Журнал «Юность» №05/2022 Коллектив авторов

Рис.0 Журнал «Юность» №05/2022

Выходит с июня 1955 г.

© С. Красаускас. 1962 г.

На обложке рисунок Нюси Красовицкой «Поезд»

Поэзия

Дмитрий Ревякин

Родился в 1964 году в Новосибирске, детство провел в Забайкалье. Окончил электротехнический институт. Поэт, музыкант, лидер рок-группы «Калинов Мост». Автор пяти поэтических книг.

Рис.1 Журнал «Юность» №05/2022
* * *
  • Поэзия должна быть многослойной,
  • Чьи уровни темнеют и сверкают,
  • Где кожух на погляд железом скроен,
  • Где вещая начинка дорогая.
  • Зияют безутешные пустоты,
  • И все смелей запретные вопросы,
  • Но ты не усомнился ни на йоту,
  • Ты мониторишь иноземно вбросы.
  • То здесь, то там снимаешь ловко стружку,
  • Срываешь лакированные маски.
  • Без устали готов задачи лузгать,
  • Выцеливаешь метко, без промашки.
  • Как в юности, поет душа в дороге,
  • И трудности бодрят без экивоков.
  • Где солнышко покоится полого,
  • Где луны оплывают волооко.
  • Поэзия врачует миротворно,
  • Дарует парус и вменяет строго
  • Держать удар, когда взбычает дворня,
  • И обязует огненным Сварогом.
  • Поэзия легка и вездесуща.
  • Претит ей закоснелость иерархий.
  • Поэт ныряет в бездну, как безусый
  • Сиюминутный дервиш, всадник яркий.
  • Под северным пером миры роятся,
  • Играется ребенок без боязни.
  • Светлеет пух космических реляций,
  • Где выбор детства безупречно ясный.
* * *
  • Осколочный июнь —
  • Дамоклов меч блестит,
  • Трепещет воздух в крыльях Немезиды.
  • Серпами юных лун
  • Спешишь сказать «прости»,
  • Где прошлым веком горести прошиты.
  • Алмазное сверло
  • Уже буравит магму,
  • Ядро огнисто жерло расщепляет.
  • Норильское кайло
  • Железным трубным махом
  • В сибирских скалах рубит своды рая.
  • Искрят ожоги брызг.
  • Взирает Путорана,
  • Космический зрачок слегка прикрыт.
  • Суровый обелиск,
  • Ковчег Теночтитлана,
  • До времени в узде гранитных плит.
  • Вибрирует струна,
  • Свирепый Логос бдит,
  • Жгуты сияний северных пророчат.
  • В крови растворена
  • Окалина беды —
  • И смерти лютый саван рвется в клочья.
ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМ
  • Приспело время подвести черту,
  • Былые страхи перебрать на четках —
  • Глухую, восковую череду, —
  • Когда в сердцах отплясывал чечетку.
  • Секира рубит деловито лед,
  • Куски дымятся на закатном солнце.
  • Обыденное в памяти сотрет
  • Упругий слог седого пошехонца.
  • Стигматы-раны надо исцелять,
  • Извлечь засадное степное стило, —
  • Узреть Ивана Грозного Царя
  • Всея Руси, чья Воля отрядила
  • Снискать державе снежную Сибирь,
  • Прославленную Ермаковым войском.
  • …Московский трон проступки не забыл
  • И ратоборцев жаловал по-свойски…
  • Границы рдели в отблесках меча,
  • Христовы дети рубежи держали:
  • Ливонец, лях, пронырливый крымчак
  • Сполна узнали северную ярость.
  • В веках победа кровью запеклась —
  • Не меркнет подвиг Молодечной битвы,
  • Усобиц жала вырывал на раз,
  • Сверяя поступь искренней молитвой…
  • …Отчизна ныне принимает бой,
  • Клубится небо предрассветной мглою.
  • Веди нас, Государь, мы за тобой —
  • Пути прямые – будущим героям!
* * *
  • Июльский миг играет красками,
  • Приносит радостные вести.
  • И даже время нежно лязгает,
  • Где пьют ручьи степные вежды.
  • И воздух ягодный и пористый —
  • Все выше, выше облака.
  • И дело сказочное спорится:
  • Ведет уверенно рука
  • Иносказательно и ясно,
  • И силу чувствует перо.
  • Где вечер тихий в ночи ластится,
  • Готов приветить приворотно.
  • Где небо, выцветшее платьице,
  • Соцветьем звезд блеснет разлетно.
  • Пусть пальцы порохом мозолятся,
  • Где плен мизинца – дрожь наград.
  • Вернется сказанное сторицей
  • В душе увиденным сгорать
  • Метеоритно и вальяжно, —
  • Где будущее о былом.
* * *
  • Я отменил свой персональный гороскоп.
  • В упряжке пенится планетный порох.
  • Зодиакально прекратил пустые споры,
  • Пополнил арсенал алмазных скоб.
  • Я увеличил напряжение в сети,
  • Отсек секирой осьминога плети.
  • Уведомленно уронил досужий рейтинг
  • И лег на дно любую брань снести.
  • Меня пытались отсканировать лучом
  • И втиснуть в едкие клише-лекала.
  • Слоилась копоть несусветного нагара:
  • Погрешность медвежатник не учел.
  • Уговорить не получается навзрыд,
  • Навскидку высмотреть нездешний голод.
  • Соленый месяц успокоится не скоро,
  • Ему известно, где ларец зарыт.
  • Меняя исподволь фарватеры глубин,
  • Гнетет давление в издержках века.
  • Слегка пульсирует оценочное веко —
  • Как выродкам с подтекстом нагрубил.
  • Пусть загноятся червоточины в груди
  • И верный пес клыки при встрече скалит.
  • Всегда излечат родники сердечной яри
  • Присокровенные ключи теснин крутых.
  • Натальной карты больше нет: ищи-свищи.
  • Искрится детская ладонь без страха.
  • И где-то в логове ночей грубеет якорь
  • И варятся гостям густые щи.
* * *
  • Три года пролетят, как смерч,
  • И возликует первокровь.
  • Ты вдохновенно семиречь —
  • Края родные обусловь.
  • Надежды выверенный слог
  • Поют торжественно сердца.
  • Блестит зернистый оселок,
  • Бликует в синих изразцах.
  • Ты молод, крепок, оперен
  • И бодро выверяешь шаг,
  • Где с незапамятных времен
  • Отточен бронзовый резак.
  • Крыжовник тает на губах,
  • Пьянит осенней кислотой,
  • И луч раскосый впопыхах
  • Блеснет причудливо слюдой.
  • Смешались вести на ветру
  • В тугой косматый узелок,
  • И многолетнему тавру
  • Ты умозрительно изрек:
  • По мановению руки
  • Клеймо исчезни сей же час —
  • Приказом огненной строки,
  • Былыми швами не кичась.
  • Встречай, крылатая родня, —
  • Сгорает прошлое в горсти.
  • Готовы небеса поднять
  • До звезд сердечные холсты.
* * *
  • Афористичен этим вечером поэт:
  • Блистают перлы, словно лед,
  • И будет восхитительно воспет,
  • Кто в сумерках провидит наперед.
  • В ладонь впечатан Евразийский материк.
  • В груди ограненный кристалл
  • Среди кликуш и меченых расстриг
  • Оценит строки чистого листа.
  • Без промедлений дарит выверенный слог
  • Суровый глас небесных круч.
  • От века вертикально яр и строг
  • Нездешний первозданно юный луч.
  • Ты не посмеешь исполнений избежать
  • Сродни приказу на войне.
  • Юдоль твоя беспечна и боса —
  • С любимчика взыскуется вдвойне.
  • И не пристало на миру узнать,
  • Где вдохновение живет,
  • Где муза, полигамная жена,
  • Зернистый прободает небосвод.
  • Среди сырых неразберих и суеты
  • Пребудешь глыбой – глух и слеп.
  • И в мае расплескаются сады,
  • И выстудит декабрь полярный склеп.
  • Дважды рожденный по ночам не спит —
  • Тенеты пробует на вкус.
  • Задорно обмолочены снопы,
  • Но жаловать с руки остерегусь.
* * *
  • Из прошлого возьмем огонь,
  • А серый пепел на ветрах развеем.
  • В полярных далях стынет Оймякон,
  • Но точит кровь судьбу еще резвее.
  • Слезой инициал блестит,
  • Ревниво плещется пожар осенний.
  • Оглавлены кандальные бразды
  • Уральских ритуальных заушений.
  • Дожди косые льют не зря,
  • И луч весенний спрятан в мокрых тучах,
  • Где сполохи прозрений веселят
  • И радует ниспосланная участь.
  • За пазухой краюхи хлеб,
  • Ладонь хранит отмеренные тропы.
  • Неброский слог в сражениях окреп,
  • Всесильных наваждением коробит.
  • Пусть сорвана порой резьба
  • И в утлой лодке вновь пробито днище,
  • Но топится березою изба,
  • Где русская душа покоя ищет.
  • Весь мир в себя до крох вобрать:
  • Ужель бесплодна неземная сила?
  • Играть на солнце брызгами пера,
  • Где годы хрусталем припорошило.
  • Из прошлого возьмем огонь.
  • Сквозняк уносит прочь шальные хлопья.
  • Ты для себя сноровку узаконь —
  • Измерить роковое исподлобья.
ЗМЕИНАЯ СВАДЬБА
  • Одиннадцать мне было лет,
  • Когда все кончилось.
  • В тот год заправски взяли след
  • Борзые гончие
  • И нас погнали, словно скот,
  • К степным могильникам
  • Нести гуртом печать невзгод —
  • Печаль пустырника.
  • Темнели глухо в скрип колес
  • Снега лазурные,
  • Где пепел забайкальских грез
  • Клубился урнами.
  • Ревниво бились об заклад
  • Волхвы-законники,
  • Где расплодились во сто крат
  • Чумные конюхи.
  • Змеиный посвист кривизной
  • Пометил шкурника.
  • Не расцвели в тот год весной
  • Цветы багульника.
  • С цепи спустил гнилой конвой
  • Братву разбойную,
  • Погибельный твердила вой
  • Волна прибойная…
  • Одиннадцать мне было лет
  • В прицеле осени,
  • Где на потребу не сомлеть
  • Поводья брошены.
* * *
  • В густой прибой угрюмых онтологий
  • Швыряешь на весы сырую взвесь:
  • Сейчас готов вердикт.
  • Портреты провозвестников развесь.
  • Снега кропят гранитные отроги,
  • Где камень сер и дик.
  • Порой в груди ни холодно, ни жарко,
  • Сгорает в корчах выморочный день,
  • Где ночь исподтишка
  • Прицельно бросит тени на плетень,
  • Поправит перья сивая цесарка
  • В шагреневых тисках.
  • Гнуть колесо, выкидывать коленца —
  • Ты бесподобен, ты всегда в пути —
  • Трепещет антимир.
  • Товарищ и сердечный господин
  • Силен благочестиво упереться
  • В Аляску и Таймыр.
  • Приручены космические вихри,
  • Оправдано вселенское гнездо
  • В чернильный перепляс.
  • В траншеях повторяют бусидо,
  • Спешат глотать любые заковырки,
  • Горилкой распалясь.
  • Кто наизнанку вывернул пределы,
  • Одарит расщепленный чистый свет
  • Дыханием своим —
  • Ребенком бесконечным разуметь,
  • Где радость то густела, то редела
  • Ушедшим и живым.

Максим Жуков

Родился в 1968 году в Москве. Русский поэт. Председатель Крымского отделения Союза литераторов России. Лауреат международного конкурса «45-й калибр» (2021). Победитель конкурса «Заблудившийся трамвай» (2012). Обладатель Григорьевской поэтической премии (2013) и Международной премии имени А. И. Левитова (2021). Публиковался в «Литературной газете», а также в журналах «Знамя», «Нева», «Сибирские огни», «Homo Legens» и многих других. С 2010 года живет в г. Евпатории.

Рис.2 Журнал «Юность» №05/2022
1989 ГОД
  • Это тело обтянуто платьем,
  • как тело у жрицы Кибелы обтянуто сетью,
  • оттого-то заколка в твоих волосах
  • мне и напоминает кинжал.
  • Если верить Флоберу,
  • то в русских жестокость и гнев
  • вызываются плетью.
  • Мы являемся третьей империей,
  • что бы он там ни сказал.
  • В этой третьей империи ты мне никто и ничто,
  • и не можешь быть кем-то и чем-то,
  • потому что и сам я
  • в империи этой никто и ничто.
  • Остается слагать эти вирши тебе
  • и, взирая с тоской импотента,
  • обретаться в столице твоей,
  • что по цвету подходит к пальто.
  • Если будет то названо жизнью,
  • то что будет названо смертью?
  • Когда я перекинусь,
  • забудусь,
  • отъеду,
  • навек замолчу.
  • Это тело имеет предел
  • и кончается там, где кончается все
  • круговертью,
  • на которую, как ни крути,
  • я напрасно уже не ропщу.
  • В этой падшей, как дева, стране,
  • но по-прежнему верящей в целость,
  • где республик свободных пятнадцать
  • сплотила великая Русь,
  • я, как древние римляне,
  • спьяну на овощи целясь,
  • зацепился за сало,
  • да так за него и держусь.
  • В этой падшей стране
  • среди сленга, арго и отборного мата
  • до сих пор, как ни странно, в ходу
  • чисто русская речь,
  • и, куда ни взгляни, —
  • выходя из себя,
  • возвращаются тут же обратно,
  • и, как жили, живут
  • и по-прежнему мыслят —
  • сиречь,
  • если будет то названо жизнью,
  • то названо будет как надо —
  • с расстановкой и чувством,
  • с апломбом,
  • в святой простоте,
  • это тело обтянуто платьем,
  • и ты в нем – Менада.
  • Ты почти что без сил.
  • Ты танцуешь одна
  • в темноте.
* * *
  • Белый день заштрихован до неразличимости черт.
  • Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево…
  • Я иду вдоль реки, как дотла разорившийся смерд:
  • Без вины виноват, ни избы не осталось, ни хлева.
  • Нынче ветрено, Постум, но что они значат – ветра,
  • С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?
  • Не пришедших домой тут и там заберут мусора;
  • Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.
  • Ничего никогда никому не хочу говорить,
  • Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»
  • До того перепутана первопричинная нить,
  • Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь.
  • С чешуей покрывает по самое некуда вал,
  • Никакого житья – все равно, будь ты фейк или гений.
  • Я живу у моста. Я на нем никогда не бывал
  • И считаю, что это одно из моих достижений.
* * *
  • Мой кот не знает, что умрет.
  • А я – не знаю – как…
  • И лес умрет. Не так, как кот,
  • А как-то так – фигак! —
  • И нет ни елей, ни осин,
  • Не станет ничего.
  • Мой кот глядит, как будто сын,
  • Родное существо.
  • А лес стоит, поджав живот,
  • Не чувствуя, стоит, —
  • Что все сгорит, что не сгниет,
  • Что не сгниет – сгорит.
  • Я жил когда-то без кота
  • И убедился в том,
  • Что без кота и жизнь не та,
  • Не то что жизнь с котом.
  • А лес встречает первый снег,
  • Дрожа березняком,
  • Где потерялся человек
  • С веревкой и мешком.
  • Он шел и все вперед глядел,
  • И все глядел вперед…
  • Но отношенья не имел
  • Ни я к нему, ни кот.
  • Мой кот глядит, как будто сын,
  • На мир и на людей,
  • Как сорок тысяч верных псин
  • И добрых лошадей,
  • И он не знает, что умрет.
  • А я – не знаю – как.
  • И кто кого переживет,
  • Не ведаю. Вот так.

Татьяна Петрова

Родилась в 2007 году в Москве. Учится в школе «Уна».

В двенадцать лет поступила в Детскую художественную школу, активно рисует, участвует в конкурсах.

В 2022 году стала победителем литературного конкурса Ассоциации издателей и писателей «Мир литературы. Юность» и участником второй литературной смены «Штурманы книжных морей» в МДЦ «Артек», где впервые со сцены прозвучали ее стихи.

Рис.3 Журнал «Юность» №05/2022
* * *
  • Очень хочется бросить стихи на струны,
  • О гитару разбить свои хрупкие пальцы,
  • Хочется мчаться, пениться, как буруны,
  • Чтобы песни мои заводили скитальцы.
  • Чтобы яростно кони копыта вскидывали,
  • Сине-море внизу и дрожало, и пьянилось.
  • Чтобы мир не затер меня, люд не сбытовал,
  • Моя песенка век еще по степям лилась.
ПАМЯТИ В. П. КРАПИВИНА
  • Когда враги пускаются вскачь,
  • Флаги хлещут раскатами грома,
  • Просыпается мальчик-трубач,
  • воинов света зовя в дорогу.
  • Тьма сгустилась над городом,
  • Тень окутала белые башни.
  • Глядь – туда спешит конница,
  • Разрубая врагов бесстрашно.
  • Когда нервы натянуты струнами
  • И звенит тишина предрассветная,
  • До рассвета остались минуты,
  • И ему просыпаться первому.
* * *
  • Одиночество меряют милями,
  • Крепким куревом, чаще – котами.
  • Кто-то шепчет в ночи – спаси меня,
  • И слова в гулкой комнате тают.
  • Вместе с чаем глотаю горечь,
  • Дым течет сквозь полоски света.
  • Из-за тучи луна выходит,
  • Заслоняя собой полнеба.
  • Как струна что-то рвется в сердце.
  • И хоть вой на луну с тоскою.
  • Только голос опять сорвется,
  • Задыхаясь полночной мглою.

Игорь Ильин

Поэт, сценарист.

Родился в 1970 году в Омске. Окончил ОмГПУ.

Участник поэтического семинара Дмитрия Воденникова в школе писательского мастерства «Пишем на крыше».

Публиковался в журналах «Зеркало», «TextOnly», «Новая Юность».

Автор книги стихов «Из дыма, солнца, водки и конфет».

Живет в Москве.

Рис.4 Журнал «Юность» №05/2022
ПОРТРЕТ
  • Я пишу твой портрет.
  • Тонкими красками, акварельными мазками.
  • Складываю непослушную улыбку в тонкие гладкие губы,
  • одинокие руки, непростую судьбу,
  • ножки в обнимку с новыми башмачками.
  • Выходит нескладно.
  • Слова – бестолковые, не мои – путаются в твоих волосах, взгляде,
  • в наших воспоминаниях,
  • отступаются, замолкают, соскальзывают в безжалостный,
  • словно прощание, вакуум.
  • Не желают ложиться в заготовленную портретную рамку.
  • Вместо света получается хрипотца,
  • Вместо вдоха – искусственное дыхание.
  • вместо притяжения – отрицательная реальность.
  • Я слышал, что в памяти лучше хранится то, что давно забыто,
  • и, возможно, чтобы увидеть тебя настоящей, нам надо расстаться,
  • поиграть в смерть
  • и, возможно, смерти проиграть.
  • Тогда к нам вернутся: воздух, свет, пространство, цвета.
  • Вернутся наши невозможные голоса,
  • наши настоящие лица.
  • Но теперь нас уже не спасти.
КОЛОБОК
  • Ложка, еще одна ложка, две вилки, детская ложечка, кружка, еще одна,
  • стакан, еще, тарелка, мелкая тарелка, глубокая, чашка, сковородка,
  • большая крышка, сотейник, маленькая крышка, противень, рюмки,
  • осколки, осколки…
  • Когда я увидел стихотворение, я не испугался, я стал его писать.
  • А оно стало писать меня.
  • Здравствуйте, я…
  • Вот рука его, вот другая, вот ноги, вот голова,
  • вот туловище, вот глаза и уши на месте.
  • Вот клубок, вот колобок.
  • Вот дорога – едва заметная ниточка. Птичка щебечет.
  • Бабушка, расскажи сказку. Слушай, внучек. Только не перебивай.
  • А сказка добрая? Добрая, золотой мой, добрая, добрее не бывает.
  • Семь дней и ночей я трудился.
  • Семь дней и ночей трудилось оно.
  • Здравствуйте, я…
  • А я – ваше стихотворение.
  • Мы подружимся, мы закружимся, мы…
  • А где же ваша душа?
  • Там, где ее никогда не было.
  • И не будет.
  • Покатится колобок по лесам, по полям, улизнет от волка,
  • медведя перехитрит, прикатится к лисе.
  • Зажмурится.
  • Здравствуйте, вы кто?
  • Откроет глаза.
  • Здравствуйте,я ваше стихотворение.
  • Я буду вас есть.
Ноябрь 2021 года

Дмитрий Кравченко

Родился в 1991 году в Армавире. Окончил среднюю школу с медалью и уехал учиться в Ростов-на-Дону. Начал свой творческий путь в студенческом культурном центре РГЭУ (РИНХ), который окончил по двум специальностям (экономика, юриспруденция).

Первый литературный конкурс выиграл в 2009 году, опубликовав стихотворение о зиме. Лауреат поэтических конкурсов «Вехи победы», «Мельница», «Городская лира», «Зеленый листок».

В 2014 году организовал городской проект «Литературная гостиная». В 2017 году переехал в Москву, продолжил развивать проект «Литературная гостиная» и развиваться сам.

Выпустил пять сборников стихотворений «Счастье проще, чем…», «Белая медведица», «С любовью к женщине», «Многогранный», «Опиши меня прилагательным». Член Союза российских писателей. Победитель фестиваля молодой поэзии «Филатов Фест – 2020».

Публиковался в «Литературной газете», альманахе «Мост» и др.

С пяти лет занимается спортом. Мастер спорта по греко-римской борьбе.

Рис.5 Журнал «Юность» №05/2022
* * *
  • И хоть с голубого на темно-синий,
  • И даже на черный, когда нет звезд,
  • Оно заменяет свой цвет, я сильно
  • Люблю наблюдать за ним. Словно пес,
  • Готовый завыть на созвездья, скалясь —
  • Ищу в этом стаде тельцов и коз,
  • И, будто в награду, пастушка, каясь,
  • Бросает мне в «пасть» полумесяц-кость.
  • Я с небом ловцом себя чувствую праздным:
  • Таскаю и раков, и дев. На весы
  • Кладу всю добычу, которую сразу
  • Съедают голодные львы-наглецы.
  • Я небу дарю поцелуи-приветы
  • И верю, что каждой из сотни комет,
  • Летящих в меня или мимо планеты,
  • Оно награждает за это в ответ.
  • Но если оно заливается красным
  • (пункт «а» – от стыда;
  • «б» – от встречи со мной),
  • Я рву восходящие белые астры
  • И в ночь отправляю их первой совой.
* * *
  • А помнишь ли полупустой Павелецкий?
  • Мы – будто вагоны на сцепке. По-детски
  • Дразнил тебя, за нос и за косы дергал —
  • Я знал соблазнения курс на пятерку,
  • Как знал я и то, что увидимся вряд ли —
  • Играем на чувства, по-взрослому, в прятки:
  • Ты едешь туда, где весь мир цвета свадьбы,
  • А мне до заката тебя отыскать бы…
  • Казалось, любовь наша сильно раздута,
  • Но что-то про поезд объявит кондуктор,
  • И я в твои губы вопьюсь, как в источник
  • В пустыне – кочевник, уж коли быть точным.
  • И если нас что и разлепит, то только
  • Пронзительный свист, завывающий тонко,
  • Да крик проводницы, похожий на сглаз,
  • Дающий понять, что игра началась.
* * *
  • Когда во мне проснется дурость,
  • Я побегу по мостовой.
  • Земля на ней как будто вздулась
  • И разрывается травой.
  • Она, дышавшая свободой,
  • Была укатана в асфальт,
  • И мне, в мои-то три(дцать) года,
  • К свободе хочется воззвать.
  • Река шумит. Гудки клаксонов
  • Не заглушают мой порыв.
  • И даже солнце, хоть и сонно
  • Сжигая воду на пары,
  • Горит звездою путеводной,
  • Лучом указывает путь.
  • И на Обводном или Водном
  • Хочу свободы я глотнуть.
  • Но в миг, когда приходит дурость,
  • Она несет с собой тоску,
  • И прислоняет время дуло,
  • Смеясь над планами, к виску.
* * *
  • Когда ты пошлешь мне, Боже,
  • Следующую,
  • То можешь,
  • Пожалуйста, предупредить?
  • Мне новизна претит.
  • Я по душе консерватор.
  • Господи, стой! Куда ты?
  • Думаешь, я шутник?
  • Хочешь, я взвешу дни
  • Долгих своих депрессий
  • (каждый по тонне весит!)
  • И, разделив на сто,
  • Брошу тебе на стол
  • В качестве доказательств?
  • Высший Ты мой истязатель…
  • Думаешь, мне полезно?
  • Думаешь, я железный?
  • Лестно…
  • Знаешь, вот, если честно…
  • Хоть в меня камнем брось,
  • Хоть меня розгой выпори,
  • Но лишь одну из просьб
  • Ты мою, Боже, выполни.
  • Когда Ты – могучий – сведуще
  • Мне предоставишь следующую,
  • Вспомни мои все бредни —
  • Сделай ее последней.

Ольга Аникина

Поэт, прозаик, переводчик.

Родилась в Новосибирске, сейчас живет в Санкт-Петербурге. Окончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт имени Горького. Входит в состав СП Санкт-Петербурга. Кандидат медицинских наук.

Публиковалась в журналах «Новый мир», «Сибирские огни», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Этажи», в детском журнале «Кукумбер» и других печатных изданиях. Автор четырех поэтических сборников и трех книг прозы.

Представляла Россию на 14-м Международном фестивале поэзии в Буэнос-Айресе, а также на 32-м Фестивале поэзии в Труа-Ривьере (Канада).

Стихи переведены на английский, французский, испанский, корейский, болгарский языки, а также на иврит и фарси.

Рис.6 Журнал «Юность» №05/2022
ДАР
  • Стихотворение может
  • управлять человеком.
  • Вот почему
  • люди не очень-то любят стихи:
  • они видят в стихах
  • акт насилия.
  • Чем мощнее воздействуют слова,
  • тем сильнее поэт.
  • Чем сильнее поэт – тем больше власти
  • у его слова.
  • Например,
  • я не припомню ничего круче
  • маминых одностиший,
  • созданных в рамках классической традиции:
  • «Тебя ждет серьезный разговор».
  • «Ешь, я сказала».
  • «Дома, в десять, как штык».
  • У моей мамы,
  • оказывается,
  • был поэтический дар.
  • Удивительно,
  • почему ей никто,
  • никто не открыл этого
  • раньше.
  • Может быть, тогда
  • вся эта жизнь
  • сложилась бы по-другому.
  • Мама бы сказала —
  • и жизнь бы сложилась.
  • Поэты могут.
  • Они такие.
НА БЕРЕГУ
  • Это видео появилось в ленте
  • у одних знакомых, с которыми
  • раньше мы были друзьями.
  • Раньше – лет двадцать назад.
  • Двадцать, а может быть, больше.
  • Случайно
  • отснятые кадры.
  • Сосиски на шампурах, помидоры и пиво
  • на берегу обского водохранилища.
  • Моя разлохмаченная коса
  • заткнута за ремень
  • дешевых турецких джинсов.
  • Со мной две девицы в коротких топах
  • (имен не помню)
  • и трое парней,
  • все трое светловолосы,
  • все трое мои ровесники.
  • Я тогда не влюблялась
  • в светловолосых ровесников,
  • и потому в тот день
  • мне было особенно хорошо.
  • Женились, разводились,
  • теряли родителей,
  • зарабатывали гипертонию,
  • о этот дивный прекрасный мир.
  • Но сейчас, когда утекло столько воды,
  • я думала не об этом.
  • Не только об этом.
  • Мне стало яснее ясного,
  • почему ты тогда
  • с таким упорством
  • пытался меня растоптать.
  • Жестокость твоя
  • стащила с себя одежды,
  • как прежде, грубо и нагло.
  • А как еще обращаться с телом,
  • не жравшим жизни с ножа,
  • как, если пока еще
  • самое ценное в этом теле —
  • его одноразовая упаковка.
  • Глаза бесстыдные,
  • не понимающие
  • своего бесстыдства.
  • Растрепанная коса,
  • которую так и хочется
  • с силой накрутить на запястье.
ПАНТЕЛЕЙМОНУШКА
  • мне нравится, как шутят
  • музыканты.
  • словами не объяснишь,
  • а смешно.
  • мне нравится, как шутят врачи.
  • тут главное,
  • чтобы шутка была новой.
  • я все еще надеюсь услышать такую.
  • но больше всего я люблю,
  • когда шутят священники
  • хотя, казалось бы:
  • им-то над чем?
  • и все-таки они хохочут
  • так заразительно.
  • не в храме, конечно.
  • в келейке.
  • потом перекрестятся,
  • откашливаясь,
  • пройдут мимо Пантелеймонушки.
  • а он-то все слышал,
  • он знает даже о том,
  • что остается от смеха
  • в глазах шутильщика,
  • в веселой его душе.
  • Пантелеймонушка слушает,
  • прыскает в кулачок,
  • но пламя свечи напротив
  • даже не колыхнется.
ЛИЛИПУТЫ
  • это случается,
  • когда человеку уже сорок пять,
  • или сорок девять,
  • или даже пятьдесят три,
  • когда человек еще не настолько стар,
  • чтобы впасть в маразм,
  • но, прямо скажем, – свое уже отмолодал,
  • все большое далеко развеял,
  • научился просто/мудро жить
  • и доказал, что лучше гор могут быть,
  • вдруг
  • наступает момент:
  • где-то в небе,
  • щелкают пальцами,
  • если это можно назвать пальцами
  • хрясь —
  • и до знаменитого архитектора
  • внезапно доходит,
  • что он никогда не разбирался
  • в несущих конструкциях,
  • трезвый водитель
  • (стаж вождения тридцать один год)
  • вылетает на встречку, и – в лобовое
  • а у стареющего музыканта
  • по спине бежит холодок:
  • это – гармония? – спрашивает он себя
  • и не понимает, не чувствует,
  • ему кажется, что он
  • на самом деле никогда не понимал,
  • не чувствовал,
  • только врал себе
  • и другим врал,
  • но самое обидное – себе.
  • если после прозрения
  • им удается выжить,
  • они оглядываются по сторонам,
  • отмолодавшие бедняги,
  • а там, снаружи,
  • круглое – уже не круглое,
  • белое – не белое,
  • там, снаружи,
  • словари с такими словами,
  • клавиры с такими нотами,
  • люди с такими глазами,
  • волны с такой амплитудой
  • жалкие лилипуты
  • топчутся
  • среди искаженных форм,
  • неустойчивых строений,
  • готовых рухнуть
  • но обязательно найдется один,
  • который кричит,
  • бежит сломя голову
  • навстречу небелому, некруглому, неустойчивому,
  • изо всех сил старается выправить
  • все, что так внезапно
  • поехало вкривь и вкось.
  • лилипуты,
  • будьте бдительны.
  • обезвредьте его,
  • иначе
  • он утянет вас обратно в болото,
  • этот старорежимный тормоз,
  • упертый баран,
  • серость,
  • про такого поэт сказал:
  • нет разума в чурбане,
  • ведь даже ребенку понятно,
  • что время вперед,
  • спасибо за наше счастливое время,
  • держите шаг,
  • а с нарушителями
  • мы разберемся
  • по законам новой эпохи

Проза

Роман Сенчин

Родился в 1971 году в городе Кызыле Тувинской АССР.

Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Проза и пьесы публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», «Дружба народов», «Аврора», «Урал». Автор двух десятков книг, в том числе «Ничего страшного», «Московские тени», «Елтышевы», «Зона затопления», «По пути в Лету», «Постоянное напряжение», «Дождь в Париже».

Проза переведена на немецкий, английский, французский, финский, китайский и некоторые другие языки.

Лауреат премий «Эврика», «Ясная Поляна», «Большая книга», премии Правительства Российской Федерации в области культуры. Участник Форумов молодых писателей «Липки» (2001–2006), театрального фестиваля «Любимовка» (1997, 2010). Живет в Екатеринбурге.

Рис.7 Журнал «Юность» №05/2022

Срочная госпитализация

Рассказ

Свирин шагнул из самолета на трап и сразу задохнулся от запаха сгоревшего угля. И обдало страхом – вспомнилась та единственная его зима в деревне, когда изо дня в день приходилось топить печки и грести, грести, грести в ограде тяжелый снег. Сидение в мороз над дыркой в сортире вспомнилось, черное, в точках стылых звезд небо и пар от дыхания, поднимающийся к нему, ледяные поленья, глыбы угля, которые колешь тяжелым ломом, собачья миска, колодезное ведро, к которым прилипают пальцы… После школы он убежал в большой город, а теперь, спустя тридцать с лишним лет, обстоятельства кидали его в такую зиму. Только не шестнадцатилетнего, а почти пожилого, с болезнями и не проходящей, застарелой усталостью.

Еще не рассвело, и хорошо были видны столбы дыма из труб окружавших аэропорт домишек. На самом деле столбы эти темно-серые, но сейчас казались беловатыми. Уголь, уголь… В Екатеринбурге, где жил Свирин, им не пахло – старый частный сектор почти везде посносили, новые дома обогревались газом, дизелями, электрокотлами, а в таких вот небольших городках и деревнях – углем. Может, и хотят люди газ, но где взять? Проведение газопровода в эти края, Свирин интересовался, – в очень отдаленной перспективе, а с помощью баллонов пропана, который, как и сорок лет назад, развозят на машинах, много не нагреешь.

И вот в такой холод собачий мама каждое утро, тщательно одевшись, попрыскав в горло ингалятором, идет в угольник, набирает ведро тускло-черных комков и несет в избу, к печкам, чтобы не замерзнуть. Отец давно уже не помощник, соцработница приходит три раза в неделю ближе к обеду.

Вины Свирин не чувствовал, скорее, досаду – несколько раз в последнее время он заводил разговор о том, чтобы им переехать или в ближайший город, или к нему, а здесь проводить теплое время года. Но мама приводила в ответ аргументы, которые казались ей бесспорными: дом не оставишь – разворуют; если не топить, то и картошка в подполье замерзнет; собаку куда девать; не приживутся они в таком возрасте на новом месте, да и не смогут в бетонных коробках… Свирин отступал, тем более что родители по телефону почти всегда говорили с ним бодрыми голосами, и ему казалось, что они по-прежнему крепкие и здоровые…

До здания аэропорта было от самолета метров пятьдесят, но зачем-то людей загружали в автобус, причем не перронный – с низким полом, а «Икарус» со ступеньками, узким проходом меж сиденьями. Пассажиры не хотели садиться, образовывалась давка, короткие ссоры… В этом аэропорте много лет уже так, хотя когда-то разрешали идти из самолета или в самолет пешком, и в этом была своя прелесть, что ли. Или не прелесть… В общем, как-то хорошо становилось, как в детстве.

Свирин бывал в Черногории – в Тивате. И там никогда никаких автобусов. И в Новосибирске иногда пускают пешком, даже «зебры» нарисованы от здания к самолетам.

Новосибирское Толмачево давно стало для него третьим домом. Там пересадка – прямого самолета из Екатеринбурга сюда нет. Летом вводили стыковые рейсы, но в основном – а теперь приходилось летать и весной, и ранней осенью, – торчал в зоне ожидания по нескольку часов. Хорошо, что курилку даже в период запрета на них не закрывали, иначе приходилось бы кочевать между улицей и зданием через эти изматывающие зоны до смотра…

«Икарус» остановился, двери с шипением раскрылись, пассажиры посыпали из него, вытягивая ручную кладь, по размеру не уступавшую багажу. Свирин пропускал вперед нетерпеливых, хотя самому надо торопиться.

Мама позвонила позавчера ближе к вечеру и сказала: ситуация критическая, ему нужно срочно приехать. Еще за несколько дней до того Свирин услышал, что голос у нее стал тусклым, одышка сильнее, какие-то кряхтящие выдохи, от которых ему становилось не по себе. Спрашивал, как здоровье, мама отвечала, что недомогают, наверное, простыли, принимают лекарства. И вот – «ситуация критическая».

В течение дня Свирин решал срочные вопросы, вводил в курс дел своего заместителя, а поздно вечером отправился. До Новосиба летели два часа, а в Новосибе просидел семь. Не просидел, а бродил по залам, курил, разглядывал разные безделушки в магазинчиках, поел борща и пасты «Карбонара», хотя голода не чувствовал. Тревога изводила: родители недавно сделали первую прививку против коронавируса, а вот, похоже, заразились. Отец, мама сказала по телефону, почти не поднимается, сама она встает лишь дать собаке полбулки хлеба да в печку подбросить. Соцработница приносит дрова, уголь, позавчера сварила молочную кашу – ее и едят кое-как. Приходила деревенская фельдшерица, сказала, что надо в больницу, мама ответила: дождемся сына и решим. Страшно дом оставлять… Напротив них два участка купили дачники, появляются лишь в выходные, да и то не каждые, – и ничего, не разграбили. Не девяностые давно…

– До Кызыла едем, до Ермаков… Черногорск, Черногорск… До Шушенского два места осталось, – встретили таксисты.

Раньше они буквально кричали, тон был этакий приказной, мол, садись – и поехали. После появления у людей смартфонов, набитых разными приложениями, номерами-адресами всех этих «Везет», «Максим», «Делюкс», таксисты стали заметнее скромней, печальней. Но не исчезли – значит, находятся еще клиенты.

Свирин отошел в сторонку, достал из сумки «Телзап плюс», «Тромбо асс», бутылочку «Аква минерале». Выпил. Каждое утро надо. Давление высокое, кровь густая… Да, самому полечиться бы, а тут… И в то же время, параллельно с досадой, тревогой перед неделями, а может, и месяцами в деревне, в непривычных для него, давным-давно горожанина, условиях, росла не то чтобы радость, а нечто вроде торжественности. На него вот-вот ляжет ответственность – уход за больными родителями, за домом, за собакой, за колодцем-журавлем, который в большие морозы, если не брать воду хотя бы сутки, замерзал так, что приходилось пробивать лунку ломом. Да уж этот лом – сто лет в руках не держал… Свирин управлял небольшой, но все же своей фирмой, имел двух детей. Работа в фирме была давно отлажена, а дети взрослые, самостоятельные; с женой он давно был в разводе. Так что чувства вот такой, непосредственной, ответственности он давно не испытывал…

Заказал «Яндекс. Такси», потом набрал маму. Слушал гудки и замирал от ужаса, что она не ответит, что страшное там случилось. Вчера они немного поговорили, но после этого был вечер, была ночь.

– Алло… алло. – Ее голос, и каждое слово как стон.

– Привет, мама, я прилетел! – выкрикнул Свирин; мама плохо слышала. – Прилетел, еду к вам.

– Да… Слава богу… Едешь?

– Еду. Сейчас такси подойдет.

– Сынок, подожди…

Свирин неслышно, про себя, вздохнул – мама могла начать спрашивать о совсем не нужном сейчас. Как долетел, какая здесь погода… Часто их разговоры растягивались на полчаса, час: маме все было интересно, она пересказывала передачи из телевизора, новости, события в мире, скандалы в семьях Шукшина, Джигарханяна…

– Ты это, сынок… Ты мне купи трусов… Простых… А то если в больницу…

– Понял, мам, конечно.

– И отцу тапки теплые… Его совсем… развалились…

– Куплю.

– Ой, а как же… Ты на такси ведь…

– Заеду, – перебил Свирин.

– А можно?

– Можно, мам, можно. Не волнуйся.

Но таксист запротестовал:

– Вы ведь до Захолмова заказали, других адресов не было.

– Я… – В горле запершило от угольного дыма, и Свирин осторожно, чтоб не напугать водителя возможным ковидом, кашлянул. – Я доплачу.

– Да не в этом дело. Время, все такое…

– Что, отменять заказ? На пять минут всего на рынок…

Водитель, немолодой, явно не спавший ночь, вздохнул:

– Ладно, поехали. Сколько добавишь?

До деревни на экране смартфона высветилась тысяча двести рублей. Свирин решил дать сверху пятьсот. Услышав, водитель приятно удивился, хотя виду постарался не показать.

Автоматический женский голос в салоне поприветствовал и напомнил, что необходимо пристегнуться и использовать защитные маски и перчатки…

Рынок только-только открылся, торговцы раскладывали свои товары. Свирину повезло – быстро нашел хлопчатобумажные трусы, тапки, прикупил кой-какой еды, кусок баранины, куриные грудки. В деревенских магазинах с продуктами, знал, не очень.

– Ну все, теперь можно и в деревню.

Получилось это бодро и даже как-то довольно, а в душе все усиливалась тряска. Что его ждет через неполный час, что будет потом. Эти трусы… Сколько взрослых и пожилых сыновей ухаживают годами за немощными родителями. Моют, выносят горшки, переодевают, кормят с ложечки. Страшно, страшно…

Снег еще не лег, хотя давно должен был, и от этого делалось особенно тоскливо – чернота повсюду, замерзшая грязь, изможденность природы… И неба не видно, да что там неба, предметов в сотне метров – оловянная пелена вокруг.

– Что-то совсем задымленно, – сказал Свирин. – Раньше, кажется, такого не было.

Водитель с готовностью отозвался:

– Две гидры под боком, а тарифы повышают и повышают. Вот и жгут. Еще и уголь-то стал… Антрацит повыбрали, теперь бурый в ход пошел. А от него ни жару путнего, зато копоть вон…

Обогнули город по узенькой и тряской Кольцевой. По ней раньше ездили только дальнобои, но после того как развелось много легковушек и в центре стали возникать серьезные пробки, поехали и частники.

Свирин сидел сзади, придерживал пакет с покупками и смотрел в окно. Пытался разглядыванием деревьев, дорожных знаков, гор, которые теперь, когда выехали из города, проступили вдали, придавить мысли, тревогу, противный тремор внутри…

По этой дороге он ехал раз, может быть, в трехсотый, пятисотый. Все эти почти тридцать лет из аэропорта и в аэропорт, а сначала в город из деревни и в деревню, в которой их семья купила дом, переселившись из Ташкента летом девяносто первого… Да, тогда Свирин при первой возможности старался побывать в городе: ему, городскому, столичному парню, все в деревне казалось убогим, грязным. Буквально тошнило. А потом и холода начались, потом – зима, которой он до этого по-настоящему и не знал. Это не зима, понял, когда на улице несколько дней немного за минус и ты в квартире с теплыми батареями; зима – когда минус тридцать и ниже неделю, две, три, и если вечером не протопишь хорошенько избу – к утру замерзнешь насмерть.

Тогда он очень злился на родителей из-за переезда. Лишь потом, поступив в университет в Екатеринбурге, познакомившись с теми, кто буквально бежал из Средней Азии без всяких вещей, только в том, что было на них надето (а с некоторых и пальто сдергивали, шапки срывали), понял: за их цивилизованный переезд с контейнером мебели, одежды, посуды, за покупку просторной избы и большого участка земли родителей нужно благодарить…

Он и благодарил. Больше не словами – делами. Каждое лето обязательно приезжал к родителям (долго говорил «домой»), проводил по месяцу, а то и больше. Помогал по хозяйству, копался в огороде. Привозил жену, дочерей. Потом, когда с женой развелся, а дети выросли, бывал один (правда, в этом году удалось старшую уговорить, погостила неделю), к лету добавились весна, осень. Колол дрова, подновлял забор, выстелил плахами двор. В общем, старался сделать жизнь мамы и отца немного легче. Несколько лет уже предлагал переехать в город или к нему в Екат. Отказывались. Может, и правильно. В городе вон угар какой – задохнутся. Тем более у мамы астма…

До деревни было почти семьдесят километров. Сначала степь, потом шли островки сосен, а потом и сплошной сосновый бор, который дальше сменится тайгой. Как раз на границе бора и тайги и стояло их Захолмово. Вот эти самые холмы-увалы и дали название деревне. Сосен все меньше, их вытесняют березы, ивняк, в низинах – елки.

Пошли сплошные березы, толстые, но изогнутые, корявые, и все равно праздничные, даже родные. Да, по этой роще Свирин всегда определял, что деревня совсем рядом.

Пригляделся, недоуменно-возмущенно хмыкнул: березы росли двумя узкими полосами вдоль дороги, а дальше – пустоши. Их раньше не было, этих пустошей, – наверняка попилили березы. Топят-то в основном березовыми поленьями, уголь вечерами засыпают, чтоб настоящий жар нагнать… Или, может, все-таки не замечал – из-за листвы всегда казалось, что роща широкая. В такое время года – в позднее предзимье – он сюда не приезжал.

Березы оборвались, вернее, словно расступились, и поплыли за стеклами машины домики, заборы, ворота.

– Командуйте, куда, – сказал хрипловато после долгого молчания водитель.

– Пока прямо.

Изменений особых Свирин не замечал. Последний раз приезжал сюда неполные три месяца назад, в начале сентября, копать картошку, прибирать огород. Впрочем, одно огромное изменение было – деревня замерла, приготовилась к долгой зиме. Конечно, никакой спячки у людей не будет, но работы станет, конечно, меньше, зато выполнять ее сложнее из-за холода, тяжелой одежды и мертвенного покоя вокруг (карканье вороны, синица под окном станут событием), ощущения запертости.

Нет, по-прежнему нужно проводить много времени на воздухе, но постоянно тянет в тепло, в избу. А в ней вскоре становится скучно, тоскливо, душно.

– Здесь налево, пожалуйста.

Но, может, он нагнетает? Может, переносит свои воспоминания о той зиме с девяносто первого на девяносто второй на все другие зимы в деревне? Может, не все так страшно?.. Ведь сколько раз мама с отцом рассказывали или писали в письмах, как тут солнечно, какой снег пушистый, как ребятня играет в хоккей на пруду, катается на лыжах. Заманивали приехать? А лет пять назад сообщили, что собака у них замерзла в пятидесятиградусный мороз. Вечером чуть ли не силой пытались завести ее со двора в сени – не шла, упиралась, видимо, считая человеческое жилье священным; мама бросила ей в будку старую шерстяную кофту, но утром нашли замерзшей. Свернулась калачиком и застыла… Весной завели новую, назвали так же, как и прошлую, – Чичей.

– Так, еще раз налево. И… – Свирин выдержал паузу, дожидаясь, пока машина, покачиваясь на замерзших волнах грязи, доедет до их ворот. – И вот здесь. Спасибо. – Вынул пятисотку, и мобильный как раз звенькнул, сообщая, что деньги с карты снялись.

Чича зашлась было в лае, но узнала и завиляла хвостом, склонила морду, будто извиняясь, что облаяла своего.

– Привет, привет. – Свирин скорее поднялся на крыльцо, прошагал через сени, вошел в избу.

И сразу почувствовал, как в ней холодно. Видимо, печки с вечера не топили. Их две. Одна на кухне, другая между спальнями. В основном использовали одну печку, на кухне, вторую, Свирин знал, протапливали только в сильные морозы. Родители в холодное время года жили на кухне и в большой комнате, а проемы в спальни – дверей в избе не было – завешивали толстыми одеялами.

Отец лежал на диване на кухне. На Свирина отреагировал – приподнял голову, посмотрел мутными, как бы совсем без зрачков, глазами. И снова опустил голову на подушку. Узнал или нет, Свирин не гадал, главное, жив.

В ботинках прошел в комнату. Позвал:

– Мама.

Она, заваленная одеялами, покрывалами, даже не приподнялась, а как-то потусторонне произнесла, как кому-то сообщила:

– Игорь приехал.

Свирину стало жутко.

– Мама, вы как?

– Ири… Врач обещала прийти. В больницу нам надо.

– Я сейчас печку затоплю. Обогреватель почему выключен?

– Включи… Пожара боялась.

Включил электрокамин, без мыслей, боясь думать, зарядил печь, потом, когда разгорелась, снова кинулся к маме:

– Вы есть хотите? Куриную грудку сварю?

– Свари… Ирина Игоревна не пришла? – Это местный фельдшер, при Свирине она не раз ставила маме уколы во время приступов астмы.

– Нет.

– Ох… Где же… Обещала.

– Придет. Пойду приготовлю.

Поставил на плитку кастрюлю с водой, отметив, что кастрюля помыта плохо, хотя мама всегда все делала тщательно, достал купленную на рынке грудку. Положил в воду. Подбросил дров в печь.

– Ну вот, – сказал маме, – сейчас тепло станет. Поедим…

Переоделся. Джинсы были новые, дорогие, не хотелось их замарать. Привез с собой толстые спортивные штаны. У родителей одежды было два шкафа, но вся какая-то старая, неудобная. Давно ничего нового не покупали. Не из экономии, а просто, мама говорила, сил не хватает по магазинам ходить. Знают два продуктовых рядом с автобусной остановкой, а промтоварные (это слово теперь разве что от мамы и слышал) далековато…

– А на гарнир что? – спросил. – Рис, макароны?

Мама молчала.

– Мам, – позвал громче, пугаясь, что она теперь никогда не ответит.

– Ой… сам… Чаю. Сухо во рту… жжет.

– Воды принести?

– Вода есть… без толку…

– Сейчас.

Почти побежал на кухню. Чувствовал растерянность и беспомощность. Конечно, умел готовить – много лет жил один (не считая кратковременных романов с таким же кратковременным сожительством), но сейчас не понимал, за что хвататься. Да и кухня в избе – это не городская. То и дело приходилось шагать к умывальнику, споласкивать руки, и вода в нем быстро кончилась.

Горячей воды не было; электрическая плитка с двумя конфорками, а плита на печке еще не нагрелась. На печку переставил кастрюлю с рисом; чайник же на конфорке и спустя минут пять был холодный. Сколько раз Свирин предлагал купить электрочайник, мама все отнекивалась: проводка старая, не выдержит… Догадался переставить чайник на ту конфорку, где варилась курица, и он сразу заурчал.

– Кто здесь? – видимо, разбуженный его движениями, звяком посуды, спросил отец.

– Я… Игорь. Привет.

– А ты чего?..

– Приехал… Вы болеете, и приехал.

– Болеем? – слабо удивился отец, помолчал, будто изучая свое состояние, и сказал: – Да, болеем. Я посплю?

– Конечно. Скоро курица будет. Поедим.

Свирин постоял, ожидая от него каких-нибудь слов, не дождался. Наверное, снова задремал. В последние годы он много спал. И Свирину вспомнилось, как отец, казалось, совсем недавно, удивлялся пожилым родственникам, которые много спали. Как-то они вместе пришли что-то у них взять, дрель или «болгарку», часов восемь утра было, и еле достучались. Отец потом говорил, что так постоянно. «Тут жить скорей надо, а они – и утром спят до обеда, и после обеда до ужина. Не понимаю».

Нет, давно это было, лет тридцать пять назад, но действительно, как бы и только что. Бывают такие воспоминания. Они пугают, потому что кажется, что ничего между тем днем и нынешним не было.

Было, много было. Почти ставший теперь миражом родной Ташкент, переезд, университет, свадьба, дети, приезды сюда и отъезды с сумками, набитыми помидорами, солеными грибами, сибирской рыбой… Тридцать пять лет назад отец был крепким мужчиной, который без усилий подтягивался на турнике полтора десятка раз, переплывал кролем их широкий пруд, а теперь – еле ходит… Мама обессилела как-то резко – в последние два года, хотя давно болела астмой, раньше, до деревни, часто лежала в больнице: как весна с ее буйным цветением и пыльными бурями, так у нее приступ за приступом. Здесь же сосновый бор в сотне шагов. А может, дело в том, что преднизолон стала пить – лет до пятидесяти не решалась, боялась гормонов, располнеть…

Несколько раз с этим преднизолоном возникали проблемы. То ли какую-то лицензию не могли получить, то ли еще что, но он исчезал из аптек. Свирин просил своего приятеля из Эстонии привезти, специально летал к нему на встречи в Москву. В Екатеринбурге через знакомую как-то получил рецепт, потом гуглил аптеки. В одной маленькой окраинной увидел, помчался, купил семь упаковок. До сих пор мама пьет.

Но сейчас у нее не приступ астмы, а что-то другое.

Другое, другое… Да что гадать – наверняка коронавирус. Тем более вместе с отцом заболели, в одно время. Грипп или простуда так не проявляются – чтобы такая слабость… Или все-таки не он. Теперь везде он мерещится. Надо спросить, чувствуют ли вкус еды, запахи…

Отнес маме чай, предварительно несколько раз перелив из чашки в чашку, чтоб немного остыл.

– Сейчас курица доварится, рис почти готов. Вставай, поедим. Или сюда принести?

– Я… я встану… – Мама с жадностью хлебнула чай. – Ох, спасибо… Что-то Ирина… Игоревна никак…

– Давай я позвоню.

– О! Позвони… Там на листочке телефоны… И ее.

Свирин подошел к письменному столу. Большому, с широкими тумбами. Когда-то он стоял в отцовском кабинете. Отец был рабочим на авиационном заводе, и в кабинете, тем более с таким столом, необходимости вроде бы не было, но в свободные часы отец сидел за ним, читал книги, что-то писал. Позже Свирин узнал, что он пытался написать книгу о своих родителях, которые из-под Ленинграда в сорок первом были эвакуированы с заводом в Ташкент и там остались; о предках мамы, приехавших в Среднюю Азию еще в конце девятнадцатого века; о самом Ташкенте, в котором смешалось столько культур и народов. После массовых драк узбеков с неузбеками в начале восемьдесят девятого года свою книгу он бросил и заговорил о переезде в Россию…

– Нашел. Вот.

– Звони, сынок… Не могу…

Телефон Свирина здесь ловил плохо – нужна была местная симка. В мамином номер фельдшерицы обнаружился первым. Зря в бумажках копался, потратил драгоценное время… Ожидал гудки, но вместо них раздался автоматический женский голос:

– Внимание, линия перегружена. Позвоните позже.

– Линия перегружена, – сказал маме.

– А, у нее всегда… Думала, хоть сегодня… – Мама произносила фразы с болью, но и как-то отстраненно, что ли. Как откуда-то издалека. Как уже не отсюда.

Свирин стоял с большим черным смартфоном «Ксиоми», который купил родителям этой весной, чтобы у них наконец-то был интернет – еле уговорил, – и не знал, что делать.

– Может, поедите? – спросил.

– О-ой… Не могу… ничего…

«Да что я!» Он чуть не хлопнул себя по лбу. Можно ведь напрямую вызвать скорую. Взять и вызвать. Действительно, что-то с ним происходило. То ли из-за перелетов и сидения в Толмачево, то ли возраст. Что, и в пятьдесят может накатить слабоумие. А скорее всего, просто не умел он быть сыном беспомощных родителей. Пока не умел.

Набрал 103. Гудки, слава богу, а не это «линия перегружена». Может быть, фельдшерица специально поставила такое на автоответчик, чтоб не донимали. «Не надо», – остановил себя Свирин. Было страшно думать о ком-то плохо, казалось, от цвета его мыслей будет зависеть здоровье родителей и его положение. Хотелось, очень хотелось чуда: сейчас родителей увезут, а дней через десять они вернутся здоровыми, сильными. И Свирин, окрепший за это время от физической работы, вернется в Екат, в свою квартиру. А утром поедет в офис и узнает, что все отлично…

– В целях повышения качества обслуживания ваш разговор с оператором записывается, – прожурчало в трубке. – Слушаю! – раздалось следом; резкий мужской голос и – фоном – какое-то потрескивание, звонки, голоса.

– Здравствуйте. Это вас беспокоят из села Захолмово, – начал Свирин.

– Какой район?

Назвал район.

– Переключаю.

Снова потрескивание, но другое – будто там вручную вставляют штекеры в нужные гнезда, как в старых фильмах.

– В целях повышения качества обслуживания ваш разговор с оператором записывается…

– Алло. – На сей раз голос женский, но тоже резкий, измотанный.

– Здравствуйте. – И Свирин стал объяснять, что с его родителями, требуется скорая помощь…

– На коронавирус мазок был? – перебил голос.

– Был…

– Результаты?

– Вчера был… Еще не было. – Свирин кряхтнул, злясь на себя, что его волнение отражается в речи, – обычно он выражался складно, давно выработал в себе крепкую, начальницкую интонацию. – Результаты обещают завтра.

– Результатов нет… И какую я вам бригаду пошлю?

– Ну…

– Я не могу рисковать жизнью врачей. Нужно дождаться результатов анализа.

Он хотел закричать, но задохнулся, подавился криком. Снова кряхтнул, выталкивая из горла воздушную пробку, сказал ровно, глухо:

– Здесь люди умирают. Им нужна помощь. Если помощи не будет, вы станете убийцей.

– Молодой человек, не нужно мне угрожать.

– Я не угрожаю, я…

Залаяла собака во дворе. Сначала зло, а потом, почти сразу, дружелюбно.

– Секунду, – сказал Свирин в телефон.

– Что? – не поняли там.

– Врач, кажется. Не отключайтесь.

– Молодой человек!..

Не слушая, Свирин пошел к двери. Понимал, без помощи местной фельдшерицы ничего он не добьется. Были бы они в городе, была бы машина, привез бы к больнице и – попробуйте не принять.

А если бы не приняли?.. Черт, не знает он, как нужно, как это все устроено. Все отводила жизнь, и дети ни разу в больнице не лежали, жена рожала легко, а теперь – как удар по морде. Оглушающий.

– Здравствуйте, Ирина Ви…

– Игоревна, – перебила-поправила фельдшерица. – Приехали?

– Да, вот… Я как раз со скорой говорю. Не хотят приезжать. – И Свирин протянул ей телефон.

Она мотнула головой – не надо, – стала снимать пальто. Свирин поднес телефон к уху.

– Алло. Алло!

В нем было тихо и пусто.

– Я должна сначала осмотреть, измерить температуру, – спокойно объясняла фельдшерица. – Если будут показания – сделаю вызов.

«Да какие еще показания – они ведь полумертвые!» Но Свирин не выкрикнул это вслух, почему-то оробел. Даже покивал согласно. Типа, вам лучше знать…

Фельдшерица подняла с подбородка маску на нос, сполоснула руки под умывальником. Прошла к маме. Свирин остался на кухне, подбросил в печку, сдвинул на край плиты допревший рис… Очень захотелось есть, но ведь не будешь сейчас… Слышал мамин голос, полный сухими слезами, слова не долетали, да он и не хотел знать, что именно она говорит. Хотел одного сейчас – чтобы осмотр прошел быстро, приехала машина и увезла их в больницу. И дней через десять они вернулись…

«Одного», – усмехнулся. Да не одного хотел, а очень многого, наверное, непомерно многого в этих обстоятельствах.

Фельдшерица вышла из комнаты, направилась к дивану, где лежал отец.

– Здравствуйте, поднимаемся, – заговорила и по-доброму, и строго, как умеют воспитательницы в детском саду. – Садимся. Температуру померим, послушаем…

Отец завозился, но сесть, кажется, ему сил не хватало. Свирин подбежал, помог. Почувствовал, какой он худой. Буквально кости, покрытые теплой, иссушенной кожей.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

Встречи, эпизоды, происшествия, случаи – их много в каждой человеческой жизни. А вот со-бытий – раз,...
Андрей Полонский – поэт, рассказчик, эссеист. Родился в Москве. На рубеже веков жил в Ялте. С 2014 г...
Книга для мальчиков-подростков, которая поможет им понять и принять изменения, происходящие с ними, ...
Ричард Шеперд – ведущий судмедэксперт Великобритании с опытом работы более 40 лет, провел около 23 0...
Если вы хотите научиться шутить в компании, чтобы превратить банальную беседу в интересное остроумно...
Маня Поливанова, она же известная писательница Марина Покровская, вынуждена помогать своей тете Эмил...