Вниз по реке Харт Джон
Я заговорил, шагнув через порог:
– Привет, Дженис.
Она резко обернулась ко мне, судорожно сжав пальцы; быстро спрятала кулак за спину, почему-то прикусив губу, будто от боли.
– Что ты тут делаешь? – спросил я.
– Ничего.
Виноватая ложь.
– Что там у тебя в руке?
– Не твое дело, Адам. – Ее лицо затвердело, когда она выпрямилась. – По-моему, тебе лучше выйти.
Я перевел взгляд с ее лица на пол. На паркетный пол позади ее ног падали капельки крови.
– У тебя кровь идет, – сказал я.
В ней вдруг что-то словно надломилось. Неловко сгорбившись, Дженис убрала руку из-за спины. Та, несмотря на боль, была по-прежнему крепко сжата так, что побелели костяшки; кровь и впрямь струйками просачивалась между пальцев.
– Сильно поранилась? – спросил я.
– А тебе не все равно?
– Так сильно?
Ее голова едва заметно двинулась вбок.
– Не знаю.
– Дай-ка посмотрю.
Ее глаза утвердились на моем лице, и я ощутил исходящую от них силу.
– Только не рассказывай ей, что узнал, – произнесла она, раскрывая ладонь. На ней лежало обоюдоострое бритвенное лезвие, блестящее от крови. Набухшие кровью глубокие порезы идеально соответствовали обоим краям лезвия. Я снял его с ладони и положил на прикроватный столик. Взял ее за руку, вторую подставил лодочкой внизу, чтобы поймать кровь.
– Сейчас отведу тебя в ванную, – сказал я. – Хорошенько промоем и осмотрим.
В ванной я сунул ее порезанную руку под холодную воду, а потом обернул чистым полотенцем. В ходе всего процесса Дженис оцепенело стояла, прикрыв глаза.
– Прижми посильней, – велел я. Она послушалась, и ее лицо еще больше побледнело. – Не исключено, что придется зашить.
Когда ее глаза открылись, я увидел, как близка она к срыву.
– Не говори своему отцу. Он скорее всего не поймет, а ей лишние напряги сейчас тоже ни к чему. Он только все испортит.
– Не поймет что? Что у его дочери суицидальные настроения?
– Нет у нее никаких суицидальных настроений! Это здесь ни при чем.
– А что при чем тогда?
Дженис помотала головой.
– Не в том мы положении, чтобы тебе про это спрашивать, а мне тебе отвечать! Она получает помощь. Это все, что тебе на самом-то деле полагается знать.
– Почему-то мне кажется, что это не совсем так… Ну ладно. Давай отведу тебя вниз. Там обо всем и поговорим.
Она неохотно согласилась. Когда мы проходили вдоль высоких окон, я увидел отъезжающий автомобиль Мириам.
– Куда это она? – спросил я.
Дженис резко остановилась.
– А тебе не все равно?
Я изучил ее лицо: поджатый подбородок, новые морщины и дряблую кожу. Моя мачеха никогда не будет мне доверять.
– Она все-таки моя сестра, – сказал я.
Дженис рассмеялась, в голосе ее звучала горечь:
– Хочешь знать? Отлично, я тебе скажу. Она носит цветы на могилу Грея Уилсона. Каждый месяц. – Еще один сдавленный звук вырвался из нее. – Как тебе такая ирония ситуации?
Ответа у меня не было, так что я промолчал, помогая ей спускаться по лестнице.
– Проводи меня в салон, – попросила она.
Я отвел ее туда, и Дженис присела на край козетки.
– Окажи мне одну последнюю любезность, – сказала она. – Сходи-ка на кухню и принеси еще льда и другое полотенце.
Я был уже на полпути к лестнице, когда дверь салона громко захлопнулась. Я все еще стоял там, когда услышал, как в замке провернулся ключ.
Вернулся, дважды постучал, но она предпочла не отвечать.
Из-за двери еле слышно доносился лишь сдавленный плач, перемежающийся всхлипывающими причитаниями.
Мириам нашлась там, куда, по словам своей матери, и собиралась. Она стояла на коленях, сильно наклонившись вперед, и издалека казалось, будто на могилу присела огромная ворона. Ветер, гуляющий меж выветрившихся надгробий, шевелил ее платье – не хватало лишь глянцевых перьев, скорбного клича. Пока я на нее смотрел, руки ее безостановочно двигались. Проворные пальцы отыскивали сорняки и вырывали их из земли; букет был расположен идеально ровно. Она подняла взгляд, заслышав меня, и слезы поползли у нее по щекам.
– Привет, Мириам.
– Как ты меня нашел?
– Твоя мать сказала.
Она выдернула очередной сорняк и бросила его по ветру.
– Сказала, что я здесь?
– А это тебя удивляет?
Мириам уронила голову, смахнула слезы, оставив под глазом темный земляной след.
– Она не одобряет, когда я прихожу сюда. Говорит, что это ненормально.
Я присел на корточки.
– Твоя мать больше озабочена настоящим, по-моему. Настоящим и будущим. Но не прошлым.
Мириам обвела взглядом тяжелое небо – и вроде как была подавлена тем, что увидела. Слезы прекратились, но она по-прежнему казалась какой-то поникшей и серой. А вот букет рядом с ней был блистателен, строг и влажно свеж – прислоненный к камню с высеченным на нем именем погибшего парня.
– Я тебе не мешаю? – спросил я.
Она вдруг застыла.
– Я никогда не думала, что это ты его убил, Адам. – Мириам неуверенно положила руку мне на колено – успокаивающий жест, подумал я. – Нисколько ты мне не мешаешь.
Я двинулся, чтобы в ответ положить руку поверх ее ладони, но в последнюю секунду передумал и переместил ее повыше на предплечье. Она резко дернулась, и короткое шипение боли вырвалось из ее губ. Меня наполнила мрачная уверенность. То же самое произошло в больнице, когда я дотронулся до ее руки, – она сказала, что я ее испугал. Теперь я в этом сильно сомневался.
Мириам опустила взгляд к земле и выставила перед собой руку, словно опасаясь, что я могу потянуться к ней опять. Отвернула от меня плечи. Она явно испугалась, так что я негромко заговорил:
– Можно взглянуть?
– На что взглянуть? – Оборонительным тоном. Едва слышно.
Я вздохнул.
– Я застал твою мать за тем, как она обыскивала твою комнату. Она нашла бритву.
Мириам косо втянула голову в плечи и словно свернулась в клубок. Я подумал о длинных рукавах, которые она предпочитала, размашистых юбках и длинных брюках. Она держала кожу скрытой от посторонних глаз. Поначалу я ничего такого не подумал, но лезвие выставляло все в совершенно ином свете.
– Она не должна была так поступать! Что за самоуправство?
– Могу лишь предположить, что она беспокоилась за тебя. – Я немного выждал, прежде чем попросить еще раз. – Так можно взглянуть?
Мириам ничего не стала отрицать, но ее голос даже еще больше истончился:
– Только не говори папе.
Я успокаивающе выставил перед собой открытую ладонь.
– Договорились.
– Я не так часто это делаю, – произнесла Мириам. Ее глаза были полны мольбы и испуга, но она храбро протянула ко мне полусогнутую руку. Я взял ее – она оказалась горячей и влажной. Ее пальцы судорожно сжались, когда я как можно осторожней отвернул рукав. Дыхание с шипением вырвалось у меня из губ. Были здесь и свежие порезы, и частично зажившие. Виднелись и совсем старые шрамы – тонкие, белые и жуткие.
– Так что ни на какие оздоровительные грязи ты не ездила, так?
Мириам окончательно съежилась.
– Восемнадцать дней стационарного лечения, – тихо прошелестела она. – В одном месте в Колорадо. В самом лучшем якобы.
– И папа ничего не знает?
Мириам помотала головой.
– Это касается только меня. Меня и мамы. Если папа узнает, все станет только еще хуже.
– Ему следовало тоже принять какое-то участие, Мириам. Не понимаю, как утаивание подобных вещей может кому-то помочь.
Она опустила голову еще ниже.
– Я не хочу, чтобы он знал.
– Почему?
– Он уже и так думает, что со мной что-то не так.
– Нет, не думает.
– Он думает, что я дерганая.
Мириам была права. Отец действительно использовал подобные слова.
И наконец я задал самый большой вопрос, хотя уже знал, что простого ответа на него нет и не будет.
– Почему, Мириам?
– Это забирает боль.
Я всеми силами старался понять.
– Какую боль?
Моя сестра посмотрела на надгробие с четко высеченным на нем именем Грея Уилсона.
– Я действительно любила его, – произнесла она.
Эти слова застали меня врасплох.
– Ты серьезно?
– Это был секрет.
– Я думал, вы просто друзья! Все так думали.
Мириам покачала головой:
– Мы любили друг друга.
Мой рот приоткрылся.
– Он собирался жениться на мне.
Глава 22
Мириам никогда не была такой, какой, по мнению отца, ей следовало быть. Она была красива – пусть даже и в бледном, неярком и приглушенном смысле этого слова, – но временами настолько молчалива, что о ее присутствии можно было легко забыть, оказавшись с ней в одном помещении. Она была такой с самых ранних дней – ранимой и маленькой, легко теряющейся в тени. Наверное, просто все остальные в семье были чересчур уж общительны. А может, ее мать была не единственной, кто подавлял Мириам. Может, это были групповые усилия – ненамеренные, но чертовски действенные. Я и сам знал, как слабость способна со временем отгородить от остальных людей. Когда ей было двенадцать, некоторые девочки в школе были недобры к ней. Мы никогда не выясняли, что она под этим понимала, – наверное, что-то типичное для девчонок в этом возрасте, всегда представлял я. В чем бы ни заключалось пренебрежение одноклассниц, Мириам три недели ни с кем не разговаривала. Отец поначалу проявлял терпение, потом стал все больше раздражаться. Под конец последовал взрыв – грубые слова, которые нелегко забыть. Мириам расплакалась и выбежала из комнаты, а его извинения, позже тем же вечером, не принесли никакого результата.
Отец потом жутко из-за этого себя чувствовал, но разборки с женщинами никогда не были его сильной стороной. Он был грубоват, всегда говорил то, что у него на уме, если говорил вообще, – места для деликатности в этом человеке никогда особо не находилось. Мириам была слишком юна, чтобы это понимать. В последующие годы она еще больше отдалилась, воздвигла более высокую стену, посолила землю вокруг себя. Могла худо-бедно довериться лишь матери – может, разве что еще Джейми. Но не моему отцу и, естественно, не мне. Охватившая ее печаль началась легко и росла настолько тихо и незаметно, что со временем мы практически перестали ее замечать.
Мириам – просто тихоня. Вот как мы это себе объясняли.
Отношения с Греем Уилсоном были для нее такой же драгоценностью, как воспоминания о закате солнца, которым предается слепец, и я вполне мог понять, почему у нее возникли чувства к нему. Он был рубаха-парень, который за словом в карман никогда не лазал и более чем уверенно чувствовал себя абсолютно в любой компании – короче говоря, был всем тем, чем не была сама Мириам, – и я мог с полной уверенностью предположить, почему они держали это в тайне. Мой отец такого не одобрил бы; Дженис тоже. Когда Грея убили, Мириам как раз исполнилось восемнадцать. Она собиралась приступить к учебе в Гарварде, а он уже третий месяц вкалывал на автозаводе в одном из соседних округов, собирал грузовики. Но я вполне мог представить их вместе – Мириам и этого беззаботного, развязного и, в общем-то, довольно симпатичного увальня. И вообще правильно кто-то сказал про противоположности. Он – большой, неотесанный и бедный; она – маленькая, деликатная и обреченная на сказочное богатство.
Обидно, подумал я. Вообще много за что обидно.
Прежде чем уехать с кладбища, я спросил Мириам, не хочет ли она, чтобы я побыл с ней, но она отказалась. «Понимаешь, иногда я просто хочу побыть с ним наедине. Наедине с воспоминаниями».
Никто из нас так и не упомянул Джорджа Толлмэна, но он незримо присутствовал где-то рядом – здоровенный, реальный и прилипчивый, как грязь. Джордж был влюблен в Мириам еще с ранней юности, но она никогда не уделяла ему особого внимания. Он страдал от любви, отчаивался и грустил. Настолько, что на него было больно смотреть. Мириам наконец осела хоть в какой-то гавани, теперь я это видел. Одинокая и обреченная на одиночество, моя сестра избрала самый простой путь. Она никогда этого не признала бы, даже самой себе, но это был факт – как небо над головой было фактом, – и я терялся в догадках, что сказал бы Джордж, если б увидел ее здесь, всю в слезах и одетую в черное, причитающей над могилой соперника, вот уже пятый год лежащего в земле.
Наконец мы расстались – после неловких объятий и моего обещания помалкивать относительно того, что я узнал. Но я был обеспокоен. Больше того, я был испуган. Моя сестра давно стала одной из тех, кто режет самих себя, – была настолько полна боли, что требовалась ее собственная кровь, чтобы смыть эту боль. «Какой тут принцип?» – гадал я. Один порез в час? Два пореза в день? Или это происходило вне всякого расписания – быстрое движение бритвой, едва только жизнь вновь поднимала свою уродливую голову? Мириам – слабый человек, настолько же ломкий и склонный в любой момент упасть, как любой из лепестков, который она положила на его могилу. Я сомневался, что у нее достанет сил управиться с этой проблемой в одиночку, и лишь гадал, насколько у Дженис развито необходимое чувство ответственности. Она хранила это в тайне от моего отца. Чтобы защитить Мириам или по какой-то иной причине? А потом я задал себе еще один вопрос – задал, поскольку просто не мог его не задать.
Смогу ли я сдержать обещание помалкивать?
Отъехав и оставив Мириам одну, я ощутил сильное стремление навестить Грейс. Это была не осознанная мысль, скорее что-то из области голых эмоций. Они были такие разные – Мириам и Грейс… При том что обе выросли в границах одних и тех же владений и воспитывались двумя мужчинами, которые вполне могли бы приходиться друг другу братьями, больших противоположностей было трудно себе и представить. Первая была прохладной и тихой, как мартовский дождь; во второй же скорее ощущался грубый напор августовской жары.
Но я отказался от мысли навестить ее. Надо было слишком много чего сделать, и Долф на данный момент нуждался во мне куда больше. Так что я без остановки проехал мимо больницы, направляясь дальше в город. Поставил машину на стоянке возле здания администрации округа Роуан и поднялся по лестнице на второй этаж. Грэнтэм считал, что у него есть мотив. Нужно было проверить, насколько его предположения соответствуют действительности.
Управление налоговой инспекции располагалось в правой части здания.
Я вошел в стеклянную дверь. По всей ширине приемной протянулась длинная стойка, пространство за которой занимали семь женщин. Никто из них не уделил мне малейшего внимания, пока я сверялся с огромной картой округа Роуан, прикрепленной к стене. Нашел реку Ядкин, вел по ней пальцем, пока не коснулся длинного изгиба, охватывающего ферму «Красная вода». Определив номер квадрата, перешел к стойке с картами более крупного масштаба и вытащил нужную. Развернул ее на одном из больших столов. Я ожидал увидеть единственный участок площадью в тысячу четыреста пятнадцать акров с именем моего отца на нем. Но увидел нечто другое.
Да, территория фермы была четко очерчена на карте: «Семейное коммандитное товарищество[29] Джейкоба Алана Чейза». Одна тысяча двести пятнадцать акров.
С южной стороны к ней примыкал порядочный кусок – грубый треугольник, одну из сторон которого представлял собой изгиб реки. «Адолфус Бун Шеперд». Двести акров.
Робин была права. Долф владел двумя сотнями акров, включая дом.
«Шесть миллионов долларов, – сказала она. – Основываясь на последнем предложении».
Какого черта?
Переписав каталожный номер журнала регистрации сделок и номера страниц на клочок бумаги, я поставил карту обратно на стенд. Подошел к стойке, обратился к одной из женщин – пожилой и округлой, с толстенным слоем голубых теней на веках.
– Я хотел бы вглянуть на купчую на этот участок земли, – сказал я, подсовывая бумажку на стойку между нами. Она даже не озаботилась посмотреть на него.
– Вам нужно в реестр недвижимости, лапочка.
Я поблагодарил ее, прошел по коридору в офис госреестра и переговорил с еще одной теткой за другой стойкой. Назвал ей номера и объяснил, что мне надо. Она показала на конец стойки.
– Подождите вон там. Это займет буквально минуту.
Появилась она опять с толстым томом под мышкой. Бросила его на стойку, просунула толстый палец между страницами и раскрыла его. Быстро пролистала, пока не нашла нужную, потом развернула том ко мне.
– Это то, что вам надо?
Это был акт приема-передачи восемнадцатилетней давности, судя по дате. Я быстро пробежал написанное – все четко и ясно. Мой отец передал Долфу две сотни акров.
– Хотя интересно, – задумчиво произнесла женщина.
– Что?
Она уткнула все тот же толстый палец в документ.
– Тут нет печатей налоговой.
– Что вы этим хотите сказать?
Тетка шумно выдохнула, словно вопрос навалился на нее всей своей тяжестью. Отлистала назад несколько страниц, до какого-то другого акта – в верхнем углу красовалось несколько разноцветных печатей с подписями. Постучала по ним пальцем.
– Печати налоговой, – объяснила она мне, как маленькому. – При приобретении земли уплачиваются налоги. На акт ставятся печати.
Перекинула несколько страниц, вернулась к акту о передаче двухсот акров земли Чейза Шеперду. Поставила палец в углу.
– Нет печатей.
– И что это означает? – спросил я.
Она наклонилась, чтобы прочесть имя на акте.
– Это означает, что Адолфус Шеперд не покупал эту землю.
Я открыл было рот, чтобы задать вопрос, но тетка за стойкой остановила меня поднятием руки и мощным выдохом табачного перегара. Опять склонилась над документом, чтобы прочитать второе имя.
– Джейкоб Чейз ему ее просто подарил.
На улице жара сразу попыталась придавить меня к земле. Я посмотрел вдоль улицы на соседний квартал, в котором располагалось здание суда – неподвластное времени и суровое даже под ослепительно-белым солнцем. Мне требовалось поговорить с Рэтборном. Он ездил на ферму, пытался поговорить с моим отцом насчет чего-то. Причем каким-то боком упоминался и Долф. Как там выразился мой отец? Я остановился на тротуаре, склонив голову набок, словно чтобы получше услышать слова: «И к Долфу с этими своими разговорчиками тоже не подкатывай. Он ответит тебе то же самое, что и я».
Что-то в этом роде.
Я двинулся по тротуару в сторону здания тюрьмы, громоздящегося впереди, – угловатого и уродливого, с узенькими, словно женское лицо, окошками. Подумал про Долфа, гниющего внутри, а потом прошел мимо и поднялся по ступенькам соседнего здания суда. Кабинеты судей располагались на втором этаже. Предварительной договоренности у меня не было, а приставы на посту охраны чертовски хорошо знали, кто я такой. Они трижды прогнали меня через рамку металлодетектора и охлопали так тщательно, что я не пронес бы мимо них и канцелярскую скрепку, даже если б засунул ее себе в трусы. Я сделал вид, будто они могут развлекаться подобным образом хоть целый день. И все же они пребывали в сомнениях – но здание суда было общественным местом. Не пускать меня у них не было никаких законных оснований.
А вот судейские кабинеты – совсем другая история. Найти их оказалось легко – вверх по лестнице, за офисом окружного прокурора, но так вот с кондачка туда не войдешь. Нету там ничего общественного. Вы войдете, только если судья захочет вас впустить. Дверь представляла собой мощное сооружение из стали и пуленепробиваемого стекла. Здание охраняли две дюжины вооруженных приставов, и любой из них мог завалить меня прямо на месте, если б ему приказал судья.
Я оглядел пустой коридор в обе стороны. За толстым стеклом за письменным столом сидела миниатюрная женщина – лицо цвета чая, желтые волосы и суровые глаза. Когда я нажал на кнопку переговорного устройства, она прекратила долбить по клавиатуре. Глаза ее сфокусировались, женщина подняла палец и вымелась из комнаты так быстро, как только могли нести ее опухшие ноги.
Умчалась сообщить судье, кто именно пожаловал.
На Рэтборне был другой костюм, но выглядел он примерно так же. Может, разве что не столь потным. Он внимательно изучил меня через стекло, и мне было видно, как в голове у него проворачиваются шестеренки. Через несколько секунд он шепнул что-то своей секретарше, которая положила пальцы на телефон. Потом открыл дверь.
– Что тебе надо?
– Минутку вашего времени, – официальным тоном объявил я.
– По какому вопросу? – Его очки сверкнули, и судья нервно сглотнул. Неважно, каков был вердикт – для него я был убийцей. Он шагнул вперед, и его тело заполнило щель в двери. – У нас будут проблемы?
– Почему в тот день вы приезжали к моему отцу? Вот об этом я и зашел поговорить.
– У тебя ровно одна минута, – объявил он.
Я проследовал вслед за ним мимо миниатюрной секретарши с жестким взглядом и встал перед его письменным столом, когда Рэтборн неплотно прикрыл дверь, оставив щелку.
– Она так и ждет повода позвонить приставам, – объяснил мне он. – Лучше не давай ей такой повод.
Он сел, и я сел. Над верхней губой у него выступили крошечные бусинки пота.
– О чем был спор? – спросил я. – Между вами и моим отцом.
Судья откинулся в кресле и поскреб свой паричок согнутым пальцем.
– Давай сразу проясним одну вещь. Закон есть закон, а прошлое есть прошлое. Я судья, а ты сейчас даже не в зале суда, а в моем личном кабинете. Я не принимаю по личным делам у себя в кабинете. Только преступи эту черту, и приставы будут здесь так быстро, что ты просто не поверишь.
– Вы закрыли меня за убийство. Вы закрыли Долфа за убийство. Трудновато тут воздерживаться от личного.
– Тогда можешь уходить прямо сейчас. Я тебе ничего не должен.
Я постарался успокоиться. Повторял себе, что явился сюда по вполне конкретной причине.
Лицо судьи стало темно-красным. В соседней комнате скрипнул стул. Я откинулся на кресле, вдохнул, шумно выдохнул, и Рэтборн улыбнулся улыбкой, которая вызвала у меня тошноту.
– Ну вот и отлично, – сказал он. – Так-то лучше. Я знал, что найдется все-таки хоть кто-то из Чейзов, кто способен проявить благоразумие. – Разложил свои наманикюренные белые руки на столе. – Вот только сумел бы ты убедить проявить такое же благоразумие своего отца…
– Вы хотите, чтобы он продал землю?
– Я хочу, чтобы он подумал о благополучии округа.
– Вот потому-то вас и послали с ним встретиться?
Он подался вперед и сложил руки ковшиком, словно держал в них какую-то большую драгоценность.
– Открываются большие возможности. Возможности для тебя, для меня. Если б ты просто смог убедить его…
– Он живет собственным умом.
– Но ты же его сын. Тебя он послушает.
– Потому вы и согласились принять меня? Чтобы я смог уговорить отца?
Лицо судьи закрылось, улыбки как не бывало.
– Кто-то же должен заставить его разумно посмотреть на вещи.
– Разумно… – повторил я.
– Вот именно. – Он попробовал еще раз улыбнуться, но не вышло. – В вашей семье все движется лишь от плохого к худшему. Сдается мне, что это прекрасная возможность направить твоих родичей в нужную сторону. Заработать кое-каких деньжат. Помочь местному обществу…
Но я уже ничего этого не слышал. Разум забуксовал.
– От плохого к худшему… – повторил я его фразу.
– Да.
– Что вы имеете в виду?
Рэтборн раскинул руки, поднял правую, ладонью вверх.
– Плохое, – объявил он, после чего поднял таким же манером левую руку, изображая чаши весов. – Худшее.
Я указал на правую руку, понимая, что сейчас он сможет прочесть едва сдерживаемый гнев в моем голосе. Понимая, что это доставит ему удовольствие.
– Начнем с плохого, – сказал я.
– Я начну с худшего. – Судья потряс этой рукой. – Еще один близкий человек в тюрьме за убийство. В пределах ваших владений убивают людей и наносят им тяжкие телесные повреждения. Город кипит от возмущения…
– Далеко не все так настроены, – перебил я.
Рэтборн наклонил голову набок, продолжил перечислять громче:
– Рискованные предпринимательские решения…
– Какие еще рискованные решения?
Уголок его рта скривился.
– Долги твоего отца. Я не уверен, что он сможет их выплатить.
– Я в это не верю.
– Это маленький город, Адам. Я знаю тут кучу людей.
– Ну а плохое? – спросил я.
Рэтборн опустил руки, напустил на себя скорбное выражение, которое, как я знал, было насквозь фальшивым.
– А мне и вправду надо объяснять?
Я закусил губу, сильно.
Читать бесплатно другие книги:
