Закатный ураган Русанов Владислав
Беглец летит, не чуя ног,
Дрожит от страха, изнемог.
Еще чуть-чуть, еще рывок…
Упал – пробит стрелою бок.
Клубок!
Кто распахал за речкой лог?
Кто потравил люцерки стог?
Ужо задам тебе урок!
Рогатиной соседа в бок!
Клубок!
Тот трус, кто чести не сберег.
Шагнет размолвка на порог.
Упрек, пощечина, плевок,
И рвет кольчугу злой клинок.
Клубок!
Наследства делится пирог:
«К удару копья! С нами Бог!»
Ату! Рвани побольше клок,
Послаще заглотни кусок!
Клубок!
Автор выражает благодарность членам Донецкого КЛФ «Странник» за дружескую поддержку.
Пролог
В середине второго осеннего месяца – златолиста – светает поздно. Даже в левобережье Ауд Мора. Утром по полям ползут языки белесого тумана. Клубятся в низинах, огибают пригорки, заползают в лесную чащу. Наполовину облетевшие ясени и падубы стоят по колено в молочных реках, как сказочные великаны. Их ветви, словно растопыренные руки, так и норовят сцапать неосторожного путника. Нагоняют страх…
Трелек проснулся задолго до рассвета. Прошлепал босыми пятками через избу. На лавках сопели младшие братья и сестры. Из-за вышитой занавески доносился зычный храп отца. Засонь среди поселян в пограничных землях Повесья и Трегетрена днем с огнем не сыщешь, но осенью можно позволить себе подремать чуток подольше. Не спал только старший брат Трелека – Дрон. От заката до рассвета он должен поститься и молиться Огню Небесному в маленьком, нарочно для этого поставленном соседскими мужиками лабазе за овином. Пришла парню охота жениться. Разве ж это плохо? Восемнадцать годков – самый возраст семью создавать.
Вот из-за предстоящего гуляния и решил Трелек поставить с вечера донки в тихой старице неподалеку от села. Их тут несколько стариц оставалось. Видно, в стародавние времена речка, приток Отца Рек, вовсе не была такой неспешной, как сейчас. Теперь-то ее Тихой прозвали. А раньше бегущие воды прорезали извилистое русло среди холмов, напоминающих о близости Железных гор.
С годами сила воды иссякла. Русло распрямилось, оставив вместо излучин целое ожерелье напоминающих полумесяц озер. Некоторые совсем заросли тиной, покрылись толстым ковром ряски – дикого кота выдержит. Одна старица превратилась в трясину. Давеча у соседа корова забрела, так всем селом тянули. Но, благодаренье Огню Небесному, спасли животину.
Облюбованный же Трелеком водоем еще радовал чистой, отражающей облака поверхностью и неизменным уловом. В него и забросил паренек полдюжины прочных, плетенных из конского волоса, бечевок с грузами на конце. К каждой пяток крючков привязано. На крючки рыбак разной наживки насадил. И розоватых дождевых червей, накопанных в огороде, и найденных в куче перегноя жирных белых личинок – опарышей. И даже пару медведок – земляных сверчков. За ночь обязательно какая-нибудь рыба клюнет. Хорошо бы сом или угорь.
Парень зачерпнул ковшиком из стоящей у двери кадушки. Отхлебнул согревшуюся за ночь воду, роняя капли на рубаху. Потом обулся в грубые поршни, накинул на плечи овчинную безрукавку и выскочил во двор, обнесенный частоколом, переплетенным толстыми прутьями лозняка. Землепашцы Спорных земель пока не огораживали поселения единой стеной, но каждый двор защищали, как положено. К осторожности селян еще больше приучила отгремевшая недавно война между тремя северными человеческими королевствами – Трегетреном, Повесьем и Ард’э’Клуэном – и королевством перворожденных, замки которых разбросаны там и сям по отрогам и перевалам Облачного кряжа. Той войне еще не придумали названия летописцы и сказители. Поэтому ее так и называли – Последняя война.
Не далее как в минувшем сечне, по приглашению Трегетренского государя Витгольда, ясновельможные короли Властомир и Экхард прибыли в Трегетройм с тем, чтобы заключить долгожданное перемирие и союз против ненавистных остроухих. Герольды призвали тех, в ком течет человеческая кровь, к оружию.
Люди отозвались с радостью. Сказалась и многолетняя неприязнь к высокомерным перворожденным, и разжигаемые жрецами суеверия, и обыкновенная жажда наживы. Когда ж еще быстрее и надежнее наполняется кубышка, как не во время войн, штурмов и грабежей?
Итак, три людские армии двинулись на север. Форсировали скованный льдом Ауд Мор и устремились вверх по долинам рек Звонкая и Поскакуха – Аен Л’ем и Аен Г’ер на старшей речи. Первоначально снеговые заносы на перевалах Облачного кряжа способствовали успеху людей. Отрезанные от подкреплений замки перворожденных ярлов Мак Кью и Мак Бриэна, Мак Карэга и Мак Тьорла, Мак Дрэйна и Мак Кехты торжествующие орды победителей сровняли с землей.
Но после снежного и морозного лютого пришел березозол с дневными оттепелями. Наледью покрылись дороги, острые, как стальные ножи, осколки наста в кровь резали ноги обозным и верховым коням. Отстали от армий обозы, отягощенные награбленным добром. Тогда, не без помощи Большого Совета филидов из Уэсэл-Клох-Балэ, сидские дружины, ведомые разменявшим, согласно легендам, третье тысячелетие королем Эохо Бекхом, скатились с перевалов и обрушились всей мощью на человеческие армии.
Эохо Бекх показал себя мудрым стратегом. Первоначально он ударил во фланг армии Ард’э’Клуэнского монарха – Экхарда. Разрезал силы арданов на две половинки, одну из которых истребил полностью, а другую отбросил за Аен Маху к Лесогорью. Арданские талуны, предпочитающие быстрые набеги медлительному и кропотливому воинскому ремеслу, начали разбегаться по домам.
Экхарду пришлось отступить. Его не преследовали. Трейги могли зайти армии перворожденных в тыл, и поэтому сиды повернулись к ним. Основу армии Витгольда составляли регулярные части лучников и щитоносцев. Баронские дружины, малочисленные и неорганизованные, лишь прикрывали фланги в сражениях. Огрызаясь, щелкая плоскими клыками, как загнанный в угол космач на обложивших его в лесной чаще собак, трегетренское войско пятилось между Ауд Мором и Железными горами, пока на всхолмье, в Спорных землях, не соединилось со спешащими ему на подмогу веселинскими всадниками.
Неподалеку от села, где жили Трелек со всеми родными и соседями, в безымянной лощине, прозванной после Кровавой, три рати столкнулись. Мирные жители из окрестных деревень прятались тогда в лесах со всей домашней скотиной и убогим скарбом. Некоторым повезло – дома не спалили, подворья с землей не сровняли.
А битва вышла страшная и кровавая. Поначалу перворожденные острым клином ударили в стык между армиями Витгольда и Властомира. Трегетренский государь за день до сражения слег с печеночной хворью, и командование принял граф Пален, военачальник надежный и толковый, но чересчур осторожный. Он чуть помедлил с приказом резерву, состоящему из баронских дружин, и задуманный накануне охват врага железными клещами с двух сторон не состоялся. Веселинские конники потеснили правый фланг сидского войска, но не так сильно, как того хотелось людям. Эохо Бекх, в свою очередь, бросил в битву резерв – три сотни перворожденных и два десятка всадников на грифонах – Крылатую гвардию из Шкиэхан Уэв’. Да в спину веселинам ударили вольные отряды мстителей – Сенлайха Мак Кро, Рудрака Мак Дабхты и Фиал Мак Кехты. Эти немногочисленные летучие отряды состояли из сидов, выживших после учиненной людьми резни на южных склонах, отличались особой, изощренной жестокостью и пощады не давали никому.
Мак Дабхт и Мак Кехта рискованным маневром атаковали ставку короля Властомира, едва не уничтожили охраняющих его гвардейцев и тем самым обезглавили армию Повесья. Веселинский король или, как именовали его сами бородачи, вождь вождей получил дротик в бедро и бежал с поля боя. Сиды догнали его небольшой отряд, и быть бы в Повесье великому сбору вождей и выборам нового короля, если бы не трегетренские петельщики, получившие свое прозвище из-за веревочного аксельбанта на левом плече, – под предводительством принца Кейлина и капитана гвардии Валлана, восьмого барона Берсана. Не многие перворожденные сумели уйти тогда живыми. Голову Мак Дабхта после водрузили над воротами королевского замка в Трегетройме. Вот только проклятая ведьма, ярлесса Мак Кехта удрала.
В то время, когда петельщики отбивали у сидов Властомира, строй щитоносцев Трегетрена подался назад, согнулся, но не разорвался, хвала Огню Небесному. Лучники под градом дротиков из копьеметалок перворожденных и самострельных бельтов, прошивавших с одинаковой легкостью и кожаный бригантин, и кольчужный хауберк, и толстые доски щитов, упрямо били залп за залпом, почти в упор, по мечущимся остроухим конникам. И вырвали в конце концов победу, казавшуюся недоступной.
Впрочем, побывавшие на поле боя о победе говорили скептически усмехаясь. Просто Эохо Бекх решил не дожимать прижатых к опушке леса людей. Проживший больше двух тысяч лет сид знал – загнанный в угол зверь вдвое опаснее. Да и рисковать лучшими представителями своего народа не захотел. Перворожденные отошли, вернулись обратно за Ауд Мор, навсегда покинув разрушенные замки. Люди не стали их преследовать. Себе дороже. Когда подсчитали погибших и раненых в битве у Кровавой лощины, ужаснулись. Из каждых троих – один убит, один ранен и лишь один остался невредим. Можно ли сие назвать победой?
Война заглохла.
Кое-кто из горлопанов именовал ее священной и победной.
Но о новом сговоре и наступлении на остроухих почему-то ни один из королей не помышлял.
Земля зализывала раны.
Селяне отстраивали разрушенные деревни. Жизнь не заканчивается одной, отдельно взятой войной. Все равно в сердцах остается любовь и желание лучшей жизни.
Вот и Дрон, едва встретив восемнадцатое лето, заслал сватов в соседнее село. Играть свадьбы по всему Трегетрену принято по осени. После того как пшеница и ячмень собраны, обмолочены и сложены в амбарах, накоплены запасы на зиму в лабазах, заготовлено сено и солома для скотины.
Старшему брату Трелека сосватали девку красивую и работящую. Мать, урожденная веселинка, нарекла ее Светанкой. Девка и впрямь уродилась светлой и ласковой, как летняя зорька. И приданое за ней давали хорошее – пегую корову. На такой и пахать можно, и молока ведра два в день надаивать. Просто отличное приданое, даром что невеста – сирота. Сгинул ее отец, дядька Гуж, как раз в день битвы у Кровавой лощины. Распахивал он неподалеку клин целины, да там и смерть свою нашел.
Обнаружили его тело после того, как корова, голодная и ободранная, одна домой вернулась. В глазу у дядьки Гужа торчал бельт из тех, какими остроухие пользуются. Да в полутора стрелищах валялись обглоданные волками трупы лошадей и людей. Там же и сидовские мертвяки лежали, но проклятым племенем даже хищники побрезговали. Не стали жрать.
У Трелека аж мурашки побежали между лопатками, когда он вспомнил, что совсем неподалеку такое смертоубийство случилось. Очень уж много трупов побросали без должного погребения. Не сожгли павших в бою трейгов в просмоленной лодочке, не насыпали курган над веселинами. Не говоря уже об остроухих… Какие боги ведают, как их хоронить? А от непохороненных мертвяков так и жди беды. Вылезут ночью или вот в такие предрассветные часы, схватят и задушат неосторожного путника.
Оголенные ветви падубов сразу перестали казаться лапами великанов. Напротив, в их очертаниях подростку померещились когтистые лапы восставших из земли костяков. Тут же подумалось, что палая листва слишком сильно шуршит под ногами. Не худо бы ставить поршни поосторожнее.
Вдобавок ко всем страхам неподалеку заухал филин. Пугач по-местному.
Трелек заозирался по сторонам и тут же поплатился за это. Зацепился за торчащее корневище – едва носом не запахал… Но, благодарение Огню Небесному, на ногах устоял и даже коленку не испачкал.
Вот и старица.
Парень без труда разыскал воткнутые во влажный илистый берег палки с привязанными бечевками донок. Все, как одна, наклонились в сторону воды. Значит, рыба клюнула.
Поплевав на три стороны, для вящей приманки рыбацкого счастья, Трелек приготовил ременную петлю кукана и костяную проколку. Осторожно потянул первую бечевку, и сразу ощутил, как под толщей воды забилось сильное, упругое тело добычи.
Опытный рыбак не тянет снасть резко. Спешка, говорил соседский дед Плика, безбородый и лысый, как коленка, нужна в двух случаях – при ловле блох и когда брюхо пучит с протухшего харча. Знающий рыболов вываживает осторожно, плавно. С чувством, с толком, с расстановкой.
Своим рыбацким искусством Трелек по праву гордился. Не всякий взрослый мужик, не говоря уже о сверстниках и младших мальчишках, приносил в дом столько добычи.
Счастье не изменило ему и на этот раз. На первой донке оказалось сразу три угря. Да какие! Руки не хватит длину показать. Пусть посмеиваются над рыбаками те, кто этого ремесла не сподобился. Голова – полтора кулака в ширину. Известно, у тех угрей, что всякую мелкую живность пожирают – будь то рыбешка или рак, улитка или лягушка, – голова шире, чем у тех, кто травой речной питается. Такие угри крупнее вырастают. Хотя многие считают, что узкомордые вкуснее – жирнее и нежнее, в деревне Трелека с этим не соглашались. Здесь тушки угрей коптили на зиму. Натерев ладони землей, парень снял угрей одного за другим с крючков, продел ремешок кукана сквозь жабры, зацепил петлю за сучок близкого ясеня. Потянул очередную донку. И здесь улов порадовал. И в следующей…
Сомов, к слову сказать, не попалось ни единого. Зато угрей – аж двенадцать штук. Счастливое число. И Огню Небесному угодное. Длинные рыбины извивались подобно диковинным змеям – темно-зеленые спины, желтоватые бока, брюшки, серебром отсвечивающие под лучами изредка выглядывающей из-за облаков Ночной Хозяйки. Говорят, в теплых краях… например, в той же Приозерной империи, навалом всяких змей. Есть такие, что укусят человека и все – справляй тризну. Трелек этим рассказам верил не слишком сильно. Мало ли что говорят? Некоторые треплются, будто своими глазами тролля видели. Здоровущего, десяти стоп в высоту, одноглазого, большерукого и большеногого. Пасть, дескать, у него до ушей. Уши – махонькие и острые, ровно у сида перворожденного. А глаз – один. И прилепился посреди лба. Будто гоняется тролль за одинокими путниками, стонет, подвывает и норовит сцапать загребущими лапами. Кто ж такому поверит, ежели в здравом уме человек? Вот и в смертельно ядовитых змей Трелек не верил. Водятся и в северных королевствах ползучие гады. Так самая опасная из них – лесная гадюка. Взаправду, после ее укуса рука или нога отекает, жаром наливается и болит. День болит, второй, третий, а потом и перестает. А другие змеи – уж желтоухий или полоз четырехполосный – и вовсе безвредные. Человека боятся и завсегда при встрече с ним удрать норовят. Нет, конечно, если схватить, могут и они укусить. Так и белка кусает, ежели ей в пасть палец засунуть. Капелька крови вытечет, и что с того? Пососи палец, и все пройдет.
Паренек взвалил груз на плечо. Своя ноша не тянет – верно старики говорят. Как представишь выпученные глаза соседей, ноги будто в пляс идут, все ж таки не легко дюжину здоровущих рыбин волочить. Все вместе они тянули почти на доброго барана.
Зато сразу некогда стало думать обо всяких глупостях – бэньши или оживших мертвяках. И холод больше не ощущался, даже струйка пота между лопаток побежала.
Борясь с шевелящейся добычей, Трелек и не заметил, как уткнулся в изгородь отцовского двора. От распахнутой двери избы вовсю тянуло дымком очага. Ароматы готовящегося угощения ворвались в ноздри стремительнее, чем талые ручьи сбегают с холмов. Видно, и мать, и соседки тоже поднялись до рассвета. Да и не только они.
Парнишка забежал сперва в дом, поклонился матери, повесил на вбитый в стену колышек добычу. Захотят женщины – поджарят гостям на угощение, не захотят – оставят, дед Шершак потом закоптит. Дородная тетка Стора, жена отцовского троюродного брата Мюкура (в селе вообще все были родичами, потому и старались поддерживать старинный обычай – женихов и невест подыскивать из соседних поселений), кивнула одобрительно – молодец, мол. А Трелек уже помчался помогать отцу и дядькам запрягать повозки. Их село по здешним меркам почитали зажиточным. Еще бы! Где еще могли позволить себе держать аж две лошади?
– Тужее, тужее притягивай, – волновался вертлявый и дотошный дед Плика, прыгал вокруг Трелекова отца, норовил схватиться за супонь.
– Отлезь, старый… – беззлобно отмахивался коренастый, как дубовый пень, Дрон-старший. – Вот привязался!
– Дык, тужее надоть, а то как развалится вся повозка…
– Да не развалится. Бухти меньше под руку.
Дрон неторопливо завел второй конец дуги в петлю гужа, взялся за супонь.
Трелек застыл с разинутым ртом – никогда еще отцовская упряжь не выглядела такой нарядной и праздничной. Как столб, устанавливаемый на Белен-Тейд. То тут, то там на дугу и оглобли повязали ленточки и лоскутки, крашенные плодами восковника и бузины, корой ольхи и черемухи, щавелем и душицей.
– Что вылупился, малой? – вцепился в новую жертву Плика. – Соломы свежей тащи пару охапок – в телегу кинешь. Да побольше охапки-то!
Парнишка с радостью повиновался. Всякий понимал – свадебное «поезжание» таким должно быть, чтоб на много лет вперед запомнилось. Чтоб в Светанкиной деревне еще долго вспоминали, какие справные мужики у них девку засватали и другим здешним парням отказу не знали.
Скоро и Дрон-младший подошел. Плечистый – весь в отца – только не такой еще коренастый. На женихе ладно смотрелись штаны из беленого полотна, вышитая по вороту рубаха и кептарь из медвежьей шкуры. Густые непокорные волосы приглажены топленым маслом. Усы лихо закручены.
Дед Плика даже крякнул:
– Ай, красавец-парень! Какая девка устоит?
– Ладно, сплюнь, – сурово осадил его Дрон-старший. – Не гони удачу.
Плика смачно плюнул под ноги, растер подошвой поршня.
– Ну что? Поехали? – пробасил дядька Мюкур. Он как раз подвел под уздцы коня. Впряженного во вторую телегу.
– Поехали, помолясь Огню Небесному, – кивнул Дрон.
В первую повозку загрузились жених с отцом, за вожжи уселся плешивый Плика. Вторая пошла порожняком – нарочно для того, чтоб будущих родственников на свадебный пир привезти после сговора.
Возчики гикнули, свистнули, и сытые лошади пошли бодрой рысью. Выглянувшая из избы раскрасневшаяся мать обмахнула их на прощание трижды головным платком – от сглаза.
– Ну че, паря? – На плечо Трелека легла тяжелая, как булыжник, и такая же твердая ладонь деда Шершака. – Показывай, чего натягал, рыбак.
Старый Шершака в ширину пока еще не уступал сыновьям и внукам, но плечи уже ссутулились под тяжестью прожитых лет, да и глаза утратили прежнюю зоркость. Вот и оставался от деда толк только на подворье. Ни в лесу, ни в поле он уже не был работником.
Внуки Шершаку любили. И Дрон-младший с Трелеком, и их двоюродные братья. Когда они еще без штанов бегали, дед часто рассказывал им сказки со времен Войны Обретения и охотничьи истории. Показывал, вызывая ужас и бесконечную зависть детворы, четыре неровных косых шрама через грудь – отметину на память от черного остромордого медведя, одного из самых опасных хищников в лесах левобережья Отца Рек.
– Идем, деда, покажу, – не без гордости согласился Трелек.
Он отправился в избу, где вначале хвастался уловом, а потом, на свою беду, попал на глаза матери. И тут же оказался приставлен к работе. Воды наносить, дров из поленницы притянуть, лучины нащепить, помои вынести и вылить в корыто в загородке, где копошились три пегих вислоухих свиньи. Да мало ли что еще нужно, когда село готовится свадьбу гулять. Тут уж не присядешь.
За хлопотами время пролетело незаметно. К полудню вернулись повозки, битком набитые подвыпившими, веселыми людьми. Кто во всю глотку горланил песню, кто спорил с соседом, с жаром размахивая руками, а один круглолицый мужичок уже спал, зарыв раздвоенную бороденку в золотистую солому.
Жениха и невесту ссадили под руки с телеги. Руки у них, согласно обычаю, давно уже связали цветастым треугольным платком.
Дед Шершака, по праву старшего в роду, взял заскорузлыми пальцами свободный угол платка и повел новобрачных вокруг кострища, разложенного загодя в самой середине села. Огонь разводили от некогда упавшего с неба грозового трезубца. Бережно хранили, поддерживали и передавали из поколения в поколение.
Бабы слаженно запели величальную.
Мужики, придав лицам серьезность и озабоченность, сохраняли сосредоточенное молчание.
Дрон-младший выступал кочетом, развернув плечи и гордо вскинув подбородок. Светлокосая невеста робко семенила рядом, не поднимая глаз.
Пара просто на заглядение. Вот окурят углями от свадебного костра новую избу, срубленную сельчанами, ожидающими прибавления числа семей в деревне, поселятся там Дрон со Светанкой, и пойдут один за другим правнуки старого Шершаки. Счастлив тот дед, что правнуков дождался. А удастся их взрослыми увидеть… И вовсе редкость редкая.
Не удалось.
Молодые, ведомые старейшиной, заканчивали третий, последний круг около костра, как вдруг топот многих копыт заставил мужиков – и местных, и гостей – встрепенуться, закрутить головами.
От ближнего леска, где каждую осень собирали такие славные урожаи грибов, налетала конная лава.
Русобородые воины нацелили злые, охочие до крови жала копий. На головах лохматые шапки, волосы на висках заплетены в косички.
Так и есть, веселины!
Да полно, откуда они здесь?
Ведь скоро год, как прочный и нерушимый мир заключен между двумя королевствами. Вместе на войну ходили, остроухую заразу выжигать. Да и посольство король Властомир, владыка Повесья, снарядил к Витгольду, в стольный город Трегетройм. Говорят, жениться на принцессе трейговской удумал, Селине.
Но нападающие веселины не вдавались в объяснения.
Задние, через головы первого ряда, ударили из луков.
С седел, понятное дело, тщательно не прицелишься, но по толпе промазать тяжело…
Дрон-младший, красавец-жених, нелепо подпрыгнул, дернул головой, словно конь, закусивший удила, и упал навзничь. Дед Плика медленно опустился на колени, зажимая обеими руками древко стрелы, торчащее у него из живота, на ладонь правее пупка. Безбородое лицо его скривилось от боли, рот открылся, но никаких звуков Трелек не услыхал. Он вообще перестал слышать звуки, словно уши ему кто-то коварный, подкравшись сзади, заткнул льняной куделью. От этого наблюдать происходящее стало еще страшнее.
Незнакомый мужик, видно из гостей, покатился через горящий костер. Одежда на нем дымилась, руки и ноги судорожно дергались, разметывая угли.
А всадники все ближе и ближе. Вот уже можно различить стальные пластинки, нашитые спереди на шапки.
Гвардия Властомира? Откуда?
Отец, Дрон-старший, метнулся в сторону, потянул кол из забора. Копье веселина ударило его под мышку, приподняло в воздух, пронесло несколько шагов и уронило в притоптанную грязь деревенской улицы.
– Спаси-и-и-и-те!!! – Истошный женский визг – уж и не разберешь по голосу, кто кричит, – ворвался Трелеку в уши, заставил зайцем метнуться в прореху между неплотно пригнанной лозой.
Парень покатился по земле, увидел мелькнувшие неподалеку желтовато-серые копыта коня. Вскочил, бросился в дом, в темные сени. Чей дом? Об этом он даже не задумывался.
Спрятаться? Укрыться?
Да нет, все едино найдут! А то и того хуже: начнут дома жечь – живьем сгоришь.
Словно в подтверждение раздалось:
– Жги! Пали!
Над плетнем проплыла рыжая с белой проточиной голова коня, распяленный криком рот в зарослях светлых волос:
– Бей! Убивай!
Толстая стрела с желто-синим оперением воткнулась в притолоку, мелко задрожала, загудела низко и басовито.
Трелек охнул, присел. Под руку ему попалось древко рогатины. С таким и дед Шершака, и отец ходили некогда на медведей, когда косматый лесной хозяин излишней наглости набирался, овцу или корову задирал. Парень схватил рогатину. Отполированное жесткими ладонями оскепище придало уверенности, заставило почувствовать себя сильным и мужественным.
Да только, когда вооруженный мальчик выбежал из сеней и увидел кружащихся по улице веселинов, размахивающих блестящими клинками, тычущих с седел копьями во что-то, распростертое на земле, отвага тотчас исчезла. Запропастилась, ровно бабка отшептала.
Он заметался по двору, одержимый одним желанием – выжить, спастись.
Как мышь в норку, юркнул Трелек в узкий проход между овином и лабазом. Рогатину, несмотря на испуг, он не бросил, волочил за собой. Длинное древко путалось под ногами, но тяжесть оружия придавала какую-никакую уверенность.
Огибая позади двор дядьки Крешана, мальчишка услышал позади топот и громкий возглас:
– Ага! Еще один попался!
Кинул быстрый взгляд через плечо.
Его настигал веселин на золотисто-рыжем скакуне. Голова у коня маленькая сухая, глаза налиты кровью, зубы оскалены, словно у волка. Того и гляди, в горло вцепится. Всадника Трелек не разглядел. Не до того стало.
Парень бросился вправо, влево, думая проскочить в узкий проход, куда конному нет дороги. Но веселин не отставал.
– Врешь, не уйдешь!
Голос еще не окрепший. Похоже, гвардеец совсем недавно из мальчишек в воины вышел.
Забежав за очередной сарай, Трелек замер как вкопанный. Прямо перед его глазами возвышалась сложенная из ясеневых бревен стена чьего-то лабаза. «Влип! По горло влип! Теперь все…»
Отчаяние придало трейгу силы, и он, развернувшись, выставил рогатину перед собой, придавив ногой для верности тупой конец оскепища.
Он еще успел увидеть светлое, заляпанное мелкими брызгами грязи по вычищенной волосок к волоску шерсти, брюхо вздыбившегося коня, темную кожу двух подпруг, остроносые, щегольские сапоги и молодое, безбородое лицо замахнувшегося копьем веселина. А потом твердое, маленькое копыто опустилось на темя человека. Кость треснула, как ореховая скорлупа, на глаза хлынула кровь. Опустилась пелена беспамятства.
Трелек упал замертво и не услышал, как с хрустом, словно нож в капустный кочан, вошло лезвие рогатины в грудь коню. На два пальца от передней подпруги. Не слышал крика горя и ужаса, вырвавшегося из горла молодого веселина. Не видел, как рыдал, не стыдясь горьких слез, гвардеец над мертвым другом. Как шептали побелевшие губы:
– На кого ж ты кинул меня, Золоток? Чтоб мне с волчьей стаей пеше встретиться, неумехе бесталанному. Прости, друг, прости, Золоток.
Меньше месяца пробыл в гвардейцах простой веселинский парень Прискор. Бывший табунщик из рода Куницы Желтогрудки. Меньше месяца делил и хлеб, и воду со своим первым в жизни заезженным милостным конем…
К вечеру от трейговской деревни осталось лишь пепелище. Ни людей, ни скотины, ни домов. Приказ разобиженного за надругательство над своим посольством Властомира был ясен и не требовал особой хитрости в исполнении: трейги ныне – враги, хуже остроухих, изводить под корень.
Отряд гвардейцев, соединяясь с остальными силами, двинулся дальше в глубь Спорных земель, к границам баронских феодов, в западный Трегетрен.
Глава I
Ард’э’Клуэн, Фан-Белл, подземелье, златолист, день девятнадцатый, утро.
Кикимора зашипела и оскалила клыки. Гребень жестких, бурых с прозеленью волос от загривка до темени встопорщился от возбуждения.
Гырр понял, что сегодня умрет. Умрет нехорошей смертью, ведь из звериного брюха заказан путь в охотничьи угодья предков. Пальцы его шарили вокруг в поисках камня поувесистей, глаза ловили каждое движение разъяренной твари. Но духи болот, как назло, попрятали все камни, а попавшийся под руку сук оказался трухляв и легок.
Все же человек приготовился встретить смерть в бою. Охотники племени не станут стыдиться за него.
Когтистая лапа рванула бледные корешки очерета. Кикимора чуть подалась назад, сжалась перед прыжком…
Сперва Гырр не понял, почему хищник прыгнул не вперед, а в сторону, нелепо поджимая лапы, и забился, заскреб когтями липкую грязь. Из левой лопатки кикиморы словно выросла отшлифованная палка.
Оглянувшись, мальчик увидел двух гривастых тонконогих зверей, на спинах которых сидели существа, смутно напомнившие его сородичей. Их отличали раскосые глаза и острые кончики ушей. Одно из них подняло руку, указывая на Гырра пальцем, откинуло резким движением головы серебристо-серую челку, упавшую на бровь, и произнесло, переливчато выпевая звуки:
– Шо кул’ан-салэх имэр мид’э лаан бюэх…
Заворчав спросонок, Гырр открыл глаза. Вот уж больше десяти зим один и тот же сон преследовал его и всегда приходил перед рассветом. Теперь он научился смутно понимать хозяев. Фраза сида на той битве с кикиморой означала: «Этот щенок-человек принесет нам много побед». Что ж, сказанное оказалось правдой.
Гырр потянулся, выудил из бороды блоху и с хрустом разгрыз ее.
Близилось время кормежки.
В соседних клетках ворочались, поскуливали, рычали прочие обитатели бойцовых ям ярла Мак Гегры.
В урочный час скрипнула дверца. Как обычно, тут же заклекотали два стрыгая, не слезая с насестов, захлопали подрезанными крыльями. Заворчал просительно, зацокал длинными когтями по серому камню годовалый детеныш пещерного медведя.
Угрюмый прибиральщик Сенха катил тележку по проходу, ловко просовывая сквозь прутья решеток куски свежеприготовленного мяса. Стукнул железной палкой по лапе клыкана, норовящего зацепить его за полу куртки:
– Не балуй!
Напротив Гырра он остановился. Постоял, поцокал языком, дивясь на широченные плечи и украшенные шрамами руки, каждая из которых не уступала толщиной его туловищу. Протянул ломоть пожирнее:
– На, держи, Дубх’кроо!
Для всех сидов Гырр был теперь Бюэханом – Победителем, – и только Сенха, старательно прячущий привязанность к детенышу-салэх под напускной строгостью, звал его, как и десять лет назад, – Черноглазым.
Гырр подхватил еще теплую козлятину и впился в мякоть. Прибиральщик покатил тележку дальше, а в дверь уже входил, слегка пригнув голову, чтобы не зацепить притолоку, Дамах Лох Ойнах – старший распорядитель зверинца. Сразу от входа он отступил в сторону, пропуская сида в белоснежной мантии до пят. Не менее дюжины длинных косиц, спадавших с головы незнакомца, были украшены маленькими серебряными колокольцами.
– Прошу тебя, каннэс, – приглашающим жестом Лох Ойнах указал на клетку Гырра. – Будь так добр, осмотри его рану.
Человек умел слушать и запоминать. Белые одежды, косы и обращение «каннэс» – мудрый – означало, что перед ним филид. Скорее всего, Кондла Пестрое Крыло, придворный мудрец и советник ярла.
Рана! Какая рана?
Увлеченный утренней трапезой Гырр только сейчас почувствовал тупую боль и жар в левом предплечье – последствие прошлого боя, когда против него выпустили сразу двух северных волков. Первого он отбросил, оглушив кулаком, но второй, извернувшись в прыжке, сумел-таки вцепиться в поднятую на защиту горла руку. После этого Гырр перехватил серого за задние лапы и лупил по стенам, утрамбованному полу арены и пытающемуся подняться на ноги сородичу до тех пор, пока Сенха с напарником, Конадом, не выплеснули на него по ведру ледяной воды.
Лох Ойнах, вполне удовлетворенный результатами боя, лично осмотрел рану, наложил лепешку вонючего горного воска и забинтовал. Но вскоре Сенха обратил внимание, что подопечный осторожничает, старается меньше двигать рукой, и поднял тревогу.
Филид остановился перед Гырром, оглядел его, склонив голову к плечу.
– Нет, Дамах, – произнес он скрипучим голосом, свидетельствовавшим о бессчетном числе прожитых весен, – все-таки неправильно, не должно животное настолько походить на нас. Возможно, прав Мак Кехта, уничтожая этих тварей где только можно?
Лох Ойнах хмыкнул:
– Будь осторожнее со словами, каннэс. Погляди, он все понимает. Только говорить не может. Понимаешь, Бюэхан?
Гырр заворчал, склоняя крупную голову с космами черных волос.
– Видишь, понимает.
Кондла брезгливо поджал губы:
– Уродливая тварь. Ладно, Дамах, что там у него?
– Нагноение, жар. Вообще-то я промыл рану, как положено.
– Посмотрим. Привяжи его, а лучше, переведи в клетку поменьше, чтобы я мог…
– Не волнуйся, каннэс, он не шелохнется, – распорядитель открыл низкую дверку и, согнувшись в три погибели, забрался к человеку. Почесал его за ухом, положил ладонь на загривок. – Ведь не шелохнешься? А, Бюэхан?
Гырр басовито заворчал, зажмурил глаза и замер.
– Видишь, каннэс? Не бойся, иди.
Кондла, морща нос – салэх есть салэх, что со зверя возьмешь? – вошел в клетку. Опасливо прикоснулся к раненой лапе.
– Не бойся, каннэс, снимай повязку, – подбодрил его Лох Ойнах.
Под заскорузлым от гноя полотном оказалась синюшная опухоль, на ощупь горячая и твердая.
– Промывал, говоришь? – скептически пробормотал Кондла. – Эх, не знал бы я тебя еще до отплытия из Б’енэхт Ольен.
Дамах закусил ус, нахмурился. Вины за собой он не чувствовал, но о причине нагноения не догадывался, а потому злился.
– Сейчас поглядим. – Пестрое Крыло уже забыл и о грязи, и о вони. Отпустив края мантии, упавшей прямо в желто-коричневую лужу, он поднес обе ладони к предплечью Гырра. – Сейчас, сейчас…
Между сухими ладонями целителя и опухолью возникло слабое свечение.
– Промывал, говоришь… Верю. Промывал.
Филид выпрямился, опять брезгливо сморщился, подобрал испачканный подол.
– Там застряло что-то твердое. Щепка или кость. Дай нож.
Лох Ойнах вытащил из ножен и протянул рукоятью вперед корд – почти что короткий меч.
– Не бросится? – примериваясь, снова недоверчиво произнес Кондла.
– Терпи, Бюэхан, терпи, – вместо ответа Лох Ойнах чуть сильнее прижал пальцы к загривку человека.
Когда филид сделал два быстрых разреза клинком, Гырр не дернулся. Только напряглись и расслабились шейные мускулы.
– Хорошо, Бюэхан. Молодец, – похвалил сид.
Кондла надавил на края раны, и вместе со сгустком зеленоватого гноя наружу выскочил обломанный волчий клык.
– Вот оно что! – пробормотал Лох Ойнах. – Ну, теперь до травли все заживет.
– Промоешь и забинтуешь сам? – Пестрое Крыло вытер пальцы об одежду – все равно выбрасывать.
– Конечно. Благодарю тебя, каннэс, – церемонно поклонился распорядитель зверинца и уже в проходе между клетками добавил: – А с Мак Кехтой я не согласен. Салэх понятливые, учатся на лету. Дай мне срок, и у нас будут новые домашние звери. Сильнее собак и умнее коней.
– Смотри, Дамах, чтобы твой Бюэхан не свернул однажды тебе шею, – с сомнением покачал головой филид.
– Не свернет, – усмехнулся Лох Ойнах. – А вот кикиморе Сенлайха из Ласточкина Гнезда через пол-луны придется туго. К кикиморам у него особый счет, но Сенлайх-то об этом не знает. Мой совет – заключи с кем-нибудь пари. Не прогадаешь.
Холодный горный воздух пьянил, врываясь в легкие. Снег с перевалов сошел, но зима изредка напоминала о себе утренними заморозками, иголочками инея на замшелых валунах по обе стороны наезженной тропы.
Гырр бежал легко и размеренно, бесшумно опуская на камни босые ступни. Только поскрипывал новый кожаный ошейник с шипами – подарок ярла Мак Гегры. Тонкая цепь соединяла ошейник с седлом Лох Ойнаха, рысящего на соловом, косящем глазом, скакуне.
Позади тянулся караван поставленных на колеса походных клеток – и ярл, и Лох Ойнах достойно подготовились к предстоящим травлям. Сам Эохо Бекх – верховный король сидов – обещал посетить развлечение, приуроченное к празднику Начала Весны – Арэх Фьелэ.
Далеко опередивший процессию ярл натянул поводья и дождался, пока Лох Ойнах с Гырром поравняются с ним.
– Жарковато для начала абр’аана, – не то спросил, не то утвердительно сказал Мак Гегра, расстегивая вычурную пряжку, и сбросил шерстяной плащ на заднюю луку.
– Твоя правда, мой феанн, – отозвался Дамах, подставляя нежным лучикам поочередно обе щеки, – но в долинах в это время уже распускаются цветы.
– Как Бюэхан? – этот вопрос Мак Гегра задавал в сотый, должно быть, раз.