я раскусил ее чересчур легко. Невероятно. Тратить так много усилий, чтобы понять кого-то, мне еще не доводилось за всю свою жизнь – или, скорее, существование, потому что жизнью это не назовешь. На самом деле нет у меня никакой жизни.

– Наоборот! – возразил я, ощущая странную… настороженность, словно где-то рядом таилась опасность, которую я не заметил. Помимо совершенно явной опасности было еще что-то… Я вдруг занервничал, предчувствие встревожило меня. – Тебя очень трудно читать.

– Ты, похоже, спец в этом деле, – высказала она предположение, и оно опять попало точно в цель.

– Ну, в общем, да, – согласился я.