Вниз по реке Харт Джон

Глава 11

Поели мы в молчании. Долф ушел, а я решил немного привести себя в порядок. Вид у меня в зеркале был совершенно осунувшийся, глаза почему-то выглядели гораздо старше остального меня. Приняв душ и натянув чистые джинсы и льняную рубашку, я вышел из дома, где нашел Робин, которая сидела за садовым столиком и вертела в руках какую-то деталь карбюратора. Заметив меня, она встала. Я остановился на крыльце.

– Я стучала, но никто не отозвался, – сказала Робин. – Услышала, что льется вода, и решила подождать.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Приехала извиниться.

– Если это насчет того…

– Нет, – перебила Робин.

– Насчет чего тогда?

По лицу ее пробежала тень.

– Это территория Грэнтэма. – Она опустила взгляд, и ее плечи поникли. – Но это не объяснение. Мне не следовало позволять этому зайти так далеко.

– Ты вообще о чем?

– Если б все произошло в городе или в каком-то людном месте, он наверняка не чувствовал бы нужды…

– Робин.

Она выпрямилась, словно чтобы получить наказание.

– Ее не изнасиловали.

Я потерял дар речи.

– На нее напали, но не изнасиловали. Грэнтэм хотел сохранить это в тайне, пока не увидит, как вы все отреагируете.

Не изнасиловали.

Мой голос охрип:

– Кто именно отреагирует?

– Ты. Джейми. Твой отец. Все те, кто теоретически мог это сделать. Он наблюдал за тобой.

– Зачем?

– Потому что сексуальные нападения не всегда заканчиваются изнасилованием, потому что это далеко не всегда происходит случайно, как многие думают, а еще из-за того, где именно это произошло. Случайная встреча там крайне маловероятна.

– И потому что он думал, что я на это способен.

– Большинство людей плохо умеют врать. Если б ты знал, что никакого изнасилования не было, это сразу было бы заметно. Грэнтэм хотел посмотреть.

– И тебя это вполне устроило.

Вид у Робин был совершенно несчастный.

– Это довольно распространенная тактика – придерживать информацию. У меня не было выбора.

– Херня!

– Это в тебе говорят эмоции.

– И почему же теперь ты решила мне рассказать?

Робин огляделась по сторонам, словно в поисках помощи. Ее беспомощно раскинутые ладони поймали свет низкого утреннего солнца.

– Потому что в свете дня все выглядит совершенно по-другому. Потому что я сделала ошибку.

– Зебьюлон Фэйт – импотент, – сказал я. – Может, на самом деле ее не изнасиловали как раз по этой причине.

– Я не хочу говорить про дело, – произнесла Робин. – Я хочу говорить про нас. Тебе нужно понимать, почему я сделала то, что сделала.

– Прекрасно я все понимаю.

– Не думаю, что понимаешь.

Я отступил от нее, и моя рука нащупала торец открытой двери. Робин поняла, что я собираюсь закрыть ее между нами. Может, как раз поэтому она сказала то, что сказала:

– Есть и еще кое-что, что тебе наверняка следует услышать.

– Что?

Робин посмотрела куда-то наверх.

– У Грейс не имелось никакого сексуального опыта.

– Но она говорила мне…

– Врач это подтвердил, Адам. Несмотря на то что она тебе наговорила, совершенно ясно, что не было у нее никакой кучи дружков.

– Тогда зачем мне было это говорить?

– По-моему, ты сам уже это как-то сказал, Адам.

– Что?

– По-моему, она хотела тебя побольней задеть.

Дорога к дому моего отца спеклась в твердую корку, и красная пыль облепила мои ботинки, пока я шел по ней. Дорога загибалась к северу, а потом свернула к востоку, прежде чем перевалить невысокий бугорок, в итоге спускающийся к реке. Я посмотрел с него на дом внизу и на стоящие возле него машины. Их было немного, и одну я сразу узнал. Не саму машину, а номер, «J-19С» – серия «J» отводилась судьям[21].

Я спустился вниз, остановился рядом с машиной. На сиденье валялась скомканная обертка от кексика «Твинки».

Я знал эту сволочь.

Джилберт Т. Рэтборн.

Судья Джи.

Джилли Рэт, Джилли-Крыс[22].

Едва я отошел от машины, как передняя дверь дома резко распахнулась. Судья суетливо пятился оттуда, словно на него наседала собака. Одна его рука сжимала кипу бумаг, другая вцепилась в ремень на животе. Это был высокий и толстый мужчина, в аккуратном кудрявом паричке-накладке и крошечных поблескивающих золотом очочках на красной круглой физиономии. Костюм у него был достаточно дорогой, чтобы замаскировать большую часть его габаритов, но галстук все равно казался слишком узким. Мой отец последовал за ним на крыльцо.

– По-моему, тебе стоит подумать как следует, Джейкоб, – говорил судья. – Все это очень разумно. Если б ты просто позволил мне все объяснить…

– У меня какие-то проблемы с дикцией?

Судья слегка сдулся, а мой отец, почувствовав это, отвел от него взгляд и тут заметил меня, стоящего внизу. На лице у него промелькнуло удивление, и его голос взял на полтона ниже, когда он нацелился на меня пальцем.

– Хочу видеть тебя у себя в кабинете, – произнес он, после чего опять повернулся к судье. – И к Долфу с этими своими разговорчиками тоже не подкатывай. Он ответит тебе то же самое, что и я.

Не дожидаясь ответа, отец вернулся обратно дом.

Дверь с москитной сеткой захлопнулась за ним, а судья лишь покачал головой перед тем, как повернуться лицом ко мне, стоящему в тени пеканового дерева. Обозрел меня с головы до ног, приглядываясь поверх очочков. Шея у него выдавалась во все стороны, нависая над тугим воротничком. Мы знали друг друга уже много лет. Мне довелось несколько раз предстать перед Рэтборном в судейской обстановке еще в ранней юности, и с тех пор он все так и сидел в суде первой инстанции. Обвинения никогда не были серьезными – в основном появление в пьяном виде и драки. У нас с ним никогда не было реальных проблем, до того, как пять лет назад он выписал ордер на арест по делу об убийстве Грея Уилсона.

Джилли-Крыс не сумел скрыть своего презрения.

– Не очень-то удачная мысль, – процедил он. – Опять засветить свою физиономию в округе Роуан…

– А как насчет «невиновен, пока не доказано обратное», жирный ты урод? Уже отменили?

Рэтборн подступил ближе, возвышаясь надо мной на добрых четыре дюйма. Влага бисеринами выступила у него на лице и на волосах вдоль висков.

– Парня убили как раз на этой ферме, и твоя собственная мать опознала тебя, когда ты покидал место преступления!

– Мачеха, – поправил я, отвечая ему таким же тяжелым взглядом.

– Тебя видели измазанным в его крови.

– Видел только один человек, – уточнил я.

– Видел надежный свидетель.

– Да ладно, – с отвращением бросил я.

Он лишь улыбнулся.

– Что ты тут вообще делаешь, Рэтборн?

– Никто ничего не забыл, знаешь ли. И даже если тебя не осудили, люди все равно помнят.

Я постарался не обращать на него внимания.

– Мы тут заботимся о своих, – сказал он, когда я открыл москитную сетку и обернулся. Его палец был нацелен на меня, и на его пухлом, как пончик, запястье блеснули дорогие часы. – Вот как устроена жизнь в этом округе.

– Ты, наверное, хотел сказать, что заботишься о вкладчиках твоей избирательной кампании? Разве не так?

Густая краснота поползла по его шее. Рэтборн был ярым поборником элиты. Если ты богатый и белый, он вынесет то решение, какое тебе надо. Он частенько являлся к моему отцу за наличностью для своей избирательной кампании и всегда уходил с пустыми руками. У меня не было никаких сомнений, что его присутствие здесь имело какое-то отношение к деньгам, поставленным на кон на этой реке. Джилли-Крыс явно успел каким-то образом и в этот пирог запустить свой жирный палец.

Я посмотрел, как он пытается подыскать слова, а потом втискивается в свою машину, когда ничего не пришло ему в голову. Развернувшись прямо на траве отцовской лужайки, Рэтборн запылил вверх по склону. Я дождался, пока он не скроется из виду, после чего окончательно закрыл дверь и прошел в дом.

Остановившись в гостиной, услышал наверху скрип половиц. Дженис, подумал я, после чего зашел в уставленный книгами кабинет отца. Дверь была открыта, но я по давней привычке постучался в дверной косяк. Шагнул внутрь. Отец стоял перед письменным столом, спиной ко мне, тяжело опираясь на руки. Голову он склонил к груди, и я видел только его шею в обгоревших на солнце складках.

Это зрелище пробудило воспоминания, как ребенком я играл здесь под столом, воспоминания о смехе и любви, будто весь дом был пропитан ими.

Почувствовал руку матери, словно она была до сих пор жива…

Я тихонько кашлянул, заметив, как его пальцы крепко сжались в кулаки, совсем белые на темном дереве. Когда отец обернулся, меня поразили его откровенно красные глаза и мертвенная бледность лица. Мы довольно долго стояли вот так, не двигаясь, и это казалось чем-то совершенно неизвестным и незнакомым для нас обоих – такая вот внезапная обнаженность.

Черты лица его какой-то миг оставались словно жидкими и текучими, но быстро затвердели, как будто он пришел к какому-то решению. Оттолкнувшись обеими руками от стола, отец прошел по вытертому ковру. Положил мне руки на плечи и затянул в могучие объятия. Он был жилистый и сильный, пах фермой и множеством воспоминаний. Голова у меня закружилась, и я едва сдержал охвативший меня гнев. Я не стал обнимать его в ответ, и он слегка отступил назад, по-прежнему держа меня за плечи. В глазах отца я увидел все ту же воспаленную потерю. Он отпустил меня, только когда мы услышали какое-то шуршание в дверях и испуганный голос:

– Ой! Простите…

На пороге стояла Мириам. Она не могла посмотреть никому из нас в глаза, и я понял, что она сильно смутилась.

– Что такое, Мириам?

– Я не знала, что тут Адам, – ответила она.

– Это может подождать? – спросил мой отец.

– Мама тебя зовет, – сказала Мириам.

Отец с явным раздражением шумно выдохнул:

– Где она?

– В спальне.

Он глянул на меня:

– Никуда не уходи.

Отец вышел, но Мириам задержалась в дверях. Тогда она аккуратно приходила на суд, каждый день тихонечко сидела в первом ряду, но после я видел ее лишь однажды, во время кратчайшего прощания во всей моей жизни, когда я обращался скорее к багажнику своей машины. Припомнились ее последние слова. «Куда поедешь?» – спросила она. И я ответил единственное, что тогда пришло в голову: «Честно говоря, не знаю».

– Привет, Мириам.

Она подняла руку.

– Даже не знаю, что тебе и сказать.

– Тогда лучше ничего не говори.

Она уткнула голову в грудь, отчего я видел в основном ее макушку.

– Это было тяжело, – произнесла она.

– Все нормально.

– Разве?

С Мириам творилось что-то непостижимое. Во время суда она была неспособна даже просто посмотреть на меня, а потом и вовсе сбежала из зала, когда обвинитель разместил увеличенные фотографии со вскрытия на специальном пюпитре, чтобы присяжные могли всё хорошенько рассмотреть. Рана была продемонстрирована во всей красе – снимки, сделанные при ярком освещении камерой высокого разрешения. Первое фото в три фута вышиной показывало волосы, слипшиеся сосульками от крови и грязи, – осколки кости и мозговое вещество смешались в одну бесформенную массу. Обвинитель установил пюпитр для присяжных, но Мириам сидела в первом ряду, всего в нескольких футах. Прикрыв рот рукой, она бросилась по центральному проходу. Я много раз представлял ее на газоне возле тротуара – как ее там выворачивает наизнанку. Вообще-то в тот момент я и сам был бы не прочь там оказаться. Даже мой отец был вынужден отвести глаза. Хотя для нее все это наверняка было действительно совершенно невыносимо. Они с Уилсоном много лет знали друг друга.

– Все нормально, – повторил я.

Мириам кивнула, но вид у нее был такой, будто она вот-вот расплачется.

– Ты надолго?

– Пока не знаю.

Она словно еще глубже провалилась в свои свободные бесформенные одежды и прислонилась к дверному косяку, по-прежнему не в силах встретиться со мной взглядом.

– Как-то дико все это…

– С чего бы это вдруг?

Но она уже мотала головой.

– Просто дико.

– Мириам…

– Мне надо идти.

И тут она наконец ушла, тихо волоча ноги по голым доскам длинного коридора. В наступившей тишине я услышал над головой голоса – какой-то спор – и нарастающий голос своей мачехи. Когда отец вернулся, его лицо затвердело.

– Чего хотела Дженис? – спросил я, заранее зная ответ.

– Она хотела знать, останешься ли ты сегодня на ужин.

– Не ври мне.

Он поднял взгляд:

– Ты все слышал?

– Она хочет, чтобы я убрался прочь из этого дома.

– Твоей мачехе сейчас приходится нелегко.

Я не без труда остался в цивилизованных рамках.

– Я не хочу создавать ей какие-то неудобства.

– Не бери в голову, – сказал отец. – Давай-ка лучше прокатимся, подышим.

Он прошел в глубь кабинета – к двери, ведущей прямо на улицу. По пути прихватил одну из винтовок, стоящих в углу, и утреннее солнце ярко залило комнату, когда дверь открылась под его рукой. Я последовал за ним на свежий воздух. Его пикап стоял футах в двадцати. Винтовку отец вставил в держатель для ружей.

– Для этих чертовых собак, – объяснил он. – Залезай.

Пикап был старый, пропахший пылью и соломой. Ехал отец медленно, нацелив машину вдоль берега, против течения реки. Мы пересекли несколько кукурузных и соевых полей, потом пару сосновых посадок и въехали в настоящий лес, когда он заговорил опять:

– Удалось пообщаться с Мириам?

– Она была не особо расположена к разговорам.

Отец лишь отмахнулся, и я заметил быстро промелькнувшее у него на лице выражение неудовольствия.

– Она какая-то дерганая.

– Тут что-то большее, – сказал я и, глядя вперед, ощутил на себе его взгляд. Он повернулся ко мне, а когда заговорил, то имел в виду погибшего парня:

– Он был ее другом, Адам.

Я вышел из себя. Больше не мог это выносить:

– А ты не думаешь, что я и так знаю? Не думаешь, что и так помню?!

– Все образуется, – вяло произнес отец.

– А как насчет тебя? – взорвался я. – Думаешь, похлопал по спине – и все опять хорошо?

Он опять открыл было рот, но тут же закрыл. Пикап выкатился на вершину пригорка, откуда открылся вид на дом. Отец затормозил и выключил зажигание. Наступила тишина.

– Я сделал то, что, как мне казалось, должен был сделать, сынок. Никто не смог бы двигаться дальше, если б ты оставался в доме. Дженис чуть с ума не сошла. Джейми и Мириам места себе не находили. Я тоже. Просто было слишком много вопросов.

– Я не могу дать тебе ответы, которых у меня все равно нет. Кто-то убил его. Я говорил тебе, что это не я. Этого тебе было недостаточно?

– Нет. Твое освобождение не стерло того, что видела Дженис.

Я повернулся на сиденье и изучил человека, которого всегда называл своим отцом.

– Ты собираешься начать все по новой?

– Нет, сынок. Давай не будем.

Я уставился в пол – на солому, грязь и обтрепанные сухие листья.

– Я скучаю по твоей матери, – наконец произнес он.

– Я тоже.

Мы долго сидели в молчании под заливающим кабину солнцем.

– Знаешь, а я понимаю, – проговорил в конце концов мой отец.

– Что?