1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 2. Июль–сентябрь Мураками Харуки

Глава 7

_______________________

АОМАМЭ

То, куда вы сейчас попадете

Фойе гостиницы «Окура» оказалось огромной пятизвездочной пещерой с высоченным потолком и чуть пригашенным светом. Голоса посетителей на диванах сливались в сдавленный гул, напоминавший дыхание животного с вывернутыми кишками. Толстый и мягкий ковролин на полу, словно доисторический мох заполярного острова, глушил звук шагов, растворяя людскую энергию в хорошо концентрированном Времени. Сновавшие туда-сюда люди выглядели будто разреженная толпа привидений, проклятых кем-то лет восемьсот назад и обреченных раз за разом повторять одни и те же движения. Деловитые бизнесмены были затянуты в свои костюмы, точно в доспехи. Молодые стройные дамы в шикарных черных платьях собирались на некое торжество. Их мелкие, но дорогущие украшения жаждали света, как вампиры — крови, чтобы только сверкать не переставая. Пожилая чета иностранцев, будто уставшие после пира король с королевой, отдыхала на двухместном троне в углу.

Аомамэ с ее хлопчатыми брюками, дежурной блузкой, кедами и сумкой «Найки» через плечо не вписывалась в легенду этого места, хоть тресни. Больше всего она походила на няньку, вызванную сюда какой-нибудь семьей постояльцев приглядывать за их карапузами. Так, по крайней мере, думала Аомамэ, утопая в огромном кресле с мягкими подлокотниками. Ну что ж. Все-таки она сюда не на банкет пришла. Постоянно казалось, будто за ней наблюдают. Но сколько Аомамэ ни оглядывала бескрайнее фойе, никого подозрительного не замечала. Ну и черт с вами, решила она. Пяльтесь сколько влезет.

Когда часики на руке показали без десяти семь, она встала и с сумкой на плече прошла в туалет. Вымыла руки с мылом, поправила волосы и одежду. И, стоя перед огромным зеркалом, несколько раз глубоко вздохнула. В туалетной комнате не было ни души. Габаритами помещение превосходило ее квартирку. «Это задание — последнее, — прошептала она отражению в зеркале. — Выполни его как следует и исчезни. Сгинь, как призрак в ночи. Сегодня ты здесь. Завтра тебя здесь не будет. А еще через несколько дней ты получишь другое имя и другое лицо».

Она вернулась в фойе, села в кресло и поставила сумку на столик перед собой. В недрах сумки — миниатюрный пистолет с семью патронами. А также игла для протыканья мужских загривков. Успокойся, приказала она себе. Последнее задание — самое важное. А пока оставайся, как всегда, крутой и железной Аомамэ.

И все-таки стоит признать: в этот раз с ней творится что-то не то. Дышать тяжело, сердце колотится, под мышками испарина, по всей коже мурашки. Это не просто волнение, сказала она себе. Это дурное предчувствие. Мой внутренний сторож стучит мне в подкорку и предупреждает: Вставай. Еще не поздно уйти отсюда и забыть об этом ужасе навсегда.

Как бы ей хотелось так поступить. Бросить все к черту и уйти из проклятого фойе, не оглядываясь. В этом отеле ощущалось что-то недоброе. Сам воздух будто пропитан смертью. Тихой, медленной, но совершенно неотвратимой. И все-таки бежать, поджав хвост, она не могла. Увы, не в ее характере.

Последние десять минут текли пугающе медленно. Время никак не хотело двигаться вперед. Не вставая с кресла, Аомамэ пыталась выровнять дыхание. Посетители-призраки все наполняли фойе потусторонним гулом своих голосов, хотя их шаги по толстым коврам оставались абсолютно бесшумны. Относительно внятные звуки издавали разве что официанты с тележками, когда наливали желающим кофе, но даже в звоне посуды слышались жутковато-загробные нотки.

Так не пойдет, подумала Аомамэ. Нужно взять себя в руки — или я растеряюсь в самый важный момент. Она закрыла глаза и почти машинально произнесла про себя то, что в далеком детстве ее заставляли произносить трижды в день перед едой. И хотя прошло уже столько лет, она помнила каждое слово.

Отец наш Небесный. Да не названо останется имя Твое, а Царство Твое пусть придет к нам. Прости нам грехи наши многие, а шаги наши робкие благослови. Аминь.

Скрепя сердце приходилось признать: слова эти, когда-то причинявшие Аомамэ сплошное страдание, теперь служили ей чуть ли не единственной в жизни опорой. Их уверенная, нерушимая мощь успокаивала нервы, отгоняла наползающий страх, выравнивала дыхание. Закрыв глаза и положив пальцы на веки, она повторяла молитву снова и снова.

— Госпожа Аомамэ, не так ли? — спросили где-то совсем рядом. Молодым мужским голосом.

Она открыла глаза и медленно подняла взгляд.

Перед ней стояли двое молодых парней. В одинаковых темных костюмах. Судя по ткани и покрою, бешеных денег эти костюмы не стоили. Явно куплены на распродаже — где-то болтаются, а где-то жмут. Но выглажены безупречно — ни морщинки, ни складочки. Похоже, эти ребята сами отутюживают их всякий раз перед тем, как надеть. Оба без галстуков. На одном сорочка белая, застегнутая до верхней пуговицы, на другом — серая с округлым воротничком а-ля френч. Обуты в черные туфли с тупыми, неприветливой формы носками.

У парня в белой сорочке — рослого, за метр восемьдесят, — волосы были собраны в хвост на затылке. Длинные брови красиво изогнуты, точно ломаные диаграммы. Очень правильное и холодное лицо, точно у киноактера. Второй парень, в серой сорочке, был на голову ниже первого, стрижен как бонза — почти под ноль, — с коротким мясистым носом и крошечной бородкой, похожей на заблудившуюся тень. Под правым глазом — небольшой шрам. Оба подтянутые, загорелые, щеки впалые. Если судить по ширине плеч, под пиджаками скрываются горы мускулов. Каждому на вид лет двадцать пять — тридцать. Взгляды пристальные, колючие. Словно у хищников на охоте, зрачки нацелены только на жертву.

Машинально поднявшись с кресла, Аомамэ скользнула глазами по часикам на руке. Ровно семь. Пунктуальность стопроцентная.

— Так точно, — ответила она.

Их лица оставались непроницаемы. Оба пробежали глазами по экипировке Аомамэ и воззрились на ее сумку.

— Это все, что у вас с собой? — спросил Бонза.

— Да, — сказала она.

— Хорошо, пойдемте. Готовы?

— Конечно.

Низенький Бонза, похоже, был и по возрасту, и по рангу старше верзилы Хвостатого, который все это время молчал.

Неторопливым шагом Бонза двинулся через фойе к пассажирским лифтам. Подхватив сумку, Аомамэ последовала за ним. И тут же заметила, что Хвостатый замыкает процессию, держась в паре метров за ее спиной. Взяли в клещи, сообразила она. Очень профессионально. Осанка у парней прямая, шаг твердый. Как сказала хозяйка, занимаются каратэ. В схватке сразу с обоими победа ей, конечно, не светит. Аомамэ слишком поднаторела в боевых искусствах, чтобы этого не понимать. И все же той мертвой хватки, какой веяло от Тамару, в этих ребятках не ощущалось. Бывает противник, драться с которым бесполезно, но эти двое не из таких. В открытом бою первым делом следует вырубить Бонзу, он командир. А оставшись один на один с Хвостатым, попробовать как-то смыться.

Все трое вошли в лифт. Хвостатый нажал кнопку седьмого этажа. Бонза встал рядом с Аомамэ, а Хвостатый развернулся к ним лицом и занял угол, противоположный по диагонали. Оба двигались в полном молчании, и все их действия были разыграны как по нотам. Идеальная комбинация шорт-стопа с игроком второй базы, сделавших дабл-плей смыслом собственной жизни…

На этой мысли Аомамэ с удовлетворением отметила, что ее пульс и дыхание полностью восстановились. Беспокоиться не о чем. Я та же, что и всегда. Крутая и железная Аомамэ. Все будет в порядке. Дурного предчувствия как не бывало.

Двери лифта беззвучно открылись. Пока Хвостатый давил на кнопку «держать двери открытыми», Бонза вышел первым, Аомамэ вслед за ним. И только потом, отпустив кнопку, из кабины вышел Хвостатый. В том же порядке они зашагали по коридору: Бонза, Аомамэ, Хвостатый. В просторном коридоре им не встретилось ни души. Сколько ни шагай, куда ни сворачивай, повсюду — абсолютная тишина плюс идеальная стерильность. Первоклассный отель как он есть. Ни тебе посуды, выставленной перед дверями номеров, ни окурков в пепельницах возле лифтов. Цветы в вазах источают свежесть круглые сутки. Несколько раз свернув за угол, троица наконец остановилась перед дверью. Хвостатый постучал в нее дважды и, не дожидаясь ответа, вставил в замочную щель ключ-карту. Когда дверь открылась, он вошел первым, огляделся внутри — и лишь потом, обернувшись, кивнул: все в порядке.

— Прошу, — сухо произнес Бонза.

Аомамэ ступила внутрь. Бонза вошел вслед за ней, запер дверь, набросил цепочку. Номер оказался огромным, совсем не похожим на обычные гостиничные номера. Низкий столик с диванами, письменный стол в углу. Здоровенные телевизор и холодильник, никаких кроватей. Дверь в соседнюю комнату. За окном — огни вечернего Токио. Каких бешеных денег все это стоит в сутки, можно лишь гадать. Сверившись с часами на руке, Бонза указал на диван. Аомамэ послушно села и поставила сумку рядом.

— Переодеваться будете? — спросил Бонза.

— Если можно, — кивнула Аомамэ. — В трико работать удобнее.

Бонза кивнул:

— Перед этим придется вас досмотреть. Извините, такая у нас работа.

— Да, конечно. Проверяйте что хотите, — согласилась Аомамэ. Без малейшего напряжения в голосе. Скорее даже, с ноткой любопытства: дескать, надо же, какая серьезная у вас работа.

Она поднялась с дивана, и Хвостатый методично облапал ее от шеи до пят, проверяя, нет ли под одеждой чего подозрительного. Но под тонкими хлопчатыми брюками и легкой блузкой спрятать что-либо невозможно. Парни прекрасно это видели, просто выполняли инструкцию. Прикасаясь к ней, Хвостатый так напрягался, что никакой профессиональной критики его «досмотр» не выдерживал. Было ясно: обыскивать женщин бедолаге доводилось нечасто. Бонза, прислонившись к письменному столу, бесстрастно наблюдал за работой напарника.

Как только личный досмотр закончился, Аомамэ сама распахнула сумку. И показала содержимое: легкий летний кардиган, рабочее трико — верх и низ, банное полотенце. Простенький набор косметики, книга в мягкой обложке. Расшитая бисером косметичка, внутри — бумажник, немного мелочи, брелок с ключами. Все эти вещи она доставала одну за другой и передавала Хвостатому на проверку. Наконец открыла черный мешок для белья. Сменные трусики, лифчик, прокладки…

— Я потею, нужно белье на смену, — сказала Аомамэ.

И, достав кружевные белые трусики, помахала ими у Хвостатого перед носом. Тот чуть зарделся и мелко закивал головой. Понял, понял, говорило его лицо, убери уже. «Может, он немой?» — пронеслось у нее в голове.

Аомамэ не спеша упаковала белье и прокладки обратно в мешок, застегнула молнию. И как ни в чем не бывало спрятала в сумку. Детский сад, подумала она. Фиговые же из вас телохранители, если вы краснеете и отводите глазки при виде женских прокладок! Тамару на вашем месте проверил бы все вплоть до дырки в заднице, будь я при этом хоть Снежная Королева. И мешок с женскими причиндалами переворошил бы до самого дна. Для него все это — конечно, еще и потому, что он гей, — самые обычные тряпки. А не стал бы ворошить — так хотя бы взвесил на ладони. И уж точно вычислил бы сначала «хеклер-унд-кох» (полкило с патронами!), а там и футляр с заточкой.

Итак, эти двое — дилетанты. По части каратэ, возможно, большие мастера. И наверное, фанатически преданы своему Лидеру. Но все-таки — дилетанты, как и считала хозяйка. Исходя из ее предположения, Аомамэ и придумала спрятать оружие под нижним бельем, в котором дилетанты копаться не станут. Что б она делала, кабы стали — одному богу известно. Пожалуй, оставалось бы только молиться. Но теперь она знала: настоящие молитвы сбываются.

В просторном туалете Аомамэ достала трико, переоделась. Блузку и брюки аккуратно сложила, спрятала в сумку. Проверила, крепко ли держит волосы гребень на затылке. Спрыснула рот освежителем дыхания. Достала из черной кошелки «хеклер-унд-кох». Нажав на слив унитаза, под шум воды передернула затвор и дослала патрон в патронник. Дальше останется только сдвинуть собачку предохранителя. Переложила футляр с заточкой так, чтобы достать из сумки сразу, как только понадобится. Ну вот, все готово. Аомамэ посмотрела в зеркало и вернула лицу расслабленное выражение. Все в порядке. Пока все идет как надо.

Когда она вышла из туалета, Бонза, стоя навытяжку, вполголоса разговаривал с кем-то по телефону. Но, завидев Аомамэ в трико, тут же прервал разговор, положил трубку — и ощупал взглядом ее фигуру с головы до ног.

— Готовы? — спросил он.

— В любую секунду, — ответила она.

— Прежде чем вы начнете, к вам будет просьба.

Аомамэ растянула губы в улыбке: слушаю.

— О сегодняшнем вечере вы не должны рассказывать ни единой живой душе, — сказал Бонза.

И выдержал паузу, словно ожидая подтвержденья того, что смысл сказанного ясен на сто процентов. Так ждут, когда впитается вода, вылитая на пересохшую землю. Но Аомамэ смотрела на него, не говоря ни слова. И он продолжил:

— Прошу понять правильно: мы заплатим вам очень хорошие деньги. И вполне возможно, еще не раз прибегнем к вашим услугам. Поэтому обо всем, что сейчас происходит, просьба забыть сразу же после ухода. Обо всем, что вы здесь увидите и услышите.

— Я имею дело с недугами самых разных людей, — ответила Аомамэ ледяным тоном. — Конфиденциальность — неотъемлемая часть моей работы. Информация о состоянии сегодняшнего клиента не выйдет за пределы этого номера. Можете не беспокоиться.

— Хорошо, — сказал Бонза. — Это мы и хотели услышать. И все же в данном случае мы говорим не о конфиденциальности в обычном смысле слова. То, куда вы сейчас попадете, — место святое.

— Святое?

— Именно так, я не преувеличиваю. Все, что вы там увидите и к чему прикоснетесь, — Святыня. Другими словами это выразить невозможно.

Ни слова не говоря, Аомамэ кивнула. С этими ребятами лучше не произносить ничего лишнего.

— О вас мы собрали подробную информацию, — продолжал Бонза. — Простите, но это было необходимо. У нас слишком много причин для осторожности.

Аомамэ оглянулась на Хвостатого. Тот замер в кресле у выхода, выпрямив спину и положив руки на колени. Так, словно позировал для снимка в какой-нибудь фотостудии. Его неподвижный взгляд был направлен на Аомамэ.

Бонза посмотрел на свои черные туфли, словно проверяя, чистые ли, и снова посмотрел на нее.

— В итоге мы пришли к выводу, что опасности вы не представляете, и решили вас пригласить. Вы действительно высококлассный инструктор с отменной репутацией.

— Благодарю вас, — сказала Аомамэ.

— Насколько мы знаем, вы из «очевидцев», не так ли?

— Мои родители были сектантами и воспитывали меня в своей вере. Сама я этого не выбирала и всякую связь с «очевидцами» оборвала уже очень давно.

Интересно, подумала Аомамэ, известно ли им, как мы с Аюми охотились на мужиков по барам Роппонги? Впрочем, не важно. Даже если известно, им эти вещи должны быть до лампочки. Иначе меня бы здесь не было.

— Это мы тоже знаем, — кивнул Бонза. — Тем не менее в раннем детстве вас растили как верующую. Именно в те годы жизни, когда формируется психика. А значит, гораздо лучше, чем простому обывателю, вам должно быть известно, что такое Святость. Это понятие общее для всех конфессий. На свете бывают места, где нам положено находиться, — и места, куда мы попадать не должны. Способность понимать эту разницу и принимать ее — первое, что прививает любое религиозное воспитание. Надеюсь, вы в курсе, о чем я?

— Думаю, да, — ответила Аомамэ. — Хотя понимать и принимать — все-таки не одно и то же.

— Безусловно, — кивнул Бонза. — Принятия от вас мы не ожидаем. Это наша вера, и вы здесь ни при чем. Однако сегодня — не важно, веруете вы или нет, — вам придется лицезреть нечто очень особенное. В буквальном смысле Сверхъестественную Сущность.

Аомамэ промолчала. Сверхъестественная Сущность?

Прищурившись, Бонза несколько секунд наблюдал за ее реакцией. И затем медленно произнес:

— Что бы вы ни увидели, во внешнем мире рассказывать об этом нельзя. Иначе наша Святыня будет осквернена и утратит силу. И дело здесь не в том, как к этому отнесется мир с его общественным мнением и нынешними законами. Главное, что ощутим мы — те, кто эту Святыню почитает. Вот на какое понимание с вашей стороны мы рассчитываем. Если это условие будет выполнено, вы, как я уже говорил, будете очень щедро вознаграждены.

— Я поняла, — сказала Аомамэ.

— Секта наша невелика, — добавил Бонза. — Однако у нас очень сильная вера — и очень длинные руки.

«Очень длинные руки», — повторила про себя Аомамэ. Насколько длинные, ей придется проверять на себе.

Скрестив ручищи на груди и прислонившись к столу, Бонза уставился на Аомамэ тем придирчивым взглядом, каким обычно проверяют, не криво ли висит на стене картина. Поза Хвостатого за все это время не изменилась ни на миллиметр: он все так же сидел и сверлил глазами Аомамэ.

Наконец Бонза посмотрел на часы.

— Ну что ж, пойдемте, — проговорил он и сухо откашлялся.

Осторожными шагами, точно святой по воде, приблизился к двери в соседнюю комнату, чуть слышно постучал в нее дважды. Не дожидаясь ответа, открыл дверь, легонько поклонился, вошел. Аомамэ поправила сумку на плече и последовала за ним. Шагая по ковру к загадочной двери, убедилась, что дышит ровно. И представила, как ее пальцы сжимают воображаемый пистолет. Беспокоиться не о чем. Все идет как всегда. И все-таки ей страшно. Меж лопаток словно пристал кусок льда.

Странного льда, который ни за что не желает таять. Я абсолютно спокойна, сказала она себе. Мой страх — где-то на дне души.

«На свете существуют места, где нам положено находиться, — и места, куда мы попадать не должны», — сказал бритоголовый Бонза. Теперь ей понятно, что означали эти слова. Всю жизнь до сих пор Аомамэ находилась не там, где положено. Хотя сама этого не замечала.

Она повторила про себя слова молитвы — и, глубоко вздохнув, шагнула в дверной проем.

Глава 8

_______________________

ТЭНГО

Час кошек почти настал

После всего, что случилось, Тэнго провел до странного тихую неделю. Что это было? Человек по фамилии Ясуда сообщил по телефону, что его жена пропала и что к Тэнго она больше никогда не придет. А еще через час позвонил Усикава и заявил, что Тэнго с Фукаэри совершили «мыслепреступление», а потому являются главными носителями какого-то вируса. Что один, что другой хотели сообщить ему нечто важное (иначе зачем бы звонили?). Словно трибуны в тогах выступили на Форуме перед заинтересованными согражданами. При этом оба завершили свою речь и повесили трубку, не дожидаясь ответа.

Кроме этих двоих, с ним больше никто и никак не связывался. Ни по телефону, ни письменно. Курьер не стучал в его дверь, и почтовые голуби не ворковали на подоконнике с посланьями в коготках. Комацу, Эбисуно-сэнсэй, Фукаэри, Кёко Ясуда — все, от кого он ждал какой-нибудь весточки, будто провалились сквозь землю.

С другой стороны, он и сам потерял интерес к любого рода информации — не только от них, от кого бы то ни было. Успешно ли продается «Воздушный кокон», нашлась ли Фукаэри, раскрылась ли издательская афера Комацу и что еще в ней разнюхали журналисты, преуспел ли в своих комбинациях Эбисуно-сэнсэй и как реагирует на все это «Авангард» — подобные вопросы вдруг стали ему до лампочки. Если лодке, несущейся к водопаду, суждено перевернуться вверх дном, значит, так тому и быть. Что бы теперь ни случилось, теченье реки не изменится.

Конечно, он очень хотел бы знать, что случилось с Кёко Ясудой. И помочь ей, чего бы это ни стоило. Однако в какую бы переделку бедняжка ни влипла, дотянуться до нее Тэнго не мог. И повлиять на ее судьбу никакой возможности не было.

Газетные новости Тэнго отслеживать перестал. Окружающий мир вертелся без малейшего к нему отношения. Равнодушие окутало его, словно туман. Из-за навязчивой рекламы «Воздушного кокона» он больше не заглядывал в книжные магазины. Вся активная жизнь свелась к движению по маршруту: дом — работа — дом. Обычные вузы закрылись на летние каникулы, но именно поэтому в его колледже лекции читались полным ходом, и график Тэнго стал куда плотнее обычного. Чему, впрочем, он был даже рад. По крайней мере, рассуждая за кафедрой об интегралах, можно не думать ни о чем другом.

Писать книгу он также бросил. Даже когда садился за стол и включал процессор, всякое желание написать хоть слово тут же пропадало. Как только он пытался о чем-то думать, в голове сразу всплывал оборванный разговор с мужем Кёко Ясуды — и прерванная точно так же беседа с Усикавой. Сосредоточиться на книге не получалось, хоть убей.

Моя жена уже потеряна и больше ни в какой форме не сможет вас потревожить.

Так сказал муж Кёко Ясуды.

Выражаясь по-античному, вы открыли ящик Пандоры. Случайное слияние ваших жизней породило очень мощный союз. Куда мощнее, чем вы себе представляете. Вам удалось взаимно компенсировать то, чего каждому не хватало.

Это сказал Усикава.

Оба высказывания слишком абстрактны. И в одном и в другом основная мысль заретуширована. Но схожи они тем, что именно недоговорено: Тэнго, сам того не ведая, выпустил в мир некую силу, вроде джинна из бутылки, и эта сила оказывает на окружающих очень дурное воздействие.

Он выключил процессор, сел на пол и уставился на телефонный аппарат. Не хватает подсказок. Для составления пазла нужно больше кусочков. Только их ему никто не дает. Определенно, его жизнь (а может, и мир вообще) переживает острый дефицит откровенности.

Может, кому-нибудь позвонить? — подумал Тэнго. Например, Комацу, сэнсэю или Усикаве? Однако набирать чей-либо номер не поднималась рука. Их прозрачными намеками он уже сыт по горло. Там, где вместо подсказок сплошные недомолвки, ничего, кроме новых загадок, не получается. И продолжать такое до бесконечности нет никакого смысла. Подумать только: Слияние Фукаэри и Тэнго породило очень мощный союз. Прямо Сонни и Шер, куда деваться. Звездный дуэт, черт возьми. Танцуют все…

Дни пролетали один за другим. Наконец Тэнго надоело сидеть дома и ждать, когда случится хоть что-нибудь. Рассовав по карманам бумажник и книгу в мягкой обложке, он надел кепку, нацепил очки от солнца и вышел из дома. Решительной походкой добрался до станции, предъявил на турникете проездной, сел в поезд. Никуда конкретно. Просто в электричку, и все. Вагон оказался почти пустым. Абсолютно никаких планов на сегодня не было. Полная свобода ехать куда угодно и делать (или не делать) все, что заблагорассудится. Солнечное летнее утро, десять часов, за окном вагона — ни ветерка.

По дороге к станции Тэнго, помня об Усикаве, несколько раз останавливался и, резко обернувшись, пытался вычислить, нет ли за ним хвоста. Однако ничего подозрительного не заметил. На станции сделал вид, что направляется на одну платформу, но, словно передумав в последний момент, развернулся и быстро перешел на другую. Никто вокруг не повторил его пируэта. Классическая мания преследования, вздохнул Тэнго. Очень нужно кому-то за мной следить. Не настолько важная птица. Да и люди Усикавы не стали бы тратить столько времени зря. Я ведь понятия не имею, куда еду и что собираюсь делать. Если б мог, сам бы с удовольствием последил за собой из-за какого-нибудь угла.

Поезд проехал станции Синдзюку, Ёцуя, Отяномидзу и прибыл на конечную — Токио-эки[14]. Пассажиры начали освобождать вагоны, вышел и Тэнго. Сел на скамейку и задумался, что делать дальше. Куда лучше съездить? Сейчас я на Токио-эки. Впереди абсолютно свободный день. Можно поехать куда угодно. Кажется, будет жарко. Махнуть на море? Он поднял голову, посмотрел на табло пересадок. И тут наконец сообразил, что же именно собирался сделать все это время.

Тэнго помотал головой. Снова и снова. Но странная мысль исчезать не хотела. Скорее всего, она пришла к нему еще на станции Коэндзи, когда непонятно с чего он решил поехать по Центральной ветке. Вздохнув, он встал со скамейки, сбежал по ступенькам и перебрался к платформам линии Собу. У стойки информации спросил, когда отходит ближайший поезд до станции Тикура. Станционный служащий полистал пухлый томик всеяпонских прибытий-отбытий. В десять тридцать отходил дополнительный на Татэяму. Если там пересесть на обычный, до станции Тикура добираешься в третьем часу. Тэнго купил билеты до Тикуры и обратно. Потом зашел в ресторанчик, заказал рис-карри и овощной салат. Не спеша поел и за чашкой кофе скоротал время до отправления.

Решиться на встречу с отцом было непросто. Родственных чувств к нему Тэнго не питал, да и отцовской любви испытать на себе ни разу не довелось. Ждет ли отец этой встречи — бог знает. После того как маленький Тэнго наотрез отказался участвовать в походах за деньгами для «Эн-эйч-кей», их отношения совсем охладели. И примерно тогда же Тэнго окончательно вышел из-под родительского контроля. Без острой необходимости они больше не разговаривали. А четыре года назад, когда отец вышел на пенсию, у него обнаружилась болезнь Альцгеймера, и Тэнго устроил его в санаторий для престарелых близ городка Тикура. До сих пор Тэнго ездил туда лишь дважды. Сначала нужно было уладить формальности с госпитализацией — все-таки он оставался единственным официальным родственником пациента. А во второй раз пришлось навестить отца просто потому, что по правилам санатория больных родственников необходимо иногда навещать. И на этом — все.

Санаторий располагался у самого моря вдали от больших дорог. Когда-то это была загородная вилла какого-то воротилы-дзайбацу[15], но потом участок выкупила некая страховая компания, решив, что будет весьма прибыльно организовать здесь лечебницу для престарелых. Полувековой деревянный особняк плохо сочетается с новенькими трехэтажными корпусами из железобетона. Но воздух вокруг очень чистый и, если не считать шума волн, всегда стоит тишина. В безветренный день можно прогуляться по взморью. Рядом сосновая роща. В корпусах — новейшее оборудование.

Благодаря медицинской страховке, выходному пособию, пенсии и личным сбережениям Тэнго удалось организовать все так, чтобы отец его, ни в чем не нуждаясь, провел там остаток жизни. Не будь старик официальным пенсионером корпорации «Эн-эйч-кей», так бы не получилось. Капитала папаша не оставил, но старость свою обеспечил — и слава богу. Уже за это Тэнго был ему благодарен. Являлся ли этот человек биологическим отцом Тэнго, уже не важно. Тэнго не хотел от него ничего получить — и ничего не хотел ему дать. Он и его отец прибыли в этот мир с разных планет и разлетаются по разным планетам. Несколько лет жизни им пришлось провести бок о бок. И все. Раз уж так вышло — жаль, но деваться некуда.

И теперь пришло время посетить отца в третий раз. Тэнго понимал это. Ехать не хотелось. Сильно тянуло назад, домой. Но в кармане уже лежали билеты туда и обратно, и с этим ничего не поделать.

Расплатившись, Тэнго вышел из ресторана, взобрался по лестнице на платформу и стал ждать поезда на Татэяму. В очередной раз ощупал взглядом окружающее пространство, но хвоста не заметил. На платформе были сплошь счастливые семейства с детьми, собравшиеся на пляж. Тэнго снял очки от солнца, спрятал в карман, поправил на голове бейсбольную кепку. Да идите вы все, подумал он. Хотите шпионить — шпионьте сколько влезет. А я сейчас еду в санаторий на взморье префектуры Тиба повидаться с собственным отцом. Может, он еще помнит сына, а может, и нет. В прошлую их встречу вспоминал с трудом. Теперь, наверное, будет хуже. Болезнь Альцгеймера может прогрессировать, но не лечится. Так утверждают врачи. Что-то вроде шестеренки, которое вращается только вперед. Это все, что Тэнго знал о болезни Альцгеймера.

Поезд отъехал от станции, и Тэнго достал из кармана книгу. То был сборник рассказов о путешествиях. Герой одного рассказа, молодой человек, приехал в город, которым правили кошки. «Кошачий город» — так и назывался этот рассказ. Сказочная история, автор — немец, чьего имени Тэнго раньше не слыхал. Как указывалось в комментариях, писал между Первой и Второй мировыми войнами.

Молодой человек путешествовал в одиночку, и багаж его состоял из единственного портфеля. Ехал куда глаза глядят. Просто садился в поезд и сходил где понравится. Селился в местной гостинице, осматривал город, жил там, пока не надоест. А потом снова садился в поезд и ехал дальше. Так он всегда проводил отпуска.

За окном поезда раскинулся чудесный пейзаж — зеленые холмы, огибающая их змейкой река. А вдоль реки — тихий маленький городок со старинными каменными мостами. Картина эта заворожила молодого человека. Наверняка здесь отлично готовят форель, подумал он. Поезд остановился, и он сошел. Ступил на перрон — и состав тут же унесся прочь.

Никаких служащих на станции он не встретил. Видимо, поезда здесь останавливались очень редко. Он перешел по мосту через реку, вошел в городок. Стояла полная тишина. Ни единого человека не попалось ему на глаза. Жалюзи у всех магазинчиков оказались закрыты, ни в одной конторе никто не работал. В единственной гостинице городка также не было ни души. Молодой человек позвонил в колокольчик, но тщетно. Похоже, людей в этом городе просто не существует, подумал он. Или все они где-то спят? Но на часах десять тридцать утра. Слишком рано для послеобеденного сна. А может, люди отчего-то бросили этот город и куда-то ушли? Так или иначе, до завтрашнего утра никаких поездов не будет, а значит, придется здесь ночевать. Без всякой цели он бродил по городку, убивая время.

А на самом деле то был город кошек. После захода солнца несметное количество кошек самых разных пород и расцветок, перебравшись по каменным мостам, наводнило улицы. Хоть и заметно крупнее своих обычных собратьев, это все-таки были кошки. Пораженный этим зрелищем, молодой человек взобрался на колокольню в центре города и спрятался там от кошачьих глаз. А кошки открывали жалюзи магазинчиков, садились за столы в учреждениях и принимались за работу. Через некоторое время по мостам пришло еще больше кошек. Они делали покупки в магазинах, оформляли документы в конторах и заказывали еду в гостиничном ресторане. А также пили в трактирчиках пиво и распевали жизнерадостные кошачьи песни. Одни играли на арфах, другие танцевали. Как и положено кошкам, все они прекрасно видели в темноте и в освещении не нуждались. Но в эту ночь над городом висела полная луна, и молодой человек мог наблюдать с колокольни, что происходит, во всех деталях. К рассвету кошки позакрывали магазинчики, закончили работу и по каменным мостам вернулись туда, откуда пришли.

Когда окончательно рассвело и городок опустел, молодой человек спустился с колокольни, зашел в гостиницу, упал на кровать в каком-то номере и уснул. Проснувшись, перекусил хлебом и рыбой, найденными на гостиничной кухне. А как только начало темнеть, вновь забрался на колокольню и, спрятавшись там, стал дожидаться, когда придут кошки. Поезда останавливались на станции дважды в день: утром и после обеда. Послеобеденным поездом он мог вернуться туда, откуда приехал, утренним — поехать дальше. Никто из пассажиров на перрон не сходил, никаких пересадок здесь быть не могло. Тем не менее состав прибывал строго по расписанию и, выждав ровно минуту, трогался с места. Поэтому молодой человек мог бы сразу уехать из этого зловещего места, если бы захотел. Но он решил не торопиться. Любопытство, юношеское честолюбие и страсть к приключениям переполняли его. Ему захотелось во что бы то ни стало приоткрыть завесу над тайной Кошачьего города. Когда и как он появился? Какое назначение выполняет? Чем на самом деле заняты все эти кошки? Ответы можно было найти лишь одним способом: остаться и продолжать наблюдение.

На третью ночь с площади под колокольней донеслись встревоженные голоса. «Вам не кажется, что пахнет человеком?» — спросила одна кошка. «Да, запах есть… и, сдается мне, уже не первый день!» — ответила ей другая, принюхиваясь. «Вот и мне так кажется», — добавила третья. «Глупости! Откуда здесь взяться человеку?» — усомнился кто-то еще. «Ну а кем же, по-твоему, пахнет?»

Разбившись на несколько групп, кошки прочесали весь город до последнего уголка. Если кошка начинает принюхиваться всерьез, она очень быстро находит то, что искала. Вскоре молодой человек услышал, как чьи-то лапы, мягко шурша, взбираются по ступенькам колокольни. Теперь мне конец, понял он. Эти кошки в ярости от запаха человека. У них огромные острые когти и не менее острые зубы. А люди в их городе появляться не должны. Что эти звери сделают с ним — неизвестно, однако надеяться, что они отпустят того, кто знает их Тайну, было бы глупо.

Три кошки поднялись по ступенькам к самому колоколу и замерли, принюхиваясь в темноте.

— Странно, — произнесла одна, поводя усами. — Пахнуть пахнет, а человека нет.

— Не говори, — согласилась другая. — Здесь пусто. Давайте поищем где-нибудь еще.

— Нич-чего не понимаю! — воскликнула третья, помотала головой, и все трое исчезли; шорох шагов затих во чреве ночной колокольни.

Молодой человек перевел дыхание. Со своей стороны, он тоже ничего не понимал. Кроме разве того, что встретился с этими существами нос к носу. Глаза в глаза. Но они почему-то его не увидели. Смотрели в упор, но не увидели! Он взглянул на свою ладонь. Все в порядке, пока не прозрачная. Чудеса да и только. Завтра же отправляйся на станцию и уезжай отсюда, сказал он себе. Торчать в этом городе дальше слишком опасно. Не надейся, что тебе всю дорогу будет везти.

Однако на следующее утро поезд на станции не остановился. Пролетел мимо, даже не сбросив скорость. После обеда — точно так же. В кабине мелькнул силуэт машиниста. В окнах виднелись фигуры пассажиров. Но останавливаться никто не собирался. Как будто никто не увидел молодого человека, который ждал поезда. А может, из вагонов уже не были видны ни станция, ни сам городок? Когда послеобеденный поезд скрылся из глаз, вокруг повисла могильная тишина. Постепенно стало темнеть. Близилось время кошек. И тут он понял, что потерял себя. Это не город кошек, догадался он. Это место, где мне суждено потеряться. Иной мир, уготовленный мною для себя самого. И никакие поезда, что вернули бы меня в реальность, на этой станции больше не остановятся.

Этот рассказ Тэнго прочел дважды. Больше всего зацепили слова: место, где мне суждено потеряться. Он закрыл книгу и посмотрел в окно на унылый индустриальный пригород, тянущийся вдоль моря. На исполинские цистерны со сжиженным газом, высоченные заводские трубы, похожие на дальнобойные артиллерийские орудия, и бегущие по дорогам огромные грузовики. Конечно, это не город кошек, но нечто похожее. Где-то на уровне подземного градоустройства.

Тэнго закрыл глаза и попытался вообразить, где пришлось потеряться Кёко Ясуде. Там не останавливаются поезда. Там нет ни телефона, ни почтового ящика. Днем там сплошное одиночество, ночью — дотошный кошачий дозор. И так до бесконечности. Незаметно Тэнго заснул. Поспал недолго, но глубоко. Проснулся весь в поту. Стоял жаркий летний день, и электричка бежала вдоль южного берега мыса Босо.

В Татэяме Тэнго пересел со скорого на местный, доехал до Тикуры. На станции стоял ностальгический запах моря, а люди вокруг были загорелые, точно негры. Он сел в такси, добрался до санатория. У стойки приема назвался и сообщил фамилию отца.

— Вы извещали о визите заранее? — сухо спросила его средних лет медсестра.

Невысокая, очки в золотистой оправе. В коротко стриженных волосах слегка пробивается седина. На безымянном пальце — обручальное кольцо, будто специально подобранное под очки. На лацкане халата — бирка с фамилией Тамура.

— Нет, — признался Тэнго. — Сегодня утром решил, сел в поезд и приехал.

Медсестра посмотрела на него как на сумасшедшего:

— Все посещения должны согласовываться заблаговременно. У медперсонала существует график работы, а у пациентов — строго расписанный режим.

— Прошу прощения. Об этом я не знал.

— Когда вы приезжали сюда в последний раз?

— Два года назад.

— Два года назад? — повторила сестра, листая список посещений. — Иначе говоря, два года подряд вас здесь не было?

— Именно так, — подтвердил Тэнго.

— Согласно нашим данным, вы — единственный родственник господина Каваны?

— Да, это правда.

Медсестра отложила список в сторону, посмотрела на Тэнго, но ничего не сказала. В ее взгляде он не почувствовал особого сострадания. Скорее, она просто что-то проверяла. Похоже, в ее глазах он не был особо исключительным экземпляром.

— Ваш отец сейчас на групповой реабилитации. Сеанс закончится через полчаса. После этого вы сможете с ним повидаться.

— В каком он сейчас состоянии?

— Телесно здоров. В физическом смысле проблем не наблюдается. Об остальном судите сами. — Сказав так, она закрыла глаза и потерла указательными пальцами веки. — Кроме вас, на этот вопрос никто не ответит.

Поблагодарив сестру, Тэнго провел в зале приема еще полчаса, читая книгу на старинном диване. Из открытого окна доносились запах моря и шелест сосен. Бесчисленные цикады в сосновых кронах скрежетали из последних сил. Будто выжимая из времени, которое им осталось, все самое важное.

Наконец подошла сестра Тамура, сообщила, что сеанс реабилитации закончен и можно повидаться с отцом.

— Я провожу вас, — сказала она.

Тэнго поднялся с дивана и невольно окинул взглядом свое отражение в зеркале на стене. Линялая джинсовая рубашка без пуговиц поверх майки с гастролей Джеффа Бека, зеленые бриджи с мелкими пятнышками от пиццы на коленях, тысячу лет не стиранные кеды цвета хаки, бейсбольная кепка. В общем, никак не похож на тридцатилетнего сына, который два года спустя навещает в больнице отца. В руках — ни цветов, ни гостинцев. Только из кармана торчит потрепанная книженция. Неудивительно, что сестра посмотрела на него как на идиота.

Сестра Тамура повела его куда-то через внутренний двор и по дороге вкратце рассказала, как здесь все устроено. Всего корпусов три, и каждого пациента кладут в первый, второй или третий в зависимости от стадии болезни. У отца Тэнго сейчас средняя стадия, поэтому он лежит во втором. Предыдущая стадия считается легкой, следующая — тяжелой. Обратного порядка в принципе не бывает, и после третьего корпуса не предлагается уже ничего. Кроме, понятно, крематория, о котором сестра тактично промолчала. Но ее намек Тэнго понял без объяснений.

Отцовская палата была двухместной, но сосед отлучился на какие-то курсы. Курсов здесь было множество — лепка из глины, садоводство, гимнастика и так далее. Хотя их называли реабилитационными, велись они не для того, чтоб лечить, а чтобы хоть ненадолго сдержать развитие неизбежно прогрессирующей болезни. Ну или просто занять чем-нибудь пациентов. Отец сидел в кресле у распахнутого окна, сложив руки на коленях, и смотрел на улицу. На столике рядом — горшки с какими-то желтыми цветами. На полу — особо мягкое покрытие, чтобы можно было упасть и не ушибиться. Две деревянные кровати, два письменных стола, пара шкафчиков для одежды и личных вещей. К столам приторочено по небольшой книжной полке. Когда-то белые шторы за много лет пожелтели от яркого солнца.

О том, что старик в кресле у окна — его отец, Тэнго догадался не сразу. Слишком уж тот уменьшился в размерах. Усох — так, пожалуй, будет точнее. Совсем поредевшие волосы напоминали заиндевевшую лесную лужайку. Щеки ввалились, отчего глаза казались гораздо крупнее, чем раньше. Лоб разрезали три глубокие морщины. Череп словно бы искривился — но, возможно, просто весь полысел. Брови стали длинными и густыми. Из ушей торчали в разные стороны длинные седые волоски. Уши, и раньше немаленькие, казались теперь огромными и походили на крылья летучей мыши. Не изменился, пожалуй, один только нос. Круглый и приплюснутый, в отличие от ушей. Странного темно-красного цвета. Из полуоткрытого рта с зубами, торчащими в разные стороны, казалось, вот-вот потечет слюна. Глядя на этого старика у окна, Тэнго невольно вспомнил последний автопортрет Ван Гога.

Когда Тэнго вошел в палату, старик обернулся к нему лишь на секунду — и уставился в окно опять. На взгляд издалека, он напоминал скорее мышь или белку, нежели человека. Примерно таким интеллектом он теперь обладал. И все же, вне всяких сомнений, это был отец Тэнго. Или, по крайней мере, то, что от него оставалось. За два года время отняло у старика очень многое. Отняло безжалостно, точно сборщик налогов, конфисковавший последний скарб у бедняка. Сколько Тэнго помнил отца, тот всегда был подтянутым, целеустремленным и буквально горел на работе. Пускай и не семи пядей во лбу, но со своими жизненной философией и силой воли. Ни разу Тэнго не слышал, чтобы отец на что-нибудь жаловался. Теперь же перед ним сидел не человек, а пустая оболочка. Скорлупа, в которой не осталось никакого тепла.

— Господин Кавана? — позвала сестра Тамура. Громко и внятно. Как учат медсестер разговаривать с пациентами. — Господин Кавана. Смотрите, кто к вам пришел. Это ваш сын!

Старик опять обернулся. Его глаза напомнили Тэнго два опустевших ласточкиных гнезда под крышей заброшенного дома.

— Здравствуй, — сказал ему Тэнго.

— Господин Кавана, к вам приехал ваш сын из Токио, — добавила сестра.

Ничего не отвечая, отец смотрел на сына в упор — так, словно пытался прочесть объявление на неизвестном ему языке.

— В половине седьмого ужин, — сообщила медсестра для Тэнго. — До тех пор можете побыть с ним, сколько хотите.

Когда она ушла, Тэнго в растерянности подошел к отцу и опустился в кресло напротив. Старое кресло с полинявшей обивкой, деревянные подлокотники все в царапинах. Отец, не поворачивая головы, следил за ним птичьим взглядом.

— Ну как самочувствие? — спросил Тэнго.

— Твоими молитвами, — церемонно ответил отец. О чем говорить дальше, Тэнго не представлял. Теребя пуговицу на рубашке, он посмотрел на сосновую рощу за окном. И опять взглянул на отца.

— Из Токио приехал? — спросил отец.

— Из Токио.

— На скором поезде?

— Да, — ответил Тэнго. — Сначала до Татэямы на скором, потом на обычном до Тикуры.

— Мы с тобой встречались у моря? Тэнго не выдержал.

— Я — Тэнго. Тэнго Кавана. Твой сын.

— А откуда в Токио? — спросил отец.

— Коэндзи, округ Сугинами.

Морщины на лбу старика вдруг сделались резче.

— Много людей часто врут, лишь бы не платить за телевидение «Эн-эйч-кей».

— Папа, — снова позвал Тэнго. Этого слова он не произносил уже тысячу лет. — Я Тэнго, твой родной сын.

— У меня нет сына, — отрезал старик.

— У тебя нет сына? — механически повторил Тэнго. Отец кивнул.

— Кто же я для тебя?

— Никто, — ответил отец. И покачал головой. Задохнувшись, Тэнго на несколько секунд потерял дар речи. Отец тоже умолк. Оба сидели в тишине, каждый думал о своем. И только цикады за окном стрекотали, как полоумные.

А ведь старик, похоже, не бредит, подумал Тэнго. Да, у него провалы в памяти и вывихнутое сознание. Но то, что он говорит, вполне может быть правдой. Тэнго чувствовал это интуитивно.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил он.

— Ты — никто, — ответил отец без какой-либо интонации. — Всегда был никем, сейчас никто, да так никем и останешься.

Ну хватит! — подумал Тэнго.

Ему очень хотелось встать, уйти отсюда, добраться до станции, вернуться в Токио. Но что-то удержало его — прямо как того парня в Кошачьем городе. Возможно, любопытство. Он должен узнать, что с ним происходит. Получить конкретные ответы. Возможно, в тех ответах для него таится опасность. Но если уйти сейчас — скорее всего, шанса узнать о себе правду больше не представится. Истина просто утонет в бескрайнем хаосе этого мира.

Тэнго долго подбирал в голове слова, переставлял их местами. И наконец, разозлившись на себя, спросил именно то, что хотел спросить с детства, но никогда не решался:

— Ты хочешь сказать, я — не твой биологический сын? И мы с тобой не родня по крови?

Отец, не отвечая, смотрел на него. Дошел ли до старика смысл вопроса, разобрать было невозможно.

— Воровать радиосигналы — преступление, — сказал отец, глядя сыну прямо в глаза. — Все равно что красть золото или брильянты. Или ты не согласен?

— Пожалуй, ты прав, — на всякий случай согласился Тэнго.

Отец удовлетворенно кивнул.

— Радиосигналы не падают с неба бесплатно, как дождь или снег, — добавил он.

Не представляя, что на это ответить, Тэнго смотрел на отцовы руки, очень правильно сложенные на коленях.

Левая на левом колене, правая на правом. Обе замерли точно каменные. Потемневшие от времени маленькие ладони. Палящее солнце прокалило этого человека до сердцевины. Слишком много лет он проработал без крыши над головой.